— Нет, — неловко солгал он, — я этого не заподозрил.
   — А что же тогда? — все больше входя в роль, настаивала она.
   Но он не ответил ей, а лишь молча стоял и буквально сверлил ее своими лихорадочно горящими глазами.
   — Я не знаю! Ты расстраиваешь меня, Биче! — наконец воскликнул он и, тяжело ступая, вышел вон.
   Однако зародившиеся в душе Фачино подозрения не желали рассеиваться, и поэтому на следующий вечер он был мрачен и задумчив, сидя рядом со своей женой на банкете честь регента Монферрато маркиза Теодоро, маркиза Джанджакомо и его сестры принцессы Валерии, чей визит л результатом недавних интриг Габриэлло Марии. Окончательно убедившись в слабости положения Джанмарии, Габриэлло испытывал серьезные опасения, что, вне зависимости от исхода конфликта между Фачино и Буонтерцо, его победитель может оказаться серьезной угрозой герцогу. Ничуть не меньше беспокоило его и влияние, приобретенное в Милане гвельфами с делла Торре во главе, которое в последнее время усилилось настолько, что поползли слухи о скором браке между герцогом и дочерью Малатесты из Римини, считавшегося вождем всех гвельфов Италии. А несмотря на слабость характера, Габриэлло трудно было упрекнуть в отсутствии стремления укрепить трон своего брата и, вследствие этого, обезопасить свое собственное положение управляющего герцогством.
   Поэтому он предложил заключить союз между Джанмарией и другим могущественным гибеллином — правителем Монферрато маркизом Теодоро, старым другом и союзником его отца. Маркиз Теодоро, со своей стороны, был не прочь вернуть монферратской короне города Верчелли и Алессандрию, в свое время уступленные непобедимому Джангалеаццо, и давно облизывался на Геную, когда-то бывшую владением Монферрато. По его мнению, возвращение Верчелли и Алессандрии должно было стать одним из условий заключения союза, другим результатом которого явилось бы последующее отвоевание Генуи.
   Поэтому, когда Алипранди, посол Милана в Касале, вручил маркизу Теодоро письма от герцога, написать которые того подтолкнула ревность к Фачино и увещевания Габриэлло, он в ответ на них поспешил в Милан, захватив с собой племянника, от чьего имени он правил, и племянницу. Принцессе тоже отводилось важное место как в интригах Габриэлло, так и в планах регента: первый рассчитывал с ее помощью предотвратить гибельный для себя брак Джанмарии с дочерью Малатесты, а последний намеревался выставить супружеский союз Джанмарии и Валерии Монферратской необходимым условием для подписания договора с герцогом.
   Этим вечером, сидя за столом рядом с маркизом Теодоро и принцессой Валерией и исподтишка наблюдая за своим братом, Габриэлло вполне мог быть доволен тем, как начался визит высоких гостей. Все внимание Джанмарии сегодня было приковано к принцессе, и он буквально пожирал глазами белоснежную красоту ее лица, увенчанного короной каштановых, с золотым отливом волос. Он обращался только к ней, и в его поведении угадывалось желание нравиться и озадачивать, очаровывать и развлекать.
   Принцесса, однако, оставалась равнодушна к его усилиям, но это только распаляло фантазию герцога, и в конце концов он не мог не остановиться на предмете, который в эти дни был у всех на устах.
   — Вон там сидит Фачино Кане, граф Бьяндратский, — сообщил он ей, — самолюбивый выскочка, приписывающий себе победу, завоеванную для него чужими руками.
   — Но чьими же, как не его собственными, ваше высочество? — поинтересовался маркиз Теодоро.
   — Руками одного молокососа, которого он считал своим приемным сыном, — саркастически ответил герцог, делая акцент на последних словах, — некоего Беллариона.
   — Как вы сказали — Беллариона? — оживился регент.
   Принцесса в первый раз за весь вечер взглянула на ужасные черты лица Джанмарии, и тот, воодушевленный ее реакцией, поспешил продолжить:
   — Дело в том, что Фачино своей неосмотрительностью поставил армию на грань поражения и наверняка погубил бы ее, если бы этот малый, Белларион, не подсказал Фачино уловку, с помощью которой тому удалось поменяться ролями с Буонтерцо и буквально вырвать победу из рук последнего.
   — Уловку? — переспросила она, и Джанмария, обрадованный тем, что смог наконец-то привлечь ее внимание, во всех деталях рассказал ей о ходе битвы у Траво.
   — Ваше высочество совершенно справедливо назвали действия Беллариона уловкой, — заметила принцесса, когда герцог наконец замолчал. — Разве подобным деянием можно гордиться?
   Джанмария удивленно уставился на нее, а маркиз Теодоро громко рассмеялся.
   — Моя племянница романтична по натуре. Она любит читать поэтов и внушила себе, что война является чем-то вроде веселого рыцарского поединка, где противники добывают победу в честном бою и с одинаковыми шансами на успех.
   — Ну тогда, мадонна, — в свою очередь рассмеялся герцог, — вам наверняка будет приятно узнать, что этот плут вместе с сотней солдат удерживал брод против всей армии Буонтерцо до тех пор, пока его хитрость не завершилась полным успехом.
   — Неужели? — недоверчиво спросила она.
   — Но это еще не все. Он сложил свою голову в бою, и все его солдаты были беспощадно перебиты. Поэтому в среду в церкви Святого Амброджо будет исполнен реквием за упокоение души героя, который в глазах моего народа достоин занять в календаре место рядом со святым Георгием, vox populi, vox Dei note 79, — продолжал герцог, своей похвалой вовсе не намереваясь возвысить Беллариона, а скорее лишить лавров Фачино. — Мне кажется, они недалеки от истины; этот Белларион действительно был наделен необыкновенными способностями.
   И он с упоением принялся рассказывать ей о случае, который в Милане стали называть «чудом с собаками», при этом нисколько не стесняясь и не скрывая своего участия в нем.
   С трудом сдерживая отвращение, она все же заставила себя невозмутимо выслушать эту историю до конца, но когда он своей короткой, украшенной многочисленными кольцами и браслетами рукой тронул ее за запястье, она непроизвольно отдернула свою руку, словно от прикосновения змеи.

Глава X. РЫЦАРЬ БЕЛЛАРИОН

   Траурная месса за упокой души Беллариона так никогда и не была отслужена. В тот день, когда торжественный и печальный колокольный звон собирал верующих в церковь Святого Амброджо, у ворот города появился мессер Белларион собственной персоной в сопровождении Вернера фон Штоффеля, которого Фачино отправил на поиски его тела, и семидесяти швейцарцев, уцелевших из его отряда.
   Стража, однако, поначалу приняла их за банду мародеров, частенько тревоживших в те времена пригороды Милана, и отказалась впустить. И к тому времени, когда Беллариону все же удалось убедить стражников открыть ворота, слух о его появлении успел распространиться по всему городу. Толпы восторженных миланцев высыпали на улицы, встречая его, и из их приветственных восклицаний Белларион узнал о славе, которой был во многом обязан своей предполагаемой смерти.
   Колокола замолчали, поскольку мессу, естественно, пришлось отменить, и Белларион не без сожаления вздохнул об упущенной им редчайшей возможности поразвлечься, присутствуя на своем собственном отпевании.
   Наконец он добрался до Старого Бролетто и, пересекая двор Арренго, заметил вверху, на лоджии, самого герцога, стоявшего между высоким, одетым в черное делла Торре и архиепископом Милана в своем традиционном ярко-красном облачении. Рядом с архиепископом он увидел графиню Беатриче, опиравшуюся одной рукой о парапет, а другой рукой размахивавшую шарфом в знак приветствия.
   Словно эпикуреец note 80, Белларион наслаждался представшей перед его взором сценой, которую Фра Серафино совершенно справедливо назвал одним из многочисленных подарков судьбы, снискавших Беллариону прозвище счастливчика.
   Фачино лично проводил его в зал Галеаццо, названный в честь этого сына Маттео Висконти, который родился под пенье петухов; там Белларион предстал перед герцогом и многочисленными придворными, и на вопрос о том, каким образом ему удалось избежать смерти, он ответил так же просто и безыскусно, как объяснял Фачино чудо с собаками.
   Когда всадники Варалло форсировали брод, Белларион с семьюдесятью арбалетчиками находился внизу, неподалеку от подножия утеса. Убедившись в кровожадных намерениях солдат Буонтерцо, Белларион попытался спасти от гибели хотя бы тех людей, которые находились рядом с ним, и для этого воспользовался пещерой, случайно обнаруженной им на склоне утеса часом раньше, когда вел арбалетчиков на новую позицию. Пещера оказалась достаточно просторной, в нее вела узкая расселина, густо заросшая диким виноградом и жасмином.
   — Мы едва успели замаскировать вход в пещеру, как на вершине утеса появились всадники. Они, вероятно, решили, что те тридцать человек, которых они обнаружили в роще, и составляли весь отряд, который противостоял им. Всадники развернулись и ускакали, но только через три часа мы решились покинуть наше убежище. К нашему удивлению, противоположный берег оказался совершенно пустынным, и еще больше удивило нас появление Штоффеля, который сообщил нам о полном разгроме армии Буонтерцо и о богатой добыче, попавшей в руки Фачино.
   Затем он рассказал, как они попытались догнать армию Фачино, по, потерпев неудачу, решили самостоятельно вернуться в Милан, воспользовавшись дорогой через Пьяченцу. Однако едва они пересекли По, как Скотти велел задержать их на том основании, что они вошли в город без разрешения.
   Скотти было известно о результатах битвы, но одна битва далеко не всегда определяет исход всей кампании, поэтому им разрешили покинуть Пьяченцу только через два дня, когда стало известно, что Буонтерцо наголову разбит и заперся в Парме. Свое повествование Белларион закончил такими словами:
   — Я искренне рад, что мое своевременное прибытие предотвратило заупокойную мессу и исполнение реквиема по живому мертвецу.
   Его последние слова были встречены взрывом громкого смеха; не смеялись только двое: щеголеватый Франческо рзоне Карманьола, с кислой миной на лице взиравший на триумф этого выскочки, в котором он уже начинал видеть соперника, и принцесса Валерия, лишь утвердившаяся в своем мнении о Белларионе как о низком обманщике и почти уверенная в том, что вся эта история с воскрешением из мертвых была намеренно подстроена им с тем, чтобы извлечь из нее наибольшую выгоду.
   Габриэлло Мария подошел к Беллариону и пожал ему руку; сам герцог и делла Торре последовали его примеру, напыщенно провозглашая его Победителем при Траво.
   — Этот титул, синьор герцог, может принадлежать только синьору Фачино, — вежливо ответил Белларион.
   — Воистину, мессер, скромность украшает героя! — воскликнул делла Торре.
   — Еще в большей степени это должно относиться к синьору Фачино, который из присущего ему благородства преувеличил значение моего скромного успеха.
   Но его все же заставили выслушать изрядную толику лести, и прошло немало времени, прежде чем ему удалось улизнуть от этих придворных сикофантов note 81 герцога, всегда готовых подлизаться к человеку, которому благоволит их повелитель, и отправиться, как он собирался сделать с самого начала, в апартаменты Фачино.
   Он нашел там графиню, в одиночестве сидевшую на лоджии. При его появлении она вскочила со своего кресла и легко, словно паря над полом, поспешила ему навстречу.
   — Белларион! — воскликнула она, протягивая к нему руки, и тот, увидев, как зарумянились ее щеки и радостно заблестели глаза, почувствовал себя крайне неуютно.
   — К вашим услугам, синьора! — чопорно поклонился он.
   — Белларион! — вновь воскликнула она, на этот раз с легким оттенком упрека в голосе, и положила свои руки ему на плечи. — Как я оплакивала тебя! Я думала, что мое сердце разорвется от горя и я не переживу тебя. Почему же у тебя не нашлось иных слов, кроме «к вашим услугам», чтобы поприветствовать меня? Из какого теста ты сделан, Белларион?
   — А вы, синьора? Из какого теста сделаны вы сами? — с неожиданным гневом выпалил он и грубо стряхнул с себя ее руки. — О Боже! Осталась ли верность в этом мире? Только что герцог потчевал меня похвалой, которая в его устах звучала как предательство, как подлость по отношению к синьору Фачино. А что я вижу здесь? — все ту же измену, но которая бесконечно больнее ранит мое сердце.
   Она отпрянула от него, словно ее ударили, и отвернулась. Но в следующую секунду они вновь стояли лицом к лицу, и ее длинные узкие глаза превратились совсем в щелочки, что, надо сказать, ничуть не украшало ее.
   — Что ты имеешь в виду? Когда ты успел научиться солдафонству? — холодно проговорила она и неприятно рассмеялась, будто сделала неожиданное для себя открытие. — О, я вижу, вижу! Ты думал, что я… О, глупец! Надутый, тщеславный глупец! Что скажет Фачино, если узнает, как ты оскорбил меня своими гнусными измышлениями? Не зная, что ответить, он лишь ошеломленно глядел на нее.
   — Вы говорили, синьора, — горячо начал было он, пытаясь вспомнить слова, которыми она столько раз донимала его, но вдруг осекся и резко сменил тон. — Вы правы, синьора. Конечно, я — дурак. Вы позволите мне откланяться?
   Он сделал движение, собираясь уйти, но она не рассчитывала отпускать его, не сказав самого главного.
   — Что же такого я тебе говорила? Чем я вызвала столь дикие предположения? Призналась, что оплакивала тебя? Верно. Но я оплакивала тебя как мать, а ты… Ты решил… — она повернулась и устремилась назад, к лоджии. — Оставьте меня, мессер. Подождите синьора в другом месте.
   Не проронив ни слова, он ушел, но, как вскоре выяснилось, вовсе не для того, чтобы разыскать Фачино, поскольку сегодняшний день обещал быть для него на редкость насыщенным событиями.
   Едва переступив порог апартаментов Фачино, Белларион столкнулся с Габриэлло Марией, который, как оказалось, повсюду разыскивал его, чтобы проводить в Новый Бролетто, где собирались представители коммуны Милана, готовые выразить Беллариону свою благодарность.
   — Не надо мне благодарностей, которые я не заслужил, — угрюмо ответил он на приглашение Габриэлло.
   — Однако вам придется принять их: отказываться было бы крайне неприлично и оскорбительно для народа.
   И безродный, безымянный Белларион покорно поплелся за синьором Габриэлло Марией Висконти принимать уверения в любви и выражения в признательности от великого и славного города Милана. В огромном зале собраний дворца Раджоне он терпеливо выслушал восхваление своих выдающихся достоинств и описание замечательных подвигов, совершенных им, и с достойной подражания скромностью принял награду в десять тысяч золотых флоринов, назначенную ему советом коммуны. Другими словами, коммуна поровну разделила между ним и Фачино сумму, обещанную последнему за избавление города от угрозы нашествия армии Буонтерцо.
   После этого Габриэлло, подчиняясь решению совета, сопроводил Беллариона обратно в Старый Бролетто, где во дворе Арренго должна была состояться церемония его посвяшения в рыцари. Беллариона облачили в доспехи, подаренные ему Бусико, и Фачино, ходатайствуя за него перед Джанмарией, облаченным в красно-белую мантию, и всем миланским дворянством, объявил своего оруженосца, верой и правдой послужившего ему, достойным рыцарской акколады note 82. И когда Белларион поднялся с колен, сама графиня Бьяндратская, исполняя волю своего мужа, прикрепила золотые шпоры к сапогам новоиспеченного рыцаря.
   Затем ему предложили выбрать герб, и он объявил, что остановится на одном из вариантов герба Фачино: серебряная голова собаки на лазурном поле.
   В заключение герольд объявил, что завтра в замке Порто-Джовия состоится рыцарский турнир, где мессер Белларион получит возможность доказать всем, что заслуживает почестей, которых сегодня удостоился.
   Однако подобная перспектива меньше всего воодушевила его, получившего лишь элементарные навыки владения оружием во время своего ученичества в Аббиатеграссо. Особенно его настроение упало после того, как Карманьола вразвалочку подошел к нему и, наигранно-дружелюбно улыбаясь, предложил скрестить копья в поединке с новоявленным рыцарем.
   — Вы делаете мне честь, мессер Карманьола, — улыбаясь, столь же фальшиво ответил Белларион.
   Он заметил, как сверкнули глаза Карманьолы, и, когда церемония закончилась, поспешил разыскать Штоффеля, дружеские отношения с которым у него особенно укрепились после битвы у Траво.
   — Скажите мне, Вернер, вы когда-нибудь видели Карманьолу на турнирной арене?
   — Всего однажды, год назад, в замке Порто-Джовия.
   — Ха! Держу пари, он выглядел как здоровенный неуклюжий бык.
   — Верно, но он и нападал как бык и победил всех, с кем ему довелось в тот день встретиться. Помнится, он сломал бедро синьору Дженестре.
   — Н-да! — задумчиво покачал головой Белларион. — Завтра он хочет сломать мою шею. Я прочитал это в его взгляде.
   — Он хвастун, — сказал Штоффель, — и однажды поплатится за это.
   — Что, к сожалению, произойдет не завтра.
   — Значит, вы встречаетесь с ним? — озабоченно спросил Штоффель.
   — Так, по крайней мере, считает он. Но ни в коей мере не я. У меня есть предчувствие, что завтра меня свалит приступ лихорадки, — результат тяжелых испытаний, перенесенных мною на обратном пути из Траво.
   — Вы боитесь? — строго посмотрел на него Щтоффель.
   — Конечно.
   — И вы готовы признаться в своих страхах?
   — Для этого требуется мужество, и бояться вовсе не означает быть трусом; жизнь полна парадоксов, Вернер.
   — После Траво я не сомневаюсь в вашем мужестве, — рассмеялся Штоффель.
   — Там у меня оставался шанс на выигрыш, которого, увы, нет здесь, и если бы я принял вызов Карманьолы, меня следовало бы назвать не храбрецом, а дураком. Я не люблю ломать кости, но еще меньше мне нравится ронять свою репутацию. Мне хочется сохранить то, что я приобрел сегодня, а разве я сумею сделать это, если меня сбросят с лошади на глазах у всех?
   — Вам не откажешь в расчетливости, мессер!
   — В этом разница между мной и Карманьолой, который является всего лишь превосходным солдатом. Каждому — свое, Вернер, и скольких бы рыцарских званий меня ни удостоили, я не намерен появляться на арене. Именно по этой причине завтра я останусь в постели.
   Однако этим же вечером ему чуть было не пришлось отказаться от столь благоразумного решения.
   После приема в зале Галеаццо герцог давал банкет; Беллариону было велено появиться там, и глаза всех придворных обратились на него, когда он подошел к герцогу, чтобы засвидетельствовать ему свое почтение. Действительно, его высокая фигура выглядела весьма впечатляюще в великолепной, до пола, мантии из голубого бархата, украшенной по краям горностаевым мехом и перехваченной в талии поясом из кованого золота. Белларион потратил немало усилий, чтобы выдержать весь свой наряд в бело-голубых тонах, характерных для его геральдического знака: на нем была серебристо-белая туника, видневшаяся из-под распахнутой на груди мантии, чулки с белыми и голубыми вертикальными полосами, и даже сетка из тонких серебряных нитей, охватывающая его густые черные волосы, была усеяна сапфирами.
   Обменявшись несколькими словами с герцогом, затем с делла Торре и с архиепископом, Белларион неожиданно оказался лицом к лицу с принцессой Валерией, о присутствии которой в Милане он даже не подозревал.
   В первую секунду он был настолько ошеломлен, что напрочь забыл о возданных ему почестях и о своем новом положении и вновь почувствовал себя дерзким безродным выскочкой, случайно затесавшимся среди знати.
   Но в следующий момент он взял себя в руки и, шагнув к ней, поклонился с ленивым достоинством.
   Ее щеки слегка порозовели, и она сделала движение, словно собиралась уйти, и с ее губ сорвалось одно-единственное слово: «Нахал».
   — Синьора, я благодарен вам за подсказку. Теперь я знаю, каким будет мой девиз: «Фортуна благоволит нахальным».
   — Фортуна действительно благосклонна к вам, — не удержалась она от ответа. — Вы явно преуспеваете, мессер.
   — Божьей милостью, мадонна.
   — Божьей ли? Мне кажется, куда в большей степени благодаря вашей ловкости.
   — Какой же ловкости, мадонна?
   — Вы сами легко ответите на свой вопрос, если вспом ните о деяниях Иуды Искариота. Но не забывайте, как он кончил note 83.
   Она повернулась и на этот раз непременно ушла бы, если бы резкость тона, которым он произнес следующие слова, не остановила ее:
   — Мадонна, ваш упрек несправедлив по отношению к тому, кто служил вам всеми имевшимися в его распоряжении средствами.
   Ее глаза гневно сверкнули.
   — Значит, служа мне, вы шпионили за мной, предавали меня и в конце концов убили бедного Энцо Спиньо? Теперь у меня не осталось никаких иллюзий насчет вашей службы, — с горечью в голосе закончила она.
   — О Боже! — задумчиво произнес он, убедившись, что она сделала именно такие выводы, которых он опасался, — Да вас переполняют иллюзии, мадонна. Вспомните, я предупреждал вас, что умозаключения не самая сильная ваша сторона.
   — О, низкий шут! Вы хотите сказать, что не убивали Спиньо?
   — Разумеется, я убил его.
   — Значит, вы не отрицаете этого? — изумилась она, никак не ожидая услышать от него признание.
   — Нет, конечно; зачем оставлять вас в неведении? А знаете, почему мне пришлось пойти на это? Потому что он шпионил за вами по приказу вашего дяди и предал бы вас и вашего брата в первый же удобный момент.
   — Спиньо? — негодующе воскликнула она. — Как вы смеете говорить такое о Спиньо, который был самым верным и храбрым из всех моих друзей! Если существует на свете высшая справедливость, то вы поплатитесь за его смерть.
   — Ну уж только не по этой причине, мадонна! Судью в Касале ведь не случайно заинтриговало то обстоятельство, что глубокой ночью, когда все слали, одни мы с графом Спиньо оказались бодрствующими и одетыми. Возможно, вы помните ту ложь, которую тогда с таким трудом проглотил суд, но хотите ли вы знать правду?
   — Я не стану слушать того, кто только что признался во лжи и в убийстве.
   — Увы, все это я совершил, служа неблагодарной синьоре. Но слушайте же. — И он вкратце рассказал ей о том, что произошло в ту ночь в доме Барбареско.
   — И вы хотите, чтобы я поверила вам? — с явной насмешкой в голосе произнесла она, когда он закончил. — Эта история только лишний раз свидетельствует не в вашу пользу. Кем бы ни был граф, но он пришел спасти вас от неминуемой гибели, а вы вместо благодарности зарезали его.
   Белларион в отчаянии заломил руки.
   — О, почему же вы всегда делаете столь поспешные выводы? Ну хорошо, считайте меня кем угодно, но вы должны согласиться со мной хотя бы в том, что я действовал не ради собственной выгоды. Судите лучше по результатам. Я убил графа Спиньо ради вашей же безопасности. Будь у меня другие цели, неужели я промолчал бы о них на суде?
   — Слова проходимца оказалось бы недостаточно, чтобы обвинить людей нашего положения.
   — Но ведь для того, чтобы обвинителем не стал Спиньо, мне и пришлось убить его. Неужели это не понятно?
   — Мне понятно другое: вы убили Спиньо только потому, что он раскусил ваш предательский замысел. И ответьте мне еще на один вопрос: вы уверяли меня, что для ушей маркиза Теодоро назвались сыном Фачино Кане, однако в действительности не являлись им. Вы и сейчас утверждаете это?
   — Нет, вовсе нет, — чуть менее уверенно ответил он.
   — Быть может, и самого синьора Фачино вам удалось ввести в заблуждение?
   Не дожидаясь ответа на свою издевку, она нанесла главный удар:
   — Что ж, с вашими-то способностями симулировать в такое вполне верится. Особенно если вспомнить фарс с воскрешением из мертвых, когда вы сделали все возможное, Чтобы вас сочли погибшим у Траво и прославили как героя.
   — О какой позор! — негодующе воскликнул он.
   — Разве ваша хитрость не вознаграждена рыцарским званием? Интересно будет посмотреть на вас завтра, на арене, где вам предстоит доказать, что вы достойны его.
   С этими словами она удалилась, оставив его зализывать раны, которым не скоро предстояло зажить. И когда графиня Беатриче, прохаживаясь по залу под руку со своим мужем, остановилась возле него, от ее наблюдательного взгляда не укрылась произошедшая в Белларионе перемена.
   — Ты что-то побледнел, Белларион, — злорадно заметила она, намекая на его продолжительную беседу с принцессой.
   — В самом деле, синьора, я себя неважно чувствую.
   — Ты, случайно, не заболел? — заботливо спросил Фачино.
   — Пустяки, — ответил Белларион, проводя рукой по лбу. — Думаю, сказывается недавнее переутомление.
   — Тебе следует пойти лечь в постель, мой мальчик. — Я как раз и подумываю об этом.
   Он позволил Фачино убедить себя в необходимости беречь свое здоровье и незаметно ушел с банкета. Однако его отсутствие за столом привлекло всеобщее внимание, и на другое утро никто не удивился, когда стало известно, что внезапный приступ лихорадки не позволит ему принять участие в рыцарском турнире в замке Порто-Джовия.