Страница:
— Я один сегодня не смеялся над вами, — напомнил ему швейцарец.
— Мне следовало поблагодарить вас за эту любезность, — мрачно ответил Белларион.
— Дело отнюдь не в любезности.
Горячий патриот и способный солдат, Штоффель своим элегантным видом и худощавой фигурой производил скорее впечатление придворного, несколько жеманного и щепетильного, чем мужественного и неустрашимого вояки. Он был среднего роста, его оливкового цвета лицо всегда было тщательно выбрито, у него был красивый прямой нос и темные задумчивые глаза под черными прямыми бровями, и во всем его внешнем облике было что-то располагающее к нему с первого взгляда.
— Вы высказали предположение, которое нельзя было сбрасывать со счетов, — после короткой паузы закончил он.
— Я знаю, почему они поступили так. Но пусть я никогда в своей жизни не участвовал в сражении, — с оттенком горечи в голосе проговорил Белларион, — но разве это требуется для того, чтобы понимать, что плоха та стратегия, которая не учитывает все возможные движения противника?
— Тем более что тот ход, на который вы обратили внимание, является достаточно очевидным.
Белларион пристально взглянул на швейцарца.
— Если вы были согласны с моим мнением, почему вы тогда не поддержали меня, Штоффель?
— Карманьола, де Кадиллак и даже Кенигсхофен имеют репутацию опытных солдат, а я всего лишь командир маленького отряда швейцарской пехоты, который исполняет распоряжения, отдаваемые другими. Я молчу, пока меня не спрашивают, и поэтому даже не посоветовал Фачино исправить свое упущение, выставив посты на холмах. Он слишком переоценивает уязвимость позиции Буонтерцо.
— Поэтому вы и пришли ко мне, — улыбнулся Белларион. — Вы хотите, чтобы я передал Фачино ваше предложение.
— Мне кажется, это было бы разумно.
Белларион задумался.
— Я думаю, мы поступим иначе, — сказал он наконец. — Мы можем сами подняться наверх и увидеть все своими глазами.
Через час с небольшим они уже были на гребне главенствующей над окрестностями возвышенности и оставались там до тех пор, пока в холодном сером свете раннего утра не увидели всего лишь в двух милях к северу от себя, по направлению к Аггацано, всю армию Буонтерцо, уже построенную и готовящуюся начать движение вверх по склону холма, с вершины которого Штоффель и Белларион вели наблюдение. Намерения Буонтерцо не явились для них секретом, однако вместо того, чтобы, как предполагал Белларион, сперва двинуться против Карманьолы, а уже затем против Фачино, он решил сделать наоборот. Белларион сразу догадался о выгоде подобной смены приоритетов. Расположив свою армию на холме, Буонтерцо достигал колоссального тактического преимущества над Фачино и, разгромив последнего, успевал затем развернуться, обогнуть подошву холма и встретиться с Карманьолой на равнине.
Не тратя времени даром, наблюдатели что было духу устремились к своему лагерю и буквально ворвались в палатку, где безмятежно спал Фачино. Известия, которые они принесли с собой, заставили его мгновенно проснуться. Он тут же собрал старших командиров и велел немедленно построить войска и двигаться по речной долине, чтобы соединиться с Карманьолой.
— Этот путь уже окончательно отрезан, — спокойно произнес Белларион, когда все офицеры, кроме Штоффеля, отправились выполнять его распоряжения.
Фачино яростно напустился на него, спрашивая, какого черта он лезет не в свои дела и высказывает мнение, когда его не просят об этом.
— Если бы к моему последнему совету прислушались, мы не оказались бы сейчас в столь бедственном положении, — невозмутимо ответил Белларион.
— Бедственном?! — выпалил Фачино. — Кто сказал, что оно бедственное?
— Вы сами убедитесь в этом, если наберетесь терпения выслушать меня, — невозмутимо ответил Белларион и без тени смущения, словно опытный педагог объяснял урок студенту, принялся излагать свою точку зрения: — Буонтерцо удалось слишком глубоко вбить клин между вами и Карманьолой, чтобы вы успели соединиться. Менее чем через час он займет командные высоты, с которых будет контролировать каждое ваше движение. Он окажется в центре, откуда сможет ударить всеми силами по радиусу в любую точку окружности, где бы вы ни находились. И этот удар Буонтерцо нанесет вдвое превосходящими нас силами, и с такой позиции, что ему хватило бы и четверти имеющихся у него войск, чтобы обеспечить себе победу. Нынешнее положение нашей армии, один из флангов которой упирается в реку, весьма напоминает позицию австрийцев в сражении при Моргартене note 77, где они были наголову разгромлены швейцарцами.
Во время его лекции гнев и нетерпение Фачино постепенно уступили место удивлению и смятению, и он сам вряд ли отдавал себе отчет в том, что сильнее подействовало на него: то ли осознание сделанной им промашки, то ли критические замечания неоперившегося юнца, заметившего ее. Погрузившись в раздумья, он молчал и пытался взять себя в руки.
— Если бы меня послушали вчера… — вновь начал было Белларион, но Фачино грубо оборвал его.
— Замолчи! — рявкнул он. — Что сделано, то сделано, и нечего тут обсуждать!
Затем он повернулся к Штоффелю:
— Мы должны переправиться через реку, прежде чем Буонтерцо столкнет нас в нее. Я слышал, что чуть выше Траво есть брод.
— Но это только удалит нас от Карманьолы, — рискнул высказать свое мнение Штоффель.
— Разве я не знаю этого? — взревел Фачино, давая выход раздражению против себя самого и против всего мира. — Думаете, я ничего не понимаю? Немедленно отправьте всадника к Карманьоле с приказанием отступить и переправиться через реку ниже Ривергаро. Тогда он сможет вновь соединиться с нами.
— Это действительно будет возможно, — согласился швейцарец, — если Буонтерцо решит преследовать нас через брод и навязать нам сражение, полагаясь на свое превосходство в численности.
— Я на это и рассчитываю. Мы станем отступать перед ним до тех пор, пока Карманьола не переправится и вновь не окажется у него в тылу. Так нам удастся превратить поражение в победу.
— Но что, если он не последует за вами? — спросил Белларион, и Фачино вновь недовольно нахмурился, услышав очередное предположение этого молокососа. Но Белларион, не обращая внимания на его реакцию, продолжал: — Будь вы на месте Буонтерцо, неужели вы не предпочли бы остаться на своем берегу и двинуться вдоль реки, сохраняя за собой возможность разгромить противника по частям?
— Если Буонтерцо поступит так, я немедленно переправлюсь обратно и сам окажусь у него в тылу. В конце концов, несмотря на выгоды его позиции, в ней есть слабые места. В какую бы сторону он ни повернулся, кто-то всегда будет висеть у него на хвосте.
— Это произойдет только в том случае, если обе наши армии смогут действовать одновременно, а он без труда лишит нас такой возможности, оставив небольшой отряд охранять брод после того, как мы переправимся на ту сторону. Я сам смог бы с сотней арбалетчиков задержать здесь противника на целый день.
— Ты? — чуть не расхохотался Фачино.
— Да, и я сделаю это, если вы одобрите мой план.
— Какой еще план?
Этот план только что пришел в голову Беллариону, и его вдохновили те же самые аргументы, которыми он пользовался в споре.
— Буонтерцо необходимо заставить пуститься в погоню за нами, и это нетрудно будет сделать, если мы форсируем реку в виду его войск и постараемся произвести на него впечатление беспорядочного бегства. И едва ли он, имея такой перевес в численности, сможет удержаться от соблазна броситься в погоню за отступающей армией, тем более когда убедится, что переправиться на другой берег не составит большого труда. Я думаю, он только разозлится, увидев, что его продвижение остановлено, а для этого, как мне кажется, будет достаточно сотни арбалетчиков, которые укроются среди густых деревьев, разросшихся на вершине утеса, господствующего над переправой. В результате он либо пробьется через брод, либо оставит свои попытки и повернет против Карманьолы, но, прежде чем это случится, мы должны успеть соединиться с Карманьолой, переправившись у Ривергаро, и по холмам выйти Буонтерцо в тыл. В этом случае — застрянет ли он у брода или будет маршировать вдоль реки — ваша позиция окажется тактически одинаково выигрышной. Я же постараюсь задержать его до заката с сотней арбалетчиков.
В палатке воцарилось молчание.
Острый ум Фачино сразу оценил преимущества предложенного Белларионом плана, но куда больше времени ему потребовалось, чтобы прийти в себя от изумления.
Наконец он серьезно спросил его:
— А если тебе не удастся сделать это?
— По крайней мере, я дам вам возможность оторваться от него и выбраться из ловушки, в которой вы сейчас оказались.
Озадаченный взгляд Фачино остановился на стройной, изящной фигуре Штоффеля.
— Неужели, Штоффель, я стал таким дураком, что мальчишки стали учить меня делу, которым я занимался всю жизнь? — с мрачной улыбкой на лице произнес он. — Доверите ли вы сотню ваших швейцарцев одному из таких мальчишек?
— Несомненно, — ответил Штоффель.
Однако Фачино все еще колебался.
— Белларион, ты отдаешь себе отчет в том, как туго тебе придется, если им удастся преодолеть брод, прежде чем я успею прийти к тебе на помощь?
Белларион молча пожал плечами в ответ, и Фачино решил, что он не понял.
— Дело, которое ты задумал, обещает быть кровавым, и Буонтерцо может жестоко отомстить за потери.
— Пусть он сначала переправится, — улыбнулся Белларион. — И я буду только рад, если чувство мести заставит его задержаться здесь.
Глава VIII. БИТВА У ТРАВО
Глава IX. ПОМИНКИ
— Мне следовало поблагодарить вас за эту любезность, — мрачно ответил Белларион.
— Дело отнюдь не в любезности.
Горячий патриот и способный солдат, Штоффель своим элегантным видом и худощавой фигурой производил скорее впечатление придворного, несколько жеманного и щепетильного, чем мужественного и неустрашимого вояки. Он был среднего роста, его оливкового цвета лицо всегда было тщательно выбрито, у него был красивый прямой нос и темные задумчивые глаза под черными прямыми бровями, и во всем его внешнем облике было что-то располагающее к нему с первого взгляда.
— Вы высказали предположение, которое нельзя было сбрасывать со счетов, — после короткой паузы закончил он.
— Я знаю, почему они поступили так. Но пусть я никогда в своей жизни не участвовал в сражении, — с оттенком горечи в голосе проговорил Белларион, — но разве это требуется для того, чтобы понимать, что плоха та стратегия, которая не учитывает все возможные движения противника?
— Тем более что тот ход, на который вы обратили внимание, является достаточно очевидным.
Белларион пристально взглянул на швейцарца.
— Если вы были согласны с моим мнением, почему вы тогда не поддержали меня, Штоффель?
— Карманьола, де Кадиллак и даже Кенигсхофен имеют репутацию опытных солдат, а я всего лишь командир маленького отряда швейцарской пехоты, который исполняет распоряжения, отдаваемые другими. Я молчу, пока меня не спрашивают, и поэтому даже не посоветовал Фачино исправить свое упущение, выставив посты на холмах. Он слишком переоценивает уязвимость позиции Буонтерцо.
— Поэтому вы и пришли ко мне, — улыбнулся Белларион. — Вы хотите, чтобы я передал Фачино ваше предложение.
— Мне кажется, это было бы разумно.
Белларион задумался.
— Я думаю, мы поступим иначе, — сказал он наконец. — Мы можем сами подняться наверх и увидеть все своими глазами.
Через час с небольшим они уже были на гребне главенствующей над окрестностями возвышенности и оставались там до тех пор, пока в холодном сером свете раннего утра не увидели всего лишь в двух милях к северу от себя, по направлению к Аггацано, всю армию Буонтерцо, уже построенную и готовящуюся начать движение вверх по склону холма, с вершины которого Штоффель и Белларион вели наблюдение. Намерения Буонтерцо не явились для них секретом, однако вместо того, чтобы, как предполагал Белларион, сперва двинуться против Карманьолы, а уже затем против Фачино, он решил сделать наоборот. Белларион сразу догадался о выгоде подобной смены приоритетов. Расположив свою армию на холме, Буонтерцо достигал колоссального тактического преимущества над Фачино и, разгромив последнего, успевал затем развернуться, обогнуть подошву холма и встретиться с Карманьолой на равнине.
Не тратя времени даром, наблюдатели что было духу устремились к своему лагерю и буквально ворвались в палатку, где безмятежно спал Фачино. Известия, которые они принесли с собой, заставили его мгновенно проснуться. Он тут же собрал старших командиров и велел немедленно построить войска и двигаться по речной долине, чтобы соединиться с Карманьолой.
— Этот путь уже окончательно отрезан, — спокойно произнес Белларион, когда все офицеры, кроме Штоффеля, отправились выполнять его распоряжения.
Фачино яростно напустился на него, спрашивая, какого черта он лезет не в свои дела и высказывает мнение, когда его не просят об этом.
— Если бы к моему последнему совету прислушались, мы не оказались бы сейчас в столь бедственном положении, — невозмутимо ответил Белларион.
— Бедственном?! — выпалил Фачино. — Кто сказал, что оно бедственное?
— Вы сами убедитесь в этом, если наберетесь терпения выслушать меня, — невозмутимо ответил Белларион и без тени смущения, словно опытный педагог объяснял урок студенту, принялся излагать свою точку зрения: — Буонтерцо удалось слишком глубоко вбить клин между вами и Карманьолой, чтобы вы успели соединиться. Менее чем через час он займет командные высоты, с которых будет контролировать каждое ваше движение. Он окажется в центре, откуда сможет ударить всеми силами по радиусу в любую точку окружности, где бы вы ни находились. И этот удар Буонтерцо нанесет вдвое превосходящими нас силами, и с такой позиции, что ему хватило бы и четверти имеющихся у него войск, чтобы обеспечить себе победу. Нынешнее положение нашей армии, один из флангов которой упирается в реку, весьма напоминает позицию австрийцев в сражении при Моргартене note 77, где они были наголову разгромлены швейцарцами.
Во время его лекции гнев и нетерпение Фачино постепенно уступили место удивлению и смятению, и он сам вряд ли отдавал себе отчет в том, что сильнее подействовало на него: то ли осознание сделанной им промашки, то ли критические замечания неоперившегося юнца, заметившего ее. Погрузившись в раздумья, он молчал и пытался взять себя в руки.
— Если бы меня послушали вчера… — вновь начал было Белларион, но Фачино грубо оборвал его.
— Замолчи! — рявкнул он. — Что сделано, то сделано, и нечего тут обсуждать!
Затем он повернулся к Штоффелю:
— Мы должны переправиться через реку, прежде чем Буонтерцо столкнет нас в нее. Я слышал, что чуть выше Траво есть брод.
— Но это только удалит нас от Карманьолы, — рискнул высказать свое мнение Штоффель.
— Разве я не знаю этого? — взревел Фачино, давая выход раздражению против себя самого и против всего мира. — Думаете, я ничего не понимаю? Немедленно отправьте всадника к Карманьоле с приказанием отступить и переправиться через реку ниже Ривергаро. Тогда он сможет вновь соединиться с нами.
— Это действительно будет возможно, — согласился швейцарец, — если Буонтерцо решит преследовать нас через брод и навязать нам сражение, полагаясь на свое превосходство в численности.
— Я на это и рассчитываю. Мы станем отступать перед ним до тех пор, пока Карманьола не переправится и вновь не окажется у него в тылу. Так нам удастся превратить поражение в победу.
— Но что, если он не последует за вами? — спросил Белларион, и Фачино вновь недовольно нахмурился, услышав очередное предположение этого молокососа. Но Белларион, не обращая внимания на его реакцию, продолжал: — Будь вы на месте Буонтерцо, неужели вы не предпочли бы остаться на своем берегу и двинуться вдоль реки, сохраняя за собой возможность разгромить противника по частям?
— Если Буонтерцо поступит так, я немедленно переправлюсь обратно и сам окажусь у него в тылу. В конце концов, несмотря на выгоды его позиции, в ней есть слабые места. В какую бы сторону он ни повернулся, кто-то всегда будет висеть у него на хвосте.
— Это произойдет только в том случае, если обе наши армии смогут действовать одновременно, а он без труда лишит нас такой возможности, оставив небольшой отряд охранять брод после того, как мы переправимся на ту сторону. Я сам смог бы с сотней арбалетчиков задержать здесь противника на целый день.
— Ты? — чуть не расхохотался Фачино.
— Да, и я сделаю это, если вы одобрите мой план.
— Какой еще план?
Этот план только что пришел в голову Беллариону, и его вдохновили те же самые аргументы, которыми он пользовался в споре.
— Буонтерцо необходимо заставить пуститься в погоню за нами, и это нетрудно будет сделать, если мы форсируем реку в виду его войск и постараемся произвести на него впечатление беспорядочного бегства. И едва ли он, имея такой перевес в численности, сможет удержаться от соблазна броситься в погоню за отступающей армией, тем более когда убедится, что переправиться на другой берег не составит большого труда. Я думаю, он только разозлится, увидев, что его продвижение остановлено, а для этого, как мне кажется, будет достаточно сотни арбалетчиков, которые укроются среди густых деревьев, разросшихся на вершине утеса, господствующего над переправой. В результате он либо пробьется через брод, либо оставит свои попытки и повернет против Карманьолы, но, прежде чем это случится, мы должны успеть соединиться с Карманьолой, переправившись у Ривергаро, и по холмам выйти Буонтерцо в тыл. В этом случае — застрянет ли он у брода или будет маршировать вдоль реки — ваша позиция окажется тактически одинаково выигрышной. Я же постараюсь задержать его до заката с сотней арбалетчиков.
В палатке воцарилось молчание.
Острый ум Фачино сразу оценил преимущества предложенного Белларионом плана, но куда больше времени ему потребовалось, чтобы прийти в себя от изумления.
Наконец он серьезно спросил его:
— А если тебе не удастся сделать это?
— По крайней мере, я дам вам возможность оторваться от него и выбраться из ловушки, в которой вы сейчас оказались.
Озадаченный взгляд Фачино остановился на стройной, изящной фигуре Штоффеля.
— Неужели, Штоффель, я стал таким дураком, что мальчишки стали учить меня делу, которым я занимался всю жизнь? — с мрачной улыбкой на лице произнес он. — Доверите ли вы сотню ваших швейцарцев одному из таких мальчишек?
— Несомненно, — ответил Штоффель.
Однако Фачино все еще колебался.
— Белларион, ты отдаешь себе отчет в том, как туго тебе придется, если им удастся преодолеть брод, прежде чем я успею прийти к тебе на помощь?
Белларион молча пожал плечами в ответ, и Фачино решил, что он не понял.
— Дело, которое ты задумал, обещает быть кровавым, и Буонтерцо может жестоко отомстить за потери.
— Пусть он сначала переправится, — улыбнулся Белларион. — И я буду только рад, если чувство мести заставит его задержаться здесь.
Глава VIII. БИТВА У ТРАВО
Когда авангард Буонтерцо появился на вершине холма, последние солдаты армии Фачино еще брели через реку по грудь в воде, высоко подняв арбалеты над головой, чтобы не замочить тетиву. На другом берегу армия Фачино в кажущемся беспорядке отступала вверх по пологому откосу речной долины, и Буонтерцо, уверенный, что противником овладел страх, распорядился отправиться за ним в погоню.
Эскадрон легкой кавалерии стремительно помчался в сторону брода, выбирая наиболее удобный путь между овражков и зарослей кустарника, а значительно более многочисленный отряд пехотинцев двинулся прямиком вниз по склону. Всадники, конечно, первыми оказались у реки, достигавшей в этом месте почти двухсот ярдов note 78 в ширину, и были уже на середине, когда зазвенела тетива арбалетов, и пятьдесят стрел опустошили такое же количество седел. Атакующие остановились в нерешительности, но тут арбалетчики, спрятавшиеся среди густо разросшихся на утесе деревьев, выпустили еще столько же стрел, приведя этим противника в изрядное смятение. Некоторые пытались развернуться и отступить, другие же, особенно те, кто оказался позади, громко требовали идти вперед. Так что к тому моменту, когда солдаты Беллариона успели перезарядить свои арбалеты, нападавшие продолжали, по существу, топтаться на месте. Однако третий залп, из всех ста арбалетов, которым угостил их Белларион, положил конец всяким сомнениям, и те, кто уцелел, бросились назад, гоня перед собой лошадей без всадников и помогая раненым товарищам добраться до берега.
Эта неудача произвела на Буонтерцо именно такой эффект, на который рассчитывал Белларион. Буонтерцо пришел в ярость и велел всей своей армии двигаться вниз, к переправе, невзирая на протесты своих офицеров, заявлявших о бессмысленности подобных действий.
— Я покажу вам, — пригрозил невидимым арбалетчикам Буонтерцо и отправил сотню солдат в соседнюю деревушку Граво с приказанием принести оттуда все двери и ставни, которые только там обнаружат.
Прошло, однако, почти три часа, прежде чем была подготовлена новая атака и три сотни пехотинцев двинулись через реку, держа над головами импровизированные щиты и привязав к поясам ненужные им до поры пики. И то, что видел с высоты утеса Белларион, представлялось ему огромной сплошной крышей, обращенной в его сторону. Видя неуязвимость противника с фронта, Белларион велел семидесяти арбалетчикам сместиться вдоль берега вверх по течению. Это хотя и увеличивало дистанцию, и, следовательно, снижало эффективность стрельбы, но все же позволяло арбалетчикам целить в незащищенный фланг приближающегося войска.
Атакующим оставалось преодолеть не более трети расстояния, отделяющего один берег от другого, когда арбалетчики заняли новую позицию, и Белларион приказал выпустить первые двадцать стрел, чтобы проверить прицел. Едва ли половина из них достигла цели, зато следующий залп оказался гораздо более успешным, и наступающие остановились. Конный офицер поспешил к ним через реку, повторяя беспрестанно одну и ту же команду и угрожая своей шпагой тем, кто был готов расстроить ряды и отступить. Наконец солдаты поняли, что от них требовалось, и линия щитов развернулась в ту сторону, откуда был произведен залп. Этот маневр, по мысли Буонтерцо, должен был поставить в тупик защитников брода. Однако едва он был завершен, как со стороны мыса, где Белларион предусмотрительно оставил тридцать арбалетчиков, был выпущен новый залп. Из-за близкого расстояния ни одна стрела не пропала даром, колонна нападавших расстроилась, солдаты бросили щиты и побежали, торопясь поскорее оказаться за пределами досягаемости арбалетов. А вслед им, с фланга, был сделан еще один залп, который только усилил панику среди беглецов и увеличил число жертв этой неудачной атаки.
Позеленевший от гнева и досады Буонтерцо, однако, не отказался от своего намерения форсировать реку и отправиться в погоню за Фачино, которого все еще рассчитывал перехватить, прежде чем тот успеет окончательно оторваться от него. Почти на четыре часа Буонтерцо застрял в этом злосчастном месте, но притупившееся чувство времени и, самое главное, ощущение реальности, сменившееся слепой яростью, вновь и вновь толкало его вперед. Он потратил еще час, отправив людей вверх и вниз по течению реки в поисках другого брода, и, потерпев неудачу, велел неустрашимому Варалло возглавить отряд из пятисот тяжело вооруженных, закованных в латы кавалеристов и во что бы то ни стало пробиться на ту сторону.
— Я не думаю, что там засело больше двух сотен арбалетчиков, и, действуя решительно, вы без труда добьетесь успеха, — проинструктировал его Буонтерцо. — Никого не щадите и не берите пленных. Уничтожьте всех, кто окажется в этой проклятой роще.
Стрелы безрезультатно зазвенели по шлемам и стальным нагрудникам преодолевших половину брода всадников, и те с громкими криками устремились вперед, ободренные неэффективностью стрельбы. Однако Белларион поспешил исправить свою ошибку и приказал своим солдатам метить в лошадей, так что следующий залп оказался более успешным я десяток лошадей рухнули в реку вместе со своими седоками, тяжелые доспехи которых тут же увлекли их на дно. Но не получивший ни одной царапины Варалло своим зычным голосом и личным примером непрестанно побуждал солдат к решительным действиям, и их атакующий порыв не смог сдержать даже следующий залп; выпущенные почти в упор стрелы сразили еще десятка полтора лошадей и нескольких всадников, но Варалло, а вслед за ним и другие начинали выбираться из воды.
Столпившиеся на левом берегу солдаты, с волнением наблюдавшие за атакой своих товарищей, громко приветствовали их успех, и кровожадный крик «Смерть им! », вырвавшийся из тысяч глоток и далеко разнесшийся по окрестностям, заставил екнуть сердце Фачино, выезжавшего на вершину холма в тылу армии Буонтерцо. Действуя согласно предложенному Белларионом плану, он, двигаясь с максимально возможной скоростью, форсировал реку у Ривергаро, соединился с Карманьолой возле Аггацано и совершил марш-бросок вдоль гряды невысоких холмов, описав таким образом полный круг длиной двенадцать миль за какие-то пять часов.
Едва взглянув на происходящее, Фачино понял, что прибыл как раз вовремя, чтобы не упустить победу, но слишком поздно, чтобы помочь Беллариону.
Он немедленно велел де Кадиллаку пробиться сквозь армию Буонтерцо к броду и форсировать реку, чтобы попытаться своей атакой спасти хотя бы кого-нибудь из тех, кто находился в роще на другом берегу. Подобно лавине, французы ринулись вниз на ошеломленного их появлением противника, даже не попытавшегося воспользоваться для защиты теми немногими естественными препятствиями, которые имелись поблизости. Последствия не заставили себя долго ждать. Десятки солдат погибли, сотни были загнаны в реку, а весь центр армии Буонтерцо был смят и прорван. Со всей скоростью, на которую оказались способны их лошади, французы преодолели реку, и появившиеся из рощи всадники Варалло столкнулись лицом к лицу с неприятелем, вдвое превосходящим их по численности. Отрезанным от основных сил, им ничего не оставалось, как развернуться и устремиться обратно в рощу и далее на равнину. Не менее мили Кадиллак преследовал их, но затем, вспомнив, что его силы составляют почти одну треть всей армии Фачино и могут потребоваться на месте главной битвы, остановил своих людей и поспешил обратно. Они вновь пересекли рощу и обнаружили там более двадцати тел швейцарцев, безоружных и убитых, как о том свидетельствовали их раны уже после сдачи в плен. Один из швейцарцев был еще жив и успел рассказать, как всадники Варалло с криками «Смерть им! » атаковали их и всех безжалостно перебили.
Когда французская кавалерия вернулась на левый берег знаменитая битва при Траво, под таким именем она вошла в историю, была почти закончена.
Спасаясь от войск Фачино, обе части, на которые атака де Кадиллака расколола армию Буонтерцо, начали отступать в противоположных направлениях: одна вверх по речной долине, другая, более многочисленная и возглавляемая самим Буонтерцо, — вниз по ней. Можно предположить, что Буонтерцо рассчитывал достичь равнины возле Ривергаро и там попытаться взять реванш за неудачу у брода, но Фачино, растянувший свою кондотгу в длинную линию вдоль склона холма, помешал ему осуществить свой замысел. Выбрав подходящий момент, он отдал приказ, и его люди по сходящимся в одной точке направлениям устремились на противника. Сам Буонтерцо, его ближайшие военачальники и две сотни всадников отчаянным рывком сумели унести ноги, но оставшиеся без командиров солдаты, число которых превышало тысячу человек, были легко опрокинуты, окружены и сложили оружие даже прежде, чем им велели это сделать.
Тем временем Кенигсхофен, используя аналогичную тактику, одержал верх над противником, отступавшим вверх по долине.
Победа была полной. В руки Фачино попало две тысячи пленных, полторы тысячи лошадей, двадцать пушек и сотня повозок с тоннами воинской амуниции.
Пятьсот бургундцев тут же выразили желание перейти на службу в кондотту самого Фачино, еще тысяча пленных была отпущена после того, как у них отобрали оружие, доспехи и лошадей, а немалое количество офицеров и знатных рыцарей оставили в плену, надеясь получить за них выкуп.
Фачино устремился в погоню за Буонтерцо, и Карманьола, приняв на себя командование оставшейся частью армии, последовал за ним. Они встретились вечером на равнине между Ривергаро и Пьяченцей, где Фачино вынужден был остановиться и прекратить преследование после того, как Буонтерцо успел переправиться через реку.
Возбужденный Карманьола сообщил ему о полном разгроме противника и о богатой добыче.
— А Белларион? — сурово спросил Фачино, и де Кадиллак рассказал о телах, обнаруженных в лесу.
Фачино опустил голову, и линия его губ стала жестче.
— Это его победа, — медленно и печально произнес он. — Он предложил план, предотвративший наше поражение, а его храбрость и мужество обеспечили наш триумф. Возьмите столько людей, сколько сочтете нужным, Штоффель, и разыщите его тело. Принесите его в Милан. Все население города воздаст честь его останкам и его памяти.
Эскадрон легкой кавалерии стремительно помчался в сторону брода, выбирая наиболее удобный путь между овражков и зарослей кустарника, а значительно более многочисленный отряд пехотинцев двинулся прямиком вниз по склону. Всадники, конечно, первыми оказались у реки, достигавшей в этом месте почти двухсот ярдов note 78 в ширину, и были уже на середине, когда зазвенела тетива арбалетов, и пятьдесят стрел опустошили такое же количество седел. Атакующие остановились в нерешительности, но тут арбалетчики, спрятавшиеся среди густо разросшихся на утесе деревьев, выпустили еще столько же стрел, приведя этим противника в изрядное смятение. Некоторые пытались развернуться и отступить, другие же, особенно те, кто оказался позади, громко требовали идти вперед. Так что к тому моменту, когда солдаты Беллариона успели перезарядить свои арбалеты, нападавшие продолжали, по существу, топтаться на месте. Однако третий залп, из всех ста арбалетов, которым угостил их Белларион, положил конец всяким сомнениям, и те, кто уцелел, бросились назад, гоня перед собой лошадей без всадников и помогая раненым товарищам добраться до берега.
Эта неудача произвела на Буонтерцо именно такой эффект, на который рассчитывал Белларион. Буонтерцо пришел в ярость и велел всей своей армии двигаться вниз, к переправе, невзирая на протесты своих офицеров, заявлявших о бессмысленности подобных действий.
— Я покажу вам, — пригрозил невидимым арбалетчикам Буонтерцо и отправил сотню солдат в соседнюю деревушку Граво с приказанием принести оттуда все двери и ставни, которые только там обнаружат.
Прошло, однако, почти три часа, прежде чем была подготовлена новая атака и три сотни пехотинцев двинулись через реку, держа над головами импровизированные щиты и привязав к поясам ненужные им до поры пики. И то, что видел с высоты утеса Белларион, представлялось ему огромной сплошной крышей, обращенной в его сторону. Видя неуязвимость противника с фронта, Белларион велел семидесяти арбалетчикам сместиться вдоль берега вверх по течению. Это хотя и увеличивало дистанцию, и, следовательно, снижало эффективность стрельбы, но все же позволяло арбалетчикам целить в незащищенный фланг приближающегося войска.
Атакующим оставалось преодолеть не более трети расстояния, отделяющего один берег от другого, когда арбалетчики заняли новую позицию, и Белларион приказал выпустить первые двадцать стрел, чтобы проверить прицел. Едва ли половина из них достигла цели, зато следующий залп оказался гораздо более успешным, и наступающие остановились. Конный офицер поспешил к ним через реку, повторяя беспрестанно одну и ту же команду и угрожая своей шпагой тем, кто был готов расстроить ряды и отступить. Наконец солдаты поняли, что от них требовалось, и линия щитов развернулась в ту сторону, откуда был произведен залп. Этот маневр, по мысли Буонтерцо, должен был поставить в тупик защитников брода. Однако едва он был завершен, как со стороны мыса, где Белларион предусмотрительно оставил тридцать арбалетчиков, был выпущен новый залп. Из-за близкого расстояния ни одна стрела не пропала даром, колонна нападавших расстроилась, солдаты бросили щиты и побежали, торопясь поскорее оказаться за пределами досягаемости арбалетов. А вслед им, с фланга, был сделан еще один залп, который только усилил панику среди беглецов и увеличил число жертв этой неудачной атаки.
Позеленевший от гнева и досады Буонтерцо, однако, не отказался от своего намерения форсировать реку и отправиться в погоню за Фачино, которого все еще рассчитывал перехватить, прежде чем тот успеет окончательно оторваться от него. Почти на четыре часа Буонтерцо застрял в этом злосчастном месте, но притупившееся чувство времени и, самое главное, ощущение реальности, сменившееся слепой яростью, вновь и вновь толкало его вперед. Он потратил еще час, отправив людей вверх и вниз по течению реки в поисках другого брода, и, потерпев неудачу, велел неустрашимому Варалло возглавить отряд из пятисот тяжело вооруженных, закованных в латы кавалеристов и во что бы то ни стало пробиться на ту сторону.
— Я не думаю, что там засело больше двух сотен арбалетчиков, и, действуя решительно, вы без труда добьетесь успеха, — проинструктировал его Буонтерцо. — Никого не щадите и не берите пленных. Уничтожьте всех, кто окажется в этой проклятой роще.
Стрелы безрезультатно зазвенели по шлемам и стальным нагрудникам преодолевших половину брода всадников, и те с громкими криками устремились вперед, ободренные неэффективностью стрельбы. Однако Белларион поспешил исправить свою ошибку и приказал своим солдатам метить в лошадей, так что следующий залп оказался более успешным я десяток лошадей рухнули в реку вместе со своими седоками, тяжелые доспехи которых тут же увлекли их на дно. Но не получивший ни одной царапины Варалло своим зычным голосом и личным примером непрестанно побуждал солдат к решительным действиям, и их атакующий порыв не смог сдержать даже следующий залп; выпущенные почти в упор стрелы сразили еще десятка полтора лошадей и нескольких всадников, но Варалло, а вслед за ним и другие начинали выбираться из воды.
Столпившиеся на левом берегу солдаты, с волнением наблюдавшие за атакой своих товарищей, громко приветствовали их успех, и кровожадный крик «Смерть им! », вырвавшийся из тысяч глоток и далеко разнесшийся по окрестностям, заставил екнуть сердце Фачино, выезжавшего на вершину холма в тылу армии Буонтерцо. Действуя согласно предложенному Белларионом плану, он, двигаясь с максимально возможной скоростью, форсировал реку у Ривергаро, соединился с Карманьолой возле Аггацано и совершил марш-бросок вдоль гряды невысоких холмов, описав таким образом полный круг длиной двенадцать миль за какие-то пять часов.
Едва взглянув на происходящее, Фачино понял, что прибыл как раз вовремя, чтобы не упустить победу, но слишком поздно, чтобы помочь Беллариону.
Он немедленно велел де Кадиллаку пробиться сквозь армию Буонтерцо к броду и форсировать реку, чтобы попытаться своей атакой спасти хотя бы кого-нибудь из тех, кто находился в роще на другом берегу. Подобно лавине, французы ринулись вниз на ошеломленного их появлением противника, даже не попытавшегося воспользоваться для защиты теми немногими естественными препятствиями, которые имелись поблизости. Последствия не заставили себя долго ждать. Десятки солдат погибли, сотни были загнаны в реку, а весь центр армии Буонтерцо был смят и прорван. Со всей скоростью, на которую оказались способны их лошади, французы преодолели реку, и появившиеся из рощи всадники Варалло столкнулись лицом к лицу с неприятелем, вдвое превосходящим их по численности. Отрезанным от основных сил, им ничего не оставалось, как развернуться и устремиться обратно в рощу и далее на равнину. Не менее мили Кадиллак преследовал их, но затем, вспомнив, что его силы составляют почти одну треть всей армии Фачино и могут потребоваться на месте главной битвы, остановил своих людей и поспешил обратно. Они вновь пересекли рощу и обнаружили там более двадцати тел швейцарцев, безоружных и убитых, как о том свидетельствовали их раны уже после сдачи в плен. Один из швейцарцев был еще жив и успел рассказать, как всадники Варалло с криками «Смерть им! » атаковали их и всех безжалостно перебили.
Когда французская кавалерия вернулась на левый берег знаменитая битва при Траво, под таким именем она вошла в историю, была почти закончена.
Спасаясь от войск Фачино, обе части, на которые атака де Кадиллака расколола армию Буонтерцо, начали отступать в противоположных направлениях: одна вверх по речной долине, другая, более многочисленная и возглавляемая самим Буонтерцо, — вниз по ней. Можно предположить, что Буонтерцо рассчитывал достичь равнины возле Ривергаро и там попытаться взять реванш за неудачу у брода, но Фачино, растянувший свою кондотгу в длинную линию вдоль склона холма, помешал ему осуществить свой замысел. Выбрав подходящий момент, он отдал приказ, и его люди по сходящимся в одной точке направлениям устремились на противника. Сам Буонтерцо, его ближайшие военачальники и две сотни всадников отчаянным рывком сумели унести ноги, но оставшиеся без командиров солдаты, число которых превышало тысячу человек, были легко опрокинуты, окружены и сложили оружие даже прежде, чем им велели это сделать.
Тем временем Кенигсхофен, используя аналогичную тактику, одержал верх над противником, отступавшим вверх по долине.
Победа была полной. В руки Фачино попало две тысячи пленных, полторы тысячи лошадей, двадцать пушек и сотня повозок с тоннами воинской амуниции.
Пятьсот бургундцев тут же выразили желание перейти на службу в кондотту самого Фачино, еще тысяча пленных была отпущена после того, как у них отобрали оружие, доспехи и лошадей, а немалое количество офицеров и знатных рыцарей оставили в плену, надеясь получить за них выкуп.
Фачино устремился в погоню за Буонтерцо, и Карманьола, приняв на себя командование оставшейся частью армии, последовал за ним. Они встретились вечером на равнине между Ривергаро и Пьяченцей, где Фачино вынужден был остановиться и прекратить преследование после того, как Буонтерцо успел переправиться через реку.
Возбужденный Карманьола сообщил ему о полном разгроме противника и о богатой добыче.
— А Белларион? — сурово спросил Фачино, и де Кадиллак рассказал о телах, обнаруженных в лесу.
Фачино опустил голову, и линия его губ стала жестче.
— Это его победа, — медленно и печально произнес он. — Он предложил план, предотвративший наше поражение, а его храбрость и мужество обеспечили наш триумф. Возьмите столько людей, сколько сочтете нужным, Штоффель, и разыщите его тело. Принесите его в Милан. Все население города воздаст честь его останкам и его памяти.
Глава IX. ПОМИНКИ
Есть немало людей, которые прославились только после своей кончины и, можно без преувеличения сказать, исключительно благодаря ей; теперь, после битвы при Траво, у Беллариона появились хорошие шансы оказаться в их числе.
Честный и искренний Фачино, несомненно, должным образом отметил бы мужество Беллариона, вернись тот вместе с ним в Милан, не в человеческой природе воздавать живому почести, способные затмить воздающего их. И лишь когда речь идет о павшем герое, совершившем перед гибелью выдающиеся подвиги, можно не стесняться в похвалах и без опаски воздвигать ему пьедестал любой высоты.
Новости о победе Фачино опередили самого кондотьера, четырнадцатого мая, через два дня после сражения, вернувшегося в Милан во главе своей армии, и сердца всех жителей города святого Амброджо — от последнего мусорщика до самого герцога — наполнились ликованием и радостью. Впрочем, это не помешало Джанмарии встретить Фачино в Старом Бролетто словами осуждения:
— Вы вернулись, выполнив лишь полдела. Вы должны были преследовать Буонтерцо до Пармы, взять город и вернуть его миланской короне. Мой отец строго спросил бы с вас за то, что вы не воспользовались плодами победы.
Фачино побагровел до самых висков и уничтожающе заглянул герцогу прямо в глаза.
— Ваш отец, синьор принц, был бы рядом со мной на поле битвы и руководил моими действиями, если бы хотел сохранить свою корону. И если бы ваше высочество следовали его достойному подражания примеру, у вас сейчас не оказалось бы причин обвинять меня в том, в чем вы должны укорять сами себя. Вам следовало бы возблагодарить Бога за победу, купленную такой дорогой ценой.
Их взгляды встретились, и Джанмария, внутренне проклиная свою слабость, опустил глаза, признавая превосходство кондотьера. Он развалился на огромном позолоченном троне и неэлегантно закинул ноги, затянутые в красно-белые чулки, одна на другую.
Делла Торре поспешил на помощь своему господину.
— Вы смелый человек, синьор граф, если позволяете себе так разговаривать со своим государем.
— Вот именно, смел до дерзости! — проворчал герцог ободренный его поддержкой. — Но однажды… — он запнулся, и жестокая усмешка искривила его губы. — Так какой же ценой вы купили победу? — с присущей ему хитростью вдруг спросил он, надеясь услышать о тяжелых потерях, которые хотя бы отчасти притушили блеск славы, озарившей народного любимца.
Фачино рассказал о превосходном стратегическом плане, который предложил Белларион, и о том, как он и сотня швейцарцев сложили свои головы ради общего дела. Вряд ли его повествование глубоко тронуло Джанмарию, но на придворных и особенно на жителей Милана, услышавших о нем чуть позже, оно произвело огромное впечатление.
Было объявлено, что после торжественной мессы в честь победы в городе наступает траур по герою, положившему свою жизнь на ее алтарь, и Фачино приказал исполнить в церкви Святого Амброджо реквием [Реквием
— заупокойная служба у католиков] в память спасителя отечества, чье имя, мало кому известное вчера, сегодня было у всех на устах. А уже почти забытая история с собаками вновь всплыла в памяти людей, склонных теперь усматривать в ней проявление особой милости Божьей и готовых чуть ли не причислить Беллариона к лику святых.
Но Фачино по приезде ожидала еще одна неприятная встреча — на этот раз со своей синьорой.
— Ты послал его на смерть! — вместо приветствия выпалила она своему мужу, едва тот шагнул через порог ее комнаты.
— Я послал его на смерть? — повторил он, ошеломленный как ее словами, так и тоном, каким они были произнесены.
— Ты знал, что его ждет, когда отправлял его удерживать этот брод.
— Я не посылал его; он сам захотел остаться там.
— Но ведь он еще мальчик и не отдавал себе отчета в том, чем рисковал.
В памяти Фачино неожиданно всплыла сцена, которую устроила его жена в тот вечер, когда они с Белларионом отбавлялись в поход, и которую он увидел теперь в несколько ином свете. Ярость охватила все его существо, и вены на лившемся краской лбу вздулись, как веревки. Он грубо ватил ее за запястье, рискуя сломать его, и пристально посмотрел ей в глаза.
— Мальчик, говоришь? Твоя чрезмерная забота о нем заставляет предположить совсем другое. Что ты нашла в нем — мужчину?
— Я? — испуганно спросила она.
— Да, ты. Отвечай, кем он был для тебя?
— О чем ты говоришь, Фачино? Кем он мог быть? — чуть не плача пролепетала она.
— Я ничего не говорю, мадонна. Я спрашиваю.
— Он был для меня как сын, — побелевшими губами прошептала она и залилась слезами, — весьма своевременно надо сказать, поскольку они придавали необходимую естественность роли, сыграть которую ей подсказывал инстинкт самосохранения. Фачино ослабил свою хватку и чуть отступил от нее, слегка смущенный, пристыженный и озадаченный, — в конце концов она была всего на десять лет старше Беллариона и никак не годилась ему в матери.
— У меня нет своих детей, — продолжала она уже с оттенком упрека в голосе, — и если я прижала его к своей пустой материнской груди, неужели ты заподозрил, что я… что я взяла его себе в любовники?
Честный и искренний Фачино, несомненно, должным образом отметил бы мужество Беллариона, вернись тот вместе с ним в Милан, не в человеческой природе воздавать живому почести, способные затмить воздающего их. И лишь когда речь идет о павшем герое, совершившем перед гибелью выдающиеся подвиги, можно не стесняться в похвалах и без опаски воздвигать ему пьедестал любой высоты.
Новости о победе Фачино опередили самого кондотьера, четырнадцатого мая, через два дня после сражения, вернувшегося в Милан во главе своей армии, и сердца всех жителей города святого Амброджо — от последнего мусорщика до самого герцога — наполнились ликованием и радостью. Впрочем, это не помешало Джанмарии встретить Фачино в Старом Бролетто словами осуждения:
— Вы вернулись, выполнив лишь полдела. Вы должны были преследовать Буонтерцо до Пармы, взять город и вернуть его миланской короне. Мой отец строго спросил бы с вас за то, что вы не воспользовались плодами победы.
Фачино побагровел до самых висков и уничтожающе заглянул герцогу прямо в глаза.
— Ваш отец, синьор принц, был бы рядом со мной на поле битвы и руководил моими действиями, если бы хотел сохранить свою корону. И если бы ваше высочество следовали его достойному подражания примеру, у вас сейчас не оказалось бы причин обвинять меня в том, в чем вы должны укорять сами себя. Вам следовало бы возблагодарить Бога за победу, купленную такой дорогой ценой.
Их взгляды встретились, и Джанмария, внутренне проклиная свою слабость, опустил глаза, признавая превосходство кондотьера. Он развалился на огромном позолоченном троне и неэлегантно закинул ноги, затянутые в красно-белые чулки, одна на другую.
Делла Торре поспешил на помощь своему господину.
— Вы смелый человек, синьор граф, если позволяете себе так разговаривать со своим государем.
— Вот именно, смел до дерзости! — проворчал герцог ободренный его поддержкой. — Но однажды… — он запнулся, и жестокая усмешка искривила его губы. — Так какой же ценой вы купили победу? — с присущей ему хитростью вдруг спросил он, надеясь услышать о тяжелых потерях, которые хотя бы отчасти притушили блеск славы, озарившей народного любимца.
Фачино рассказал о превосходном стратегическом плане, который предложил Белларион, и о том, как он и сотня швейцарцев сложили свои головы ради общего дела. Вряд ли его повествование глубоко тронуло Джанмарию, но на придворных и особенно на жителей Милана, услышавших о нем чуть позже, оно произвело огромное впечатление.
Было объявлено, что после торжественной мессы в честь победы в городе наступает траур по герою, положившему свою жизнь на ее алтарь, и Фачино приказал исполнить в церкви Святого Амброджо реквием [Реквием
— заупокойная служба у католиков] в память спасителя отечества, чье имя, мало кому известное вчера, сегодня было у всех на устах. А уже почти забытая история с собаками вновь всплыла в памяти людей, склонных теперь усматривать в ней проявление особой милости Божьей и готовых чуть ли не причислить Беллариона к лику святых.
Но Фачино по приезде ожидала еще одна неприятная встреча — на этот раз со своей синьорой.
— Ты послал его на смерть! — вместо приветствия выпалила она своему мужу, едва тот шагнул через порог ее комнаты.
— Я послал его на смерть? — повторил он, ошеломленный как ее словами, так и тоном, каким они были произнесены.
— Ты знал, что его ждет, когда отправлял его удерживать этот брод.
— Я не посылал его; он сам захотел остаться там.
— Но ведь он еще мальчик и не отдавал себе отчета в том, чем рисковал.
В памяти Фачино неожиданно всплыла сцена, которую устроила его жена в тот вечер, когда они с Белларионом отбавлялись в поход, и которую он увидел теперь в несколько ином свете. Ярость охватила все его существо, и вены на лившемся краской лбу вздулись, как веревки. Он грубо ватил ее за запястье, рискуя сломать его, и пристально посмотрел ей в глаза.
— Мальчик, говоришь? Твоя чрезмерная забота о нем заставляет предположить совсем другое. Что ты нашла в нем — мужчину?
— Я? — испуганно спросила она.
— Да, ты. Отвечай, кем он был для тебя?
— О чем ты говоришь, Фачино? Кем он мог быть? — чуть не плача пролепетала она.
— Я ничего не говорю, мадонна. Я спрашиваю.
— Он был для меня как сын, — побелевшими губами прошептала она и залилась слезами, — весьма своевременно надо сказать, поскольку они придавали необходимую естественность роли, сыграть которую ей подсказывал инстинкт самосохранения. Фачино ослабил свою хватку и чуть отступил от нее, слегка смущенный, пристыженный и озадаченный, — в конце концов она была всего на десять лет старше Беллариона и никак не годилась ему в матери.
— У меня нет своих детей, — продолжала она уже с оттенком упрека в голосе, — и если я прижала его к своей пустой материнской груди, неужели ты заподозрил, что я… что я взяла его себе в любовники?