Страница:
«Затем, – продолжал Иордан, сделавшийся в своем повествовании столь же страстным, как и его герой, – затем началась битва свирепая, повсеместная, ужасная, отчаянная. Древность не повествует нам ни о таких подвигах, ни о такой резне, а тот, что не был свидетелем этого удивительного зрелища, тому не встретить того другой раз в своей жизни».
Все народы от берегов Волги до Атлантического океана собрались на Шалонской равнине, но многие из этих народов были разъединены завоеваниями и переселениями, и внешний вид одинакового оружия и одинаковых знамен у людей, готовых вступить между собой в борьбу, представлял картину междоусобицы.
Военная дисциплина и тактика греков и римлян составляли интересную часть их национальных нравов. Внимательное изучение военных операций Ксенофонта, Цезаря и Фридриха Великого, когда эти операции были описаны теми же гениальными людьми, которые их задумали и приводили в исполнение, могло бы способствовать усовершенствованию искусства истреблять человеческий род.
Битва началась на правом римском крыле, которое схватилось с левым крылом Аттилы; западные готы боролись с восточными, братья – с братьями. Полуиссякшие ручейки, протекавшие по долине, внезапно раздулись от потоков крови, смешавшейся с их водами, и раненые, утоляя жажду таким ужасным питьем, умирали мгновенно.
Воспользовавшись знаниями о тактике варваров, приобретенными за время жизни среди гуннов, Аэций тотчас же нейтрализовал сильные стороны их войска – лучников и кавалерию, – навязав им рукопашный бой. Бронзовые шлемы и панцири римских солдат защитили их от каменных топоров варваров, не искушенных в тактике пехотного боя. Мечи римлян возобладали над арканами и длинными пиками гуннов.
Тем временем Теодорих, проезжая вдоль рядов, стараясь воодушевить свои войска, был поражен насмерть дротиком знатного остгота Андага и сброшен с лошади. Раненого царя сдавили со всех сторон среди общего смятения; собственная кавалерия топтала его копытами своих коней, и смерть этого знатного противника оправдала первую часть предсказания. Аттила уже ликовал в уверенности, что победа на его стороне, когда храбрый Торисмонд спустился с высот и осуществил остальную часть предсказания.
В то время как гунны Аттилы бросились на центр римской армии, пробили его и удержали в своих руках позицию, вестготы, победив на правом крыле, атаковали их с фланга. Левое крыло римской армии сделало такое же движение, и Аттила, заметив опасность, отступил к своему лагерю. В этой битве, преследуемой с яростью вестготами, он едва не был убит и смог спастись только бегством. Сеча была яростная, пленных никто не брал, и очень немногие из раненых выжили.
Понимая тщетность продолжения битвы, Аттила приказал отступить, слегка озадачив римлян, увидевших спины гуннской орды при первом – и единственном – поражении их царя. Его армия, смешавшись, последовала за ним в место, загороженное кибитками; и как ни было слабо подобное укрепление, но туча стрел, пускаемых беспрерывно из-за кибиток, остановила нападающих. Наступила ночь, и за ней последовал такой мрак, что нельзя было отличить своих от неприятелей; целые отряды сбивались с пути. Торисмонд, спускаясь с холма, чтобы присоединиться к главной армии, сам того не замечая, наткнулся на кибитки гуннов, откуда вылетела куча стрел; он был ранен в голову и сброшен с лошади. Вестготы унесли его, истекающего кровью. Сам Аэций, отделившись от своих и оттискивая вестготов, которых он считал погибшими, бродил некоторое время среди неприятеля. Остальную часть ночи и римляне, и их союзники провели на страже в своем лагере, со щитами в руках.
Исход борьбы был сомнителен, но Аттила приберег для себя последнее и не унизительное для его достоинства средство спасения. Мужественный варвар приказал устроить погребальный костер из богатой конской сбруи, решив – в случае если его укрепленный лагерь будет взят приступом – броситься в пламя и тем самым лишить своих врагов той славы, которую они приобрели бы, убив Аттилу или взяв его в плен.
Солнце взошло над долиной, усеянной трупами. По Иордану 160 тыс. убитыми остались на поле битвы, по другим источникам – до 300 тыс. Римляне и их союзники результаты битвы оценивали однозначно: Аттила потерпел сокрушительное поражение; его отступление, столь поспешное и беспорядочное, указывало на это.
Императорский главнокомандующий скоро доподлинно убедился в поражении Аттилы, не выходившего из-за своих укреплений; когда же он обозрел поле сражения, то с тайным удовольствием заметил, что самые тяжелые потери потерпели варвары. Покрытый ранами труп Теодориха был найден под грудой убитых; его подданные оплакивали смерть своего царя, но их слезы перемешивались с песнями и радостными возгласами, и его погребение было совершено на глазах у побежденного врага. Вестготы, бряцая своим оружием, подняли на щите его старшего сына Торисмонда, которому приписывали честь победы, и новый царь принял на себя обязанность отмщения как священную долю отцовского наследства. Тем не менее вестготы поражались тому, что их грозный соперник не вел себя как побежденный, и даже их историк сравнивал Аттилу со львом, который, лежа в своей берлоге, готовится с удвоенной яростью напасть на окруживших его охотников. «Как лев, гонимый отовсюду охотниками, большим прыжком удаляется в свое логовище, не смея броситься вперед, и своим рыканьем наводит ужас на окрестные места, так, – по словам Иордана, – гордый король гуннов среди своих кибиток наводил ужас на своих победителей».
Цари и народы, которые могли бы покинуть его знамена в минуту поражения, были проникнуты сознанием, что гнев их повелителя был бы для них самой страшной и неизбежной опасностью. Его лагерь непрестанно оглашали воинственные звуки, как будто вызывавшие врагов на бой, а передовые войска Аэция, пытавшиеся взять лагерь приступом, были или остановлены, или истреблены градом стрел, со всех сторон летевших на них из-за укреплений. На военном совете римской армии было решено осадить короля гуннов в его лагере, не допускать подвоза провианта и принудить его или заключить постыдный для него мирный договор, или возобновить неравный бой. Но здравые политические соображения внушали Аэцию опасение, что после совершенного истребления гуннов республике придется тяжело от присутствия высокомерных и могущественных вестготов. Поэтому патриций, употребив свое влияние на сына Теодориха, жаждущего отомстить гуннам за смерть отца, внушил Торисмонду, что было бы опасным для его короны столь продолжительное отсутствие, и убедил его разрушить своим быстрым возвращением домой честолюбивые замыслы братьев, которые могли бы завладеть вестготским троном и сокровищами. (Кстати, некто Идаций сообщает странную подробность – будто Аэций втайне посетил ночью короля гуннов и получил взятку в десять тысяч золотых монет за то, чтобы не препятствовать их отступлению.) Разумеется, доводы были убедительными, и вестготы покинули армию. Впоследствии римляне привыкли к подобным внезапным уходам, к постоянному колебанию своих союзников, недальновидных, эгоистичных, всегда более готовых к тому, чтобы ослабить, нежели подкрепить империю, принявшую их в свои ряды.
Очевидно, Аэций в глубине души был доволен освобождением своего войска от вестготов, которые сыграли столь блестящую роль в сражении. Но хвастовство и притязания их командования были оскорбительными для римлян, и Аэций опасался, что после поражения гуннов эти защитники Галлии обрушатся на империю.
Уход армии Торисмонда равнялся прекращению осадного положения для Аттилы. Ничего не зная о положении дел у римлян и по прежнему заключенный в своем лагере, Аттила с отчаянием наблюдал, как лишения и болезни уничтожают его армию. Он, казалось, ожидал какой-нибудь случайности, вроде той, которая и произошла, разделив армию Аэция. Аттила увидел, что бивуаки Торисмонда опустели; но так как здесь могла быть западня, Аттила оставался настороже. Спустя некоторое время тишина и слишком продолжительное опустение лагеря вестготов убедили его в справедливости факта, и он предался величайшей радости: «Его душа возвратилась к мысли о победе, и его мощный гений овладел своею прежнею фортуной».
Приказав немедленно запрячь кибитки, Аттила отдал приказ к отступлению. Аэций, с войском, уменьшенным наполовину, считал благоразумным не беспокоить отступающего льва. Он следил за ним на некотором расстоянии, чтобы воспрепятствовать грабежу и напасть на него, если бы он вздумал уклониться с прямой дороги.
Меровей и его франки, державшиеся на благоразумном отдалении и старавшиеся создать устрашающее впечатление о своих силах тем, что каждую ночь зажигали многочисленные огни, не прекращали следовать за арьергардом гуннов, пока не достигли пределов Тюрингии. Тюринги служили в армии Аттилы; они и во время наступательного движения и во время отступления проходили через территорию франков и, может быть, именно в этой вой не совершили те жестокости, за которые отомстил им сын Хлодвига почти через восемнадцать лет после этих событий. Они умерщвляли и заложников и пленников; двести молодых девушек были преданы изощренным пыткам.
От поражения галльской экспедиции не ослабли ни мужество, ни военные силы, ни репутация Аттилы. Запад «кричал» о поражении врага: возможно, для того, чтобы убедить в этом современников, а затем и потомков. Но с точки зрения сегодняшней науки это было полупоражением: Аттила сохранил армию и ее боевой дух, и менее чем через год он предпринял новую экспедицию – на этот раз не в Галлию, где больше нечего было взять, а в Италию.
На Каталаунских полях сошлись Запад и Восток, город и степь, крестьянин и кочевник, дом и шатер. Сто шестьдесят тысяч убитых из пятисот тысяч воинов, ступивших на равнины Шампани. Прежде чем на полях сражений снова столкнутся такие огромные армии, пройдут века, наступят эпохи Чингисхана, Амира Темура, Наполеона.
Вторжение в Италию
Все народы от берегов Волги до Атлантического океана собрались на Шалонской равнине, но многие из этих народов были разъединены завоеваниями и переселениями, и внешний вид одинакового оружия и одинаковых знамен у людей, готовых вступить между собой в борьбу, представлял картину междоусобицы.
Военная дисциплина и тактика греков и римлян составляли интересную часть их национальных нравов. Внимательное изучение военных операций Ксенофонта, Цезаря и Фридриха Великого, когда эти операции были описаны теми же гениальными людьми, которые их задумали и приводили в исполнение, могло бы способствовать усовершенствованию искусства истреблять человеческий род.
Битва началась на правом римском крыле, которое схватилось с левым крылом Аттилы; западные готы боролись с восточными, братья – с братьями. Полуиссякшие ручейки, протекавшие по долине, внезапно раздулись от потоков крови, смешавшейся с их водами, и раненые, утоляя жажду таким ужасным питьем, умирали мгновенно.
Воспользовавшись знаниями о тактике варваров, приобретенными за время жизни среди гуннов, Аэций тотчас же нейтрализовал сильные стороны их войска – лучников и кавалерию, – навязав им рукопашный бой. Бронзовые шлемы и панцири римских солдат защитили их от каменных топоров варваров, не искушенных в тактике пехотного боя. Мечи римлян возобладали над арканами и длинными пиками гуннов.
Тем временем Теодорих, проезжая вдоль рядов, стараясь воодушевить свои войска, был поражен насмерть дротиком знатного остгота Андага и сброшен с лошади. Раненого царя сдавили со всех сторон среди общего смятения; собственная кавалерия топтала его копытами своих коней, и смерть этого знатного противника оправдала первую часть предсказания. Аттила уже ликовал в уверенности, что победа на его стороне, когда храбрый Торисмонд спустился с высот и осуществил остальную часть предсказания.
В то время как гунны Аттилы бросились на центр римской армии, пробили его и удержали в своих руках позицию, вестготы, победив на правом крыле, атаковали их с фланга. Левое крыло римской армии сделало такое же движение, и Аттила, заметив опасность, отступил к своему лагерю. В этой битве, преследуемой с яростью вестготами, он едва не был убит и смог спастись только бегством. Сеча была яростная, пленных никто не брал, и очень немногие из раненых выжили.
Понимая тщетность продолжения битвы, Аттила приказал отступить, слегка озадачив римлян, увидевших спины гуннской орды при первом – и единственном – поражении их царя. Его армия, смешавшись, последовала за ним в место, загороженное кибитками; и как ни было слабо подобное укрепление, но туча стрел, пускаемых беспрерывно из-за кибиток, остановила нападающих. Наступила ночь, и за ней последовал такой мрак, что нельзя было отличить своих от неприятелей; целые отряды сбивались с пути. Торисмонд, спускаясь с холма, чтобы присоединиться к главной армии, сам того не замечая, наткнулся на кибитки гуннов, откуда вылетела куча стрел; он был ранен в голову и сброшен с лошади. Вестготы унесли его, истекающего кровью. Сам Аэций, отделившись от своих и оттискивая вестготов, которых он считал погибшими, бродил некоторое время среди неприятеля. Остальную часть ночи и римляне, и их союзники провели на страже в своем лагере, со щитами в руках.
Исход борьбы был сомнителен, но Аттила приберег для себя последнее и не унизительное для его достоинства средство спасения. Мужественный варвар приказал устроить погребальный костер из богатой конской сбруи, решив – в случае если его укрепленный лагерь будет взят приступом – броситься в пламя и тем самым лишить своих врагов той славы, которую они приобрели бы, убив Аттилу или взяв его в плен.
Солнце взошло над долиной, усеянной трупами. По Иордану 160 тыс. убитыми остались на поле битвы, по другим источникам – до 300 тыс. Римляне и их союзники результаты битвы оценивали однозначно: Аттила потерпел сокрушительное поражение; его отступление, столь поспешное и беспорядочное, указывало на это.
Императорский главнокомандующий скоро доподлинно убедился в поражении Аттилы, не выходившего из-за своих укреплений; когда же он обозрел поле сражения, то с тайным удовольствием заметил, что самые тяжелые потери потерпели варвары. Покрытый ранами труп Теодориха был найден под грудой убитых; его подданные оплакивали смерть своего царя, но их слезы перемешивались с песнями и радостными возгласами, и его погребение было совершено на глазах у побежденного врага. Вестготы, бряцая своим оружием, подняли на щите его старшего сына Торисмонда, которому приписывали честь победы, и новый царь принял на себя обязанность отмщения как священную долю отцовского наследства. Тем не менее вестготы поражались тому, что их грозный соперник не вел себя как побежденный, и даже их историк сравнивал Аттилу со львом, который, лежа в своей берлоге, готовится с удвоенной яростью напасть на окруживших его охотников. «Как лев, гонимый отовсюду охотниками, большим прыжком удаляется в свое логовище, не смея броситься вперед, и своим рыканьем наводит ужас на окрестные места, так, – по словам Иордана, – гордый король гуннов среди своих кибиток наводил ужас на своих победителей».
Цари и народы, которые могли бы покинуть его знамена в минуту поражения, были проникнуты сознанием, что гнев их повелителя был бы для них самой страшной и неизбежной опасностью. Его лагерь непрестанно оглашали воинственные звуки, как будто вызывавшие врагов на бой, а передовые войска Аэция, пытавшиеся взять лагерь приступом, были или остановлены, или истреблены градом стрел, со всех сторон летевших на них из-за укреплений. На военном совете римской армии было решено осадить короля гуннов в его лагере, не допускать подвоза провианта и принудить его или заключить постыдный для него мирный договор, или возобновить неравный бой. Но здравые политические соображения внушали Аэцию опасение, что после совершенного истребления гуннов республике придется тяжело от присутствия высокомерных и могущественных вестготов. Поэтому патриций, употребив свое влияние на сына Теодориха, жаждущего отомстить гуннам за смерть отца, внушил Торисмонду, что было бы опасным для его короны столь продолжительное отсутствие, и убедил его разрушить своим быстрым возвращением домой честолюбивые замыслы братьев, которые могли бы завладеть вестготским троном и сокровищами. (Кстати, некто Идаций сообщает странную подробность – будто Аэций втайне посетил ночью короля гуннов и получил взятку в десять тысяч золотых монет за то, чтобы не препятствовать их отступлению.) Разумеется, доводы были убедительными, и вестготы покинули армию. Впоследствии римляне привыкли к подобным внезапным уходам, к постоянному колебанию своих союзников, недальновидных, эгоистичных, всегда более готовых к тому, чтобы ослабить, нежели подкрепить империю, принявшую их в свои ряды.
Очевидно, Аэций в глубине души был доволен освобождением своего войска от вестготов, которые сыграли столь блестящую роль в сражении. Но хвастовство и притязания их командования были оскорбительными для римлян, и Аэций опасался, что после поражения гуннов эти защитники Галлии обрушатся на империю.
Уход армии Торисмонда равнялся прекращению осадного положения для Аттилы. Ничего не зная о положении дел у римлян и по прежнему заключенный в своем лагере, Аттила с отчаянием наблюдал, как лишения и болезни уничтожают его армию. Он, казалось, ожидал какой-нибудь случайности, вроде той, которая и произошла, разделив армию Аэция. Аттила увидел, что бивуаки Торисмонда опустели; но так как здесь могла быть западня, Аттила оставался настороже. Спустя некоторое время тишина и слишком продолжительное опустение лагеря вестготов убедили его в справедливости факта, и он предался величайшей радости: «Его душа возвратилась к мысли о победе, и его мощный гений овладел своею прежнею фортуной».
Приказав немедленно запрячь кибитки, Аттила отдал приказ к отступлению. Аэций, с войском, уменьшенным наполовину, считал благоразумным не беспокоить отступающего льва. Он следил за ним на некотором расстоянии, чтобы воспрепятствовать грабежу и напасть на него, если бы он вздумал уклониться с прямой дороги.
Меровей и его франки, державшиеся на благоразумном отдалении и старавшиеся создать устрашающее впечатление о своих силах тем, что каждую ночь зажигали многочисленные огни, не прекращали следовать за арьергардом гуннов, пока не достигли пределов Тюрингии. Тюринги служили в армии Аттилы; они и во время наступательного движения и во время отступления проходили через территорию франков и, может быть, именно в этой вой не совершили те жестокости, за которые отомстил им сын Хлодвига почти через восемнадцать лет после этих событий. Они умерщвляли и заложников и пленников; двести молодых девушек были преданы изощренным пыткам.
От поражения галльской экспедиции не ослабли ни мужество, ни военные силы, ни репутация Аттилы. Запад «кричал» о поражении врага: возможно, для того, чтобы убедить в этом современников, а затем и потомков. Но с точки зрения сегодняшней науки это было полупоражением: Аттила сохранил армию и ее боевой дух, и менее чем через год он предпринял новую экспедицию – на этот раз не в Галлию, где больше нечего было взять, а в Италию.
На Каталаунских полях сошлись Запад и Восток, город и степь, крестьянин и кочевник, дом и шатер. Сто шестьдесят тысяч убитых из пятисот тысяч воинов, ступивших на равнины Шампани. Прежде чем на полях сражений снова столкнутся такие огромные армии, пройдут века, наступят эпохи Чингисхана, Амира Темура, Наполеона.
Вторжение в Италию
Отступление гуннов представляло собой человеческую драму, о которой свидетельствовали и современник Приск, и, столетие спустя, Иордан, Кассиодор и Прокопий. Тяжелораненые умирали один за другим. По пути от Шалона до Рейна погибло до девяти тысяч гуннов и их союзников.
В ближайшем окружении Аттилы не сомневались, что он откажется от продолжения борьбы, хотя полководец оставался все еще очень силен. Для Аттилы это отступление было лишь неудачным эпизодом войны, этапом, который он счел нужным преждевременно и с некоторыми потерями завершить, чтобы начать новые кампании, лучше спланированные и подготовленные. Отступление – не поражение, отойти еще не значит уйти – продолжение битвы могло обойтись слишком дорого, разумнее было пересмотреть план кампании.
Вернувшись со своим потрепанным войском в долину Дуная, Аттила направил энергию на изучение военной науки и необходимые преобразования. Но для реорганизации армии до такой степени, чтобы возобладать над тактикой противостоящего ему Аэция, требовалось внести коренные перемены в устоявшиеся обычаи гуннов, не менявшиеся испокон веков. Прежде всего, гунны укрепили свою столицу Этцельбург (важно отметить, что город назван в честь Аттилы, имя которого в германском варианте звучало как Этцель), чтобы она могла выдержать длительную осаду. От кочевой жизни им пришлось отказаться – обретя родину и основательно укрепившись на ее территории, они больше не блуждали по бескрайним степям. Меховые одеяния его ратников сменили кожаные латы с металлическими накладками. Начали строить баллисты и катапульты. Воинов учили пехотной тактике, отрабатывали движения в строю и пешие маневры, безопасность их обеспечивала уже не меткая стрельба из луков, а высокие щиты.
Кроме того, Аттила без труда добился от остготов, ставших частью империи, обещания присоединиться к его армии по первому зову и милостиво оказал гостеприимство войскам тех союзников, которым далеко было добираться до родных краев.
Теперь Аттила спокойно ждал новостей из Рима и Равенны. А новости были ободряющими. Плохой прием, оказанный Валентинианом Аэцию, весьма его порадовал. Можно было с уверенностью заключить, что их примирение не будет ни искренним, ни долгим. Тонкий дипломат, Аттила, понял, что сейчас не стоило предпринимать каких-либо решительных действий, надо было только выдержать необходимое время, пока ситуация в Равенне не накалится до предела. И в этот период ожидания он активно взялся за подготовку итальянского похода, о котором давно мечтал: он вторгнется в Италию, раздавит Валентиниана и Марциана, а затем ему откроется дорога в Галлию с юга, тогда как остготы и их союзники обрушатся на нее с северо-востока. Обстоятельства, проистекшие из заключения союза между персами и римлянами, положили конец планам Аттилы полностью реформировать армию гуннов. Дабы не дать этому союзу принести свои плоды, необходимо было действовать без промедления.
В глазах многих римлян возвращение римлян на поле брани не представляло такой уж большой опасности их благополучию, ведь они не видели собственными глазами, как яростно войско гуннов может опустошать все на своем пути. Впрочем, вскоре им предстояло познакомиться с неистовством этого океана варваров.
Тем временем Аттила занялся укреплением союзов, но столкнулся с большими сложностями, которых совершенно не ожидал: остготы не спешили принимать активное участие в новой эпопее, гепиды мялись в нерешительности, герулы после галльского похода полностью погрузились в анархию. Все это в целом выглядело не блестяще. Аттила тяжело переживал неудачи, что отразилось даже на его здоровье. Но он не отказывался от своих планов. Да, он покажет, что отступление не было поражением, а преддверьем самой вершины его победы.
Аттила наметил план кампании: пройти классической дорогой римских легионов до Сирмия на Савве в Нижней Паннонии, затем обрушиться на самую мощную крепость во всей Италии – Аквилею, на северном побережье Адриатического моря, недалеко от современной Венеции. Оттуда предполагалось осуществить вторжение в Венецию и Лигирию, а затем в Этрурию до самого Рима, который он, естественно, желал захватить. Аттила намеревался оставить сильное войско у Аквилеи, чтобы пресечь возможные попытки вмешаться в войну византийского императора. В зависимости от достигнутых результатов, он мог бы затем воссоединиться с этими силами и уже со всей армией пойти в Константинополь. Однако он допускал, что может удовлетвориться одним сдерживанием сил византийцев, отложив захват Восточной Римской империи, когда уже завладеет Галлией.
Аэций оказался достаточно умен, чтобы разгадать готовящееся вторжение, на этот раз в Италию. Оставалась, однако, слабая надежда, что удар будет направлен на Восточную Римскую империю, не в обоих направлениях.
Тогда еще не завершился тот краткий период, когда Аэций мог надеяться вернуть себе полное доверие Валентиниана и оставаться всемогущим верховным главнокомандующим и политическим советником. Аэций изложил Валентиниану то, что считал необходимым предпринять для спасения империи. В ответ последовала буря негодования. В конце концов, Аэций поспешил в Рим и, мобилизовав все свои силы для восстановления и укрепления стен, за несколько месяцев напряженного труда превратил Рим в неприступную крепость. После чего, с разрешения императора, он отправился в Константинополь. Аэций изложил Марциану свои опасения: Аттила готовится перейти через Альпы. Однако Марциан был слишком уверен в себе и отказал Аэцию в непосредственной оперативной помощи и обещал выступить лишь в том случае, если гунны дойдут до По или одновременно двинутся на Рим и Константинополь.
Император счел дипломатическую миссию Аэция провалившейся, расстроил бракосочетание сына патриция и своей дочери и удалил его от дел. Против Аэция была развязана клеветническая кампания.
Тем временем министры-военачальники Аттилы все больше недоумевали по поводу бездействия своего императора. Январским вечером 452 г. Аттила собрал совет из самого близкого круга приближенных и объявил им, что вот уже несколько месяцев он серьезно болен: у него постоянная и ужасная головная боль. Он предпочел бы пасть на поле боя в лучах славы, чем испустить дух от апоплексического удара. Он не бессмертен, поэтому надо все предусмотреть. И Аттила изложил им свое завещание.
Единство империи гуннов должно быть сохранено – один император, которым станет его старший сын Эллак, наставником и советником – Онегез. Эрнак, самый молодой из сыновей, будет властелином Галлии и Италии после их завоевания. Узиндур получит земли от Одера до Днепра. Денгизих – от Днепра до Волги, а также весь азиатский север. Геймс станет правителем территории от Западной Паннонии до Черного моря. Эмнедзар станет правителем кавказских и каспийских провинций. Все дали торжественную клятву исполнить его волю.
Начиналась самая ужасающая кампания Аттилы. Она была примечательна, помимо кровавой резни, достижениями гуннов в области военной техники и стратегии, а также своим неожиданным, парадоксальным финалом.
«Лавина гуннов спускается со склонов Альп, Вы являетесь главнокомандующим империи и Вы один можете ее спасти», – писал римский император Аэцию. Аэций расположил свои легионы на берегах По. Все мероприятия по укреплению обороны земель к северу от этого рубежа свелись к укреплению гарнизонов Аквилеи и ряда других городов.
Аттила понимал, что Аквилея – это не Мец, не Орлеан, не Реймс… Это козырь из козырей – ключ к Риму, к Равенне, Константинополю и Галлии.
Стремительно ворвавшись весной 452 г. в Италию, гунны предприняли осаду Аквилеи – твердыни, привычной к вторжениям завоевателей. Но вскоре аквилейцы убедились, что гунны – отнюдь не полоумные дикари, а прекрасно снаряженная и дисциплинированная армия, искушенная в войсковых маневрах. Стены Аквилеи были окружены множеством таранов, подвижных башен и машин, метавших камни, стрелы и зажигательные снаряды, а король гуннов то прибегал к обещаниям и запугиваниям, то поощрял соперничество и стимулировал личные интересы. Аквилея была в ту пору одним из самых богатых, самых многолюдных и самых укрепленных городов Адриатического побережья.
Три месяца были безуспешно потрачены на осаду Аквилеи, пока недостаток в провианте и ропот армии не принудил Аттилу отказаться от этого предприятия и неохотно сделать распоряжение, чтобы войска собрали свои палатки и начали отступление. Но в то время как он объезжал верхом городские стены, погрузившись в задумчивость и скорбя о постигшей его неудачи, он увидел аиста, готовившегося покинуть вместе со своими детенышами гнездо в одной из башен. С прозорливостью находчивого политика он увидел предзнаменование в этом, казалось бы, ничтожном, суеверном факте и радостно воскликнул, что эта птица, обычно живущая в соседстве с людьми, не покинула бы своего старого убежища, если бы эти башни не были обречены на разрушение и безлюдье. Благоприятный знак внушил уверенность в победе: осада возобновилась с новой силой. Широкая брешь была пробита в той части стены, откуда улетел аист, гунны бросились на приступ с непреодолимой стремительностью, и следующее поколение с трудом могло отыскать развалины Аквилеи.
Орда получила время на мародерство, после чего снова выступила в поход, преисполненная боевым духом, подкрепленным грандиозным триумфом. Уцелевшие же аквилейцы рассказывали о неисчислимом воинстве Аттилы, зловеще и неуклонно подступающем к Риму. Империя, устрашенная неудержимой ратью, впала в ярость, граничащую с паникой.
Войска же Аттилы продолжали опустошительное шествие через Ломбардию, Пьемонт и Лигурию. Победоносный марш продолжался: Манитуя, Верона, Кастильо, Кремона, Брешиа, Бергама, Лоди, Павия, Милан, Комо, Наварра, Трекате, Верчелли, Чильяно, Мортара, Маджента, Виджевана… Кстати, когда Аттила покорил Милан и вошел в императорский дворец, он был поражен и оскорблен при виде картины, на которой Цезари были изображены восседающими на троне, а скифские государи распростертыми у их ног. Аттила среагировал на этот памятник римского тщеславия весьма остроумно. Он приказал одному из живописцев изобразить фигуры и положения в обратном виде: император был представлен на том же самом полотне приближающимся в позе просителя к трону скифского монарха и выкладывающим из мешка золото в уплату дани. Зрители должны знать, что такая перемена вполне обоснованна и уместна.
Любопытно, что Аттила намеренно способствовал основанию Венецианской республики, воскресившей в века феодализма дух коммерческой предприимчивости. Знаменитое название Венеция первоначально означало обширную и плодородную провинцию, простиравшуюся от пределов Паннонии до реки Адды и от берегов реки По до Рецийских и Юлийских Альп. До нашествия варваров пятьдесят венецианских городов процветали в мире и благоденствии, а Аквилея занимала среди них самое выдающееся положение. Древнее величие Падуи поддерживалось земледелием и промышленностью, и собственность пятисот ее граждан, принадлежавших к сословию всадников, доходила, по самым точным расчетам, до 1700 тыс. фунтов стерлингов. Многие семейства из Аквилеи, Падуи и соседних городов, спасаясь от гуннов, нашли хотя и скромное, но безопасное убежище на соседних островах. В глубине залива, где Адриатическое море слабо подражает приливам и отливам океана, около сотни небольших островков отделяются от континента неглубокими водами и охраняются от морских волн узкими полосками земли, между которыми есть секретные узкие проходы для кораблей. До середины V в. эта глухая местность оставалась без культуры, без населения и едва ли имела какое-нибудь название. Нравы венецианских изгнанников, их деятельность и форма управления мало-помалу приняли определенную форму, соответствующую новым условиям их существования, а одно из посланий Кассиодора, в котором он описывает их положение почти через семьдесят лет, может считаться первым письменным памятником республики. Министр Теодориха, изъясняясь витиевато, сравнивает их с морскими птицами, свившими свои гнезда на поверхности волн, и хотя он предполагает, что в венецианских провинциях было много знатных семейств, он уточняет, что постепенно они были низведены несчастиями на один общий уровень бедности. Со временем мерилом их достатка стала соль, которую они начали в изобилии добывать в море. Этот столь необходимый человеку продукт на соседних рынках был эквивалентен золоту и серебру. Народ, о жилищах которого трудно было сказать, построены ли они на земле или на воде, вскоре, в соответствии со своими доходами, вновь разделился на бедных и богатых. На двенадцати главных островах ежегодно назначались, путем народного избрания, двенадцать трибунов, или судей. Венецианская республика существовала и в то время, когда Италия находилась под властью готских королей.
Что касается Аттилы, то он сконцентрировал войска к югу от Мантуи у слияния По и Минчио, на широком тракте. Собрать воедино воинство, разбежаться в поисках добычи, оказалось нелегким делом, но это было сделано. И вот, любуясь на свои когорты, Аттила заявил, что не намерен идти дальше. Его военачальники ничего не понимали. Однако это был гениальный ход, который и поныне восхищает стратегов. Согласно плану, войска под началом Онегеза переходят По. Соответственно Аэций, приняв их за авангард армии Аттилы, снимает значительную часть своего оборонительного заслона, дабы отбросить гуннов за реку. Пока войска римлян соберутся дать отпор «авангарду» гуннов, Онегез уйдет дальше к югу. Аэций будет рыскать по берегам реки, выискивая армию Аттилы, а Онегез со своим войском нападет на его тылы, и патриций вынужден будет отражать его нападение, оставив часть легионов как заслон против ожидаемого приближения Аттилы. Силы римлян рассеются. Онегез, обратив в бегство арьергард Аэция, направится к Пизе, откуда по побережью ведет в Рим Аврелианова дорога. Аэций поспешит преградить гуннам путь к столице, тем самым еще больше ослабит свою линию обороны. И тогда Аттила перейдет По, дойдет до Мантуи и Флоренции и оттуда, по Кассиевой дороге, достигнет Рима!
Таков был план покорения сердца Италии – Рима, и в той части, которая зависела от Онегеза, результаты даже превзошли ожидания. Однако – воистину чудеса! – главная часть гениального плана так и не была реализована, потому что его разработчик, Аттила, не стал ее завершать.
Почему же Аттила отказался от своего плана, который его соратники нашли превосходным, и почему, пока Онегез водил за собой Аэция, не форсировал По и не пошел через долину Тибра осаждать Рим?
Наступила вторая половина июня, и стояла удушливая жара. Снова начались болезни. Часть войска была поражена эпидемиями, другая мучилась от последствий излишеств удачной кампании в богатой стране. Кроме того, обозы ломились от награбленного добра и многие жаловались на усталость, которая была тем тяжелей, чем сильнее распирало их желание доставить поскорее добычу домой.
Кругом свирепствовала эпидемия и распространялись слухи, что к югу от По она сильнее, чем на севере, а посему заманчивая мысль о продолжении войны по ту сторону реки По теперь не сулила ничего хорошего. К тому же Аэций расходовал свои силы, гоняясь за тенью Онегеза, и не знал, откуда ждать главного удара. Значит, завтра переправа окажется еще легче, чем сегодня, и враг быстрее сложит оружие. И у Аттилы появилась новая идея: а нельзя ли вместо наступления создать лишь видимость наступления, посеять такую панику, что страх вынудит Рим капитулировать и в сражении не будет нужды?
В ближайшем окружении Аттилы не сомневались, что он откажется от продолжения борьбы, хотя полководец оставался все еще очень силен. Для Аттилы это отступление было лишь неудачным эпизодом войны, этапом, который он счел нужным преждевременно и с некоторыми потерями завершить, чтобы начать новые кампании, лучше спланированные и подготовленные. Отступление – не поражение, отойти еще не значит уйти – продолжение битвы могло обойтись слишком дорого, разумнее было пересмотреть план кампании.
Вернувшись со своим потрепанным войском в долину Дуная, Аттила направил энергию на изучение военной науки и необходимые преобразования. Но для реорганизации армии до такой степени, чтобы возобладать над тактикой противостоящего ему Аэция, требовалось внести коренные перемены в устоявшиеся обычаи гуннов, не менявшиеся испокон веков. Прежде всего, гунны укрепили свою столицу Этцельбург (важно отметить, что город назван в честь Аттилы, имя которого в германском варианте звучало как Этцель), чтобы она могла выдержать длительную осаду. От кочевой жизни им пришлось отказаться – обретя родину и основательно укрепившись на ее территории, они больше не блуждали по бескрайним степям. Меховые одеяния его ратников сменили кожаные латы с металлическими накладками. Начали строить баллисты и катапульты. Воинов учили пехотной тактике, отрабатывали движения в строю и пешие маневры, безопасность их обеспечивала уже не меткая стрельба из луков, а высокие щиты.
Кроме того, Аттила без труда добился от остготов, ставших частью империи, обещания присоединиться к его армии по первому зову и милостиво оказал гостеприимство войскам тех союзников, которым далеко было добираться до родных краев.
Теперь Аттила спокойно ждал новостей из Рима и Равенны. А новости были ободряющими. Плохой прием, оказанный Валентинианом Аэцию, весьма его порадовал. Можно было с уверенностью заключить, что их примирение не будет ни искренним, ни долгим. Тонкий дипломат, Аттила, понял, что сейчас не стоило предпринимать каких-либо решительных действий, надо было только выдержать необходимое время, пока ситуация в Равенне не накалится до предела. И в этот период ожидания он активно взялся за подготовку итальянского похода, о котором давно мечтал: он вторгнется в Италию, раздавит Валентиниана и Марциана, а затем ему откроется дорога в Галлию с юга, тогда как остготы и их союзники обрушатся на нее с северо-востока. Обстоятельства, проистекшие из заключения союза между персами и римлянами, положили конец планам Аттилы полностью реформировать армию гуннов. Дабы не дать этому союзу принести свои плоды, необходимо было действовать без промедления.
В глазах многих римлян возвращение римлян на поле брани не представляло такой уж большой опасности их благополучию, ведь они не видели собственными глазами, как яростно войско гуннов может опустошать все на своем пути. Впрочем, вскоре им предстояло познакомиться с неистовством этого океана варваров.
Тем временем Аттила занялся укреплением союзов, но столкнулся с большими сложностями, которых совершенно не ожидал: остготы не спешили принимать активное участие в новой эпопее, гепиды мялись в нерешительности, герулы после галльского похода полностью погрузились в анархию. Все это в целом выглядело не блестяще. Аттила тяжело переживал неудачи, что отразилось даже на его здоровье. Но он не отказывался от своих планов. Да, он покажет, что отступление не было поражением, а преддверьем самой вершины его победы.
Аттила наметил план кампании: пройти классической дорогой римских легионов до Сирмия на Савве в Нижней Паннонии, затем обрушиться на самую мощную крепость во всей Италии – Аквилею, на северном побережье Адриатического моря, недалеко от современной Венеции. Оттуда предполагалось осуществить вторжение в Венецию и Лигирию, а затем в Этрурию до самого Рима, который он, естественно, желал захватить. Аттила намеревался оставить сильное войско у Аквилеи, чтобы пресечь возможные попытки вмешаться в войну византийского императора. В зависимости от достигнутых результатов, он мог бы затем воссоединиться с этими силами и уже со всей армией пойти в Константинополь. Однако он допускал, что может удовлетвориться одним сдерживанием сил византийцев, отложив захват Восточной Римской империи, когда уже завладеет Галлией.
Аэций оказался достаточно умен, чтобы разгадать готовящееся вторжение, на этот раз в Италию. Оставалась, однако, слабая надежда, что удар будет направлен на Восточную Римскую империю, не в обоих направлениях.
Тогда еще не завершился тот краткий период, когда Аэций мог надеяться вернуть себе полное доверие Валентиниана и оставаться всемогущим верховным главнокомандующим и политическим советником. Аэций изложил Валентиниану то, что считал необходимым предпринять для спасения империи. В ответ последовала буря негодования. В конце концов, Аэций поспешил в Рим и, мобилизовав все свои силы для восстановления и укрепления стен, за несколько месяцев напряженного труда превратил Рим в неприступную крепость. После чего, с разрешения императора, он отправился в Константинополь. Аэций изложил Марциану свои опасения: Аттила готовится перейти через Альпы. Однако Марциан был слишком уверен в себе и отказал Аэцию в непосредственной оперативной помощи и обещал выступить лишь в том случае, если гунны дойдут до По или одновременно двинутся на Рим и Константинополь.
Император счел дипломатическую миссию Аэция провалившейся, расстроил бракосочетание сына патриция и своей дочери и удалил его от дел. Против Аэция была развязана клеветническая кампания.
Тем временем министры-военачальники Аттилы все больше недоумевали по поводу бездействия своего императора. Январским вечером 452 г. Аттила собрал совет из самого близкого круга приближенных и объявил им, что вот уже несколько месяцев он серьезно болен: у него постоянная и ужасная головная боль. Он предпочел бы пасть на поле боя в лучах славы, чем испустить дух от апоплексического удара. Он не бессмертен, поэтому надо все предусмотреть. И Аттила изложил им свое завещание.
Единство империи гуннов должно быть сохранено – один император, которым станет его старший сын Эллак, наставником и советником – Онегез. Эрнак, самый молодой из сыновей, будет властелином Галлии и Италии после их завоевания. Узиндур получит земли от Одера до Днепра. Денгизих – от Днепра до Волги, а также весь азиатский север. Геймс станет правителем территории от Западной Паннонии до Черного моря. Эмнедзар станет правителем кавказских и каспийских провинций. Все дали торжественную клятву исполнить его волю.
Начиналась самая ужасающая кампания Аттилы. Она была примечательна, помимо кровавой резни, достижениями гуннов в области военной техники и стратегии, а также своим неожиданным, парадоксальным финалом.
«Лавина гуннов спускается со склонов Альп, Вы являетесь главнокомандующим империи и Вы один можете ее спасти», – писал римский император Аэцию. Аэций расположил свои легионы на берегах По. Все мероприятия по укреплению обороны земель к северу от этого рубежа свелись к укреплению гарнизонов Аквилеи и ряда других городов.
Аттила понимал, что Аквилея – это не Мец, не Орлеан, не Реймс… Это козырь из козырей – ключ к Риму, к Равенне, Константинополю и Галлии.
Стремительно ворвавшись весной 452 г. в Италию, гунны предприняли осаду Аквилеи – твердыни, привычной к вторжениям завоевателей. Но вскоре аквилейцы убедились, что гунны – отнюдь не полоумные дикари, а прекрасно снаряженная и дисциплинированная армия, искушенная в войсковых маневрах. Стены Аквилеи были окружены множеством таранов, подвижных башен и машин, метавших камни, стрелы и зажигательные снаряды, а король гуннов то прибегал к обещаниям и запугиваниям, то поощрял соперничество и стимулировал личные интересы. Аквилея была в ту пору одним из самых богатых, самых многолюдных и самых укрепленных городов Адриатического побережья.
Три месяца были безуспешно потрачены на осаду Аквилеи, пока недостаток в провианте и ропот армии не принудил Аттилу отказаться от этого предприятия и неохотно сделать распоряжение, чтобы войска собрали свои палатки и начали отступление. Но в то время как он объезжал верхом городские стены, погрузившись в задумчивость и скорбя о постигшей его неудачи, он увидел аиста, готовившегося покинуть вместе со своими детенышами гнездо в одной из башен. С прозорливостью находчивого политика он увидел предзнаменование в этом, казалось бы, ничтожном, суеверном факте и радостно воскликнул, что эта птица, обычно живущая в соседстве с людьми, не покинула бы своего старого убежища, если бы эти башни не были обречены на разрушение и безлюдье. Благоприятный знак внушил уверенность в победе: осада возобновилась с новой силой. Широкая брешь была пробита в той части стены, откуда улетел аист, гунны бросились на приступ с непреодолимой стремительностью, и следующее поколение с трудом могло отыскать развалины Аквилеи.
Орда получила время на мародерство, после чего снова выступила в поход, преисполненная боевым духом, подкрепленным грандиозным триумфом. Уцелевшие же аквилейцы рассказывали о неисчислимом воинстве Аттилы, зловеще и неуклонно подступающем к Риму. Империя, устрашенная неудержимой ратью, впала в ярость, граничащую с паникой.
Войска же Аттилы продолжали опустошительное шествие через Ломбардию, Пьемонт и Лигурию. Победоносный марш продолжался: Манитуя, Верона, Кастильо, Кремона, Брешиа, Бергама, Лоди, Павия, Милан, Комо, Наварра, Трекате, Верчелли, Чильяно, Мортара, Маджента, Виджевана… Кстати, когда Аттила покорил Милан и вошел в императорский дворец, он был поражен и оскорблен при виде картины, на которой Цезари были изображены восседающими на троне, а скифские государи распростертыми у их ног. Аттила среагировал на этот памятник римского тщеславия весьма остроумно. Он приказал одному из живописцев изобразить фигуры и положения в обратном виде: император был представлен на том же самом полотне приближающимся в позе просителя к трону скифского монарха и выкладывающим из мешка золото в уплату дани. Зрители должны знать, что такая перемена вполне обоснованна и уместна.
Любопытно, что Аттила намеренно способствовал основанию Венецианской республики, воскресившей в века феодализма дух коммерческой предприимчивости. Знаменитое название Венеция первоначально означало обширную и плодородную провинцию, простиравшуюся от пределов Паннонии до реки Адды и от берегов реки По до Рецийских и Юлийских Альп. До нашествия варваров пятьдесят венецианских городов процветали в мире и благоденствии, а Аквилея занимала среди них самое выдающееся положение. Древнее величие Падуи поддерживалось земледелием и промышленностью, и собственность пятисот ее граждан, принадлежавших к сословию всадников, доходила, по самым точным расчетам, до 1700 тыс. фунтов стерлингов. Многие семейства из Аквилеи, Падуи и соседних городов, спасаясь от гуннов, нашли хотя и скромное, но безопасное убежище на соседних островах. В глубине залива, где Адриатическое море слабо подражает приливам и отливам океана, около сотни небольших островков отделяются от континента неглубокими водами и охраняются от морских волн узкими полосками земли, между которыми есть секретные узкие проходы для кораблей. До середины V в. эта глухая местность оставалась без культуры, без населения и едва ли имела какое-нибудь название. Нравы венецианских изгнанников, их деятельность и форма управления мало-помалу приняли определенную форму, соответствующую новым условиям их существования, а одно из посланий Кассиодора, в котором он описывает их положение почти через семьдесят лет, может считаться первым письменным памятником республики. Министр Теодориха, изъясняясь витиевато, сравнивает их с морскими птицами, свившими свои гнезда на поверхности волн, и хотя он предполагает, что в венецианских провинциях было много знатных семейств, он уточняет, что постепенно они были низведены несчастиями на один общий уровень бедности. Со временем мерилом их достатка стала соль, которую они начали в изобилии добывать в море. Этот столь необходимый человеку продукт на соседних рынках был эквивалентен золоту и серебру. Народ, о жилищах которого трудно было сказать, построены ли они на земле или на воде, вскоре, в соответствии со своими доходами, вновь разделился на бедных и богатых. На двенадцати главных островах ежегодно назначались, путем народного избрания, двенадцать трибунов, или судей. Венецианская республика существовала и в то время, когда Италия находилась под властью готских королей.
Что касается Аттилы, то он сконцентрировал войска к югу от Мантуи у слияния По и Минчио, на широком тракте. Собрать воедино воинство, разбежаться в поисках добычи, оказалось нелегким делом, но это было сделано. И вот, любуясь на свои когорты, Аттила заявил, что не намерен идти дальше. Его военачальники ничего не понимали. Однако это был гениальный ход, который и поныне восхищает стратегов. Согласно плану, войска под началом Онегеза переходят По. Соответственно Аэций, приняв их за авангард армии Аттилы, снимает значительную часть своего оборонительного заслона, дабы отбросить гуннов за реку. Пока войска римлян соберутся дать отпор «авангарду» гуннов, Онегез уйдет дальше к югу. Аэций будет рыскать по берегам реки, выискивая армию Аттилы, а Онегез со своим войском нападет на его тылы, и патриций вынужден будет отражать его нападение, оставив часть легионов как заслон против ожидаемого приближения Аттилы. Силы римлян рассеются. Онегез, обратив в бегство арьергард Аэция, направится к Пизе, откуда по побережью ведет в Рим Аврелианова дорога. Аэций поспешит преградить гуннам путь к столице, тем самым еще больше ослабит свою линию обороны. И тогда Аттила перейдет По, дойдет до Мантуи и Флоренции и оттуда, по Кассиевой дороге, достигнет Рима!
Таков был план покорения сердца Италии – Рима, и в той части, которая зависела от Онегеза, результаты даже превзошли ожидания. Однако – воистину чудеса! – главная часть гениального плана так и не была реализована, потому что его разработчик, Аттила, не стал ее завершать.
Почему же Аттила отказался от своего плана, который его соратники нашли превосходным, и почему, пока Онегез водил за собой Аэция, не форсировал По и не пошел через долину Тибра осаждать Рим?
Наступила вторая половина июня, и стояла удушливая жара. Снова начались болезни. Часть войска была поражена эпидемиями, другая мучилась от последствий излишеств удачной кампании в богатой стране. Кроме того, обозы ломились от награбленного добра и многие жаловались на усталость, которая была тем тяжелей, чем сильнее распирало их желание доставить поскорее добычу домой.
Кругом свирепствовала эпидемия и распространялись слухи, что к югу от По она сильнее, чем на севере, а посему заманчивая мысль о продолжении войны по ту сторону реки По теперь не сулила ничего хорошего. К тому же Аэций расходовал свои силы, гоняясь за тенью Онегеза, и не знал, откуда ждать главного удара. Значит, завтра переправа окажется еще легче, чем сегодня, и враг быстрее сложит оружие. И у Аттилы появилась новая идея: а нельзя ли вместо наступления создать лишь видимость наступления, посеять такую панику, что страх вынудит Рим капитулировать и в сражении не будет нужды?