Страница:
Наконец, Петр подает Шереметеву прошение с просьбой отметить и его заслуги, к слову сказать, немалые:
— Господин фельдмаршал, прошу, дабы Вы рекомендовали государям нашим обоим о моей службе, чтоб за оную пожалован был чин рыр— (контр. — В.Б.)адмиралом, или шаунбейнахтом, а здесь, в войске, ранг, а не чин старшего генерал-лейтенанта. И о первом, как к Вам с Москвы указ послан будет, тогда б и к адмиралу о том моем чине указ послан был же от их величества.
За шутливой формой обращения, за упоминаниями о «государях», «их величествах" (князе-кесаре Ф.Ю. Ромодановском и начальнике Приказа земских дел И.И. Бутурлине) скрывается представление Петра о своей службе Отечеству, своих неусыпных трудах на поле брани. Ромодановский сообщает ему о повышении в чинах за „храбрые кавалерийские подвиги и в делах воинских мужественное искусство“ — царь действительно во время Полтавского сражения проявил высокое мастерство как полководец, подвергался опасности как солдат: одна вражеская пуля попала в луку его седла, другая в шляпу. Князю-кесарю царь отвечает с благодарностью:
— И хотя я еще не заслужил, но точию ради единого Вашего благоутробия сие мне даровано, в чем молю Бога сил, дабы мог Вашу такую милость впредь заслужить.
Вскоре Петр приезжает в Киев и здесь слышит проповедь префекта Киевской академии Феофана Прокоповича, блестяще образованного человека (учился в Киеве, Львове, Кракове, Риме), прекрасного оратора и публициста. Она посвящена Полтавской виктории, Петру, ее организатору, полководцу:
— Ты не только посылал полки на брань, но сам стал противно супостата, сам на первые мечи и копия устремился.
Петр с удовольствием слушал проповедника, и в мыслях у него, вероятно, проходили картины прошедших баталий, особенно только что отгремевшей, достославной и уже ставшей достоянием истории Отечества.
Полтавская победа в корне изменила ход войны, положила резкую грань между тем, что было до нее, и последующими событиями на театре военных действий. И Петр, как все русские люди, очень хорошо это понимал. Как и повелось в пору успехов русского оружия, новую и такую блистательную викторию отпраздновали пышно и торжественно, с выдумкой, на что был великий мастер сам царь. Согласно замыслу его, по улицам и площадям Москвы прошли войска победителей, провели более двадцати двух тысяч пленных шведов (взятых под Лесной и Полтавой) и бесчисленные трофеи. В числе пленных шествовал первый министр короля граф Пипер, а среди трофеев везли и носилки, на которых находился Карл во время сражения. На новый 1710 год жители Москвы увидели другое, не менее пышное действо — после торжественного молебна в Успенском соборе Кремля зажгли огромный фейрверк по случаю той же Полтавской виктории.
В Европе пренебрежение к России сменилось потрясением, уважением, смешанным со страхом перед ее мощью.
Петр по— прежнему готов заключить мир, но, конечно, на приемлемых для России условиях. Однако Карл опять отвергает разумные предложения. Правитель, разоривший страну и погубивший армию, сам оказавшийся в положении нахлебника в чужой стране (в турецких Бендерах), держится самоуверенно, чуть ли не как победитель. В Швецию он шлет одно за другим распоряжения о наборе солдат для продолжения войны, хотя его полуторамиллионный народ уже стонет от истощения. Но король не хочет ничего слышать; просьбы и донесения из Стокгольма он просто не принимает во внимание, приказывает их вообще ему не присылать. И стокгольмские власти слепо следуют его приказам, благодарят Господа за спасение короля; что же касается происшедшего под Полтавой, то распространяют нелепую версию: там -де двадцать тысяч шведов потерпели поражение от двухсот тысяч русских!
Правда, Швеция сохраняла некоторые надежды — у нее имелся сильный флот на Балтике, ее территория оставалась незатронутой войной, а шведские войска, помимо самой Швеции, находились в Прибалтике и Финляндии, Померании и Норвегии. Кроме того, имелись основания ожидать военной помощи от государств Западной Европы, например Англии, Голландии, Австрии с одной стороны, Франции — с другой. Их правители, исходя из своих интересов, рассчитывали привлечь Швецию на свою сторону. Теперь эти замыслы рушились. Пришлось срочно перестраивать внешнеполитические комбинации. По словам Роберта Мэсси, американского историка, Полтава стала «грозным предупреждением» для всего мира, и «европейские политики, которые раньше уделяли делам царя немногим больше внимания, чем шаху Персии или моголу Индии, научились отныне тщательно учитывать русские интересы. Новый баланс сил, установленный тем утром пехотой Шереметева, конницей Меншикова и артиллерией Брюса, руководимых их двухметровым властелином, сохранится и разовьется в XVIII, XIX и XX веках».
Прямой результат Полтавы — возрождение Северного союза России, Дании, Речи Посполитой. Но союзники Петра снова терпят поражение от шведов. Россия же, наоборот, одерживает новые победы — Шереметев в Прибалтике, Меншиков — в Польше: в 1710 году русские войска взяли Ригу, Выборг, Ревель, Кексгольм (Корела) и другие города. Поход на Выборг возглавил сам Петр. Он же составил план его осады. В 1710 году повел к нему двести пятьдесят транспортных судов с солдатами, артиллерией, припасами. Поход проходил в очень трудных условиях — море еще не освободилось от льда, мощная крепость имела сильный гарнизон, артиллерию. Чтобы обмануть осажденных, царь приказал матросам надеть шведскую форму, а на кораблях поднять шведские флаги. Он подробно осмотрел крепость с моря и суши, наметил план действий. Апраксину приказал:
— Как бреши и протчее по моей диспозиции готовы будут, и с которых стрелять надлежит не менее недели и штурмовать.
Выборг, по примеру Риги, капитулировал. Произошло это 13 июня. А на следующий день в крепость во главе Преображенского полка вошел Петр. Три дня он изучает крепостные сооружения. Победу отметил сначала здесь, потом в Петербурге, где царь-полковник и его гвардейцы несли по улицам трофеи — шведские знамена.
Петр имел все основания выразить чувства радости и удовлетворения по поводу успешной кампании 1710 года:
"И тако Лифляндия и Эстляндия весьма от неприятеля очищена, и, единым словом изрещи, что неприятель на левой стороне сего Восточного (Балтийского. — В.Б.)моря не точию городов, но ниже степени земли не имеет».
Таким образом, русские войска очистили от шведов Восточную Прибалтику. По случаю этого в Петербурге три дня стреляли из пушек, звонили в колокола; на кораблях, стоявших на невском рейде, устроили иллюминацию.
Казалось, ничто не могло помешать России в ее победной поступи против «шведа». Но, как однажды не так уж давно (летом 1704 года) царь мудро предостерегал своего первого фельдмаршала: «Всегдашняя удача много людей ввела в пагубу», так и теперь, всего каких-нибудь семь лет спустя после этого поучения, то же случилось с ним самим. Неожиданно объявила войну России Оттоманская Порта. В 1711 году П.А. Толстой, много лет сидевший послом в Стамбуле, извещал своего начальника в Посольском приказе:
«Не изволь удивляться, что я прежде, как король шведский, был в великой силе, доносил о миролюбии Порты, а теперь, когда шведы разбиты, сомневаюсь! Причина моего сомнения та: турки видят, что царское величество теперь победитель сильного народа шведского и желает вскоре устроить все по своему желанию в Польше, а потом, не имея уже никакого препятствия, может начать войну и с ними, турками. Так они думают и отнюдь не верят, чтоб его величество не начал с ними войны, когда будет от других войн свободен».
В ход идут интриги европейских дипломатов в Стамбуле, Карла XII и его советников, деньги Мазепы. Турция, мечтавшая вернуть Азов, возобновить набеги на южные окраины России и Украины, разрывает 10 ноября 1710 года отношения с Россией.
Такой поворот событий означал перспективу войны на два фронта. Но Петра это, как видно, не смущало, особенно после Лесной и Полтавы. Трудности, как всегда, его только подстегивают. Апраксину, азовскому губернатору, он шлет распоряжения: готовить флот к сражениям, струги и лодки — для донских казаков, а для борьбы с крымцами пригласить калмыков и кубанских татар. Торопит Шереметева — тот из Прибалтики должен был идти на юг, к новому театру военных действий. Фельдмаршал отличается, как обычно, медлительностью, и царь торопит его, высказывает в письмах явное нетерпение:
«Ити с поспешением».
«Дабы Вы немедленно отправили полки в марш в назначенные места».
«А маршировать весьма нужно, понеже ежели пехота не поспевает, неприятель на одну конницу нападет, то не без Великова страху».
«Учить драгун огнем как конных, так и пеших, палашам покой дать, ибо с турками зело инако надлежит воевать и больше пехотою утверждатца с рогатками".
Шестого марта царь выезжает в действующую армию. За несколько дней до этого, 2 марта, он своим указом учреждает Сенат — высшее учреждение в государстве; по словам учредителя-царя, Сенат создавался на время его отсутствия:
«Определили быть для отлучек наших Правительствующий Сенат для управления».
Созданный как временный орган, Сенат просуществовал более двух столетий. Царь оставил строгие распоряжения относительно обязанностей, пределов власти нового учреждения:
«Всякий их (сенаторов, список которых, из девяти человек, он тоже составил. — В.В.)указам да будет послушен так, как нам самому, под жестоким наказанием или и смертию, по вине смотря».
Петр Алексеевич поручил Сенату высший надзор за судебными делами и расходованием средств, их умножением, ибо, как он написал, «деньги суть артерия войны».
Тогда же, в день отъезда, царь объявил своей законной супругой Екатерину, бывшую служанку пастора Марту Скавронскую, с которой, в отличие от первой жены, у него сложились самые добрые отношения, имелись и дети — дочери Анна и Елизавета. Брак в церкви совершили еще в феврале. Его заботит будущее жены и детей. Меншикову он признается о причинах оформления брака:
«Еже я учинить принужден для безвестного сего пути, дабы, ежели сироты останутся, лучше бы могли свое житие иметь».
Русская и турецкая армии встретились на реке Прут в начале июля. Страшная жара, жажда обессиливали петровских солдат — многие сходили с ума, кончали с собой.
Турецкая армия 9 июля полностью окружила тридцативосьмитысячную русскую армию. Везир имел сто тридцать пять тысяч (а вместе с татарами — сто восемьдесят тысяч). Атаку начали янычары. Их жестокий натиск описал Понятовский, выступающий в роли военного советника везира:
«Янычары… продолжали наступать, не ожидая приказов. Испуская дикие вопли, взывая по своему обычаю к Богу многократными „алла“, „алла“, они бросались на неприятеля с саблями в руках и, конечно, прорвали бы фронт в этой первой мощной атаке, если бы не рогатки, которые неприятель бросил перед ними. В то же время сильный огонь почти в упор не только охладил пыл янычар, но и привел их в замешательство и принудил к поспешному отступлению. Кегая (то есть помошник великого везира) и начальник янычар рубили саблями беглецов и старались остановить их и привести в порядок. Наиболее храбрые возобновили свои крики и атаковали во второй раз. Вторая атака была не такой сильной, как первая, и турки снова были вынуждены отступить».
Противник, потерявший до семи тысяч убитыми, был ошеломлен стойкостью русских, потери которых были гораздо меньше. Более того, в момент отступления врага, по словам составителей «Истории Свейской войны», Петр мог одержать «полную викторию», если бы сумел как следует организовать преследование. Но он и его генералы опасались, и не без оснований: русский обоз не успели даже окопать, солдаты были истощены жаждой, жарой, голодом.
Не лучшим было и состояние турок, хотя Петр и не знал об этом. На следующий день янычары отказались повторить атаки, несмотря на приказ везира. Саттон, английский посол, в донесении сообщал в связи с этим своему начальству:
«Здравомыслящие люди, очевидцы этого сражения, говорили, что, если бы русские знали о том ужасе и оцепенении, которое охватило турок, и смогли бы воспользоваться своим преимуществом, продолжая артиллерийский обстрел и сделав вылазку, турки, конечно, были бы разбиты».
Петру положение его самого и армии казалось безвыходым. Десятого июля царь пишет письмо Сенату:
"Господа Сенат! Извещаю вам, что я со всем своим войском без вины и погрешности нашей, но единственно только по ложным известиям, в семь крат сильнейшею турецкою силою так окружен, что все пути к пресечению провианта пресечены и что я без особливые Божий помощи ничего иного предвидеть не могу, кроме совершенного поражения или что я впаду в турецкий плен. Если случится сие последнее, то вы должны меня почитать своим царем и государем и ничего не исполнять, что мною, хотя бы то по собственному повелению от нас, было требуемо, покамест я сам не явлюся между вами в лице моем. Но если я погибну и вы верные известия получите о моей смерти, то выберите между собой достойнейшего мне в наследники».
На военном совете 10 июля вынесли решение — предложить туркам начать переговоры; если они не согласятся, то сжечь обоз и атаковать врага.
После некоторых проволочек начались переговоры, и Петр бросается в другую крайность: если раньше он явно недооценил силы противника и переоценил свои, то теперь, наоборот, преувеличивает мощь турок, готов идти на максимальные уступки, чтобы вырвать мир даже очень дорогой ценой.
Везир, человек в военном деле неопытный, склонялся к миру по многим причинам. Прежде всего, турки испугались русских солдат, регулярная армия Петра выглядела несравнимо лучше той толпы, хотя бы и огромной, которую представляла собой турецкая армия. На Пруте стояли отнюдь не все русские силы, и противник это знал — действия Ренне у Браилова произвели на него сильное впечатление; да и на Пруте он не рассматривал свои захлебнувшиеся атаки как победу. Более того, турки боялись какой-нибудь военной хитрости русских — не верили, что они всерьез хотят мира, на заключение которого, кстати говоря, везир получил санкцию султана.
Петр, посылая на переговоры П.П. Шафирова, хитрого и осторожного дипломата, соглашался пожертвовать всем на юге и на севере, лишь бы уйти от позорного плена и рабства.
Но до крайних условий дело не дошло. Везир и султан не были склонны, как оказалось, ратовать за интересы Швеции. Относительно же своих требований тоже проявили умеренность, исходя из сложившейся ситуации (они в данном случае учитывали мощь России даже в большей степени, чем Петр).
Двенадцатого июля Шафиров и М.Б. Шереметев (генерал, сын фельдмаршала) подписали мирный трактат с великим везиром Балтаджи Мехмед-пашой. По нему Турция получила обратно Азов, Россия обещала разрушить крепости Таганрог на Азовском море и Каменный Затон на Днепре, не держать войска в Польше, не вмешиваться в ее дела, «отнять руку» от запорожцев, то есть не поддерживать их, не иметь с ними связи.
Условия мира нельзя назвать тяжкими и унизительными для России, хотя она и теряла то, что в свое время завоевала дорогой ценой. Но сохранялись армия, артиллерия (туркам отдавали лишь те пушки, которые имелись в Каменном Затоне), завоевания в Прибалтике (о них даже речь не заходила во время переговоров). Требования Девлет-Гирея о возобновлении выплаты Москвой дани Крыму остались втуне.
Обе стороны были довольны заключенным миром. Недоволен остался Карл XII, мечтавший взять с помощью Турции реванш над Россией.
Чувство горечи долго не покидало Петра после Прута. По прибытии в Варшаву в ответ на поздравление в связи со счастливым избавлением на Пруте царь откровенно признал:
«Мое счастье в том, что я должен был получить сто палочных ударов, а получил только пятьдесят».
Петр получил на Пруте предметный и памятный урок — потеря чувства осторожности, осмотрительности, расчетливости чуть было не обернулась катастрофой для него и страны. Недаром он переживал свою неудачу, проводил в думах о бесславном походе бессонные ночи.
Но Петра зовут все новые дела, не терпящие отлагательства. Он руководит укреплением армии, строительством флота, боевыми действиями, составлением новых гражданских законов. Продолжаются преобразования административные: уточнение функций Сената и учреждение губерний, строительство мануфактур и печатание книг, упрощение шрифта и благоустройства «парадиза», постройка кораблей и обучение матросов и многое другое.
Неизвестный автор, наблюдавший Петра в его северной столице и издавший в Лейпциге (1713 год) брошюру «Описание Санкт-Петербурга и Кронштадта в 1710 и 1711 годах», не скрывает своего удивления и восхищения:
«День свой он проводит, избегая всякой праздности, в беспрестанном труде. Утром его величество встает очень рано, и я не однажды встречал его в самую раннюю пору на набережной идущим к князю Меншикову, или к адмиралам, или в Адмиралтейство и на канатный двор. Обедает он около полудня, все равно где и у кого, но охотнее всего у министров— генералов или посланников… После обеда, отдохнув по русскому обычаю с час времени, царь снова принимается за работу и уже поздно ночью отходит к покою. Карточной игры, охоты и тому подобного не жалует, и единственную его потеху, которою он резко отличается от всех других монархов, составляет плавание по воде. Вода, кажется, настоящая его стихия, и он нередко катается по целым дням на буере или шлюпке… Эта страсть доходит в царе до того, что его от прогулок по реке не удерживает никакая погода: ни дождь, ни снег, ни ветер. Однажды, когда река Нева уже стала и только перед дворцом оставалась еще полынья окружностью не более сотни шагов, он и по ней катался взад и вперед на крошечной гичке».
Даже зимой Петр продолжал свои маневры на лодках, поставив их на коньки и полозья, приговаривая:
— Мы плаваем по льду, чтобы зимою не забыть морских экзерциций!
В этот же и следующий год Петр много внимания уделяет отношениям с Турцией, которая настаивает на строгом выполнении условий Прутского договора, с Польшей, где местным жителям сильно досаждали саксонцы Августа II. Царь добился, чтобы его ненадежный союзник увел из Польши своих солдат-мародеров в Саксонию (1716 год).
Между тем в эти годы русские войска бьют шведов в Померании, по южному побережью Балтийского моря. Петра угнетает несогласованность действий союзников. Более того, датский и польский короли в который уже раз ведут за его спиной предательские сепаратные переговоры со шведами о мире.
В сердцах Петр заявляет, что выведет свои войска из Померании. Потом остывает — как-никак, но войну со Швецией доводить до конца надо; что делать, если имеешь таких союзников. Снова шлет письмо в Копенгаген, излагает королю план военных действий, уверяет его:
«Мне ни в том, ни в другом месте собственного интереса нет; но что здесь делаю, то для Вашего величества делаю».
Но все равно орудий из Дании нет, войска бесплодно топчутся на месте. Петру ясно, что России опять нужно полагаться на свои силы, и он скоро сделает для этого все, что нужно. Он скрывает раздражение, недовольство союзниками. Меншикова, который под Штеттином наговорил ему, несомненно, немало нелестного в адрес датчан, он успокаивает, остужает:
— С датским двором, как возможно, ласкою поступать, ибо, хотя и правду станешь говорить без уклонности, на зло примут. Правда, зело их поступки неладны, да что же делать, а раздражать их ненадобно для шведов, а наипаче на море. Ежели б мы имели довольство на море, то б иное дело; а когда не имеем, — нужда оных флантировать (льстить датчанам. — В.В.),хотя что и противное видеть, чтоб не отогнать.
Царь, давая светлейшему князю уроки дипломатической тонкости и сдержанности, надеялся, как видно, на датский флот.
В 1713 году русские войска совершили успешные походы в Финляндию, принадлежавшую тогда Швеции, взяли Гельсингфорс, Борго, Або и др. В Померании под Тонингеном союзникам сдались одиннадцать тысяч шведов генерала Стенбока. Но у Швеции оставался еще очень сильный флот — ее последняя надежда», по словам Петра. Хотя усилиями его самого и многих его помощников из года в год строили все новые суда Балтийского флота, царь до поры до времени не решался вступать в решающие сражения на море. 15 июля 1713 года царь сообщает Шафирову в Стамбул:
«Флот наш, слава Богу, множитца, мы уже ныне тринадцать линейных кораблей от 50 пушек и выше имеем, а еще ждем довольного числа к себе».
Успехи — налицо, но царю этого мало:
«А мы большими кораблями не сильны».
И здесь Петр в конце концов добивается своего. Помимо постройки кораблей на русских верфях, закупает их за границей. Сам обучает офицеров и матросов вождению судов в Кронштадте. Организует и возглавляет флотилии в походах к финским берегам. Постоянные усилия приносят плоды. Двадцать седьмого июля 1714 года русский флот разгромил большую шведскую эскадру у мыса Гангут. Она состояла из шестнадцати линейных кораблей, восьми галер и пяти прочих судов. Сначала на фрегат «Элефант» и девять более меньших кораблей напал русский авангард во главе с шаутбейнахтом Петром Михайловым. Несмотря на преимущество шведов в орудиях (сто шестнадцать против двадцати трех русских), русские корабли смело пошли в атаку, которая закончилась абордажем. Петр потом восхищался мужеством своих моряков:
«Воистину нельзя описать мужество наших, как начальных, так и рядовых, понеже абордированье так жестоко чинено, что от неприятельских пушек несколько солдат не ядрами, но духом пороховым от пушек разорваны».
Весь отряд во главе с вице-адмиралом Эреншильдом попал в плен к русским. Остальные корабли эскадры из-за полного штиля не смогли оказать ему помощь.
Эта победа, на сей раз морская, да еще на Балтике, как громом поразила Европу; в Стокгольме началась паника — королевский двор спешно покидает столицу. Жители же Петербурга увидели 9 сентября входившие в Неву русские и захваченные шведские корабли. А по улицам города прошли счастливые победители с трофеями и пленными, среди которых был и Эреншильд.
В Сенате князь-кесарь Ромодановский приветствовал Петра:
"Здравствуй, вице-адмирал!»
Так Петр получил новый чин и тем самым повышение в окладе, который он аккуратно забирал, расписываясь в ведомости. Новый вице-адмирал с полным основанием сравнивал Гангутское сражение с Полтавской победой, Действительно слава русского оружия гремела не только на суше, но и на море, на той самой Балтике, которая издавна грезилась Петру.
Однажды Петр словами, обращенными к Екатерине, кратко и метко определил круг и суть своих обязанностей:
«Мы, слава Богу, здоровы, только зело тяжело жить, ибо я левшою не умею владеть, а в одной правой руке принужден держать шпагу и перо; а помочников сколько, сама знаешь».
То же, но в других словах, внушает он нерадивому сыну:
«…Сия (воинское дело. — В.В.)есть едина из двух необходимых к правлению, еже распорядок и оборона".
Итак — внутреннее управление («распорядок"), для чего годно „перо“ (составление указов, регламентов, инструкций), и внешняя политика, тем самым — воинское дело („оборона"), здесь уже нужна шпага. Две ипостаси; государя-«законодателя“ и полководца-дипломата, и в обеих Петр сделал очень много.
Петр сам трудился дни и ночи, не зная усталости, — как говорили древние летописцы, утер поту за Русскую землю и сумел поднять всю Россию, чтобы добыть выход к Балтике, необходимый растущему государству, чтобы наконец отстоять национальную независимость страны.
Петровская шпага, действия которой опирались на мощь русской армии и флота, привела страну к блистательным победам на суше и на море. Русский Андреевский флаг утвердил себя на полях и водах сражений. Он же стал символом внутренних преобразований, успехов в том «распорядке", к которому Петр приучал Россию.
Первые преобразования, проведенные на грани двух столетий, носили характер предварительный. Потом, в обстановке нарвской неудачи и последовавшей за ней лихорадочной работы, было не до реформ по внутреннему управлению. Хотя издавались кое-какие указы по текущим делам, главное внимание Петр и его правительство уделяют организации вооруженных сил, строительству заводов и фабрик для их оснащения и снабжения.
Немало усилий тратит Петр для строительства мануфактур и торговых судов, дорог и каналов, он мобилизует крестьян и горожан на различные работы, а дворян и купцов поощряет и понуждает служить в армии и на флоте, в учреждениях и конторах, в лавках и на ярмарках. Люди гибнут тысячами на стройках и заготовке леса от голода и холода, плохого жилья и драной одежды, но жалеть их ему недосуг, да и незачем: сам, мол, себя не жалею ни в чем, а что тут о «подлых» говорить. Впрочем, иногда проявлял, по делу смотря или по настроению, внимание и сердобольность.
Петровские указы охватывают все почти стороны хозяйственной жизни страны, вносят много нового, продвигают далеко вперед развитие экономики, и это дает основание говорить об экономических реформах Петра Великого. Таковы его указы о промышленности, мелкой и крупной. Он издает, например, узаконения (1715, 1718 годы) об изготовлении крестьянами полотна, которое в большом количестве шло на продажу в Петербург и другие города и селения, за границу.
Для управления купцами и ремесленниками Петр создает сначала Бурмистерскую палату, или Ратушу, потом — Главный магистрат, который, согласно регламенту, должен заботиться о росте и процветании не только крупного (мануфактуры), но и мелкого производства:
— Господин фельдмаршал, прошу, дабы Вы рекомендовали государям нашим обоим о моей службе, чтоб за оную пожалован был чин рыр— (контр. — В.Б.)адмиралом, или шаунбейнахтом, а здесь, в войске, ранг, а не чин старшего генерал-лейтенанта. И о первом, как к Вам с Москвы указ послан будет, тогда б и к адмиралу о том моем чине указ послан был же от их величества.
За шутливой формой обращения, за упоминаниями о «государях», «их величествах" (князе-кесаре Ф.Ю. Ромодановском и начальнике Приказа земских дел И.И. Бутурлине) скрывается представление Петра о своей службе Отечеству, своих неусыпных трудах на поле брани. Ромодановский сообщает ему о повышении в чинах за „храбрые кавалерийские подвиги и в делах воинских мужественное искусство“ — царь действительно во время Полтавского сражения проявил высокое мастерство как полководец, подвергался опасности как солдат: одна вражеская пуля попала в луку его седла, другая в шляпу. Князю-кесарю царь отвечает с благодарностью:
— И хотя я еще не заслужил, но точию ради единого Вашего благоутробия сие мне даровано, в чем молю Бога сил, дабы мог Вашу такую милость впредь заслужить.
Вскоре Петр приезжает в Киев и здесь слышит проповедь префекта Киевской академии Феофана Прокоповича, блестяще образованного человека (учился в Киеве, Львове, Кракове, Риме), прекрасного оратора и публициста. Она посвящена Полтавской виктории, Петру, ее организатору, полководцу:
— Ты не только посылал полки на брань, но сам стал противно супостата, сам на первые мечи и копия устремился.
Петр с удовольствием слушал проповедника, и в мыслях у него, вероятно, проходили картины прошедших баталий, особенно только что отгремевшей, достославной и уже ставшей достоянием истории Отечества.
Полтавская победа в корне изменила ход войны, положила резкую грань между тем, что было до нее, и последующими событиями на театре военных действий. И Петр, как все русские люди, очень хорошо это понимал. Как и повелось в пору успехов русского оружия, новую и такую блистательную викторию отпраздновали пышно и торжественно, с выдумкой, на что был великий мастер сам царь. Согласно замыслу его, по улицам и площадям Москвы прошли войска победителей, провели более двадцати двух тысяч пленных шведов (взятых под Лесной и Полтавой) и бесчисленные трофеи. В числе пленных шествовал первый министр короля граф Пипер, а среди трофеев везли и носилки, на которых находился Карл во время сражения. На новый 1710 год жители Москвы увидели другое, не менее пышное действо — после торжественного молебна в Успенском соборе Кремля зажгли огромный фейрверк по случаю той же Полтавской виктории.
В Европе пренебрежение к России сменилось потрясением, уважением, смешанным со страхом перед ее мощью.
Петр по— прежнему готов заключить мир, но, конечно, на приемлемых для России условиях. Однако Карл опять отвергает разумные предложения. Правитель, разоривший страну и погубивший армию, сам оказавшийся в положении нахлебника в чужой стране (в турецких Бендерах), держится самоуверенно, чуть ли не как победитель. В Швецию он шлет одно за другим распоряжения о наборе солдат для продолжения войны, хотя его полуторамиллионный народ уже стонет от истощения. Но король не хочет ничего слышать; просьбы и донесения из Стокгольма он просто не принимает во внимание, приказывает их вообще ему не присылать. И стокгольмские власти слепо следуют его приказам, благодарят Господа за спасение короля; что же касается происшедшего под Полтавой, то распространяют нелепую версию: там -де двадцать тысяч шведов потерпели поражение от двухсот тысяч русских!
Правда, Швеция сохраняла некоторые надежды — у нее имелся сильный флот на Балтике, ее территория оставалась незатронутой войной, а шведские войска, помимо самой Швеции, находились в Прибалтике и Финляндии, Померании и Норвегии. Кроме того, имелись основания ожидать военной помощи от государств Западной Европы, например Англии, Голландии, Австрии с одной стороны, Франции — с другой. Их правители, исходя из своих интересов, рассчитывали привлечь Швецию на свою сторону. Теперь эти замыслы рушились. Пришлось срочно перестраивать внешнеполитические комбинации. По словам Роберта Мэсси, американского историка, Полтава стала «грозным предупреждением» для всего мира, и «европейские политики, которые раньше уделяли делам царя немногим больше внимания, чем шаху Персии или моголу Индии, научились отныне тщательно учитывать русские интересы. Новый баланс сил, установленный тем утром пехотой Шереметева, конницей Меншикова и артиллерией Брюса, руководимых их двухметровым властелином, сохранится и разовьется в XVIII, XIX и XX веках».
Прямой результат Полтавы — возрождение Северного союза России, Дании, Речи Посполитой. Но союзники Петра снова терпят поражение от шведов. Россия же, наоборот, одерживает новые победы — Шереметев в Прибалтике, Меншиков — в Польше: в 1710 году русские войска взяли Ригу, Выборг, Ревель, Кексгольм (Корела) и другие города. Поход на Выборг возглавил сам Петр. Он же составил план его осады. В 1710 году повел к нему двести пятьдесят транспортных судов с солдатами, артиллерией, припасами. Поход проходил в очень трудных условиях — море еще не освободилось от льда, мощная крепость имела сильный гарнизон, артиллерию. Чтобы обмануть осажденных, царь приказал матросам надеть шведскую форму, а на кораблях поднять шведские флаги. Он подробно осмотрел крепость с моря и суши, наметил план действий. Апраксину приказал:
— Как бреши и протчее по моей диспозиции готовы будут, и с которых стрелять надлежит не менее недели и штурмовать.
Выборг, по примеру Риги, капитулировал. Произошло это 13 июня. А на следующий день в крепость во главе Преображенского полка вошел Петр. Три дня он изучает крепостные сооружения. Победу отметил сначала здесь, потом в Петербурге, где царь-полковник и его гвардейцы несли по улицам трофеи — шведские знамена.
Петр имел все основания выразить чувства радости и удовлетворения по поводу успешной кампании 1710 года:
"И тако Лифляндия и Эстляндия весьма от неприятеля очищена, и, единым словом изрещи, что неприятель на левой стороне сего Восточного (Балтийского. — В.Б.)моря не точию городов, но ниже степени земли не имеет».
Таким образом, русские войска очистили от шведов Восточную Прибалтику. По случаю этого в Петербурге три дня стреляли из пушек, звонили в колокола; на кораблях, стоявших на невском рейде, устроили иллюминацию.
Казалось, ничто не могло помешать России в ее победной поступи против «шведа». Но, как однажды не так уж давно (летом 1704 года) царь мудро предостерегал своего первого фельдмаршала: «Всегдашняя удача много людей ввела в пагубу», так и теперь, всего каких-нибудь семь лет спустя после этого поучения, то же случилось с ним самим. Неожиданно объявила войну России Оттоманская Порта. В 1711 году П.А. Толстой, много лет сидевший послом в Стамбуле, извещал своего начальника в Посольском приказе:
«Не изволь удивляться, что я прежде, как король шведский, был в великой силе, доносил о миролюбии Порты, а теперь, когда шведы разбиты, сомневаюсь! Причина моего сомнения та: турки видят, что царское величество теперь победитель сильного народа шведского и желает вскоре устроить все по своему желанию в Польше, а потом, не имея уже никакого препятствия, может начать войну и с ними, турками. Так они думают и отнюдь не верят, чтоб его величество не начал с ними войны, когда будет от других войн свободен».
В ход идут интриги европейских дипломатов в Стамбуле, Карла XII и его советников, деньги Мазепы. Турция, мечтавшая вернуть Азов, возобновить набеги на южные окраины России и Украины, разрывает 10 ноября 1710 года отношения с Россией.
Такой поворот событий означал перспективу войны на два фронта. Но Петра это, как видно, не смущало, особенно после Лесной и Полтавы. Трудности, как всегда, его только подстегивают. Апраксину, азовскому губернатору, он шлет распоряжения: готовить флот к сражениям, струги и лодки — для донских казаков, а для борьбы с крымцами пригласить калмыков и кубанских татар. Торопит Шереметева — тот из Прибалтики должен был идти на юг, к новому театру военных действий. Фельдмаршал отличается, как обычно, медлительностью, и царь торопит его, высказывает в письмах явное нетерпение:
«Ити с поспешением».
«Дабы Вы немедленно отправили полки в марш в назначенные места».
«А маршировать весьма нужно, понеже ежели пехота не поспевает, неприятель на одну конницу нападет, то не без Великова страху».
«Учить драгун огнем как конных, так и пеших, палашам покой дать, ибо с турками зело инако надлежит воевать и больше пехотою утверждатца с рогатками".
Шестого марта царь выезжает в действующую армию. За несколько дней до этого, 2 марта, он своим указом учреждает Сенат — высшее учреждение в государстве; по словам учредителя-царя, Сенат создавался на время его отсутствия:
«Определили быть для отлучек наших Правительствующий Сенат для управления».
Созданный как временный орган, Сенат просуществовал более двух столетий. Царь оставил строгие распоряжения относительно обязанностей, пределов власти нового учреждения:
«Всякий их (сенаторов, список которых, из девяти человек, он тоже составил. — В.В.)указам да будет послушен так, как нам самому, под жестоким наказанием или и смертию, по вине смотря».
Петр Алексеевич поручил Сенату высший надзор за судебными делами и расходованием средств, их умножением, ибо, как он написал, «деньги суть артерия войны».
Тогда же, в день отъезда, царь объявил своей законной супругой Екатерину, бывшую служанку пастора Марту Скавронскую, с которой, в отличие от первой жены, у него сложились самые добрые отношения, имелись и дети — дочери Анна и Елизавета. Брак в церкви совершили еще в феврале. Его заботит будущее жены и детей. Меншикову он признается о причинах оформления брака:
«Еже я учинить принужден для безвестного сего пути, дабы, ежели сироты останутся, лучше бы могли свое житие иметь».
Русская и турецкая армии встретились на реке Прут в начале июля. Страшная жара, жажда обессиливали петровских солдат — многие сходили с ума, кончали с собой.
Турецкая армия 9 июля полностью окружила тридцативосьмитысячную русскую армию. Везир имел сто тридцать пять тысяч (а вместе с татарами — сто восемьдесят тысяч). Атаку начали янычары. Их жестокий натиск описал Понятовский, выступающий в роли военного советника везира:
«Янычары… продолжали наступать, не ожидая приказов. Испуская дикие вопли, взывая по своему обычаю к Богу многократными „алла“, „алла“, они бросались на неприятеля с саблями в руках и, конечно, прорвали бы фронт в этой первой мощной атаке, если бы не рогатки, которые неприятель бросил перед ними. В то же время сильный огонь почти в упор не только охладил пыл янычар, но и привел их в замешательство и принудил к поспешному отступлению. Кегая (то есть помошник великого везира) и начальник янычар рубили саблями беглецов и старались остановить их и привести в порядок. Наиболее храбрые возобновили свои крики и атаковали во второй раз. Вторая атака была не такой сильной, как первая, и турки снова были вынуждены отступить».
Противник, потерявший до семи тысяч убитыми, был ошеломлен стойкостью русских, потери которых были гораздо меньше. Более того, в момент отступления врага, по словам составителей «Истории Свейской войны», Петр мог одержать «полную викторию», если бы сумел как следует организовать преследование. Но он и его генералы опасались, и не без оснований: русский обоз не успели даже окопать, солдаты были истощены жаждой, жарой, голодом.
Не лучшим было и состояние турок, хотя Петр и не знал об этом. На следующий день янычары отказались повторить атаки, несмотря на приказ везира. Саттон, английский посол, в донесении сообщал в связи с этим своему начальству:
«Здравомыслящие люди, очевидцы этого сражения, говорили, что, если бы русские знали о том ужасе и оцепенении, которое охватило турок, и смогли бы воспользоваться своим преимуществом, продолжая артиллерийский обстрел и сделав вылазку, турки, конечно, были бы разбиты».
Петру положение его самого и армии казалось безвыходым. Десятого июля царь пишет письмо Сенату:
"Господа Сенат! Извещаю вам, что я со всем своим войском без вины и погрешности нашей, но единственно только по ложным известиям, в семь крат сильнейшею турецкою силою так окружен, что все пути к пресечению провианта пресечены и что я без особливые Божий помощи ничего иного предвидеть не могу, кроме совершенного поражения или что я впаду в турецкий плен. Если случится сие последнее, то вы должны меня почитать своим царем и государем и ничего не исполнять, что мною, хотя бы то по собственному повелению от нас, было требуемо, покамест я сам не явлюся между вами в лице моем. Но если я погибну и вы верные известия получите о моей смерти, то выберите между собой достойнейшего мне в наследники».
На военном совете 10 июля вынесли решение — предложить туркам начать переговоры; если они не согласятся, то сжечь обоз и атаковать врага.
После некоторых проволочек начались переговоры, и Петр бросается в другую крайность: если раньше он явно недооценил силы противника и переоценил свои, то теперь, наоборот, преувеличивает мощь турок, готов идти на максимальные уступки, чтобы вырвать мир даже очень дорогой ценой.
Везир, человек в военном деле неопытный, склонялся к миру по многим причинам. Прежде всего, турки испугались русских солдат, регулярная армия Петра выглядела несравнимо лучше той толпы, хотя бы и огромной, которую представляла собой турецкая армия. На Пруте стояли отнюдь не все русские силы, и противник это знал — действия Ренне у Браилова произвели на него сильное впечатление; да и на Пруте он не рассматривал свои захлебнувшиеся атаки как победу. Более того, турки боялись какой-нибудь военной хитрости русских — не верили, что они всерьез хотят мира, на заключение которого, кстати говоря, везир получил санкцию султана.
Петр, посылая на переговоры П.П. Шафирова, хитрого и осторожного дипломата, соглашался пожертвовать всем на юге и на севере, лишь бы уйти от позорного плена и рабства.
Но до крайних условий дело не дошло. Везир и султан не были склонны, как оказалось, ратовать за интересы Швеции. Относительно же своих требований тоже проявили умеренность, исходя из сложившейся ситуации (они в данном случае учитывали мощь России даже в большей степени, чем Петр).
Двенадцатого июля Шафиров и М.Б. Шереметев (генерал, сын фельдмаршала) подписали мирный трактат с великим везиром Балтаджи Мехмед-пашой. По нему Турция получила обратно Азов, Россия обещала разрушить крепости Таганрог на Азовском море и Каменный Затон на Днепре, не держать войска в Польше, не вмешиваться в ее дела, «отнять руку» от запорожцев, то есть не поддерживать их, не иметь с ними связи.
Условия мира нельзя назвать тяжкими и унизительными для России, хотя она и теряла то, что в свое время завоевала дорогой ценой. Но сохранялись армия, артиллерия (туркам отдавали лишь те пушки, которые имелись в Каменном Затоне), завоевания в Прибалтике (о них даже речь не заходила во время переговоров). Требования Девлет-Гирея о возобновлении выплаты Москвой дани Крыму остались втуне.
Обе стороны были довольны заключенным миром. Недоволен остался Карл XII, мечтавший взять с помощью Турции реванш над Россией.
Чувство горечи долго не покидало Петра после Прута. По прибытии в Варшаву в ответ на поздравление в связи со счастливым избавлением на Пруте царь откровенно признал:
«Мое счастье в том, что я должен был получить сто палочных ударов, а получил только пятьдесят».
Петр получил на Пруте предметный и памятный урок — потеря чувства осторожности, осмотрительности, расчетливости чуть было не обернулась катастрофой для него и страны. Недаром он переживал свою неудачу, проводил в думах о бесславном походе бессонные ночи.
Но Петра зовут все новые дела, не терпящие отлагательства. Он руководит укреплением армии, строительством флота, боевыми действиями, составлением новых гражданских законов. Продолжаются преобразования административные: уточнение функций Сената и учреждение губерний, строительство мануфактур и печатание книг, упрощение шрифта и благоустройства «парадиза», постройка кораблей и обучение матросов и многое другое.
Неизвестный автор, наблюдавший Петра в его северной столице и издавший в Лейпциге (1713 год) брошюру «Описание Санкт-Петербурга и Кронштадта в 1710 и 1711 годах», не скрывает своего удивления и восхищения:
«День свой он проводит, избегая всякой праздности, в беспрестанном труде. Утром его величество встает очень рано, и я не однажды встречал его в самую раннюю пору на набережной идущим к князю Меншикову, или к адмиралам, или в Адмиралтейство и на канатный двор. Обедает он около полудня, все равно где и у кого, но охотнее всего у министров— генералов или посланников… После обеда, отдохнув по русскому обычаю с час времени, царь снова принимается за работу и уже поздно ночью отходит к покою. Карточной игры, охоты и тому подобного не жалует, и единственную его потеху, которою он резко отличается от всех других монархов, составляет плавание по воде. Вода, кажется, настоящая его стихия, и он нередко катается по целым дням на буере или шлюпке… Эта страсть доходит в царе до того, что его от прогулок по реке не удерживает никакая погода: ни дождь, ни снег, ни ветер. Однажды, когда река Нева уже стала и только перед дворцом оставалась еще полынья окружностью не более сотни шагов, он и по ней катался взад и вперед на крошечной гичке».
Даже зимой Петр продолжал свои маневры на лодках, поставив их на коньки и полозья, приговаривая:
— Мы плаваем по льду, чтобы зимою не забыть морских экзерциций!
В этот же и следующий год Петр много внимания уделяет отношениям с Турцией, которая настаивает на строгом выполнении условий Прутского договора, с Польшей, где местным жителям сильно досаждали саксонцы Августа II. Царь добился, чтобы его ненадежный союзник увел из Польши своих солдат-мародеров в Саксонию (1716 год).
Между тем в эти годы русские войска бьют шведов в Померании, по южному побережью Балтийского моря. Петра угнетает несогласованность действий союзников. Более того, датский и польский короли в который уже раз ведут за его спиной предательские сепаратные переговоры со шведами о мире.
В сердцах Петр заявляет, что выведет свои войска из Померании. Потом остывает — как-никак, но войну со Швецией доводить до конца надо; что делать, если имеешь таких союзников. Снова шлет письмо в Копенгаген, излагает королю план военных действий, уверяет его:
«Мне ни в том, ни в другом месте собственного интереса нет; но что здесь делаю, то для Вашего величества делаю».
Но все равно орудий из Дании нет, войска бесплодно топчутся на месте. Петру ясно, что России опять нужно полагаться на свои силы, и он скоро сделает для этого все, что нужно. Он скрывает раздражение, недовольство союзниками. Меншикова, который под Штеттином наговорил ему, несомненно, немало нелестного в адрес датчан, он успокаивает, остужает:
— С датским двором, как возможно, ласкою поступать, ибо, хотя и правду станешь говорить без уклонности, на зло примут. Правда, зело их поступки неладны, да что же делать, а раздражать их ненадобно для шведов, а наипаче на море. Ежели б мы имели довольство на море, то б иное дело; а когда не имеем, — нужда оных флантировать (льстить датчанам. — В.В.),хотя что и противное видеть, чтоб не отогнать.
Царь, давая светлейшему князю уроки дипломатической тонкости и сдержанности, надеялся, как видно, на датский флот.
В 1713 году русские войска совершили успешные походы в Финляндию, принадлежавшую тогда Швеции, взяли Гельсингфорс, Борго, Або и др. В Померании под Тонингеном союзникам сдались одиннадцать тысяч шведов генерала Стенбока. Но у Швеции оставался еще очень сильный флот — ее последняя надежда», по словам Петра. Хотя усилиями его самого и многих его помощников из года в год строили все новые суда Балтийского флота, царь до поры до времени не решался вступать в решающие сражения на море. 15 июля 1713 года царь сообщает Шафирову в Стамбул:
«Флот наш, слава Богу, множитца, мы уже ныне тринадцать линейных кораблей от 50 пушек и выше имеем, а еще ждем довольного числа к себе».
Успехи — налицо, но царю этого мало:
«А мы большими кораблями не сильны».
И здесь Петр в конце концов добивается своего. Помимо постройки кораблей на русских верфях, закупает их за границей. Сам обучает офицеров и матросов вождению судов в Кронштадте. Организует и возглавляет флотилии в походах к финским берегам. Постоянные усилия приносят плоды. Двадцать седьмого июля 1714 года русский флот разгромил большую шведскую эскадру у мыса Гангут. Она состояла из шестнадцати линейных кораблей, восьми галер и пяти прочих судов. Сначала на фрегат «Элефант» и девять более меньших кораблей напал русский авангард во главе с шаутбейнахтом Петром Михайловым. Несмотря на преимущество шведов в орудиях (сто шестнадцать против двадцати трех русских), русские корабли смело пошли в атаку, которая закончилась абордажем. Петр потом восхищался мужеством своих моряков:
«Воистину нельзя описать мужество наших, как начальных, так и рядовых, понеже абордированье так жестоко чинено, что от неприятельских пушек несколько солдат не ядрами, но духом пороховым от пушек разорваны».
Весь отряд во главе с вице-адмиралом Эреншильдом попал в плен к русским. Остальные корабли эскадры из-за полного штиля не смогли оказать ему помощь.
Эта победа, на сей раз морская, да еще на Балтике, как громом поразила Европу; в Стокгольме началась паника — королевский двор спешно покидает столицу. Жители же Петербурга увидели 9 сентября входившие в Неву русские и захваченные шведские корабли. А по улицам города прошли счастливые победители с трофеями и пленными, среди которых был и Эреншильд.
В Сенате князь-кесарь Ромодановский приветствовал Петра:
"Здравствуй, вице-адмирал!»
Так Петр получил новый чин и тем самым повышение в окладе, который он аккуратно забирал, расписываясь в ведомости. Новый вице-адмирал с полным основанием сравнивал Гангутское сражение с Полтавской победой, Действительно слава русского оружия гремела не только на суше, но и на море, на той самой Балтике, которая издавна грезилась Петру.
Однажды Петр словами, обращенными к Екатерине, кратко и метко определил круг и суть своих обязанностей:
«Мы, слава Богу, здоровы, только зело тяжело жить, ибо я левшою не умею владеть, а в одной правой руке принужден держать шпагу и перо; а помочников сколько, сама знаешь».
То же, но в других словах, внушает он нерадивому сыну:
«…Сия (воинское дело. — В.В.)есть едина из двух необходимых к правлению, еже распорядок и оборона".
Итак — внутреннее управление («распорядок"), для чего годно „перо“ (составление указов, регламентов, инструкций), и внешняя политика, тем самым — воинское дело („оборона"), здесь уже нужна шпага. Две ипостаси; государя-«законодателя“ и полководца-дипломата, и в обеих Петр сделал очень много.
Петр сам трудился дни и ночи, не зная усталости, — как говорили древние летописцы, утер поту за Русскую землю и сумел поднять всю Россию, чтобы добыть выход к Балтике, необходимый растущему государству, чтобы наконец отстоять национальную независимость страны.
Петровская шпага, действия которой опирались на мощь русской армии и флота, привела страну к блистательным победам на суше и на море. Русский Андреевский флаг утвердил себя на полях и водах сражений. Он же стал символом внутренних преобразований, успехов в том «распорядке", к которому Петр приучал Россию.
Первые преобразования, проведенные на грани двух столетий, носили характер предварительный. Потом, в обстановке нарвской неудачи и последовавшей за ней лихорадочной работы, было не до реформ по внутреннему управлению. Хотя издавались кое-какие указы по текущим делам, главное внимание Петр и его правительство уделяют организации вооруженных сил, строительству заводов и фабрик для их оснащения и снабжения.
Немало усилий тратит Петр для строительства мануфактур и торговых судов, дорог и каналов, он мобилизует крестьян и горожан на различные работы, а дворян и купцов поощряет и понуждает служить в армии и на флоте, в учреждениях и конторах, в лавках и на ярмарках. Люди гибнут тысячами на стройках и заготовке леса от голода и холода, плохого жилья и драной одежды, но жалеть их ему недосуг, да и незачем: сам, мол, себя не жалею ни в чем, а что тут о «подлых» говорить. Впрочем, иногда проявлял, по делу смотря или по настроению, внимание и сердобольность.
Петровские указы охватывают все почти стороны хозяйственной жизни страны, вносят много нового, продвигают далеко вперед развитие экономики, и это дает основание говорить об экономических реформах Петра Великого. Таковы его указы о промышленности, мелкой и крупной. Он издает, например, узаконения (1715, 1718 годы) об изготовлении крестьянами полотна, которое в большом количестве шло на продажу в Петербург и другие города и селения, за границу.
Для управления купцами и ремесленниками Петр создает сначала Бурмистерскую палату, или Ратушу, потом — Главный магистрат, который, согласно регламенту, должен заботиться о росте и процветании не только крупного (мануфактуры), но и мелкого производства: