Наденька находилась где-то посредине. Хорошенькая, быстрая, смешливая блондиночка была симпатична и педагогам и сокурсникам. Как-то легко она сдавала все предметы, не проявляя ни к какому из них особого рвения, как-то просто и легко собирала взносы, когда выбрали профоргом, и очень просто умела собрать ребят на субботник, когда выбрали комсоргом. Ей нравилось, что ее поддерживают - она не отказывает, не обещает и не подводит потом... и само собой получалось, что на все общественные посты выбирали и назначали ее... Сначала она, как и все, отнекивалась, потом постепенно то ли привыкла, то ли какой то внутренний голос поддакивал и понукал ее -- она уже не представляла себе, как жить без этого: чтобы не огранизовывать, собирать, командовать... Она перестала отказываться даже для виду, потом уже сама искала себе "общественную нагрузку". Ее ценили наверху. Она, как представитель студенчества, запросто могла попасть к Секретарю парткома, Ректору, похлопотать за кого-то, добиться успеха, и ребята ее тоже ценили за это. Очень важно было в своей среде иметь защитника, заступника, человека, который мог помочь в отношениях с властями -- проблем у каждого во время обучения возникало много...
Как-то на третьем курсе ее вызвали в партком и издалека завели разговор о вступлении в партию. По опыту было известно, что многие, особенно"творческие личности" с большой неохотой даже разговаривали на эту тему, а райком требовал "омоложения рядов" -- это был важный показатель в работе парторганизации. Наденька покраснела, но даже не застеснялась и не стала кокетничать -- согласилась серьезно и обдуманно. Она сказала, что это очень правильно, что старшие ей доверяют, потому что, когда это произойдет, ей легче станет "работать с молодежью". Эти точные формкулировки, которые не требовали объяснений, очень ей нравились -- облегчали жизнь. Они ей казались такими емкими и проверенными десятилетиями, что смешно было ими не пользоваться, да и в современных книгах, которые ей приходилось читать, правда не много, было совершенно то же самое. А раз пишут в книге, значит, это правильно, - это она усвоила еще со школы. Ведь "книга -- источник знания"! Разве не этот лозунг висел у них в школе во всю стену прямо при входе.
Работа у нее получалась. Она с удовольствием выполняла теперь уже партийные общественные пооручения, охотно докладывала на заседаниях Партбюро, чем интересуется молодежь, о чем беседует вне лекций, в домашнем кругу... она ничего такого не говорила... все молодые. Все влюбляются, некоторые даже женятся... она и не могла ничего другого сказать, потому что не слышала. При ней о другом не говорили -- она не обманывала. Сама она не влюблялась, хотя иногда завидовала сокурсницам. Подруг у нее не было. Только школьные, но они виделись редко. Однажды ее делегировали на творческий семинар молодых руководящих работников культуры, т. е. таких же, как она сама. Семинар проходил три дня за городом в прекрасном доме отдыха. То что она увидела там в первый же вечер после трудового дня повергло ее в крайнее изумление... ни одного трезвого лица... все парами разбрелись по комнатам, в которых жили, по укромным закоулкам. Девушка, с которой ее поселили, спросила ее, с какого часа по какой ей нужен номер, чтобы поделить время. Она сначала не поняла, а потом покраснела и сказала, что никуда вечером не собирается, и новоявленной подруге стоило большого труда уговорить ее сходить в конференц зал, там показывали новый фильм в девять часов... и об этом сеансе она вспоминала с ужасом и отвращением, потому что в темноте к ней подсаживались разные люди, от которых несло винными парами, настойчиво интересовались, почему она одна, не скучает ли и не хочет ли провести вместе вечерок... а иногда и клали руки ей на такие места...
Следуя установленной морали, она считала слово "секс" ругательным, а отношения с мужчинами до женитьбы вообще противозаконными... когда группа ребят вернулась из Чехословакии, где была по студенческому обмену, и они рассказывали, как там живут сверстники, больше всего ее поразило, что у них такая традиция: прожить несколько лет вместе парню и девушке, прежде чем жениться, и если они решат, что подходят друг другу, тогда уж сыграть свадьбу...
Сама она была твердо уверена, что с ней такого никогда не случится. На Октябрьский праздник две школьные подруги пригласили ее за город на дачу на три дня. Она сначала отказалась, как же может она не пойти на демонстрацию! Но потом ей так захотелось! Вдруг. Непонятно почему. Она отпросилась, сказала, что все организовала и явку обеспечила, и транспоранты распределены -- кто нести будет, кто соберет, кто сдаст... а ей, мол, надо к бабушке в деревню обязательно съездить...
На даче было хорошо. Тихо. Старый дом поскрипывал и вздыхал сам по себе. Листья, высушенные ветром и прихваченные морозом, трещали под окном, печатая разные походки... они поздно сидели, говорили с подружками обо всем... мальчики так трогательно ухаживали за ними. Она приехала одна, но, как обычно, с парой оказались все... поздно все разошлись по комнатам, дом был большой, принадлежал старому большевику с начала тридцатых. Большевика потом расстреляли, теперь здесь только летом жили потомки реабилитированного ветерана, которым и вернули этот благоустроенный рай... она осталась в большой комнате, где они сидели за столом... последней убирала со стола, освободив хозяйку Оленьку... Юрик вызвался ей помочь... вынес мусор и скатерть помог сложить, и стол сдвинуть... и спокойной ночи пожелал... она уже натянула пижамку, погасила свет, когда он вернулся -- забыл очки. Они их искали вместе. Нечаянно коснулись друг друга. Наконец, нашли... он уже уходил, когда вернулся обратно от двери: "Можно я вас поцелую на ночь"? Целовал он сладко и не робко, будто привычно... сначала в щеку, потом... Наденька только подумала: "Как хорошо"! Юрик оторвался на секунду от ее губ и произнес это вслух... она вспыхнула. Юрик почувствовал это и тихонько, будто выдохнул: "Сейчас еще лучше будет! " и Наденька поймала себя на том, что подумала сама именно то же самое... "Может, еще лучше будет"?...
Три ночи Юрик не выходил из ее комнаты... читал стихи на память... угощал вином... и учил... "Откуда ты все это знаешь? " -- Спросила его Наденька, когда они под утро лежали уже совсем сморенные усталостью и смотрели на сереющее окно с сожалением. Им все было мало... но впрок нельзя ни наесться, ни напиться...
"Учительница была хорошая. " -- Совершенно не стесняясь, ответил Юрик. "Учительница? Твоя учительница? " -- Наденька даже задохнулась. "Нет. Я не так выразился. А ты не ревнуй. Это давно было, во-первых, а, во-вторых, в каждом деле должны быть наставники, как учит нас партия... " Он хмыкнул...
"Наставники?! " -- Нет, Наденька была возмущена. "Ну, все так живут. Не в кустах же детей находят. Табуретку делать и то учат, а тут человека -- это ведь непростая работа, правда? Бесценный человеческий опыт... " -- Он придвинулся к ней, и она снова, как при первом поцелуе, отметила только: "Я же то же самое подумала"! -- и не отодвинулась, а повернулась к нему и ласково улыбнулась...
За эти праздники Наденька сильно повзрослела. Юрик уехал в мореходку, где учился на четвертом курсе. Наденька теперь все праздники справляла с теми же подружками и не обижалась, когда они спрашивали, пригласить ли для нее кого-нибудь для пары...
Ее теперь коробило не то, что вечером в доме отдыха, а несоответствие пуританских речей с тем, что было на самом деле. Она вдруг заметила это, и теперь эта соринка торчала в глазу и не мешала видеть, а обостряла зрение на все остальное...
Дома родители молились на нее, они чувствовали, что она правильно и властно входит в жизнь...
В свои двадцать два она уже знала, где что и как достать, где подзаработать удачно и честно... она была привлекательна, и со стороны казалась простоватой и беззаботной -- не дурочка, но так...
На самом деле после встречи с Юрой она почувствовала совсем другой интерес к жизни и другой ее вкус, и теперь сознательно искала, как успешнее добиться желаемого: положения в обществе и всех отсюда вытекающих благ для сытой жизни... ее вела не покорность судьбе девочки--простушки, ее вел расчет и обостряющаяся интуиция...
Когда же она сама поняла, что ради чего-то большого и необходимого ей готова заплатить самой дорогой ценой ( ну, разумеется не бросаться на амбразуру), она очень удивилась, что так спокойно и без всякого стыда сжилась с этой неожиданно открытой мыслью... ее образование было окончено. Базовое. А шлифовка, как известно, идет всю жизнь...
По мере своего взросления и более тесного общения со старшими коллегами "товарищами" она понимала, на чем держится эта власть - на том уровне, на каком ей было доступно, - "номенклатура" великое слово, которое, очевидно, вмещало больше, чем все остальные, в русском языке. Это было посильнее, чем бояре или дворянство, помощнее, чем капиталисты, а главное точнее и, как ей казалось, прочнее -- вечнее... бояре давно прекратили свое существование, дворян отменил пролетариат, и он же создал номенклатуру -- вечного руководящего, самовозрождающегося и самодостаточного лидера, в то время, как капитализм "загнивал", переходил в последнююю свою стадию, а там уж рукой подать и до светлого будущего...
Но она, как и все ее коллеги, получала возможность "отовариться" импортной дубленкой, пить растворимый, империалистами приготовленный кофе, а не бурду по 6 р., слушать музыку на импортном магнитофоне и доставать японский, невиданной гарантии на 20 лет, телевизор...
Первая же поездка за границу в ГДР открыла ей еще очень многое, о чем даже не говорили, никто и никогда, но что ей очень понравилось... и пиво, и подарки, и обмененные не по курсу рубли на марки...
На работу она вышла с хорошим дипломом и на хорошее место, а через полгода перешла в отдел культуры райисполкома, оттуда в райком....
Толечка ее тоже оказался будущим моряком... это ее рассмешило в первый день знакомства... она правда не объяснила своему новому знакомому, что ее так развеселило... это знакомство было первым ее отступлением от программы, которая сложилась сама собой -- она влюбилась! Да так влюбилась, как описывалось в романах! Он был красив, старше ее на год и жил тоже на Черном море, как и прежний ее моряк. Она летала к нему на субботу и воскресенье -это было так романтично, так ново, так не по-нашему... а когда возник вопрос о женитьбе, она использовала свои связи и знакомства и перевела его в свой город -- не поехала к нему.... больше того, смогла устроить в управление, и он уже смог теперь работать на загранрейсах, как представитель управления... но здесь при оформлении вышла заминка... его анкета... отец был репрессирован... правда, потом реабилитирован, но... попадают же сволочные управленцы... мол, мало ли что, береженного бог бережет, и все такое... она снова приложила усилия и включила все более расширяющиеся связи... вот, когда засияла звезда номенклатуры... -- все сработало безотказно... Толечка поехал старпомом, т. е. тоже номенклатурной единицей по Северному морскому пути... плыть все равно где, а там большие надбавки...
Жизнь казалось устоялась... пока в поле ее "надсмотра" не попали театры. Что-то зашевелилось в ней, пробудилось... юношеская неудовлетворенность снова сталкивала к романтике... она стала завидовать богемным актрисам, выкраивающим копейки на воротник, но готовым пропадать день и ночь в своем любимом театре...
она, побывав на банкетах после премьер, стала приглядываться к звездам...
приглядываться только -- не примериваться... она завидовала их беспечной речи, свободе общения, простоте выражения желаний... она презирала середнячков, подобострастных и подстраивающихся, ненавидела независимых толкователей собственных идей, которые не понимали, что есть слово "нельзя" -- и все! Нельзя! Не пойдет. Не состоится. Не увидит света. Не будет выпущено. Не... и она завидовала им, потому что они так верили в то, что говорили сами и придумывали сами. Она же произносила то, что нужно и так, как нужно...
В это самое время появился Павел Васильевич. Этот ее поразил тем, что на сцене у него все было вкусно и ловко -- не придерешься... она у него приняла уже три спектакля и всегда могла ими козырнуть: "А у меня!... " И билетики у нее просили достать на эти спектакли.... после третьей премьеры все и началось... Пал Силыч был в ударе! Спектакль получился, банкет удался, машину она отпустила -- зачем шоферу знать, когда она уйдет из театра. Ушла она поздно. Под утро. Сначала Павел Васильевич провожал ее домой по ночному городу -- она жила недалеко в центре, потом они вернулись в театр -- он обещал ей сказочное зрелище: пустой зал с горящим на сцене дежурным светом, голоса из портьер, шорохи закулисных дебрей, отсветы по потолку в старом кабинете от проезжающих по проспекту машин, когда сидишь на старом кожаном видавшем немало диване и смотришь вверх мимо старинной хрустальной люстры...
Она даже сама не поняла, как это случилось... Толи давно не было, больше полугода, наверное, она соскучилась по мужской ласке, или просто забыла, что замужем -- пили долго и крепко...
И вдруг она затосковала. Именно после этого. Она всегда мечтала быть на виду, наверху... она тащила мужа, но его верх был -- верхом волны в шторм, а выпивать он любил в кругу друзей и не на виду... Павел Васильевич другое дело -- он честолюбив и способен на многое, еще молод и уже заявил о себе -она может, толкая его, взлететь высоко. Она мечтала о театре? Она будет не только в нем -- над ним! И, если она не формулировала этого так цинично откровенно, то несомненно именно так думала или, вернее, подразумевала, сойдясь с ним... он ради карьеры будет слушаться, а она знает, как рулить. Она уже знала очень многие рычаги и кнопки. Она уже стала номенклатурой, потому что умела ими управлять, а эти рычаги и кнопки приведут в движение любой механизм -- главное, уметь управлять ими -- посредниками! Наука управления. Управленческий аппарат. Руководящая роль...
Надежда Петровна готова была пожертвовать всем ради своих амбиций. Она чувствовала, как всякий хищник, ту единственную секунду необходимую для прыжка, когда охота наверняка будет удачной!
Никто теперь не мог ей помешать в этом -- она любого могла убрать с пути. Автора, друга Павла Васильевича, она сумела нейтрализовать. Он досаждал ей, и она пока не могла точно сформулировать, чем. Пока надо было его отодвинуть, использовать и отодвинуть -- она это сделала. Но неожиданным препятствием оказался сам П. В. Вот этого она не ожидала и очень огорчилась. Но не в ее правилах было отступать
-- надо было понять, кто виноват, а там: "если враг не сдается -- его уничтожают! " Это же тоже не ее выдумка -- это писатель вывел такую формулу... здорово! Она ею непременно должна воспользоваться!..
Автор не знал ее настолько - он решал проще. Это что же: он должен идти к ней в дом и присутствовать при сцене.... то ли "Иван Грозный убивает своего сына", то ли "Не ждали"?.. сюжеты переполняли его... только одного он не мог представить: как войти в ее дом! Зачем? Что общего у него с ней?! И вообще -- с какой стати Пал Силыч его впутывает в свои дела... он никогда не знал границы, этот друг-режиссер... не знал меры, совместимости, и понятие "неудобно" -- это не для него. Где сцена? Где жизнь? Все вместе. Впремешку. Удобно все, что хорошо ему! Нет. В дом к ней он не пойдет. В нейтральном месте встречаться и говорить на громких тонах -- а так будет, он знал, - это уж и вовсе глупо. Чтобы потом слухи ползли по городу? Все все видят и слышат... а Павел Васильевич просто с ума сходил...
- Слушай, Паша, а ведь она права! Не в том, кто лучше, кто хуже
-- это извини... но с какой стати ей на вторых ролях-то... никакая баба не захочет... а тут еще, ты уж извини, "партия, наш рулевой", - нет. Я вас мирить или приспосабливать друг к другу не буду -- как хочешь... у них своя мораль... своя идеология...
- Какая мораль? Какая идеология?
- Я не мастер критиковать правящую.... Мммм... это все... - он покрутил рукой в воздухе, чтобы не произносить слова...
- Ну, и что же мне делать...
- Совета спрашиваешь, или интересуешься моим мнением?
- Мнением...
- Ты так легко женщин меняешь. Тебе в самый раз это сделать именно сейчас...
- Шутишь...
- Нет. И постарайся найти б/п...
- Ты никогда не был пошляком, Ав...
- Сейчас тем более... посиди в зале... ты же это всегда делаешь на своих постановках... посиди в зале.... один.... и посмотри на все, что происходит из зала, а не со сцены... как ты это умеешь... может быть, я не прав... тебе что-то другое стало дороже... и еще оглянись назад... там тоже женщина, которую ты сам выбирал...
- Как я устал. -- Павел Васильевич не стеснялся быть самим собой, может быть, лишь перед одним человеком на свете, и именно поэтому так ждал от этого разговора какого-то магического результата...
- За все платить надо.
- Верно. Давай напьемся? Девок подцепим... надо как-то прервать эту полосу... схожу с ума...
- Нет.
- Свинья ты. Тебе есть куда идти...
- Перестань... ты за юбкой никогда человека рассмотреть не мог...
есть ведь люди -- коллекционеры по натуре. Я не из них. Извини. Домой он спешил так, словно у него кончалась увольнительная. Татьяна, взглянув на него, сразу спросила:
- Новую пьесу разрабатывали с другом?
- Таня! Он бросился перед ней на колени, обхватил ее руками и ничего не говорил -- только крутил головой, будто втискиваясь в нее, чтобы совсем спрятаться от мира...
- Ревнуешь... к прошлому? К тому, что было? - Спросила она и наклонилась над ним. Он поднял лицо и долго смотрел в ее глаза.
- Нет! Я об этом никогда не думал. Это... это откуда-то из другого мира... если бы ты была безгрешной, это бы была не ты... да и кто сказал, что такое грех... я не судья... ты... ты самая... ты самая во всем... Таня!
- А я бы хотела... - пауза была долгой, безысходной...
- Чего? -- Он не выдержал. Отодвинулся от нее, чтобы лучше рассмотреть, и стал подниматься...
- Отделиться от прошлого... уехать, может быть, далеко... но от него разве уедешь... и ты захочешь ли за мной тащиться... тебе нужны медные трубы... ты... ты другой...
- Мне? Медные трубы?
- Не спорь. Блестящие. Ослепительные. Только, может быть, ты заметишь на них и мое отражение...
- Ты слишком умная для меня. Я ведь живу чувствами. Даже сюжет ведет не расчет, а чувство... а ты знаешь секрет понимания, как твои образы воспримет чужой глаз и мозг... ты умеешь рассчитать это... перспективу... я преклоняюсь перед тобой... обожаю тебя... и боюсь...
- Меня???
- Нет. Всех, кто вокруг тебя. Хищников... раньше не боялся... а как стал не один... боюсь... они могут разлучить нас... это все глубже внедряется в меня...
- Дурачок... помнишь: "Они любили друг друга так долго и нежно, а в мире ином друг друга они не узнали"... или что-то вроде этого... не бойся... это же очень просто: отнять можно только то, что снаружи... другое - никому не удавалось... я не могу тебе запретить ничего... и советовать не хочу... не потому... что... но, знаешь, что... не ходи больше к Пал Силычу... нет, нет, не потому, что ты, может, подумал... и то, что я тебе скажу тоже не потому, что я тебя очень люблю. Очень. Навсегда. Я это знаю... просто... это правда: не теряй на него время. Он мужик хороший... но это не для тебя... ты больше весишь, понимаешь, не теряй время... не знаю, зачем и куда торопиться, но... тебе, вообще, никто не нужен... может, только твой Сукин... но ему тоже никто не нужен... штучным -- никто не нужен... и не бойся... страх ржавит сердце...
в словах потом вылезет... а за меня не бойся... я умею верить... и прощать умею... - она положила свою ладошку ему на щеку... большой палец спрятался за мочку его уха, от взгляда зеленых влажных глаз становилось необъяснимо легко... и он вдруг почувствовал, что они плывут, плывут над всем этим миром, и он далеко внизу все мельче, мельче... сливаются все предметы и становятся плоскими, и шум уже не долетает, а это разноцветное лоскутное одеяло, образовавшееся у них на глазах, уже притягивает совсем по-другому, как мягкий теплый ковер, на который хочется опуститься... вместе... утонуть совсем друг в друге... и он почувствал, что теряет равновесие, уткнулся лицом в ее рыжую гриву, вдохнул ее запах... глубоко... еще...
еще... и мысли перестали существовать... остались одни ощущения счастья и необыкновенной легкости полета...
Снова разведка
- Я поеду на разведку, - сказал Слава.
- Нет.
- Наташа, что значит "нет"?
- Я столько тебя ждала, столько раз сама ходила в разведку за тобой, что один не поедешь -- мне все равно, куда, что... -- но с тобой. Поедем вместе. Время -- не бесконечное пространство, как думают очень многие. Оно и не бесстрастное нечто -- иначе трудно объяснить, почему стремительность его существования вдруг сменяется стойким нежеланием двигаться и меняться... вообще, стоит только поверить или убедить себя, убедиться, что время одушевлено, что оно не составная окружающего мира, а твоя производная, как, например, черта характера, и твоя жизнь изменится... единственное условие в этой раскладке: его нельзя отменить совсем, как невозможно не дышать, не думать... когда время становится частью тебя, оно перестает быть чужим... в этом секрет всех счастливых людей. Это лежит в основе любой веры. Уверенности. Достоинства. ............................................................................................................. ..............................................................................................................
Наташа больше не спрашивала, куда и зачем они идут в разведку. Едут. Теперь Слава уверенно шел по знакомому поселку. Опять мимо сгоревшей синагоги (за прошедшее время тут ничего не изменилось), где он чуть задержался взглядом на заброшенном участке... по улице, поворот, поворот, еще раз налево и... здесь он остановился, взялся рукой за штакетину, почему-то подумал, что она должна хорошо звучать, как пластинка ксилофона -любил он в детстве пробежаться мимо забора с палочкой в руках и слушать разговор штакетин...
Наташа стояла за спиной, и лицо ее не выражало ни тревоги, ни беспокойства, ни удивления -- зачем они сюда притащились, и чем этот поселок лучше, чем их...
Слава снова поднял чемодан и толкнул им приоткрытую калитку. На скрип в окне показалась мужская голова, видно было, как взлетели вверх руки, и почти сразу же открылась входная дверь на крылечко. В это время Слава стоял на предпоследней ступеньке -- они оказались с Соломоном одного роста. Старик уткнулся в Славино плечо, обхватил его руками и похлопывал по спине... потом оторвался, перевел взгляд на стоявшую внизу на земле Наташу и долго качал головой:
- Теперь я понимаю, что ты так долго не женился, бохер, - найти такую... - он не знал, как сказать, - ... ээээ
- Жену! -- Подсказал Слава
- Жену! Жену, я понимаю... красавицу!.. Нет. Тут дело не в том... вы больше, чем красавица... Знаешь, - обратился он к Славе, - я тебе скажу: с ней таки можно идти в разведку, аф а лунге ерн... простите, на долгие годы... ну, я старый и ненормальный -- разве можно стоять и терять время?!. Заходите! Заходите и все! Я даже и не гадал, что когда-нибудь хоть одна родная душа переступит порог этого дома... потому что этих душ нет на свете. -- Обратился он к Наташе. -- И вот этот мальчик опять устроил мне такой праздник... А... чем же я буду вас угощать? -- вдруг огорчился Соломон и посмотрел на часы -- открыт ли еще магазин...
- А ничего не надо, - возразила Наташа, у нас все с собой -- мы будем вас угощать, ладно?
После долгого молчания Соломон говорил, говорил, он должен был стольким поделиться со Славой! Наташа давно спала в соседней комнатке, а они никак не могли оторваться от беседы. Слава умел слушать... Соломон любил говорить, да и жизнь его складывалась так, что он теперь пользовался любой возможностью общения. Он возвращался в мир. Или он создавал мир заново. Он нарезал крупными ломтям свое время и прожитое, и завтрашнее. В нем исчезла скупость в проявлениях чувств -- она сменилась своей противоположностью: щедростью. Он сам не знал, сколько и чего в нем хранится, сколько накопилось того, что может кому-то еще пригодиться, и он так искренне удивлялся этому, что располагал к себе любого. Наташа спала. Слава впитывал тысячи подробностей жизни старика, а через них строил картину происходящего.
Бежали часы. Ветер торопился и пыхтел и сопел от усталости, свистел проколотым, разорванным нутром. Звезды лениво моргали, и холст неба не спешил показать, каков его цвет на самом деле, и на какой серой, невзрачной подложке, на самом деле, расположилась вся красота мира, воспеваемая романтиками десятков веков...
Правда. Что же такое правда? Сукин слушал в полуха и запоминал слова Соломона навсегда. Даже правильнее было бы сказать, что не запоминал, а закладывал в память и в нужную минуту мог, прошерстив все, что говорил старик, вытащить из нужной ячейки как раз то, что подходило к случаю. У его памяти не было сбоев, поэтому он и выжил. Он всегда невольно прокручивал все возможные варианты ситуации, потому что все в мире повторялось уже миллиарды раз, а вот воспользоваться этим умели только единицы, и Слава был один из немногих...
Ударило стекло, будто гонг перед рассветом в зоне... много он наслушался этих звуков у себя в поселке... ветер - везде ветер.... только разные звуки и тайны он разносит окрест в разных местах... а когда доведется ему залететь не в свой край, начинает бесится от боли увиденного и услышанного... тогда случаются ураганы и смерчи... тогда штормит и сушит...
"Как все быстро меняется. Как улетает век... за половину перевалил... и жизнь перевалила... за половину... за три четверти... за черту, где каждый шаг на минном поле... спит женщина, за которую я теперь в ответе... этот старик привязан ко мне, и, значит, и за него я в ответе... а может быть, и еще за кого-то, кого непременно встречу и не оттолкну и не пройду мимо... так мы и тянем, тянем помимо воли чужой и власти чужой саму Жизнь... один за одного... не за всех, а за одного... за всех это ни за кого... я за старика, за Наташу... а он за меня и тот парень, что приходил к нему... тот тоже за него... что за парень... доброхот?... или очки набирает... зачем?... - Да слушаю я, Соломон, слушаю... это вам спать пора, а мне что поделается -- я ж привычный... ночь для таких, как я, время подходящее, привычное и желанное... настоящая... не в переносном смысле... когда темно... и звезды ведут не потому, что возбуждают необычные желания и сулят слишком много, а потому что знают все дороги на свете, ибо видят их неизменно миллиарды лет... а делятся с нами от нечего делать... ну, что висеть на небе без толку! Пошли спать! Спать, Соломон! Вам постелено... вон на диване... а я... я умею спать и сидя... и на одной ноге... и стоя, как лошадь... спать. Завтра поедем в город... на разведку... спать. "
Как-то на третьем курсе ее вызвали в партком и издалека завели разговор о вступлении в партию. По опыту было известно, что многие, особенно"творческие личности" с большой неохотой даже разговаривали на эту тему, а райком требовал "омоложения рядов" -- это был важный показатель в работе парторганизации. Наденька покраснела, но даже не застеснялась и не стала кокетничать -- согласилась серьезно и обдуманно. Она сказала, что это очень правильно, что старшие ей доверяют, потому что, когда это произойдет, ей легче станет "работать с молодежью". Эти точные формкулировки, которые не требовали объяснений, очень ей нравились -- облегчали жизнь. Они ей казались такими емкими и проверенными десятилетиями, что смешно было ими не пользоваться, да и в современных книгах, которые ей приходилось читать, правда не много, было совершенно то же самое. А раз пишут в книге, значит, это правильно, - это она усвоила еще со школы. Ведь "книга -- источник знания"! Разве не этот лозунг висел у них в школе во всю стену прямо при входе.
Работа у нее получалась. Она с удовольствием выполняла теперь уже партийные общественные пооручения, охотно докладывала на заседаниях Партбюро, чем интересуется молодежь, о чем беседует вне лекций, в домашнем кругу... она ничего такого не говорила... все молодые. Все влюбляются, некоторые даже женятся... она и не могла ничего другого сказать, потому что не слышала. При ней о другом не говорили -- она не обманывала. Сама она не влюблялась, хотя иногда завидовала сокурсницам. Подруг у нее не было. Только школьные, но они виделись редко. Однажды ее делегировали на творческий семинар молодых руководящих работников культуры, т. е. таких же, как она сама. Семинар проходил три дня за городом в прекрасном доме отдыха. То что она увидела там в первый же вечер после трудового дня повергло ее в крайнее изумление... ни одного трезвого лица... все парами разбрелись по комнатам, в которых жили, по укромным закоулкам. Девушка, с которой ее поселили, спросила ее, с какого часа по какой ей нужен номер, чтобы поделить время. Она сначала не поняла, а потом покраснела и сказала, что никуда вечером не собирается, и новоявленной подруге стоило большого труда уговорить ее сходить в конференц зал, там показывали новый фильм в девять часов... и об этом сеансе она вспоминала с ужасом и отвращением, потому что в темноте к ней подсаживались разные люди, от которых несло винными парами, настойчиво интересовались, почему она одна, не скучает ли и не хочет ли провести вместе вечерок... а иногда и клали руки ей на такие места...
Следуя установленной морали, она считала слово "секс" ругательным, а отношения с мужчинами до женитьбы вообще противозаконными... когда группа ребят вернулась из Чехословакии, где была по студенческому обмену, и они рассказывали, как там живут сверстники, больше всего ее поразило, что у них такая традиция: прожить несколько лет вместе парню и девушке, прежде чем жениться, и если они решат, что подходят друг другу, тогда уж сыграть свадьбу...
Сама она была твердо уверена, что с ней такого никогда не случится. На Октябрьский праздник две школьные подруги пригласили ее за город на дачу на три дня. Она сначала отказалась, как же может она не пойти на демонстрацию! Но потом ей так захотелось! Вдруг. Непонятно почему. Она отпросилась, сказала, что все организовала и явку обеспечила, и транспоранты распределены -- кто нести будет, кто соберет, кто сдаст... а ей, мол, надо к бабушке в деревню обязательно съездить...
На даче было хорошо. Тихо. Старый дом поскрипывал и вздыхал сам по себе. Листья, высушенные ветром и прихваченные морозом, трещали под окном, печатая разные походки... они поздно сидели, говорили с подружками обо всем... мальчики так трогательно ухаживали за ними. Она приехала одна, но, как обычно, с парой оказались все... поздно все разошлись по комнатам, дом был большой, принадлежал старому большевику с начала тридцатых. Большевика потом расстреляли, теперь здесь только летом жили потомки реабилитированного ветерана, которым и вернули этот благоустроенный рай... она осталась в большой комнате, где они сидели за столом... последней убирала со стола, освободив хозяйку Оленьку... Юрик вызвался ей помочь... вынес мусор и скатерть помог сложить, и стол сдвинуть... и спокойной ночи пожелал... она уже натянула пижамку, погасила свет, когда он вернулся -- забыл очки. Они их искали вместе. Нечаянно коснулись друг друга. Наконец, нашли... он уже уходил, когда вернулся обратно от двери: "Можно я вас поцелую на ночь"? Целовал он сладко и не робко, будто привычно... сначала в щеку, потом... Наденька только подумала: "Как хорошо"! Юрик оторвался на секунду от ее губ и произнес это вслух... она вспыхнула. Юрик почувствовал это и тихонько, будто выдохнул: "Сейчас еще лучше будет! " и Наденька поймала себя на том, что подумала сама именно то же самое... "Может, еще лучше будет"?...
Три ночи Юрик не выходил из ее комнаты... читал стихи на память... угощал вином... и учил... "Откуда ты все это знаешь? " -- Спросила его Наденька, когда они под утро лежали уже совсем сморенные усталостью и смотрели на сереющее окно с сожалением. Им все было мало... но впрок нельзя ни наесться, ни напиться...
"Учительница была хорошая. " -- Совершенно не стесняясь, ответил Юрик. "Учительница? Твоя учительница? " -- Наденька даже задохнулась. "Нет. Я не так выразился. А ты не ревнуй. Это давно было, во-первых, а, во-вторых, в каждом деле должны быть наставники, как учит нас партия... " Он хмыкнул...
"Наставники?! " -- Нет, Наденька была возмущена. "Ну, все так живут. Не в кустах же детей находят. Табуретку делать и то учат, а тут человека -- это ведь непростая работа, правда? Бесценный человеческий опыт... " -- Он придвинулся к ней, и она снова, как при первом поцелуе, отметила только: "Я же то же самое подумала"! -- и не отодвинулась, а повернулась к нему и ласково улыбнулась...
За эти праздники Наденька сильно повзрослела. Юрик уехал в мореходку, где учился на четвертом курсе. Наденька теперь все праздники справляла с теми же подружками и не обижалась, когда они спрашивали, пригласить ли для нее кого-нибудь для пары...
Ее теперь коробило не то, что вечером в доме отдыха, а несоответствие пуританских речей с тем, что было на самом деле. Она вдруг заметила это, и теперь эта соринка торчала в глазу и не мешала видеть, а обостряла зрение на все остальное...
Дома родители молились на нее, они чувствовали, что она правильно и властно входит в жизнь...
В свои двадцать два она уже знала, где что и как достать, где подзаработать удачно и честно... она была привлекательна, и со стороны казалась простоватой и беззаботной -- не дурочка, но так...
На самом деле после встречи с Юрой она почувствовала совсем другой интерес к жизни и другой ее вкус, и теперь сознательно искала, как успешнее добиться желаемого: положения в обществе и всех отсюда вытекающих благ для сытой жизни... ее вела не покорность судьбе девочки--простушки, ее вел расчет и обостряющаяся интуиция...
Когда же она сама поняла, что ради чего-то большого и необходимого ей готова заплатить самой дорогой ценой ( ну, разумеется не бросаться на амбразуру), она очень удивилась, что так спокойно и без всякого стыда сжилась с этой неожиданно открытой мыслью... ее образование было окончено. Базовое. А шлифовка, как известно, идет всю жизнь...
По мере своего взросления и более тесного общения со старшими коллегами "товарищами" она понимала, на чем держится эта власть - на том уровне, на каком ей было доступно, - "номенклатура" великое слово, которое, очевидно, вмещало больше, чем все остальные, в русском языке. Это было посильнее, чем бояре или дворянство, помощнее, чем капиталисты, а главное точнее и, как ей казалось, прочнее -- вечнее... бояре давно прекратили свое существование, дворян отменил пролетариат, и он же создал номенклатуру -- вечного руководящего, самовозрождающегося и самодостаточного лидера, в то время, как капитализм "загнивал", переходил в последнююю свою стадию, а там уж рукой подать и до светлого будущего...
Но она, как и все ее коллеги, получала возможность "отовариться" импортной дубленкой, пить растворимый, империалистами приготовленный кофе, а не бурду по 6 р., слушать музыку на импортном магнитофоне и доставать японский, невиданной гарантии на 20 лет, телевизор...
Первая же поездка за границу в ГДР открыла ей еще очень многое, о чем даже не говорили, никто и никогда, но что ей очень понравилось... и пиво, и подарки, и обмененные не по курсу рубли на марки...
На работу она вышла с хорошим дипломом и на хорошее место, а через полгода перешла в отдел культуры райисполкома, оттуда в райком....
Толечка ее тоже оказался будущим моряком... это ее рассмешило в первый день знакомства... она правда не объяснила своему новому знакомому, что ее так развеселило... это знакомство было первым ее отступлением от программы, которая сложилась сама собой -- она влюбилась! Да так влюбилась, как описывалось в романах! Он был красив, старше ее на год и жил тоже на Черном море, как и прежний ее моряк. Она летала к нему на субботу и воскресенье -это было так романтично, так ново, так не по-нашему... а когда возник вопрос о женитьбе, она использовала свои связи и знакомства и перевела его в свой город -- не поехала к нему.... больше того, смогла устроить в управление, и он уже смог теперь работать на загранрейсах, как представитель управления... но здесь при оформлении вышла заминка... его анкета... отец был репрессирован... правда, потом реабилитирован, но... попадают же сволочные управленцы... мол, мало ли что, береженного бог бережет, и все такое... она снова приложила усилия и включила все более расширяющиеся связи... вот, когда засияла звезда номенклатуры... -- все сработало безотказно... Толечка поехал старпомом, т. е. тоже номенклатурной единицей по Северному морскому пути... плыть все равно где, а там большие надбавки...
Жизнь казалось устоялась... пока в поле ее "надсмотра" не попали театры. Что-то зашевелилось в ней, пробудилось... юношеская неудовлетворенность снова сталкивала к романтике... она стала завидовать богемным актрисам, выкраивающим копейки на воротник, но готовым пропадать день и ночь в своем любимом театре...
она, побывав на банкетах после премьер, стала приглядываться к звездам...
приглядываться только -- не примериваться... она завидовала их беспечной речи, свободе общения, простоте выражения желаний... она презирала середнячков, подобострастных и подстраивающихся, ненавидела независимых толкователей собственных идей, которые не понимали, что есть слово "нельзя" -- и все! Нельзя! Не пойдет. Не состоится. Не увидит света. Не будет выпущено. Не... и она завидовала им, потому что они так верили в то, что говорили сами и придумывали сами. Она же произносила то, что нужно и так, как нужно...
В это самое время появился Павел Васильевич. Этот ее поразил тем, что на сцене у него все было вкусно и ловко -- не придерешься... она у него приняла уже три спектакля и всегда могла ими козырнуть: "А у меня!... " И билетики у нее просили достать на эти спектакли.... после третьей премьеры все и началось... Пал Силыч был в ударе! Спектакль получился, банкет удался, машину она отпустила -- зачем шоферу знать, когда она уйдет из театра. Ушла она поздно. Под утро. Сначала Павел Васильевич провожал ее домой по ночному городу -- она жила недалеко в центре, потом они вернулись в театр -- он обещал ей сказочное зрелище: пустой зал с горящим на сцене дежурным светом, голоса из портьер, шорохи закулисных дебрей, отсветы по потолку в старом кабинете от проезжающих по проспекту машин, когда сидишь на старом кожаном видавшем немало диване и смотришь вверх мимо старинной хрустальной люстры...
Она даже сама не поняла, как это случилось... Толи давно не было, больше полугода, наверное, она соскучилась по мужской ласке, или просто забыла, что замужем -- пили долго и крепко...
И вдруг она затосковала. Именно после этого. Она всегда мечтала быть на виду, наверху... она тащила мужа, но его верх был -- верхом волны в шторм, а выпивать он любил в кругу друзей и не на виду... Павел Васильевич другое дело -- он честолюбив и способен на многое, еще молод и уже заявил о себе -она может, толкая его, взлететь высоко. Она мечтала о театре? Она будет не только в нем -- над ним! И, если она не формулировала этого так цинично откровенно, то несомненно именно так думала или, вернее, подразумевала, сойдясь с ним... он ради карьеры будет слушаться, а она знает, как рулить. Она уже знала очень многие рычаги и кнопки. Она уже стала номенклатурой, потому что умела ими управлять, а эти рычаги и кнопки приведут в движение любой механизм -- главное, уметь управлять ими -- посредниками! Наука управления. Управленческий аппарат. Руководящая роль...
Надежда Петровна готова была пожертвовать всем ради своих амбиций. Она чувствовала, как всякий хищник, ту единственную секунду необходимую для прыжка, когда охота наверняка будет удачной!
Никто теперь не мог ей помешать в этом -- она любого могла убрать с пути. Автора, друга Павла Васильевича, она сумела нейтрализовать. Он досаждал ей, и она пока не могла точно сформулировать, чем. Пока надо было его отодвинуть, использовать и отодвинуть -- она это сделала. Но неожиданным препятствием оказался сам П. В. Вот этого она не ожидала и очень огорчилась. Но не в ее правилах было отступать
-- надо было понять, кто виноват, а там: "если враг не сдается -- его уничтожают! " Это же тоже не ее выдумка -- это писатель вывел такую формулу... здорово! Она ею непременно должна воспользоваться!..
Автор не знал ее настолько - он решал проще. Это что же: он должен идти к ней в дом и присутствовать при сцене.... то ли "Иван Грозный убивает своего сына", то ли "Не ждали"?.. сюжеты переполняли его... только одного он не мог представить: как войти в ее дом! Зачем? Что общего у него с ней?! И вообще -- с какой стати Пал Силыч его впутывает в свои дела... он никогда не знал границы, этот друг-режиссер... не знал меры, совместимости, и понятие "неудобно" -- это не для него. Где сцена? Где жизнь? Все вместе. Впремешку. Удобно все, что хорошо ему! Нет. В дом к ней он не пойдет. В нейтральном месте встречаться и говорить на громких тонах -- а так будет, он знал, - это уж и вовсе глупо. Чтобы потом слухи ползли по городу? Все все видят и слышат... а Павел Васильевич просто с ума сходил...
- Слушай, Паша, а ведь она права! Не в том, кто лучше, кто хуже
-- это извини... но с какой стати ей на вторых ролях-то... никакая баба не захочет... а тут еще, ты уж извини, "партия, наш рулевой", - нет. Я вас мирить или приспосабливать друг к другу не буду -- как хочешь... у них своя мораль... своя идеология...
- Какая мораль? Какая идеология?
- Я не мастер критиковать правящую.... Мммм... это все... - он покрутил рукой в воздухе, чтобы не произносить слова...
- Ну, и что же мне делать...
- Совета спрашиваешь, или интересуешься моим мнением?
- Мнением...
- Ты так легко женщин меняешь. Тебе в самый раз это сделать именно сейчас...
- Шутишь...
- Нет. И постарайся найти б/п...
- Ты никогда не был пошляком, Ав...
- Сейчас тем более... посиди в зале... ты же это всегда делаешь на своих постановках... посиди в зале.... один.... и посмотри на все, что происходит из зала, а не со сцены... как ты это умеешь... может быть, я не прав... тебе что-то другое стало дороже... и еще оглянись назад... там тоже женщина, которую ты сам выбирал...
- Как я устал. -- Павел Васильевич не стеснялся быть самим собой, может быть, лишь перед одним человеком на свете, и именно поэтому так ждал от этого разговора какого-то магического результата...
- За все платить надо.
- Верно. Давай напьемся? Девок подцепим... надо как-то прервать эту полосу... схожу с ума...
- Нет.
- Свинья ты. Тебе есть куда идти...
- Перестань... ты за юбкой никогда человека рассмотреть не мог...
есть ведь люди -- коллекционеры по натуре. Я не из них. Извини. Домой он спешил так, словно у него кончалась увольнительная. Татьяна, взглянув на него, сразу спросила:
- Новую пьесу разрабатывали с другом?
- Таня! Он бросился перед ней на колени, обхватил ее руками и ничего не говорил -- только крутил головой, будто втискиваясь в нее, чтобы совсем спрятаться от мира...
- Ревнуешь... к прошлому? К тому, что было? - Спросила она и наклонилась над ним. Он поднял лицо и долго смотрел в ее глаза.
- Нет! Я об этом никогда не думал. Это... это откуда-то из другого мира... если бы ты была безгрешной, это бы была не ты... да и кто сказал, что такое грех... я не судья... ты... ты самая... ты самая во всем... Таня!
- А я бы хотела... - пауза была долгой, безысходной...
- Чего? -- Он не выдержал. Отодвинулся от нее, чтобы лучше рассмотреть, и стал подниматься...
- Отделиться от прошлого... уехать, может быть, далеко... но от него разве уедешь... и ты захочешь ли за мной тащиться... тебе нужны медные трубы... ты... ты другой...
- Мне? Медные трубы?
- Не спорь. Блестящие. Ослепительные. Только, может быть, ты заметишь на них и мое отражение...
- Ты слишком умная для меня. Я ведь живу чувствами. Даже сюжет ведет не расчет, а чувство... а ты знаешь секрет понимания, как твои образы воспримет чужой глаз и мозг... ты умеешь рассчитать это... перспективу... я преклоняюсь перед тобой... обожаю тебя... и боюсь...
- Меня???
- Нет. Всех, кто вокруг тебя. Хищников... раньше не боялся... а как стал не один... боюсь... они могут разлучить нас... это все глубже внедряется в меня...
- Дурачок... помнишь: "Они любили друг друга так долго и нежно, а в мире ином друг друга они не узнали"... или что-то вроде этого... не бойся... это же очень просто: отнять можно только то, что снаружи... другое - никому не удавалось... я не могу тебе запретить ничего... и советовать не хочу... не потому... что... но, знаешь, что... не ходи больше к Пал Силычу... нет, нет, не потому, что ты, может, подумал... и то, что я тебе скажу тоже не потому, что я тебя очень люблю. Очень. Навсегда. Я это знаю... просто... это правда: не теряй на него время. Он мужик хороший... но это не для тебя... ты больше весишь, понимаешь, не теряй время... не знаю, зачем и куда торопиться, но... тебе, вообще, никто не нужен... может, только твой Сукин... но ему тоже никто не нужен... штучным -- никто не нужен... и не бойся... страх ржавит сердце...
в словах потом вылезет... а за меня не бойся... я умею верить... и прощать умею... - она положила свою ладошку ему на щеку... большой палец спрятался за мочку его уха, от взгляда зеленых влажных глаз становилось необъяснимо легко... и он вдруг почувствовал, что они плывут, плывут над всем этим миром, и он далеко внизу все мельче, мельче... сливаются все предметы и становятся плоскими, и шум уже не долетает, а это разноцветное лоскутное одеяло, образовавшееся у них на глазах, уже притягивает совсем по-другому, как мягкий теплый ковер, на который хочется опуститься... вместе... утонуть совсем друг в друге... и он почувствал, что теряет равновесие, уткнулся лицом в ее рыжую гриву, вдохнул ее запах... глубоко... еще...
еще... и мысли перестали существовать... остались одни ощущения счастья и необыкновенной легкости полета...
Снова разведка
- Я поеду на разведку, - сказал Слава.
- Нет.
- Наташа, что значит "нет"?
- Я столько тебя ждала, столько раз сама ходила в разведку за тобой, что один не поедешь -- мне все равно, куда, что... -- но с тобой. Поедем вместе. Время -- не бесконечное пространство, как думают очень многие. Оно и не бесстрастное нечто -- иначе трудно объяснить, почему стремительность его существования вдруг сменяется стойким нежеланием двигаться и меняться... вообще, стоит только поверить или убедить себя, убедиться, что время одушевлено, что оно не составная окружающего мира, а твоя производная, как, например, черта характера, и твоя жизнь изменится... единственное условие в этой раскладке: его нельзя отменить совсем, как невозможно не дышать, не думать... когда время становится частью тебя, оно перестает быть чужим... в этом секрет всех счастливых людей. Это лежит в основе любой веры. Уверенности. Достоинства. ............................................................................................................. ..............................................................................................................
Наташа больше не спрашивала, куда и зачем они идут в разведку. Едут. Теперь Слава уверенно шел по знакомому поселку. Опять мимо сгоревшей синагоги (за прошедшее время тут ничего не изменилось), где он чуть задержался взглядом на заброшенном участке... по улице, поворот, поворот, еще раз налево и... здесь он остановился, взялся рукой за штакетину, почему-то подумал, что она должна хорошо звучать, как пластинка ксилофона -любил он в детстве пробежаться мимо забора с палочкой в руках и слушать разговор штакетин...
Наташа стояла за спиной, и лицо ее не выражало ни тревоги, ни беспокойства, ни удивления -- зачем они сюда притащились, и чем этот поселок лучше, чем их...
Слава снова поднял чемодан и толкнул им приоткрытую калитку. На скрип в окне показалась мужская голова, видно было, как взлетели вверх руки, и почти сразу же открылась входная дверь на крылечко. В это время Слава стоял на предпоследней ступеньке -- они оказались с Соломоном одного роста. Старик уткнулся в Славино плечо, обхватил его руками и похлопывал по спине... потом оторвался, перевел взгляд на стоявшую внизу на земле Наташу и долго качал головой:
- Теперь я понимаю, что ты так долго не женился, бохер, - найти такую... - он не знал, как сказать, - ... ээээ
- Жену! -- Подсказал Слава
- Жену! Жену, я понимаю... красавицу!.. Нет. Тут дело не в том... вы больше, чем красавица... Знаешь, - обратился он к Славе, - я тебе скажу: с ней таки можно идти в разведку, аф а лунге ерн... простите, на долгие годы... ну, я старый и ненормальный -- разве можно стоять и терять время?!. Заходите! Заходите и все! Я даже и не гадал, что когда-нибудь хоть одна родная душа переступит порог этого дома... потому что этих душ нет на свете. -- Обратился он к Наташе. -- И вот этот мальчик опять устроил мне такой праздник... А... чем же я буду вас угощать? -- вдруг огорчился Соломон и посмотрел на часы -- открыт ли еще магазин...
- А ничего не надо, - возразила Наташа, у нас все с собой -- мы будем вас угощать, ладно?
После долгого молчания Соломон говорил, говорил, он должен был стольким поделиться со Славой! Наташа давно спала в соседней комнатке, а они никак не могли оторваться от беседы. Слава умел слушать... Соломон любил говорить, да и жизнь его складывалась так, что он теперь пользовался любой возможностью общения. Он возвращался в мир. Или он создавал мир заново. Он нарезал крупными ломтям свое время и прожитое, и завтрашнее. В нем исчезла скупость в проявлениях чувств -- она сменилась своей противоположностью: щедростью. Он сам не знал, сколько и чего в нем хранится, сколько накопилось того, что может кому-то еще пригодиться, и он так искренне удивлялся этому, что располагал к себе любого. Наташа спала. Слава впитывал тысячи подробностей жизни старика, а через них строил картину происходящего.
Бежали часы. Ветер торопился и пыхтел и сопел от усталости, свистел проколотым, разорванным нутром. Звезды лениво моргали, и холст неба не спешил показать, каков его цвет на самом деле, и на какой серой, невзрачной подложке, на самом деле, расположилась вся красота мира, воспеваемая романтиками десятков веков...
Правда. Что же такое правда? Сукин слушал в полуха и запоминал слова Соломона навсегда. Даже правильнее было бы сказать, что не запоминал, а закладывал в память и в нужную минуту мог, прошерстив все, что говорил старик, вытащить из нужной ячейки как раз то, что подходило к случаю. У его памяти не было сбоев, поэтому он и выжил. Он всегда невольно прокручивал все возможные варианты ситуации, потому что все в мире повторялось уже миллиарды раз, а вот воспользоваться этим умели только единицы, и Слава был один из немногих...
Ударило стекло, будто гонг перед рассветом в зоне... много он наслушался этих звуков у себя в поселке... ветер - везде ветер.... только разные звуки и тайны он разносит окрест в разных местах... а когда доведется ему залететь не в свой край, начинает бесится от боли увиденного и услышанного... тогда случаются ураганы и смерчи... тогда штормит и сушит...
"Как все быстро меняется. Как улетает век... за половину перевалил... и жизнь перевалила... за половину... за три четверти... за черту, где каждый шаг на минном поле... спит женщина, за которую я теперь в ответе... этот старик привязан ко мне, и, значит, и за него я в ответе... а может быть, и еще за кого-то, кого непременно встречу и не оттолкну и не пройду мимо... так мы и тянем, тянем помимо воли чужой и власти чужой саму Жизнь... один за одного... не за всех, а за одного... за всех это ни за кого... я за старика, за Наташу... а он за меня и тот парень, что приходил к нему... тот тоже за него... что за парень... доброхот?... или очки набирает... зачем?... - Да слушаю я, Соломон, слушаю... это вам спать пора, а мне что поделается -- я ж привычный... ночь для таких, как я, время подходящее, привычное и желанное... настоящая... не в переносном смысле... когда темно... и звезды ведут не потому, что возбуждают необычные желания и сулят слишком много, а потому что знают все дороги на свете, ибо видят их неизменно миллиарды лет... а делятся с нами от нечего делать... ну, что висеть на небе без толку! Пошли спать! Спать, Соломон! Вам постелено... вон на диване... а я... я умею спать и сидя... и на одной ноге... и стоя, как лошадь... спать. Завтра поедем в город... на разведку... спать. "