Сабатини Рафаэль. Морской ястреб

   Под его тяжелым взглядом Розамунда медленно опустила голову и скрылась за занавесом.

Глава 20. ПОСЛАНЕЦ

   Остаток дня Розамунда провела в каюте, терзаясь тревогой, которую в немалой степени усилило то, что за это время Сакр аль-Бар ни разу не зашел к ней. Наконец, под вечер, не в силах справиться с волнением, она снова вышла из каюты, но увидела, что ее появление на палубе более чем некстати.
   Солнце уже зашло, и команда галеаса, простершись ниц, предавалась вечерней молитве. Розамунда инстинктивно отступила назад и, скрывшись за занавесом, стала ждать. Когда молитва закончилась, она осторожно раздвинула занавес и заметила справа от себя Асада в окружении Марзака, Бискайна и нескольких офицеров. Она поискала глазами Сакр аль-Бара и вскоре увидела, как он своей размашистой, слегка раскачивающейся походкой идет по проходу следом за двумя помощниками боцмана, раздающими гребцам скудную вечернюю пищу.
   Неожиданно он остановился около Лайонела и грубо обратился к нему на лингва-франка, которого молодой человек не понимал. Он говорил нарочито громко, чтобы каждое его слово было слышно на юте.
   — Ну что, собака? Подходит ли пища галерного раба для твоего нежного желудка?
   Лайонел поднял на него глаза.
   — Что вы сказали? — спросил он по-английски.
   Сакр аль-Бар наклонился, и все наблюдавшие за этой сценой заметили злое и насмешливое выражение его лица. Он, разумеется, тоже заговорил по-английски, но, как ни напрягала Розамунда слух, до нее доносился лишь неразборчивый шепот. Тем не менее, видя лицо корсара, она ни на секунду не усомнилась в истинном, как ей казалось, значении его слов. Однако догадки Розамунды были далеки от действительности. Злобно-насмешливое выражение его лица было всего лишь маской.
   — Я хочу, чтобы там, наверху, думали, будто я ругаю вас, — говорил Сакр аль-Бар. — Заискивайте, огрызайтесь, но слушайте. Вы помните, как мы мальчишками добирались от Пенарроу до мыса Трефузис?
   — Что вы имеете в виду?
   На лице Лайонела появилось его всегдашнее выражение злобной подозрительности. Как раз то, что и было нужно Сакр аль-Бару.
   — Мне надо знать, способны ли вы и теперь проплыть такое расстояние. Если «да», то вы могли бы найти более аппетитный ужин на судне сэра Джона Киллигрю. Вы, наверное, уже слышали, что «Серебряная цапля» стоит на якоре в заливе. Сумеете ли вы доплыть до нее, если я предоставлю вам такую возможность?
   Лайонел с неподдельным изумлением посмотрел на корсара.
   — Вы издеваетесь надо мной? — наконец спросил он.
   — О нет, для этого я нашел бы другой повод.
   — А разве не издевательство предлагать мне свободу?
   Сакр аль-Бар расхохотался — на сей раз он действительно был не прочь поиздеваться. Он поставил левую ногу на упор перед скамьей и облокотился о колено. Его лицо оказалось совсем рядом с лицом Лайонела.
   — Свободу? Вам? — спросил он. — Силы небесные! Вы всегда думаете только о собственной персоне. Потому-то вы и стали негодяем. Свободу — вам! Клянусь Богом! Неужели, кроме вас, мне не для кого желать свободы? А теперь слушайте. Я хочу, чтобы вы доплыли до судна сэра Джона и сообщили ему, что здесь стоит галеас, на борту которого находится Розамунда Годолфин. Я забочусь о ней. А вы — если вы сейчас утонете, я пожалею лишь о том, что сэр Джон ничего не узнает. Ну как, согласны? Для вас это единственный шанс, разумеется кроме смерти, расстаться со скамьей галерного раба. Хотите попробовать?
   — Но каким образом? — недоверчиво спросил Лайонел.
   — Я спрашиваю: вы согласны?
   — Если вы мне поможете, то да.
   — Хорошо. — Сакр аль-Бар наклонился еще ниже. — Постарайтесь получше сыграть свою роль. Встаньте и ударьте меня. Все, кто на нас смотрит, конечно, подумают, что я довел вас до отчаяния. Когда я отвечу на ваш удар — а бить я буду сильно, чтобы не возникло никаких подозрений, — вы свалитесь на весло и притворитесь, будто потеряли сознание. Остальное предоставьте мне. Ну! — громко сказал он и со смехом выпрямился, делая вид, что собирается уходить.
   Лайонел, не теряя времени, выполнил наставления брата. Он вскочил и, подавшись вперед насколько позволяла цепь, изо всей силы ударил Сакр аль-Бара по лицу. Никому и в голову не пришло заподозрить подвох. Гремя цепью, он опустился на скамью под испуганными взглядами гребцов, видевших его отчаянный поступок. Все заметили, как Сакр аль-Бар пошатнулся от удара. Вскрикнув от удивления, Бискайн бросился к перилам, и даже в глазах Асада зажегся интерес при виде столь необычного зрелища — не так часто галерный раб нападает на корсара. С яростным ревом Сакр аль-Бар вскинул кулак и, словно молот, обрушил его на голову Лайонела.
   Сознание молодого человека помутилось, и он упал на весло. Сакр аль-Бар вновь занес кулак.
   — Собака! — прорычал он, но, заметив, что Лайонел лежит без чувств, опустил руку.
   Он отвернулся и хриплым голосом позвал Виджителло и его помощников, те мгновенно прибежали.
   — Снять цепь с этой падали и бросить ее за борт, — последовал суровый приказ. — Это послужит уроком для остальных. Пусть эти вшивые собаки знают, что ждет мятежников. За дело!
   Один из людей Виджителло бросился за молотком и зубилом. Вскоре он вернулся, над палубой прозвенело четыре резких удара по металлу, после чего Лайонела стащили со скамьи и бросили в проходе. Он пришел в себя и стал умолять о пощаде, словно его действительно собирались утопить.
   Бискайн посмеивался; паша одобрительно наблюдал за происходящим; Розамунда дрожала всем телом, задыхалась и едва не лишилась чувств от ужаса. Она увидела, как помощники боцмана поволокли отбивающегося Лайонела к правому борту и без малейшей жалости и сочувствия, точно мешок тряпья, выбросили в море. Она услышала леденящий душу крик, всплеск от падения тела и в наступившей тишине — смех Сакр аль-Бара.
   Розамунда застыла на месте, охваченная порывом отвращения к отступнику. Ее мысли путались, и ей пришлось сделать немалое усилие, чтобы более или менее спокойно обдумать новое проявление бессмысленной жестокости, приведшее корсара к братоубийству. Теперь она окончательно убедилась, что все это время он обманывал ее и что его клятвы были самой обыкновенной ложью. Не в его характере раскаиваться в содеянном зле. Покамест она не могла разгадать его истинные намерения, но нисколько не сомневалась, что этот человек способен преследовать лишь самые низменные цели. Это открытие потрясло Розамунду; она забыла обо всех грехах Лайонела, и его страшная смерть отозвалась болью и сочувствием в ее сердце.
   — Он плывет! — вдруг закричали на баке.
   Сакр аль-Бар был готов к этому.
   — Где, где? — крикнул он и бросился к фальшборту. Кто-то показал в сторону выхода из бухты. Корсары кинулись к борту и стали всматриваться в сгущающуюся темноту, стараясь разглядеть голову Лайонела и едва заметные круги на воде, говорившие о том, что он действительно плывет.
   — Он хочет выбраться в открытое море, — громко сказал Сакр аль-Бар. — Далеко он и так не уплывет, но мы поможем ему сократить путь.
   Он схватил со стойки у грот-мачты арбалет, вставил стрелу и прицелился, но вдруг опустил оружие.
   — Марзак! — позвал корсар. — Вот мишень, достойная тебя, о принц стрелков!
   Стоя рядом с отцом на юте, Марзак тоже следил за пловцом, чьи очертания быстро таяли во мгле. Он с холодным презрением посмотрел на Сакр аль-Бара, но не ответил. В толпе корсаров раздался смех.
   — Что же ты медлишь? — подначивал его Сакр аль-Бар. — Бери арбалет.
   — Поторопись, — заметил Асад, — а то не попадешь. Его уже почти не видно.
   — Чем труднее задача, тем дороже победа, — добавил Сакр аль-Бар, желая выиграть время. — Сто филипиков, Марзак, за то, что ты не попадешь в эту голову и с трех выстрелов. Я же утоплю его с одного. Принимаешь пари?
   — Ты никогда не был настоящим правоверным, — с достоинством возразил Марзак. — Пророк запрещает биться об заклад.
   — Торопись! — крикнул Асад. — Я уже с трудом различаю его. Стреляй!
   — Ха, — последовал надменный ответ, — отличная мишень для моих глаз. Я еще ни разу не промахнулся, даже в темноте.
   — Тщеславный хвастун, — усмехнулся Марзак.
   — Это я-то?
   И, выстрелив в темноту, Сакр аль-Бар увидел, как стрела ушла в сторону от пловца.
   — Попал! — крикнул он. — Голова скрылась под водой.
   — По-моему, я вижу его, — сказал кто-то.
   — Во тьме глаза обманывают тебя. Виданное ли дело, чтобы человек плыл со стрелой в голове?
   — Точно, — вставил Джаспер, стоявший рядом с капитаном. — Он исчез.
   — Слишком темно, ничего не разглядеть, — сказал Виджителло.
   — Ну что ж, убит или утонул.., так или иначе — с ним покончено, — проговорил паша и отошел от фальшборта.
   Сакр аль-Бар повесил арбалет на стойку и медленно поднялся на ют. Между темными лицами нубийцев белело лицо Розамунды, При приближении корсара она повернулась к нему спиной и вошла в каюту. Горя нетерпением все рассказать, корсар последовал за ней и приказал Абиаду зажечь лампу. Когда каюта осветилась, они посмотрели друг на друга; он заметил необычайное возбуждение Розамунды и сразу догадался, в чем дело.
   — Чудовище! Дьявол! — задыхаясь, проговорила Розамунда. — Господь накажет вас. Сколько бы мне ни осталось прожить, я сама буду молить его покарать вас за ваши злодеяния. Убийца! Зверь! Как глупа я была, поверив вашим лживым клятвам, поверив в вашу искренность! Теперь же вы доказали мне, что…
   — Что оскорбительного для себя вы находите в том, как я обошелся с Лайонелом! — прервал ее Сакр аль-Бар, немного удивленный подобной горячностью.
   — Оскорбительного! — с прежним высокомерием воскликнула Розамунда. — Слава Богу, не в вашей власти оскорбить меня. Но я благодарна вам за урок, который помог мне избавиться от заблуждений и открыл глаза на ваше низкое притворство. Теперь я вижу, чего стоят ваши клятвы. Но я не приму спасение из рук убийцы. Впрочем, вы вовсе и не намерены спасать меня. Скорее всего, — продолжала она в исступлении, — вы принесете меня в жертву каким-то своим гнусным целям. Но я расстрою ваши планы. Само небо за меня, и, уверяю вас, у меня хватит мужества.
   Розамунда застонала и закрыла лицо руками.
   Корсар смотрел на Розамунду, и на его губах блуждала едва заметная горькая усмешка. Он прекрасно понимал ее состояние, понимал и то, что крылось за туманной угрозой разрушить его планы.
   — Я пришел, — спокойно сказал он, — сообщить вам, что он благополучно избежал опасности, и рассказать, в чем состоит данное ему мною поручение.
   В голосе корсара звучали такая несокрушимая сила и такая спокойная уверенность, что Розамунда невольно подняла на него глаза.
   — Разумеется, я говорю о Лайонеле, — объяснил он. — Сцена, происшедшая между нами — удар, обморок и прочее, — была от начала до конца разыграна, как и стрельба из арбалета ему вдогонку. Предлагая Марзаку пари, я тянул время, чтобы Лайонел отплыл подальше и никто не мог разглядеть во тьме, попала в него стрела или нет. Сам я стрелял мимо. Сейчас он огибает мыс и скоро передаст мое сообщение сэру Джону. Когда-то Лайонел был отличным пловцом. Вот то, что я хотел сообщить вам.
   Розамунда довольно долго молча смотрела на него.
   — Вы говорите правду? — наконец едва слышно спросила она.
   Сакр аль-Бар пожал плечами.
   — По-видимому, вы никак не можете привыкнуть к мысли, что мне незачем лгать вам.
   Розамунда опустилась на диван и тихо заплакала.
   — А я-то.., я думала, что вы…
   — Иначе и быть не может, — сурово проговорил корсар. — Вы всегда верили всему самому хорошему обо мне.
   С этими словами он резко повернулся и вышел из каюты.

Глава 21. ИДУЩИЙ НА СМЕРТЬ

   С тяжелым сердцем Сакр аль-Бар покинул Розамунду, оставив ее наедине с раскаянием. Она осознала свою несправедливость. Чувство вины переполняло ее; только им она мерила теперь все свои прежние поступки. Картины далекого и совсем недавнего прошлого настолько перемешались и исказились в ее измученной душе, что ей представилось, будто все горестные события, о которых повествует настоящая хроника, были плодом ее собственных грехов, и прежде всего подозрительности.
   Всякое искреннее раскаяние влечет за собой горячее желание искупить вину. И Розамунда не была исключением. Если бы Сакр аль-Бар не покинул ее так внезапно, она бы на коленях стала умолять простить ей все, что он перенес из-за ее упрямого нежелания понять его, и каяться в собственной низости и бездушии. Но поскольку справедливое негодование заставило его уйти, ей не оставалось ничего другого, как сидеть на диване, размышляя о случившемся и придумывая слова, в которых она изольет свою мольбу, как только он вернется.
   Но час проходил за часом, а он все не шел. И вдруг, как гром среди ясного неба, Розамунду поразила страшная мысль. В любую минуту корабль сэра Джона Киллигрю мог напасть на них. Терзаясь раскаянием, она ни разу не подумала об этом. Теперь же ее словно осенило, и душу ее объял невыразимый страх за Оливера. Если начнется бой и он падет от руки англичан или пиратов, которых он предал ради нее, то он умрет, так и не услышав ее исповеди, не узнав о ее раскаянии, так и не простив ее.
   Была уже почти полночь, когда Розамунда, не в силах более сносить муки ожидания, поднялась с дивана и неслышно подошла к выходу. Она осторожно раздвинула занавес и, сделав шаг, чуть не наткнулась на чье-то тело, лежавшее у порога. Едва не вскрикнув от испуга, она наклонилась и в слабом свете фонарей, горящих на грот-мачте и поручнях юта, увидела спящего сэра Оливера. Не обращая внимания на застывших на своем посту нубийцев, Розамунда медленно и бесшумно опустилась на колени. В ее глазах стояли слезы благодарности и удивления. Ее глубоко тронуло, что человек, которому она не доверяла, о ком судила столь превратно, даже во сне защищает ее собственным телом.
   Рыдание Розамунды прервало чуткий сон Оливера. Он сел, и его смуглое бородатое лицо оказалось совсем рядом с сиявшим белизной лицом Розамунды. Их взгляды встретились.
   — Что случилось? — шепотом спросил Оливер.
   Розамунда, почему-то испугавшись его вопроса, поспешно отодвинулась. В ту самую минуту, когда случай предоставил ей возможность осуществить то, ради чего она пришла, она чисто по-женски постаралась скрыть свои чувства.
   — Как вы думаете, — неуверенно проговорила она, — Лайонел уже добрался до сэра Джона?
   Оливер посмотрел в сторону дивана, на котором спал паша. Под навесом все было тихо, к тому же вопрос был задан по-английски. Он встал и, протянув Розамунде руку, помог ей подняться. Затем он знаком попросил ее вернуться в каюту и последовал за ней.
   — Волнение не дает вам заснуть? — В голосе Оливера звучали одновременно и вопрос, и утверждение.
   — Наверное, — ответила Розамунда.
   — Напрасно. Сэр Джон снимется с якоря только в самую глухую ночь, чтобы иметь больше шансов застать нас врасплох. Здесь недалеко; кроме того, выплыв из бухты, Лайонел мог добраться берегом до траверса корабля. Не беспокойтесь, он сделает все как надо.
   Розамунда села на диван, избегая его взгляда, но когда свет лампы упал на ее лицо, сэр Оливер заметил на нем следы недавних слез.
   — Когда появится сэр Джон, начнется сражение? — помолчав, спросила она.
   — Скорее всего — да. Как вы, наверное, слышали, мы окажемся в такой же западне, в какую Дориа поймал Драгута при Джерби, с той разницей, что хитрый Драгут сумел улизнуть со своими галерами; нам же это не удастся. Мужайтесь, час вашего освобождения близок, — Он замолчал, и, когда заговорил снова, голос его звучал мягко, почти робко:
   — Я молю Бога, чтобы потом эти несколько дней казались вам всего лишь дурным сном.
   Розамунда молчала. Она сидела, слегка сдвинув брови, погруженная в свои мысли.
   — Нельзя ли обойтись без сражения? — наконец спросила она и тяжело вздохнула.
   — Вам нечего бояться, — успокоил ее Оливер. — Я приму все меры для вашей безопасности. Пока все не закончится, каюту будут охранять несколько человек, которым я особенно доверяю.
   — Вы не так меня поняли, — сказала Розамунда, подняв на него глаза. — Вы думаете, я боюсь за себя? — Она опять помолчала и быстро спросила:
   — А что будет с вами?
   — Благодарю вас за этот вопрос, — печально ответил Оливер. — Меня, без сомнения, ждет то, чего я заслуживаю. И пусть это случится как можно скорее.
   — О нет! Нет! — воскликнула Розамунда. — Только не это!
   И она в волнении поднялась с дивана.
   — А что еще остается? — с улыбкой спросил сэр Оливер. — Разве можно пожелать мне лучшей участи?
   — Вы будете жить и возвратитесь в Англию. Истина восторжествует, и правосудие свершится.
   — Существует только одна форма правосудия, на которую я могу рассчитывать. Это правосудие, отправляемое с помощью веревки. Поверьте, сударыня, у меня слишком дурная слава и я не могу надеяться на помилование. Уж лучше покончить со всем этой ночью. Кроме того, — в голосе его послышалась печаль, — подумайте о моем последнем предательстве. Ведь я предаю своих людей, которые, кем бы они ни были, десятки раз делили со мной опасности и не далее как сегодня доказали, что их верность и любовь ко мне куда как сильнее верности самому паше. Разве я смогу жить после того, как отдал их в руки врагов? Возможно, для вас они — всего-навсего бедные язычники, для меня же они — мои морские ястребы, мои воины, мои доблестные соратники, и я был бы последним негодяем, если бы попытался избежать смерти, на которую обрек их.
   Слушая страстную речь сэра Оливера, Розамунда наконец поняла то, что прежде ускользало от нее, и ее глаза расширились от ужаса.
   — Такова цена моего освобождения? — в страхе спросила она.
   — Надеюсь, что нет, — ответил сэр Оливер. — Я кое-что придумал, и, быть может, мне удастся избежать этого.
   — И самому тоже спастись? — поспешно спросила она.
   — Стоит ли думать обо мне? Я все равно обречен. В Алжире меня наверняка повесят. Асад об этом позаботится, и все мои морские ястребы не спасут меня.
   Розамунда снова опустилась на диван, в отчаянии ломая руки.
   — Теперь я вижу, какую судьбу навлекла на вас, — проговорила она, — Когда вы отправили Лайонела к сэру Джону, вы решили заплатить своей жизнью за мое возвращение на родину. Вы не имели права поступать так, не посоветовавшись со мной. Как могли вы подумать, что я пойду на это? Я не приму от вас такой жертвы. Не приму! Вы слышите меня, сэр Оливер!
   — Слава Богу, у вас нет выбора, — ответил он. — Но вы слишком спешите с выводами. Я сам навлек на себя такую судьбу. Она — не более чем естественный результат моей бездумной жестокости по отношению к вам, расплата, которая должна настигнуть всякого, кто творит зло.
   Оливер пожал плечами и спросил изменившимся голосом:
   — Возможно, я прошу слишком многого, но не могли бы вы простить меня за все те страдания, что я причинил вам?
   — Кажется, мне самой надо просить у вас прощения, — ответила Розамунда.
   — Вам?
   — За мою доверчивость, которая и была всему виной. За то, что пять лет назад я поверила слухам, за то, что я, не прочтя, сожгла ваше письмо и приложенный к нему документ, подтверждавший вашу невиновность.
   Сэр Оливер ласково улыбнулся Розамунде.
   — Если мне не изменяет память, вы как-то сказали, что руководствовались внутренним голосом. Хоть я и не совершил того, что вменяется мне в вину, ваш внутренний голос говорил вам обо мне дурно; и он не обманул вас — во мне мало хорошего, иначе и быть не может. Это ваши собственные слова. Но не думайте, что я вспоминаю их, чтобы укорить вас. Нет, я просто осознал их справедливость.
   Розамунда протянула к нему руки.
   — А если.., если бы я сказала, что осознала, насколько они несправедливы?
   — Я бы отнесся к вашему признанию как к последнему утешению, которое вы из жалости предлагаете умирающему. Ваш внутренний голос не обманул вас.
   — Ах, нет же! Он обманул меня! Обманул!
   Но разубедить сэра Оливера оказалось не так-то просто. Он покачал головой, лицо его было печально.
   — Порядочный человек, несмотря ни на какие искушения, не поступил бы с вами так, как поступил я. Сейчас я это хорошо понимаю — так люди в свой последний час начинают понимать высший смысл многих явлений.
   — Но почему вы так стремитесь к смерти? — в отчаянии воскликнула Розамунда?
   — О нет, — ответил он, мгновенно возвращаясь к своей обычной манере, — это смерть стремится ко мне. Но я встречу ее без страха и сожаления, как и подобает встречать неизбежное — как подарок судьбы. Ваше прощение ободрило и даже обрадовало меня.
   Розамунда порывисто взяла Оливера за руку и заглянула ему в лицо.
   — Нам нужно простить друг друга, Оливер, вам — меня, мне — вас. И раз прощение приносит забвение, забудем то, что разделяло нас эти пять лет.
   Оливер, затаив дыхание, смотрел на бледное, взволнованное лицо Розамунды.
   — Неужели мы не можем вернуться к тому, что было пять лет назад? К тому, чем мы жили в то время в Годолфин-Корте?
   Посветлевшее было лицо Оливера постепенно угасло и казалось серым и измученным. Грусть и отчаяние туманили его глаза.
   — Согрешивший да пребудет в своем грехе, и да пребудут в этом грехе многие колена его. Двери прошлого навсегда закрыты для нас.
   — Пусть так. Забудем о прошлом, начнем все с начала и постараемся возместить друг другу все, что за эти годы мы потеряли по собственной глупости.
   Сэр Оливер положил руки на плечи Розамунды.
   — Моя дорогая, — прошептал он, тяжело вздохнув. — О Боже, как мы могли быть счастливы, если бы… — Он замолчал и, сняв руки с ее плеч, неожиданно резко закончил:
   — Я становлюсь слезливым. Ваше сострадание растопило мое сердце, и я чуть было не заговорил о любви. Но, право, не мне говорить о ней. Любовь там, где жизнь. Она и есть жизнь, тогда как я… Moriturus te salutat! ^{note 33}.
   — О нет, нет! — Дрожащими руками Розамунда вцепилась в его рукав.
   — Слишком поздно, — проговорил сэр Оливер. — Никакой мост не соединит края пропасти, которую я сам разверз. Мне остается только броситься в нее.
   — Тогда я тоже брошусь в нее! — воскликнула Розамунда. — По крайней мере, мы сможем умереть вместе.
   — Это безумие! — с жаром возразил он, и по быстроте ответа можно было судить, насколько тронули его слова Розамунды. — Чем это поможет мне? Неужели вы захотите омрачить мой последний час и лишить смерть ее величия? О нет, Розамунда, оставшись жить, вы окажете мне гораздо большую услугу. Вернитесь в Англию и расскажите обо всем, что вы узнали. Лишь вы одна можете вернуть мне честь и доброе имя, открыв правду о том, что заставило меня стать отступником и корсаром. Но что это? Слышите?
   Ночную тишину нарушил громкий крик:
   — Вставайте! К оружию! К оружию!
   — Час пробил, — сказал сэр Оливер и, бросившись к выходу, откинул занавес.

Глава 22. КАПИТУЛЯЦИЯ

   В проходе между рядами спящих гребцов слышались быстрые шаги, и вскоре на ют взлетел Али, который на закате сменил Ларока на вершине холма.
   — Капитан! Капитан! Господин мой! Вставайте, иначе нас захватят! — кричал он.
   Люди просыпались, на палубе началось движение, и вскоре все были на ногах. На баке кто-то громко кричал. Полог, за которым спал паша, раздвинулся, и из-за него вышли Асад и Марзак. Навстречу им спешили Бискайн и Османи, со шкафута бежали Виджителло, Джаспер и несколько перепуганных корсаров.
   — Что такое? — спросил паша.
   — Галеон снялся с якоря и выходит из залива, — задыхаясь, сообщил Али.
   Паша зажал бороду в кулаке и нахмурился.
   — Что бы это значило? Неужели они узнали о нашей стоянке?
   — А иначе зачем им среди ночи сниматься с якоря? — спросил Бискайн.
   — Действительно, зачем? — проговорил Асад и обратился к сэру Оливеру, стоявшему у входа в каюту. — А что скажешь ты, Сакр аль-Бар?
   Сакр аль-Бар пожал плечами и подошел к паше.
   — Что я могу сказать? Ты, видно, хочешь знать, что нам теперь делать? Нам остается только ждать. Если они узнали, что мы находимся в бухте, то мы попали в хорошую западню, и этой же ночью с нами будет покончено.
   Если во многих, кто слышал ответ Сакр аль-Бара, его ледяное спокойствие пробудило тревогу, то Марзака оно повергло в ужас.
   — Да сгниют твои кости, прорицатель бедствий! — крикнул он и добавил бы что-нибудь еще, если бы Сакр аль-Бар не заставил его замолчать.
   — Что написано, то и сбудется, — громовым голосом объявил он.
   — Воистину так, — поддержал корсара Асад, как истинный фаталист ухватившись за это последнее утешение. — Если мы созрели для руки садовника, то садовник сорвет нас.
   Бискайн, в отличие от паши не склонный к фатализму, предложил более решительный план.
   — В своих действиях мы должны исходить из предположения, что нас действительно обнаружили, и, пока не поздно, выйти в открытое море.
   — Но тогда предполагаемая опасность превратится в явную, и мы сами устремимся ей навстречу, — вмешался перепуганный Марзак.
   — Ты ошибаешься! — воскликнул Асад, вновь обретший былую уверенность. — Хвала Аллаху, пославшему нам такую тихую ночь! Ветер спал, и мы сможем на веслах пройти десять лиг, пока под парусами они пройдут одну.