Страница:
Петр и его спутники посетили Германию, Нидерланды, Англию, Францию, Австрию, Польшу. Всюду они знакомились с промышленными, учебными, научными заведениями, учились строить и водить корабли. Нанимали мастеров, ученых разных специальностей для работы в России. Иностранцев, в том числе представителей правящих домов Европы, восхищала любознательность молодого русского царя — «варвара» и подчас удивляли его своеобразные манеры.
Однажды царь, опасаясь появившихся в море пиратов, высадился в Германии, чтобы продолжить поездку сухим путем. Ехали быстро. Но в окрестностях Ганновера, в деревне Коппенбрюгге, он сделал остановку — дело в том, что московского царя-варвара и его спутников, этих «диких зверей», жаждала увидеть курфюрстина Бранденбург-Прусская София-Шарлотта, женщина весьма образованная, ученица знаменитого Лейбница. Специально для этой встречи она приехала в замок своей матери, курфюрстины ганноверской Софии, находившийся недалеко от Коппенбрюгге. Сиятельные дамы пригласили Петра на ужин, причем Петра пришлось очень долго уговаривать, чтобы он согласился прийти. Застолье продолжалось более четырех часов.
Обеих собеседниц поразили непринужденность, откровенность русского царя, его рассказы о себе, своих привычках и пристрастиях. Они непрерывно его расспрашивали. «Он сел, — по словам дочери, — за стол между матушкой и мной, и каждая из нас беседовала с ним наперерыв. Он отвечал то сам, то через двух переводчиков и, уверяю вас, говорил очень впопад, и это по всем предметам, о которых с ним заговаривали. Моя матушка с живостью задавала ему много вопросов, на которые он отвечал с такой же быстротой, — и я изумляюсь, что он не устал от разговора, потому что, как говорят, такие разговоры не в обычае в его стране. Что касается до его гримас, то я представляла себе их хуже, чем их нашла, и не в его власти справиться с некоторыми из них. Заметно также, что его не научили есть опрятно (царь не умел пользоваться салфеткой. — В. Б.),но мне понравилась его естественность и непринужденность, он стал действовать как дома».
Дочери вторит и дополняет ее мать: «Царь очень высокого роста, лицо его очень красиво, он очень строен. Он обладает большой живостью ума, его суждения быстры и справедливы. Но наряду со всеми выдающимися качествами, которыми одарила его природа, следовало бы пожелать, чтобы его вкусы были менее грубы… Его общество доставило нам много удовольствия. Это человек совсем необыкновенный. Невозможно его описать и даже составить о нем понятие, не видав его… Он нам сказал, что сам работает над постройкой кораблей, показал свои руки и заставил потрогать мозоли, образовавшиеся на них от работы». Она же в другом письме, отмечает, что «этот государь одновременно и очень добрый, и очень злой, у него характер — совершенно характер его страны. Если бы он получил лучшее воспитание, это был бы превосходный человек, потому что у него много достоинства и бесконечно много природного ума».
По пути через Германию Петр вел переписку с Москвой. В частности, в письмах А. Виниусу, который среди прочих приказов возглавлял и Сибирский, речь шла о найме в Европе мастеров-металлургов. На Урале, еще до отъезда царя, нашли хорошую по качеству железную руду, и царя донимали заботы — как строить домны, плавить руду, лить пушки и многое другое. По приезде в Голландию, пишет Петр своему дьяку, будем «о мастерах старатца».
Поездка в западные страны была весьма полезна для Петра и для России. Не чурались они, и царь в том числе, и удовольствий, развлечений, вплоть до самых веселых и интимных.
Один из современников писал в связи с этим, что «большая привязанность монарха к серьезным делам всегда удаляла его от известных удовольствий и развлечений; он их избегал очень ловко, несмотря на все усилия прекрасных придворных дам, делавших попытки понравиться ему и готовых подарить свою любовь великому монарху, прибывшему из далекой страны. Впрочем, уверяют, что одной из дам все же удалось достигнуть своей цели». Сердечное увлечение царя — связь с актрисой Летицией Кросс — было довольно коротким, и он, расставаясь, подарил ей пятьсот гиней. Передал их по его просьбе Меншиков, сообщивший царю, что возлюбленная осталась наградой недовольна. Петр не согласился:
— Ты, Меншиков, думаешь, что я такой же мот, как ты. За пятьсот гиней у меня служат старики с усердием и умом, а эта худо служила.
— Какова работа, такова и плата, — согласился Меншиков.
Маколей, знаменитый английский историк XIX века, оценивая пребывание Петра в Англии, отмечал: «Его путешествие — эпоха в истории не только его страны, но и нашей и всего человечества».
В одном Петр не достиг успеха во время «великого посольства»: он надеялся на укрепление Священной лиги против Турции и Крыма, сложившейся еще в 80-х годах. В нее вошли Австрия, Польша, Венеция и Россия. Царь рассчитывал победоносно завершить с их помощью войну с Турцией, так успешно начатую взятием Азова. Но неожиданно узнал, что Австрия, при поддержке английского и других дворов, ведет тайные переговоры с Оттоманской Портой о мире. Коварство, двуличие европейской дипломатии объяснялось просто — близилась кончина бездетного испанского короля Карла II и война за испанское наследство. А это были самые обширные тогда владения по всему миру. Участникам будущей схватки из-за них было уже не до войны с Турцией, и Петр, еще неопытный в тонкостях дипломатической игры (это умение придет потом), должен был думать о том, чтобы не остаться наедине с Турцией и ее вассалом — Крымским ханством.
Возвратившись из дальних странствий, Петр начал с новшеств весьма экзотических — с обрезания бород у московских бояр; за ним последовали и другие — все они лишались сего старозаветного украшения. Появились указы — брить бороды всем подданным царя-батюшки. Знать примирилась с этим легко и быстро. С упрямцев же из других сословий за ношение бород брали налог, довольно высокий; от этого ропот уменьшился, да и казна выиграла.
За борьбой с бородами последовали указы о введении, взамен неудобного, длиннополого и длиннорукавного платья, коротких камзолов, на венгерский и польский манер.
Главное, чем занимался правитель в год возвращения из-за границы и позднее, — розыск (следствие) по делу о четырех восставших стрелецких полках. Они участвовали в азовских походах, отличились там. Но вместо возвращения в Москву, к своим семьям, на что они надеялись, их отправили на западную границу, к Великим Лукам. По пути они терпели неимоверные лишения — холод, плохие дороги, по которым везли пушки, настоящий голод. Дошли до нищенства, до «неурядной ярости». Обвиняя во всех бедах московских бояр-правителей (царь находился за границей) и иноземцев, они пошли (до двух тысяч семисот человек) к Москве. Их целью было расправиться с обидчиками, посадить «в правительство" царевну Софью, свергнутую Петром около девяти летназад.
Правительственные войска разбили их к западу от Москвы, у стен Новоиерусалимского монастыря под Истрой в июне 1698 года. Тогда же власти казнили сто тридцать человек. Остальных разослали по городам и монастырям. Петру это показалось недостаточным. Начался страшный, жесточайший розыск. Более тысячи восставших стрельцов окончили свои дни на плахах и виселицах, причем в казнях лично участвовали сам царь Петр и, по его указу, приближенные вельможи.
В те же годы конца столетия Петр ввел немало новшеств важных и нужных для государства. Появились математические школы. Завели в Москве новую типографию, и в ней печатали книги по истории и литературе, астрономии и арифметике. Новый год теперь, согласно петровскому указу, начинался не с 1 сентября, как раньше, а с 1 января; а летосчисление — не от «сотворения мира», а от Рождества Христова.
Появился в России первый орден — Святого апостола Андрея Первозванного (указ 10 марта 1699 года). Петр собственноручно стал подписывать международные акты — грамоты, ратификации, вести переговоры с представителями иностранных дворов.
Для управления городским посадским сословием была создана Ратуша в Москве (центральный орган) и земские избы в других городах (январь 1699 года). Здесь Петр продолжил то, что пытался, но неудачно, сделать А.А. Ордин-Нащокин во Пскове при царе Алексее, отце Петра.
Взялся царь, хотя еще и не очень решительно, за приказную систему, хаотичную и громоздкую (более сорока приказов-«министерств» на 1 сентября 1699 года). Одни приказы он объединял под управлением одного начальника, другие ликвидировал. Создавал, если появлялась потребность, новые (например, Рудокопный — 24 августа 1700 года).
Роль Боярской думы к этому времени заметно падает. Вместо патриарха делами Церкви, а Петра интересовали прежде всего ее богатства, лежавшие, по его мнению, втуне, стал управлять (после кончины Адриана, 1700 год) так называемый местоблюститель патриаршего престола, но — только по духовным делам. Имуществом же церкви стал распоряжаться Монастырский приказ по главе с лицом светским — И.А. Мусиным-Пушкиным. Тем самым казна пополнилась, и весьма существенно (более миллиона рублей в 1701-1710 годах), за счет церковных доходов.
Эти и другие новшества — прямой результат инициативы, усилий Петра. Делалось все это в спешке, лихорадочно — надвигались важные события во внешнеполитической, военной сфере: поскольку на южном, черноморском, направлении не удалось довести задуманное до конца, Петр переносит свои помыслы, энергию на север, к Балтике. Для подготовки нового кодекса законов — Уложения (взамен Соборного уложения 1649 года) он создал особую комиссию (Палату об уложении), и она составила проект нового кодекса. Но на это дело не хватило ни времени, ни внимания — по причинам, оставшимся неизвестными, он не был никогда утвержден.
Давно и не раз отмечалось, что первые преобразования следовали одно за другим без всякой видимой системы, последовательности, логики. Основа всему — воля царя, его прихоть и произвол. Резон в подобных рассуждениях есть. В действиях Петра — импульсивность и порывистость, энергия, бьющая через край, и нетерпеливость неограниченного самодержца. Все это так. Но взятые в совокупности, первые указы и действия объединяет стремление, настойчивое и фанатичное, идущее через всю жизнь этого гениального человека, — польза для России, интересы государства, обеспечение этих интересов в настоящем и будущем, предотвращение дальнейшего отставания от передовых стран, потери национального суверенитета. Отсюда — заботы, первоочередные, не терпящие отлагательств, о создании регулярной армии, строительстве флота.
По указу 19 ноября 1699 года начинается создание тридцати пехотных солдатских полков из «даточных» рекрутов, которых брали с определенного количества дворов, крестьян, холопов и из «охочих" (вольных) людей. С точки зрения Царя, это было „прямое регулярное войско“, и его формирование, весьма ускоренное и энергичное, удивляло одних, настораживало других. Шведский резидент Книппер, например, о «регулярных полков наборе в сильных терминах предлагал: для чего регулярные полки заводят, каких не бывало? И что тогда мир со всеми соседями был? На что ему ответствовано, что по распущении стрельцов (после их восстания. — В.Б.)никакой пехоты тогда сие государство не имело, без чего быть нельзя".
Книппер довольно верно уловил опасность, исходившую от замены стрельцов новыми регулярными солдатскими полками. Хотя русские представители и говорили ему, что набор вызван «опасением турской войны» (воина с Турцией формально продолжалась), но никого подобные слова не вводили в заблуждение. Швеция, которую он представлял в России, обладала первоклассной по тому времени регулярной армией, и в предстоявшем столкновении (а о назревавшей войне России со Швецией в Европе поговаривали со времен того же «великого посольства» Петра) легче было, по верному заключению шведских политиков и генералов, иметь дело со стрелецким войском, а не с регулярными соединениями которых военное дело — их единственная профессия. До сих пор в России регулярными войсками являлись, по существу, лишь гвардейские Преображенский и Семеновский, а также Лефортов и Бутырский (Гордонов) солдатский с их военным обучением, регулярным строем, постоянной службой. Остальные полки — солдатские, рейтарские, драгунские — хотя и организованы были по иноземному образцу, но несли службу только в походах; между походами их отпускали по домам и они превращались в земледельцев. Солдаты же регулярных полков должны были служить и обучаться постоянно. Временные ратники превращались в постоянных военнослужащих.
Обучение было довольно сложным. Чтобы, например, зарядить кремневый мушкет и выстрелить из него, солдат должен был исполнить шестнадцать команд. Царь взял на вооружение новшество из шведской армии — багинет, штык в виде тесака, то есть холодное оружие, которое привинчивается к огнестрельному — ружью. Но, в отличие от многих европейских армий, в которых солдаты имели яркие, разукрашенные мундиры, он вводит у себя обмундирование простое и удобное.
Имелись трудности в деле, которое проводилось спешно и, как показал последующий опыт, не очень результативно. Создаваемые полки в подавляющем большинстве были пехотные (двадцать семь) и только два — драгунские. Кавалерия по-прежнему состояла из старой дворянской милиции, от которой в Западной Европе давно отказались. Многие офицеры из иностранцев, набранные из всякого сброда, оказались негодными; их срочно заменяли русскими; Головин писал Петру, что «лучше их учить, нежели иноземцев».
Из полков сформировали три дивизии — под командой А.М. Головина, А.А. Вейде и А.И. Репнина. Петр торопит, подгоняет и помощников, и самого себя, и всю страну, замечает и исправляет там, где успевает, ошибки, наказывает виновных.
В Воронеже, на строительстве кораблей, он понукает мастеров, негодует по поводу непорядков, расхлябанности и воровства (в чем замечен даже «адмиралтеец» Протасьев, которому поручено следить за постройкой флота). В письме Виниусу, самому образованному своему советнику, высоко им ценимому, Петр делится горькими размышлениями: «Только еще облако сомнений затемняет мысль нашу. Что-то будет? Ну, да Бог с блаженным Павлом помогут…»
Главная забота во внешних делах — необходимость мира на юге, с Турцией и Крымом, чтобы перенести центр тяжести борьбы на север. Воевать на два фронта России не под силу. На исходе XVII столетия намечались новые варианты союзов государств. Назревавшая война за испанское наследство (1701 — 1714 годы) заставила Австрию пойти на мир с Турцией. Англия и Голландия этому способствовали. Россия вынуждена смириться с таким поворотом событий, более того — принять участие в мирных переговорах с Портой.
Одновременно царь принимает решительные меры по созданию промышленности. Еще в 1697 году по его указанию начали строить доменные печи и пушечные литейные цехи на Урале. В следующем году в Невьянске заложили первый металлургический завод. Уже через три года он дает первый чугун. Затем появляются другие заводы и фабрики — металлургические, суконные, парусные, пороховые, канатные, кожевенные и прочие, всего до сорока предприятий, и это — всего за несколько лет. Ремесленные мастерские и мануфактуры существовали и до Петра. В течение XVII века существовало (возникало, прекращало производство, снова его начинало) несколько десятков мануфактур в различных отраслях. Десятки тысяч вольнонаемных работников трудились на мануфактурах и промыслах (соляной, поташный, рыбный и другие), речном и гужевом транспорте. Но Петр придал развитию промышленности невиданный размах, продвинул его далеко вперед. И дело здесь не только и не столько в личной воле, энергии и желании царя и его русских и иностранных советников, сколько в объективном ходе вещей, потребностях страны. Такой мощный рывок назрел, был итогом внутреннего развития России и необходим для дальнейшего ее движения вперед, решения насущных национальных задач — в хозяйстве, военном деле, внешней политике.
Все усилия Петра, России давали свои плоды — первые и подчас не очень зрелые. Многое потом пришлось поправлять, доделывать, переиначивать — самому, его помощникам, из русских и иностранцев.
Нужно сказать, что в эти и особенно последующие годы Петр отнюдь не слепо, не бездумно использовал иностранцев, опирался на них в проведении своей политики преобразований. Хотя подчас в современной зарубежной литературе можно встретить утверждения, будто Россия и Петр всеми своими достижениями обязаны иностранным специалистам — военным, мастерам, администраторам. Это — одна крайность. Другая — мысль (например, у русских славянофилов XIX столетия и некоторых современных неославянофилов — «почвенников») о том, что Петр нанес вред России своим бездумным, рабским подражанием всему иноземному. Не правы и те и другие. Петр, при всех его крайних увлечениях, перехлестах и ошибках, поступал не только правильно, но и мудро, когда приглашал иностранцев, использовал их опыт и знания, высоко ценил тех, кто верой и правдой служил ему и России. В марте 1699 года, когда ушел из жизни его любимец весельчак Франц Лефорт, умно и тактично ободрявший его во всех хороших начинаниях, Петр искренне и безутешно плакал у его гроба. Так же горевал он и в ноябре того же года, после кончины своего мужественного и сурового генерала — Патрика Гордона. Оба они заслужили любовь и уважение Петра и оставили о себе хорошую и благодарную память. Петр ценил и многих других иностранных специалистов, но таким доверием и близостью к Петру, его душевным расположением, как Лефорт и Гордон, не пользовался уже никто. Однако царь отнюдь не закрывал глаза на явные недостатки многих иноземцев — пройдох и авантюристов, плутов и неумех. Не стеснялся давать им откровенные оценки, отстранять от порученного дела, наказывать, как он это делал и по отношению к своим соотечественникам.
Французский профессор Роже Порталь, известный русист, справедливо отмечал: «Россия самостоятельно медленно эволюционировала к прогрессу. Роль иностранцев, неотделимая от политики Петра Великого, составляла дополнительный вклад, иногда очень ценный, который ускорял эту эволюцию, но не был определяющим».
Петр вникал во все стороны жизни страны, внутренней и внешней политики, направлял государственный корабль в нужное русло. И это благотворно сказывалось во всем, в том числе и в международных делах, в русской дипломатии, которая в последние годы XVII века должна была сыграть большую роль в судьбе страны.
Усилиями петровских дипломатов П.Б. Возницына и Е.И. Украинцева удалось заключить двухлетнее перемирие с Турцией в Карловицах (14 января 1699 года) и тридцатилетнее в Стамбуле (начало 1700 года). Одновременно Петр подписывает договоры с королями Дании и Польши — так оформляется союз трех стран против Швеции (ноябрь 1699 года).
Союзники Петра вскоре начали военные действия против шведов. Но успех им не сопутствовал. Август II, король польский и курфюрст саксонский, послал войско во главе с Флемингом к Риге. Но, получив с его жителей полтора миллиона талеров, снял осаду и отвел свои полки от города. С Данией дело обстояло еще хуже: молодой шведский король, забияка и рубака, высадился на ее территории с пятнадцатитысячным корпусом, и Копенгаген оказался под ударом. Датский король капитулировал, и по миру в Травендале (8 августа 1700 года) его страна вышла из Северного союза. Петр остался с Августом II, союзником слабым, коварным, склонным к предательству.
Но Петр и здесь не опускает в бессилии руки. Продолжает вести дело к схватке с Карлом XII за выход к Балтике.
Подготовить все необходимое для борьбы с первоклассной шведской армией было не так-то просто. По плану, разработанному Петром и его советниками, русская армия должна была направиться на Нарву и Нотебург (древний русский Орешек) — шведские крепости на реках Нарове и Неве. С разведывательными целями к обеим крепостям был послан офицер-преображенец Василий Корчмин, который, получив за границей инженерное образование, владел наукой фортификации. Второго марта 1700 года Петр пишет Ф.А. Головину, что надо послать Корчмина сначала под Нарву, якобы для покупки шведских орудий для русских надобностей, а потом — в Нотебург:
«Также, если возможно ему там дело сыскать, чтоб побывал и в Орешке. А если в него нельзя, хотя возле него. А место зело нужное: проток из Ладожского озера (посмотри на картах). А детина кажется неглуп и секрет может сохранить. Важно, чтобы Книппер того не ведал, потому что он знает, что Корчмин учен».
Быстрым ходом шло обучение новобранцев. Рождалась на глазах новая армия. Специалисты давали ей высшую оценку. Гейне, датский посол, даже восхищался выучкой солдат:
— Новые полки чудесны. Они одинаково хороши и на ученье, и на параде.
Русскую артиллерию он же называл «образцовой», пехоту — «отборной», «высокодисциплинированной». Петр, очевидно, не раз слышал подобные отзывы и был доволен. С нетерпением он ждал известия из Константинополя о результатах переговоров с Турцией, чтобы скорее двинуть войска на шведов, присоединиться к союзникам:
— Я человек, на слово которого можно положиться. Я не буду прибегать к многословию; но мои союзники увидят на деле, как я исполню обязательства и сделаю больше того, что я обязан.
Весь в радужных ожиданиях и надеждах, Петр 8 августа 1700 года наконец получает долгожданную весть — договор с Турцией заключен. Развязав себе руки на юге, на следующий день Россия объявляет войну Швеции «за многие свейские (шведские. — В Б.)неправды», в том числе — за тяжкое оскорбление, нанесенное в 1697 году шведами во время пребывания «великого посольства» в Риге «самой особе царского величества", хотя официально, формально русский царь в посольстве отсутствовал; имелся, правда, некий урядник Петр Михайлов, но — кто же тогда в Риге знал об этом? Да если бы и догадались, то ведь Петр бдительно следил за соблюдением своего инкогнито, не терпел его нарушений, особенно в начале миссии.
Подобная мотивировка — дань старомосковской дипломатии с ее обидами по поводу действительных и мнимых оскорблений в адрес московского самодержца, «порухи» чести его и тем самым России. Дипломаты других стран в те времена тоже придирчиво относились к подобным вещам.
Двадцать второго августа русская армия выступила в поход. Северная война началась. Язвительный Ключевский иронизирует над Петром в связи с итогами южного предприятия: царь «очутился в неловком положении» — флот, построенный с такими мучениями и издержками, «остался гнить в азовских гаванях»; укрепиться в Крыму не удалось; канал между Волгой и Доном, который начали рыть по приказу Петра, забросили; все другое, касающееся «восточного вопроса» (безопасность от крымских набегов, ожидания балканских христиан), тоже отложили в сторону; Петр круто повернул с юга на север; «новая европейская конъюнктура перебросила его, как игрушечный мяч, с устья Дона на Нарову и Неву, где у него не было ничего заготовлено; сам он, столько готовившийся в черноморские моряки, со всеми своими переяславскими, беломорскими, голландскими и английскими навигацкими познаниями принужден был много лет вести сухопутную войну, чтобы пробиться к новому, чужому морю".
Историк сильно сгустил краски. Не обнаруживает он и сочувствия лихорадочным мерам и метаниям царя, не оценивает в полной мере их значение. Но все же в его рассуждениях немало и верного. Сам Петр довольно скоро отрезвеет от своих надежд той весенне-летней поры 1700 года, когда он почти по-юношески рвался в бой, грезил о быстрых и ярких победах. Как оказалось, Нарва — это не Азов и не Казыкермень. Но в ту пору ничего этого он не знал и, полный замыслов, спешил, чтобы полной грудью вдохнуть соленый воздух Балтики…
Начало войны со Швецией оказалось неудачным не только для союзников России, но и для нее самой. Девятнадцатого ноября 1700 года армия Петра, слепленная из старых стрелецких полков и дворянского ополчения, а также из плохо еще обученных новобранцев, потерпела поражение от армии Карла XII, считавшейся тогда одной из лучших в Европе. Только гвардейцы и лефортовцы показали себя с наилучшей стороны, отбив многие атаки противника. Но они одни не смогли, естественно, спасти положение. К тому же печальную роль сыграло доверие Петра к командирам из иностранцев. Кончилось тем, что капитулировавшее русское воинство, потеряв до шести тысяч солдат, покинуло западный берег реки Нарвы и перешло на восточную ее сторону, оставив шведам сто тридцать пять пушек.
Победу под Нарвой над царем «варваром» торжествовали не только в Швеции, но едва ли не во всей Европе.
От русских представителей при европейских дворах вскоре поступили депеши с сообщениями о презрении и насмешках тамошних правителей и вельмож по адресу русской армии, самого царя. А.А.Матвеев, например, писал из Гааги:
«Шведский посол с великими ругательствами, сам ездя по министрам, не только хулит ваши войска, но и самую Вашу особу злословил, будто Вы, испугавшись приходу короля его, за два дня (до прихода шведов под Нарву и сражения. —
Однажды царь, опасаясь появившихся в море пиратов, высадился в Германии, чтобы продолжить поездку сухим путем. Ехали быстро. Но в окрестностях Ганновера, в деревне Коппенбрюгге, он сделал остановку — дело в том, что московского царя-варвара и его спутников, этих «диких зверей», жаждала увидеть курфюрстина Бранденбург-Прусская София-Шарлотта, женщина весьма образованная, ученица знаменитого Лейбница. Специально для этой встречи она приехала в замок своей матери, курфюрстины ганноверской Софии, находившийся недалеко от Коппенбрюгге. Сиятельные дамы пригласили Петра на ужин, причем Петра пришлось очень долго уговаривать, чтобы он согласился прийти. Застолье продолжалось более четырех часов.
Обеих собеседниц поразили непринужденность, откровенность русского царя, его рассказы о себе, своих привычках и пристрастиях. Они непрерывно его расспрашивали. «Он сел, — по словам дочери, — за стол между матушкой и мной, и каждая из нас беседовала с ним наперерыв. Он отвечал то сам, то через двух переводчиков и, уверяю вас, говорил очень впопад, и это по всем предметам, о которых с ним заговаривали. Моя матушка с живостью задавала ему много вопросов, на которые он отвечал с такой же быстротой, — и я изумляюсь, что он не устал от разговора, потому что, как говорят, такие разговоры не в обычае в его стране. Что касается до его гримас, то я представляла себе их хуже, чем их нашла, и не в его власти справиться с некоторыми из них. Заметно также, что его не научили есть опрятно (царь не умел пользоваться салфеткой. — В. Б.),но мне понравилась его естественность и непринужденность, он стал действовать как дома».
Дочери вторит и дополняет ее мать: «Царь очень высокого роста, лицо его очень красиво, он очень строен. Он обладает большой живостью ума, его суждения быстры и справедливы. Но наряду со всеми выдающимися качествами, которыми одарила его природа, следовало бы пожелать, чтобы его вкусы были менее грубы… Его общество доставило нам много удовольствия. Это человек совсем необыкновенный. Невозможно его описать и даже составить о нем понятие, не видав его… Он нам сказал, что сам работает над постройкой кораблей, показал свои руки и заставил потрогать мозоли, образовавшиеся на них от работы». Она же в другом письме, отмечает, что «этот государь одновременно и очень добрый, и очень злой, у него характер — совершенно характер его страны. Если бы он получил лучшее воспитание, это был бы превосходный человек, потому что у него много достоинства и бесконечно много природного ума».
По пути через Германию Петр вел переписку с Москвой. В частности, в письмах А. Виниусу, который среди прочих приказов возглавлял и Сибирский, речь шла о найме в Европе мастеров-металлургов. На Урале, еще до отъезда царя, нашли хорошую по качеству железную руду, и царя донимали заботы — как строить домны, плавить руду, лить пушки и многое другое. По приезде в Голландию, пишет Петр своему дьяку, будем «о мастерах старатца».
Поездка в западные страны была весьма полезна для Петра и для России. Не чурались они, и царь в том числе, и удовольствий, развлечений, вплоть до самых веселых и интимных.
Один из современников писал в связи с этим, что «большая привязанность монарха к серьезным делам всегда удаляла его от известных удовольствий и развлечений; он их избегал очень ловко, несмотря на все усилия прекрасных придворных дам, делавших попытки понравиться ему и готовых подарить свою любовь великому монарху, прибывшему из далекой страны. Впрочем, уверяют, что одной из дам все же удалось достигнуть своей цели». Сердечное увлечение царя — связь с актрисой Летицией Кросс — было довольно коротким, и он, расставаясь, подарил ей пятьсот гиней. Передал их по его просьбе Меншиков, сообщивший царю, что возлюбленная осталась наградой недовольна. Петр не согласился:
— Ты, Меншиков, думаешь, что я такой же мот, как ты. За пятьсот гиней у меня служат старики с усердием и умом, а эта худо служила.
— Какова работа, такова и плата, — согласился Меншиков.
Маколей, знаменитый английский историк XIX века, оценивая пребывание Петра в Англии, отмечал: «Его путешествие — эпоха в истории не только его страны, но и нашей и всего человечества».
В одном Петр не достиг успеха во время «великого посольства»: он надеялся на укрепление Священной лиги против Турции и Крыма, сложившейся еще в 80-х годах. В нее вошли Австрия, Польша, Венеция и Россия. Царь рассчитывал победоносно завершить с их помощью войну с Турцией, так успешно начатую взятием Азова. Но неожиданно узнал, что Австрия, при поддержке английского и других дворов, ведет тайные переговоры с Оттоманской Портой о мире. Коварство, двуличие европейской дипломатии объяснялось просто — близилась кончина бездетного испанского короля Карла II и война за испанское наследство. А это были самые обширные тогда владения по всему миру. Участникам будущей схватки из-за них было уже не до войны с Турцией, и Петр, еще неопытный в тонкостях дипломатической игры (это умение придет потом), должен был думать о том, чтобы не остаться наедине с Турцией и ее вассалом — Крымским ханством.
Возвратившись из дальних странствий, Петр начал с новшеств весьма экзотических — с обрезания бород у московских бояр; за ним последовали и другие — все они лишались сего старозаветного украшения. Появились указы — брить бороды всем подданным царя-батюшки. Знать примирилась с этим легко и быстро. С упрямцев же из других сословий за ношение бород брали налог, довольно высокий; от этого ропот уменьшился, да и казна выиграла.
За борьбой с бородами последовали указы о введении, взамен неудобного, длиннополого и длиннорукавного платья, коротких камзолов, на венгерский и польский манер.
Главное, чем занимался правитель в год возвращения из-за границы и позднее, — розыск (следствие) по делу о четырех восставших стрелецких полках. Они участвовали в азовских походах, отличились там. Но вместо возвращения в Москву, к своим семьям, на что они надеялись, их отправили на западную границу, к Великим Лукам. По пути они терпели неимоверные лишения — холод, плохие дороги, по которым везли пушки, настоящий голод. Дошли до нищенства, до «неурядной ярости». Обвиняя во всех бедах московских бояр-правителей (царь находился за границей) и иноземцев, они пошли (до двух тысяч семисот человек) к Москве. Их целью было расправиться с обидчиками, посадить «в правительство" царевну Софью, свергнутую Петром около девяти летназад.
Правительственные войска разбили их к западу от Москвы, у стен Новоиерусалимского монастыря под Истрой в июне 1698 года. Тогда же власти казнили сто тридцать человек. Остальных разослали по городам и монастырям. Петру это показалось недостаточным. Начался страшный, жесточайший розыск. Более тысячи восставших стрельцов окончили свои дни на плахах и виселицах, причем в казнях лично участвовали сам царь Петр и, по его указу, приближенные вельможи.
В те же годы конца столетия Петр ввел немало новшеств важных и нужных для государства. Появились математические школы. Завели в Москве новую типографию, и в ней печатали книги по истории и литературе, астрономии и арифметике. Новый год теперь, согласно петровскому указу, начинался не с 1 сентября, как раньше, а с 1 января; а летосчисление — не от «сотворения мира», а от Рождества Христова.
Появился в России первый орден — Святого апостола Андрея Первозванного (указ 10 марта 1699 года). Петр собственноручно стал подписывать международные акты — грамоты, ратификации, вести переговоры с представителями иностранных дворов.
Для управления городским посадским сословием была создана Ратуша в Москве (центральный орган) и земские избы в других городах (январь 1699 года). Здесь Петр продолжил то, что пытался, но неудачно, сделать А.А. Ордин-Нащокин во Пскове при царе Алексее, отце Петра.
Взялся царь, хотя еще и не очень решительно, за приказную систему, хаотичную и громоздкую (более сорока приказов-«министерств» на 1 сентября 1699 года). Одни приказы он объединял под управлением одного начальника, другие ликвидировал. Создавал, если появлялась потребность, новые (например, Рудокопный — 24 августа 1700 года).
Роль Боярской думы к этому времени заметно падает. Вместо патриарха делами Церкви, а Петра интересовали прежде всего ее богатства, лежавшие, по его мнению, втуне, стал управлять (после кончины Адриана, 1700 год) так называемый местоблюститель патриаршего престола, но — только по духовным делам. Имуществом же церкви стал распоряжаться Монастырский приказ по главе с лицом светским — И.А. Мусиным-Пушкиным. Тем самым казна пополнилась, и весьма существенно (более миллиона рублей в 1701-1710 годах), за счет церковных доходов.
Эти и другие новшества — прямой результат инициативы, усилий Петра. Делалось все это в спешке, лихорадочно — надвигались важные события во внешнеполитической, военной сфере: поскольку на южном, черноморском, направлении не удалось довести задуманное до конца, Петр переносит свои помыслы, энергию на север, к Балтике. Для подготовки нового кодекса законов — Уложения (взамен Соборного уложения 1649 года) он создал особую комиссию (Палату об уложении), и она составила проект нового кодекса. Но на это дело не хватило ни времени, ни внимания — по причинам, оставшимся неизвестными, он не был никогда утвержден.
Давно и не раз отмечалось, что первые преобразования следовали одно за другим без всякой видимой системы, последовательности, логики. Основа всему — воля царя, его прихоть и произвол. Резон в подобных рассуждениях есть. В действиях Петра — импульсивность и порывистость, энергия, бьющая через край, и нетерпеливость неограниченного самодержца. Все это так. Но взятые в совокупности, первые указы и действия объединяет стремление, настойчивое и фанатичное, идущее через всю жизнь этого гениального человека, — польза для России, интересы государства, обеспечение этих интересов в настоящем и будущем, предотвращение дальнейшего отставания от передовых стран, потери национального суверенитета. Отсюда — заботы, первоочередные, не терпящие отлагательств, о создании регулярной армии, строительстве флота.
По указу 19 ноября 1699 года начинается создание тридцати пехотных солдатских полков из «даточных» рекрутов, которых брали с определенного количества дворов, крестьян, холопов и из «охочих" (вольных) людей. С точки зрения Царя, это было „прямое регулярное войско“, и его формирование, весьма ускоренное и энергичное, удивляло одних, настораживало других. Шведский резидент Книппер, например, о «регулярных полков наборе в сильных терминах предлагал: для чего регулярные полки заводят, каких не бывало? И что тогда мир со всеми соседями был? На что ему ответствовано, что по распущении стрельцов (после их восстания. — В.Б.)никакой пехоты тогда сие государство не имело, без чего быть нельзя".
Книппер довольно верно уловил опасность, исходившую от замены стрельцов новыми регулярными солдатскими полками. Хотя русские представители и говорили ему, что набор вызван «опасением турской войны» (воина с Турцией формально продолжалась), но никого подобные слова не вводили в заблуждение. Швеция, которую он представлял в России, обладала первоклассной по тому времени регулярной армией, и в предстоявшем столкновении (а о назревавшей войне России со Швецией в Европе поговаривали со времен того же «великого посольства» Петра) легче было, по верному заключению шведских политиков и генералов, иметь дело со стрелецким войском, а не с регулярными соединениями которых военное дело — их единственная профессия. До сих пор в России регулярными войсками являлись, по существу, лишь гвардейские Преображенский и Семеновский, а также Лефортов и Бутырский (Гордонов) солдатский с их военным обучением, регулярным строем, постоянной службой. Остальные полки — солдатские, рейтарские, драгунские — хотя и организованы были по иноземному образцу, но несли службу только в походах; между походами их отпускали по домам и они превращались в земледельцев. Солдаты же регулярных полков должны были служить и обучаться постоянно. Временные ратники превращались в постоянных военнослужащих.
Обучение было довольно сложным. Чтобы, например, зарядить кремневый мушкет и выстрелить из него, солдат должен был исполнить шестнадцать команд. Царь взял на вооружение новшество из шведской армии — багинет, штык в виде тесака, то есть холодное оружие, которое привинчивается к огнестрельному — ружью. Но, в отличие от многих европейских армий, в которых солдаты имели яркие, разукрашенные мундиры, он вводит у себя обмундирование простое и удобное.
Имелись трудности в деле, которое проводилось спешно и, как показал последующий опыт, не очень результативно. Создаваемые полки в подавляющем большинстве были пехотные (двадцать семь) и только два — драгунские. Кавалерия по-прежнему состояла из старой дворянской милиции, от которой в Западной Европе давно отказались. Многие офицеры из иностранцев, набранные из всякого сброда, оказались негодными; их срочно заменяли русскими; Головин писал Петру, что «лучше их учить, нежели иноземцев».
Из полков сформировали три дивизии — под командой А.М. Головина, А.А. Вейде и А.И. Репнина. Петр торопит, подгоняет и помощников, и самого себя, и всю страну, замечает и исправляет там, где успевает, ошибки, наказывает виновных.
В Воронеже, на строительстве кораблей, он понукает мастеров, негодует по поводу непорядков, расхлябанности и воровства (в чем замечен даже «адмиралтеец» Протасьев, которому поручено следить за постройкой флота). В письме Виниусу, самому образованному своему советнику, высоко им ценимому, Петр делится горькими размышлениями: «Только еще облако сомнений затемняет мысль нашу. Что-то будет? Ну, да Бог с блаженным Павлом помогут…»
Главная забота во внешних делах — необходимость мира на юге, с Турцией и Крымом, чтобы перенести центр тяжести борьбы на север. Воевать на два фронта России не под силу. На исходе XVII столетия намечались новые варианты союзов государств. Назревавшая война за испанское наследство (1701 — 1714 годы) заставила Австрию пойти на мир с Турцией. Англия и Голландия этому способствовали. Россия вынуждена смириться с таким поворотом событий, более того — принять участие в мирных переговорах с Портой.
Одновременно царь принимает решительные меры по созданию промышленности. Еще в 1697 году по его указанию начали строить доменные печи и пушечные литейные цехи на Урале. В следующем году в Невьянске заложили первый металлургический завод. Уже через три года он дает первый чугун. Затем появляются другие заводы и фабрики — металлургические, суконные, парусные, пороховые, канатные, кожевенные и прочие, всего до сорока предприятий, и это — всего за несколько лет. Ремесленные мастерские и мануфактуры существовали и до Петра. В течение XVII века существовало (возникало, прекращало производство, снова его начинало) несколько десятков мануфактур в различных отраслях. Десятки тысяч вольнонаемных работников трудились на мануфактурах и промыслах (соляной, поташный, рыбный и другие), речном и гужевом транспорте. Но Петр придал развитию промышленности невиданный размах, продвинул его далеко вперед. И дело здесь не только и не столько в личной воле, энергии и желании царя и его русских и иностранных советников, сколько в объективном ходе вещей, потребностях страны. Такой мощный рывок назрел, был итогом внутреннего развития России и необходим для дальнейшего ее движения вперед, решения насущных национальных задач — в хозяйстве, военном деле, внешней политике.
Все усилия Петра, России давали свои плоды — первые и подчас не очень зрелые. Многое потом пришлось поправлять, доделывать, переиначивать — самому, его помощникам, из русских и иностранцев.
Нужно сказать, что в эти и особенно последующие годы Петр отнюдь не слепо, не бездумно использовал иностранцев, опирался на них в проведении своей политики преобразований. Хотя подчас в современной зарубежной литературе можно встретить утверждения, будто Россия и Петр всеми своими достижениями обязаны иностранным специалистам — военным, мастерам, администраторам. Это — одна крайность. Другая — мысль (например, у русских славянофилов XIX столетия и некоторых современных неославянофилов — «почвенников») о том, что Петр нанес вред России своим бездумным, рабским подражанием всему иноземному. Не правы и те и другие. Петр, при всех его крайних увлечениях, перехлестах и ошибках, поступал не только правильно, но и мудро, когда приглашал иностранцев, использовал их опыт и знания, высоко ценил тех, кто верой и правдой служил ему и России. В марте 1699 года, когда ушел из жизни его любимец весельчак Франц Лефорт, умно и тактично ободрявший его во всех хороших начинаниях, Петр искренне и безутешно плакал у его гроба. Так же горевал он и в ноябре того же года, после кончины своего мужественного и сурового генерала — Патрика Гордона. Оба они заслужили любовь и уважение Петра и оставили о себе хорошую и благодарную память. Петр ценил и многих других иностранных специалистов, но таким доверием и близостью к Петру, его душевным расположением, как Лефорт и Гордон, не пользовался уже никто. Однако царь отнюдь не закрывал глаза на явные недостатки многих иноземцев — пройдох и авантюристов, плутов и неумех. Не стеснялся давать им откровенные оценки, отстранять от порученного дела, наказывать, как он это делал и по отношению к своим соотечественникам.
Французский профессор Роже Порталь, известный русист, справедливо отмечал: «Россия самостоятельно медленно эволюционировала к прогрессу. Роль иностранцев, неотделимая от политики Петра Великого, составляла дополнительный вклад, иногда очень ценный, который ускорял эту эволюцию, но не был определяющим».
Петр вникал во все стороны жизни страны, внутренней и внешней политики, направлял государственный корабль в нужное русло. И это благотворно сказывалось во всем, в том числе и в международных делах, в русской дипломатии, которая в последние годы XVII века должна была сыграть большую роль в судьбе страны.
Усилиями петровских дипломатов П.Б. Возницына и Е.И. Украинцева удалось заключить двухлетнее перемирие с Турцией в Карловицах (14 января 1699 года) и тридцатилетнее в Стамбуле (начало 1700 года). Одновременно Петр подписывает договоры с королями Дании и Польши — так оформляется союз трех стран против Швеции (ноябрь 1699 года).
Союзники Петра вскоре начали военные действия против шведов. Но успех им не сопутствовал. Август II, король польский и курфюрст саксонский, послал войско во главе с Флемингом к Риге. Но, получив с его жителей полтора миллиона талеров, снял осаду и отвел свои полки от города. С Данией дело обстояло еще хуже: молодой шведский король, забияка и рубака, высадился на ее территории с пятнадцатитысячным корпусом, и Копенгаген оказался под ударом. Датский король капитулировал, и по миру в Травендале (8 августа 1700 года) его страна вышла из Северного союза. Петр остался с Августом II, союзником слабым, коварным, склонным к предательству.
Но Петр и здесь не опускает в бессилии руки. Продолжает вести дело к схватке с Карлом XII за выход к Балтике.
Подготовить все необходимое для борьбы с первоклассной шведской армией было не так-то просто. По плану, разработанному Петром и его советниками, русская армия должна была направиться на Нарву и Нотебург (древний русский Орешек) — шведские крепости на реках Нарове и Неве. С разведывательными целями к обеим крепостям был послан офицер-преображенец Василий Корчмин, который, получив за границей инженерное образование, владел наукой фортификации. Второго марта 1700 года Петр пишет Ф.А. Головину, что надо послать Корчмина сначала под Нарву, якобы для покупки шведских орудий для русских надобностей, а потом — в Нотебург:
«Также, если возможно ему там дело сыскать, чтоб побывал и в Орешке. А если в него нельзя, хотя возле него. А место зело нужное: проток из Ладожского озера (посмотри на картах). А детина кажется неглуп и секрет может сохранить. Важно, чтобы Книппер того не ведал, потому что он знает, что Корчмин учен».
Быстрым ходом шло обучение новобранцев. Рождалась на глазах новая армия. Специалисты давали ей высшую оценку. Гейне, датский посол, даже восхищался выучкой солдат:
— Новые полки чудесны. Они одинаково хороши и на ученье, и на параде.
Русскую артиллерию он же называл «образцовой», пехоту — «отборной», «высокодисциплинированной». Петр, очевидно, не раз слышал подобные отзывы и был доволен. С нетерпением он ждал известия из Константинополя о результатах переговоров с Турцией, чтобы скорее двинуть войска на шведов, присоединиться к союзникам:
— Я человек, на слово которого можно положиться. Я не буду прибегать к многословию; но мои союзники увидят на деле, как я исполню обязательства и сделаю больше того, что я обязан.
Весь в радужных ожиданиях и надеждах, Петр 8 августа 1700 года наконец получает долгожданную весть — договор с Турцией заключен. Развязав себе руки на юге, на следующий день Россия объявляет войну Швеции «за многие свейские (шведские. — В Б.)неправды», в том числе — за тяжкое оскорбление, нанесенное в 1697 году шведами во время пребывания «великого посольства» в Риге «самой особе царского величества", хотя официально, формально русский царь в посольстве отсутствовал; имелся, правда, некий урядник Петр Михайлов, но — кто же тогда в Риге знал об этом? Да если бы и догадались, то ведь Петр бдительно следил за соблюдением своего инкогнито, не терпел его нарушений, особенно в начале миссии.
Подобная мотивировка — дань старомосковской дипломатии с ее обидами по поводу действительных и мнимых оскорблений в адрес московского самодержца, «порухи» чести его и тем самым России. Дипломаты других стран в те времена тоже придирчиво относились к подобным вещам.
Двадцать второго августа русская армия выступила в поход. Северная война началась. Язвительный Ключевский иронизирует над Петром в связи с итогами южного предприятия: царь «очутился в неловком положении» — флот, построенный с такими мучениями и издержками, «остался гнить в азовских гаванях»; укрепиться в Крыму не удалось; канал между Волгой и Доном, который начали рыть по приказу Петра, забросили; все другое, касающееся «восточного вопроса» (безопасность от крымских набегов, ожидания балканских христиан), тоже отложили в сторону; Петр круто повернул с юга на север; «новая европейская конъюнктура перебросила его, как игрушечный мяч, с устья Дона на Нарову и Неву, где у него не было ничего заготовлено; сам он, столько готовившийся в черноморские моряки, со всеми своими переяславскими, беломорскими, голландскими и английскими навигацкими познаниями принужден был много лет вести сухопутную войну, чтобы пробиться к новому, чужому морю".
Историк сильно сгустил краски. Не обнаруживает он и сочувствия лихорадочным мерам и метаниям царя, не оценивает в полной мере их значение. Но все же в его рассуждениях немало и верного. Сам Петр довольно скоро отрезвеет от своих надежд той весенне-летней поры 1700 года, когда он почти по-юношески рвался в бой, грезил о быстрых и ярких победах. Как оказалось, Нарва — это не Азов и не Казыкермень. Но в ту пору ничего этого он не знал и, полный замыслов, спешил, чтобы полной грудью вдохнуть соленый воздух Балтики…
Начало войны со Швецией оказалось неудачным не только для союзников России, но и для нее самой. Девятнадцатого ноября 1700 года армия Петра, слепленная из старых стрелецких полков и дворянского ополчения, а также из плохо еще обученных новобранцев, потерпела поражение от армии Карла XII, считавшейся тогда одной из лучших в Европе. Только гвардейцы и лефортовцы показали себя с наилучшей стороны, отбив многие атаки противника. Но они одни не смогли, естественно, спасти положение. К тому же печальную роль сыграло доверие Петра к командирам из иностранцев. Кончилось тем, что капитулировавшее русское воинство, потеряв до шести тысяч солдат, покинуло западный берег реки Нарвы и перешло на восточную ее сторону, оставив шведам сто тридцать пять пушек.
Победу под Нарвой над царем «варваром» торжествовали не только в Швеции, но едва ли не во всей Европе.
От русских представителей при европейских дворах вскоре поступили депеши с сообщениями о презрении и насмешках тамошних правителей и вельмож по адресу русской армии, самого царя. А.А.Матвеев, например, писал из Гааги:
«Шведский посол с великими ругательствами, сам ездя по министрам, не только хулит ваши войска, но и самую Вашу особу злословил, будто Вы, испугавшись приходу короля его, за два дня (до прихода шведов под Нарву и сражения. —