Русанов Владимир. Мести не будет

   На ходу пан Юржик сунул саблю в ножны и перехватил брошенный повод правой рукой — левая все больше и больше тяжелела. Прислушался. Вроде бы, кроме топота копыт его коня, ничего не слышно. Пронесло. Не выдал Господь! Теперь скорее бы добраться до своих.
   И тут темно-рыжий жеребец Юржика споткнулся на полном скаку. Или не споткнулся, а поскользнулся... Какая к лешему разница?
   Конечно, опытный всадник может поддержать оступившегося коня поводом, дать выровняться и не свалиться, но не одной рукой и не на такой бешеной скорости.
   Пана Бутлю с размаху вынесло вперед, через лошадиную шею. Он упал, крепко приложившись плечом — даже кости захрустели, — но повода из рук не выпустил. Конь прокатился кубарем пару саженей, вскочил и запрыгал на трех ногах, поджимая бессильно повисшую правую переднюю.
   — Сломал, лопни мои глаза! — воскликнул пан Юржик, суматошно отряхивая здоровой рукой снег с кожушка. Наклонился, осматривая поврежденную ногу скакуна.
   Жеребец прижимал уши, косил глазом и уже не ржал, стонал от боли. Беглый осмотр показал — дело обошлось без перелома, но — хрен редьки не слаще — связки на путовом суставе скорее всего порваны. Ну, если не порваны, то сильнейшее растяжение, отчего радости тоже немного. В любом случае из спутника и помощника темно-рыжий превратился в обузу.
   Пан Бутля снял седло, оставив на разгоряченной спине толстый вальтрап — оно понятно, в лесу все равно потеряет, но хоть остынет конь после скачки, не застудит в добавок еще и легкие, — повесил уздечку на ближайший куст. Шлепнул по лоснящемуся крупу. Жеребец неловко заскакал, тряся головой. Потом остановился, шумно выдохнул воздух.
   — Ну, прости... — Шляхтич снял шапку, поклонился. — Разошлись наши дорожки. Может, и спасемся, но теперь, брат, каждый сам за себя.
   Оставив охромевшего коня на тракте, пан Юржик сошел в лес и пошел вдоль обочины так, чтобы видеть и слышать все происходящее на дороге, но самому оставаться незамеченным.
   Присев на пенек, он перевязал руку разорванной нижней рубахой. Перебинтовал туго, поскольку кровь продолжала сочиться, унося с собой последние силы.
   Смерклось.
   Пан Юржик шагал и шагал. Из всех чувств осталась только ненависть. Он ненавидел грозинчан, а в особенности князя Зьмитрока и пана Переступу, ненавидел короля Юстына, ни к селу ни к городу затеявшего посольство в Малые Прилужаны, ненавидел встреченных на дороге шляхтичей, обезножевшего коня, зимний лес, кусты и деревья, цепляющиеся ветвями за одежду, снег, мешающий идти, проклинал себя за невезучесть и нерасторопность... Но шел. А так хотелось усесться в сугроб, вытянуть ноги, прислонившись спиной к шершавому стволу граба или гладкой коре бука, закрыть глаза и провалиться в сон. Дать отдохнуть усталому телу, а там хоть трава не расти.
   От безысходности пан Бутля считал шаги. Сто, пятьсот, тысяча... После тысячи начинал счет сначала — не хотел сбиться.
   Две тысячи шагов должны были складываться в версту.
   Сколько их уже осталось за спиной?
   Может быть, он идет не в ту сторону?
   Малые Прилужаны издавна славятся дремучими лесами. Тут можно шагать и шагать, не надеясь встретить жилье...
   Успокаивала близость тракта. Ведь когда-нибудь он должен привести, если не к городу или застянку, то хоть к шинку?
   Еще тысяча шагов. Затем еще одна.
   Не передохнуть ли?
   Пан Юржик вздохнул. Его родной Семецк стоит в долине Луги, там, где Прилужаны граничат с Зейцльбергом. Куда местным лесам до тамошних! Да и морозы не сравнятся. И потому пан Бутля знал, что заснуть в зимнем лесу — надежный путь на тот свет. Пожалуй, надежнее только прыгнуть в омут с жерновом на шее. И поэтому он отдохнул стоя, уперев лоб с холодный ствол дерева.
   Снова в путь. Ноги отяжелели, словно к ним привязали те самые слитки свинца, которые Богумил Годзелка и Зджислав Куфар подсунули отряду пана Войцека вместо золота и серебра.
   Тысяча шагов.
   Отдых.
   Пятьсот шагов.
   Отдых.
   Остановки становились все дольше, а переходы все короче.
   Не спать...
   Шаг, другой.
   Правая нога, левая.
   Поднять, опустить...
   Снег проваливается под сапогом, с хрустом лопается корочка намерзшего за позавчерашнюю оттепель наста, а после рыхлый снег глушит любой звук.
   Новая остановка.
   Говорят, смертельно измученный человек способен уснуть стоя. Раньше пан Бутля думал, что это придумали для красного словца. Но, вздрогнув и вывалившись из сна, понял — нет, правду болтали.
   Хорошо, что проснулся, а не сполз к корням бука, медленно замерзая.
   Что-то разбудило его. Какое-то смутно чувство опасности.
   Что же?
   Ах, да!
   Запах. Вернее, вонь.
   Как будто псина, но вместе с тем и нет. Есть неуловимое отличие. Вот точно так же несет от шерсти лешачонка, прикормленного паном Войцеком. От Плешки.
   — Плешка? — с трудом ворочая языком выговорил пан Юржик.
   — Гу! — ответил хриплый басистый голос. Будто бочка загудела.
   Пан Бутля скосил глаза. В двух шагах от него возвышался огромный лешак. Куда там Лексе! Лесной хозяин на голову превосходил ростом самого высокого человека. Длинная бурая шерсть спадала волнами с рук, груди и живота. На макушке топорщился гребень жестких волос. Из широких вывернутых ноздрей валил пар.
   — Ну, и чего тебе? — с равнодушием, которого даже не ожидал от себя, пробормотал Юржик.
   — Гу! Гу-у-у...
   — Говорун...
   — Гу-у-у...
   — Прости, если потревожил. Скоро уйду.
   — Гу! — Красные глазки блеснули.
   — Точно-точно. Обещаю.
   Леший поднял ногу с огромной ступней — след, оставленный в снегу, походил больше всего на отпечаток корзины, — сделал шаг, другой. Остановился:
   — Гу!
   — Ты чего это? — Пан Юржик отлично помнил, что говорили старики и опытные охотники — встретив лесовика, нужно с ним говорить. Любит лесной бродяга звук человечьей речи, очень любит. Бывало, посидит у костра на корточках, «погукает» и уходит с добром. А вот того, кто за самострел или рогатину хватается, может и об колоду головой припечатать. Чтоб неповадно, значит, было.
   — Гу! — Лешак сделал еще два шага, почти скрывшись за деревьями. Прогудел настойчиво. — Гу-у!!
   — Вот напасть на мою голову. Будто мало всякого-разного...
   Хозяин леса вернулся. Укоризненно, как показалось человеку, покачал головой. Снова «загукал». Шлепнул в нетерпении себя широченной ладонью по ляжке. Эхо от удара прокатилось чуть не по всему лесу.
   — Гу-у-у... Гу!
   Зверь (а может, и не зверь вовсе?) пошел по своим следам, оглядываясь и недовольно кривя волосатую рожу.
   — С собой что ли зовешь? Ну, изволь...
   Шляхтич, как ни было тяжело, оттолкнулся от бука и направился за лешим. Тот «загукал», заворочал довольно и пошел широким шагом, раскачиваясь при ходьбе, как сошедший на берег моряк.
   Отстать и потеряться пан Юржик не боялся. Протоптанная великанскими ступнями стежка выделялась на снегу не хуже торной дороги. У него даже не возникало вопроса, куда ведет его лешак. Шагаю, и ладно. Хоть вонючий и лохматый, а все же спутник. В Малых Прилужанах, следует заметить, в отличие от Великих, леших не боялись. Уважали, опасались, старались попусту не сердить, но панического ужаса не испытывали. Находились даже ученые люди, всерьез утверждавшие, что людоеды, терзающие земли у Отпорных гор, — близкие родственники прилужанских лешаков, только озверевшие от голода и преследования со стороны людей. Кто знает? Возможно, крупица истины в этих высказываниях и была.
   — Скучно стало, лясун? — приговаривал Юржик, стараясь все же не сбить дыхания излишней болтовней. — Оно понятно. Вдвоем как никак веселее... Ты только не спеши уж... А то я не такой бугай здоровый, как ты.
   Лес кончился внезапно.
   Просто мгновение назад вокруг были деревья и вдруг исчезли. Вернее, сзади и с боков остались, а впереди пропали.
   От неожиданности пан Бутля едва не упал. Пришлось здоровой рукой ухватиться за ветку шиповника. Острые колючки вонзились в ладонь. Юржик зашипел, скосил глаза на застывшего черной громадой лешего:
   — Ну, привел. Спасибо, конечно. А дальше что?
   — Гу! — немногословно отозвался лесовик, отступил, развернулся и словно слился с темнотой. Исчез, будто его и не было.
   — А может, и вправду привиделось? — почесал затылок пан.
   И тут его внимание привлекли огоньки, мерцающие впереди. Насколько далеко, сказать трудно — все ж таки ночь, снегопад.
   Костры?
   Пожалуй, да.
   Чьи? Своих ли, врагов?
   А какая разница? Уж лучше грозинчанам в плен, чем в лесу замерзнуть. Хотя лучше, ясен пень, чтоб оказались свои.
   Пан Юржик медленно зашагал к огням.
 

* * *

 
   Поздний рассвет не принес защитникам монастыря ни радости, ни облегчения.
   Драгуны никуда не делись. Благодарение Господу, хоть ночью не сильно тревожили. Шумели у своих костров. Пели песни, хохотали, но на приступ не шли. Поэтому сменявшим друг друга на стенах лужичанам удалось поспать хоть по полночи.
   Ендрек, которого Лекса накормил едва ли не насильно, выспался и чувствовал себя словно заново родившимся. Даже Хватан ухмыльнулся, пробегая мимо:
   — Ну, ты прям цветешь, студиозус, дрын мне в коленку!
   — Правильно делает, — прищурил единственный глаз пан Володша. — На бой так и надо, как на свадьбу!
   Хватан хмыкнул, дернул себя за ус и молча убежал.
   «А ведь он раньше не таким был, — подумал Ендрек. — В бой бросался очертя голову. Видно, Ханнуся крепко окрутила урядника нашего. Хочет живым вернуться с войны. И правильно... А кто не хочет? Только дурак последний или безумец».
   — Худо дело, панове! — из дверей звонницы выбежал, едва не споткнувшись о порог, пан Щибор герба Три Серпа. — Ой, худо!
   — Ты не паникуй! — нахмурился пан Володша.
   — Т-т-толком говори, что слу-у-училось! — приказал Меченый. Он подошел, застегивая на ходу жупан, под которым виднелась вороненая кольчуга мелкого плетения.
   — Подмога, елкин дрын, к ним пришла, пан Войцек!
   — Т-точно?
   — Чтоб я лопнул не поевши! Не меньше сотни...
   — Ты гляди, как ценит нас Переступа! — покачал головой пан Гирса. — Еще чуть, и весь полк подтянет. Пойду пану Цецилю пожалуюсь.
   — И еще скажи, пан Володша... — бросил ему вслед Три Серпа. — Скажи, похоже, мол, что чародей с ними.
   — Ты точно разглядел или треплешь языком своим, как кобель хвостом? — напустился на него пан Гирса.
   — Я треплю? Да я побожиться могу! Одежда не военная. И в седле сидит сикось-накось. Жупан черный, без шитья — не драгун...
   — Волосы русые? — вмешался Ендрек.
   — Да!
   — И борода?
   — Т-ты думаешь, Мржек? — скрипнул зубами пан Шпара.
   — Не-е... — протянул Щибор. — Какая борода? С чего ты взял? Усишки напомаженные на грозинецкий манер. А бороды не было...
   Ендрек выдохнул с облегчением. Не Мржек!
   — Д-добро, — кивнул пан Войцек. — Чародей, не чародей... П-п-пошли, пан Володша, к пану Цецилю. Чует мое с-с-се-ердце, бить нас сегодня будут не по-детски.
   — А с ним еще один был, — невпопад добавил пан Щибор. — С бородой.
   — Русый? — одновременно воскликнули Ендрек и Меченый.
   — Не-е, чернявый. Борода, как у козла.
   — Тю, из Султаната что ли? — почесал бровь подоспевший пан Раджислав. — Этих только не хватало.
   — А м-м-могут?
   — Откуда ж мне знать, пан Войцек? Сволочной народ. За деньги мать родную продадут. Сегодня поют, что с Прилужанами, а за спиной Адаухту золотишко в рост дают. Завтра они с Грозином, зато в Выгове могли уже про поставку проса сговориться с местными купцами. Цены-то растут, как на дрожжах. С кем завтра будут? Кого поддержат?
   — Тьфу, мразь, — сплюнул на снег пан Володша. — Так мы идем, пан Войцек?
   — П-п-пошли.
   Меченый с паном Гирсом и паном Раджиславом скрылись в трапезной.
   К Ендреку подошел Гервасий с высокой плетеной корзиной.
   — Чем потчевать нас будешь, брат? — усмехнулся пан Три Серпа.
   — Вас? Нет, дети мои, вас ничем не буду, — с постно-унылым лицом отозвался монах. — Я тут стрелки вражьи с утра пособирал... Может, пригодятся?
   — Бельты собрал?! — ахнул Щибор.
   — Да я ж не знаю, как они на ваш военный манер прозываются. Вот набрал. С полсотни будет.
   — Ай-да молодец, брат! — обрадовался пан. — Дай-ка пяток. Я тут придумал кой-чего! — Он подмигнул Ендреку. — Сейчас я этого чародея из самострела чпокну, пока он беды не наворотил!
   Пан Щибор вприпрыжку умчался на звонницу, а Ендрек, вместе с Гервасием, отправились к своему посту — на второй этаж монастырской гостиницы, которая в давние времена, когда к Святому Лукьяну валом валили паломники, могла считаться и уютной, и ухоженной, а сейчас пришла в запустение.
   Едва ступив на крыльцо, студиозус почувствовал жгучее беспокойство, как если бы кто-то запустил ему под рубаху полную пригоршню рыжих муравьев. Это ощущение опасности уже давало знать о себе в разграбляемом кочевниками Жорнище и спутать его с чем иным на получилось бы даже при желании.
   — Колдуют! — Ендрек охнул и развернулся, приподнимаясь на цыпочки.
   — Вот вражье семя! — возмутился Гервасий. — Э, погодь, парень, сейчас я подмогну...
   Монах бросил корзину, присел, подхватил Ендрека под колени могучей рукой, а когда выпрямился, студиозус оказался сидящим на плече богатыря.
   — Ну что, видно?
   — Ага!
   Два грозинецких колдуна стояли на вытоптанной площадке, взявшись за руки, словно деревенские парень с девкой, играющие в «ручеек». Один и вправду был русоволос, румян и выглядел сущим мальчишкой — лет семнадцать-восемнадцать, не больше. Лицо второго обрамляла вороная борода, коротко обстриженная на щеках, но свисавшая с подбородка пяди на полторы. Его кожа цветом напоминала пергамент — сразу видно, что не местный уроженец. Южанин. И, скорее всего, из Султаната. Этих еще не хватало на прилужанской земле! Падальщики! Конечно, раскачать и обрушить независимого и сильного северного соседа им за счастье. Медом не корми...
   — Что там? — озабочено проговорил Гервасий. У него даже дыхание не сбилось, словно весил Ендрек, самое большое, пару стонов.
   Медикус хотел ответить, даже рот открыл, но в это время султанатец топнул ногой. Едва ли не целый сугроб поднялся в воздух, смялся в комок наподобие гигантского снежка — почти сажень в поперечнике — и устремился к монастырю.
   Новым чувством — благоприобретенным язык назвать не поворачивался, но все-таки полезным в некоторых ситуациях — Ендрек увидел слабо светящиеся тугие струи воздуха, оплетавшие снежный ком с боков, а также вихри, удерживавшие его на весу и подталкивающие вперед с нарастающей скоростью.
   Ударить бы по ним... По струям, то есть, а не по чародеям. Обрубить, расстроить плетение. Тогда и ущерба монастырю нанести они не успеют. Вот только для этого потребовался бы настоящий, обученный волшебник. Лучше всего из реестровых. Например, Радовит, об умении которого много рассказывали Хватан и пан Войцек, или Гудимир, чародей-порубежник из Жорнища. А в себе Ендрек не чувствовал ни способностей, ни навыков. Да и откуда им взяться?
   — Да не томи ты, парень, что там? — требовательнее проговорил Гервасий.
   — Колдуют... — почему-то шепотом ответил Ендрек.
   — Эх-ма... Из самострела бы...
   Чего уж и говорить, было бы неплохо. Жаль, далековато стоят колдуны. Наверняка они точно знали, до какой черты добивают лужичанские арбалеты, и заранее выбрали безопасную позицию.
   А гигантский снежок приближался все быстрее, нацеливаясь в ворота монастыря. Вот сейчас ударит, вынесет прочные, окованные створки, как смятый пергаментный листок, и тогда рванутся вперед давно уже переминающиеся с ноги на ногу драгуны.
   Ендрек попытался мысленно остановить снеговой шар. Надежды мало, но попытка, как говорится, не пытка. Куда там! Если даже в борьбе с Мржеком студиозус ощущал себя слабосильным младенцем, то объединившие усилия грозинчанин и султанатец даже не заметили его вмешательства. А если и заметили, то не сочли нужным отвлекаться на такую мошку. Добро бы кусачая, а то просто трепещет крылышками. Муха-поденка, и только.
   «Снежок» врезался в ворота с грохотом и треском.
   Взлетел на несколько саженей вверх фонтан из ледышек, щепок, осколков камня.
   Трое случайно оказавшихся рядом телохранителей короля рухнули ничком, закрывая головы ладонями. Один из отрядников пана Вожика, конопатый, рыжий пан Рацимир, медленно осел, скользя спиной по стенке трапезной. Из рассеченного булыжником лба на бровь и усы текла светло-алая кровь.
   — Все сюда!!! — размахивая саблей, выскочил из-за угла Хватан. За ним бежали еще человек десять.
   От грозинецких войск рванулись вперед не меньше сотни спешенных драгун. Остальные прикрывали атаку частой стрельбой из арбалетов.
   Чародей-грозинчанин — тот самый, русый — вдруг повалился на снег, нелепо взмахнув руками. Заскреб пальцами по жупану, словно тот в одночасье стал тесным и сдавливал грудь, мешая вздохнуть.
   — Есть! Достал-таки! — радостно заорал пан Щибор, высовываясь из узкого окошка звонницы.
   Лужичане, выстроившись поперек изуродованного проема в ограде, лупили по толпе врагов не целясь, наугад. А попробуй промазать. И захочешь, не выйдет. Успевай только перезаряжать, а там...
   Оставшись один, султанатец выбросил подряд с ладони три огненных шара. Маленькие — каждый легко поместится в обычное ведро.
   — Бей! Красный Медведь!!! — Драгуны накатывались все ближе и ближе.
   Первый огненный шар с треском врезался в стену звонницы.
   Брызнул битый камень.
   Второй шар угодил прямо в окно. Что-то гулко ухнуло внутри. Крыша провалилась. Взметнулся плотный клуб белого дыма. Раскоряченная фигура пана Щибора Три Серпа слетела на снег и, дымясь, застыла черным крестом.
   — Белый Орел!!!
   — Бей-убивай!
   — Красный Медведь! Грозин!
   Последний огненный шар обрушил остатки колокольни на крышу трапезной, двери которой распахнулись, и на пороге появился Меченый. Сабли в обеих его руках чертили сверкающие круги:
   — Шпара! Белый Орел!!!
   А первая волна грозинчан уже врывалась за ограду монастыря.
   Султанатец вновь поднял руки над головой, закричал что-то, побагровев лицом. С чистого неба — снегопад к утру прекратился и тучи развеялись — вниз рванулась толстая, многозубая молния. И это в снежне, когда по всем законам природы грозы и близко быть не может!
   Вот сейчас небесный белый, отливающий голубизной огонь ударит в редкие ряды защитников монастыря, и тогда все — приходи и бери голыми руками.
   Ендрек дернулся, сжимая помимо воли кулаки, словно хотел врезать по ненавистной морде чужого чародея. Воздух вдруг сгустился, повинуясь его горячему желанию. Засвистело...
   Получилось!
   Чародей опрокинулся, словно получил знатную плюху. Аж подошвы сапог задрались к небу.
   Молния, вместо того чтобы разметать лужичан, скользнула по стене трапезной, Взрыла снег и мерзлую землю в маленьком палисадничке. Здание сложилось будто карточный домик. Подрубленная молнией стена ухнула внутрь, две другие накрыли ее наподобие шалаша.
   Окутанный облаком пыли из трапезной вывалился пан Цециль. Упал на четвереньки, ошалело тряся головой.
   А по двору уже кружился вихрь дерущихся не на жизнь, а на смерть людей.
   Не меньше десятка грозинчан бросились к пану Вожику, размахивая саблями.
   — А, песья кровь! Бей!
   Пан Володша, выскочивший невесть откуда, заслонил командира, но повалился посеченный в неравной схватке, пятная снег кровавыми брызгами.
   — Скорей, туда! — Ендрек спрыгнул с плеча Гервасия. — За мной!
   И уже на бегу он понял, что кинулся в драку без оружия — сабля и самострел остались в гостинице.
   — Куда, сволочи?!! Того-этого...
   Тяжеленная мочуга походя смела двух драгун. Вернулась, расколола голову третьему, как перезрелую тыкву.
   Лекса замер над убитым паном Гирсой и оглушенным Цецилем, закрутил дубину над головой:
   — На погибель!
   Коренастый лужичанин, из числа прибывших с Юстыном, разрядил арбалет в живот орущему драгуну, прыгнул на следующего, вцепляясь скрюченными пальцами в горло.
   У развалин звонницы рубились, стоя спиной к спине, Хватан и пан Войцек:
   — Белый Орел! Шпара!!!
   Обе сабли Меченого секли наотмашь, словно его руки действовали каждая сама по себе. Урядник отбивал вражеские сабли зажатым в левой руке разряженным самострелом. У их ног корчились уже несколько одетых в жупаны с серебряным шитьем тел.
   — Бей! — Ендрек с разбега врезался плечом в спину грозинчанина. Свалился вместе с ним. Начал подниматься, но увидел падающую на него саблю, зажмурился.
   — На погибель!!!
   Что-то просвистело у щеки, обдувая ветерком.
   Студиозус открыл глаза, шаря в снегу в надежде найти хоть какое-то оружие. Пожилой инок — из-под черного клобука торчала пегая борода — поймал драгунскую саблю на окованный железом посох, направил в сторону, ловко подсек грозинчанина под колени.
   Гервасий врезался в толпу врагов, поддернув рукава рясы, раздавая увесистые тумаки направо и налево.
   — Красный Медведь!
   «Хоть помрем как люди, — подумал Ендрек. — Куда с такой силищей справиться?»
   Под ладонь ему наконец попала оброненная кем-то сабля.
   — Дай! — Пан Цециль уже стоял на одном колене, но с голыми руками.
   Медикус бросил ему саблю. Шляхтич подхватил ее на лету, прянул вперед выброшенной на берег рыбиной и воткнул острую сталь драгуну с нашивками урядника в пах.
   — На погибель!
   Вскочил, завертелся, не задумываясь о защите. В первый миг грозинчане отпрянули, но тут же накатились новой волной, как прибой на песчаный берег.
   — Бей-убивай!!!
   Защелкали арбалеты.
   Монах с пегой бородой упал Ендреку на руки, выронив посох. Гервасий с залитым кровью лицом слепо шарил по сторонам огромными ладонями.
   — Золотой Пардус! — Пан Раджислав и еще двое телохранителей пришли на подмогу, оттеснили черножупанное воинство от хрипло «хэкающего» Лексы.
   — Переступа! Где ты? — голос пана Войцека взлетел над схваткой.
   «Значит, живой, слава Господу!»
   Раненый монах хрипло кашлянул, выплевывая Ендреку в лицо сгусток крови, застонал. Студиозус бережно опустил его на снег, заглянул под клобук и обмер.
   Орлиный нос, карие строгие, правда, сейчас затуманенные болью глаза, черные брови, высохшая, будто пергаментная, кожа щек. Как же не узнать митрополита Выговского, патриарха Великих и Малых Прилужан? Бывшего, ничего не попишешь, но все-таки...
   — Пан Богумил?
   — Я, мальчик, я...
   — Пан Богумил, ты не умирай, я сейчас! — Ендрек подхватил опального архиерея под мышки и потащил в сторонку, к груде битого кирпича, в который превратилась половина трапезной. Уложил, упал рядом на колени.
   — Зря ты... — Годзелка слабо шевельнул рукой, указывая на торчащий на три пальца ниже левой ключицы бельт. Кровавые пузыри, вздувающиеся на его губах, лопались, оседая розовыми пленками на бороде, усах...
   Видно, и вправду зря. Легкое наверняка пробито. А может быть, и аорта. Не выживет. Даже если бы все лучшие профессора Руттердаха взялись за спасение жизни его преподобия.
   — Наклонись... — скорее угадал, а не расслышал медикус.
   Ендрек приставил ухо едва ли не ко рту пана Богумила. И различил слабый, прерывающийся от боли голос:
   — Меченому скажи... казна в Богорадовке... Жаромир Прызба... Да гляди, «кошкодралам» ни словеч...
   Монах напрягся и обмяк. Ендрек протянул руку закрыть ему глаза, но тут лапища Лексы сгребла его за плечо:
   — Того-этого... Бежим...
   Студиозус поднялся на ноги, пошатываясь, как пьяный.
   — Как бежим?
   — Быстро!
   — А король?
   — Да к лешему... — Шинкарь резко ткнул дубиной, сбивая с ног орущего драгуна.
   А в ворота валом валили грозинчане.
   — Красный Медведь!
   Промелькнула перекошенная фигура пан Владзика, полковника Бжезувских драгун.
   — Бей-убивай!!!
   — Пробиваемся к пану Войцеку и ходу... того-этого... — Лекса продолжал настойчиво дергать Ендрека за рукав. — Не сдюжим...
   Отмахиваясь саблей сразу от четверых грозинчан, к ним пятился пан Цециль. На левой руке его безжизненно повис Раджислав.
   Ендрек бросился вперед, подхватывая командира телохранителей. Лекса широким взмахом дубины сбил с ног троих драгун, четвертого прикончил пан Вожик, страшный, оскаленный, забрызганный своей и чужой кровью.
   — Суки... — захрипел он пересохшим горлом. — Суки... Сдохнем все... А это еще...
   Перекрывая лязг стали и крики сражающихся, где-то вдалеке за оградой взревели трубы.
   — Дудят, мать вашу... — Пан Вожик сплюнул тягучую слюну и закашлялся.
   — Дык это ж... того-этого... — Глаза Лексы округлились.
   Грозинчане вдруг заметушились, как муравьи в растревоженном муравейнике. Часть их бросилась к воротам, стремясь вскочить за ограду.
   — Твою мать! — Пан Цециль грянул шапку оземь.
   Ендрек вскарабкался на кучу битого камня и увидел, как от тракта на черных, будто вороны, драгун накатывается волна всадников на гнедых конях. Горящие огнем кирасы и шишаки с султанчиками. С желтыми султанчиками. И такими же желтыми, цвета весеннего сорняка одуванчика, были трепещущие за плечами каждого всадника крылья.
   — Гусары! — заорал Ендрек, подпрыгивая. — Выговцы!!!
   Остро заточенные кончары сверкали в вытянутых руках, как нацеленные во врага молнии. С лязгом и хрустом врубилась гусарская сотня в расстроенные, смешанные ряды драгун. Грозинчане не успели развернуться, не успели даже попрыгать в седла коней и гибли один за другим под безжалостной сталью.