Страница:
– Может не прийти, – ответил Ушаков. – Есть договоренность на следующее лето… Но кто знает, вдруг и нынче заглянет… И если нам привезут еще один деревянный дом, мы устроим там настоящую большую школу.
Второго мая дальние охотники начали разъезжаться: солнце уже ощутимо припекало в ясные, безветренные дни, и нартовая дорога к полудню слабела: наст подтаивал, и полозья проваливались. Уже не было надобности их войдать: лед не намерзал.
Собрались и Апар с Нанехак. Помочь им устроиться на новом месте поехали Таян, Анакуль и Етувги. Они везли разобранную ярангу и байдару.
Все вышли попрощаться и проводить их. К запряженным упряжкам подошел и Ушаков. Он крепко пожал Апару руку.
– Желаю на новом месте охотничьей удачи, – помолчал немного, потом, обернувшись к Нанехак, добавил: – Но не забывайте нас и приезжайте в гости.
– И ты тоже приезжай к нам, – сказала Нанехак.
Караван из трех нарт медленно двинулся в сторону Сомнительной.
Когда поднялись на холм, открылся широкий вид на бухту и поселение. Нанехак посмотрела назад. Ей показалось, что она видит среди провожающих русского умилыка. Чувство горького сожаления сжало сердце, а на глаза навернулись слезы. Она смахнула их пушистой оторочкой рукава и виновато пояснила, отвечая на безмолвный вопрос мужа:
– Сильный встречный ветер. Холодный, слезу выжимает…
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
Второго мая дальние охотники начали разъезжаться: солнце уже ощутимо припекало в ясные, безветренные дни, и нартовая дорога к полудню слабела: наст подтаивал, и полозья проваливались. Уже не было надобности их войдать: лед не намерзал.
Собрались и Апар с Нанехак. Помочь им устроиться на новом месте поехали Таян, Анакуль и Етувги. Они везли разобранную ярангу и байдару.
Все вышли попрощаться и проводить их. К запряженным упряжкам подошел и Ушаков. Он крепко пожал Апару руку.
– Желаю на новом месте охотничьей удачи, – помолчал немного, потом, обернувшись к Нанехак, добавил: – Но не забывайте нас и приезжайте в гости.
– И ты тоже приезжай к нам, – сказала Нанехак.
Караван из трех нарт медленно двинулся в сторону Сомнительной.
Когда поднялись на холм, открылся широкий вид на бухту и поселение. Нанехак посмотрела назад. Ей показалось, что она видит среди провожающих русского умилыка. Чувство горького сожаления сжало сердце, а на глаза навернулись слезы. Она смахнула их пушистой оторочкой рукава и виновато пояснила, отвечая на безмолвный вопрос мужа:
– Сильный встречный ветер. Холодный, слезу выжимает…
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
На пригорке, где собирались ставить ярангу, был небольшой кусочек спаявшей земли. Нанехак подняла серый, покрытый шершавым налетом лишайника камень и почувствовала, что он теплый. Это наполнило ее сердце ответным теплом и радостью.
С помощью Анакуля, Таяна и Етувги быстро возвели каркас яранги и натянули на него пересохшие моржовые кожи. Они гремели как железные, и, укрепляя их, Апар думал, что на следующую зиму не худо бы заменить их на новые. Новая моржовая кожа придает жилищу нарядный и солидный вид. С высоты крыши Апар посмотрел на погребенную под снегом галечную косу и мысленно представил ее полной неуклюжих, давящих друг друга тучных моржей.
Нанехак повесила полог и расправила меховые стены с помощью тонких гибких реек. Это приспособление как бы расширяло внутреннее помещение жилища, в котором она составила три жирника. Угловые столбы, поддерживающие полог, служили пристанищем хранителей домашнего очага. Это были связки потемневших от времени и жертвенного сала грубо вырезанных фигурок, отдаленно напоминающих каких-то животных, птиц и человека. Меж ними болтались обрывки ремней, в том числе и тех, какими был связан покойный Иерок в его последнем путешествии.
Нанехак поставила перед мужчинами прощальное угощение, и после неторопливой трапезы нарты ушли в направлении бухты Роджерс в белой, пронизанной светом полярной весенней ночи.
Однако не все работы по обустройству нового местожительства были завершены. Оставалось еще сделать то, что совершалось без посторонних глаз: освящение жилища, жертвоприношение окрестным Тугныгакам, чтобы наладить с ними добрые отношения. Нанехак выложила на хорошо очищенное деревянное блюдо куски сахару, листовой табак, папиросы, зернышки риса и гречки, куски нерпичьего и моржового жира. Апар, отойдя от яранги на некоторое расстояние, остановился и, обращаясь ко всем сторонам света, произнес соответствующие заклинания, в которых он уверил местные Неведомые силы в том, что они пришли сюда с женой, чтобы жить в мире и согласии со всеми здешними хозяевами.
– Мы будем охотиться здесь и щедро делиться добычей с вами, – шептал Апар, разбрасывая дары. Сделав круг, он спустился к морю и положил жертвенное блюдо на сильно подтаявший морской лед.
На обратном пути в ярангу он увидел пуночку, а чуть дальше, за косой, несколько чаек.
Нанехак сидела в чоттагине и скребла каменным наконечником нерпичью кожу для летних непромокаемых торбазов.
– Я видел птиц, – сказал Апар.
– Гусей или уток? – спросила Нанехак, оставляя работу.
– Пока только пуночку и чаек. Раз появились чайки, значит, где-то близко открытая вода. Завтра утром пойду в море.
В любое время года в семье морского охотника первой покидает постель женщина. Она разжигает потухший за ночь жирник и принимается готовить завтрак. Утренняя еда уходящего во льды охотника не очень обильна: обычно несколько кусков копальхена, сваренного накануне мяса и чашка хорошо заваренного чая. С собой охотник ничего не берет – не положено. Добытчик должен думать о том, как настигнуть зверя, а не о запасе еды в заплечном мешке.
Отправив мужа, Нанехак принялась за домашние дела, которых у женщин всегда много. Надо было вымыть и высушить деревянные бочки, в которых будет сложен нерпичий жир, проверить запасы оленьих шкур и кож, проветрить одежду, починить, если что порвалось. Когда Нанехак переделала все это и соскребла жир с предназначенных для летних торбазов нерпичьих кож, она уселась возле яранги на большой камень, который держал оплетку моржовой покрышки жилища, и взялась за шитье.
При этом занятии мысли текли сами собой, а руки привычно делали свое дело, сшивая куски разноцветных лоскутков из оленьих камусов.
Одинокая яранга отнюдь не казалась сиротливой в этом огромном, сверкающем льдами и отраженными от них солнечными лучами пространстве. Наоборот, она была убедительным знаком жизни, доказательством того, что человек уверенно обживает эту суровую землю.
Может быть, думала Нанехак, с этой яранги и начнется новое поселение северных людей, точно так же, как, согласно легендам, род морских охотников пошел от одной-единственной землянки, в которой жили муж с женой – Кит и его возлюбленная по имени Нау. Правда, Апар отнюдь не Кит, а Нанехак не единственная на земле женщина, но уж здесь-то они точно первые, потому что до них тут никто не жил.
Кто же у нее родится? Конечно, она мечтала о мальчике, о мужчине, который будет похож на любимого, навсегда вошедшего в ее сердце человека. Может, случится так, что его жизнь будет совсем непохожа на ту, какой жили его родители, и даже нынешняя жизнь русских, возможно, переменится к той поре, когда он станет взрослым. Может быть, он не только внешне будет походить на русского умилыка? Будет таким же смелым, пытливым, готовым на любые, самые тяжелые, испытания ради того, чтобы утолить жажду своего любопытства, увидеть и покорить новые земли. Уж конечно, он будет грамотным, умеющим и писать, и читать такие же толстые, заполненные мелкой печатью книги, которых так много в комнате умилыка.
Он должен быть необыкновенным человеком!
И Нанехак вдруг ощутила в душе подъем, зарождение какого-то небывалого, неведомого ранее чувства.
Она осмотрелась и увидела пуночку. Маленькие черные пронзительные глазки пристально смотрели на женщину, и Нанехак вдруг услыхала слабое чирикание, словно пуночка задавала ей какие-то бесконечные вопросы.
Глаза уставали от ослепительного света, и, чтобы дать им отдохнуть, Нанехак время от времени входила в ярангу, в уютный сумрак жилища, где привычно пахло закисшим жиром, потухшим моржовым фитилем жирника, мокрой собачьей шерстью и теплом спального полога.
Выйдя наружу, Нанехак увидела в синеве неба птичью стаю. Она летела так высоко, что трудно было разглядеть – что это за птицы. Наверное, гуси. Ушаков говорил, что летом северное побережье острова представляет собой сплошное гусиное гнездовье.
Интересно, такие ли здесь птицы, какие были в родной бухте Провидения?
Анипу – полярную сову – Нанехак уже видела и возле поселения, и во время нартовых поездок по острову. Сова – птица мудрая и загадочная. Вместе с белым песцом она охотится на леммингов. Скоро должны появиться чистики-самсыхаки. Без них прибрежные скалы будут пустыми и холодными. Хорошо, когда шум морского прибоя дополняется птичьими криками, когда вместе с самсыхаками в серо-черных скалах своими белыми грудками радуют взор толстоклювые кайры-альпы…
Мысленно населяя окрестные скалы птичьими стаями, Нанехак не забывала время от времени поглядывать на морской простор, чтобы заранее увидеть возвращающегося охотника.
На белом льду Апар возник сначала маленькой движущейся точкой, словно ожившая после зимней спячки муха Приближался он медленно, и Нанехак догадалась, что муж тащит добычу.
За один-единственный день, проведенный во льдах, Апар так загорел, что, когда он снял малахай, защищенный от солнечных лучей лоб показался неестественно белым. По заведенному обычаю Нанехак подала мужу ковшик с водой, чтобы он «напоил» убитую нерпу.
Пока доваривалась еда, Нанехак принялась разделывать нерпу, ловко орудуя женским ножом-улыком и слушая рассказ Апара о состоянии льдов.
– У нас в бухте Провидения в это время уже хорошо видно открытое море. А здесь – одни только разводья и полыньи. Похоже, что настоящей воды близко нет. Столько льда, что вряд ли какой-нибудь корабль сможет приблизиться к нашему берегу.
Нанехак посмотрела на мужа, а тот продолжал, стаскивая с себя промокшие торбаза:
– Иногда думаю: а вдруг случится так, что русские на материке забудут про наших?
– У них есть самолеты, – напомнила Нанехак.
– Самолеты самолетами, но все же, – глубокомысленно заметил Апар. – А вдруг у них есть тайное намерение всегда оставаться с нами на острове?
– Что-то я тебя не понимаю, Апар, – задумчиво возразила Нанехак. – Разве русские могут бросить друг друга? На них это не похоже.
– Откуда ты знаешь их, чтобы быть уверенной в этом? – с легкой усмешкой спросил Апар.
– Я чувствую, – просто сказала Нанехак.
Она понимала, что Апар своими словами петляет вокруг Ушакова, но не хочет прямо говорить о нем, чтобы не пробуждать у нее прежних чувств. Только зря он так делает: чувства эти всегда с ней, независимо не то что от воли Апара, но и самой Нанехак.
Наевшись свежего нерпичьего мяса, Нанехак и Апар легли в оленью постель в теплом, хорошо проветренном пологе. Они нежно любили друг друга, покоряясь судьбе, связавшей их крепкими узами.
Таял снег, текли ручейки, соединяясь в большие потоки, окрестные скалы заселялись птицами, на прогревшихся проталинах проклюнулась первая свежая зелень – травинки, листочки.
Однажды утром Нанехак проснулась от шума настоящего крупного дождя. И хотя вокруг еще лежал снег, все же было ясно: наступило долгожданное лето.
В небе стало тесно. Больше всего было гусиных стай, и они все тянулись и тянулись к северной тундре, за тот хребет, который в прошедшую зиму перевалили в поисках промысловых угодий собачьи упряжки островитян.
Прибрежные трещины все увеличивались, образуя разводья, и вдоль берега обозначилась огромная полынья открытой воды, возможно простирающаяся вокруг значительной части острова. Ледовое поле то уходило к горизонту, то возвращалось, в зависимости от направления ветра. Но, так или иначе, лед всегда оставался в зоне видимости.
Однажды из-за мыса показался катер и донеслось тарахтенье мотора.
– Гости плывут! – обрадованно закричала Нанехак и бросилась к яранге, чтобы разжечь костер.
Но катер с красным флажком на корме гордо прошел мимо и скрылся за очередным мысом, оставив в воздухе лишь легкий запах моторного масла.
Бедная Нанехак так и простояла у берега, не выпуская из поля зрения удаляющийся кораблик. До самого последнего мгновения она не верила, что катер пройдет мимо, не завернет на их охотничье становище.
По щекам Нанехак текли слезы, и, чтобы Апар не увидел, она быстро смахнула их.
– Видно, большие дела у них, – сказал Апар, проводив взглядом катер.
– А может, на катере нет умилыка? – предположила Нанехак.
В ту ночь она долго не могла уснуть и несколько раз выходила из яранги посмотреть на морской простор, стараясь разглядеть на нем силуэт кораблика. Но в море были только льды. Самых причудливых очертаний, и некоторые льдины вполне могли сойти за катерок. Но у Нанехак было прекрасное зрение.
Через несколько дней Ушаков явился совсем с другой стороны, из тундры.
Апар с утра уехал на маленькой байдаре стрелять уток, а Нанехак оставалась в становище одна.
– Это ты, умилык? – Она растерялась, удивилась столь неожиданному появлению. – Что с тобой случилось?
– Ничего, – ответил Ушаков, заметив растерянность и замешательство женщины. – Дай мне чаю, сейчас я тебе все расскажу.
Нанехак бросилась к костру, упала на колени и изо всей силы принялась раздувать огонь. Взметнулся седой пепел, сизый дым заполнил чоттагин, но Нанехак ничего этого не замечала, охваченная огромной радостью: приехал, не обошел ее умилык!
Ушаков благодарно взглянул на нее и взял чашку с горячим чаем.
– Поначалу все шло хорошо: и мотор на катере прекрасно работал, и льды стояли поодаль от берега. Такая широкая, чистая полынья была, что казалось, плыви и плыви вот так, без остановки, вокруг всего острова… – рассказывал он.
– Мы вас видели, – прервала его Нанехак. – Думали, пристанете к нам, а вы прошли мимо…
– Да мы никуда и не собирались приставать, – сказал Ушаков. – Мы хотели узнать главное: насколько далеко можно плыть на нашем моторном катере и как он себя ведет во льдах… Ну вот, прошли мы один мыс, другой, уже повернули обратно, и вдруг наш мотор заглох. Сколько ни пытался Павлов его оживить, ничего не получилось. А тут подул южный ветер и прямо на нас погнал лед. Не успели мы оглянуться, как нас прижало к берегу.
– И катер затонул? – испуганно спросила Нанехак.
– Нет, – со вздохом облегчения ответил Ушаков. – Катер остался на плаву и даже не получил пробоины. Но хода у него не стало…
– А как же вы дальше поплывете?
– Дальше уже нам не плыть, а тащить катер обратно в поселок.
– Но он тяжелый…
Нанехак вспомнила, что катер этот раза в четыре больше деревянного вельбота.
– Вот я и пришел к вам за помощью, – сказал Ушаков.
– Я готова! – заторопилась Нанехак.
Ушаков с улыбкой посмотрел на нее. Нанехак поймала его взгляд и тут же почувствовала, как залилось краской ее лицо. Что же это она? Ведет себя, как маленькая девчонка… Какая же от нее помощь, когда нужно тащить тяжелый, глубоко сидящий в воде катер?
– Скурихин придумал, как на собаках притащить катер, – пояснил Ушаков. – Говорит, они часто так делали у себя на Камчатке.
Однако собрать распущенных на лето собак оказалось не так просто. К тому времени, когда упряжка наконец была готова и все собаки запряжены на длинный потяг, с моря появился Апар. Узнав, в чем дело, он тут же бросился помогать, и вскоре они вдвоем с Ушаковым скрылись за ближайшим мысом.
Нанехак смотрела им вслед и с сожалением думала о том, что, не появись так быстро муж, она бежала бы сейчас за собаками рядом с умилыком, говорила бы с ним, слышала его голос…
Она медленно побрела в ярангу.
У полога, на низком деревянном столике, стояла чашка, из которой только что пил умилык. Она взяла ее в руки и долго сидела, думая о чем-то своем.
Часа через три из-за мыса показалась упряжка, а на воде – катер. Рядом с собаками она увидела мужа, Скурихина, Павлова. А где Ушаков? Нанехак пошла навстречу собакам и только потом догадалась: русский умилык сидит в катере.
Собаки еле передвигали ноги, а люди, тянувшие вместе с ними лямку, выглядели и вовсе уставшими, изнуренными. Нанехак подошла к мужчинам и молча стала им помогать.
– Иди лучше приготовь нам еду, – сказал ей Апар.
Нанехак на этот раз постаралась. Первым делом она сварила суп из нерпичьей грудинки, поджарила на сковородке печенку, быстро замесила тесто и испекла на кипящем нерпичьем жиру лепешки.
Катер завели в бухту и закрепили на якоре недалеко от берега.
Мужчины собрались вокруг деревянного блюда. Они ели молча, сосредоточенно, а Нанехак старалась подкладывать Ушакову самые лакомые куски. Погруженный в свои мысли, русский умилык не замечал этого, но Нанехак все равно чувствовала себя счастливой.
За чаем разговор зашел о неудавшейся попытке обогнуть остров. Ушаков сказал:
– Я склоняюсь к мысли пройти вокруг острова на вельботах. Где надо – на веслах, где под парусом, а потребуется, то и вот таким, как сегодня, собачьим волоком.
– А лучше всего – самолетом! – выпалил вдруг Апар.
– Да, самолетом было бы прекрасно, – задумчиво произнес Ушаков и добавил: – Был бы самолет, можно было бы слетать и на материк.
Через несколько дней после отъезда неожиданных гостей Нанехак занималась своими делами в яранге, как вдруг услышала голос мужа:
– Нана, иди скорей сюда! Погляди, кажется, самолет летит!
С южной стороны на горизонте отчетливо виднелась летящая точка. Она на глазах превращалась в знакомый силуэт самолета.
Нанехак вдруг вспомнила слова Ушакова о его желанна улететь на материк.
– Скорее! – закричала она мужу. – Собирайся!
– Куда собираться, что ты затеяла?
– Скорее едем в поселение! Снаряжай байдару!
С помощью Анакуля, Таяна и Етувги быстро возвели каркас яранги и натянули на него пересохшие моржовые кожи. Они гремели как железные, и, укрепляя их, Апар думал, что на следующую зиму не худо бы заменить их на новые. Новая моржовая кожа придает жилищу нарядный и солидный вид. С высоты крыши Апар посмотрел на погребенную под снегом галечную косу и мысленно представил ее полной неуклюжих, давящих друг друга тучных моржей.
Нанехак повесила полог и расправила меховые стены с помощью тонких гибких реек. Это приспособление как бы расширяло внутреннее помещение жилища, в котором она составила три жирника. Угловые столбы, поддерживающие полог, служили пристанищем хранителей домашнего очага. Это были связки потемневших от времени и жертвенного сала грубо вырезанных фигурок, отдаленно напоминающих каких-то животных, птиц и человека. Меж ними болтались обрывки ремней, в том числе и тех, какими был связан покойный Иерок в его последнем путешествии.
Нанехак поставила перед мужчинами прощальное угощение, и после неторопливой трапезы нарты ушли в направлении бухты Роджерс в белой, пронизанной светом полярной весенней ночи.
Однако не все работы по обустройству нового местожительства были завершены. Оставалось еще сделать то, что совершалось без посторонних глаз: освящение жилища, жертвоприношение окрестным Тугныгакам, чтобы наладить с ними добрые отношения. Нанехак выложила на хорошо очищенное деревянное блюдо куски сахару, листовой табак, папиросы, зернышки риса и гречки, куски нерпичьего и моржового жира. Апар, отойдя от яранги на некоторое расстояние, остановился и, обращаясь ко всем сторонам света, произнес соответствующие заклинания, в которых он уверил местные Неведомые силы в том, что они пришли сюда с женой, чтобы жить в мире и согласии со всеми здешними хозяевами.
– Мы будем охотиться здесь и щедро делиться добычей с вами, – шептал Апар, разбрасывая дары. Сделав круг, он спустился к морю и положил жертвенное блюдо на сильно подтаявший морской лед.
На обратном пути в ярангу он увидел пуночку, а чуть дальше, за косой, несколько чаек.
Нанехак сидела в чоттагине и скребла каменным наконечником нерпичью кожу для летних непромокаемых торбазов.
– Я видел птиц, – сказал Апар.
– Гусей или уток? – спросила Нанехак, оставляя работу.
– Пока только пуночку и чаек. Раз появились чайки, значит, где-то близко открытая вода. Завтра утром пойду в море.
В любое время года в семье морского охотника первой покидает постель женщина. Она разжигает потухший за ночь жирник и принимается готовить завтрак. Утренняя еда уходящего во льды охотника не очень обильна: обычно несколько кусков копальхена, сваренного накануне мяса и чашка хорошо заваренного чая. С собой охотник ничего не берет – не положено. Добытчик должен думать о том, как настигнуть зверя, а не о запасе еды в заплечном мешке.
Отправив мужа, Нанехак принялась за домашние дела, которых у женщин всегда много. Надо было вымыть и высушить деревянные бочки, в которых будет сложен нерпичий жир, проверить запасы оленьих шкур и кож, проветрить одежду, починить, если что порвалось. Когда Нанехак переделала все это и соскребла жир с предназначенных для летних торбазов нерпичьих кож, она уселась возле яранги на большой камень, который держал оплетку моржовой покрышки жилища, и взялась за шитье.
При этом занятии мысли текли сами собой, а руки привычно делали свое дело, сшивая куски разноцветных лоскутков из оленьих камусов.
Одинокая яранга отнюдь не казалась сиротливой в этом огромном, сверкающем льдами и отраженными от них солнечными лучами пространстве. Наоборот, она была убедительным знаком жизни, доказательством того, что человек уверенно обживает эту суровую землю.
Может быть, думала Нанехак, с этой яранги и начнется новое поселение северных людей, точно так же, как, согласно легендам, род морских охотников пошел от одной-единственной землянки, в которой жили муж с женой – Кит и его возлюбленная по имени Нау. Правда, Апар отнюдь не Кит, а Нанехак не единственная на земле женщина, но уж здесь-то они точно первые, потому что до них тут никто не жил.
Кто же у нее родится? Конечно, она мечтала о мальчике, о мужчине, который будет похож на любимого, навсегда вошедшего в ее сердце человека. Может, случится так, что его жизнь будет совсем непохожа на ту, какой жили его родители, и даже нынешняя жизнь русских, возможно, переменится к той поре, когда он станет взрослым. Может быть, он не только внешне будет походить на русского умилыка? Будет таким же смелым, пытливым, готовым на любые, самые тяжелые, испытания ради того, чтобы утолить жажду своего любопытства, увидеть и покорить новые земли. Уж конечно, он будет грамотным, умеющим и писать, и читать такие же толстые, заполненные мелкой печатью книги, которых так много в комнате умилыка.
Он должен быть необыкновенным человеком!
И Нанехак вдруг ощутила в душе подъем, зарождение какого-то небывалого, неведомого ранее чувства.
Она осмотрелась и увидела пуночку. Маленькие черные пронзительные глазки пристально смотрели на женщину, и Нанехак вдруг услыхала слабое чирикание, словно пуночка задавала ей какие-то бесконечные вопросы.
Глаза уставали от ослепительного света, и, чтобы дать им отдохнуть, Нанехак время от времени входила в ярангу, в уютный сумрак жилища, где привычно пахло закисшим жиром, потухшим моржовым фитилем жирника, мокрой собачьей шерстью и теплом спального полога.
Выйдя наружу, Нанехак увидела в синеве неба птичью стаю. Она летела так высоко, что трудно было разглядеть – что это за птицы. Наверное, гуси. Ушаков говорил, что летом северное побережье острова представляет собой сплошное гусиное гнездовье.
Интересно, такие ли здесь птицы, какие были в родной бухте Провидения?
Анипу – полярную сову – Нанехак уже видела и возле поселения, и во время нартовых поездок по острову. Сова – птица мудрая и загадочная. Вместе с белым песцом она охотится на леммингов. Скоро должны появиться чистики-самсыхаки. Без них прибрежные скалы будут пустыми и холодными. Хорошо, когда шум морского прибоя дополняется птичьими криками, когда вместе с самсыхаками в серо-черных скалах своими белыми грудками радуют взор толстоклювые кайры-альпы…
Мысленно населяя окрестные скалы птичьими стаями, Нанехак не забывала время от времени поглядывать на морской простор, чтобы заранее увидеть возвращающегося охотника.
На белом льду Апар возник сначала маленькой движущейся точкой, словно ожившая после зимней спячки муха Приближался он медленно, и Нанехак догадалась, что муж тащит добычу.
За один-единственный день, проведенный во льдах, Апар так загорел, что, когда он снял малахай, защищенный от солнечных лучей лоб показался неестественно белым. По заведенному обычаю Нанехак подала мужу ковшик с водой, чтобы он «напоил» убитую нерпу.
Пока доваривалась еда, Нанехак принялась разделывать нерпу, ловко орудуя женским ножом-улыком и слушая рассказ Апара о состоянии льдов.
– У нас в бухте Провидения в это время уже хорошо видно открытое море. А здесь – одни только разводья и полыньи. Похоже, что настоящей воды близко нет. Столько льда, что вряд ли какой-нибудь корабль сможет приблизиться к нашему берегу.
Нанехак посмотрела на мужа, а тот продолжал, стаскивая с себя промокшие торбаза:
– Иногда думаю: а вдруг случится так, что русские на материке забудут про наших?
– У них есть самолеты, – напомнила Нанехак.
– Самолеты самолетами, но все же, – глубокомысленно заметил Апар. – А вдруг у них есть тайное намерение всегда оставаться с нами на острове?
– Что-то я тебя не понимаю, Апар, – задумчиво возразила Нанехак. – Разве русские могут бросить друг друга? На них это не похоже.
– Откуда ты знаешь их, чтобы быть уверенной в этом? – с легкой усмешкой спросил Апар.
– Я чувствую, – просто сказала Нанехак.
Она понимала, что Апар своими словами петляет вокруг Ушакова, но не хочет прямо говорить о нем, чтобы не пробуждать у нее прежних чувств. Только зря он так делает: чувства эти всегда с ней, независимо не то что от воли Апара, но и самой Нанехак.
Наевшись свежего нерпичьего мяса, Нанехак и Апар легли в оленью постель в теплом, хорошо проветренном пологе. Они нежно любили друг друга, покоряясь судьбе, связавшей их крепкими узами.
Таял снег, текли ручейки, соединяясь в большие потоки, окрестные скалы заселялись птицами, на прогревшихся проталинах проклюнулась первая свежая зелень – травинки, листочки.
Однажды утром Нанехак проснулась от шума настоящего крупного дождя. И хотя вокруг еще лежал снег, все же было ясно: наступило долгожданное лето.
В небе стало тесно. Больше всего было гусиных стай, и они все тянулись и тянулись к северной тундре, за тот хребет, который в прошедшую зиму перевалили в поисках промысловых угодий собачьи упряжки островитян.
Прибрежные трещины все увеличивались, образуя разводья, и вдоль берега обозначилась огромная полынья открытой воды, возможно простирающаяся вокруг значительной части острова. Ледовое поле то уходило к горизонту, то возвращалось, в зависимости от направления ветра. Но, так или иначе, лед всегда оставался в зоне видимости.
Однажды из-за мыса показался катер и донеслось тарахтенье мотора.
– Гости плывут! – обрадованно закричала Нанехак и бросилась к яранге, чтобы разжечь костер.
Но катер с красным флажком на корме гордо прошел мимо и скрылся за очередным мысом, оставив в воздухе лишь легкий запах моторного масла.
Бедная Нанехак так и простояла у берега, не выпуская из поля зрения удаляющийся кораблик. До самого последнего мгновения она не верила, что катер пройдет мимо, не завернет на их охотничье становище.
По щекам Нанехак текли слезы, и, чтобы Апар не увидел, она быстро смахнула их.
– Видно, большие дела у них, – сказал Апар, проводив взглядом катер.
– А может, на катере нет умилыка? – предположила Нанехак.
В ту ночь она долго не могла уснуть и несколько раз выходила из яранги посмотреть на морской простор, стараясь разглядеть на нем силуэт кораблика. Но в море были только льды. Самых причудливых очертаний, и некоторые льдины вполне могли сойти за катерок. Но у Нанехак было прекрасное зрение.
Через несколько дней Ушаков явился совсем с другой стороны, из тундры.
Апар с утра уехал на маленькой байдаре стрелять уток, а Нанехак оставалась в становище одна.
– Это ты, умилык? – Она растерялась, удивилась столь неожиданному появлению. – Что с тобой случилось?
– Ничего, – ответил Ушаков, заметив растерянность и замешательство женщины. – Дай мне чаю, сейчас я тебе все расскажу.
Нанехак бросилась к костру, упала на колени и изо всей силы принялась раздувать огонь. Взметнулся седой пепел, сизый дым заполнил чоттагин, но Нанехак ничего этого не замечала, охваченная огромной радостью: приехал, не обошел ее умилык!
Ушаков благодарно взглянул на нее и взял чашку с горячим чаем.
– Поначалу все шло хорошо: и мотор на катере прекрасно работал, и льды стояли поодаль от берега. Такая широкая, чистая полынья была, что казалось, плыви и плыви вот так, без остановки, вокруг всего острова… – рассказывал он.
– Мы вас видели, – прервала его Нанехак. – Думали, пристанете к нам, а вы прошли мимо…
– Да мы никуда и не собирались приставать, – сказал Ушаков. – Мы хотели узнать главное: насколько далеко можно плыть на нашем моторном катере и как он себя ведет во льдах… Ну вот, прошли мы один мыс, другой, уже повернули обратно, и вдруг наш мотор заглох. Сколько ни пытался Павлов его оживить, ничего не получилось. А тут подул южный ветер и прямо на нас погнал лед. Не успели мы оглянуться, как нас прижало к берегу.
– И катер затонул? – испуганно спросила Нанехак.
– Нет, – со вздохом облегчения ответил Ушаков. – Катер остался на плаву и даже не получил пробоины. Но хода у него не стало…
– А как же вы дальше поплывете?
– Дальше уже нам не плыть, а тащить катер обратно в поселок.
– Но он тяжелый…
Нанехак вспомнила, что катер этот раза в четыре больше деревянного вельбота.
– Вот я и пришел к вам за помощью, – сказал Ушаков.
– Я готова! – заторопилась Нанехак.
Ушаков с улыбкой посмотрел на нее. Нанехак поймала его взгляд и тут же почувствовала, как залилось краской ее лицо. Что же это она? Ведет себя, как маленькая девчонка… Какая же от нее помощь, когда нужно тащить тяжелый, глубоко сидящий в воде катер?
– Скурихин придумал, как на собаках притащить катер, – пояснил Ушаков. – Говорит, они часто так делали у себя на Камчатке.
Однако собрать распущенных на лето собак оказалось не так просто. К тому времени, когда упряжка наконец была готова и все собаки запряжены на длинный потяг, с моря появился Апар. Узнав, в чем дело, он тут же бросился помогать, и вскоре они вдвоем с Ушаковым скрылись за ближайшим мысом.
Нанехак смотрела им вслед и с сожалением думала о том, что, не появись так быстро муж, она бежала бы сейчас за собаками рядом с умилыком, говорила бы с ним, слышала его голос…
Она медленно побрела в ярангу.
У полога, на низком деревянном столике, стояла чашка, из которой только что пил умилык. Она взяла ее в руки и долго сидела, думая о чем-то своем.
Часа через три из-за мыса показалась упряжка, а на воде – катер. Рядом с собаками она увидела мужа, Скурихина, Павлова. А где Ушаков? Нанехак пошла навстречу собакам и только потом догадалась: русский умилык сидит в катере.
Собаки еле передвигали ноги, а люди, тянувшие вместе с ними лямку, выглядели и вовсе уставшими, изнуренными. Нанехак подошла к мужчинам и молча стала им помогать.
– Иди лучше приготовь нам еду, – сказал ей Апар.
Нанехак на этот раз постаралась. Первым делом она сварила суп из нерпичьей грудинки, поджарила на сковородке печенку, быстро замесила тесто и испекла на кипящем нерпичьем жиру лепешки.
Катер завели в бухту и закрепили на якоре недалеко от берега.
Мужчины собрались вокруг деревянного блюда. Они ели молча, сосредоточенно, а Нанехак старалась подкладывать Ушакову самые лакомые куски. Погруженный в свои мысли, русский умилык не замечал этого, но Нанехак все равно чувствовала себя счастливой.
За чаем разговор зашел о неудавшейся попытке обогнуть остров. Ушаков сказал:
– Я склоняюсь к мысли пройти вокруг острова на вельботах. Где надо – на веслах, где под парусом, а потребуется, то и вот таким, как сегодня, собачьим волоком.
– А лучше всего – самолетом! – выпалил вдруг Апар.
– Да, самолетом было бы прекрасно, – задумчиво произнес Ушаков и добавил: – Был бы самолет, можно было бы слетать и на материк.
Через несколько дней после отъезда неожиданных гостей Нанехак занималась своими делами в яранге, как вдруг услышала голос мужа:
– Нана, иди скорей сюда! Погляди, кажется, самолет летит!
С южной стороны на горизонте отчетливо виднелась летящая точка. Она на глазах превращалась в знакомый силуэт самолета.
Нанехак вдруг вспомнила слова Ушакова о его желанна улететь на материк.
– Скорее! – закричала она мужу. – Собирайся!
– Куда собираться, что ты затеяла?
– Скорее едем в поселение! Снаряжай байдару!
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ
Когда вбежавший в комнату Павлов дрожащим от волнения голосом сообщил, что к острову приближается самолет, Ушаков сначала просто не поверил и с недоумением уставился на учителя.
– Ей-богу, самолет! – широко улыбаясь, повторил Павлов. – Вот послушайте.
Странно, но именно характерный шум летящего самолета оказался убедительнее невероятного известия, принесенного Павловым.
Одеваясь на ходу, Ушаков лихорадочно соображал: что могло случиться? Может быть, это не советский, а американский самолет? А вдруг это сам Стефансон пожаловал к ним на остров?
– Красные звезды на нем! Красные звезды! – закричал Кивьяна, отличавшийся особенно зорким зрением.
– Наш, советский ероплан! – подтвердил Скурихин, успевший вооружиться биноклем.
Да, это был советский гидроплан, и его опознавательные знаки теперь можно было разглядеть простым глазом.
Значит, не забыли! Все эти трудные, граничащие с отчаянием зимние дни кто-то думал о них, помнил и знал. Чувство огромной радости охватило Ушакова. Он стянул с головы шапку и принялся махать ею, громко крича:
– Наши прилетели! Наши!
Краснозвездный самолет низко пронесся над поселением, оглушив ревом собак и людей, прошел в глубь берега, развернулся, покачал крыльями и начал снижаться над бухтой, выбирая место для приводнения.
Следя за посадкой, Ушаков думал, что теперь, когда к ним прилетел самолет, его жизнь и жизнь островитян обретает новый, значительный смысл – они могут с гордостью рассказать о том, что в трудные, тяжелые времена они не дрогнули и с честью выполнили свой долг первых граждан Советской Республики на далеком северном острове.
Все население поселка, сопровождаемое яростно лающей собачьей стаей, бежало к берегу бухты, куда должен был причалить гидросамолет.
Вот он коснулся лыжами-поплавками спокойной глади бухты, поднял фонтан заискрившейся на солнце воды и через мгновение уже плыл, выруливая к толпе, сгрудившейся на берегу.
Пока гидроплан становился на якорь, Ушаков в нетерпении всматривался в его очертания, стараясь угадать: по какому же случаю к ним прилетел самолет?
Наконец на поплавок самолета вышел летчик, посмотрел на берег, сдвинул набок оснащенный большими очками кожаный шлем, прищурился и громко спросил:
– Который тут у вас Ушаков?
Ушаков, не замечая, что ступает прямо в студеную воду, шагнул вперед:
– Я!
– Вот вы какой! А я – Кошелев, летчик Колымской экспедиции… А это мой товарищ – Лухт.
Лухт уже тоже стоял на лыже-поплавке и широко улыбался.
С помощью спущенной на воду байдары летчиков переправили на берег, где они тут же попали в объятия Ушакова, Павлова и Скурихина.
– Вот это неожиданность! – приговаривал Ушаков. – Вот это подарок!
Летчики, со всеми поздоровавшись, в сопровождении собак и людей направились к деревянному дому. Осматриваясь, Кошелев улыбнулся:
– Неплохо вы тут устроились…
– Ничего живем, – согласился Ушаков. – Но как вам пришло в голову заглянуть к нам?
– Мы перегоняем наши машины для организации и обслуживания колымских рейсов, – принялся объяснять Кошелев. – Вроде бы как ледовая разведка. В числе прочих заданий было и это – попытаться сесть на острове и разузнать, живы вы тут или нет?
Последние слова он произнес с улыбкой.
– Вот, как видите! – Ушаков широко развел руками.
– Видим! Видим! – закричали в один голос летчики.
– Но как же без радио, без всякой связи с Большом землей? – с удивлением спросил Кошелев.
– Ничего, обошлись, – скромно ответил Ушаков. – А газеты привезли?
Летчики переглянулись, и Кошелев, горестно разведя руками, ответил:
– Прости, друг, но так случилось: ведь не были уверены, что сядем… Но завтра газеты будут! У Красинского, нашего начальника экспедиции, есть комплект «Правды» за целый год.
Летчикам с гордостью показали деревянный дом, жилища эскимосов и сооруженную недавно пристройку к яранге Павлова, в которой размещался класс островной школы.
– Молодцы! – одобрительно отозвался Кошелев. – Хорошо устроились. Солидно.
Гостей повели обедать.
Ушаков угостил летчиков своим фирменным блюдом – холодцом из моржовых ластов, яичницей из гусиных яиц, свежей рыбой.
– Между прочим, – оказал за чаем Кошелев, – имею указание в случае необходимости забрать любого заболевшего члена экспедиции и лично вас, если пожелаете…
Ушаков посмотрел на своих товарищей.
Павлов, конечно, не в счет. Он никуда не уедет от своей семьи, если только обратно в бухту Провидения, которую он, похоже, очень любил… Доктор Савенко? Он часто жаловался на слабость, апатию, на то, что жена себя чувствует здесь неважно… Но как же на острове без врача? Тем более что эскимосы уже привыкли к нему и доктор составляет нынче солидную конкуренцию шаману Аналько. Если он уедет, народ снова потянется к целителю, люди вспомнят полузабытые верования и предрассудки… Что касается Скурихина, то промысловик прямо заявил: пока я свой план не выполню, с острова не двинусь. Кроме того, у него был контракт – на три года… А сам он? Уехать, когда дело только налаживается, когда не только видишь, но и сердцем чувствуешь, что твоя страна не забыла тебя, помнит и готова прийти на помощь?
– Ну, что ответим на это предложение? – обратился Ушаков к своим товарищам.
Павлов сказал:
– Вы знаете, Георгий Алексеевич, мне некуда отсюда ехать…
– А у меня еще не кончился контракт, – заявил Скурихин.
Доктор Савенко высказался последним:
– Как все, так и я…
– Передайте, – почти торжественно произнес Ушаков, – на Большую землю, что мы остаемся. Остальные пожелания я изложу в подробном письменном отчете. Летчики торопились. Провожали их снова все вместе.
– Завтра ждите нас, – сказал на прощание Кошелев. – Привезем газеты, книги…
Самолет медленно отошел от берега, разбежался по спокойной гладкой поверхности и взмыл в воздух, словно вольная птица, каких здесь, на острове, и в прибрежных водах было великое множество.
Долго не уходили люди с берега бухты и все смотрели на небо, пока удаляющийся самолет не превратился в крохотную точку, а потом и вовсе не растворился в густом синеве.
Ушаков стоял вместе со всеми и испытывал странное чувство, в котором смешалось и сожаление, и удовлетворение оттого, что устоял перед искушением. Ведь можно было хотя бы на один день слетать на материк… И такая мысль мелькнула, когда летчики предлагали… Но вдруг случилось бы так, что погода не позволила бы самолету вернуться назад? Что же тогда? Об этом даже страшно подумать!..
Какая тишина, оказывается, окружает весь остров, восходит в зенит и разливается над морским простором! Улетел самолет, стих грохот мотора, спугнувший птиц у ближайших окал, и снова спокойствие, и человеческий голос слышен далеко-далеко…
– Лодка плывет! Лодка плывет сюда! – закричал кто-то из ребятишек, и его голосок разнесся окрест, сливаясь с звоном ближнего ручейка, впадающего в бухту, с плеском морского прибоя, перекатывающего разноцветную гальку на берегу.
Скурихин посмотрел в бинокль:
– Апар плывет. Его байдара.
Это были и вправду Апар и Нанехак.
Парус едва полоскался на слабом ветру, и сидящим в лодке приходилось помогать ему веслами. Байдара едва шла, и еще не скоро она причалила к берегу.
– Опоздали, – устало проговорила опечаленная Нанехак, но, увидев в толпе Ушакова, просияла и с облегчением вздохнула: – Значит, ты не улетел…
– А почему это я должен был улететь? – с удивлением, и даже обидой, спросил Ушаков.
Нанехак вышла на берег и в изнеможении уселась прямо на гальку. Беременность ее пока не бросалась в глаза, может быть, оттого, что она была в свободной, широкой матерчатой камлейке.
– Ты бы лучше поберегла себя, – укоризненно оказал Ушаков. – Ты ведь теперь не одна…
– Это верно, – кивнула Нанехак, улыбнувшись. – Он растет…
Она вся светилась счастьем, но никто не догадывался, что главная причина такого ее настроения – в том, что она снова видела умилыка. Железная летающая лодка не взяла его, оставила здесь, на острове.
– Мы так торопились, гребли изо всех сил, – опечалился и Апар. – Жаль, что не успели.
– Ничего, – успокоил его Ушаков. – Завтра еще прилетит самолет.
Нанехак испуганно посмотрела на умилыка и хотела было спросить, не собирается ли он улететь на нем, но вовремя удержалась.
Постепенно люди разошлись. Апар с Нанехак отправились гостевать к Кивьяне, а Ушаков поспешил к себе, чтобы успеть к завтрашнему дню составить отчет.
– Ей-богу, самолет! – широко улыбаясь, повторил Павлов. – Вот послушайте.
Странно, но именно характерный шум летящего самолета оказался убедительнее невероятного известия, принесенного Павловым.
Одеваясь на ходу, Ушаков лихорадочно соображал: что могло случиться? Может быть, это не советский, а американский самолет? А вдруг это сам Стефансон пожаловал к ним на остров?
– Красные звезды на нем! Красные звезды! – закричал Кивьяна, отличавшийся особенно зорким зрением.
– Наш, советский ероплан! – подтвердил Скурихин, успевший вооружиться биноклем.
Да, это был советский гидроплан, и его опознавательные знаки теперь можно было разглядеть простым глазом.
Значит, не забыли! Все эти трудные, граничащие с отчаянием зимние дни кто-то думал о них, помнил и знал. Чувство огромной радости охватило Ушакова. Он стянул с головы шапку и принялся махать ею, громко крича:
– Наши прилетели! Наши!
Краснозвездный самолет низко пронесся над поселением, оглушив ревом собак и людей, прошел в глубь берега, развернулся, покачал крыльями и начал снижаться над бухтой, выбирая место для приводнения.
Следя за посадкой, Ушаков думал, что теперь, когда к ним прилетел самолет, его жизнь и жизнь островитян обретает новый, значительный смысл – они могут с гордостью рассказать о том, что в трудные, тяжелые времена они не дрогнули и с честью выполнили свой долг первых граждан Советской Республики на далеком северном острове.
Все население поселка, сопровождаемое яростно лающей собачьей стаей, бежало к берегу бухты, куда должен был причалить гидросамолет.
Вот он коснулся лыжами-поплавками спокойной глади бухты, поднял фонтан заискрившейся на солнце воды и через мгновение уже плыл, выруливая к толпе, сгрудившейся на берегу.
Пока гидроплан становился на якорь, Ушаков в нетерпении всматривался в его очертания, стараясь угадать: по какому же случаю к ним прилетел самолет?
Наконец на поплавок самолета вышел летчик, посмотрел на берег, сдвинул набок оснащенный большими очками кожаный шлем, прищурился и громко спросил:
– Который тут у вас Ушаков?
Ушаков, не замечая, что ступает прямо в студеную воду, шагнул вперед:
– Я!
– Вот вы какой! А я – Кошелев, летчик Колымской экспедиции… А это мой товарищ – Лухт.
Лухт уже тоже стоял на лыже-поплавке и широко улыбался.
С помощью спущенной на воду байдары летчиков переправили на берег, где они тут же попали в объятия Ушакова, Павлова и Скурихина.
– Вот это неожиданность! – приговаривал Ушаков. – Вот это подарок!
Летчики, со всеми поздоровавшись, в сопровождении собак и людей направились к деревянному дому. Осматриваясь, Кошелев улыбнулся:
– Неплохо вы тут устроились…
– Ничего живем, – согласился Ушаков. – Но как вам пришло в голову заглянуть к нам?
– Мы перегоняем наши машины для организации и обслуживания колымских рейсов, – принялся объяснять Кошелев. – Вроде бы как ледовая разведка. В числе прочих заданий было и это – попытаться сесть на острове и разузнать, живы вы тут или нет?
Последние слова он произнес с улыбкой.
– Вот, как видите! – Ушаков широко развел руками.
– Видим! Видим! – закричали в один голос летчики.
– Но как же без радио, без всякой связи с Большом землей? – с удивлением спросил Кошелев.
– Ничего, обошлись, – скромно ответил Ушаков. – А газеты привезли?
Летчики переглянулись, и Кошелев, горестно разведя руками, ответил:
– Прости, друг, но так случилось: ведь не были уверены, что сядем… Но завтра газеты будут! У Красинского, нашего начальника экспедиции, есть комплект «Правды» за целый год.
Летчикам с гордостью показали деревянный дом, жилища эскимосов и сооруженную недавно пристройку к яранге Павлова, в которой размещался класс островной школы.
– Молодцы! – одобрительно отозвался Кошелев. – Хорошо устроились. Солидно.
Гостей повели обедать.
Ушаков угостил летчиков своим фирменным блюдом – холодцом из моржовых ластов, яичницей из гусиных яиц, свежей рыбой.
– Между прочим, – оказал за чаем Кошелев, – имею указание в случае необходимости забрать любого заболевшего члена экспедиции и лично вас, если пожелаете…
Ушаков посмотрел на своих товарищей.
Павлов, конечно, не в счет. Он никуда не уедет от своей семьи, если только обратно в бухту Провидения, которую он, похоже, очень любил… Доктор Савенко? Он часто жаловался на слабость, апатию, на то, что жена себя чувствует здесь неважно… Но как же на острове без врача? Тем более что эскимосы уже привыкли к нему и доктор составляет нынче солидную конкуренцию шаману Аналько. Если он уедет, народ снова потянется к целителю, люди вспомнят полузабытые верования и предрассудки… Что касается Скурихина, то промысловик прямо заявил: пока я свой план не выполню, с острова не двинусь. Кроме того, у него был контракт – на три года… А сам он? Уехать, когда дело только налаживается, когда не только видишь, но и сердцем чувствуешь, что твоя страна не забыла тебя, помнит и готова прийти на помощь?
– Ну, что ответим на это предложение? – обратился Ушаков к своим товарищам.
Павлов сказал:
– Вы знаете, Георгий Алексеевич, мне некуда отсюда ехать…
– А у меня еще не кончился контракт, – заявил Скурихин.
Доктор Савенко высказался последним:
– Как все, так и я…
– Передайте, – почти торжественно произнес Ушаков, – на Большую землю, что мы остаемся. Остальные пожелания я изложу в подробном письменном отчете. Летчики торопились. Провожали их снова все вместе.
– Завтра ждите нас, – сказал на прощание Кошелев. – Привезем газеты, книги…
Самолет медленно отошел от берега, разбежался по спокойной гладкой поверхности и взмыл в воздух, словно вольная птица, каких здесь, на острове, и в прибрежных водах было великое множество.
Долго не уходили люди с берега бухты и все смотрели на небо, пока удаляющийся самолет не превратился в крохотную точку, а потом и вовсе не растворился в густом синеве.
Ушаков стоял вместе со всеми и испытывал странное чувство, в котором смешалось и сожаление, и удовлетворение оттого, что устоял перед искушением. Ведь можно было хотя бы на один день слетать на материк… И такая мысль мелькнула, когда летчики предлагали… Но вдруг случилось бы так, что погода не позволила бы самолету вернуться назад? Что же тогда? Об этом даже страшно подумать!..
Какая тишина, оказывается, окружает весь остров, восходит в зенит и разливается над морским простором! Улетел самолет, стих грохот мотора, спугнувший птиц у ближайших окал, и снова спокойствие, и человеческий голос слышен далеко-далеко…
– Лодка плывет! Лодка плывет сюда! – закричал кто-то из ребятишек, и его голосок разнесся окрест, сливаясь с звоном ближнего ручейка, впадающего в бухту, с плеском морского прибоя, перекатывающего разноцветную гальку на берегу.
Скурихин посмотрел в бинокль:
– Апар плывет. Его байдара.
Это были и вправду Апар и Нанехак.
Парус едва полоскался на слабом ветру, и сидящим в лодке приходилось помогать ему веслами. Байдара едва шла, и еще не скоро она причалила к берегу.
– Опоздали, – устало проговорила опечаленная Нанехак, но, увидев в толпе Ушакова, просияла и с облегчением вздохнула: – Значит, ты не улетел…
– А почему это я должен был улететь? – с удивлением, и даже обидой, спросил Ушаков.
Нанехак вышла на берег и в изнеможении уселась прямо на гальку. Беременность ее пока не бросалась в глаза, может быть, оттого, что она была в свободной, широкой матерчатой камлейке.
– Ты бы лучше поберегла себя, – укоризненно оказал Ушаков. – Ты ведь теперь не одна…
– Это верно, – кивнула Нанехак, улыбнувшись. – Он растет…
Она вся светилась счастьем, но никто не догадывался, что главная причина такого ее настроения – в том, что она снова видела умилыка. Железная летающая лодка не взяла его, оставила здесь, на острове.
– Мы так торопились, гребли изо всех сил, – опечалился и Апар. – Жаль, что не успели.
– Ничего, – успокоил его Ушаков. – Завтра еще прилетит самолет.
Нанехак испуганно посмотрела на умилыка и хотела было спросить, не собирается ли он улететь на нем, но вовремя удержалась.
Постепенно люди разошлись. Апар с Нанехак отправились гостевать к Кивьяне, а Ушаков поспешил к себе, чтобы успеть к завтрашнему дню составить отчет.