Страница:
Еще выразительнее эмоциональная резолюция императора на мемории Государственного совета о смерти некоего Климова, посаженного станичным начальством «в неподвижную колоду», где он бился, «кричал и через несколько часов умер». Николай написал на мемории: «Из дела видно, что человек от последствий пытки умер. Дело ужасное и доказывающее совершенное небрежение начальства. „…“ Я предписываю заготовить указ Сенату, дабы оным наистрожайше подтверждено было, чтобы никто и нигде не осмеливался выдумывать особых способов наказания или содержания под предлогом безопасности». Отвращение к жестокости, к самой возможности пытки, очевидное в этих словах императора, вызывает уважение. Однако может показаться необъяснимым, почему Николай так ужаснулся гибели одного человека под пыткой и совершенно хладнокровно воспринял смерть сотен солдат, засеченных шпицрутенами во время подавления восстания 1831 года в Новгородских военных поселениях. Все дело в том, что шпицрутены были предусмотрены законом, воинским уставом. А стул с цепями и неподвижная колода были незаконны. Об этом говорит и сам конец возмущенной резолюции Николая, и требование запретить выдумывание «особых способов наказания».
Восстание на Сенатской площади, как мы уже видели, оказало мощное воздействие на образ мыслей и действий Николая. Законодательное оформление принципов неограниченного самодержавия шло рука об руку с робкими попытками подготовки отдельных реформ. Но был и еще один не менее важный и чрезвычайно пагубный для России урок, извлеченный Николаем из декабрьских событий 1825 года. Восстание явилось для него исходным пунктом решительного отрицания западного пути, несущего в себе дух революционной «заразы». В то время как в большинстве западных государств политический строй преобразовался, принимая новые конституционные формы, в России происходило укрепление крайних форм самодержавия, которым придавался ярко выраженный националистический характер. Именно во времена Николая I Россию и Европу впервые стали противопоставлять друг другу как два разных мира, основанных на совершенно различных принципах, формирующих политический, национальный и религиозный быт народов. «Царствование Николая I, – писал историк А.Е. Пресняков. – золотой век русского национализма». Первый шаг в этом направлении был сделан в одном из манифестов, изданных сразу после восстания 14 декабря. В нем специально подчеркивалась необходимость «очистить Русь святую от „…,“ заразы, извне к нам нанесенной». В манифесте, изданном по завершении следствия над декабристами, было сказано, что подавление восстания «очистило Отечество от следствий заразы, столько лет среди его таившейся». Утверждалось, что зараза эта пришла с Запада, так как «не в свойствах, не во нравах русских был сей умысел». Для упрочения государственной власти предлагалось насаждать «отечественное, природное, не чужеземное воспитание».
В 1831 году убеждение, что западное воспитание подрывает основы русской жизни и что с этим необходимо как можно скорее покончить, приобрело по желанию Николая I законодательные очертания. На рассмотрение Государственного совета по его распоряжению была внесена записка «О некоторых правилах для воспитания русских молодых людей и о запрещении воспитывать их за границей». Посылая записку в Совет, Николай писал, что «заключающееся в ней постановление о предпочтительном воспитании молодых людей в России весьма полезно». Члены Совета полностью разделяли мнение и автора записки, и самого императора. Более того, во время обсуждения было высказано предложение брать с отъезжающих за границу подписку, что они не будут обучать своих детей вне России. Предложение понравилось Николаю I, и на представленном ему журнале заседания департамента законов от 5 февраля 1831 г. он написал: «Подписки же брать с отъезжающих за границу может быть полезно при выдаче паспортов; исключения зависеть будут единственно от меня по одним самым важным причинам».
Вообще 1830–1831 годы принесли Николаю много волнений. В первую очередь это было связано с подъемом революционного движения в Западной Европе, революцией 1830 года во Франции, а также с польским восстанием 1830–1831 годов. Революционная «зараза», которую он стремился не допустить в Россию, вновь стояла на ее пороге. Особенно тревожным было положение в Польше. Вспыхнувшее в ноябре 1830 года в Варшаве восстание привело к бегству оттуда великого князя Константина Павловича и выводу всех русских войск. Более того, решением сейма Николай был лишен польской короны и получил требование восстановить Польшу в границах 1772 года, гарантировав соблюдение конституции 1815 года. В ответ Николай сформировал специальную армию под командованием фельдмаршала И.И. Дибича и, потребовав от поляков безоговорочной капитуляции, двинул войска на Варшаву. Однако быстрой победы добиться не удалось. Два сражения зимой и весной 1831 года не привели к разгрому поляков, хотя русская армия и имела значительный перевес. Николай был встревожен. «Теперь поляки будут иметь достаточно времени, чтобы восполнить свои потери, укрепить, что им нужно, одним словом, изгладить все следы своего поражения», – с горечью писал Николай Дибичу. Так оно и случилось. Лишь осенью 1831 года, после того как умершего от холеры Дибича сменил И.Ф. Паскевич, русской армии удалось взять штурмом Варшаву и подавить восстание. Относительная самостоятельность Польши была ликвидирована, конституция 1815 года отменена, а Царство Польское провозглашено неотъемлемой частью Российской империи («Органический статут 1832 года»).
События 1830–1831 годов стимулировали оформление теории так называемой «официальной народности», появление которой связано с именем николаевского министра народного просвещения С.С. Уварова. Еще будучи товарищем министра, Уваров представил Николаю I отчет о ревизии Московского университета, где впервые сформулировал основные положения своей знаменитой триады – православие, самодержавие, народность. Именно они, по мнению Уварова, в наиболее концентрированном виде представляли собой живительные источники силы и могущества России, «последний якорь спасения» и «вернейший залог силы и величия». На этих-то началах и предлагал Уваров Николаю построить все воспитание подрастающего поколения, внедрять их в качестве основополагающих принципов отечественной литературы, искусства, науки и просвещения. Как справедливо писал С.М. Соловьев, Уваров внушил Николаю «мысль, что он, Николай, творец какого-то нового образования, основанного на новых началах, и придумал эти начала, то есть слова: православие, самодержавие и народность; православие – будучи безбожником, не веруя в Христа, даже и по-протестантски; самодержавие – будучи либералом; народность – не прочитав в свою жизнь ни одной русской книги, писавши постоянно по-французски или по-немецки».
В принципе в этой идеологической триаде Уварова не было ничего нового. Уже Н.М. Карамзин в записке «О древней и новой России» писал, что самодержавие есть «палладиум» России. И он же утверждал мысль о нерасторжимом единстве православия с самодержавием, а того и другого – с Россией. У Карамзина не было только идеи о том, что государство должно взять на себя функции активного насаждения этих постулатов. Николай же, глубоко поверив в них, принял их как свою программу и начал добиваться ее реализации. А способов борьбы за свои цели у самодержца было более чем достаточно: от поддержки (моральной, а главное, материальной) адептов угодных правительству воззрений до прямого насилия над своими идейными оппонентами. Квасной патриотизм нашел благодатную почву на страницах газеты «Северная пчела», издававшейся Ф.В. Булгариным и Н.И. Гречем. М.П. Погодин в своих исторических сочинениях, исследуя проблему возникновения государства в России и на Западе, приходил к выводу, что у нас в основе этого процесса лежало призвание, а не завоевание. А это, в свою очередь, определяло особый вид «патриархального» самодержавия, основанного на «единении» царя с народом. «В России, – писал М.П. Погодин, – управление государством учреждается на всеобщем и исключительном попечении власти о благе народа». Именно такие сочинения удостаивались одобрения и поддержки правительства.
Совсем по-другому действовало оно по отношению к любой попытке высказать гласно иные воззрения. Хрестоматийной стала история публикации «Философического письма» П.Я. Чаадаева и последовавших репрессий. Высказанный им пессимистический взгляд на прошлое и настоящее России и на роль православия в истории отечества, составлявший суть этого сочинения, появившегося в 1836 году в пятнадцатой книжке журнала «Телескоп», не мог быть оставлен Николаем без последствий. Журнал был закрыт, его редактор Н.И. Надеждин сослан, цензор отстранен от должности, а сам Чаадаев по личному распоряжению Николая признан «умалишенным». А. X. Бенкендорф писал московскому генерал-губернатору: «Государю императору угодно, чтобы ваше сиятельство по долгу звания вашего приняли надлежащие меры к оказанию г. Чаадаеву всевозможных попечений и медицинских пособий. Его величество повелевает, дабы вы поручили лечение его искусному медику, вменив сему последнему в обязанность непременно каждое утро посещать г. Чаадаева, и чтоб сделано было распоряжение, дабы г. Чаадаев не подвергал себя вредному влиянию нынешнего сырого и холодного воздуха, одним словом, чтобы были употреблены все средства к восстановлению его здоровья». Распоряжения эти выполнялись неукоснительно, и, как писал в одном из писем А.И. Тургенев, друзья боялись, «чтобы он и в самом деле не помешался».
В это Николай твердо верил. Стремясь во всем подражать Петру, он видел в государстве единственный инструмент, который способен изменить мир. Восстание декабристов показало Николаю, насколько опасно может стать общество, если оно находится вне всеобъемлющего контроля со стороны государства. После 14 декабря 1825 г. ему и в голову не приходило, что государство не только не должно подавлять общество, а, напротив, должно служить адекватному выражению его интересов. Для достижения идеального устройства он считал необходимым и достаточным создание такого бюрократического аппарата, который позволил бы регулировать и держать под контролем жизнь общества.
Взгляды Николая I на предназначение государства и государственной власти окончательно сложились к концу 40-х годов. Их суть очень удачно сформулировал один из самых близких к императору людей – уже знакомый читателям Я.И. Ростовцев, ставший к тому времени крупным бюрократом. В написанном им «Наставлении для образования воспитанников военно-учебных заведений» государственная власть определялась как «совесть общественная», имеющая такое же значение, как личная совесть для деятельности человека. «Закон совести, закон нравственный обязателен человеку как правило для его частной воли; закон верховной власти, закон положительный обязателен ему как правило для его общественных отношений», – писал Ростовцев. Для него, как и для Николая, и воля отдельного человека, и воля целого общества есть элемент анархический, который и призвана подавлять государственная власть, «чтобы охранить общество от разрушения и утвердить в нем порядок нравственный». «В этом проявляется закон верховной власти», основа которого, с одной стороны, «ничем не ограниченная преданность» воле Отца небесного, с другой – «покорность земной власти, как данной свыше». Опираясь на подобное понимание отношений общества и государства, Николай, как справедливо писал А.Е. Пресняков, «пытался свести государственную власть к личному самодержавию „отца-командира“, на манер военного командования, окрашенного в духе всего быта эпохи патриархально-владельческим, крепостническим пониманием всех отношений властвования и управления».
Характерными чертами николаевского царствования стали предельная централизация государственной власти, с одной стороны, и принципиально иное положение личной канцелярии монарха в системе государственных учреждений – с другой. По сути дела, собственная его императорского величества канцелярия сравнялась (а в отдельных случаях стала чуть ли не выше) с центральными органами государственной власти. Создававшиеся одно за другим отделения царской канцелярии оказывались своеобразными министерствами, деятельность которых контролировалась самим Николаем. Император как бы подчинял лично себе те отрасли управления, которые не мог доверить традиционным государственным органам. Такой патернализм не мог, конечно, существовать долго, и со смертью Николая функции личной канцелярии императора вернулись в нормальные рамки.
Преобразование канцелярии началось в январе 1826 г. с создания II отделения, о деятельности которого по приведению в порядок законодательства уже говорилось на предыдущих страницах.
25 июня 1826 г. (в день рождения Николая) был издан указ об учреждении самостоятельного корпуса жандармов с назначением шефом жандармов А. X. Бенкендорфа, а несколько дней спустя было образовано III отделение собственной канцелярии, которое должно было сосредоточить в своих руках все дела политической полиции. Главной задачей III отделения провозглашались охрана существующих порядков и пресечение попыток изменить самодержавный строй. Кроме того, оно должно было бороться против злоупотреблений, защищать слабых от притеснений сильных и, по словам Бенкендорфа, «вытирать слезы несчастных, всегда оставаясь на страже закона». По существующей легенде, в ответ на вопрос Бенкендорфа, какие инструкции Николай может ему дать при вступлении в новую должность, император вынул из кармана платок, протянул его Бенкендорфу и сказал: «Вот тебе инструкция. Этим платком ты должен будешь вытирать слезы несчастным, сиротам, вдовам и всем обиженным». Последующая мрачная история III отделения, главной целью которого было искоренение живой мысли и всего прогрессивного, хорошо известна. Но легенда «о платке, утирающем слезы», внесла еще один штрих в образ императора.
В действительности же сфера деятельности министерства «тайной полиции» была огромной. В нее входило наблюдение за всеми политически неблагонадежными, поиск раскольников и сектантов, расследование случаев появления фальшивых денег. III отделение ведало местами высылки «вредных» людей, оно было обязано следить за иностранцами, сообщать «о всех без исключения происшествиях», а также представлять ежегодные нравственно-политические отчеты о состоянии страны. Словом, вся Россия оказалась под надзором, и ничто не должно было ускользнуть от бдительного ока шефа жандармов и самого императора.
Через несколько лет было создано IV отделение, задачей которого было руководить учебными и благотворительными учреждениями, находящимися под покровительством императрицы Марии Федоровны.
В 1835 г. для разработки и осуществления реформы государственной деревни было создано V отделение. Спустя еще несколько лет возникло последнее, VI отделение – для рассмотрения положения дел в Закавказье.
Наконец, существенно изменилась функция I отделения, как стала именоваться с 1826 г. собственно бывшая личная канцелярия императора. Оно стало связующим звеном между императором и остальными высшими и центральными органами власти. Сюда стекались все бумаги, отсюда рассылались указы и повеления.
Николай хорошо понимал, что в условиях самодержавия функционирование государственной машины в значительной степени зависит от контроля и характера наказаний за упущения по службе. С этой точки зрения очень показательна полемика, развернувшаяся в 1829 году между Николаем I и Государственным советом. Обсуждая систему взысканий с низших чиновников, Совет высказался против замены денежных штрафов арестами. Николай не согласился с мнением Совета, считая, что нельзя наказывать арестом только городничих, с остальных же «пени… взыскивать есть только побуждать их к неправедному любостяжанию, ибо у кого нет почти чем жить, с того взыскивать нечего». В 1830 году полемика продолжилась: Государственный совет считал, что самая эффективная мера воздействия на гражданских чиновников – денежный штраф. Николай снова возразил: «С сим мнением Государственного совета я никак согласиться не могу: при ограниченных наших окладах пени денежные есть вещь не только невозможная, но, смело сказать можно, пагубная, есть побуждение ко взяткам и другим злоупотреблениям: воздухом жить нельзя, а у того, кто 150 рублей получает в год, имеет жену и детей, вычесть треть жалованья есть вещь несбыточная и противная здравому рассудку».
Общей тенденцией перестройки государственного управления при Николае I была военизация государственного аппарата. Если некоторые ведомства были полностью военизированы (горное, лесное, путей сообщения), то и обычное гражданское управление постепенно превращалось в управление военное. К концу царствования во главе 41 губернии из 53 существовавших стояли военные губернаторы. Вся бюрократическая система достигла предельной централизации и должна была действовать, по мысли Николая, с тою же стройностью и дисциплиной, как хорошая армия, которая представлялась ему идеальным образцом для устройства всего общества. «Здесь порядок, строгая безусловная законность, никакого всезнайства и противоречия, все вытекает одно из другого, – говорил Николай. – Я смотрю на человеческую жизнь только как на службу, так как каждый служит».
Именно поэтому он с такой тщательностью вникал во все, что касалось мундиров, формы, чинов, входя во все мелочи. Изумительна резолюция Николая на докладной записке государственного секретаря от 29 апреля 1826 г. с ходатайством о назначении членам Государственного совета особого мундира: «Мундир иметь всем членам не военным зеленый с красным воротником и обшлагами, с шитьем по классам по воротнику, обшлагам и карманам, а председателю и по швам, а пуговицы с гербами. Вседневный мундир тот же, но с одним верхним кантом по воротнику, обшлагам и карманам». Повелитель огромной империи считал необходимым самому определять и цвет обшлагов, и расположение шитья, и отличия мундира председателя Государственного совета от мундира члена Совета.
По словам А.Ф. Тютчевой, Николай «проводил за работой восемнадцать часов в сутки из двадцати четырех, трудился до поздней ночи, вставал на заре, спал на твердом ложе, ел с величайшим воздержанием, ничем не жертвовал ради удовольствия и всем ради долга и принимал на себя больше труда и забот, чем последний поденщик из его подданных. Он чистосердечно и искренне верил, что в состоянии все видеть своими глазами, все слышать своими ушами, все регламентировать по своему разумению, все преобразовать своею волею. В результате он лишь нагромоздил вокруг своей бесконтрольной власти груду колоссальных злоупотреблений, тем более пагубных, что извне они прикрывались официальной законностью и что ни общественное мнение, ни частная инициатива не имели ни права на них указывать, ни возможности с ними бороться».
На протяжении 30 лет царствования в центре внимания Николая I был крестьянский вопрос. Свидетельство тому – девять созданных им Секретных комитетов по крестьянскому делу, безуспешно пытавшихся решить, как лучше приступить к постепенному освобождению крепостных крестьян. Поэтому трудно согласиться с решительным утверждением: замечательного писателя и историка, знатока XIX века Н.Я. Эйдельмана, будто Николай I всю жизнь не сомневался, что «отмена крепостного права большее зло, чем само крепостное право». Хотя практические результаты деятельности комитетов были ничтожны, но сам факт постоянного возвращения к этому вопросу доказывает: император понимал, что крепостное право если не совсем отжило, то, несомненно, отживает свой век.
Но как его упразднить? Этого Николай не знал. И путь, избранный им для решения этой кардинальной проблемы русской жизни, в сущности, обрекал на неудачу любые попытки сдвинуть дело с мертвой точки. Отдавая разработку реформы высшим чиновникам империи, из которых неизменно составлялись Секретные комитеты, император сам связывал себе руки.
Самодержавный властелин, действительно обладавший неограниченной властью, оказался бессильным перед крепостническими убеждениями высших сановников. Вся сила его зиждилась на подчинении законам системы и сразу иссякала, едва требовалось выйти за их пределы. Но именно это и было неизбежно для решения крестьянского вопроса.
Конечно, речь идет тут вовсе не о поражении прогрессивного монарха в борьбе с реакционным окружением. Ведь Николай сам избрал для управления подвластной ему огромной империей тех своих ближайших сотрудников, которым и поручал заседать в Секретных комитетах. Однако тот факт, что царь вновь и вновь возвращался к попыткам решения крестьянской проблемы, создавая все новые Секретные комитеты, говорит о том, что Николай был более сложной политической фигурой, чем считалось в советской историографии на протяжении десятилетий. Серьезность намерений Николая I приступить к выработке основ освобождения крестьян проявилась к середине 30-х годов.
Человеком, которому император доверял свои сокровенные мысли по этому вопросу, был П.Д. Киселев. Еще в 1834 году император, как вспоминал позднее Киселев, сказал ему, что, занимаясь рассмотрением труднейших дел, «он во главе их признает необходимейшим преобразование крепостного права, которое в настоящем его положении оставаться не может». Тесные отношения царя с Киселевым еще более укрепились в результате успешного проведения последним реформы государственных крестьян. В бумагах Киселева сохранилась запись его беседы с императором 17 февраля 1836 г. На этот раз речь шла о необходимости начать разработку проекта реформы и о намерении Николая поручить это Киселеву под своим личным руководством. Именно в этот День император сказал Киселеву фразу, ставшую широко известной: «Ты будешь мой начальник штаба по крестьянской части», смысл которой был, конечно, шире реформы только государственных крестьян, о которой тогда шла речь.
Обе приведенные беседы императора с Киселевым в полной мере проясняют, во-первых, отношение Николая I к проблеме освобождения крестьян в целом, выраженное не в официальной речи или манифесте, а в частной беседе с глазу на глаз – беседе, смысл которой, что особенно важно, носил программный характер, и, во-вторых, взгляды на эту проблему Киселева, которого император, конечно, не случайно избрал своим конфидентом.
Реформа государственной деревни, общая численность крестьян в которой лишь немногим уступала численности помещичьих крестьян, явилась реализацией идей, возникших в ходе работы Секретного комитета 1835 года. Исходя из того, что реформа крепостных отношений может быть проведена для основных категорий крепостного крестьянства одновременно, Комитет предложил план так называемой «двуединой реформы», которая в равной мере коснулась бы и помещичьей, и государственной деревни. Предполагалось рядом мер подготовить слияние государственных и частновладельческих крестьян. Не вдаваясь в детали проекта, отметим только, что поскольку государственные крестьяне были лично свободны, то уравнивание прав этих двух основных сословий крепостного крестьянства в глазах современников было не чем иным, как ликвидацией права помещика распоряжаться личностью крестьянина.
Однако заниматься одновременно и государственной, и помещичьей деревней Николай признал неудобным, и было решено начать с подготовки реформы государственных крестьян. Для этого было создано специальное V отделение собственной Его Императорского Величества канцелярии, во главе которого был поставлен П.Д. Киселев. Внутри этого отделения при активном содействии М.М. Сперанского была создана новая система управления государственными имениями. 26 декабря 1837 г. Николай подписал указ о создании Министерства государственных имуществ. Как видим, никакого принципиального изменения в положении государственных крестьян не произошло – речь шла только о реорганизации управления ими. В жизнь вновь была проведена мысль Николая о том, что государство, ничего решительно и принципиально не меняя, в состоянии решать любые проблемы одними структурными преобразованиями.
Министерство государственных имуществ, по мысли авторов проекта, должно было следить за экономическим благосостоянием крестьян, собирать с них подати и налоги, гарантировать их гражданские права, оказывать им врачебную помощь, заботиться о распространении грамотности и прочее. Для этого в центре и на местах создавался мощный бюрократический аппарат.
Вершиной аппарата стало Министерство государственных имуществ, в губерниях были созданы его местные органы – палаты государственных имуществ. Каждая губерния делилась на несколько округов, во главе которых стояли окружные начальники и их помощники, каждый округ – на несколько волостей, которые управлялись уже на выборной основе, волости – на сельские общества, где избирались сельские старшины, сельские старосты, сборщики податей, смотрители хлебных магазинов, сотские, десятские и, наконец, члены сельских судебных расправ.
Особый путь развития России
Восстание на Сенатской площади, как мы уже видели, оказало мощное воздействие на образ мыслей и действий Николая. Законодательное оформление принципов неограниченного самодержавия шло рука об руку с робкими попытками подготовки отдельных реформ. Но был и еще один не менее важный и чрезвычайно пагубный для России урок, извлеченный Николаем из декабрьских событий 1825 года. Восстание явилось для него исходным пунктом решительного отрицания западного пути, несущего в себе дух революционной «заразы». В то время как в большинстве западных государств политический строй преобразовался, принимая новые конституционные формы, в России происходило укрепление крайних форм самодержавия, которым придавался ярко выраженный националистический характер. Именно во времена Николая I Россию и Европу впервые стали противопоставлять друг другу как два разных мира, основанных на совершенно различных принципах, формирующих политический, национальный и религиозный быт народов. «Царствование Николая I, – писал историк А.Е. Пресняков. – золотой век русского национализма». Первый шаг в этом направлении был сделан в одном из манифестов, изданных сразу после восстания 14 декабря. В нем специально подчеркивалась необходимость «очистить Русь святую от „…,“ заразы, извне к нам нанесенной». В манифесте, изданном по завершении следствия над декабристами, было сказано, что подавление восстания «очистило Отечество от следствий заразы, столько лет среди его таившейся». Утверждалось, что зараза эта пришла с Запада, так как «не в свойствах, не во нравах русских был сей умысел». Для упрочения государственной власти предлагалось насаждать «отечественное, природное, не чужеземное воспитание».
В 1831 году убеждение, что западное воспитание подрывает основы русской жизни и что с этим необходимо как можно скорее покончить, приобрело по желанию Николая I законодательные очертания. На рассмотрение Государственного совета по его распоряжению была внесена записка «О некоторых правилах для воспитания русских молодых людей и о запрещении воспитывать их за границей». Посылая записку в Совет, Николай писал, что «заключающееся в ней постановление о предпочтительном воспитании молодых людей в России весьма полезно». Члены Совета полностью разделяли мнение и автора записки, и самого императора. Более того, во время обсуждения было высказано предложение брать с отъезжающих за границу подписку, что они не будут обучать своих детей вне России. Предложение понравилось Николаю I, и на представленном ему журнале заседания департамента законов от 5 февраля 1831 г. он написал: «Подписки же брать с отъезжающих за границу может быть полезно при выдаче паспортов; исключения зависеть будут единственно от меня по одним самым важным причинам».
Вообще 1830–1831 годы принесли Николаю много волнений. В первую очередь это было связано с подъемом революционного движения в Западной Европе, революцией 1830 года во Франции, а также с польским восстанием 1830–1831 годов. Революционная «зараза», которую он стремился не допустить в Россию, вновь стояла на ее пороге. Особенно тревожным было положение в Польше. Вспыхнувшее в ноябре 1830 года в Варшаве восстание привело к бегству оттуда великого князя Константина Павловича и выводу всех русских войск. Более того, решением сейма Николай был лишен польской короны и получил требование восстановить Польшу в границах 1772 года, гарантировав соблюдение конституции 1815 года. В ответ Николай сформировал специальную армию под командованием фельдмаршала И.И. Дибича и, потребовав от поляков безоговорочной капитуляции, двинул войска на Варшаву. Однако быстрой победы добиться не удалось. Два сражения зимой и весной 1831 года не привели к разгрому поляков, хотя русская армия и имела значительный перевес. Николай был встревожен. «Теперь поляки будут иметь достаточно времени, чтобы восполнить свои потери, укрепить, что им нужно, одним словом, изгладить все следы своего поражения», – с горечью писал Николай Дибичу. Так оно и случилось. Лишь осенью 1831 года, после того как умершего от холеры Дибича сменил И.Ф. Паскевич, русской армии удалось взять штурмом Варшаву и подавить восстание. Относительная самостоятельность Польши была ликвидирована, конституция 1815 года отменена, а Царство Польское провозглашено неотъемлемой частью Российской империи («Органический статут 1832 года»).
События 1830–1831 годов стимулировали оформление теории так называемой «официальной народности», появление которой связано с именем николаевского министра народного просвещения С.С. Уварова. Еще будучи товарищем министра, Уваров представил Николаю I отчет о ревизии Московского университета, где впервые сформулировал основные положения своей знаменитой триады – православие, самодержавие, народность. Именно они, по мнению Уварова, в наиболее концентрированном виде представляли собой живительные источники силы и могущества России, «последний якорь спасения» и «вернейший залог силы и величия». На этих-то началах и предлагал Уваров Николаю построить все воспитание подрастающего поколения, внедрять их в качестве основополагающих принципов отечественной литературы, искусства, науки и просвещения. Как справедливо писал С.М. Соловьев, Уваров внушил Николаю «мысль, что он, Николай, творец какого-то нового образования, основанного на новых началах, и придумал эти начала, то есть слова: православие, самодержавие и народность; православие – будучи безбожником, не веруя в Христа, даже и по-протестантски; самодержавие – будучи либералом; народность – не прочитав в свою жизнь ни одной русской книги, писавши постоянно по-французски или по-немецки».
В принципе в этой идеологической триаде Уварова не было ничего нового. Уже Н.М. Карамзин в записке «О древней и новой России» писал, что самодержавие есть «палладиум» России. И он же утверждал мысль о нерасторжимом единстве православия с самодержавием, а того и другого – с Россией. У Карамзина не было только идеи о том, что государство должно взять на себя функции активного насаждения этих постулатов. Николай же, глубоко поверив в них, принял их как свою программу и начал добиваться ее реализации. А способов борьбы за свои цели у самодержца было более чем достаточно: от поддержки (моральной, а главное, материальной) адептов угодных правительству воззрений до прямого насилия над своими идейными оппонентами. Квасной патриотизм нашел благодатную почву на страницах газеты «Северная пчела», издававшейся Ф.В. Булгариным и Н.И. Гречем. М.П. Погодин в своих исторических сочинениях, исследуя проблему возникновения государства в России и на Западе, приходил к выводу, что у нас в основе этого процесса лежало призвание, а не завоевание. А это, в свою очередь, определяло особый вид «патриархального» самодержавия, основанного на «единении» царя с народом. «В России, – писал М.П. Погодин, – управление государством учреждается на всеобщем и исключительном попечении власти о благе народа». Именно такие сочинения удостаивались одобрения и поддержки правительства.
Совсем по-другому действовало оно по отношению к любой попытке высказать гласно иные воззрения. Хрестоматийной стала история публикации «Философического письма» П.Я. Чаадаева и последовавших репрессий. Высказанный им пессимистический взгляд на прошлое и настоящее России и на роль православия в истории отечества, составлявший суть этого сочинения, появившегося в 1836 году в пятнадцатой книжке журнала «Телескоп», не мог быть оставлен Николаем без последствий. Журнал был закрыт, его редактор Н.И. Надеждин сослан, цензор отстранен от должности, а сам Чаадаев по личному распоряжению Николая признан «умалишенным». А. X. Бенкендорф писал московскому генерал-губернатору: «Государю императору угодно, чтобы ваше сиятельство по долгу звания вашего приняли надлежащие меры к оказанию г. Чаадаеву всевозможных попечений и медицинских пособий. Его величество повелевает, дабы вы поручили лечение его искусному медику, вменив сему последнему в обязанность непременно каждое утро посещать г. Чаадаева, и чтоб сделано было распоряжение, дабы г. Чаадаев не подвергал себя вредному влиянию нынешнего сырого и холодного воздуха, одним словом, чтобы были употреблены все средства к восстановлению его здоровья». Распоряжения эти выполнялись неукоснительно, и, как писал в одном из писем А.И. Тургенев, друзья боялись, «чтобы он и в самом деле не помешался».
Николай I : государство всесильно
В это Николай твердо верил. Стремясь во всем подражать Петру, он видел в государстве единственный инструмент, который способен изменить мир. Восстание декабристов показало Николаю, насколько опасно может стать общество, если оно находится вне всеобъемлющего контроля со стороны государства. После 14 декабря 1825 г. ему и в голову не приходило, что государство не только не должно подавлять общество, а, напротив, должно служить адекватному выражению его интересов. Для достижения идеального устройства он считал необходимым и достаточным создание такого бюрократического аппарата, который позволил бы регулировать и держать под контролем жизнь общества.
Взгляды Николая I на предназначение государства и государственной власти окончательно сложились к концу 40-х годов. Их суть очень удачно сформулировал один из самых близких к императору людей – уже знакомый читателям Я.И. Ростовцев, ставший к тому времени крупным бюрократом. В написанном им «Наставлении для образования воспитанников военно-учебных заведений» государственная власть определялась как «совесть общественная», имеющая такое же значение, как личная совесть для деятельности человека. «Закон совести, закон нравственный обязателен человеку как правило для его частной воли; закон верховной власти, закон положительный обязателен ему как правило для его общественных отношений», – писал Ростовцев. Для него, как и для Николая, и воля отдельного человека, и воля целого общества есть элемент анархический, который и призвана подавлять государственная власть, «чтобы охранить общество от разрушения и утвердить в нем порядок нравственный». «В этом проявляется закон верховной власти», основа которого, с одной стороны, «ничем не ограниченная преданность» воле Отца небесного, с другой – «покорность земной власти, как данной свыше». Опираясь на подобное понимание отношений общества и государства, Николай, как справедливо писал А.Е. Пресняков, «пытался свести государственную власть к личному самодержавию „отца-командира“, на манер военного командования, окрашенного в духе всего быта эпохи патриархально-владельческим, крепостническим пониманием всех отношений властвования и управления».
Характерными чертами николаевского царствования стали предельная централизация государственной власти, с одной стороны, и принципиально иное положение личной канцелярии монарха в системе государственных учреждений – с другой. По сути дела, собственная его императорского величества канцелярия сравнялась (а в отдельных случаях стала чуть ли не выше) с центральными органами государственной власти. Создававшиеся одно за другим отделения царской канцелярии оказывались своеобразными министерствами, деятельность которых контролировалась самим Николаем. Император как бы подчинял лично себе те отрасли управления, которые не мог доверить традиционным государственным органам. Такой патернализм не мог, конечно, существовать долго, и со смертью Николая функции личной канцелярии императора вернулись в нормальные рамки.
Преобразование канцелярии началось в январе 1826 г. с создания II отделения, о деятельности которого по приведению в порядок законодательства уже говорилось на предыдущих страницах.
25 июня 1826 г. (в день рождения Николая) был издан указ об учреждении самостоятельного корпуса жандармов с назначением шефом жандармов А. X. Бенкендорфа, а несколько дней спустя было образовано III отделение собственной канцелярии, которое должно было сосредоточить в своих руках все дела политической полиции. Главной задачей III отделения провозглашались охрана существующих порядков и пресечение попыток изменить самодержавный строй. Кроме того, оно должно было бороться против злоупотреблений, защищать слабых от притеснений сильных и, по словам Бенкендорфа, «вытирать слезы несчастных, всегда оставаясь на страже закона». По существующей легенде, в ответ на вопрос Бенкендорфа, какие инструкции Николай может ему дать при вступлении в новую должность, император вынул из кармана платок, протянул его Бенкендорфу и сказал: «Вот тебе инструкция. Этим платком ты должен будешь вытирать слезы несчастным, сиротам, вдовам и всем обиженным». Последующая мрачная история III отделения, главной целью которого было искоренение живой мысли и всего прогрессивного, хорошо известна. Но легенда «о платке, утирающем слезы», внесла еще один штрих в образ императора.
В действительности же сфера деятельности министерства «тайной полиции» была огромной. В нее входило наблюдение за всеми политически неблагонадежными, поиск раскольников и сектантов, расследование случаев появления фальшивых денег. III отделение ведало местами высылки «вредных» людей, оно было обязано следить за иностранцами, сообщать «о всех без исключения происшествиях», а также представлять ежегодные нравственно-политические отчеты о состоянии страны. Словом, вся Россия оказалась под надзором, и ничто не должно было ускользнуть от бдительного ока шефа жандармов и самого императора.
Через несколько лет было создано IV отделение, задачей которого было руководить учебными и благотворительными учреждениями, находящимися под покровительством императрицы Марии Федоровны.
В 1835 г. для разработки и осуществления реформы государственной деревни было создано V отделение. Спустя еще несколько лет возникло последнее, VI отделение – для рассмотрения положения дел в Закавказье.
Наконец, существенно изменилась функция I отделения, как стала именоваться с 1826 г. собственно бывшая личная канцелярия императора. Оно стало связующим звеном между императором и остальными высшими и центральными органами власти. Сюда стекались все бумаги, отсюда рассылались указы и повеления.
Николай хорошо понимал, что в условиях самодержавия функционирование государственной машины в значительной степени зависит от контроля и характера наказаний за упущения по службе. С этой точки зрения очень показательна полемика, развернувшаяся в 1829 году между Николаем I и Государственным советом. Обсуждая систему взысканий с низших чиновников, Совет высказался против замены денежных штрафов арестами. Николай не согласился с мнением Совета, считая, что нельзя наказывать арестом только городничих, с остальных же «пени… взыскивать есть только побуждать их к неправедному любостяжанию, ибо у кого нет почти чем жить, с того взыскивать нечего». В 1830 году полемика продолжилась: Государственный совет считал, что самая эффективная мера воздействия на гражданских чиновников – денежный штраф. Николай снова возразил: «С сим мнением Государственного совета я никак согласиться не могу: при ограниченных наших окладах пени денежные есть вещь не только невозможная, но, смело сказать можно, пагубная, есть побуждение ко взяткам и другим злоупотреблениям: воздухом жить нельзя, а у того, кто 150 рублей получает в год, имеет жену и детей, вычесть треть жалованья есть вещь несбыточная и противная здравому рассудку».
Общей тенденцией перестройки государственного управления при Николае I была военизация государственного аппарата. Если некоторые ведомства были полностью военизированы (горное, лесное, путей сообщения), то и обычное гражданское управление постепенно превращалось в управление военное. К концу царствования во главе 41 губернии из 53 существовавших стояли военные губернаторы. Вся бюрократическая система достигла предельной централизации и должна была действовать, по мысли Николая, с тою же стройностью и дисциплиной, как хорошая армия, которая представлялась ему идеальным образцом для устройства всего общества. «Здесь порядок, строгая безусловная законность, никакого всезнайства и противоречия, все вытекает одно из другого, – говорил Николай. – Я смотрю на человеческую жизнь только как на службу, так как каждый служит».
Именно поэтому он с такой тщательностью вникал во все, что касалось мундиров, формы, чинов, входя во все мелочи. Изумительна резолюция Николая на докладной записке государственного секретаря от 29 апреля 1826 г. с ходатайством о назначении членам Государственного совета особого мундира: «Мундир иметь всем членам не военным зеленый с красным воротником и обшлагами, с шитьем по классам по воротнику, обшлагам и карманам, а председателю и по швам, а пуговицы с гербами. Вседневный мундир тот же, но с одним верхним кантом по воротнику, обшлагам и карманам». Повелитель огромной империи считал необходимым самому определять и цвет обшлагов, и расположение шитья, и отличия мундира председателя Государственного совета от мундира члена Совета.
По словам А.Ф. Тютчевой, Николай «проводил за работой восемнадцать часов в сутки из двадцати четырех, трудился до поздней ночи, вставал на заре, спал на твердом ложе, ел с величайшим воздержанием, ничем не жертвовал ради удовольствия и всем ради долга и принимал на себя больше труда и забот, чем последний поденщик из его подданных. Он чистосердечно и искренне верил, что в состоянии все видеть своими глазами, все слышать своими ушами, все регламентировать по своему разумению, все преобразовать своею волею. В результате он лишь нагромоздил вокруг своей бесконтрольной власти груду колоссальных злоупотреблений, тем более пагубных, что извне они прикрывались официальной законностью и что ни общественное мнение, ни частная инициатива не имели ни права на них указывать, ни возможности с ними бороться».
Попытки освобождения крестьян
На протяжении 30 лет царствования в центре внимания Николая I был крестьянский вопрос. Свидетельство тому – девять созданных им Секретных комитетов по крестьянскому делу, безуспешно пытавшихся решить, как лучше приступить к постепенному освобождению крепостных крестьян. Поэтому трудно согласиться с решительным утверждением: замечательного писателя и историка, знатока XIX века Н.Я. Эйдельмана, будто Николай I всю жизнь не сомневался, что «отмена крепостного права большее зло, чем само крепостное право». Хотя практические результаты деятельности комитетов были ничтожны, но сам факт постоянного возвращения к этому вопросу доказывает: император понимал, что крепостное право если не совсем отжило, то, несомненно, отживает свой век.
Но как его упразднить? Этого Николай не знал. И путь, избранный им для решения этой кардинальной проблемы русской жизни, в сущности, обрекал на неудачу любые попытки сдвинуть дело с мертвой точки. Отдавая разработку реформы высшим чиновникам империи, из которых неизменно составлялись Секретные комитеты, император сам связывал себе руки.
Самодержавный властелин, действительно обладавший неограниченной властью, оказался бессильным перед крепостническими убеждениями высших сановников. Вся сила его зиждилась на подчинении законам системы и сразу иссякала, едва требовалось выйти за их пределы. Но именно это и было неизбежно для решения крестьянского вопроса.
Конечно, речь идет тут вовсе не о поражении прогрессивного монарха в борьбе с реакционным окружением. Ведь Николай сам избрал для управления подвластной ему огромной империей тех своих ближайших сотрудников, которым и поручал заседать в Секретных комитетах. Однако тот факт, что царь вновь и вновь возвращался к попыткам решения крестьянской проблемы, создавая все новые Секретные комитеты, говорит о том, что Николай был более сложной политической фигурой, чем считалось в советской историографии на протяжении десятилетий. Серьезность намерений Николая I приступить к выработке основ освобождения крестьян проявилась к середине 30-х годов.
Человеком, которому император доверял свои сокровенные мысли по этому вопросу, был П.Д. Киселев. Еще в 1834 году император, как вспоминал позднее Киселев, сказал ему, что, занимаясь рассмотрением труднейших дел, «он во главе их признает необходимейшим преобразование крепостного права, которое в настоящем его положении оставаться не может». Тесные отношения царя с Киселевым еще более укрепились в результате успешного проведения последним реформы государственных крестьян. В бумагах Киселева сохранилась запись его беседы с императором 17 февраля 1836 г. На этот раз речь шла о необходимости начать разработку проекта реформы и о намерении Николая поручить это Киселеву под своим личным руководством. Именно в этот День император сказал Киселеву фразу, ставшую широко известной: «Ты будешь мой начальник штаба по крестьянской части», смысл которой был, конечно, шире реформы только государственных крестьян, о которой тогда шла речь.
Обе приведенные беседы императора с Киселевым в полной мере проясняют, во-первых, отношение Николая I к проблеме освобождения крестьян в целом, выраженное не в официальной речи или манифесте, а в частной беседе с глазу на глаз – беседе, смысл которой, что особенно важно, носил программный характер, и, во-вторых, взгляды на эту проблему Киселева, которого император, конечно, не случайно избрал своим конфидентом.
Реформа государственной деревни, общая численность крестьян в которой лишь немногим уступала численности помещичьих крестьян, явилась реализацией идей, возникших в ходе работы Секретного комитета 1835 года. Исходя из того, что реформа крепостных отношений может быть проведена для основных категорий крепостного крестьянства одновременно, Комитет предложил план так называемой «двуединой реформы», которая в равной мере коснулась бы и помещичьей, и государственной деревни. Предполагалось рядом мер подготовить слияние государственных и частновладельческих крестьян. Не вдаваясь в детали проекта, отметим только, что поскольку государственные крестьяне были лично свободны, то уравнивание прав этих двух основных сословий крепостного крестьянства в глазах современников было не чем иным, как ликвидацией права помещика распоряжаться личностью крестьянина.
Однако заниматься одновременно и государственной, и помещичьей деревней Николай признал неудобным, и было решено начать с подготовки реформы государственных крестьян. Для этого было создано специальное V отделение собственной Его Императорского Величества канцелярии, во главе которого был поставлен П.Д. Киселев. Внутри этого отделения при активном содействии М.М. Сперанского была создана новая система управления государственными имениями. 26 декабря 1837 г. Николай подписал указ о создании Министерства государственных имуществ. Как видим, никакого принципиального изменения в положении государственных крестьян не произошло – речь шла только о реорганизации управления ими. В жизнь вновь была проведена мысль Николая о том, что государство, ничего решительно и принципиально не меняя, в состоянии решать любые проблемы одними структурными преобразованиями.
Министерство государственных имуществ, по мысли авторов проекта, должно было следить за экономическим благосостоянием крестьян, собирать с них подати и налоги, гарантировать их гражданские права, оказывать им врачебную помощь, заботиться о распространении грамотности и прочее. Для этого в центре и на местах создавался мощный бюрократический аппарат.
Вершиной аппарата стало Министерство государственных имуществ, в губерниях были созданы его местные органы – палаты государственных имуществ. Каждая губерния делилась на несколько округов, во главе которых стояли окружные начальники и их помощники, каждый округ – на несколько волостей, которые управлялись уже на выборной основе, волости – на сельские общества, где избирались сельские старшины, сельские старосты, сборщики податей, смотрители хлебных магазинов, сотские, десятские и, наконец, члены сельских судебных расправ.