Страница:
«Преступления агрессии», которые должен был осудить Нюрнберг, определены были из рук вон плохо. Как отмечает Дзоло, в Уставе ООН отсутствует рабочее определение «агрессии» и потому Совету Безопасности ООН по статье 51 предоставляется право решать, что именно следует считать агрессией. Что касается эффективности криминализации в предупреждении агрессивных войн – «тягчайшего международного преступления», согласно Нюрнбергскому трибуналу, поскольку «оно содержит в себе в сконцентрированном виде зло, содержащееся в каждом из остальных», – Дзоло говорит, что примеры американской войны во Вьетнаме или советского вторжения в Афганистан говорят сами за себя. Те же двойные стандарты правосудия победителей применимы к международному праву на оккупированных территориях, сформулированному в IV Женевской конвенции 1949 года. Хотя военная оккупация – скажем, в Косово, Ираке, Ливане или Палестине – обычно была результатом агрессивной войны, статья 64 гласит, что вторгающаяся держава может отменять местные законы, если это нужно для «безопасности оккупирующей державы». Как пишет Дзоло:
Югославский трибунал, подробно рассмотренный в книге «Во имя человечности», по Дзоло, служит почти чистым примером «нюрнбергской модели». Созданный Советом Безопасности ООН с подачи администрации Клинтона и во многом финансируемый последней, этот трибунал противоречил всем нормам беспристрастности. Его обвинители тесно сотрудничали с НАТО, обсуждая лично с Верховым главнокомандующим объединенными вооруженными силами в Европе и Генеральным секретарем ООН «формы сотрудничества и поддержки». Подразделения IFOR и SFOR служили своеобразной судебной полицией, проводя расследования и занимаясь розыском и арестами. 78-дневная бомбардировка самолетами НАТО того, что осталось от Югославии в 1998 году – «тягчайшее преступление» – прошла незамеченной. Юрисдикция трибунала задним числом распространялась на все государства, входившие в состав Югославии с 1991 года. Обвиняемые отбирались в большей степени под давлением средств массовой информации, чем по строго юридическим основаниям, с тщательно просчитанным политико-театральным эффектом. Несмотря на то что они были назначены ООН, утверждает Дзоло, отношения между оккупационными силами и обвинителями трибунала, в частности Луизой Арбор и Карлой дель Понте, не слишком отличались от отношений между союзниками и обвинителями в Нюрнберге: Робертом Джексоном, Хартли Шоукроссом, Франсуа де Ментоном и Романом Руденко, известным своим участием в сталинских показательных процессах.
Конечно, американцы сознательно учреждали иракский трибунал как «национальный» суд, но, как отмечает Дзоло, в нем также есть немало признаков международной «нюрнбергской модели». Его устав был принят Управляющим советом Ирака, который сам был создан Временной коалиционной администрацией под руководством Пола Бремера и не обладал никакими законодательными полномочиями. Судьи трибунала отбирались по явно политическим критериям и работали на основе уставов, написанных американскими юристами, так что ни о какой беспристрастности не могло быть и речи. Суд над Саддамом Хусейном «воспроизводил и радикализировал логику стигматизации и возмездия, которая пронизывала Нюрнбергский процесс», превратив его в «пропагандистскую инсценировку правосудия», которая ни в коей мере не способствовала демократизации Ирака.
В этих трибуналах, а также в замысловатых оправданиях введения в 1990-х годах «запретных для полетов зон» в Ираке Дзоло видит развитие политики гуманитарного вмешательства, оторванного ото всех по-настоящему универсальных институциональных или нормативных оснований. Финансово и идеологически зависимые от своих атлантических спонсоров, их критерии ad hoc и ad hominem воспроизводили неравенство власти и влияния. В этом отношении вслед за кельзеновской критикой Нюрнберга, также перекликающейся с Арендт и Хедли Буллом в «Анархическом обществе», Дзоло видит в применении международного права не беспристрастное правосудие, а продолжение агрессии другими средствами. Попав в руки великих держав, «возвышенный кантовский и кельзеновский призыв к миру во всем мире с помощью мирового права, обещающий положить конец войне при помощи юридических средств и универсалистских институтов», оказался инструментом того, что Ганс Моргентау когда-то назвал «космополитизмом Священного союза».
Дзоло не слишком стесняется в выражениях, говоря о лицемерии, которое сочетает избирательную криминализацию войны с нормализацией агрессии великих держав, зачастую принимающей форму необъявленных войн и войн малой интенсивности. В его анализе война оказывается «протезом» возглавляемой Соединенными Штатами глобализации и часто оправдывается ее апологетами с позиций юридического и гуманитарного универсализма. Пристрастность и непоследовательность последнего безжалостно критикуются Дзоло. От «Нюрнберга до Багдада» международная юрисдикция по военным преступлениям определялась победителем, а преступления агрессии никогда не рассматривались с помощью действительно универсальной процедуры: победители всегда остаются безнаказанными, и только они одни определяют условия юридической – не говоря уже о политической и моральной – универсальности.
Дзоло последовательно препарирует связь между либерально-гуманитарной идеологией и военным вмешательством, которое, в силу того что его выдают за отражение универсалистской этики, ускользает от всякого юридического или нормативного контроля. В результате то, что поначалу казалось похвальным гуманным стремлением, – признание прав человека более важным принципом в международном порядке, чем государственный суверенитет, – из-за крайней избирательности в применении международного права превращается в своеобразный carte blanche на войну без каких-либо юридических или дипломатических ограничений. В отсутствие гуманитарного мирового порядка, кантианские поборники юридического пацифизма – от Кельзена до Боббио и от Ролза до Хабермаса – от имени прав человека, а не из каких-то реалистических соображений занимаются оправданием совершенно нелегитимных форм военного и политического господства. Таким образом, хотя военная машина Запада может казаться «военизированным крылом Amnesty International», утверждение главенства прав человека над суверенитетом на самом деле способствует неограниченному суверенитету одной великой державы. В этом отношении, несмотря на все существующие между ними разногласия, юридические пацифисты в конце концов присоединяются к тем, кто, подобно Майклу Уолцеру, стремится показать органичность идеи «справедливой войны» для американской внешней политики. В результате нам приходится иметь дело с «имперским монотеизмом», в котором война основывается на «гуманитарно-фундаменталистских принципах».
Универсальное применение международного права невозможно при радикально асимметричном политэкономическом порядке, так как сильные государства всегда будут использовать положения международного права для прикрытия своих интересов и создания юрисдикции, отвечающих собственным нуждам. И «Правосудие победителей» во многом способствует нашему пониманию того, как именно они это делают.
Cosmopolis: Prospects for World Government. Cambridge, UK: Polity Press, 1997 (Космополис: перспективы мирового правления).
Invoking Humanity: War, Law and Global Order. London and New York: Continuum, 2000 (Во имя человечности: война, право и глобальный порядок).
Hedley Bull. The Anarchical Society: A Study of Order in World Politics. New York, NY: Columbia University Press, 1977 (Хедли Булл. Анархическое общество: исследование порядка в мировой политике).
Hans Kelsen. Peace ThroughLaw. Chapel Hill, NC: University of North Carolina Press, 1944 (Ганс Кельзен. Мир через право).
Michael Walzee. Just and UnjustWars. New York, NY: Basic Books, 1977 (Майкл Уолцер. Справедливые и несправедливые войны).
ПОЛИТИКА
Walter Russell Mead. God and Gold: Britain, America and the Making of the Modern World. New York, NY: Alfred A. Knopf, 2007. 449 p. [11]
Задача Мида как сотрудника Совета по международным отношениям состоит в том, чтобы обрисовывать возможные направления политики Соединенных Штатов в мире. Такая разработка политики не ведется изолированно; Совет по международным отношениям связан со многими транснациональными органами вроде Бильдербергских конференций, Всемирного экономического форума и Трехсторонней комиссии, не считая многочисленных фондов и советов попечителей, которые спонсируют отдельные проекты. Работы Фукуямы и Хантингтона финансировались вездесущим Фондом Олина, этим оплотом рейгановской революции со связями в военных и военно-промышленных кругах, и перед тем как задаваться вопросом о том, насколько корректно Фукуяма обращается с Гегелем, а работы Хантингтона отвечают требованиям историографической точности, необходимо упомянуть, что Фукуяма пользовался поддержкой корпорации РЭНД, а Хантингтон – Фонда Смита-Ричардсона, еще одного столпа американских правых,
В качестве спонсоров «Бога и золота» выступают Форум Пью по религии и общественной жизни, Фонд Вудкока и Фонд Генри Льюса. И точно так же как в свое время Джон Локк обсуждал сначала свои идеи с лордом Шефтсбери, так и Мид использовал в своей работе мысли Джорджа Сороса и многих других, о чем недвусмысленно свидетельствуют раздел «Благодарности», а также его идеи по поводу «открытого общества». Но семейство Пью из Филадельфии занимает совершенно особое место. Это фундаменталистские пресвитериане, которые сколотили свое состояние в основном за счет нефти, и они принадлежат к числу основных сторонников американских правых. Но, несмотря на это, их устойчивый интерес к религии со временем менялся, и подход Мида к этой теме совершенно не согласуется с тем, что эта семья привыкла слышать от Билли Грэма.[12] Результаты, полученные Исследовательским центром Пью, показали, что вторжение в Ирак привело к резкому росту симпатий к бен Ладену в мусульманском мире, вызвав неприятие англо-американской «войны с террором», о чем неоднократно говорится в этой книге.
Со времен Уолтера Липмана изложение стратегических рекомендаций в форме бестселлера неизменно использовалось для того, чтобы вызвать как можно более широкий отклик. «Бог и золото» тоже является популяризованной версией определенного послания. Названия глав, вроде «Златовласка и Запад», «Морж и плотник» – Британия и Америка, патрулирующие бере га своей «морской либеральной империи», – «Гироскоп и пирамида» и т. д., передают дух работы. Такие заимствования из Льюиса Кэрролла и другой классической литературы для детей не всегда помогают прояснить стратегические измерения анализируемых социальных сил, и они не всегда стилистически согласуются с обширными цитатами из Мильтона, Драйдена, Лонгфелло и других, при помощи которых автор пытается ухватить суть анализируемых им англосаксонских идеалов. Отправной точкой для Мида служит фраза из выступления Кромвеля перед парламентом (1656): «Кто наши враги и почему они нас ненавидят?» Он полагает, что «ненужная и непродуманная война в Ираке» «серьезно ослабила» поддержку атлантического альянса. Политическая глухота Буша и Блэра, «высокопарно рассуждающих о правах личности, достоинстве, либеральной экономической политике, необходимости широких революционных преобразований в арабском мире и универсальных принципах морального закона», лишь усугубила положение:
Каковы отличительные особенности этой системы? Государства, образующие англоговорящий Запад (как говорится в предисловии к британскому изданию), не обязательно действуют в унисон, но, как правило, «приходят к схожим, если не одинаковым выводам относительно того, что именно нужно делать» в долгосрочной перспективе: «Начиная со Славной революции 1688 года, которая установила парламентское и протестантское правление в Британии, во всех крупных конфликтах англоамериканцы были на стороне победителей». Манихейское видение, при котором такие войны начинались и велись, раскрывается здесь во всей красе. Заявление Вудро Вильсона, сделанное в 1918 году накануне переговоров в Версале, что «по миру несется ураганный ветер моральной силы и всякий, кто осмелится пойти против него, будет покрыт несмываемым позором», в чем-то перекликается с сегодняшней предвыборной кампанией Обамы. Но, как справедливо отмечает Мид, эти заявления об окончательном духовном очищении, которое несут с собой войска Соединенных Штатов и их союзников, вряд ли способны создать прочный мир. Торжественные заявления о «конце истории» всякий раз оказывались преждевременными из-за появления новых вызовов. Тем не менее благодаря своей способности к приспособлению англоговорящий Запад всегда возвращал себе инициативу, и главная цель «Бога и золота» состоит в объяснении того, почему это было так.
Согласно Миду, именно способность всякий раз заново переписывать рабочую версию вечной истины, отвечающую меняющимся обстоятельствам, позволила либеральному атлантическому миру сохранять свою гегемонию, несмотря на существование противников, которые придерживались более жестких принципов. Будет ли эта способность утрачена в «войне с террором», которая подавляет всякое несогласие в ведущих англофонных обществах, покажет время. Но в каком-то смысле книга Мида служит свидетельством неизменной способности оправляться от политических провалов: на сей раз речь идет о фиаско Буша и Блэра в Афганистане и Ираке, Гуантанамо и Белмарше. Центральный раздел книги, «Англосаксонский подход», показывает происхождение этой способности переходить от почти полного поражения к преобладанию. Здесь в дело вступает Бог, который в удивительно «деистской» манере позволяет своим самым верным сторонникам проявлять гибкое отношение к собственной вере. И если в англофонном обществе и действует фундаментализм, то он состоит в прагматической интерпретации самых священных запретов, а не в их строгом соблюдении. Мид говорит о христианстве, но речь, несомненно, идет о намного более широком мировоззрении. Миф и религия вместе с поэзией и теорией представляют собой идейную надстройку над инстинктивным базисом. Без них человеческое общество не смогло бы перейти от примитивных влечений к солидарности и преемственности. Религия (в определении Анри Бергсона, которое берет на вооружение Мид) может действовать в закрытом обществе как статичный свод правил или в открытом обществе как часть аппарата, который позволяет его членам приспосабливаться и меняться.
И это могло бы быть рецептом длительного успеха, если бы ему следовали хладнокровно и не портили его идеей об англосаксах как об избранном народе. Так, министр финансов в администрации Полка заявлял, что, несмотря на любые препоны, в конце концов «превосходство нашей англо-кельтско-саксонско-норманской расы приведет народы к великой конфедерации, которая в конечном итоге охватит всю Землю». Но даже тогда, как утверждает Мид в главе «Протоколы гринвичских мудрецов», несмотря на наличие неких узнаваемых общих принципов, ни о каком четком генеральном плане не могло быть и речи.
В результате волшебного нормативного превращения успешная военная агрессия, устанавливающая военную оккупацию, амнистирует «тягчайшее преступление» и легитимирует его результат.Важная черта этого правового порядка – суверенное освобождение великих держав от всякой ответственности, отражением которого среди прочего служит сама структура Совета Безопасности ООН, этот слепок соотношения сил между победителями во Второй мировой войне, Дзоло подробно рассматривает критику Нюрнбергского трибунала, с которой выступили его современники, в том числе Ханна Арендт и Ганс Кельзен, известный австрийский юрист. Арендт поставила под сомнение мотивы победителей, отметив, что вменяемые обвиняемым в вину «преступления агрессии» во время их совершения не считались таковыми, к примеру, по пакту Бриана-Келлога 1928 года. Критика Кельзена, предложенная им сразу же после выхода его влиятельной работы «Мир через право», сама по себе звучала как приговор: в Нюрнберге было столько недостатков, что он должен был стать не прецедентом, а отрицательным примером, сродни первородному греху. Но во время холодной войны модель Нюрнбергского трибунала была отправлена в долгий ящик. Она вернулась к жизни лишь в начале 1990-х годов, когда теперь уже глобальные победители поставили создание трибуналов на поток: в 1993 году в Гааге был сформирован Международный суд по бывшей Югославии, в 1995 году за ним последовал Международный суд по Руанде в Аруше (Танзания). Три года спустя был одобрен устав постоянного Международного уголовного суда, и в 2003 году он был созван в Гааге. Кроме того, стремительно росло число «смешанных» юрисдикционных инстанций – в Камбодже, Сьерра-Леоне, Косове, Восточном Тиморе, – где международные судьи выносили решения, основываясь на национальных законах. Наконец, в 2003 году в Багдаде был создан Специальный трибунал по Ираку.
Югославский трибунал, подробно рассмотренный в книге «Во имя человечности», по Дзоло, служит почти чистым примером «нюрнбергской модели». Созданный Советом Безопасности ООН с подачи администрации Клинтона и во многом финансируемый последней, этот трибунал противоречил всем нормам беспристрастности. Его обвинители тесно сотрудничали с НАТО, обсуждая лично с Верховым главнокомандующим объединенными вооруженными силами в Европе и Генеральным секретарем ООН «формы сотрудничества и поддержки». Подразделения IFOR и SFOR служили своеобразной судебной полицией, проводя расследования и занимаясь розыском и арестами. 78-дневная бомбардировка самолетами НАТО того, что осталось от Югославии в 1998 году – «тягчайшее преступление» – прошла незамеченной. Юрисдикция трибунала задним числом распространялась на все государства, входившие в состав Югославии с 1991 года. Обвиняемые отбирались в большей степени под давлением средств массовой информации, чем по строго юридическим основаниям, с тщательно просчитанным политико-театральным эффектом. Несмотря на то что они были назначены ООН, утверждает Дзоло, отношения между оккупационными силами и обвинителями трибунала, в частности Луизой Арбор и Карлой дель Понте, не слишком отличались от отношений между союзниками и обвинителями в Нюрнберге: Робертом Джексоном, Хартли Шоукроссом, Франсуа де Ментоном и Романом Руденко, известным своим участием в сталинских показательных процессах.
Тамара К. Е. Pioneers killing, 2007
Тем временем трибунал в Руанде обернулся настоящим кошмаром: спустя шесть лет после его создания 120 000 задержанных все еще томились в ужасающих условиях. В конце концов рассмотрение дел было передано местной судебной системе Гакака. В свою очередь Международный уголовный суд стал подтверждением суверенной безнаказанности от противного. Соединенные Штаты не руководили им, а саботировали его, предоставив своим войскам освобождение от судебного преследования при помощи резолюции Совета Безопасности, а затем перешли к двусторонним «соглашениям о безнаказанности» с государствами, которые заверяли, что они никогда не передадут американских подданных этому суду. Между тем в 2002 году конгресс принял «Акт о защите американцев, находящихся на службе», позволяющий использовать силу для освобождения американских (и избранных союзнических) военнослужащих в случае их ареста. До настоящего времени ни одного суда над ними проведено не было.Конечно, американцы сознательно учреждали иракский трибунал как «национальный» суд, но, как отмечает Дзоло, в нем также есть немало признаков международной «нюрнбергской модели». Его устав был принят Управляющим советом Ирака, который сам был создан Временной коалиционной администрацией под руководством Пола Бремера и не обладал никакими законодательными полномочиями. Судьи трибунала отбирались по явно политическим критериям и работали на основе уставов, написанных американскими юристами, так что ни о какой беспристрастности не могло быть и речи. Суд над Саддамом Хусейном «воспроизводил и радикализировал логику стигматизации и возмездия, которая пронизывала Нюрнбергский процесс», превратив его в «пропагандистскую инсценировку правосудия», которая ни в коей мере не способствовала демократизации Ирака.
В этих трибуналах, а также в замысловатых оправданиях введения в 1990-х годах «запретных для полетов зон» в Ираке Дзоло видит развитие политики гуманитарного вмешательства, оторванного ото всех по-настоящему универсальных институциональных или нормативных оснований. Финансово и идеологически зависимые от своих атлантических спонсоров, их критерии ad hoc и ad hominem воспроизводили неравенство власти и влияния. В этом отношении вслед за кельзеновской критикой Нюрнберга, также перекликающейся с Арендт и Хедли Буллом в «Анархическом обществе», Дзоло видит в применении международного права не беспристрастное правосудие, а продолжение агрессии другими средствами. Попав в руки великих держав, «возвышенный кантовский и кельзеновский призыв к миру во всем мире с помощью мирового права, обещающий положить конец войне при помощи юридических средств и универсалистских институтов», оказался инструментом того, что Ганс Моргентау когда-то назвал «космополитизмом Священного союза».
Дзоло не слишком стесняется в выражениях, говоря о лицемерии, которое сочетает избирательную криминализацию войны с нормализацией агрессии великих держав, зачастую принимающей форму необъявленных войн и войн малой интенсивности. В его анализе война оказывается «протезом» возглавляемой Соединенными Штатами глобализации и часто оправдывается ее апологетами с позиций юридического и гуманитарного универсализма. Пристрастность и непоследовательность последнего безжалостно критикуются Дзоло. От «Нюрнберга до Багдада» международная юрисдикция по военным преступлениям определялась победителем, а преступления агрессии никогда не рассматривались с помощью действительно универсальной процедуры: победители всегда остаются безнаказанными, и только они одни определяют условия юридической – не говоря уже о политической и моральной – универсальности.
Дзоло последовательно препарирует связь между либерально-гуманитарной идеологией и военным вмешательством, которое, в силу того что его выдают за отражение универсалистской этики, ускользает от всякого юридического или нормативного контроля. В результате то, что поначалу казалось похвальным гуманным стремлением, – признание прав человека более важным принципом в международном порядке, чем государственный суверенитет, – из-за крайней избирательности в применении международного права превращается в своеобразный carte blanche на войну без каких-либо юридических или дипломатических ограничений. В отсутствие гуманитарного мирового порядка, кантианские поборники юридического пацифизма – от Кельзена до Боббио и от Ролза до Хабермаса – от имени прав человека, а не из каких-то реалистических соображений занимаются оправданием совершенно нелегитимных форм военного и политического господства. Таким образом, хотя военная машина Запада может казаться «военизированным крылом Amnesty International», утверждение главенства прав человека над суверенитетом на самом деле способствует неограниченному суверенитету одной великой державы. В этом отношении, несмотря на все существующие между ними разногласия, юридические пацифисты в конце концов присоединяются к тем, кто, подобно Майклу Уолцеру, стремится показать органичность идеи «справедливой войны» для американской внешней политики. В результате нам приходится иметь дело с «имперским монотеизмом», в котором война основывается на «гуманитарно-фундаменталистских принципах».
Универсальное применение международного права невозможно при радикально асимметричном политэкономическом порядке, так как сильные государства всегда будут использовать положения международного права для прикрытия своих интересов и создания юрисдикции, отвечающих собственным нуждам. И «Правосудие победителей» во многом способствует нашему пониманию того, как именно они это делают.
ДАНИЛО ДЗОЛО – ЗАСЛУЖЕННЫЙ ПРОФЕССОР ФИЛОСОФИИ И ПРАВА УНИВЕРСИТЕТА ФЛОРЕНЦИИ (ИТАЛИЯ), КРУПНЫЙ ИТАЛЬЯНСКИЙ ТЕОРЕТИК МЕЖДУНАРОДНОГО ПРАВА И КРИТИК СУЩЕСТВУЮЩЕЙ СИСТЕМЫ МЕЖДУНАРОДНЫХ ОТНОШЕНИЙ
БИБЛИОГРАФИЯ
Democracy and Complexity: A Realist Approach. Pennsylvania: Pennsylvania State University Press, 1992 (Демократия и сложность: реалистический подход).Cosmopolis: Prospects for World Government. Cambridge, UK: Polity Press, 1997 (Космополис: перспективы мирового правления).
Invoking Humanity: War, Law and Global Order. London and New York: Continuum, 2000 (Во имя человечности: война, право и глобальный порядок).
КНИГИ И СТАТЬИ, УПОМЯНУТЫЕ В РЕЦЕНЗИИ
Карл Шмитт. Номос Земли. СПб.: Владимир Даль, 2008.Hedley Bull. The Anarchical Society: A Study of Order in World Politics. New York, NY: Columbia University Press, 1977 (Хедли Булл. Анархическое общество: исследование порядка в мировой политике).
Hans Kelsen. Peace ThroughLaw. Chapel Hill, NC: University of North Carolina Press, 1944 (Ганс Кельзен. Мир через право).
Michael Walzee. Just and UnjustWars. New York, NY: Basic Books, 1977 (Майкл Уолцер. Справедливые и несправедливые войны).
ПОЛИТИКА
Атлантические идеологии[10]
Кис ван дер Пийль
Задача Мида как сотрудника Совета по международным отношениям состоит в том, чтобы обрисовывать возможные направления политики Соединенных Штатов в мире. Такая разработка политики не ведется изолированно; Совет по международным отношениям связан со многими транснациональными органами вроде Бильдербергских конференций, Всемирного экономического форума и Трехсторонней комиссии, не считая многочисленных фондов и советов попечителей, которые спонсируют отдельные проекты. Работы Фукуямы и Хантингтона финансировались вездесущим Фондом Олина, этим оплотом рейгановской революции со связями в военных и военно-промышленных кругах, и перед тем как задаваться вопросом о том, насколько корректно Фукуяма обращается с Гегелем, а работы Хантингтона отвечают требованиям историографической точности, необходимо упомянуть, что Фукуяма пользовался поддержкой корпорации РЭНД, а Хантингтон – Фонда Смита-Ричардсона, еще одного столпа американских правых,
В качестве спонсоров «Бога и золота» выступают Форум Пью по религии и общественной жизни, Фонд Вудкока и Фонд Генри Льюса. И точно так же как в свое время Джон Локк обсуждал сначала свои идеи с лордом Шефтсбери, так и Мид использовал в своей работе мысли Джорджа Сороса и многих других, о чем недвусмысленно свидетельствуют раздел «Благодарности», а также его идеи по поводу «открытого общества». Но семейство Пью из Филадельфии занимает совершенно особое место. Это фундаменталистские пресвитериане, которые сколотили свое состояние в основном за счет нефти, и они принадлежат к числу основных сторонников американских правых. Но, несмотря на это, их устойчивый интерес к религии со временем менялся, и подход Мида к этой теме совершенно не согласуется с тем, что эта семья привыкла слышать от Билли Грэма.[12] Результаты, полученные Исследовательским центром Пью, показали, что вторжение в Ирак привело к резкому росту симпатий к бен Ладену в мусульманском мире, вызвав неприятие англо-американской «войны с террором», о чем неоднократно говорится в этой книге.
Со времен Уолтера Липмана изложение стратегических рекомендаций в форме бестселлера неизменно использовалось для того, чтобы вызвать как можно более широкий отклик. «Бог и золото» тоже является популяризованной версией определенного послания. Названия глав, вроде «Златовласка и Запад», «Морж и плотник» – Британия и Америка, патрулирующие бере га своей «морской либеральной империи», – «Гироскоп и пирамида» и т. д., передают дух работы. Такие заимствования из Льюиса Кэрролла и другой классической литературы для детей не всегда помогают прояснить стратегические измерения анализируемых социальных сил, и они не всегда стилистически согласуются с обширными цитатами из Мильтона, Драйдена, Лонгфелло и других, при помощи которых автор пытается ухватить суть анализируемых им англосаксонских идеалов. Отправной точкой для Мида служит фраза из выступления Кромвеля перед парламентом (1656): «Кто наши враги и почему они нас ненавидят?» Он полагает, что «ненужная и непродуманная война в Ираке» «серьезно ослабила» поддержку атлантического альянса. Политическая глухота Буша и Блэра, «высокопарно рассуждающих о правах личности, достоинстве, либеральной экономической политике, необходимости широких революционных преобразований в арабском мире и универсальных принципах морального закона», лишь усугубила положение:
Морская система имеет интересы, которые требуют продолжения и даже усиления участия Соединенных Штатов в делах Ближнего Востока, но исторические отношения морской системы с арабами существенно осложняют такое участие. Невозможно двигаться дальше без глубокого знакомства Соединенных Штатов с арабским миром, и этого знакомства не произойдет, если плотник не научится говорить меньше, а слушать больше.Советуя снизить градус воинственной риторики, Мид обращается к работам Нибура, которого Джордж Кеннан, архитектор стратегии сдерживания времен холодной войны, объявил «нашим общим отцом». Именно благодаря нибуровскому понятию греха, полагает Мид, евангелистские христиане могут стать частью критической массы, которая позволит совершить необходимый поворот в американской внешней политике. В своем классическом «Моральном человеке и аморальном обществе» (1932) Нибур утверждал, что, присягая на верность группе, люди делались более подверженными «греху», чем тогда, когда они действовали и думали самостоятельно. Возможно, эта точка зрения во многом определялась государственно-корпоратистским дрейфом и внешней политикой межвоенных лет, но на начальном этапе холодной войны она могла использоваться для сдерживания притязаний Запада на собственную правоту, способных привести к ядерному столкновению. С точки зрения Мида, Нибур считал, что «чем больше и величественней абстракция, тем слабее наше критическое отношение к ней и тем меньше наша готовность признавать правоту заявлений тех, кто принадлежит к соперничающим лагерям».
К. М. Зданевич. Городской пейзаж, 1944. Публикуется впервые
Область религии вовсе не застрахована от развития глубокого самодовольства, но, с точки зрения Мида, наиболее влиятельный сегмент религиозного мнения в Соединенных Штатах, евангелистские протестанты, обладает «весом и способностью для создания важного нового массового общественного мнения, отвечающего идеалам Нибура». По мере того как это движение набирало все большие обороты на протяжении последних десятилетий, из его рядов выдвинулись более зрелые и ответственные ин теллектуалы; такие фигуры способны внести свой вклад в широкую коалицию, которая послужит основой для перехода от либерально-имперского фанатизма к новой политике, признающей обоснованность заявлений исламских интеллектуалов, что на протяжении всей истории нового и новейшего времени их общества подвергались империалистическому гнету и агрессии. Мид вкратце излагает историю отношений христианского и мусульманского мира, приводя некоторые отрезвляющие факты. После ухода Османской империи с Балкан в 1912–1920 годах две трети мусульманского населения региона – 27% всего населения – были изгнаны оттуда или просто истреблены; каждый пятый турок сегодня – потомок беженцев с Балкан. Начиная с крестовых походов арабы, турки и мусульмане вообще служили мишенью для Запада; «в мусульманском мире не было и нет ни одного уголка, в котором можно было бы укрыться от грубых и жестоких нападок». Но этот исторический очерк Мида, по-видимому, заканчивается 1924 годом. О судьбе палестинцев не говорится ни слова, хотя этот вопрос сегодня стоит куда более остро, чем падение Османской империи. Почти совсем замалчивается тема безоговорочной поддержки со стороны Соединенных Штатов израильской оккупации и заселения западного берега реки Иордан, а самое сильное прилагательное, которое он решается употребить по отношению к политике Израиля, – это «небезупречная». В результате в целом бойкое повествование Мида в этом чувствительном вопросе скатывается к эвфемизмам: «Нам нужно понять, что наша поддержка Израиля влияет на то, как арабы истолковывают американские мотивы и действия», – говорит он, и это по казательныи пример уклонения от неприятных реалии палестино-израильского конфликта, сводящий на нет все его призывы к нибуровскому «пониманию» исламского мира как лучшему способу поддержания структур англоамериканского мирового господства, гарантии сохранения морской системы.Каковы отличительные особенности этой системы? Государства, образующие англоговорящий Запад (как говорится в предисловии к британскому изданию), не обязательно действуют в унисон, но, как правило, «приходят к схожим, если не одинаковым выводам относительно того, что именно нужно делать» в долгосрочной перспективе: «Начиная со Славной революции 1688 года, которая установила парламентское и протестантское правление в Британии, во всех крупных конфликтах англоамериканцы были на стороне победителей». Манихейское видение, при котором такие войны начинались и велись, раскрывается здесь во всей красе. Заявление Вудро Вильсона, сделанное в 1918 году накануне переговоров в Версале, что «по миру несется ураганный ветер моральной силы и всякий, кто осмелится пойти против него, будет покрыт несмываемым позором», в чем-то перекликается с сегодняшней предвыборной кампанией Обамы. Но, как справедливо отмечает Мид, эти заявления об окончательном духовном очищении, которое несут с собой войска Соединенных Штатов и их союзников, вряд ли способны создать прочный мир. Торжественные заявления о «конце истории» всякий раз оказывались преждевременными из-за появления новых вызовов. Тем не менее благодаря своей способности к приспособлению англоговорящий Запад всегда возвращал себе инициативу, и главная цель «Бога и золота» состоит в объяснении того, почему это было так.
Согласно Миду, именно способность всякий раз заново переписывать рабочую версию вечной истины, отвечающую меняющимся обстоятельствам, позволила либеральному атлантическому миру сохранять свою гегемонию, несмотря на существование противников, которые придерживались более жестких принципов. Будет ли эта способность утрачена в «войне с террором», которая подавляет всякое несогласие в ведущих англофонных обществах, покажет время. Но в каком-то смысле книга Мида служит свидетельством неизменной способности оправляться от политических провалов: на сей раз речь идет о фиаско Буша и Блэра в Афганистане и Ираке, Гуантанамо и Белмарше. Центральный раздел книги, «Англосаксонский подход», показывает происхождение этой способности переходить от почти полного поражения к преобладанию. Здесь в дело вступает Бог, который в удивительно «деистской» манере позволяет своим самым верным сторонникам проявлять гибкое отношение к собственной вере. И если в англофонном обществе и действует фундаментализм, то он состоит в прагматической интерпретации самых священных запретов, а не в их строгом соблюдении. Мид говорит о христианстве, но речь, несомненно, идет о намного более широком мировоззрении. Миф и религия вместе с поэзией и теорией представляют собой идейную надстройку над инстинктивным базисом. Без них человеческое общество не смогло бы перейти от примитивных влечений к солидарности и преемственности. Религия (в определении Анри Бергсона, которое берет на вооружение Мид) может действовать в закрытом обществе как статичный свод правил или в открытом обществе как часть аппарата, который позволяет его членам приспосабливаться и меняться.
К. М. Зданевич. Эскиз обложки. Публикуется впервые
В современной истории попперовское открытое общество было обществом, сформированным капитализмом. И точно так же как капиталистическому способу производства предшествовала купеческая деятельность в городах-государствах северной Италии и торговых сетях Ганзейского союза, так и открытое общество имело своих предшественников. «Но форма открытого общества, которое появилось в Нидерландах и англогворящем мире, была более здоровой, широкой и устойчивой в сравнении с открытыми обществами более ранних исторических эпох». Это было связано с распространением в них капитализма и нашло свое отражение в том, что Бергсон назвал динамической религией. Хотя открытое общество должно было породить Просвещение, а Просвещение в свою очередь привести к секуляризации, парадоксальным образом «страны, которые в большинстве отношений были наиболее модернизированными, то есть по определению опирались на экономический и технический прогресс – Британия в XIX веке, Соединенные Штаты сегодня, – были намного религиознее большинства остальных». Кроме того, англоязычное благочестие всегда сосуществовало со скептицизмом и историческим релятивизмом, начиная с Закона о супрематии, в соответствии с которым в 1534 году было образовано Объединение англиканских церквей. И его первый архиепископ, Томас Кранмер, выразил эту мысль, заметив, что «среди всего придуманного или созданного людьми не было ничего, что с веками и течением времени не подверглось бы порче». Поэтому, по словам Мида, «пять веков в англосфере в творческом напряжении сосуществовали две идеи. С одной стороны, Бог существует и проявляет свое отношение к моральным правилам и религиозным доктринам людей; с другой стороны, человеческое понимание этих проявлений остается частичным и подверженным изменениям».И это могло бы быть рецептом длительного успеха, если бы ему следовали хладнокровно и не портили его идеей об англосаксах как об избранном народе. Так, министр финансов в администрации Полка заявлял, что, несмотря на любые препоны, в конце концов «превосходство нашей англо-кельтско-саксонско-норманской расы приведет народы к великой конфедерации, которая в конечном итоге охватит всю Землю». Но даже тогда, как утверждает Мид в главе «Протоколы гринвичских мудрецов», несмотря на наличие неких узнаваемых общих принципов, ни о каком четком генеральном плане не могло быть и речи.
Получилось так, что, просто следуя логике своей географии, культуры и общества, британцы, а затем и американцы получили в свои руки бразды правления миром, для которого требовалась гибкая и долговременная форма глобальной власти, и в отличие от других ведущих держав они были намного лучше подготовлены к выполнению этой задачи.Эти другие державы могли лишь отвечать с завистливой злобой, замешанной на обиде и разочаровании. В самой сырой части книги, главе под названием «Как они нас ненавидят», Адольф Гитлер и «Карл Маркс, Шарль Бодлер и папа римский Пий IX» оказываются сваленными в одну кучу, образуя нестройный антизападный хор, а Мартин Хайдеггер, какое-то время завершавший свои письма словами «Heil Hitler!», преподносится в качестве одержимого антиамериканца. И это сделало его (Хайдеггера) «весьма популярным среди западных коммунистов» (благодаря усилиям Жан-Поля Сартра), а затем и у «новой волны на мусульманском Ближнем Востоке у тех, кто считает его принципиальный антиамериканизм полезным инструментом». И так далее, причем все преподносится в такой манере, будто это общеизвестные вещи, не требующие никаких ссылок на источники.