Страница:
В конце концов дармштадтское дело Николай I взял в свои крепкие руки и привлек к нему талантливого дипломата Ф.И. Брунова, который вскоре сообщил, что в Германии и в Англии брак цесаревича с принцессой Марией считается делом решенным. 4 апреля 1840 г. в Дармштадте состоялась помолвка великого князя Александра Николаевича с гессенской принцессой Марией. Известие об этом привез в Петербург князь А.И. Барятинский, в честь чего был дан сто один выстрел с Петропавловской крепости. Первое свидание императора Николая I и императрицы Александры Федоровны с будущей невесткой состоялось через два месяца во Франкфурте-на-Майне. Об этой встрече цесаревич писал своему брату, тринадцатилетнему великому князю Константину Николаевичу: «Вчера Папа, Мама и Оля приехали сюда и здесь познакомились с моей милой Марией, которая тебя уже знает по твоему портрету, он у меня всегда стоит на столе, и я часто смотрю с удовольствием на твою милую рожу». Это радостное событие, однако, скрещивается с похоронами Фридриха-Вильгельма III. Александра Федоровна едва поспевает в Берлин к последним часам своего отца и встречается с принцессой Марией уже под впечатлением похорон. Дармштадтская невеста входит в семью Романовых среди траурной обстановки. Это не помешало ей сблизиться со свекровью и новой семьей. В сентябре 1840 г. принцесса Мария вместе с царской семьей прибыла в Петербург. 5 декабря состоялось миропомазание, и по принятии в лоно Православной Церкви она была наречена великой княжной Марией Александровной. На другой день, в именины Николая I, было обручение, а 16 апреля 1841 г., в «накануние» дня рождения цесаревича (исполнялось 23 года, а невесте еще не было и 17), совершено бракосочетание, через два года после первой встречи, сразу определившей этот финал.
1840–1841 гг. были знаменательными в жизни цесаревича, наступило второе, окончательное совершеннолетие. Юноша стал мужем, у него появилась своя семья, а недавний ученик получил официальное положение и место на поприще государственной службы, гражданской и военной. Наступила пора взрослой жизни, ответственности, самостоятельности.
У цесаревича появился свой двор. На ежедневных почти собраниях у молодой четы, зимой – в Зимнем дворце, летом – в Царскосельском Александровском дворце или на Петергофской ферме, господствовали непринужденность и веселость, занимались музыкой, чтением, игрой в вист; августейшие хозяин и хозяйка очаровывали гостей своей приветливостью и благосклонностью. Все принадлежащие к их двору (адъютанты, фрейлины, родственники, приглашенные) как бы входили в состав их собственной семьи.
Настроения и чувства Александра Николаевича той поры живо отражены в его письмах к самому близкому другу – Александру Адлербергу (в дальнейшем, в 1870–1881 гг., – министр императорского двора и уделов), которому он писал с семи лет и до конца жизни. Письма к «милому Саше» вскоре после женитьбы («язык чешется, давно не с кем поболтать») полны восторженных восклицаний. Молодой супруг счастлив и склоняет своего друга к женитьбе: «Когда-то увижу и тебя, любезный Саша, также женатым?» И в тех же письмах – восторженное описание красавиц, которыми, видимо, оба увлекались прежде. Другой предмет интересов, который сам автор писем называет «серьезным», – это смотры, маневры, посещение лагерей. Молодцеватым, жизнерадостным, однако не обременяющим себя серьезными государственными трудами выглядит будущий самодержец в этих письмах.
Цесаревна была вполне счастлива в эти первые годы своей семейной жизни. Сохранившиеся свидетельства рисуют ее натурой, отличной от супруга. Вдумчивое и проницательное описание ее внешности и душевного склада оставила А.Ф. Тютчева, назначенная к ней фрейлиной в начале 1853 г.: «Несмотря на высокий рост и стройность, она была такая худенькая и хрупкая, что не производила на первый взгляд впечатления belle femme, но она была необычно изящна, тем совершенно особым изяществом, какое можно найти на старых немецких картинах, в мадоннах Альбрехта Дюрера, соединяющее некоторую строгость и сухость форм со своеобразной грацией в движении и позе. „…“ Ни в ком не наблюдала я в большей мере, чем в цесаревне, это одухотворенное и целомудренное изящество идеальной отвлеченности. „…“ Это прежде всего была душа чрезвычайно искренняя и глубоко религиозная, но эта душа, как и ее телесная оболочка, казалось, вышла из рамки средневековой картины. „…“ Душа великой княгини была из тех, которые принадлежат монастырю. „…“ В своем окружении матери, жены, государыни, она казалась как бы чужой и неосвоившейся. Она была нежно привязана к мужу и к детям и добросовестно исполняла обязанности, которые налагала на нее семья и ее высокий сан; она, по крайней мере, всеми силами старалась их исполнять, но в самом этом усилии чувствовалось отсутствие непосредственности в этих отношениях; она искала и находила власяницу там, где характер более открытый нашел бы удовлетворение интимных отношений и применение природных способностей». Эта характеристика помогает понять тот разлад, который обнаружится между супругами с годами, когда свежесть чувств и порывы юности пройдут. Но до этого еще далеко.
Молодая семья быстро разрасталась. Еще до воцарения цесаревич стал отцом шестерых детей: двух дочерей – Александры (в семье – Лина) и Марии и четырех сыновей – Николая (Нике), Александра, Владимира, Алексея. Уже после воцарения родились еще два сына в 1857 и 1860 гг. – Сергей и Павел. Император Николай I сам был крестным отцом всех детей своего старшего сына. По случаю рождения сына-первенца, великого князя Николая Александровича, в 1843 г. счастливые родители пожертвовали по 10000 рублей для откупа неоплатных должников и раздачи пособий беднейшим жителям обеих столиц. При рождении остальных детей жаловалось по 3 000 рублей для бедняков Петербурга и Москвы. О рождении первого сына, будущего наследника, счастливый молодой отец сообщал своему родителю, Николаю Павловичу в Варшаву: «Вся експедиция (роды. – Л. 3.) продолжалась с 1/2 12 до 1/2 5. „…“ Рекомендую тебе нашего кантониста, надеюсь, что, если Бог нам его сохранит, он будет тебе, милый Папа, добрым слугой». Странной и неуместной кажется эта военная терминология в сообщении о личном, сугубо семейном событии, особенно казарменно звучит этот «кантонист». Однако для адресата и для корреспондента этот стиль, отражавший менталитет военных людей, был вполне естественным.
В самый день бракосочетания, 16 апреля 1841 г., Николай I назначил наследника престола членом Государственного совета, и в продолжение следующих двух лет членом других высших правительственных учреждений – Финансового комитета (6 декабря 1841 г.), Комитета министров (20 января 1842 г.), Кавказского комитета (30 августа 1842 г.). Цесаревич был назначен также членом Комитета по строительству постоянного моста через Неву и председателем Комитета Петербургско-Московской железной дороги. Отправляясь в 1842 г. в инспекционную поездку по Южной и Западной России, продолжавшуюся более месяца, Николай I впервые возложил на наследника на время своего отсутствия из столицы «решение дел Комитета министров и Государственного совета, равно как по всем министерствам и Главным управлениям отдельными частями». С тех пор обязанность эта возлагалась на цесаревича каждый раз, когда император отлучался из Петербурга.
С течением времени наследнику престола поручаются все более важные дела, среди которых особое значение имел крестьянский вопрос. Назначенный председателем Секретного комитета по крестьянскому делу 1846 г. (члены: председатель Государственного совета И.В. Васильчиков, шеф жандармов А.Ф. Орлов, министр внутренних дел Л.А. Перовский), наследник в возрасте 28 лет проявил полную терпимость к крепостничеству. В журнале Комитета признано: «Доколе Россия, по непредвиденным судьбам, не утратит своего единства и могущества, дотоле другие державы не могут служить ей примером. Колосс сей требует иного основания и иных понятий о свободе не только крестьян, но и всех сословий. Основанием России было и должно быть самодержавие, без него она не может существовать в настоящем своем величии. Свобода в ней должна состоять в ограждении каждого и лично, и по имуществу от притеснений другого и в повиновении всех законам, исходящим от одного высшего источника». Крепостное право оставалось незыблемым еще 10 лет, пока внешние обстоятельства не поставили под удар могущество державы. Слова документа в этом отношении оказались пророческими. Робкие решения Секретного комитета о регламентации в отдаленном будущем повинностей крестьян и предоставлении им права жалобы на помещиков посредством инвентарей хотя и были утверждены Николаем I, но остались без последствий. Безрезультатно окончился и другой Секретный комитет под председательством великого князя Александра Николаевича – о дворовых людях 1848 г.
Тогда же, в 1848 г., в связи с усилением реакции в ответ на революционные события в Европе, он проявил себя крайним поборником ужесточения цензуры, сторонником учреждения Секретного бутурлинского комитета (цензуры над цензурой). Настаивая на участии в нем барона М.А. Корфа, он говорил ему: «Речь идет о том, чтобы завязать ожесточенный бой (с литературой, прессой. – Л. 3.)… а вы внезапно ретируетесь с поля сражения». Он также признал необходимость строгих предупредительных мер, принятых императором Николаем I относительно высших учебных заведений для ограждения их от «революционной заразы». Он писал бывшему своему адъютанту Назимову по случаю назначения его попечителем Московского учебного округа: «Место, которое вы будете занимать, весьма важно, в особенности в наше время, где молодежь воображает, что она умнее всех и что все должно делаться, как ей хочется, чему, к несчастью, мы видим столько примеров за границею; к этому и г(оспода) профессора – команда не легкая. Надзор за ними, и самый бдительный, необходим».
Возможно, в его позиции больше, чем убеждение, проявлялась зависимость от отца, несамостоятельность. Так считали некоторые современники, например, Корф. Когда в мае 1848 г. Николай I распорядился ограничить число своекоштных студентов, Корф написал записку, которая убеждала в необходимости отказаться от этой меры. Он хотел вручить записку цесаревичу, но раздумал: «Государь не отходит так скоро от принятых мер, особенно когда они пошли от него непосредственно, и наследник, если б и убедился в справедливости моих замечаний, едва ли бы решился противостоять». Это суждение Корфа представляется весьма убедительным, но если даже допустить сомнение в его правоте, то несомненным остается факт, что никакого стремления и никаких попыток к освобождению крестьян он не предпринимал до своего воцарения и никакой склонности к либерализму не обнаруживал, в отличие от своего брата великого князя Константина Николаевича. И только крутое изменение объективных обстоятельств, неподвластных даже самодержавному монарху, вынудит его в дальнейшем пересмотреть традиционные понятия и традиционную политику, хотя неприязнь к журналистам, к свободе слова окажется устойчивой, а опыт назначения военных во главе народного образования возобновится и в период его царствования.
Гражданские дела занимали не первостепенное место в государственной деятельности великого князя Александра Николаевича. По-прежнему основное внимание и интерес были сосредоточены на армии. Каждое лето в Красносельском лагере он попеременно исполнял начальственные должности по разным родам оружия: в 1841–1842 гг. – командуя 2-й гвардейской пехотной дивизией, в 1843-м – 2-й легкой гвардейской кавалерийской. В 1844 г. он утвержден командиром всей гвардейской пехоты. Независимо от этих должностных обязанностей он производил смотры различным частям войск во всех концах России (или сопровождал императора во время этих занятий). Он также сам участвовал в маневрах, обозревал крепости, посещал военные учебные заведения. 17 апреля 1843 г. цесаревич назначен генерал-адъютантом и в тот же день 1846 г. произведен в полные генералы.
Важной вехой в развитии военной карьеры будущего императора явился 1849 г., знаменательный участием России в подавлении венгерской революции. Но прежде чем говорить о делах государственных, следует сказать о глубоком личном переживании, о горе, постигшем молодых еще родителей, о смерти старшей дочери, и первого ребенка, – великой княжны Александры Александровны.
О состоянии наследника узнаем из его письма великому князю Константину Николаевичу от 20 июля (1 августа) 1849 г. из Варшавы. В ответ на полученное от брата соболезнование он писал: «Благодарю тебя от всей души, любезный Костя, за твое милое письмо и живое участие в нашем горе. Зная твое доброе сердце, я вперед был уверен, что ты искренне разделишь с нами нашу скорбь. Мы безропотно покорились воле Божией и находим одно утешение в мысли, что наш Ангел на небесах верно будет счастлив там, чем когда-либо здесь». Однако, видимо, душевная рана отца никогда до конца не зарубцевалась. Во всяком случае, он завещал похоронить себя рядом с Линой, своим умершим первенцем.
Даже самые скорбные обстоятельства и сильные личные переживания не освобождали наследника престола от его служебных, государственных обязанностей. Отвезя на отдых свою безутешную жену с детьми в Ревель, он сам отправился в Варшаву, откуда император Николай I руководил движением своей армии, переступившей за Карпаты. Таков был ответ русского царя на обращение австрийского монарха, взывавшего о помощи к своему могущественному союзнику. Прибывший в распоряжение отца цесаревич получил звание командира гвардейского пехотного корпуса и оставался в Варшаве до августа, пока предводительствуемая Гергеем венгерская армия не сложила оружия перед фельдмаршалом князем Паскевичем Варшавским в Виллагоше.
Военные обязанности наследника престола чередовались с дипломатическими. Он писал великому князю Константину Николаевичу 20 июля (1 августа) 1849 г.: «Послезавтра Папа отправляет меня в Вену с поручением к императору насчет дальнейшего занятия Венгрии по окончании кампании. Ему неугодно, чтобы наши войска там оставались, вопрос весь будет состоять в том, что будут ли австрийцы довольно сильны, чтобы сохранить порядок в крае, в котором все организовано. По возвращении из Вены, – продолжал старший брат, – я все еще надеюсь быть к вам в армию, но ты про это не говори. Сердце радуется, видя, какими молодцами наши показались во всех случаях и каким ты сам молодцом был под пулями и ядрами; признаюсь, я нередко завидовал твоему счастью быть в деле и видеть, с каким мужеством дерется наше славное войско». Через несколько дней в следующем письме он с радостью сообщает брату, что отец дал согласие на представление фельдмаршала наградить Костю Георгиевским крестом.
Восторги великого князя Александра Николаевича по поводу побед русской армии и сожаления, что он сам не мог, подобно брату, принять непосредственное участие в боях, не были позой и выражали искреннее желание попробовать себя в ратном деле. Когда в следующем, 1850 г., путешествуя по Кавказу по дороге к крепости Ачхой он заметит враждебный отряд чеченцев, то не раздумывая, по собственной инициативе вступит в бой. Донося об этом происшествии императору, наместник Кавказа князь М.С. Воронцов писал, что не мог без страха видеть, с какой быстротой и смелостью цесаревич бросился за цепь на неприятеля, на большое расстояние от дороги, тем более что не все из свиты могли поспеть за его породистым конем. «Беспокойство мое обратилось в истинную радость, – с явным удовольствием сообщал он, – когда я увидел, что обожаемому нашему наследнику удалось присутствовать хотя в небольшом, но настоящем военном деле, совершенно в нашу пользу окончившемся; что наследник лично видел ловкость и самоотвержение не только казаков, но даже и мирных чеченцев, которые с ним поскакали; но что еще важнее и для нас драгоценнее, это то, что не только все войска, составлявшие отряд, почти все генералы кавказской армии, но и огромное количество милиции разных племен… были лично свидетелями истинно военного духа и благородного, можно даже сказать излишнего, порыва в знаменитой груди наследника российского престола». Донесение свое князь Воронцов заключал просьбой осчастливить его и весь Кавказский корпус «украшением достойным груди Его Императорского Высочества знаком ордена храбрых», то есть Георгия 4-й степени. Император Николай уважил ходатайство, и пожалованный цесаревичу орден тотчас же был отправлен навстречу ему (уже возвращавшемуся домой) с его адъютантом, полковником Паткулем.
Но вернемся в 1849 г., богатый для цесаревича событиями. После возвращения из Вены в Варшаву, в связи с болезнью и скоропостижной смертью от холеры великого князя Михаила Павловича, «как старший в чине» Александр Николаевич заместил его в звании командующего гвардейским и гренадерским корпусами, а также начальника военно-учебных заведений. С этого времени эти две обязанности стали главными в деятельности наследника на военном поприще. Своим долгом он считал строгое сохранение направления, установленного Михаилом Павловичем как в командовании гвардии и гренадерами, так и в деле военного воспитания юношества, что вполне соответствовало намерениям императора. Наследник сохранил при себе и ближайших сотрудников дяди, среди которых был и генерал Я.И. Ростовцев, сыгравший в дальнейшем огромную роль в деле отмены крепостного права. Помимо новых обязанностей, тогда же наследнику были подчинены специальные военные училища: Главное инженерное и Михайловское артиллерийское, а с 1654 г. и Военная академия.
Весной 1850 г. цесаревич сопровождал Николая I в его поездке по западному краю и Царству Польскому для осмотра крепостей и войск, а осенью предпринял путешествие на Кавказ и в Закавказье. Сев в Севастополе на пароход «Владимир», он высадился на берег в Тамани и через Екатеринодар, Ставрополь, Кисловодск, Пятигорск и Большую Кабарду прибыл во Владикавказ. На границе Кавказа его встретил наместник, князь М.С. Воронцов, с которым он продолжил свой дальнейший путь. «Всюду, – рассказывает очевидец, – расположенные по дороге войска кричали „ура“… Въезд великого князя в Тифлис явился настоящим триумфом. Все население города высыпало ему навстречу, с туземными музыкантами и песенниками, и вся эта пестрая толпа теснилась к нему, размахивая зелеными ветвями и флагами. Почетная стража из двухсот всадников, принадлежащих к знатнейшим местным княжеским родам, молодые красавицы в их живописных костюмах из бархата и кашмира, с одеждою, убранством чистокровных коней, блестящими золотом, драгоценными камнями и шитьем, ехали впереди великого князя, всюду сопровождая его…» В Тифлисе наследник принял экзарха Грузии, персидского принца Бахмен-Мирзу, представителей всех гражданских и военных властей, посетил гимназию, казармы, школы военных воспитанников, женское учебное заведение Святой Нины, больницу, Институт благородных девиц, был на обеде у наместника, на роскошном и своеобразном ночном празднике города, напомнившем ему «представление о волшебных сказках». Цесаревич оставлял Тифлис, вполне довольный приемом. «То был, – свидетельствует князь Витгенштейн, – восторг, доходящий до исступления, и все женщины влюбились в него. Он находил любезное слово для каждого, и всюду, где появлялся его облик, открытый и улыбающийся, он возбуждал одушевление, переходящее в обожание. Я видел весь здешний корпус офицеров, со слезами радости на глазах по поводу нескольких слов, сказанных им от имени императора и от себя, при представлении. Он обладает даром внушать к себе любовь всюду, где ни покажется, и когда он улыбается, то словно рублем подарит». В дальнейшем своем путешествии по Закавказью Александр Николаевич посетил Кутаис, где принимал владетелей Абхазии, Мингрелии и Сванетии; перевалив через Сурам, он осмотрел Ахалцих, укрепления которого ему показывал участвовавший во взятии этой крепости князь Бебутов; следуя дальше, остановился в Эчмиадзине, где его приветствовал со всеми почестями католикос всех армян, в Эривани принимал Азис-Хана, чрезвычайного посла персидского шаха. Затем наследник направился через Елисаветполь в Шемаху, в Баку и, следуя вдоль берега Каспийского моря, проехал через Дербент и тогда незамиренный еще Дагестан на левый фланг Кавказской линии, где и произошла описанная выше стычка с чеченцами. Он вышел из этой неожиданной схватки героем. А в первые годы его царствования войска покорят этот край, и тогда окончится тянувшаяся десятилетиями Кавказская воина.
Так в этот зрелый период жизни наследник престола продолжал узнавать родную страну, охватывая в своих путешествиях окраины необъятной империи, которой ему предстояло управлять. Никогда не удалось побывать ему в Восточной Сибири, о чем Александр Николаевич мечтал еще в бытность свою в Тобольске в 1837 году. Однако вскоре после возвращения с Кавказа он принял деятельное участие в решении важного государственного дела, касавшегося занятия русскими устья Амура. Именно благодаря настойчивой позиции Александра Николаевича, назначенного председателем Амурского комитета, ходатайство генерал-губернатора Восточной Сибири Н.Н. Маравьева о сохранении за Россией основанного капитаном Невельским Николаевского поста было поддержано и получило утверждение императора. Так положено было начало распространению владычества России на обширный Приамурский край, окончательно утвержденный за ней в 1859–1860 гг., в начале царствования Александра II.
В 1851 году успешно закончилось еще одно дело, связанное с деятельностью Александра Николаевича, на этот раз как председателя Комитета Петербургско-Московской железной дороги. 19 августа в три с половиной часа утра Николай I с женой, в сопровождении цесаревича, цесаревны и двух старших их сыновей, великих князей Николая и Александра Александровичей, выехали из Петербурга и в тот же день, в 11 часов вечера, прибыли в Москву (за 19 часов 30 минут). Состоялось торжественное открытие железной дороги, соединившей обе столицы.
Занятый в основном делами военными и внутриполитическими, наследник престола интересовался и высказывал свои суждения и о международных отношениях. В письме к великому князю Константину Николаевичу 13 (25) декабря 1851 г. он писал: «Про политические дела не стану тебе говорить, все добромыслящие, мне кажется, должны радоваться успехам Louis Napoleon (2 декабря 1851 г. с помощью военных Наполеон III совершил контрреволюционный переворот. – Л. 3). Своей решимостью и твердостью он оказал прямую услугу a la bonne causa. Дай Бог ему сдобровать. Странно будет, если Франция, первая показавшая пример революции, первая же отвергнет все несчастные плоды этой революции». Наследник не ошибся в своих предположениях – 2 декабря 1852 г. Наполеон III провозглашен императором. Позже, в начале царствования Александра II, они обменяются письмами и встретятся.
Николай I ценил службу своего наследника, особенно на военном поприще, и неоднократно объявлял ему в рескриптах свою «душевную благодарность». В одном из них 10 августа 1851 г. он писал: «Вообще родительскому моему сердцу отрадно видеть, до какой степени Вы постигли звание военного начальника, и за Ваши неусыпные заботы о войске, столь искренне мною любимом, благодарю Вас от всей полноты души». В другом рескрипте от того же числа благодарил за превосходное состояние военно-учебных заведений. Сообщая содержание этого рескрипта всем сотрудникам и воспитанникам военно-учебных заведений, Александр Николаевич в своем приказе благодарил членов ученого совета, всех своих помощников, почтенных директоров, добросовестных воспитателей и воспитанников. Обращаясь к последним, он писал: «Благодарю и всех моих добрых детей. Благодарю вас, мои дети, как отец, утешенный вами; благодарю вас как начальник, осчастливленный за вас милостивым одобрением своего государя. Молю Бога, чтобы вы всегда любили меня, так же, как я вас и как государь любит вас и меня. В этом чувстве – условие вашей пользы, моего утешения и милости к вам нашего государя, нашего отца – и моего, и вашего». Эти слова Николая I и цесаревича свидетельствуют о романтически-восторженном, отеческом отношении к войску, о близости отца и сына. Оба были военными по интересам, душевной склонности, кругу общения.
3. Наследник престола на государственной службе и в семье
1840–1841 гг. были знаменательными в жизни цесаревича, наступило второе, окончательное совершеннолетие. Юноша стал мужем, у него появилась своя семья, а недавний ученик получил официальное положение и место на поприще государственной службы, гражданской и военной. Наступила пора взрослой жизни, ответственности, самостоятельности.
У цесаревича появился свой двор. На ежедневных почти собраниях у молодой четы, зимой – в Зимнем дворце, летом – в Царскосельском Александровском дворце или на Петергофской ферме, господствовали непринужденность и веселость, занимались музыкой, чтением, игрой в вист; августейшие хозяин и хозяйка очаровывали гостей своей приветливостью и благосклонностью. Все принадлежащие к их двору (адъютанты, фрейлины, родственники, приглашенные) как бы входили в состав их собственной семьи.
Настроения и чувства Александра Николаевича той поры живо отражены в его письмах к самому близкому другу – Александру Адлербергу (в дальнейшем, в 1870–1881 гг., – министр императорского двора и уделов), которому он писал с семи лет и до конца жизни. Письма к «милому Саше» вскоре после женитьбы («язык чешется, давно не с кем поболтать») полны восторженных восклицаний. Молодой супруг счастлив и склоняет своего друга к женитьбе: «Когда-то увижу и тебя, любезный Саша, также женатым?» И в тех же письмах – восторженное описание красавиц, которыми, видимо, оба увлекались прежде. Другой предмет интересов, который сам автор писем называет «серьезным», – это смотры, маневры, посещение лагерей. Молодцеватым, жизнерадостным, однако не обременяющим себя серьезными государственными трудами выглядит будущий самодержец в этих письмах.
Цесаревна была вполне счастлива в эти первые годы своей семейной жизни. Сохранившиеся свидетельства рисуют ее натурой, отличной от супруга. Вдумчивое и проницательное описание ее внешности и душевного склада оставила А.Ф. Тютчева, назначенная к ней фрейлиной в начале 1853 г.: «Несмотря на высокий рост и стройность, она была такая худенькая и хрупкая, что не производила на первый взгляд впечатления belle femme, но она была необычно изящна, тем совершенно особым изяществом, какое можно найти на старых немецких картинах, в мадоннах Альбрехта Дюрера, соединяющее некоторую строгость и сухость форм со своеобразной грацией в движении и позе. „…“ Ни в ком не наблюдала я в большей мере, чем в цесаревне, это одухотворенное и целомудренное изящество идеальной отвлеченности. „…“ Это прежде всего была душа чрезвычайно искренняя и глубоко религиозная, но эта душа, как и ее телесная оболочка, казалось, вышла из рамки средневековой картины. „…“ Душа великой княгини была из тех, которые принадлежат монастырю. „…“ В своем окружении матери, жены, государыни, она казалась как бы чужой и неосвоившейся. Она была нежно привязана к мужу и к детям и добросовестно исполняла обязанности, которые налагала на нее семья и ее высокий сан; она, по крайней мере, всеми силами старалась их исполнять, но в самом этом усилии чувствовалось отсутствие непосредственности в этих отношениях; она искала и находила власяницу там, где характер более открытый нашел бы удовлетворение интимных отношений и применение природных способностей». Эта характеристика помогает понять тот разлад, который обнаружится между супругами с годами, когда свежесть чувств и порывы юности пройдут. Но до этого еще далеко.
Молодая семья быстро разрасталась. Еще до воцарения цесаревич стал отцом шестерых детей: двух дочерей – Александры (в семье – Лина) и Марии и четырех сыновей – Николая (Нике), Александра, Владимира, Алексея. Уже после воцарения родились еще два сына в 1857 и 1860 гг. – Сергей и Павел. Император Николай I сам был крестным отцом всех детей своего старшего сына. По случаю рождения сына-первенца, великого князя Николая Александровича, в 1843 г. счастливые родители пожертвовали по 10000 рублей для откупа неоплатных должников и раздачи пособий беднейшим жителям обеих столиц. При рождении остальных детей жаловалось по 3 000 рублей для бедняков Петербурга и Москвы. О рождении первого сына, будущего наследника, счастливый молодой отец сообщал своему родителю, Николаю Павловичу в Варшаву: «Вся експедиция (роды. – Л. 3.) продолжалась с 1/2 12 до 1/2 5. „…“ Рекомендую тебе нашего кантониста, надеюсь, что, если Бог нам его сохранит, он будет тебе, милый Папа, добрым слугой». Странной и неуместной кажется эта военная терминология в сообщении о личном, сугубо семейном событии, особенно казарменно звучит этот «кантонист». Однако для адресата и для корреспондента этот стиль, отражавший менталитет военных людей, был вполне естественным.
В самый день бракосочетания, 16 апреля 1841 г., Николай I назначил наследника престола членом Государственного совета, и в продолжение следующих двух лет членом других высших правительственных учреждений – Финансового комитета (6 декабря 1841 г.), Комитета министров (20 января 1842 г.), Кавказского комитета (30 августа 1842 г.). Цесаревич был назначен также членом Комитета по строительству постоянного моста через Неву и председателем Комитета Петербургско-Московской железной дороги. Отправляясь в 1842 г. в инспекционную поездку по Южной и Западной России, продолжавшуюся более месяца, Николай I впервые возложил на наследника на время своего отсутствия из столицы «решение дел Комитета министров и Государственного совета, равно как по всем министерствам и Главным управлениям отдельными частями». С тех пор обязанность эта возлагалась на цесаревича каждый раз, когда император отлучался из Петербурга.
С течением времени наследнику престола поручаются все более важные дела, среди которых особое значение имел крестьянский вопрос. Назначенный председателем Секретного комитета по крестьянскому делу 1846 г. (члены: председатель Государственного совета И.В. Васильчиков, шеф жандармов А.Ф. Орлов, министр внутренних дел Л.А. Перовский), наследник в возрасте 28 лет проявил полную терпимость к крепостничеству. В журнале Комитета признано: «Доколе Россия, по непредвиденным судьбам, не утратит своего единства и могущества, дотоле другие державы не могут служить ей примером. Колосс сей требует иного основания и иных понятий о свободе не только крестьян, но и всех сословий. Основанием России было и должно быть самодержавие, без него она не может существовать в настоящем своем величии. Свобода в ней должна состоять в ограждении каждого и лично, и по имуществу от притеснений другого и в повиновении всех законам, исходящим от одного высшего источника». Крепостное право оставалось незыблемым еще 10 лет, пока внешние обстоятельства не поставили под удар могущество державы. Слова документа в этом отношении оказались пророческими. Робкие решения Секретного комитета о регламентации в отдаленном будущем повинностей крестьян и предоставлении им права жалобы на помещиков посредством инвентарей хотя и были утверждены Николаем I, но остались без последствий. Безрезультатно окончился и другой Секретный комитет под председательством великого князя Александра Николаевича – о дворовых людях 1848 г.
Тогда же, в 1848 г., в связи с усилением реакции в ответ на революционные события в Европе, он проявил себя крайним поборником ужесточения цензуры, сторонником учреждения Секретного бутурлинского комитета (цензуры над цензурой). Настаивая на участии в нем барона М.А. Корфа, он говорил ему: «Речь идет о том, чтобы завязать ожесточенный бой (с литературой, прессой. – Л. 3.)… а вы внезапно ретируетесь с поля сражения». Он также признал необходимость строгих предупредительных мер, принятых императором Николаем I относительно высших учебных заведений для ограждения их от «революционной заразы». Он писал бывшему своему адъютанту Назимову по случаю назначения его попечителем Московского учебного округа: «Место, которое вы будете занимать, весьма важно, в особенности в наше время, где молодежь воображает, что она умнее всех и что все должно делаться, как ей хочется, чему, к несчастью, мы видим столько примеров за границею; к этому и г(оспода) профессора – команда не легкая. Надзор за ними, и самый бдительный, необходим».
Возможно, в его позиции больше, чем убеждение, проявлялась зависимость от отца, несамостоятельность. Так считали некоторые современники, например, Корф. Когда в мае 1848 г. Николай I распорядился ограничить число своекоштных студентов, Корф написал записку, которая убеждала в необходимости отказаться от этой меры. Он хотел вручить записку цесаревичу, но раздумал: «Государь не отходит так скоро от принятых мер, особенно когда они пошли от него непосредственно, и наследник, если б и убедился в справедливости моих замечаний, едва ли бы решился противостоять». Это суждение Корфа представляется весьма убедительным, но если даже допустить сомнение в его правоте, то несомненным остается факт, что никакого стремления и никаких попыток к освобождению крестьян он не предпринимал до своего воцарения и никакой склонности к либерализму не обнаруживал, в отличие от своего брата великого князя Константина Николаевича. И только крутое изменение объективных обстоятельств, неподвластных даже самодержавному монарху, вынудит его в дальнейшем пересмотреть традиционные понятия и традиционную политику, хотя неприязнь к журналистам, к свободе слова окажется устойчивой, а опыт назначения военных во главе народного образования возобновится и в период его царствования.
Гражданские дела занимали не первостепенное место в государственной деятельности великого князя Александра Николаевича. По-прежнему основное внимание и интерес были сосредоточены на армии. Каждое лето в Красносельском лагере он попеременно исполнял начальственные должности по разным родам оружия: в 1841–1842 гг. – командуя 2-й гвардейской пехотной дивизией, в 1843-м – 2-й легкой гвардейской кавалерийской. В 1844 г. он утвержден командиром всей гвардейской пехоты. Независимо от этих должностных обязанностей он производил смотры различным частям войск во всех концах России (или сопровождал императора во время этих занятий). Он также сам участвовал в маневрах, обозревал крепости, посещал военные учебные заведения. 17 апреля 1843 г. цесаревич назначен генерал-адъютантом и в тот же день 1846 г. произведен в полные генералы.
Важной вехой в развитии военной карьеры будущего императора явился 1849 г., знаменательный участием России в подавлении венгерской революции. Но прежде чем говорить о делах государственных, следует сказать о глубоком личном переживании, о горе, постигшем молодых еще родителей, о смерти старшей дочери, и первого ребенка, – великой княжны Александры Александровны.
О состоянии наследника узнаем из его письма великому князю Константину Николаевичу от 20 июля (1 августа) 1849 г. из Варшавы. В ответ на полученное от брата соболезнование он писал: «Благодарю тебя от всей души, любезный Костя, за твое милое письмо и живое участие в нашем горе. Зная твое доброе сердце, я вперед был уверен, что ты искренне разделишь с нами нашу скорбь. Мы безропотно покорились воле Божией и находим одно утешение в мысли, что наш Ангел на небесах верно будет счастлив там, чем когда-либо здесь». Однако, видимо, душевная рана отца никогда до конца не зарубцевалась. Во всяком случае, он завещал похоронить себя рядом с Линой, своим умершим первенцем.
Даже самые скорбные обстоятельства и сильные личные переживания не освобождали наследника престола от его служебных, государственных обязанностей. Отвезя на отдых свою безутешную жену с детьми в Ревель, он сам отправился в Варшаву, откуда император Николай I руководил движением своей армии, переступившей за Карпаты. Таков был ответ русского царя на обращение австрийского монарха, взывавшего о помощи к своему могущественному союзнику. Прибывший в распоряжение отца цесаревич получил звание командира гвардейского пехотного корпуса и оставался в Варшаве до августа, пока предводительствуемая Гергеем венгерская армия не сложила оружия перед фельдмаршалом князем Паскевичем Варшавским в Виллагоше.
Военные обязанности наследника престола чередовались с дипломатическими. Он писал великому князю Константину Николаевичу 20 июля (1 августа) 1849 г.: «Послезавтра Папа отправляет меня в Вену с поручением к императору насчет дальнейшего занятия Венгрии по окончании кампании. Ему неугодно, чтобы наши войска там оставались, вопрос весь будет состоять в том, что будут ли австрийцы довольно сильны, чтобы сохранить порядок в крае, в котором все организовано. По возвращении из Вены, – продолжал старший брат, – я все еще надеюсь быть к вам в армию, но ты про это не говори. Сердце радуется, видя, какими молодцами наши показались во всех случаях и каким ты сам молодцом был под пулями и ядрами; признаюсь, я нередко завидовал твоему счастью быть в деле и видеть, с каким мужеством дерется наше славное войско». Через несколько дней в следующем письме он с радостью сообщает брату, что отец дал согласие на представление фельдмаршала наградить Костю Георгиевским крестом.
Восторги великого князя Александра Николаевича по поводу побед русской армии и сожаления, что он сам не мог, подобно брату, принять непосредственное участие в боях, не были позой и выражали искреннее желание попробовать себя в ратном деле. Когда в следующем, 1850 г., путешествуя по Кавказу по дороге к крепости Ачхой он заметит враждебный отряд чеченцев, то не раздумывая, по собственной инициативе вступит в бой. Донося об этом происшествии императору, наместник Кавказа князь М.С. Воронцов писал, что не мог без страха видеть, с какой быстротой и смелостью цесаревич бросился за цепь на неприятеля, на большое расстояние от дороги, тем более что не все из свиты могли поспеть за его породистым конем. «Беспокойство мое обратилось в истинную радость, – с явным удовольствием сообщал он, – когда я увидел, что обожаемому нашему наследнику удалось присутствовать хотя в небольшом, но настоящем военном деле, совершенно в нашу пользу окончившемся; что наследник лично видел ловкость и самоотвержение не только казаков, но даже и мирных чеченцев, которые с ним поскакали; но что еще важнее и для нас драгоценнее, это то, что не только все войска, составлявшие отряд, почти все генералы кавказской армии, но и огромное количество милиции разных племен… были лично свидетелями истинно военного духа и благородного, можно даже сказать излишнего, порыва в знаменитой груди наследника российского престола». Донесение свое князь Воронцов заключал просьбой осчастливить его и весь Кавказский корпус «украшением достойным груди Его Императорского Высочества знаком ордена храбрых», то есть Георгия 4-й степени. Император Николай уважил ходатайство, и пожалованный цесаревичу орден тотчас же был отправлен навстречу ему (уже возвращавшемуся домой) с его адъютантом, полковником Паткулем.
Но вернемся в 1849 г., богатый для цесаревича событиями. После возвращения из Вены в Варшаву, в связи с болезнью и скоропостижной смертью от холеры великого князя Михаила Павловича, «как старший в чине» Александр Николаевич заместил его в звании командующего гвардейским и гренадерским корпусами, а также начальника военно-учебных заведений. С этого времени эти две обязанности стали главными в деятельности наследника на военном поприще. Своим долгом он считал строгое сохранение направления, установленного Михаилом Павловичем как в командовании гвардии и гренадерами, так и в деле военного воспитания юношества, что вполне соответствовало намерениям императора. Наследник сохранил при себе и ближайших сотрудников дяди, среди которых был и генерал Я.И. Ростовцев, сыгравший в дальнейшем огромную роль в деле отмены крепостного права. Помимо новых обязанностей, тогда же наследнику были подчинены специальные военные училища: Главное инженерное и Михайловское артиллерийское, а с 1654 г. и Военная академия.
Весной 1850 г. цесаревич сопровождал Николая I в его поездке по западному краю и Царству Польскому для осмотра крепостей и войск, а осенью предпринял путешествие на Кавказ и в Закавказье. Сев в Севастополе на пароход «Владимир», он высадился на берег в Тамани и через Екатеринодар, Ставрополь, Кисловодск, Пятигорск и Большую Кабарду прибыл во Владикавказ. На границе Кавказа его встретил наместник, князь М.С. Воронцов, с которым он продолжил свой дальнейший путь. «Всюду, – рассказывает очевидец, – расположенные по дороге войска кричали „ура“… Въезд великого князя в Тифлис явился настоящим триумфом. Все население города высыпало ему навстречу, с туземными музыкантами и песенниками, и вся эта пестрая толпа теснилась к нему, размахивая зелеными ветвями и флагами. Почетная стража из двухсот всадников, принадлежащих к знатнейшим местным княжеским родам, молодые красавицы в их живописных костюмах из бархата и кашмира, с одеждою, убранством чистокровных коней, блестящими золотом, драгоценными камнями и шитьем, ехали впереди великого князя, всюду сопровождая его…» В Тифлисе наследник принял экзарха Грузии, персидского принца Бахмен-Мирзу, представителей всех гражданских и военных властей, посетил гимназию, казармы, школы военных воспитанников, женское учебное заведение Святой Нины, больницу, Институт благородных девиц, был на обеде у наместника, на роскошном и своеобразном ночном празднике города, напомнившем ему «представление о волшебных сказках». Цесаревич оставлял Тифлис, вполне довольный приемом. «То был, – свидетельствует князь Витгенштейн, – восторг, доходящий до исступления, и все женщины влюбились в него. Он находил любезное слово для каждого, и всюду, где появлялся его облик, открытый и улыбающийся, он возбуждал одушевление, переходящее в обожание. Я видел весь здешний корпус офицеров, со слезами радости на глазах по поводу нескольких слов, сказанных им от имени императора и от себя, при представлении. Он обладает даром внушать к себе любовь всюду, где ни покажется, и когда он улыбается, то словно рублем подарит». В дальнейшем своем путешествии по Закавказью Александр Николаевич посетил Кутаис, где принимал владетелей Абхазии, Мингрелии и Сванетии; перевалив через Сурам, он осмотрел Ахалцих, укрепления которого ему показывал участвовавший во взятии этой крепости князь Бебутов; следуя дальше, остановился в Эчмиадзине, где его приветствовал со всеми почестями католикос всех армян, в Эривани принимал Азис-Хана, чрезвычайного посла персидского шаха. Затем наследник направился через Елисаветполь в Шемаху, в Баку и, следуя вдоль берега Каспийского моря, проехал через Дербент и тогда незамиренный еще Дагестан на левый фланг Кавказской линии, где и произошла описанная выше стычка с чеченцами. Он вышел из этой неожиданной схватки героем. А в первые годы его царствования войска покорят этот край, и тогда окончится тянувшаяся десятилетиями Кавказская воина.
Так в этот зрелый период жизни наследник престола продолжал узнавать родную страну, охватывая в своих путешествиях окраины необъятной империи, которой ему предстояло управлять. Никогда не удалось побывать ему в Восточной Сибири, о чем Александр Николаевич мечтал еще в бытность свою в Тобольске в 1837 году. Однако вскоре после возвращения с Кавказа он принял деятельное участие в решении важного государственного дела, касавшегося занятия русскими устья Амура. Именно благодаря настойчивой позиции Александра Николаевича, назначенного председателем Амурского комитета, ходатайство генерал-губернатора Восточной Сибири Н.Н. Маравьева о сохранении за Россией основанного капитаном Невельским Николаевского поста было поддержано и получило утверждение императора. Так положено было начало распространению владычества России на обширный Приамурский край, окончательно утвержденный за ней в 1859–1860 гг., в начале царствования Александра II.
В 1851 году успешно закончилось еще одно дело, связанное с деятельностью Александра Николаевича, на этот раз как председателя Комитета Петербургско-Московской железной дороги. 19 августа в три с половиной часа утра Николай I с женой, в сопровождении цесаревича, цесаревны и двух старших их сыновей, великих князей Николая и Александра Александровичей, выехали из Петербурга и в тот же день, в 11 часов вечера, прибыли в Москву (за 19 часов 30 минут). Состоялось торжественное открытие железной дороги, соединившей обе столицы.
Занятый в основном делами военными и внутриполитическими, наследник престола интересовался и высказывал свои суждения и о международных отношениях. В письме к великому князю Константину Николаевичу 13 (25) декабря 1851 г. он писал: «Про политические дела не стану тебе говорить, все добромыслящие, мне кажется, должны радоваться успехам Louis Napoleon (2 декабря 1851 г. с помощью военных Наполеон III совершил контрреволюционный переворот. – Л. 3). Своей решимостью и твердостью он оказал прямую услугу a la bonne causa. Дай Бог ему сдобровать. Странно будет, если Франция, первая показавшая пример революции, первая же отвергнет все несчастные плоды этой революции». Наследник не ошибся в своих предположениях – 2 декабря 1852 г. Наполеон III провозглашен императором. Позже, в начале царствования Александра II, они обменяются письмами и встретятся.
Николай I ценил службу своего наследника, особенно на военном поприще, и неоднократно объявлял ему в рескриптах свою «душевную благодарность». В одном из них 10 августа 1851 г. он писал: «Вообще родительскому моему сердцу отрадно видеть, до какой степени Вы постигли звание военного начальника, и за Ваши неусыпные заботы о войске, столь искренне мною любимом, благодарю Вас от всей полноты души». В другом рескрипте от того же числа благодарил за превосходное состояние военно-учебных заведений. Сообщая содержание этого рескрипта всем сотрудникам и воспитанникам военно-учебных заведений, Александр Николаевич в своем приказе благодарил членов ученого совета, всех своих помощников, почтенных директоров, добросовестных воспитателей и воспитанников. Обращаясь к последним, он писал: «Благодарю и всех моих добрых детей. Благодарю вас, мои дети, как отец, утешенный вами; благодарю вас как начальник, осчастливленный за вас милостивым одобрением своего государя. Молю Бога, чтобы вы всегда любили меня, так же, как я вас и как государь любит вас и меня. В этом чувстве – условие вашей пользы, моего утешения и милости к вам нашего государя, нашего отца – и моего, и вашего». Эти слова Николая I и цесаревича свидетельствуют о романтически-восторженном, отеческом отношении к войску, о близости отца и сына. Оба были военными по интересам, душевной склонности, кругу общения.