Сабатини Рафаэль. Белларион

   В глазах Виньяте появился блеск. В конце концов, он ведь недаром был солдатом и начинал понимать, к чему клонит мессер Беппо.
   — Да, верно, — пробормотал он.
   — Если сильный отряд, действуя под покровом темноты, выйдет из северных ворот города, незаметно переправится через Танаро и затем, двигаясь вдоль реки, обойдет Павоне и нападет на нее, то расквартированные там войска Фачино будут разбиты, прежде чем к ним успеет подойти подкрепление. Можно не сомневаться, что Фачино и его главные помощники попадут в плен и, таким образом, осаждающая Алессандрию армия будет обезглавлена.
   В комнате наступило молчание. Виньяте сгорбился в кресле, кусая свои толстые губы и осмысливая предложение.
   — Черт возьми! — воскликнул он и вновь задумался. — Черт возьми! — еще раз воскликнул он и взглянул на своего долговязого капитана. Тот сжал рот и одобрительно кивнул.
   — Неплохой план, — сказал он.
   — Неплохой! — смеясь, отозвался Беппо. — Что можно придумать лучше в такой ситуации? Только так можно превратить поражение в победу.
   — Вам известно, сколько людей у Фачино в Павоне? — спросил Виньяте, заметно воодушевленный уверенностью Беппо.
   — Четыре или пять сотен, не больше; и если удастся застать их врасплох, то хватит и половины этого количества солдат, чтобы одолеть осаждающих.
   — Зачем рисковать? Я возьму с собой шесть сотен.
   — Значит, ваша светлость решились? — спросил долговязый офицер.
   — Почему бы и нет, Рокко?
   Рокко нерешительно потеребил свою бородку.
   — Я чувствовал бы себя спокойнее, будь я уверен, что нам удастся скрытно совершить обходной маневр.
   — Вас надо подстраховать, — подал непрошеный совет мессер Беппо. — Днем мои триста всадников переместятся в Пьетрамарацци, станут позади Павоне и в назначенный час атакуют Фачино с тыла, в то время как вы будете действовать с фронта.
   — Но как мы разберем в темноте, кто есть кто? — спросил Рокко. — Наши и ваши люди могут принять друг друга за солдат Фачино.
   — Этого не случится, если они наденут рубашки поверх своих доспехов.
   — О Боже! — вздохнул Виньяте. — Вы, похоже, все предусмотрели.
   — Я считаю, что только так можно добиться успеха.
   Виньяте тяжело поднялся из-за стола.
   — Хорошо, — решительно сказал он, — тянуть с этим делом нам не позволят наши желудки. Мы можем рассчитывать на вашу помощь сегодня ночью, капитан Фарфалла?
   — При условии, что мы договоримся, — непринужденно ответил Беппо.
   — Отнюдь не любовь к приключениям толкает меня на подвиги.
   Эти слова сразу отрезвили Виньяте. Его глаза сузились, и от былого воодушевления не осталось и следа.
   — Чего вы хотите за это? — спросил он деловито.
   — Год службы для меня и моей кондотты с ежемесячным жалованьем в пятнадцать тысяч золотых флоринов.
   — Боже Всемогущий! — воскликнул Виньяте и презрительно рассмеялся.
   — И это все?
   — Вашей светлости решать.
   — Фантастика! Пятнадцать тысяч… И зачем мне ваша кондотта на целый год?
   — Это условие послужит для обеих сторон гарантией договоренности.
   — Десять тысяч флоринов за вашу помощь, — твердо проговорил Виньяте.
   — Тогда я пожелаю вам доброго утра и откланяюсь, — так же твердо ответил мессер Беппо. — Я знаю цену себе и своим людям.
   — Вы хотите воспользоваться моим затруднительным положением, — недовольно сказал Виньяте.
   — Не забывайте, вы уже должны мне за одно то, что я, рискуя своей шеей, пробрался сюда.
   Они торговались еще не меньше получаса, и само упрямство, с которым мессер Беппо отстаивал свои требования, свидетельствовало, казалось, о его благонадежности и добрых намерениях.
   В конце концов таран Лоди уступил, и монах, выполнявший обязанности его секретаря, составил договор, который они скрепили своими подписями. С легким сердцем и в приподнятом настроении мессер Беппо позавтракал в компании синьора Виньяте и затем покинул город, чтобы отправиться к кардиналу Десане и сообщить ему о принятых решениях, а самому приготовиться к участию в их исполнении.
   Стояло ослепительное утро; гроза так и не разразилась, и воздух был чист и прозрачен. В такое утро жизнь кажется прекрасной, и, возможно, поэтому мессер Беппо улыбался, уверенно входя в домик в Павоне, где находилась штаб-квартира Фачино.
   Кондотьер сидел за обедом с тремя своими офицерами и графиней Беатриче и вопросительно взглянул на вновь прибывшего, когда тот подошел к незанятому месту у стола.
   — Ты опаздываешь, Белларион. Мы заждались от тебя известий. Была ли ночью попытка провести обоз сквозь кордоны или нет?
   — Была, — ответил Белларион.
   — Удалось ли задержать его?
   — Конечно. Однако все мулы и все припасы благополучно достигли Алессандрии.
   Пять пар глаз изумленно уставились на него.
   — Как же так? — усмехнулся Карманьола. — Несмотря на то, что вы задержали их?
   Белларион поднял на него свои покрасневшие, слегка припухшие от бессонницы глаза.
   — Да, несмотря на это, — согласился он, усаживаясь на свою табуретку. — И я лично отвел обоз в Алессандрию.
   — Вы хотите сказать, что были в Алессандрии?
   — В самой цитадели; и даже позавтракал в компании с тираном Лоди.
   — Мы требуем объяснений, Белларион! — вскричал Фачино.
   Беллариона не пришлось упрашивать дважды.

Глава XV. ДИВЕРСИЯ

   О том, что произошло дальше, нетрудно догадаться. Ночью Виньяте и шестьсот его солдат попали в засаду неподалеку от Павоне, и после получасовой отчаянной схватки уцелевшие стали бросать оружие и сдаваться в плен. Белларион, облаченный в подаренные Бусико великолепные доспехи, но без шлема, к которому так и не смог привыкнуть, держался в стороне от общей свалки, испытывая глубокое отвращение к личному участию в рукопашном бою, в чем впоследствии его не раз упрекали современники.
   Впрочем, один удар, который с полным основанием можно было назвать решающим, ему все же пришлось нанести.
   Ближе к концу схватки, когда ее исход уже не вызывал никаких сомнений, закованный в доспехи рыцарь, чье поднятое забрало придавало ему вид какой-то фантастической птицы, яростно устремился на обступивших его врагов. Ему удалось вырваться из окружения, и никто, кроме слоняющегося неподалеку Беллариона, не преграждал ему путь к спасению. Будь на то его воля, Белларион и пальцем бы не пошевельнул, чтобы помешать ему улизнуть, но этот рыцарь поскакал — и надо сказать, весьма опрометчиво — прямо на него с копьем наперевес, так что Белларион едва успел подать свою лошадь в сторону, уклоняясь от удара. Затем он привстал на стременах и, когда этот неудержимый боец промчался рядом, ударил булавой, которой он владел прекрасно, прямо по поднятому забралу.
   Белларион спешился и, подойдя к всаднику, которого только что выбил из седла, снял с него шлем, чтобы свежий воздух привел его в чувство. По законам рыцарства этот человек считался теперь пленником Беллариона.
   Под охраной двух бургундцев его привели в Павоне, в штаб-квартиру Фачино, и там, разглядев при свете его смуглое, искаженное яростью лицо, Белларион не смог удержаться от смеха.
   — Грязный, алчный пес! — завопил его пленник. — Ты продался тому, кто дал тебе больше! Если бы я знал, что это был ты, я предпочел бы умереть с перерезанной глоткой, чем попасть в твои грязные руки.
   Его слова привлекли внимание Фачино и Карманьолы, только что вошедшего к нему с докладом о результатах схватки. Они обернулись к пленнику, и к своему удивлению, узнали в нем Виньяте, тирана Лоди.
   — Вы что-то путаете, синьор, — отвечал тем временем ему Белларион.
   — За все время своей службы у синьора Фачино я никогда и никому не продавался.
   Виньяте ошалело уставился на него, не в силах поверить, что кто-то мог решиться на такой отчаянный риск.
   — Так это был обман? — чуть не шепотом проговорил он. — И ты не Фарфалла?
   — Мое имя — Белларион.
   — Это имя мошенника, подлого и низкого предателя, который хитростью втерся ко мне в доверие. — Он взглянул за спину Беллариона, на улыбающегося Фачино. — Ты так воюешь теперь, Фачино?
   — Боже милосердный! — рассмеялся Фачино. — Вот уж не ожидал услышать болтовню о воинской чести из уст вероломного бандита! Зачти ему его нахальство, Белларион. Он твой пленник, но, будь он в моих руках, я бы взял за него никак не меньше пятидесяти тысяч дукатов. Пускай жители Лоди соберут деньги и узнают на собственной шкуре, каково благоволить к такому тирану.
   Виньяте исподлобья взглянул на Фачино, и его глаза злобно сверкнули.
   — Моли Бога, Фачино, чтобы тебе никогда не попасться мне в плен.
   Белларион крепко взял его за плечо.
   — Вы мне не нравитесь, мессер де Виньяте. Вы глупец, и мир только выиграет, если вы перестанете беспокоить его своим присутствием. И я могу оказаться не настолько скуп, чтобы ради выкупа, какой-то сотни тысяч дукатов, пренебречь своим долгом перед человечеством и не послать вашу голову миланскому герцогу, которого вы предали.
   Виньяте замер, раскрыв рот от смеси удивления и испуга.
   — Помолчите, прошу вас, — предупредил его Белларион. — То, что вы уже сказали, обошлось вам в лишние пятьдесят тысяч дукатов. Дерзость — непозволительная роскошь для пленника.
   Он повернулся к стоявшим тут же бургундцам и сказал:
   — Отведите его наверх, снимите доспехи и крепко свяжите.
   — Но зачем же вести себя со мной так по-варварски? Я ведь сдался вам, поклялся, наконец!
   — Поклялся! — рассмеялся ему в лицо Белларион. — Вы клялись и Джангалеаццо Висконти, но не успело остыть его тело, как вы повернули оружие против его сына. Я охотнее положусь на крепость веревки, чем на ваше слово, синьор.
   Он сделал знак бургундцам, и его рука при этом слегка дрожала.
   — Как только у такого Иуды язык повернулся назвать меня мошенником и предателем! — в сердцах проговорил Белларион, когда за Виньяте и бургундцами закрылась дверь.
   Фачино и Карманьола понимающе переглянулись — им показалось, что Виньяте нащупал его болевую точку. Но они даже не подозревали, что он совершенно равнодушно отнесся бы к этим эпитетам, если бы в тот момент не вспомнил о других устах, которые с не меньшим презрением произносили их.
   — Пусть тебя утешит выкуп, мой мальчик. Сто тысяч дукатов! Клянусь, тебя не упрекнешь в скромности, — рассмеялся Фачино. — Тебе чертовски повезло взять в плен Виньяте.
   — Действительно, это большая удача, — грубовато согласился Карманьола и повернулся к Фачино: — Итак, синьор, все завершилось благополучно, и…
   — Как, то есть, завершилось? — поспешил прервать его Белларион. — Все только начинается. И это была всего лишь прелюдия.
   — Прелюдия к чему?
   — К захвату Алессандрии, которая еще до рассвета будет нашей.
   — Ты ничего не сказал нам об этом, — недовольно нахмурился Фачино.
   — Мне казалось это само собой разумеющимся. Как вы думаете, для чего я соблазнил Виньяте совершить вылазку из Алессандрии с шестью сотнями солдат, надевших рубашки поверх доспехов, и обещал ему встречу еще с тремя сотнями бойцов, одетых подобным образом? Для того чтобы девятьсот или чуть больше всадников в рубашках поверх доспехов могли с триумфом въехать в предрассветных сумерках в Алессандрию, торжествующий гарнизон которой с радостью примет их.
   — Как ты смог додуматься до этого? — изумленно произнес Фачино, когда наконец обрел способность говорить.
   — А разве одно логически не вытекает из другого? Готовьтесь позавтракать сегодня в Алессандрии, синьор!
   И Фачино, знаменитый кондотьер, с уважением посмотрел на этого зеленого новичка в военном деле.
   — О Боже, мальчик мой! Ты далеко пойдешь. У Траво ты показал, на что способен в стратегии. Но это…
   — Стоит ли сейчас рассыпать дифирамбы? ^{note 88} — не дал ему закончить Белларион.
   Вскоре вся кондотта была готова к выступлению, и Фачино велел Беллариону лично возглавить отряд «белорубашечников», как он назвал их. Однако Белларион предложил Карманьоле занять его место.
   — Все лавры достанутся им, — напомнил ему Фачино. — А они по праву твои.
   — Я лучше уступлю их Карманьоле. Когда гарнизон обнаружит обман, в городе начнется рубка, а это дело мессер Карманьола знает лучше меня.
   — Мессер, вы чересчур великодушны, — сказал Карманьола.
   Думая, что над ним смеются, Белларион строго взглянул на него, но впервые Карманьола говорил с ним совершенно искренне.
   Последующие события разворачивались именно так, как и предполагал Белларион.
   Когда до рассвета оставалось совсем немного и окрестности Алессандрии окутала легкая дымка тумана, часовые с крепостных стен заметили приближающихся к городу всадников в белых рубашках. Был поспешно опущен мост и распахнуты ворота; всадники ворвались в город и заждавшиеся солдаты Виньяте приветствовали их восторженными восклицаниями, которые, однако, скоро сменились криками ярости и страха. Диверсанты смели стражу, овладели рычагами, приводившими в действие подъемный мост, и рассыпались по окрестным улочкам, прикрывая подступы к воротам. Теперь уже ни у кого из осажденных не оставалось сомнений в том, с кем они имеют дело, и в высоком рыцаре в доспехах, который руководил нападающими, многие узнали Франческо Бузоне Карманьолу.
   И вскоре в неверном свете занимающегося утра со стен крепости можно было увидеть другое войско, спешащее к Алессандрии: это готовились вступить в бой основные силы Фачино.
   Двумя часами позже, как и предсказывал Белларион, Фачино, его офицеры и графиня действительно садились завтракать в цитадели, и к этому времени в захваченном городе уже были восстановлены спокойствие и порядок.

Глава XVI. РАЗРЫВ

   Жарким августовским днем Белларион ехал через заливные луга, влажные и тучные, направляясь в Алессандрию из Сан-Микеле. На душе у него было тяжело, и причиной тому являлись недавно сделанные им печальные наблюдения, подкрепленные размышлениями философского характера о смысле и целях человеческой жизни. Мессер Белларион начинал приходить к выводу, что, отвергнув дорогу в Павию, к мессеру Хрисоларису, он упустил свой шанс. Более того, первый неверный шаг он сделал в тот момент, когда, понукаемый исповедуемой ям ересью — которая, как он понимал теперь, смогла вырасти только из его наивности и невежества, — он покинул монастырь в Чильяно. В монашеском укладе, при всех его возможных минусах, имелась хотя бы четкая определенность: бренное существование рассматривалось лишь с точки зрения подготовки души к встрече с Богом и переходу в вечность.
   По сравнению с этой грандиозной задачей разве заслуживали уважения цели, которые ставили перед собой упрямо борющиеся друг с другом люди, копошащиеся, как клубок земляных червей, и относящиеся к мирскому бытию так, словно оно будет длиться бесконечно долго?
   Так размышлял мессер Белларион, проезжая возле сверкавшей на солнце глади реки, в тени стройных тополей, устремившихся к лазурному, словно отполированному летнему небу, и, казалось, сама красота Божьего мира заставляла его испытывать еще большее презрение к людям, своими недостойными деяниями осквернявшими этот мир.
   Он миновал тополиную рощу и, выехав на равнину, увидел даму на белой лошади, чье появление отвлекло его от мрачных размышлений. Ее сопровождали сокольничий и два конюха в бело-голубых ливреях синьора Фачино Кане, графа Бьяндратского, который после данной ему герцогом Миланским отставки разорвал со всеми Висконти, и теперь по праву завоевания и по собственному волеизъявлению стал тираном Алессандрийским.
   Белларион охотно свернул бы на другую дорогу, как делал это всякий раз, когда успевал первым заметить графиню, но она уже окликнула его и, пока он с вынужденной покорностью приближался к ней, передала своему сокольничьему сидевшего у нее на запястье хищника и, отъехав на несколько шагов от слуг, обратилась к Беллариону:
   — Если ты едешь домой, Белларион, то нам по пути.
   Несколько смутившись, он, однако же, пробормотал вынужденные слова признательности, прозвучавшие, как на то и было рассчитано, натянуто и фальшиво.
   Они поехали вместе. Она говорила об охоте: о том, как удобно преследовать добычу на этой равнине, тянущейся иногда многие мили; о том, что сегодняшняя жара, наверное, заставила птиц держаться в зарослях и их поездка оказалась впустую, и о многом другом еще.
   Белларион, с отсутствующим видом, трусил рядом с ней, вполуха слушая ее болтовню, так что в конце концов она замолчала. Однако через некоторое время, искоса взглянув на него из-под длинных ресниц, она приглушенным голосом спросила:
   — Ты сердишься на меня, Белларион?
   Он вздрогнул, как от удара, но быстро справился с собой.
   — С чего вы взяли, синьора? — ответил он вопросом на вопрос.
   — В последнее время ты выглядишь таким чужим. Ты избегаешь меня с той же настойчивостью, с какой я ищу встречи с тобой.
   — Как я мог предположить, что вы ищете встреч со мной?
   — А разве ты не видел?
   — Я счел за лучшее не замечать.
   Она слегка вздохнула.
   — Ты хочешь сказать, что не в твоих привычках прощать.
   — Вовсе нет. Я не держу зла ни на одно живое существо, будь то мужчина или женщина.
   — Поистине небесное совершенство! Каково-то тебе приходится на земле!
   Однако она лишь на одно мгновение дала себе волю, и, показав когти, тут же спрятала их.
   — Нет-нет, прости, ради Бога, я не хотела смеяться над тобой. Но ты такой холодный и безмятежный. Наверное, поэтому ты и смог стать великим солдатом, как тебя уже стали называть. Но от этого тебя не станут любить больше, Белларион.
   — Я не припомню, чтобы добивался чьей-либо любви, — улыбнулся Белларион.
   — Даже женской?
   — Святые отцы велели избегать ее.
   — Святые отцы! Хм-м! — вновь вырвалось у нее. — Зачем только ты оставил своих отцов?
   — Именно этот вопрос я задавал себе, когда последний раз виделся с вами.
   — И ты не угадал ответ?
   — Нет, синьора.
   — Ты грубиян! — сурово отрезала она и натянуто рассмеялась.
   — А вы — жена синьора Фачино, — решился поставить точки над «i» Белларион.
   — Ага — в очередной раз поменяв интонацию, воскликнула она. — А если бы я не была женой Фачино? Что изменилось бы? — смело взглянула она ему в лицо, и, увидев ее страсть, он неожиданно почувствовал к ней жалость.
   — Трудно представить себе занятие более никчемное, чем задумываться о том, что стало бы с нами, если бы обстоятельства были иными, — с оттенком торжественности ответил он, глядя прямо перед собой.
   Она не ответила, и некоторое время они ехали молча.
   — Я думаю, ты простишь меня, если я объясню тебе кое-что, — наконец проговорила она.
   — Что именно? — поинтересовался он, заинтригованный ее неожиданными словами.
   — В ту ночь в Милане… когда мы последний раз говорили наедине… ты, наверное, подумал, что я слишком жестоко обошлась с тобой?
   — Не более жестоко, чем это принято в мире, где мужчины куда менее равнодушны к красоте, чем к понятию чести.
   — Я знаю, что только твоя честь заставляет тебя быть суровым со мной — сказала она и, протянув руку, коснулась его руки, лежавшей на луке седла. — Я понимаю тебя лучше, чем ты думаешь, Белларион. Как могла я сердиться на тебя тогда?
   — Вы казались сердитой.
   — Казалась, только казалась, поскольку это было необходимо. Ты ведь не знал, что за шпалерой ^{note 89}, закрывавшей дверь в соседнюю комнату, стоял Фачино.
   — Я тоже надеялся, что вы не знали об этом, — невозмутимо ответил Белларион.
   Она отдернула руку, словно обожглась; затем нахмурилась и прикусила губу.
   — Значит, ты знал! — воскликнула она, и ее голос выдавал ее чувства.
   — Шпалера слегка дрожала, хотя в комнате не было сквозняка. Это привлекло мое внимание, и я увидал мыски сапог синьора, высовывающиеся из-под нее.
   Ее лицо исказила гримаса злобы, и Белларион не мог не изумиться, как в одном существе могли сочетаться такая красота и такое бессердечие.
   — Когда… когда ты увидел: до того, как говорил со мной, или после?
   — Вы плохо думаете обо мне. Разве стал бы я так резко и откровенно разговаривать с вами, если бы вовремя заметил его сапоги?
   Но такое объяснение ничуть не смягчило ее.
   — Я надеялась услышать, что ты догадался об этом с самого начала.
   — Вы надеялись, что я окажусь последним трусом и спрячусь за женской спиной от праведного гнева ее мужа?
   Она не ответила, и он продолжил:
   — Мы оба обманулись в своих надеждах. Я тоже считал, что вы не подозревали о присутствии Фачино и говорили со мной от чистого сердца.
   Смысл его слов не сразу дошел до нее. А когда она все поняла, ее лицо залилось густой краской и в глазах заблестели непролитые слезы негодования и обиды. Однако когда она заговорила, ее голос звучал иронически, хотя и слегка дрожал.
   — Ты жесток ко мне, — с укоризной в голосе проговорила она. — Своим презрением ты сначала раздел меня донага, а затем облил грязью. Я была твоим другом, Белларион, — более, чем другом. Но отныне с этим покончено.
   — Синьора, если я оскорбил вас…
   — Да, оскорбил, — повелительно прервала она его. — А теперь слушай: отныне мне придется постоянно находиться рядом с синьором Фачино, но ты должен расстаться с ним.
   — Вы хотите, чтобы я оставил его службу? — недоверчиво спросил он.
   — Я прошу об этом… как об одолжении, Белларион. Ты сам довел наши отношения до такого состояния, что я не смогу ежедневно встречаться с тобой, не испытывая при этом унижения. Ты уйдешь, или, клянусь, я…
   — Лучше не клянитесь, — неожиданно вспылил он. — Только попробуйте угрожать мне, и я навсегда останусь с Фачино.
   Она моментально смягчилась. Несмотря на свою глупость, — а возможно, именно благодаря ей, — она умело пользовалась преимуществами своего пола.
   — О, Белларион, разве я угрожаю? Я прошу, я умоляю…
   — Вам лучше всего было бы помолчать, — резко осадил он ее. — Теперь я знаю, чего вы хотите… Но куда мне идти?! — воскликнул он, и, хотя вопрос был адресован скорее судьбе, чем ей, она поспешила ответить на него:
   — И ты еще спрашиваешь, Белларион? После Алессандрии слава о тебе гремит по всей Италии. Победы у Траво и в Алессандрии у всех на устах, их честь принадлежит тебе одному.
   — Фачино не откажешь в великодушии, — вставил он.
   — …и любой принц с радостью возьмет тебя на службу, в этом я уверена.
   — Да, в мире всегда найдется немало мест для тех, кого мы хотим прогнать, — с горечью произнес он, когда она закончила.
   После этого они замолчали и не проронили ни слова, пока не оказались вблизи стен Алессандрии.
   «Почему Фачино шпионил за нами в ту ночь в Милане? » — размышлял Белларион. Несомненно, отношения между ним и графиней уже тогда давали ему повод для беспокойства. Затем подозрения Фачино должны были утихнуть, но разве он мог быть уверен в том, что ему нечего опасаться в будущем?
   Беллариону стало не по себе. Своим теперешним положением, всем, что у него сейчас было, и самой жизнью он был обязан Фачино, его безграничной щедрости. А вместо того, чтобы отблагодарить его…
   — Ты решился, Белларион? — спросила она, когда они въезжали в город.
   — Я думаю, — серьезно ответил он, разрываясь между гневом, чувством долга по отношению к Фачино и странной жалостью, которую он испытывал к ней.
   Во дворе цитадели он помог ей спуститься на землю, и она вновь коснулась своими тонкими пальцами его руки.
   — Ты уедешь, Белларион, я знаю, — сказала она. — Ты тоже великодушен и не сможешь поступить иначе. Прощай, Белларион, и будь счастлив!
   Он склонился в поклоне, и его губы коснулись ее руки. Однако, выпрямившись, он увидел стоявшего в дверях Фачино; их взгляды встретились, и Беллариону показалось, что глаза Фачино чуть-чуть сузились.
   Со словами приветствия Фачино подошел к ним. Дружелюбно поинтересовался, как прошла охота, сколько фазанов добыла его супруга, куда она ездила и где встретилась с Белларионом. Но исподтишка наблюдавший за ним Белларион заметил, что сегодня он улыбался только одними губами.
   За ужином, который проходил, как обычно, в компании его офицеров и графини, Фачино был молчалив и задумчив и не проявил интереса даже тогда, когда Карманьола сообщил ему о прибытии из Милана большой группы гибеллинов, значительно пополнившей силы Фачино, которые тот собирал для борьбы с Малатестой и с Джанмарией.
   Вскоре после этого графиня удалилась, а за ней Фачино отпустил и своих капитанов — всех, кроме Беллариона. И, только оставшись с ним наедине, Фачино наконец-то решился заговорить о предмете, весь вечер не дававшем ему покоя.
   — Ха, мальчик мой! Я рад, что у вас с Биче опять хорошие отношения. Мне показалось, что в последнее время вы избегаете друг друга.
   — Я покорный слуга графини, так же как и ваш, синьор.
   — Я не сомневаюсь в этом, — согласился Фачино и налил себе вина из золотого кованого кувшина. Сегодня вечером, в неверном пламени свечей, он выглядел старым и уставшим. — Ей нравится твое общество, — продолжал он. — Знал бы ты, как однажды она взъелась на меня, когда я посылал тебя в Геную. Но, боюсь, ее придется еще раз обидеть.