Страница:
Аркадий усмехнулся.
– Побоялся. Поверишь?.. Подумал об этом, но не стал. Пошел к себе…
Он не успел договорить, потому что тут, как чертик из коробочки, появился Пашка со спиннингом в руке. Вид у него был злой.
И выругался он неприлично.
– На… … …!! Дурак!
– Кто? – искренне удивился Егор.
– Да я, кто же еще. Других у дурака дел нет – пошел рыбу ловить! Вот уж действительно, нашел, кого слушать!
Не прекращая самокритику, он сунулся к своим вещам, словно бы проверял что-то.
Здесь появился и тот, кого сдуру послушал Забелин. Выражение его лица было крайне недовольным и обиженным – похоже было, что, прежде чем подняться наверх, Пашка сперва высказал напарнику свои созревшие после рыбалки умозаключения.
– Не клюет ни хрена, – пожаловался он, подойдя к костру. – Что, блин, за место такое!
– Место, положим, и впрямь замысловатое, – с неуловимым сочувствием сказал Аркадий.
Виталий присел у костра.
– Да уж… – протянул он. – Если уж люди пропадают неизвестно куда…
Павел проверил одежду. Повеселел немного:
– Сохнет отлично, скоро тронемся.
– А если нас еще один такой дождичек накроет? – Егор ухмыльнулся.
– Ты предлагаешь здесь сидеть? – скосился на него Пашка.
Княженцев только плечами повел, ссутулился.
Пашкино «скоро» оказалось не таким уж скорым. Солнце уже перевалило зенит, тени укоротились и вновь стали удлиняться… Жара усилилась, накаленная за день земля начала отдавать тепло снизу. Видно было, как над дальним перевалом дрожит, призрачно переливаясь, горячий воздух. Здесь же, у костра, под елями, он казался насыщенным запахами дыма, смолы, хвои и реки – вольный, неспокойный, с диковатым ветром воздух бескрайнего, как океан, изменчивого мира.
Княженцев залюбовался видом, но тут Пашка бесцеремонно ткнул его пальцем в бок:
– Эй, герр профессор! Подъем.
Егор откашлялся.
– Замечтался.
– О чем?
– Ну… трудно сказать. Просто сидел, смотрел… Красиво.
На миг вспомнились свои странные видения на пути к реке; не забыл Егор и рассказ Кауфмана о снах в поезде – явная схожесть этих двух событий, конечно, не прошла мимо внимания философа, но пока он не стал обнародовать её.
– Да уж. Ну, туши костер, да поехали.
Погрузились быстро, отчалили, поплыли.
– Дистанцию держим небольшую, метров пять! – крикнул Павел.
Аркадий в ответ махнул рукой – понял, дескать.
Забелин оглянулся, подправил курс.
– Хорошее течение. Если так идти будем, часа через два будем в деревне… Кстати, – он натянуто улыбнулся, – деревня называется Метеля. Занятное название, правда?
Княженцев улыбнулся тоже, но ничего не сказал. Он отклонился вправо, чтобы взглянуть на большую лодку, как там дела. Взглянул и убедился, что дела там в порядке: Аркадий с Виталием на месте, плывут и, кажется, о чем-то переговариваются.
После этого Егор посмотрел по сторонам. Ничего нового. Все то же. Густо поросшие еловым лесом склоны… вот только двигалась лодка гораздо быстрее, чем в прошлый раз.
Он сказал об этом Пашке.
Тот осмотрелся.
– Пожалуй, – согласился он. – Мне и самому так показалось …а теперь-то вижу, что не показалось.
– Этак мы до деревни твоей мигом долетим.
– Не моей… А то, что скорей доберемся, это может быть. Там река должна делать изгиб, и такой каменный выступ… утес…
Забелин умолк.
– Ты что? – удивился Егор, поднял взгляд и увидел, что его друг, повернув голову смотрит вперед. И сам он тоже поднял взгляд – и увидел скалистый утес с одинокой сосной наверху, резко выдающийся от левого берега, и крутой поворот реки.
ГЛАВА 6
– Побоялся. Поверишь?.. Подумал об этом, но не стал. Пошел к себе…
Он не успел договорить, потому что тут, как чертик из коробочки, появился Пашка со спиннингом в руке. Вид у него был злой.
* * *
И выругался он неприлично.
– На… … …!! Дурак!
– Кто? – искренне удивился Егор.
– Да я, кто же еще. Других у дурака дел нет – пошел рыбу ловить! Вот уж действительно, нашел, кого слушать!
Не прекращая самокритику, он сунулся к своим вещам, словно бы проверял что-то.
Здесь появился и тот, кого сдуру послушал Забелин. Выражение его лица было крайне недовольным и обиженным – похоже было, что, прежде чем подняться наверх, Пашка сперва высказал напарнику свои созревшие после рыбалки умозаключения.
– Не клюет ни хрена, – пожаловался он, подойдя к костру. – Что, блин, за место такое!
– Место, положим, и впрямь замысловатое, – с неуловимым сочувствием сказал Аркадий.
Виталий присел у костра.
– Да уж… – протянул он. – Если уж люди пропадают неизвестно куда…
Павел проверил одежду. Повеселел немного:
– Сохнет отлично, скоро тронемся.
– А если нас еще один такой дождичек накроет? – Егор ухмыльнулся.
– Ты предлагаешь здесь сидеть? – скосился на него Пашка.
Княженцев только плечами повел, ссутулился.
Пашкино «скоро» оказалось не таким уж скорым. Солнце уже перевалило зенит, тени укоротились и вновь стали удлиняться… Жара усилилась, накаленная за день земля начала отдавать тепло снизу. Видно было, как над дальним перевалом дрожит, призрачно переливаясь, горячий воздух. Здесь же, у костра, под елями, он казался насыщенным запахами дыма, смолы, хвои и реки – вольный, неспокойный, с диковатым ветром воздух бескрайнего, как океан, изменчивого мира.
Княженцев залюбовался видом, но тут Пашка бесцеремонно ткнул его пальцем в бок:
– Эй, герр профессор! Подъем.
Егор откашлялся.
– Замечтался.
– О чем?
– Ну… трудно сказать. Просто сидел, смотрел… Красиво.
На миг вспомнились свои странные видения на пути к реке; не забыл Егор и рассказ Кауфмана о снах в поезде – явная схожесть этих двух событий, конечно, не прошла мимо внимания философа, но пока он не стал обнародовать её.
– Да уж. Ну, туши костер, да поехали.
Погрузились быстро, отчалили, поплыли.
– Дистанцию держим небольшую, метров пять! – крикнул Павел.
Аркадий в ответ махнул рукой – понял, дескать.
Забелин оглянулся, подправил курс.
– Хорошее течение. Если так идти будем, часа через два будем в деревне… Кстати, – он натянуто улыбнулся, – деревня называется Метеля. Занятное название, правда?
Княженцев улыбнулся тоже, но ничего не сказал. Он отклонился вправо, чтобы взглянуть на большую лодку, как там дела. Взглянул и убедился, что дела там в порядке: Аркадий с Виталием на месте, плывут и, кажется, о чем-то переговариваются.
После этого Егор посмотрел по сторонам. Ничего нового. Все то же. Густо поросшие еловым лесом склоны… вот только двигалась лодка гораздо быстрее, чем в прошлый раз.
Он сказал об этом Пашке.
Тот осмотрелся.
– Пожалуй, – согласился он. – Мне и самому так показалось …а теперь-то вижу, что не показалось.
– Этак мы до деревни твоей мигом долетим.
– Не моей… А то, что скорей доберемся, это может быть. Там река должна делать изгиб, и такой каменный выступ… утес…
Забелин умолк.
– Ты что? – удивился Егор, поднял взгляд и увидел, что его друг, повернув голову смотрит вперед. И сам он тоже поднял взгляд – и увидел скалистый утес с одинокой сосной наверху, резко выдающийся от левого берега, и крутой поворот реки.
ГЛАВА 6
– Ты хочешь сказать… – Егор не закончил, хотя Павел вовсе ничего не говорил. Но понял все, кашлянул и вот тогда сказал:
– Да. Сейчас повернем… Там будет видно.
– Павел! – крикнули с задней лодки.
Пашка обернулся.
– Смотри, поворот коварный! – донесся голос Аркадия. – Сразу не поворачивай, иначе на берег выкинет! Немного подожди, метров десять, потом начинай заворачивать.
– Понял, – отозвался Павел. – Сам вижу… Что, верно, то верно, тут с умом нужно.
– А мне что делать? – спросил Егор.
– Тебе? Ничего. Ты пассажир. Сиди, смотри.
Течение действительно поднесло их к небольшому водовороту, образованному изгибом реки, они проскочили через него, и лишь после этого Павел сработал веслом. Лодка послушно вильнула влево точно по течению.
– Ловко, – похвалил Егор.
– Обыкновенно, – усмехнулся Пашка.
Из-за утеса начала выдвигаться новая панорама берега. Она была на самом деле новая, другая – этот берег, так же круто поднимавшийся вверх, был безлесным, весь в кудрявой травке и округлым, как поросячий бок. Берег косо пересекала протоптанная тропинка – от огородов наверху до деревянных, потемневших от воды и времени мостков внизу.
Это была пристань. Рядом с ней на песке лежали две перевернутые лодки-плоскодонки. А на мостках стоял молодой парень.
Небольшого роста, светловолосый, голова дынькой, уши оттопырены. Спортсмен, чтоб ему пусто было: в застиранной донельзя когда-то красной футболке, в китайских «адидасовских» черных штанах, бесформенно болтавшихся на коротких кривых ножках. Ступни, стоявшие на досках носками друг к другу, были обуты в резиновые галоши.
– Ну, вот и абориген, – заметил Пашка. – Держу к берегу… Здорово, призывник! – гаркнул он еще издалека.
Местный обитатель смотрел на них округлившимися глазами, в которых росло изумление, а затем вдруг сверкнула радость, рот парня растянулся в счастливой улыбке, и он начал как бы в нетерпении пританцовывать по мосткам, беспорядочно заскрипевшим от этого топотания.
– Ты смотри, какой энтузиазм, – удивился Павел. – Песни и пляски народов Аляски!
– Наверное, индейцы так встречали Колумба… – Егор засмеялся.
– Ладно, сейчас пообщаемся с этим индейцем. – Пашка взялся за весла и несколькими сильными гребками подогнал лодку к мосткам. – Князь, закрепись за сваю!
Егор схватился за осклизлый черный столб, другой рукой схватил веревку, быстро дважды обернул ее вокруг столба.
– Браво, князь! – Пашка приятно удивился. – Прям речной волк!
Парень же на пристани повел себя самым странным образом. Он встал на четвереньки, нагнулся вперед. Продолжал рассматривать пришельцев, но теперь на его лице вместо диковатой радости появилось выражение сосредоточенного внимания.
– Вот, мать честная. – Пашка аж оторопел. – Глазенки проглядишь, хозяин!
Парень выпрямился, но с колен не встал.
– Юра знает, – вдруг сказал он.
– А поздороваться, товарищ призывник?
Здороваться местный житель отчего-то не пожелал, зато поднялся, отряхнул пузырящиеся колени штанов. Егор успел заметить, что руки «призывник» моет, очевидно, раз в месяц.
– Все ясно, – промолвил он. – Ты – Князь, – показал он на Княженцева грязным пальцем. – А ты – Стручок.
И повернулся вправо.
Павел с Егором как по команде оба тоже повернули головы туда и увидели, как ткнулась в берег лодка Аркадия.
– Вот этот – Кофейник! – выкрикнул парень. – А тот – Носок.
– Замечательно, – пробормотал Павел. – А сам-то ты кто таков?
– Кто? – переспросил парень.
– Конь в пальто! Ты сам. – Павел ткнул пальцем: – Тебя как зовут?
– Его? – И парень ткнул себя пальцем в грудь.
– О гос-споди… Слушай. – Павел обернулся к Егору. – Ты слышал, что он сказал? Стручок – мое детское прозвище, пацаны во дворе меня так звали.
– Я что-то не помню.
– Я же говорю – во дворе. На школу это не распространялось.
– Это Юра! – вдруг радостно догадался парень.
Егор посмотрел на него и увидел, что тот быстро-быстро тычет себя в грудь.
– Юра, Юра!
– И похоже, что он дурак, – с армейской бесцеремонностью ляпнул Забелин.
Однако Юра обрадовался пуще прежнего.
– Дурак он! Юра дурак!
И вдруг расставил руки, топнул ногой и прокричал:
– Ну, ты смотри, еще и артист… Ладно, что с него возьмешь. Давай, княже, крепим лодку, да вылезаем.
– А лодки здесь оставим?
Только Егор спросил так, как Юра перестал плясать, поднял руку и объявил:
– Юра пошел в деревню!
Да как припустил вверх по тропинке, да с такой легкостью – видно было, что ему этот путь привычен.
– Да уж, – только и сказал на это Павел.
Аркадий с Виталием уже вытащили лодку на берег и шли по траве сюда.
– Видали концерт? – с изумлением спросил Виталий.
– Да уж, – повторил Павел. – Князь, крепи конец… да-да, так. Видели, как же. Песни и пляски за кусочек колбаски! Кстати, кто из вас Кофейник?
– Это я, – засмеялся Аркадий. – В детстве так звали. Аркан да Кофейник… Кауфман – Кофейник, похоже?
– Ну, что-то есть. – Егор улыбнулся. – А вообще, как Кауфман по-русски?
– Торговец, – сказал Аркадий. – Ну, там продавец.
Виталий зевнул и сел по-турецки на мостки.
– Слушайте, так это он нас всех нашими детскими кличками назвал?
– Похоже, так. – Егор вскарабкался на доски, встал. – Ну, правда, меня и сейчас так кличут.
– Да откуда же он это знает?!
Этот вопрос-восклицание Виталия вызвал сложную и неясную мимическую реакцию у остальных.
И получилось так, что Обносков сидел на мостках, а все трое стояли вокруг него. И ему пришлось задрать голову, стараясь оглядеть лица товарищей.
– А я лично не удивляюсь. – Пашка повел плечами, приосанился. – Теперь уже удивляться нечему.
– И тем не менее это странно, – сказал Аркадий.
– Да, ё-мое, здесь все странно! – ругнулся Пашка. – Ладно, хорош трепаться, давайте так: один здесь остается, стережет лодки. Трое – наверх, в деревню. Выясним обстановку… да и про ЧП надо доложить.
– У тебя телефон работает? – вспомнил Егор.
Павел достал мобильник, пощелкал кнопками.
– Ни хрена, – подвел он итог этим манипуляциям. – Молчит, жопа.
– Бывает так, что жопа не молчит…
Эта шуточка Княженцева вызвала лишь вялые улыбки, а Виталий сказал:
– Если так, то я останусь. Ну, ее подальше, эту деревню. Вы идите, а я тут посижу, покараулю.
На том и порешили. Виталий, сидя на досках, достал сигареты, закурил, а Павел, за ним Егор, за ним Аркадий, стали подниматься в гору
– Т-тяжело, собака! – с удивлением отметил на середине пути Егор. Он усиленно дышал.
– Да, крутой подъемчик, – согласился Пашка.
– А тезка-то мой по нему, как горный барс, взлетел!
– Это какой тезка? – недопонял Пашка.
– Юра, вундеркинд этот, альтернативно одарённый!
– А, – дошло до Забелина. – Ну, он. поди, каждый день упражняется – туда-сюда…
Под такие разговоры добрались до вершины.
И оказалось, что вышли они на окраину деревни. Тропинка вливалась в узенький проулок между двумя большими и ухоженными огородными участками, на которых росла заботливо окученная картошка, по бокам аккуратными рядами высились кустики смородины и крыжовника… Имелись там и еще грядки, с какими-то другими овощами – какими именно, черт его знает, никто из них, горожан, не был силен в сельском хозяйстве.
– Дома исправные, хорошие, – заметил Павел.
Эти два дома, к которым прилегали огороды, и правда, были крепкие. Не новые, бревна совсем темные, да и железные крыши, хоть и крашеные, но видно, что не вчера настеленные. Однако, по всему ясно, что некогда строились хозяева на века. Дворовые постройки – бани, амбары и сараи также солидные, построенные капитально.
И при всем при этом странная, тихая пустота было вокруг. Ни души! И не только человеческой. Никакой живности – чего, казалось бы, в деревне должно быть пруд пруди…
– Слушайте! – первый озвучил общее мнение Пашка. – А тихо-то здесь как, чуете? Как повымерло все.
– Жара, – предположил Аркадий.
– Нет, пожалуй. Жара – жарой, но все-таки…
Из проулка тем временем они вышли на улицу, тоже неестественно пустую, пропеченную солнцем. Павел открыл было рот, чтобы произнести нечто, но это нечто так и осталось его секретом, ибо тут неожиданно и вновь-таки тихо, совсем без скрипа, отворилась калитка ближайшего дома и предъявила парням бабульку в платочке и сереньком ситцевом платье.
– Ну вот, – обрадовался Егор. – А вы говорите! Вот вам первый живой организм.
«Организм» тоже увидел гостей и приостановился, с интересом глядя на них и подслеповато, по-старушечьи моргая.
Пашка решительно шагнул вперед.
– Добрый день, бабушка! – зачем-то во всю глотку проорал он.
– И вам того же сынки, – негромко отозвалась старуха.
– Мы по реке приплыли! – с той же натугой гаркнул Забелин. – Туристы!
– А ты не кричи, сынок, я не глухая, – доброжелательно посоветовала бабка. – Вижу, что туристы, вижу, что по реке. Вижу, что товарищ ваш пропал. …Ну да уж тут ничего не попишешь, планида у него такая. Вы себя не вините, вы тут ни при чем.
Сказать, что все трое потеряли дар речи, значит, ничего не сказать. Но внешне оно выглядело именно так: трое мужчин онемели и в полном остолбенении смотрели на бабку, как на диковину, которую впору показывать по телевизору.
В маленьких, окруженных множеством морщинок бабкиных глазах явно мелькнула насмешка.
– Что это вы, молодцы? – с лукавым участием вопросила она. – Ай, удивились?
– Д-да уж… – выдавил Пашка. – Мы, честно говоря, думали, что нас уже ничто не удивит. Но вот сейчас…
– Э, милый, – с глубоким убеждением произнесла старушка и махнула рукой. – Поживете тут недельку, так и вовсе удивляться разучитесь.
– То есть, что значит – поживете с недельку? – подозрительно осведомился Княженцев. – Мы у вас не предполагаем задерживаться.
– Так ведь человек предполагает, милый, а Бог располагает…
Бабулька вроде бы еще что-то хотела сказать, но запнулась и говорить не стала – так, по крайней мере, показалось Егору.
– Простите, бабушка, а как вас зовут? – вступил в разговор Аркадий.
– Клавдия Макаровна, – охотно ответила старушка. – По-латыни значит «хромая», – она засмеялась, показав удивительно ровные и белые зубы. – Но я-то не хромая, хранит пока царица небесная!
И она размашисто перекрестилась.
Откуда деревенской бабушке известен язык Цицерона и Горация, никто спрашивать не стал, почтительно промолчали. Клавдия же Макаровна вдруг спохватилась:
– Да что же мы это с вами на улице стоим! Заходите ко мне, в холодке посидите да молочка холодненького выпьете.
Парни переглянулись.
– Мы бы с удовольствием… – начал Пашка неуверенно, но бабка враз живо подхватила:
– Да за товарища вашего вы не беспокойтесь! Посидит там, внизу, ничего ему не сделается. А вы зайдите, отдохните малость да остыньте. Я вам заодно и расскажу кое-что.
– Давайте, парни, – серьезно сказал Аркадий. – Идем, Клавдия Макаровна.
Зашли в опрятный, поросший зеленой травкой дворик, затем в прохладные тесноватые сени, в которых почему-то хотелось наклонить голову, ступая в горницу, хотя дверь в нее вовсе не была низкой.
– Проходите, проходите, – хлопотала хозяйка. – Сейчас я вам молочка принесу холодненького.
– Вот как. – Егор улыбнулся. – А что-то у вас в деревне тихо, живности никакой… да и людей тоже не видно?
– Жарко сегодня, так и палит.
Княженцев мысленно приподнял брови – ага, мол… Бабка явно ответила уклончиво. И Егор сделал вид, что этого не заметил.
– Давайте я в погреб слазаю? – предложил Пашка.
– Сиди, сиди, милый! Я сама, это мне не трудно. Только банку прими у меня сверху.
Минут через пять парни сидели за столом, с наслаждением пили холодное, необыкновенно вкусное молоко.
– Вы пейте осторожно, маленькими глоточками, – предупредила Клавдия Макаровна.
Егор оглядел комнату. Обычная деревенская горница, с двумя маленькими окнами, чисто выбеленной русской печкой, немудреной мебелью. Княженцев обратил внимание на потемневшую икону Казанской Божией Матери в углу, перед которой мирно светился огонек лампады.
– Вы, Клавдия Макаровна, что-то хотели рассказать нам? – напомнил он.
Хозяйка улыбнулась, подсела к столу.
– Обещала, – согласилась она – А коли обещала, так расскажу. Может, еще молочка кому?
Пашка крупно глотнул из стакана, облизнул губы.
– Нет, спасибо, – сказал он один за всех. – Мы вас слушаем! Нам это очень интересно.
– А мы с эдаким-то интересом уже лет шестьдесят как живем…
Лет шестьдесят тому назад или даже поболее шестидесяти – началась эта история. Еще до войны, в середине тридцатых…
Время тогда было смутное, и даже в таёжную уральскую глушь долетали отголоски бурь, потрясавших страну. Люди притихли, жить старались незаметно, не знали верить или нет нелепым слухам. Конечно, приезжало районное начальство, но и оно, хоть делало строгий и важный вид, а тоже было видно, что сбито с толку, и ни шиша не знает, и всего боится, а пуще прочего – сболтнуть сдуру чего-то лишнего.
И вот в такое время, к концу лета – а на Урале это уже, в сущности, осень, – в пору дождей, ненастья и распутицы, в Метеле объявился незнакомый человек. Как он пришел в деревню, откуда – никто, ни один местный житель не знал и раньше никогда его не видел. Как-то сразу возник, и все тут, в пустом доме, откуда несколько лет назад подалась на заработки, на какую-то стройку семья местных жителей – подалась, да и сгинула, растворилась без следа в бескрайней нашей стране.
Новый человек в деревне – это, понятное дело, событие; одних только разговоров на неделю, да не на одну. Деревенские приглядывались, перешептывались. Пришелец чин чином сходил в сельсовет, поговорил с председателем. О чем разговор был – неведомо, но с того дня незнакомец стал активно обустраиваться в доме, застучал его топор, завизжала пила, задымила печка, и вскоре брошенный угрюмый дом ожил.
Ясно, впрочем, что незнакомцем новый обитатель оставался недолго. Скоро уже все знали, что фамилия его Пацюк, звать Прокоп Трофимович. А прибыл он с Украины. Откуда точно, теперь уже не узнать: тогдашние метелинцы этим не интересовались. Да и вообще им эта далекая для них Украина представлялась по размерам чем-то вроде волости.
Сами-то метелинцы тоже, понятное дело, были потомками давних переселенцев – в незапамятные времена сюда, на башкирские земли, переправляли для работы на демидовских заводах людей из центральной России целыми деревнями. Откуда именно?.. Теперь уж никто не помнил. В Метеле и ещё нескольких соседних сёлах поговаривали, будто их предки были родом то ли из-под Новгорода, то ли из-под Пскова… но всё это оставалось лишь слухами.
Словом, приезду нового человека никто особо не удивился. Удивляться пришлось позже.
Странное дело… дом ожил, верно. Однако остался таким же угрюмым, сумрачным, каким-то неуютным. Да больше того! К нему и подходить-то не хотелось, неприятное, необъяснимое чувство угнетало всякого, оказавшегося вблизи от этого дома.
Может быть, это вызывалось самим Пацюком, типом на редкость мрачным, неразговорчивым и неприветливым; это тем более бросалось в глаза, что должность он занял видную – стал заведующим только что открывшимся пунктом кооператива «Заготсырьё», который занимался скупкой всяких шкур и кож. Как нарочно получилось: будто бы ждали, когда явится этот Трофимыч, чтобы специально для него открыть заготовительный пункт. И вот торчал он день-деньской в этом пункте, хмурый, как сыч, принимал шкуры. А в девятнадцать ноль-ноль запирал дверь пункта на огромный амбарный замок и шагал домой, такой же хмурый. И уж когда приходил, больше не высовывался, только из трубы дым шел, да в щелях меж ставнями пробивался тусклый свет керосиновой лампы. Ни к кому в гости Прокоп не ходил, даже с вопросами никакими ни к кому не обращался, разве что изредка завернет в сельсовет к председателю. И к себе старался никого не пускать. По-первости находились любопытные, особенно бабы: как бы за тем да за этим забегали к новому односельчанину. Кто за солью, кто за спичками… Но у того дверь всегда была закрыта, а на стук он выходил на крыльцо и опять-таки плотно за собою дверь прикрывал. Набычившись, выслушивал просьбу и либо молча выносил искомое, либо коротко отвечал, что оного нет. А если кто из баб начинал заводить какие-то посторонние разговоры, он поднимал глаза и так взглядывал на тетку, что ту прошибал холодный пот, и язык мигом прилипал к гортани. Потом бабы судачили, и пошел слух, что заготовитель – колдун или что-то вроде того. Говорили об этом, таясь, шепотом, с оглядкой – но ведь сарафанное радио, известно, самое эффективное, и вскоре уже и мужики заговорили о том же, с ухмылками вроде, с присказками о бабьей дурости… но заговорили.
Да и то взять: с чего бы Пацюку так запираться от людей? У него ведь ставни даже днем не открывались, как закрыл он их на засовы, когда въехал, так ни разу не отпер. И бабы, потыкавшись с глупого интереса к жителю дома, быстро отшатнулись прочь, вот и стояло обиталище сумрачное. А насчет того, что чем-то тревожным и неприятным веет от него… черт его знает, может это одни только разговоры?.. Бабы натреплют языками, и не такое почудится.
Итак, сомнение было посеяно в умы. Усугубил его один известный краснобай и баламут местного значения – Колька Трунов, был такой. Как-то раз, когда мужики в компании поддали, он хвастливо сказал, что вот, мол, он проверит, колдун этот хохол или нет. Как это? – заинтересовался народ. «Да очень просто. Заявлюсь к нему, да прямо так в лоб и шваркну: выкладывай, мол, кто ты таков есть! Что за рожа?»
Мужики поржали, и разговор перешел на что-то другое. Но Николай свой план не оставил. Он принял еще граммов двести, от чего его неуемная активность перешла все границы, и когда компания разошлась, Трунов вроде бы как тоже пошел домой, а сам, незаметно свернув в проулок, двинулся к логову пришельца.
Уральская осень приходит рано: уже и снег успел выпасть, да случилась оттепель, и он подтаял, лежал отяжелевшими, грязноватыми пятнами, деревенские пути-дороги развезло в полный хлам. Колька был хорошо поддатый, спотыкался, ноги разъезжались в грязи, он матерился, – думал, что про себя, а на самом деле на всю улицу. Он-то обставлялся так, что якобы втайне осуществлял свою экспедицию, но пока шел, чуть ли не полдеревни просекло, куда направил нетвердые стопы Николай Трунов.
Надо сказать, что на подходе исследователь несколько протрезвел и к смутно видневшемуся в потемках дому стал приближаться уже без хмельной лихости, даже неуверенно, с робостью, что ли… Но тут он спохватился, выругал себя, тоже вслух – и решительно подступил к крыльцу.
Дом был темен и молчалив. Ни звука. Просто в буквальном смысле ни звука, точно так. Молчание это казалось угрожающим, и опять Николаю стало неуютно. Он громко откашлялся, чтобы себя приободрить, и постучал в дверь.
Но стук вышел почти бесшумный, словно рука сама по себе вдруг ослабла. Тогда он опять откашлялся и стукнул уже погромче, а затем и еще громче.
И вновь тишина. Стоял Колька не шевелясь, напряженно слушал. Тишина. Он в четвертый раз поднял было руку…
Дверь не отворяли. Ни шагов, ни скрипа, ни шороха никакого – ничего не было слышно за ней, и вдруг дверь без скрипа распахнулась, и перед Николаем предстал сам Пацюк.
Прокоп стоял молча, не глядя на гостя. Глаза его были опущены, взгляд не виден под веками, и концы негустых седоватых усов свисали вниз.
Николай так и онемел.
– Э… – только и вырвалось из его полуоткрытого рта.
– Ну? – спокойно молвил Пацюк и поднял глаза на гостя.
– Э… – повторил Трунов, однако сумел более-менее внятно заговорить: – Ты. Трофимыч, извиняй, я того… шел мимо, так думаю, дай зайду… да просто так! Спросить хотел… да… вот…
Замолчал.
– Хотел – спрашивай, – ровно к безжизненно произнес Пацюк.
– То есть я… я не про то… – поспешно замесил словесную жвачку Николай, – но оно, конечно… то есть люди-то говорят…
– Люди? – переспросил вдруг неприветливый хозяин. – Лю-ю-д-и?.. – протяжно, зловеще и с подвыванием протянул он, в глазах его что-то вспыхнуло – будто горючее плеснули в тлеющие угли. – Вон отсюда, – негромко велел он. – Пшел!
Это было сказано даже негромко, а прозвучало – как гром с ясного неба!
Вот так. И мир перевернулся перед Колькиными глазами, а сам он взмахнул руками и полетел в никуда. В одно мгновение Трунов шлепнулся лицом, руками и всем брюхом в грязь. Ошалев, он сразу вскочил – глаза вытаращены, рот нараспашку, хлопает губами, хватая воздух, и – безумие, безумие!..
Черт знает, сколько времени прошло, покуда Николай опамятовался. И лишь тогда он сообразил, что находится вовсе не у дома Пацюка, а – хрен его знает где, в лесу. Еще какое-то время он оторопело шатался меж деревьев, но потом мысли его прояснились настолько, что он догадался, где находится, в каком лесу: километров за пять от Метели. Как это произошло – он и представить себе не мог, в смятении ему было даже страшно подумать об этом. Он торопливо припустил домой, почти бежал. Его трясло, как от озноба, и он был совсем трезвый – ну просто как стеклышко.
Меньше чем за час он дохромал до деревни. Жена было напустилась на него: «Где пропадал, ирод?!», но Николай, обычно вовсе не гроза, вдруг так рыкнул на нее, что она вмиг язык свой прикусила, и уже не смела рта открыть. А он хватил стакан браги, да другой стакан, да еще… и так упился вусмерть, свалился под стол, и весь следующий день прострадал от жестокого похмелья. Тогда-то супружница взяла свое, грызла в пилила, но ему это уже было все равно.
– Да. Сейчас повернем… Там будет видно.
– Павел! – крикнули с задней лодки.
Пашка обернулся.
– Смотри, поворот коварный! – донесся голос Аркадия. – Сразу не поворачивай, иначе на берег выкинет! Немного подожди, метров десять, потом начинай заворачивать.
– Понял, – отозвался Павел. – Сам вижу… Что, верно, то верно, тут с умом нужно.
– А мне что делать? – спросил Егор.
– Тебе? Ничего. Ты пассажир. Сиди, смотри.
Течение действительно поднесло их к небольшому водовороту, образованному изгибом реки, они проскочили через него, и лишь после этого Павел сработал веслом. Лодка послушно вильнула влево точно по течению.
– Ловко, – похвалил Егор.
– Обыкновенно, – усмехнулся Пашка.
Из-за утеса начала выдвигаться новая панорама берега. Она была на самом деле новая, другая – этот берег, так же круто поднимавшийся вверх, был безлесным, весь в кудрявой травке и округлым, как поросячий бок. Берег косо пересекала протоптанная тропинка – от огородов наверху до деревянных, потемневших от воды и времени мостков внизу.
Это была пристань. Рядом с ней на песке лежали две перевернутые лодки-плоскодонки. А на мостках стоял молодой парень.
Небольшого роста, светловолосый, голова дынькой, уши оттопырены. Спортсмен, чтоб ему пусто было: в застиранной донельзя когда-то красной футболке, в китайских «адидасовских» черных штанах, бесформенно болтавшихся на коротких кривых ножках. Ступни, стоявшие на досках носками друг к другу, были обуты в резиновые галоши.
– Ну, вот и абориген, – заметил Пашка. – Держу к берегу… Здорово, призывник! – гаркнул он еще издалека.
Местный обитатель смотрел на них округлившимися глазами, в которых росло изумление, а затем вдруг сверкнула радость, рот парня растянулся в счастливой улыбке, и он начал как бы в нетерпении пританцовывать по мосткам, беспорядочно заскрипевшим от этого топотания.
– Ты смотри, какой энтузиазм, – удивился Павел. – Песни и пляски народов Аляски!
– Наверное, индейцы так встречали Колумба… – Егор засмеялся.
– Ладно, сейчас пообщаемся с этим индейцем. – Пашка взялся за весла и несколькими сильными гребками подогнал лодку к мосткам. – Князь, закрепись за сваю!
Егор схватился за осклизлый черный столб, другой рукой схватил веревку, быстро дважды обернул ее вокруг столба.
– Браво, князь! – Пашка приятно удивился. – Прям речной волк!
Парень же на пристани повел себя самым странным образом. Он встал на четвереньки, нагнулся вперед. Продолжал рассматривать пришельцев, но теперь на его лице вместо диковатой радости появилось выражение сосредоточенного внимания.
– Вот, мать честная. – Пашка аж оторопел. – Глазенки проглядишь, хозяин!
Парень выпрямился, но с колен не встал.
– Юра знает, – вдруг сказал он.
– А поздороваться, товарищ призывник?
Здороваться местный житель отчего-то не пожелал, зато поднялся, отряхнул пузырящиеся колени штанов. Егор успел заметить, что руки «призывник» моет, очевидно, раз в месяц.
– Все ясно, – промолвил он. – Ты – Князь, – показал он на Княженцева грязным пальцем. – А ты – Стручок.
И повернулся вправо.
Павел с Егором как по команде оба тоже повернули головы туда и увидели, как ткнулась в берег лодка Аркадия.
– Вот этот – Кофейник! – выкрикнул парень. – А тот – Носок.
– Замечательно, – пробормотал Павел. – А сам-то ты кто таков?
– Кто? – переспросил парень.
– Конь в пальто! Ты сам. – Павел ткнул пальцем: – Тебя как зовут?
– Его? – И парень ткнул себя пальцем в грудь.
– О гос-споди… Слушай. – Павел обернулся к Егору. – Ты слышал, что он сказал? Стручок – мое детское прозвище, пацаны во дворе меня так звали.
– Я что-то не помню.
– Я же говорю – во дворе. На школу это не распространялось.
– Это Юра! – вдруг радостно догадался парень.
Егор посмотрел на него и увидел, что тот быстро-быстро тычет себя в грудь.
– Юра, Юра!
– И похоже, что он дурак, – с армейской бесцеремонностью ляпнул Забелин.
Однако Юра обрадовался пуще прежнего.
– Дурак он! Юра дурак!
И вдруг расставил руки, топнул ногой и прокричал:
И ударился в такой пляс, в самом деле «ногу об ногу чесать», да с вывертами, с дробным топотом, так что галоши его чуть не слетели с ног, а мостки затряслись так, что казалось еще чуть-чуть – и они рухнут в воду.
Сапожком дурак притопнул,
Об ладонь ладонью хлопнул
Да как пустится плясать,
Ногу об ногу чесать!
– Ну, ты смотри, еще и артист… Ладно, что с него возьмешь. Давай, княже, крепим лодку, да вылезаем.
– А лодки здесь оставим?
Только Егор спросил так, как Юра перестал плясать, поднял руку и объявил:
– Юра пошел в деревню!
Да как припустил вверх по тропинке, да с такой легкостью – видно было, что ему этот путь привычен.
– Да уж, – только и сказал на это Павел.
* * *
Аркадий с Виталием уже вытащили лодку на берег и шли по траве сюда.
– Видали концерт? – с изумлением спросил Виталий.
– Да уж, – повторил Павел. – Князь, крепи конец… да-да, так. Видели, как же. Песни и пляски за кусочек колбаски! Кстати, кто из вас Кофейник?
– Это я, – засмеялся Аркадий. – В детстве так звали. Аркан да Кофейник… Кауфман – Кофейник, похоже?
– Ну, что-то есть. – Егор улыбнулся. – А вообще, как Кауфман по-русски?
– Торговец, – сказал Аркадий. – Ну, там продавец.
Виталий зевнул и сел по-турецки на мостки.
– Слушайте, так это он нас всех нашими детскими кличками назвал?
– Похоже, так. – Егор вскарабкался на доски, встал. – Ну, правда, меня и сейчас так кличут.
– Да откуда же он это знает?!
Этот вопрос-восклицание Виталия вызвал сложную и неясную мимическую реакцию у остальных.
И получилось так, что Обносков сидел на мостках, а все трое стояли вокруг него. И ему пришлось задрать голову, стараясь оглядеть лица товарищей.
– А я лично не удивляюсь. – Пашка повел плечами, приосанился. – Теперь уже удивляться нечему.
– И тем не менее это странно, – сказал Аркадий.
– Да, ё-мое, здесь все странно! – ругнулся Пашка. – Ладно, хорош трепаться, давайте так: один здесь остается, стережет лодки. Трое – наверх, в деревню. Выясним обстановку… да и про ЧП надо доложить.
– У тебя телефон работает? – вспомнил Егор.
Павел достал мобильник, пощелкал кнопками.
– Ни хрена, – подвел он итог этим манипуляциям. – Молчит, жопа.
– Бывает так, что жопа не молчит…
Эта шуточка Княженцева вызвала лишь вялые улыбки, а Виталий сказал:
– Если так, то я останусь. Ну, ее подальше, эту деревню. Вы идите, а я тут посижу, покараулю.
На том и порешили. Виталий, сидя на досках, достал сигареты, закурил, а Павел, за ним Егор, за ним Аркадий, стали подниматься в гору
– Т-тяжело, собака! – с удивлением отметил на середине пути Егор. Он усиленно дышал.
– Да, крутой подъемчик, – согласился Пашка.
– А тезка-то мой по нему, как горный барс, взлетел!
– Это какой тезка? – недопонял Пашка.
– Юра, вундеркинд этот, альтернативно одарённый!
– А, – дошло до Забелина. – Ну, он. поди, каждый день упражняется – туда-сюда…
Под такие разговоры добрались до вершины.
И оказалось, что вышли они на окраину деревни. Тропинка вливалась в узенький проулок между двумя большими и ухоженными огородными участками, на которых росла заботливо окученная картошка, по бокам аккуратными рядами высились кустики смородины и крыжовника… Имелись там и еще грядки, с какими-то другими овощами – какими именно, черт его знает, никто из них, горожан, не был силен в сельском хозяйстве.
– Дома исправные, хорошие, – заметил Павел.
Эти два дома, к которым прилегали огороды, и правда, были крепкие. Не новые, бревна совсем темные, да и железные крыши, хоть и крашеные, но видно, что не вчера настеленные. Однако, по всему ясно, что некогда строились хозяева на века. Дворовые постройки – бани, амбары и сараи также солидные, построенные капитально.
И при всем при этом странная, тихая пустота было вокруг. Ни души! И не только человеческой. Никакой живности – чего, казалось бы, в деревне должно быть пруд пруди…
– Слушайте! – первый озвучил общее мнение Пашка. – А тихо-то здесь как, чуете? Как повымерло все.
– Жара, – предположил Аркадий.
– Нет, пожалуй. Жара – жарой, но все-таки…
Из проулка тем временем они вышли на улицу, тоже неестественно пустую, пропеченную солнцем. Павел открыл было рот, чтобы произнести нечто, но это нечто так и осталось его секретом, ибо тут неожиданно и вновь-таки тихо, совсем без скрипа, отворилась калитка ближайшего дома и предъявила парням бабульку в платочке и сереньком ситцевом платье.
– Ну вот, – обрадовался Егор. – А вы говорите! Вот вам первый живой организм.
«Организм» тоже увидел гостей и приостановился, с интересом глядя на них и подслеповато, по-старушечьи моргая.
Пашка решительно шагнул вперед.
– Добрый день, бабушка! – зачем-то во всю глотку проорал он.
– И вам того же сынки, – негромко отозвалась старуха.
– Мы по реке приплыли! – с той же натугой гаркнул Забелин. – Туристы!
– А ты не кричи, сынок, я не глухая, – доброжелательно посоветовала бабка. – Вижу, что туристы, вижу, что по реке. Вижу, что товарищ ваш пропал. …Ну да уж тут ничего не попишешь, планида у него такая. Вы себя не вините, вы тут ни при чем.
* * *
Сказать, что все трое потеряли дар речи, значит, ничего не сказать. Но внешне оно выглядело именно так: трое мужчин онемели и в полном остолбенении смотрели на бабку, как на диковину, которую впору показывать по телевизору.
В маленьких, окруженных множеством морщинок бабкиных глазах явно мелькнула насмешка.
– Что это вы, молодцы? – с лукавым участием вопросила она. – Ай, удивились?
– Д-да уж… – выдавил Пашка. – Мы, честно говоря, думали, что нас уже ничто не удивит. Но вот сейчас…
– Э, милый, – с глубоким убеждением произнесла старушка и махнула рукой. – Поживете тут недельку, так и вовсе удивляться разучитесь.
– То есть, что значит – поживете с недельку? – подозрительно осведомился Княженцев. – Мы у вас не предполагаем задерживаться.
– Так ведь человек предполагает, милый, а Бог располагает…
Бабулька вроде бы еще что-то хотела сказать, но запнулась и говорить не стала – так, по крайней мере, показалось Егору.
– Простите, бабушка, а как вас зовут? – вступил в разговор Аркадий.
– Клавдия Макаровна, – охотно ответила старушка. – По-латыни значит «хромая», – она засмеялась, показав удивительно ровные и белые зубы. – Но я-то не хромая, хранит пока царица небесная!
И она размашисто перекрестилась.
Откуда деревенской бабушке известен язык Цицерона и Горация, никто спрашивать не стал, почтительно промолчали. Клавдия же Макаровна вдруг спохватилась:
– Да что же мы это с вами на улице стоим! Заходите ко мне, в холодке посидите да молочка холодненького выпьете.
Парни переглянулись.
– Мы бы с удовольствием… – начал Пашка неуверенно, но бабка враз живо подхватила:
– Да за товарища вашего вы не беспокойтесь! Посидит там, внизу, ничего ему не сделается. А вы зайдите, отдохните малость да остыньте. Я вам заодно и расскажу кое-что.
– Давайте, парни, – серьезно сказал Аркадий. – Идем, Клавдия Макаровна.
Зашли в опрятный, поросший зеленой травкой дворик, затем в прохладные тесноватые сени, в которых почему-то хотелось наклонить голову, ступая в горницу, хотя дверь в нее вовсе не была низкой.
– Проходите, проходите, – хлопотала хозяйка. – Сейчас я вам молочка принесу холодненького.
– Вот как. – Егор улыбнулся. – А что-то у вас в деревне тихо, живности никакой… да и людей тоже не видно?
– Жарко сегодня, так и палит.
Княженцев мысленно приподнял брови – ага, мол… Бабка явно ответила уклончиво. И Егор сделал вид, что этого не заметил.
– Давайте я в погреб слазаю? – предложил Пашка.
– Сиди, сиди, милый! Я сама, это мне не трудно. Только банку прими у меня сверху.
Минут через пять парни сидели за столом, с наслаждением пили холодное, необыкновенно вкусное молоко.
– Вы пейте осторожно, маленькими глоточками, – предупредила Клавдия Макаровна.
Егор оглядел комнату. Обычная деревенская горница, с двумя маленькими окнами, чисто выбеленной русской печкой, немудреной мебелью. Княженцев обратил внимание на потемневшую икону Казанской Божией Матери в углу, перед которой мирно светился огонек лампады.
– Вы, Клавдия Макаровна, что-то хотели рассказать нам? – напомнил он.
Хозяйка улыбнулась, подсела к столу.
– Обещала, – согласилась она – А коли обещала, так расскажу. Может, еще молочка кому?
Пашка крупно глотнул из стакана, облизнул губы.
– Нет, спасибо, – сказал он один за всех. – Мы вас слушаем! Нам это очень интересно.
– А мы с эдаким-то интересом уже лет шестьдесят как живем…
Рассказ Клавдии Макаровны
Лет шестьдесят тому назад или даже поболее шестидесяти – началась эта история. Еще до войны, в середине тридцатых…
Время тогда было смутное, и даже в таёжную уральскую глушь долетали отголоски бурь, потрясавших страну. Люди притихли, жить старались незаметно, не знали верить или нет нелепым слухам. Конечно, приезжало районное начальство, но и оно, хоть делало строгий и важный вид, а тоже было видно, что сбито с толку, и ни шиша не знает, и всего боится, а пуще прочего – сболтнуть сдуру чего-то лишнего.
И вот в такое время, к концу лета – а на Урале это уже, в сущности, осень, – в пору дождей, ненастья и распутицы, в Метеле объявился незнакомый человек. Как он пришел в деревню, откуда – никто, ни один местный житель не знал и раньше никогда его не видел. Как-то сразу возник, и все тут, в пустом доме, откуда несколько лет назад подалась на заработки, на какую-то стройку семья местных жителей – подалась, да и сгинула, растворилась без следа в бескрайней нашей стране.
Новый человек в деревне – это, понятное дело, событие; одних только разговоров на неделю, да не на одну. Деревенские приглядывались, перешептывались. Пришелец чин чином сходил в сельсовет, поговорил с председателем. О чем разговор был – неведомо, но с того дня незнакомец стал активно обустраиваться в доме, застучал его топор, завизжала пила, задымила печка, и вскоре брошенный угрюмый дом ожил.
Ясно, впрочем, что незнакомцем новый обитатель оставался недолго. Скоро уже все знали, что фамилия его Пацюк, звать Прокоп Трофимович. А прибыл он с Украины. Откуда точно, теперь уже не узнать: тогдашние метелинцы этим не интересовались. Да и вообще им эта далекая для них Украина представлялась по размерам чем-то вроде волости.
Сами-то метелинцы тоже, понятное дело, были потомками давних переселенцев – в незапамятные времена сюда, на башкирские земли, переправляли для работы на демидовских заводах людей из центральной России целыми деревнями. Откуда именно?.. Теперь уж никто не помнил. В Метеле и ещё нескольких соседних сёлах поговаривали, будто их предки были родом то ли из-под Новгорода, то ли из-под Пскова… но всё это оставалось лишь слухами.
Словом, приезду нового человека никто особо не удивился. Удивляться пришлось позже.
Странное дело… дом ожил, верно. Однако остался таким же угрюмым, сумрачным, каким-то неуютным. Да больше того! К нему и подходить-то не хотелось, неприятное, необъяснимое чувство угнетало всякого, оказавшегося вблизи от этого дома.
Может быть, это вызывалось самим Пацюком, типом на редкость мрачным, неразговорчивым и неприветливым; это тем более бросалось в глаза, что должность он занял видную – стал заведующим только что открывшимся пунктом кооператива «Заготсырьё», который занимался скупкой всяких шкур и кож. Как нарочно получилось: будто бы ждали, когда явится этот Трофимыч, чтобы специально для него открыть заготовительный пункт. И вот торчал он день-деньской в этом пункте, хмурый, как сыч, принимал шкуры. А в девятнадцать ноль-ноль запирал дверь пункта на огромный амбарный замок и шагал домой, такой же хмурый. И уж когда приходил, больше не высовывался, только из трубы дым шел, да в щелях меж ставнями пробивался тусклый свет керосиновой лампы. Ни к кому в гости Прокоп не ходил, даже с вопросами никакими ни к кому не обращался, разве что изредка завернет в сельсовет к председателю. И к себе старался никого не пускать. По-первости находились любопытные, особенно бабы: как бы за тем да за этим забегали к новому односельчанину. Кто за солью, кто за спичками… Но у того дверь всегда была закрыта, а на стук он выходил на крыльцо и опять-таки плотно за собою дверь прикрывал. Набычившись, выслушивал просьбу и либо молча выносил искомое, либо коротко отвечал, что оного нет. А если кто из баб начинал заводить какие-то посторонние разговоры, он поднимал глаза и так взглядывал на тетку, что ту прошибал холодный пот, и язык мигом прилипал к гортани. Потом бабы судачили, и пошел слух, что заготовитель – колдун или что-то вроде того. Говорили об этом, таясь, шепотом, с оглядкой – но ведь сарафанное радио, известно, самое эффективное, и вскоре уже и мужики заговорили о том же, с ухмылками вроде, с присказками о бабьей дурости… но заговорили.
Да и то взять: с чего бы Пацюку так запираться от людей? У него ведь ставни даже днем не открывались, как закрыл он их на засовы, когда въехал, так ни разу не отпер. И бабы, потыкавшись с глупого интереса к жителю дома, быстро отшатнулись прочь, вот и стояло обиталище сумрачное. А насчет того, что чем-то тревожным и неприятным веет от него… черт его знает, может это одни только разговоры?.. Бабы натреплют языками, и не такое почудится.
Итак, сомнение было посеяно в умы. Усугубил его один известный краснобай и баламут местного значения – Колька Трунов, был такой. Как-то раз, когда мужики в компании поддали, он хвастливо сказал, что вот, мол, он проверит, колдун этот хохол или нет. Как это? – заинтересовался народ. «Да очень просто. Заявлюсь к нему, да прямо так в лоб и шваркну: выкладывай, мол, кто ты таков есть! Что за рожа?»
Мужики поржали, и разговор перешел на что-то другое. Но Николай свой план не оставил. Он принял еще граммов двести, от чего его неуемная активность перешла все границы, и когда компания разошлась, Трунов вроде бы как тоже пошел домой, а сам, незаметно свернув в проулок, двинулся к логову пришельца.
Уральская осень приходит рано: уже и снег успел выпасть, да случилась оттепель, и он подтаял, лежал отяжелевшими, грязноватыми пятнами, деревенские пути-дороги развезло в полный хлам. Колька был хорошо поддатый, спотыкался, ноги разъезжались в грязи, он матерился, – думал, что про себя, а на самом деле на всю улицу. Он-то обставлялся так, что якобы втайне осуществлял свою экспедицию, но пока шел, чуть ли не полдеревни просекло, куда направил нетвердые стопы Николай Трунов.
Надо сказать, что на подходе исследователь несколько протрезвел и к смутно видневшемуся в потемках дому стал приближаться уже без хмельной лихости, даже неуверенно, с робостью, что ли… Но тут он спохватился, выругал себя, тоже вслух – и решительно подступил к крыльцу.
Дом был темен и молчалив. Ни звука. Просто в буквальном смысле ни звука, точно так. Молчание это казалось угрожающим, и опять Николаю стало неуютно. Он громко откашлялся, чтобы себя приободрить, и постучал в дверь.
Но стук вышел почти бесшумный, словно рука сама по себе вдруг ослабла. Тогда он опять откашлялся и стукнул уже погромче, а затем и еще громче.
И вновь тишина. Стоял Колька не шевелясь, напряженно слушал. Тишина. Он в четвертый раз поднял было руку…
Дверь не отворяли. Ни шагов, ни скрипа, ни шороха никакого – ничего не было слышно за ней, и вдруг дверь без скрипа распахнулась, и перед Николаем предстал сам Пацюк.
Прокоп стоял молча, не глядя на гостя. Глаза его были опущены, взгляд не виден под веками, и концы негустых седоватых усов свисали вниз.
Николай так и онемел.
– Э… – только и вырвалось из его полуоткрытого рта.
– Ну? – спокойно молвил Пацюк и поднял глаза на гостя.
– Э… – повторил Трунов, однако сумел более-менее внятно заговорить: – Ты. Трофимыч, извиняй, я того… шел мимо, так думаю, дай зайду… да просто так! Спросить хотел… да… вот…
Замолчал.
– Хотел – спрашивай, – ровно к безжизненно произнес Пацюк.
– То есть я… я не про то… – поспешно замесил словесную жвачку Николай, – но оно, конечно… то есть люди-то говорят…
– Люди? – переспросил вдруг неприветливый хозяин. – Лю-ю-д-и?.. – протяжно, зловеще и с подвыванием протянул он, в глазах его что-то вспыхнуло – будто горючее плеснули в тлеющие угли. – Вон отсюда, – негромко велел он. – Пшел!
Это было сказано даже негромко, а прозвучало – как гром с ясного неба!
Вот так. И мир перевернулся перед Колькиными глазами, а сам он взмахнул руками и полетел в никуда. В одно мгновение Трунов шлепнулся лицом, руками и всем брюхом в грязь. Ошалев, он сразу вскочил – глаза вытаращены, рот нараспашку, хлопает губами, хватая воздух, и – безумие, безумие!..
Черт знает, сколько времени прошло, покуда Николай опамятовался. И лишь тогда он сообразил, что находится вовсе не у дома Пацюка, а – хрен его знает где, в лесу. Еще какое-то время он оторопело шатался меж деревьев, но потом мысли его прояснились настолько, что он догадался, где находится, в каком лесу: километров за пять от Метели. Как это произошло – он и представить себе не мог, в смятении ему было даже страшно подумать об этом. Он торопливо припустил домой, почти бежал. Его трясло, как от озноба, и он был совсем трезвый – ну просто как стеклышко.
Меньше чем за час он дохромал до деревни. Жена было напустилась на него: «Где пропадал, ирод?!», но Николай, обычно вовсе не гроза, вдруг так рыкнул на нее, что она вмиг язык свой прикусила, и уже не смела рта открыть. А он хватил стакан браги, да другой стакан, да еще… и так упился вусмерть, свалился под стол, и весь следующий день прострадал от жестокого похмелья. Тогда-то супружница взяла свое, грызла в пилила, но ему это уже было все равно.