Страница:
Алексей не был расслабленным и трусливым истериком, как порой изображают его в литературе. Сын своего великого отца, он унаследовал от него волю, упрямство и отвечал царю глухим неприятием и сопротивлением, которое никогда не вырывалось наружу, пряталось за демонстративным послушанием и формальным почитанием. Но это были враги.
В октябре 1715 года узел трагедии затянулся еще туже. К этому времени Алексей, по воле Петра, был уже давно женат на вольфенбюттельской принцессе Софии-Шарлотте, и 12 октября у нее родился сын, названный в честь деда Петром. Через шестнадцать дней царица Екатерина родила долгожданного мальчика, которого тоже назвали Петром. Он был здоровым и живым малышом. «Шишечка», «Потрошенок» — так зовут сына Петр и Екатерина в своих письмах. С Петром Петровичем были связаны все династические надежды родителей. Екатерина называет сына «Санкт-Петербургским хозяином", она верит, что будут еще дети.
В письме из Амстердама 3 июля 1717 года она сделала шутливую приписку: «А что изволите… поздравлять именинами Старика и Шишечкиными (то есть с именинами самого царя и его сына-тезки. — Е.А.),и я чаю, что ежели б сей старик был здесь, то б и другая шишечка на будущий год поспела». Даже из этого письма видно, что праздник именин не распространяется на третьего Петра — внука. Счастливые родители как бы забывают, что в Петербурге живет царевич Алексей — будущий хозяин России и его маленький сын — ровесник Шишечки.
Нет, Петр не забывал об этом — не в его характере было уходить от проблем, особенно когда шла речь о судьбе России. И мы видим по письмам царя к Алексею, что после рождения Шишечки претензии к старшему сыну становятся все серьезнее, обвинения все суровей. Петр требует от Алексея невозможного — «отменить свой нрав", стать другим, верным, усердным помощником в многотрудных делах царя. Иначе угрожает царь отсечь, как „уд гангренный“.
Эта угроза выдавала истинные и зловещие намерения Петра передать престол и «петербургское наследство» Шишечке, Алексей не должен быть ему соперником. Петр требует отречения царевича от прав на престол, ухода в монастырь. И на это согласен Алексей. Но нет покоя царю, он не доверяет сыну, и тот в страхе бежит за границу. Через несколько месяцев ложными обещаниями царь выманивает сына в Россию, где его ждут пытки, причем сам отец рвет у сына ногти в камере пыток, потом состоялся суд, который вынес сыну царя смертный приговор. Один из исполнителей этого приговора, Александр Румянцев, позже писал, что мочью 26 июня 1718 года Петр вызвал их и, обливаясь слезами, приказал тайно умертвить Алексея. Румянцев вспоминал, что когда он вошел в царские апартаменты, то увидел такую сцену: вокруг сидящего Петра стояли архиепископ Феодосии, Петр Толстой, его заместитель — Андрей Ушаков и… Екатерина.
Нам неизвестно, что она думала и говорила в этот страшный час, сделавший Петра, подобно Ивану Грозному, сыноубийцей. Конечно, Екатерина была рядом, чтобы облегчить тяжкий удел царя, приносившего ужасную жертву на алтарь Отечества — своего сына. Но не забудем, что в этот поздний час, неподалеку от комнаты, где собрались убийцы, мирно спал Шишечка, и кровь Алексея была нужна ей, Екатерине, — матери «Санкт-Петербургского хозяина". Кроме того, царица была беременна, и родители, вероятно, думали, что в августе 1718 года родится еще один сын (но тогда родилась дочь — Наталья). Убийство было совершено — царевича задушили в каземате Петропавловской крепости, Петр и Екатерина вздохнули свободно, проблема престолонаследия решилась: Петр Петрович был объявлен наследником престола. Он, умиляя родителей, подрастал. Но в апреле 1719 года супруги были потрясены страшным несчастьем — их радость, их надежда, милый Шишечка, проболев несколько дней, умер. Он не прожил и трех с половиной лет. Фундамент благополучия семьи дал глубокую трещину. Горе Екатерины было безмерно. Когда она сама восемь лет спустя умерла, то в ее вещах были найдены игрушки Шишечки. Канцелярский реестр трогателен: „Крестик золотой, пряжечки серебряные, свистулька с колокольчиками, рыбка стеклянная, готоваленка яшмовая, фузейка, шпажка (эфес золотой), хлыстик черепаховый, тросточка…“
На траурной молитве в Троицкой церкви Петербурга 26 апреля 1719 года произошло зловещее событие: один из присутствующих на похоронах — Степан Лопухин, родственник опальной царицы Евдокии, что-то сказал соседям и кощунственно рассмеялся. Потом в политической полиции свидетели показали, что Лопухин сказал: «Еще его, Степана, свеча не угасла, будет ему, Лопухину, впредь время!» На пытке Лопухин признался, что, говоря о своей горящей свече, имел в виду великого князя Петра Алексеевича.
Что могла противопоставить жестокой судьбе Екатерина? У нее были две прелестные дочери — Анна и Елизавета, в1718 году у них появилась еще сестра — Наталья, но сына не было. Правда, в 1723 году Екатерина родила последнего ребенка — сына Петра. Но он почти тотчас по рождении умер. Возраст Екатерины по тем временам был предельно критический для рождения ребенка — почти сорок лет, и надежды получить наследника у супругов уже не было никакой.
Но царь боролся — он ни за что не хотел передавать престол внуку — сыну проклятого им Алексея. Пятого февраля 1722 года Петр подписал «Устав о наследии престола». Смысл его был для всех ясен: царь, нарушая традицию передачи престола от деда к отцу и внуку, закрепил за собой право назначить наследником престола любогоиз своих подданных. Это было самое яркое выражение самовластия — с этого момента царь распоряжался не только днем сегодняшним, но и днем завтрашним России. А 15 ноября 1723 года был обнародован манифест о предстоящей коронации Екатерины императорской короной. Сам Петр был провозглашен императором и Отцом Отечества раньше — 22 ноября 1721 года, в день празднования завершившего Северную войну Ништадтского мира. Наконец, в начале мая 1724 года Екатерина стала императрицей.
Произошло это в Успенском соборе московского Кремля, в присутствии всех высших чинов государства и при огромном стечении народа. Золото, бархат, персидские ковры, золотая парчовая дорожка, которая вела от царского места к святым вратам, — вся эта византийская роскошь сверкала в свете сотен свечей в тот день 7 мая 1724 года.
А потом был праздник — приемы, обеды, фейерверк, салют. В тот же день многие москвичи думали так же, как и голштинский придворный Берхгольц, записавший в своем дневнике: «Нельзя не подивиться Промыслу Божью, вознесшему императрицу из низкого состояния, в котором она родилась и прежде пребывала, на вершину человеческих почестей».
Берхгольц, как и почти все гости праздника, не знал главного — накануне коронации Петр разорвал старое завещание и написал новое, в котором назвал Екатерину своей наследницей. Это событие произошло в глубокой тайне, и лишь проницательный французский посол Кампредон, видя торжественную коронацию, понял истинное значение происходящего под сводами собора: «Особенно примечательно то, что над царицей совершен был, против обыкновения, обряд помазания так, что этим она признана правительницей и государыней после смерти царя, своего супруга". Хорошо известно, что Петр не готовил из Екатерины преемника, политика, в многочисленных письмах царя к жене нет и намека на то, чтобы он когда-нибудь обсуждал с женой политические дела. И вдруг такой резкий поворот — он делает свою скромную жену наследницей императорского престола!
«Катеринушка, друг мой сердешнинькой, здравствуй!» — так начинались десятки писем Петра к Екатерине. С годами эти письма становятся все теплее и сердечнее. В последние пять лет жизни Петра влияние Екатерины на мужа все усиливается. Она дает царю то, чего не может дать весь мир его внешней жизни, такой враждебной и сложной. Петр, человек суровый, подозрительный, преображается в присутствии Екатерины и детей. Гости ассамблей видели, как разгоряченный после очередного быстрого танца царь нежно целует свою жену. Они же вспоминали и поразительные сцены, когда Екатерина «изгоняла беса» из Петра.
Известно, что Петр был подвержен приступам глубокой хандры, которая нередко по малейшему поводу могла перейти в приступ бешеного, всесокрушающего гнева (известна история, как царь погнался с обнаженным кортиком и чуть было не убил пажа, который утром, снимая с царя ночной колпак, больно дернул его за волосы). Приступы гнева сопровождались судорогами лица, конвульсиями рук и ног. Бассевич вспоминает, что, как только окружающие замечали первые признаки припадка (царь начинал трясти головой, кривить лицо), они бежали за Екатериной. Она тотчас приходила и уже издали начинала говорить мужу тихие ласковые слова, «звук ее голоса тотчас успокаивал его, потом она сажала его и брала, лаская, голову, которую слегка почесывала. Это производило на него магическое действие, и он засыпал за несколько минут. Чтобы не нарушить его сон, она держала его голову на своей груди, сидела неподвижно в продолжение двух или трех часов. После этого он просыпался совершенно свежим и бодрым».
Екатерине были известны пристрастия, причуды, человеческие слабости Петра, она, не имея образования, светского воспитания, была тонка, внимательна, умела угодить царю, понравиться, сделать ему приятное. Зная, как Петр расстраивался из-за получившего тяжелое повреждение корабля «Гангут», она писала уехавшему в поход царю, что «Гангут» после успешного ремонта «прибыл к брату своему „Лесно[м]у“, и теперь они „стоят вместе, в одном месте, которых я своими глазами видела, и воистину радостно на них смотреть!“. И Петр это очень ценил. В письме от 5 июня 1716 года из водного курорта Пирмонта он сообщал, что получил от Екатерины бутылку вина, „но чаю, что дух пророческой в тебе есть, что одну бутылку прислала, ибо более одной рюмки его не велят в день пить“. Несомненно, Екатерина обладала даром знания Петра.
По письму Екатерины Петру 5 июля 1719 года мы можем судить, как умело царица подстраивается под образ мышления Петра. Рассказывая ему об одном трагическом происшествии в пригородном дворцовом парке Петергофа, она пишет: «Который францус делал новые цветники, шел он, бедненький, ночью чрез канал, и столкнулся с ним напротив Ивашка Хмельницкий (русский вариант бога вина Бахуса — Е. А.)и, каким-то побытком с того моста столкнув, послал на тот свет делать цветников». Здесь Екатерина воспроизводит присущий Петру жестокий юмор, его стиль отношения к людям.
Письма Петра к Екатерине теплы, но вместе с тем в них звучат нотки легкой грусти, скрытые подчас неуклюжей шуткой. А шутки все об одном: мы с тобой — неравная пара, ты молода, красива, а я уже стар, болен, что будет дальше? С ее стороны переписка более напоминает любовную игру: посмотри, ты еще силен, а значит, молод, у нас все еще впереди! Получив от жены посылку с нужными ему очками, Петр шлет в ответ украшения и сопровождает их словами: «На обе стороны достойныя презенты: ты ко мне прислала для вспоможения старости моей, а я посылаю для украшения молодости вашей». В другом письме, пылая жаждой встречи и близости, царь опять шутит: «Хочетца с тобою видетца, а тебе чаю горазда больше, для тово, что я в 27 лет был, а ты в 42 года не была». Екатерина не пропускает шутки мужа без внимания — она знает, что за этим стоит. И мы читаем в ее письмах милые обращения к «сердечному дружочку старику», мы видим, как она притворно возмущается и негодует: «Напрасно затеяно, что старик!» Она нарочито ревнует Петра то к шведской королеве, возле берегов которой плавает на корабле адмирал Петр Михайлов, то к парижским кокеткам, на что он отвечает с шутливой обидой: «Сего моменту письмо ваше, исполненное шуток, получил, а пишете, будто я скоряя даму сыщу, и то моей старости неприлично».
Эта шутливая игра в старика и молодую жену к 1724 году становится жизнью: ранее такая незаметная между супругами разница в двенадцать лет становится ощутимой, большой. Петр сильно сдает. Долгие годы беспорядочной, хмельной, неустроенной жизни, вечных переездов, походов, сражений и постоянной, как писал царь, «альтерации», душевного беспокойства, делали свое разрушающее дело — Петр стареет. Его терзают болезни — особенно урологические. Он жестоко страдает, все чаще ищет дорогу на водные курорты, где прилежно пьет минеральные воды, свято веря в их исцеляющую силу. Печальная старость стояла на пороге, но, как известно, человеческая душа всегда молода, и чувства царя к Екатерине не только не меркнут, но и разгораются. Летом 1718 года, как пылкий молодой любовник, с тревогой он пишет Екатерине; «Пятое сие письмо пишу к тебе, а от тебя только три получил, к чему не без сумнения о тебе, для чего не пишешь. Для Бога, пиши чаще».
И вот одно из последних писем — от 26 июня 1724 года Екатерина находилась еще в Москве после коронации, Петр уже приехал в Петербург, стояло теплое лето, цвели клумбы в Летнем саду, но нет покоя царю в его «парадизе»: «Только в палаты как войдешь, так бежать хочетца — все пусто без тебя…» Такие острые, отчаянные чувства всегда делают человека беззащитным против корысти. Пользуясь любовью Петра, Екатерина сумела уговорить царя порвать составленное после смерти Шишечки завещание, в котором стояло имя старшей дочери Анны, и поставить новое имя — ее, Екатерины. Одновременно царица спешит выдать старшую дочь, по иронии судьбы ставшую ее соперницей на пути к трону, за приехавшего жениха — Карла Фридриха, герцога Голштинии. Петр долго раздумывает, все тщательно взвешивает — ведь такой брак может серьезно сказаться на всей политической ситуации на Балтийском море. Он колеблется, не говорит ни да, ни нет. Но в одном он уже уверен — Екатерина вносится в завещание, и ее торжественно коронуют в Москве. Петр летом 1724 года возвращается в Петербург и с нетерпением ждет жену, а она не спешит — дело сделано!
Осенью 1724 года Петр внезапно узнает об измене жены, становится ему известно и имя любовника. Он молод и красив, и все годы он был рядом с царем. В 1708 году Петр приблизил к себе миловидного юношу Виллима Монса, младшего брата Анхен. Зачем это сделал Петр, мы не знаем, но я думаю, что, так и не забыв свою первую любовь, царь хотел видеть рядом с собой того, чье лицо напоминало бы ему дорогие черты Анхен. С 1716 года Виллим становится камер-юнкером Екатерины и делает, благодаря своему обаянию и деловитости, быструю карьеру: его назначают управлять имениями царицы, он становится камергером двора. Этот молодой человек, который, по словам датского посланника Вестфалена, «принадлежал к самым красивым и изящным людям, когда-либо виденным мною», и стал любовником Екатерины.
Когда осенью 1724 года Петру принесли донос на злоупотребления и взятки Монса по службе, он еще ничего не. подозревал. Но взятые при аресте камергера бумаги раскрыли ему глаза: среди пошлых стишков, любовных записочек от разных дам были десятки подобострастных, униженных писем первейших сановников империи: Меншикова, Ягужинского, Головкина. Все они называли Монса «благодетелем», «патроном», «любезным другом и братом» и дарили ему бесчисленные дорогие подарки, делали подношения деньгами, вещами, даже деревнями! Нетрудно понять, в чем секрет столь могущественного влияния камергера императрицы-наследницы российского престола.
Девятого ноября арестованный Монс был приведен к следователю. Им был сам Петр — это дело он уже не мог доверить никому. Говорят, что, глянув царю в глаза, Виллим Монс упал в обморок. Этот статный красавец, участник Полтавского сражения, генерал-адъютант царя, не был человеком робкого десятка. Вероятно, он прочел в глазах Петра свой смертный приговор.
Не прошло и нескольких дней после допроса, как Монс был казнен на Троицкой площади по приговору суда, обвинившего бывшего камергера во взятках и прочих должностных преступлениях. Такие дела тянулись обычно месяцами и годами. Все знали, в чем сокрыта истина. Столица, помня кровавое дело Алексея, в 1718 году втянувшее в свою орбиту десятки людей, оцепенела от страха.
Но Петр не решился развязать террор. Жестким наказаниям подверглись лишь ближайшие сподвижники измены жены — те, кто носил записочки, охранял покой любовников. Некоторые современники этих событий сообщают, что Петр устраивал Екатерине шумные сцены ревности, бил венецианские зеркала. Другие, напротив, видели царя в эти страшные дни веселым и спокойным, по крайней мере — внешне. Известно, что Петр, часто несдержанный и импульсивный, умел в час испытаний держать себя в руках.
На Екатерину не была наложена опала. Как и раньше, она появляется на людях с мужем, но иностранные дипломаты замечают, что императрица уже не так весела, как прежде.
Кампредон писал во Францию, что царь стал подозрителен, он «сильно взволнован тем, что среди его домашних и слуг есть изменники. Поговаривают о полной немилости князя Меншикова и генерал-майора Мамонова, которому царь доверял почти безусловно. Говорят также о царском секретаре Макарове, да и царица тоже побаивается. Ее отношения к Монсу были известны всем, и хотя государыня всеми силами старается скрыть огорчение, но оно все же ясно видно на лице и в обхождении ее. Все общество напряженно ждет, что с ней будет».
Дело с изменой Екатерины было серьезнее других. И суть его — не только в супружеской неверности. Петра наверняка волновало другое — он, думая о будущем, возможно ощущал свое беспредельное одиночество, глубокое равнодушие окружающих к тому делу,которому он посвятил жизнь и которое теперь может пойти прахом: кто после его смерти будет править страной?
Петр уничтожил завещание в пользу Екатерины, подписанное накануне торжества в Успенском соборе. На следующий день после допроса Монса он послал вице-канцлера А. И. Остермана к голштинскому герцогу Карлу Фридриху — Петр давал согласие на заключение брачного контракта. 24 ноября контракт был подписан. Царь отдавал за Карла Фридриха шестнадцатилетнюю Анну, и, согласно брачному контракту, будущие супруги отрекались за себя и за своих потомков от всяких притязаний на русский престол. Одновременно был подписан и тайный договор, согласно которому Петр получал право забрать в Россию своего внука, который родится от брака дочери и герцога (это могло произойти даже вопреки воле родителей), чтобы сделать его наследником русского престола. В этом-то и состоял новый династический план Петра. Брачным контрактом с голштинцами он решал важную задачу: теперь после его смерти к власти должен был прийти не великий князь Петр Алексеевич — возможный мститель за гибель своего отца, и не жена-изменница, а сын любимой дочери Анны. Пятидесятидвухлетний царь явно рассчитывал прожить еще несколько лет и увидеть внука. Это было вполне реально — ведь 10 февраля 1728 года Анна и в самом деле родила мальчика Карла Петера Ульриха, впоследствии ставшего русским императором Петром III.
Смерть Петра потрясла Россию. Закончилось не только долгое тридцатипятилетнее царствование, уходила в прошлое целая эпоха русской истории, время реформ, головокружительных изменений во всех сферах жизни страны. Берхгольц записал в своем дневнике, что все гвардейцы рыдали в ту ночь, как дети. «В то утро не встречалось почти ни одного человека, который бы не плакал или не имел глаз, опухших от слез». Екатерина распорядилась, чтобы каждый житель Петербурга мог проститься с великим покойником, на сорок дней тело Петра выставить в траурном зале Зимнего дворца. Людей было так много, что несколько раз пришлось менять протертое тысячами ног черное сукно дорожки. По многу часов подряд возле гроба сидела Екатерина, и слезы не просыхали на ее глазах. Ее горе видел весь Петербург, и в этом была не только необходимая власти публичная печаль безутешной вдовы — Екатерина действительно страдала. Четвертого марта пришла новая беда — от кори умерла младшая дочь царевна Наталья. Ей было шесть лет. Маленький гробик царевны был также выставлен неподалеку от гроба отца.
Наконец наступил последний день прощания. Десятого марта 1725 года народ повалил на Дворцовую набережную, к Зимнему дворцу Петра. Не было человека из многотысячных толп стояших вдоль набережной и на мосту через Неву, который бы остался равнодушен к этому торжественному и мрачному зрелищу. Все шумы и звуки время от времени заглушались пушечной стрельбой. Эти залпы производили особенно гнетущее впечатление на присутствующих: на протяжении всей многочасовой церемонии раздавались мерные — через минуту — выстрелы с бастионов Петропавловской крепости. Удары этого гигантского метронома разливали во всех, как писал позже Феофан Прокопович, «некий печальный ужас». Уже при свете факелов гроб внесли в деревянную церковь, стоявшую около недостроенного Петропавловского собора. Надо всем возвышалась уже готовая огромная колокольня собора со шпилем и часами, а сами стены собора поднялись только на высоту человеческого роста. Это был тоже символ петровской России — «недостроенной храмины», как назвал ее позже Меншиков.
У гроба Петра Феофан Прокопович произнес яркую, выразительную речь, позже вошедшую во все учебники красноречия. Речь необыкновенно искусна, в ней священник призывает русских людей оглянуться, оценить величие человека, которого хоронит в этот час Россия, и всегда помнить, что славу и богатство страны нужно приумножать, укреплять. Обращаясь к стоящей у гроба Екатерине, Феофан восклицает: «Мы видим в тебе его помощницу в жизни… весь мир есть свидетель, что женская плоть не мешает тебе быть подобной Петру».
Но Екатерина безутешна, ее с трудом оттаскивают от тела мужа, гроб закрывают и оставляют под караулом до конца строительства Петропавловского собора. Лишь летом 1732 года, после освящения собора, гроб с прахом Петра был перенесен в усыпальницу под полом. Тогда же рядом поставили и гроб самой Екатерины, пережившей мужа всего на два года…
Придя к власти, Екатерина I изо всех сил стремилась показать, что ее правление будет гуманным (были освобождены многие опальные сановники и преступники) и что все останется как и при Петре. Действительно, сохранялись все принятые при Петре традиции и праздники. Весной 1725 года был спущен на воду большой новый корабль, заложенный еще Петром. Он назывался «Noli me tangere» — «Не тронь меня». Спуски кораблей с Адмиралтейской верфи, расположенной на берегу Невы, в центре города, были любимым делом Петра — прекрасного корабельного плотника. Обычно он сам руководил всей ответственной и символичной церемонией спуска нового корабля.
Весной 1725 года было так, как и при Петре. Императрица смотрела на церемонию с барки, стоявшей напротив Адмиралтейства, развевались флаги и вымпелы, грохотали пушки, корабль благополучно вошел в родную стихию. Екатерина объехала вокруг него дважды, подняла первый бокал за счастье «сынка», дала знак продолжать пир и уехала домой. Петровские праздники на новых кораблях превращались, как правило, в страшные многодневные попойки, с которых царь долго не отпускал перепившихся, измученных гостей. Теперь главного тамады уже не было, все торжество прошло тихо и быстро закончилось — уже в девять вечера все разъехались.
Короткое царствование Екатерины I славно в истории России открытием Российской Академии наук. Петр, задумавший это дело, не успел его закончить — целый год ушел на переписку с заграницей, ведь в России не было тогда ни одного профессионального ученого. Их всех пришлось приглашать из Германии, Франции и других стран. Императрица приняла первых академиков и благосклонно выслушала речь на латыни профессора Якоба Германа. Он приветствовал императрицу как продолжательницу великого просветительского дела Петра. Неграмотная лифляндская крестьянка, сидевшая на троне, ни слова не понимала по-латыни, но согласно кивала, изредка поглядывая на стоявшего рядом неграмотного же фельдмаршала, члена Британского королевского общества светлейшего князя Меншикова.
С первых же дней царствования Екатерины именно Меншиков стал главным человеком в правительстве. Он сыграл решающую роль при вступлении Екатерины на престол и теперь хотел получить все сполна: власть, почет, деньги, титулы и чины. Смерть Петра освободила Меншикова от вечного страха наказания за многочисленные проступки и воровство. Теперь он был свободен! И тотчас же в нем проявились те черты характера, которые он, хотя и тщетно, скрывал при жизни быстрого на расправу царя: жадность, безмерное честолюбие, дерзкая уверенность в своем праве сильного подавлять других людей. Сопротивление Меншикову пытался оказать Павел Ягужинский — первый человек в Сенате. В его руки попадало немало документов, позволявших делать выводы о неблаговидных деяниях Меншикова, и Ягужинский спешил изобличить его. Безобразные ссоры двух первейших сановников доставляли удовольствие камарилье и искреннее огорчение царице. За ссорами Ягужинского и Меншикова внимательно наблюдал П.А. Толстой. Он вел свою тонкую линию, стремясь приучить императрицу советоваться с ним, опытным и беспристрастным политиком. Его обстоятельные, хитроумные доклады порой завораживали царицу, а порой нагоняли на нее сон. Все остальные сановники оставались статистами и отдыхали после десятилетий непрерывной работы, которую им навязал царь-реформатор. Более того, некоторым не особенно умным людям из окружения Екатерины показалось, что теперь они могут не особенно церемониться и с самой государыней, чья мягкость и беспечность разительно отличалась от стиля правления Петра.
Таким глупцом оказался крупнейший церковный деятель архиепископ Феодосий, позволивший себе публично и весьма неодобрительно высказаться о персоне Екатерины и заведенных при ее дворе порядках. Строптивое поведение ранее послушного и угодливого церковного иерарха было воспринято как бунт. Так же скоро, как и при Петре, было организовано следствие, суд, который приговорил Феодосия к смерти. Екатерина продемонстрировала свое великодушие: заменила Феодосию смертную казнь заточением в монастырской тюрьме. Впрочем, это оказалось пострашнее смертной казни на эшафоте. Феодосия замуровали в подземную тюрьму в дальнем северном монастыре под Архангельском. Через узкое окно ему подавали хлеб и воду. В холоде, грязи и собственных нечистотах вчерашний преуспевающий церковник прожил несколько месяцев и в феврале 1726 года умер без покаяния и доброго человеческого слова. Так умирали десятки несогласных с официальной религией людей, которых в дни своего могущества Феодосий отправлял в такие же каменные мешки. Женщина, сидевшая на троне, показала всем, что и в слабых женских руках самодержавная власть в России остается непререкаемой и никому не будет позволено пренебречь ею. В этом состояло поразительное своеобразие всего российского XVIII века — слабость и даже недееспособность правителя еще не означала слабости режима, всей структуры власти самодержавия.
В октябре 1715 года узел трагедии затянулся еще туже. К этому времени Алексей, по воле Петра, был уже давно женат на вольфенбюттельской принцессе Софии-Шарлотте, и 12 октября у нее родился сын, названный в честь деда Петром. Через шестнадцать дней царица Екатерина родила долгожданного мальчика, которого тоже назвали Петром. Он был здоровым и живым малышом. «Шишечка», «Потрошенок» — так зовут сына Петр и Екатерина в своих письмах. С Петром Петровичем были связаны все династические надежды родителей. Екатерина называет сына «Санкт-Петербургским хозяином", она верит, что будут еще дети.
В письме из Амстердама 3 июля 1717 года она сделала шутливую приписку: «А что изволите… поздравлять именинами Старика и Шишечкиными (то есть с именинами самого царя и его сына-тезки. — Е.А.),и я чаю, что ежели б сей старик был здесь, то б и другая шишечка на будущий год поспела». Даже из этого письма видно, что праздник именин не распространяется на третьего Петра — внука. Счастливые родители как бы забывают, что в Петербурге живет царевич Алексей — будущий хозяин России и его маленький сын — ровесник Шишечки.
Нет, Петр не забывал об этом — не в его характере было уходить от проблем, особенно когда шла речь о судьбе России. И мы видим по письмам царя к Алексею, что после рождения Шишечки претензии к старшему сыну становятся все серьезнее, обвинения все суровей. Петр требует от Алексея невозможного — «отменить свой нрав", стать другим, верным, усердным помощником в многотрудных делах царя. Иначе угрожает царь отсечь, как „уд гангренный“.
Эта угроза выдавала истинные и зловещие намерения Петра передать престол и «петербургское наследство» Шишечке, Алексей не должен быть ему соперником. Петр требует отречения царевича от прав на престол, ухода в монастырь. И на это согласен Алексей. Но нет покоя царю, он не доверяет сыну, и тот в страхе бежит за границу. Через несколько месяцев ложными обещаниями царь выманивает сына в Россию, где его ждут пытки, причем сам отец рвет у сына ногти в камере пыток, потом состоялся суд, который вынес сыну царя смертный приговор. Один из исполнителей этого приговора, Александр Румянцев, позже писал, что мочью 26 июня 1718 года Петр вызвал их и, обливаясь слезами, приказал тайно умертвить Алексея. Румянцев вспоминал, что когда он вошел в царские апартаменты, то увидел такую сцену: вокруг сидящего Петра стояли архиепископ Феодосии, Петр Толстой, его заместитель — Андрей Ушаков и… Екатерина.
Нам неизвестно, что она думала и говорила в этот страшный час, сделавший Петра, подобно Ивану Грозному, сыноубийцей. Конечно, Екатерина была рядом, чтобы облегчить тяжкий удел царя, приносившего ужасную жертву на алтарь Отечества — своего сына. Но не забудем, что в этот поздний час, неподалеку от комнаты, где собрались убийцы, мирно спал Шишечка, и кровь Алексея была нужна ей, Екатерине, — матери «Санкт-Петербургского хозяина". Кроме того, царица была беременна, и родители, вероятно, думали, что в августе 1718 года родится еще один сын (но тогда родилась дочь — Наталья). Убийство было совершено — царевича задушили в каземате Петропавловской крепости, Петр и Екатерина вздохнули свободно, проблема престолонаследия решилась: Петр Петрович был объявлен наследником престола. Он, умиляя родителей, подрастал. Но в апреле 1719 года супруги были потрясены страшным несчастьем — их радость, их надежда, милый Шишечка, проболев несколько дней, умер. Он не прожил и трех с половиной лет. Фундамент благополучия семьи дал глубокую трещину. Горе Екатерины было безмерно. Когда она сама восемь лет спустя умерла, то в ее вещах были найдены игрушки Шишечки. Канцелярский реестр трогателен: „Крестик золотой, пряжечки серебряные, свистулька с колокольчиками, рыбка стеклянная, готоваленка яшмовая, фузейка, шпажка (эфес золотой), хлыстик черепаховый, тросточка…“
На траурной молитве в Троицкой церкви Петербурга 26 апреля 1719 года произошло зловещее событие: один из присутствующих на похоронах — Степан Лопухин, родственник опальной царицы Евдокии, что-то сказал соседям и кощунственно рассмеялся. Потом в политической полиции свидетели показали, что Лопухин сказал: «Еще его, Степана, свеча не угасла, будет ему, Лопухину, впредь время!» На пытке Лопухин признался, что, говоря о своей горящей свече, имел в виду великого князя Петра Алексеевича.
Что могла противопоставить жестокой судьбе Екатерина? У нее были две прелестные дочери — Анна и Елизавета, в1718 году у них появилась еще сестра — Наталья, но сына не было. Правда, в 1723 году Екатерина родила последнего ребенка — сына Петра. Но он почти тотчас по рождении умер. Возраст Екатерины по тем временам был предельно критический для рождения ребенка — почти сорок лет, и надежды получить наследника у супругов уже не было никакой.
Но царь боролся — он ни за что не хотел передавать престол внуку — сыну проклятого им Алексея. Пятого февраля 1722 года Петр подписал «Устав о наследии престола». Смысл его был для всех ясен: царь, нарушая традицию передачи престола от деда к отцу и внуку, закрепил за собой право назначить наследником престола любогоиз своих подданных. Это было самое яркое выражение самовластия — с этого момента царь распоряжался не только днем сегодняшним, но и днем завтрашним России. А 15 ноября 1723 года был обнародован манифест о предстоящей коронации Екатерины императорской короной. Сам Петр был провозглашен императором и Отцом Отечества раньше — 22 ноября 1721 года, в день празднования завершившего Северную войну Ништадтского мира. Наконец, в начале мая 1724 года Екатерина стала императрицей.
Произошло это в Успенском соборе московского Кремля, в присутствии всех высших чинов государства и при огромном стечении народа. Золото, бархат, персидские ковры, золотая парчовая дорожка, которая вела от царского места к святым вратам, — вся эта византийская роскошь сверкала в свете сотен свечей в тот день 7 мая 1724 года.
А потом был праздник — приемы, обеды, фейерверк, салют. В тот же день многие москвичи думали так же, как и голштинский придворный Берхгольц, записавший в своем дневнике: «Нельзя не подивиться Промыслу Божью, вознесшему императрицу из низкого состояния, в котором она родилась и прежде пребывала, на вершину человеческих почестей».
Берхгольц, как и почти все гости праздника, не знал главного — накануне коронации Петр разорвал старое завещание и написал новое, в котором назвал Екатерину своей наследницей. Это событие произошло в глубокой тайне, и лишь проницательный французский посол Кампредон, видя торжественную коронацию, понял истинное значение происходящего под сводами собора: «Особенно примечательно то, что над царицей совершен был, против обыкновения, обряд помазания так, что этим она признана правительницей и государыней после смерти царя, своего супруга". Хорошо известно, что Петр не готовил из Екатерины преемника, политика, в многочисленных письмах царя к жене нет и намека на то, чтобы он когда-нибудь обсуждал с женой политические дела. И вдруг такой резкий поворот — он делает свою скромную жену наследницей императорского престола!
«Катеринушка, друг мой сердешнинькой, здравствуй!» — так начинались десятки писем Петра к Екатерине. С годами эти письма становятся все теплее и сердечнее. В последние пять лет жизни Петра влияние Екатерины на мужа все усиливается. Она дает царю то, чего не может дать весь мир его внешней жизни, такой враждебной и сложной. Петр, человек суровый, подозрительный, преображается в присутствии Екатерины и детей. Гости ассамблей видели, как разгоряченный после очередного быстрого танца царь нежно целует свою жену. Они же вспоминали и поразительные сцены, когда Екатерина «изгоняла беса» из Петра.
Известно, что Петр был подвержен приступам глубокой хандры, которая нередко по малейшему поводу могла перейти в приступ бешеного, всесокрушающего гнева (известна история, как царь погнался с обнаженным кортиком и чуть было не убил пажа, который утром, снимая с царя ночной колпак, больно дернул его за волосы). Приступы гнева сопровождались судорогами лица, конвульсиями рук и ног. Бассевич вспоминает, что, как только окружающие замечали первые признаки припадка (царь начинал трясти головой, кривить лицо), они бежали за Екатериной. Она тотчас приходила и уже издали начинала говорить мужу тихие ласковые слова, «звук ее голоса тотчас успокаивал его, потом она сажала его и брала, лаская, голову, которую слегка почесывала. Это производило на него магическое действие, и он засыпал за несколько минут. Чтобы не нарушить его сон, она держала его голову на своей груди, сидела неподвижно в продолжение двух или трех часов. После этого он просыпался совершенно свежим и бодрым».
Екатерине были известны пристрастия, причуды, человеческие слабости Петра, она, не имея образования, светского воспитания, была тонка, внимательна, умела угодить царю, понравиться, сделать ему приятное. Зная, как Петр расстраивался из-за получившего тяжелое повреждение корабля «Гангут», она писала уехавшему в поход царю, что «Гангут» после успешного ремонта «прибыл к брату своему „Лесно[м]у“, и теперь они „стоят вместе, в одном месте, которых я своими глазами видела, и воистину радостно на них смотреть!“. И Петр это очень ценил. В письме от 5 июня 1716 года из водного курорта Пирмонта он сообщал, что получил от Екатерины бутылку вина, „но чаю, что дух пророческой в тебе есть, что одну бутылку прислала, ибо более одной рюмки его не велят в день пить“. Несомненно, Екатерина обладала даром знания Петра.
По письму Екатерины Петру 5 июля 1719 года мы можем судить, как умело царица подстраивается под образ мышления Петра. Рассказывая ему об одном трагическом происшествии в пригородном дворцовом парке Петергофа, она пишет: «Который францус делал новые цветники, шел он, бедненький, ночью чрез канал, и столкнулся с ним напротив Ивашка Хмельницкий (русский вариант бога вина Бахуса — Е. А.)и, каким-то побытком с того моста столкнув, послал на тот свет делать цветников». Здесь Екатерина воспроизводит присущий Петру жестокий юмор, его стиль отношения к людям.
Письма Петра к Екатерине теплы, но вместе с тем в них звучат нотки легкой грусти, скрытые подчас неуклюжей шуткой. А шутки все об одном: мы с тобой — неравная пара, ты молода, красива, а я уже стар, болен, что будет дальше? С ее стороны переписка более напоминает любовную игру: посмотри, ты еще силен, а значит, молод, у нас все еще впереди! Получив от жены посылку с нужными ему очками, Петр шлет в ответ украшения и сопровождает их словами: «На обе стороны достойныя презенты: ты ко мне прислала для вспоможения старости моей, а я посылаю для украшения молодости вашей». В другом письме, пылая жаждой встречи и близости, царь опять шутит: «Хочетца с тобою видетца, а тебе чаю горазда больше, для тово, что я в 27 лет был, а ты в 42 года не была». Екатерина не пропускает шутки мужа без внимания — она знает, что за этим стоит. И мы читаем в ее письмах милые обращения к «сердечному дружочку старику», мы видим, как она притворно возмущается и негодует: «Напрасно затеяно, что старик!» Она нарочито ревнует Петра то к шведской королеве, возле берегов которой плавает на корабле адмирал Петр Михайлов, то к парижским кокеткам, на что он отвечает с шутливой обидой: «Сего моменту письмо ваше, исполненное шуток, получил, а пишете, будто я скоряя даму сыщу, и то моей старости неприлично».
Эта шутливая игра в старика и молодую жену к 1724 году становится жизнью: ранее такая незаметная между супругами разница в двенадцать лет становится ощутимой, большой. Петр сильно сдает. Долгие годы беспорядочной, хмельной, неустроенной жизни, вечных переездов, походов, сражений и постоянной, как писал царь, «альтерации», душевного беспокойства, делали свое разрушающее дело — Петр стареет. Его терзают болезни — особенно урологические. Он жестоко страдает, все чаще ищет дорогу на водные курорты, где прилежно пьет минеральные воды, свято веря в их исцеляющую силу. Печальная старость стояла на пороге, но, как известно, человеческая душа всегда молода, и чувства царя к Екатерине не только не меркнут, но и разгораются. Летом 1718 года, как пылкий молодой любовник, с тревогой он пишет Екатерине; «Пятое сие письмо пишу к тебе, а от тебя только три получил, к чему не без сумнения о тебе, для чего не пишешь. Для Бога, пиши чаще».
И вот одно из последних писем — от 26 июня 1724 года Екатерина находилась еще в Москве после коронации, Петр уже приехал в Петербург, стояло теплое лето, цвели клумбы в Летнем саду, но нет покоя царю в его «парадизе»: «Только в палаты как войдешь, так бежать хочетца — все пусто без тебя…» Такие острые, отчаянные чувства всегда делают человека беззащитным против корысти. Пользуясь любовью Петра, Екатерина сумела уговорить царя порвать составленное после смерти Шишечки завещание, в котором стояло имя старшей дочери Анны, и поставить новое имя — ее, Екатерины. Одновременно царица спешит выдать старшую дочь, по иронии судьбы ставшую ее соперницей на пути к трону, за приехавшего жениха — Карла Фридриха, герцога Голштинии. Петр долго раздумывает, все тщательно взвешивает — ведь такой брак может серьезно сказаться на всей политической ситуации на Балтийском море. Он колеблется, не говорит ни да, ни нет. Но в одном он уже уверен — Екатерина вносится в завещание, и ее торжественно коронуют в Москве. Петр летом 1724 года возвращается в Петербург и с нетерпением ждет жену, а она не спешит — дело сделано!
Осенью 1724 года Петр внезапно узнает об измене жены, становится ему известно и имя любовника. Он молод и красив, и все годы он был рядом с царем. В 1708 году Петр приблизил к себе миловидного юношу Виллима Монса, младшего брата Анхен. Зачем это сделал Петр, мы не знаем, но я думаю, что, так и не забыв свою первую любовь, царь хотел видеть рядом с собой того, чье лицо напоминало бы ему дорогие черты Анхен. С 1716 года Виллим становится камер-юнкером Екатерины и делает, благодаря своему обаянию и деловитости, быструю карьеру: его назначают управлять имениями царицы, он становится камергером двора. Этот молодой человек, который, по словам датского посланника Вестфалена, «принадлежал к самым красивым и изящным людям, когда-либо виденным мною», и стал любовником Екатерины.
Когда осенью 1724 года Петру принесли донос на злоупотребления и взятки Монса по службе, он еще ничего не. подозревал. Но взятые при аресте камергера бумаги раскрыли ему глаза: среди пошлых стишков, любовных записочек от разных дам были десятки подобострастных, униженных писем первейших сановников империи: Меншикова, Ягужинского, Головкина. Все они называли Монса «благодетелем», «патроном», «любезным другом и братом» и дарили ему бесчисленные дорогие подарки, делали подношения деньгами, вещами, даже деревнями! Нетрудно понять, в чем секрет столь могущественного влияния камергера императрицы-наследницы российского престола.
Девятого ноября арестованный Монс был приведен к следователю. Им был сам Петр — это дело он уже не мог доверить никому. Говорят, что, глянув царю в глаза, Виллим Монс упал в обморок. Этот статный красавец, участник Полтавского сражения, генерал-адъютант царя, не был человеком робкого десятка. Вероятно, он прочел в глазах Петра свой смертный приговор.
Не прошло и нескольких дней после допроса, как Монс был казнен на Троицкой площади по приговору суда, обвинившего бывшего камергера во взятках и прочих должностных преступлениях. Такие дела тянулись обычно месяцами и годами. Все знали, в чем сокрыта истина. Столица, помня кровавое дело Алексея, в 1718 году втянувшее в свою орбиту десятки людей, оцепенела от страха.
Но Петр не решился развязать террор. Жестким наказаниям подверглись лишь ближайшие сподвижники измены жены — те, кто носил записочки, охранял покой любовников. Некоторые современники этих событий сообщают, что Петр устраивал Екатерине шумные сцены ревности, бил венецианские зеркала. Другие, напротив, видели царя в эти страшные дни веселым и спокойным, по крайней мере — внешне. Известно, что Петр, часто несдержанный и импульсивный, умел в час испытаний держать себя в руках.
На Екатерину не была наложена опала. Как и раньше, она появляется на людях с мужем, но иностранные дипломаты замечают, что императрица уже не так весела, как прежде.
Кампредон писал во Францию, что царь стал подозрителен, он «сильно взволнован тем, что среди его домашних и слуг есть изменники. Поговаривают о полной немилости князя Меншикова и генерал-майора Мамонова, которому царь доверял почти безусловно. Говорят также о царском секретаре Макарове, да и царица тоже побаивается. Ее отношения к Монсу были известны всем, и хотя государыня всеми силами старается скрыть огорчение, но оно все же ясно видно на лице и в обхождении ее. Все общество напряженно ждет, что с ней будет».
Дело с изменой Екатерины было серьезнее других. И суть его — не только в супружеской неверности. Петра наверняка волновало другое — он, думая о будущем, возможно ощущал свое беспредельное одиночество, глубокое равнодушие окружающих к тому делу,которому он посвятил жизнь и которое теперь может пойти прахом: кто после его смерти будет править страной?
Петр уничтожил завещание в пользу Екатерины, подписанное накануне торжества в Успенском соборе. На следующий день после допроса Монса он послал вице-канцлера А. И. Остермана к голштинскому герцогу Карлу Фридриху — Петр давал согласие на заключение брачного контракта. 24 ноября контракт был подписан. Царь отдавал за Карла Фридриха шестнадцатилетнюю Анну, и, согласно брачному контракту, будущие супруги отрекались за себя и за своих потомков от всяких притязаний на русский престол. Одновременно был подписан и тайный договор, согласно которому Петр получал право забрать в Россию своего внука, который родится от брака дочери и герцога (это могло произойти даже вопреки воле родителей), чтобы сделать его наследником русского престола. В этом-то и состоял новый династический план Петра. Брачным контрактом с голштинцами он решал важную задачу: теперь после его смерти к власти должен был прийти не великий князь Петр Алексеевич — возможный мститель за гибель своего отца, и не жена-изменница, а сын любимой дочери Анны. Пятидесятидвухлетний царь явно рассчитывал прожить еще несколько лет и увидеть внука. Это было вполне реально — ведь 10 февраля 1728 года Анна и в самом деле родила мальчика Карла Петера Ульриха, впоследствии ставшего русским императором Петром III.
Смерть Петра потрясла Россию. Закончилось не только долгое тридцатипятилетнее царствование, уходила в прошлое целая эпоха русской истории, время реформ, головокружительных изменений во всех сферах жизни страны. Берхгольц записал в своем дневнике, что все гвардейцы рыдали в ту ночь, как дети. «В то утро не встречалось почти ни одного человека, который бы не плакал или не имел глаз, опухших от слез». Екатерина распорядилась, чтобы каждый житель Петербурга мог проститься с великим покойником, на сорок дней тело Петра выставить в траурном зале Зимнего дворца. Людей было так много, что несколько раз пришлось менять протертое тысячами ног черное сукно дорожки. По многу часов подряд возле гроба сидела Екатерина, и слезы не просыхали на ее глазах. Ее горе видел весь Петербург, и в этом была не только необходимая власти публичная печаль безутешной вдовы — Екатерина действительно страдала. Четвертого марта пришла новая беда — от кори умерла младшая дочь царевна Наталья. Ей было шесть лет. Маленький гробик царевны был также выставлен неподалеку от гроба отца.
Наконец наступил последний день прощания. Десятого марта 1725 года народ повалил на Дворцовую набережную, к Зимнему дворцу Петра. Не было человека из многотысячных толп стояших вдоль набережной и на мосту через Неву, который бы остался равнодушен к этому торжественному и мрачному зрелищу. Все шумы и звуки время от времени заглушались пушечной стрельбой. Эти залпы производили особенно гнетущее впечатление на присутствующих: на протяжении всей многочасовой церемонии раздавались мерные — через минуту — выстрелы с бастионов Петропавловской крепости. Удары этого гигантского метронома разливали во всех, как писал позже Феофан Прокопович, «некий печальный ужас». Уже при свете факелов гроб внесли в деревянную церковь, стоявшую около недостроенного Петропавловского собора. Надо всем возвышалась уже готовая огромная колокольня собора со шпилем и часами, а сами стены собора поднялись только на высоту человеческого роста. Это был тоже символ петровской России — «недостроенной храмины», как назвал ее позже Меншиков.
У гроба Петра Феофан Прокопович произнес яркую, выразительную речь, позже вошедшую во все учебники красноречия. Речь необыкновенно искусна, в ней священник призывает русских людей оглянуться, оценить величие человека, которого хоронит в этот час Россия, и всегда помнить, что славу и богатство страны нужно приумножать, укреплять. Обращаясь к стоящей у гроба Екатерине, Феофан восклицает: «Мы видим в тебе его помощницу в жизни… весь мир есть свидетель, что женская плоть не мешает тебе быть подобной Петру».
Но Екатерина безутешна, ее с трудом оттаскивают от тела мужа, гроб закрывают и оставляют под караулом до конца строительства Петропавловского собора. Лишь летом 1732 года, после освящения собора, гроб с прахом Петра был перенесен в усыпальницу под полом. Тогда же рядом поставили и гроб самой Екатерины, пережившей мужа всего на два года…
Придя к власти, Екатерина I изо всех сил стремилась показать, что ее правление будет гуманным (были освобождены многие опальные сановники и преступники) и что все останется как и при Петре. Действительно, сохранялись все принятые при Петре традиции и праздники. Весной 1725 года был спущен на воду большой новый корабль, заложенный еще Петром. Он назывался «Noli me tangere» — «Не тронь меня». Спуски кораблей с Адмиралтейской верфи, расположенной на берегу Невы, в центре города, были любимым делом Петра — прекрасного корабельного плотника. Обычно он сам руководил всей ответственной и символичной церемонией спуска нового корабля.
Весной 1725 года было так, как и при Петре. Императрица смотрела на церемонию с барки, стоявшей напротив Адмиралтейства, развевались флаги и вымпелы, грохотали пушки, корабль благополучно вошел в родную стихию. Екатерина объехала вокруг него дважды, подняла первый бокал за счастье «сынка», дала знак продолжать пир и уехала домой. Петровские праздники на новых кораблях превращались, как правило, в страшные многодневные попойки, с которых царь долго не отпускал перепившихся, измученных гостей. Теперь главного тамады уже не было, все торжество прошло тихо и быстро закончилось — уже в девять вечера все разъехались.
Короткое царствование Екатерины I славно в истории России открытием Российской Академии наук. Петр, задумавший это дело, не успел его закончить — целый год ушел на переписку с заграницей, ведь в России не было тогда ни одного профессионального ученого. Их всех пришлось приглашать из Германии, Франции и других стран. Императрица приняла первых академиков и благосклонно выслушала речь на латыни профессора Якоба Германа. Он приветствовал императрицу как продолжательницу великого просветительского дела Петра. Неграмотная лифляндская крестьянка, сидевшая на троне, ни слова не понимала по-латыни, но согласно кивала, изредка поглядывая на стоявшего рядом неграмотного же фельдмаршала, члена Британского королевского общества светлейшего князя Меншикова.
С первых же дней царствования Екатерины именно Меншиков стал главным человеком в правительстве. Он сыграл решающую роль при вступлении Екатерины на престол и теперь хотел получить все сполна: власть, почет, деньги, титулы и чины. Смерть Петра освободила Меншикова от вечного страха наказания за многочисленные проступки и воровство. Теперь он был свободен! И тотчас же в нем проявились те черты характера, которые он, хотя и тщетно, скрывал при жизни быстрого на расправу царя: жадность, безмерное честолюбие, дерзкая уверенность в своем праве сильного подавлять других людей. Сопротивление Меншикову пытался оказать Павел Ягужинский — первый человек в Сенате. В его руки попадало немало документов, позволявших делать выводы о неблаговидных деяниях Меншикова, и Ягужинский спешил изобличить его. Безобразные ссоры двух первейших сановников доставляли удовольствие камарилье и искреннее огорчение царице. За ссорами Ягужинского и Меншикова внимательно наблюдал П.А. Толстой. Он вел свою тонкую линию, стремясь приучить императрицу советоваться с ним, опытным и беспристрастным политиком. Его обстоятельные, хитроумные доклады порой завораживали царицу, а порой нагоняли на нее сон. Все остальные сановники оставались статистами и отдыхали после десятилетий непрерывной работы, которую им навязал царь-реформатор. Более того, некоторым не особенно умным людям из окружения Екатерины показалось, что теперь они могут не особенно церемониться и с самой государыней, чья мягкость и беспечность разительно отличалась от стиля правления Петра.
Таким глупцом оказался крупнейший церковный деятель архиепископ Феодосий, позволивший себе публично и весьма неодобрительно высказаться о персоне Екатерины и заведенных при ее дворе порядках. Строптивое поведение ранее послушного и угодливого церковного иерарха было воспринято как бунт. Так же скоро, как и при Петре, было организовано следствие, суд, который приговорил Феодосия к смерти. Екатерина продемонстрировала свое великодушие: заменила Феодосию смертную казнь заточением в монастырской тюрьме. Впрочем, это оказалось пострашнее смертной казни на эшафоте. Феодосия замуровали в подземную тюрьму в дальнем северном монастыре под Архангельском. Через узкое окно ему подавали хлеб и воду. В холоде, грязи и собственных нечистотах вчерашний преуспевающий церковник прожил несколько месяцев и в феврале 1726 года умер без покаяния и доброго человеческого слова. Так умирали десятки несогласных с официальной религией людей, которых в дни своего могущества Феодосий отправлял в такие же каменные мешки. Женщина, сидевшая на троне, показала всем, что и в слабых женских руках самодержавная власть в России остается непререкаемой и никому не будет позволено пренебречь ею. В этом состояло поразительное своеобразие всего российского XVIII века — слабость и даже недееспособность правителя еще не означала слабости режима, всей структуры власти самодержавия.