Сан-Антонио. Стендинг или правила приличия по Берюрье

   — Отпусти его! — говорю я Толстому.
   Берю подчиняется. Старикан ловит ртом воздух, чтобы восстановить дыхание.
   — Вы сумасшедшие! — негодует он. — Какая муха вас укусила, господин преподаватель?
   Я ничего не отвечаю. Я оглядываю его с головы до ног, изучаю, оцениваю, прикидываю, рассматриваю, распознаю, вышелушиваю, инвентаризирую, пальпирую, составляю представление, копаюсь в нем, ласкаю, выдвигаю гипотезы, отдаю в залог и принимаю к уплате. Неужели этот старый трясущийся мужичонка убийца? Неужели этот старый мужичонка — соучастник рондурасских террористов?
   Как допустить эту возможность?
   — Вы зачем пришли сюда? — спрашиваю я.
   — Пипи, — причитает он, — у меня простатит.
   Я и Толстый переглядываемся. У нас в ушах тревожно засвистело. Мы обмишурились, а кортеж тем временем продолжал двигаться. Может быть уже через одну тысячную секунды все взлетит на воздух! Да, может быть…
   — Присмотри за ним! — говорю я Жирному. — Чтобы с места не двигался!
   И на ухо:
   — Не делай ему больно, а то тебе нагорит!
   На этом я прижимаю локти к телу, беру ноги в руки, смелость двумя ладонями, а остальное пинцетом и скачу рысью вдогонку за группой.
   Догнав группу, я пробираюсь к заму директора школы господину Ле Пюи, рослому, энергичному и симпатичному парню, глаза которого рассказывают обо всем, о чем благоразумно помалкивает рот.
   — Быстро, — шепчу я ему на ухо, — справку на Дюпанара…
   Он не тратит времени на лишние вопросы. Он знает, что пахнет паленым, что дело срочное и что он может довериться мне:
   — Это бывший моряк торгового флота, — говорит он. — Он немало пошатался по свету, но вот уже два года, как он не плавает.
   — Моральные качества?
   Помощник кривится, — Он поддает, а когда заложит, становится невыносимым. Мы его держим из милосердия, для выполнения мелких поручений.
   — Я умоляю вас, — говорю я, — если кто-нибудь по той или иной причине отделится от кортежа, нейтрализуйте его. Я вынужден отлучиться.
   И дорогой неутомимый Сан-Антонио уходит опять.
   Из туалетной комнаты раздаются стоны. Я врываюсь туда. И вижу Берю. Он пылает, как охваченная пламенем вязанка хвороста. Рукава засучены. Галстук на боку.
   На кафельном полу, у его ног, валяется Дюпанар. На черепке здоровенная, как баклажан, шишка. Бровь рассечена. Он массирует свой живот. Причем с таким видом, будто спрашивает себя, что же у него там такое внутри, что мешает ему смеяться.
   — Ты видишь, — шепчет Берю, открывая кран, чтобы ополоснуть руки, я принял решение, Сан-А.
   А так как я смотрю на него глазами, полными страшного любопытства, он продолжает:
   — Теперь, когда это дело закончено, по дороге в Париж мы сделаем небольшой крюк и заскочим в Брид-ле-Бэн, чтобы поздороваться с моей Бертой. Когда мужчина переживает слишком большое разочарование и его переполняют чувства, он испытывает потребность вернуться к своей супружнице и вновь погреться в тепле своего дома. Мне кажется, что без моей моржихи время идет очень медленно. И потом, я так перед ней провинился, что она вполне заслужила свою долю ласки по высшему счету.
   — Я одергиваю его:
   — Ты все переворачиваешь с ног на голову. Толстый. Перед тем, как разыгрывать передо мной сцену «воин на отдыхе», объясни, что здесь произошло.
   Он делает мне знак подойти к самой дальней раковине. В раковине на дне лежит небольшая коробочка, усеянная кнопками, из нее торчит миниатюрная антенна. Похоже на транзистор. Но это, тем не менее, не транзистор.
   — Во время твоего отсутствия мне пришла в голову мысль обыскать этого старого перечника. И я нашел у него эту штуковину.
   Когда он увидел, что я его раскрыл, он попытался прокомпостировать меня вот этим инструментом…
   Он вытаскивает из кармана приличных размеров пистолет 9-го калибра.
   — Только, — продолжает он, — ты меня, Берю, знаешь…
   Меня переполняют эмоции. Я беру его за шею и крепко целую его в шершавую щеку.
   — Я не только знаю тебя. Толстый, но кроме того, я тебе очень за все это признателен. Ведь это ты спас положение, мой старый полишинель, мой старый пожиратель сыров, мой старый опустошитель бутылок, ты один, мой дорогой, мой славный сыскарь!

Эпилог (по Святому Берю)

   Мы катим в направлении Брид-ле-Бэн по этой прекрасной и утоляющей жажду Савойе.
   На память школе Толстый оставляет свой ни на что не пригодный драндулет, такой же неприкаянный и потрепанный, как его великодушный хоззян-дароносец.
   Мы помогли нашим лионским коллегам и, благодаря показаниям Дюпанара, можно надеяться, что будет арестован и мнимый Авель Канто, и станет, наконец, ясно, что случилось с настоящим! Бывший морской бродяга во всем признался: банда рондурасских террористов, пытаясь найти в школе союзника, вступила с ним в контакт, пообещав за услуги кругленькую сумму. И Дюпанар согласился. Он провел Долороса в школу, чтобы «прикончить самоубийством» Кастеллини. Он же заметил Матиаса на лестнице, когда стоял на карауле во время этой операция. Он подумал, что знаменитый преподаватель по пулевым отверстиям видел, как сбросили того, и сообщил об этом своим «нанимателям», которые и попытались нейтрализовать Рыжего. И это, по существу, их и погубило.
   В тот день, когда Бардан, встревоженный открывшимся ему обманом, вернулся в школу, чтобы рассказать обо всем директору, в его приемной он что-то болтнул этому тихому малому на побегушках. Роковое стечение обстоятельств! Дюпанар понял, что все может провалиться. Он испугался и предложил несчастному Бардану пропустить рюмочку «для поднятия духа», и эта рюмочка того, собственно, и погубила. А поскольку этот типчик кроме всего прочего был еще ночным сторожем, мнимый Авель Канто смог совершенно спокойно установить свою адскую машинку! Сначала он хотел ее спрятать в санчасти, потому что это помещение было очень крошечным, и у него было больше шансов поразить свою знаменитую мишень, но мы с Ракре помешали ему. Тогда он был вынужден искать другое место и выбрал телевизионный салон. Он замаскировал бомбу в трубе подставки телевизора. Взорвать бомбу должен был по радиопередатчику Дюпанар.
   — Над чем ты опять ломаешь голову? — с тревогой в голосе справляется у меня Его Высочество.
   Удачно проведя операцию, он уже как-то забыл о своей крупной душевной неудаче.
   — Я от начала до конца мысленно пробежал это дело, Толстый! Я всегда так поступаю, перед тем как предать дело пыли забвения.
   — Да, мы не раз о нем вспомним, — соглашается он.
   — Да нет, Берю, наоборот, мы его быстро забудем и выкинем из нашей памяти.
   — С графиней будет посложнее! Как она меня унизила, эта дрянь!
   — Твоя графиня исчезнет из твоего прошлого, как и все остальное. Когда ты встречаешься с людьми, вещами, то кажется, что ты их уже давно знал, но как только ты с ними расстаешься, кажется, что ты их вовсе и не знал…
   Он пожимает плечами.
   — Ты прав. Отныне я буду больше внимания уделять моей Берте. Когда я так много говорил о ней в своих лекциях, до меня дошло, как я к ней привязан!
   На закате дня мы останавливаемся у гостиницы «Отельпансионат Пузо Махатмы Гранди», в которой остановилась Б.Б. (не путать с другой Б.Б. —Брижит Бардо).
   Толстый хорошо знает хозяина гостиницы, и тот по знакомству сделал для него большую скидку, потому что сезон уже заканчивался.
   Консьерж сообщает нам, посмотрев на доску с ключами, что госпожа Берюрье находится у себя в номере, от чего Мастодонт приходит в дикий восторг.
   — Ты отдаешь себе отчет, — говорит он, смело поднимаясь по лестнице, — моя малютка ведь могла пойти погулять, но, нет: она замуровывает себя в своей комнатенке, чтобы подольше подумать о своем Александре-Бенуа и наслаждаться тем, что она худеет. Боже милосердный, как же я мог доставлять неприятности подобной супруге!
   — Сейчас ты искупишь все твои грехи, — утешаю я его. — У тебя впереди целая жизнь, чтобы превратить ее жизнь в многоцветный рай.
   Мы останавливаемся перед дверью с номером 22, что на жаргоне означает «атас» (положение жены полицейского обязывает). Тук-тук! Стучит указательным пальцем толстяк Берю.
   Нам отвечает взрыв смеха. Тучного, обильного, радостного органического смеха, который чем-то напоминает бульканье опрокинутой винной бутылки. Берю смотрит на меня и улыбается.
   — Она, должно быть, читает отрывной календарь «Вермо», говорит он.
   И открывает дверь.
   С первого взгляда комната кажется пустой, но мы все-таки решаемся войти. И перед нами открывается необычное зрелище. Берта Берюрье, в ванной комнате, в одной комбинации, сидит на коленях здоровенного мужика не менее десяти пудов весом. Мужик в одних плавках. Никогда еще такая куча живого мяса не сидела на одном биде (потому что громила сидит на биде). Никогда, никогда в жизни я не видел такого скопления сала в таком тесном пространстве. Ванная полна серого и пахучего дыма, и все кажется нереальным в этом чаду. На кафельном полу ванной стоит походная газовая плитка, на плитке чадящая сковорода, на которой в почерневшем масле жарятся около дюжины сарделек.
   — Берта! — вопит Берюрье.
   Она подскакивает и опрокидывает сковороду. Растекающееся по полу масло обжигает ступни толстокожего ископаемого. Тот издает звук, похожим на мычанье, от которого лопается эмаль ванны и срывается воронка душа. Чтобы облегчить страдания от ожога, он ставит ногу в умывальную раковину и открывает кран с холодной водой. Пол его тяжестью раковина срывается с кронштейнов и падает ему на вторую ногу. И он снова испускает дикий рев.
   За это время Берта пришла в себя и с непринужденным видом восклицает:
   — Какой приятный сюрприз! Вот чего не ожидала, так не ожидала, конспираторы вы мои хорошие!
   Она подходят к нам, пожимает мне руку, а своего обалдевшего мужика целует в губы.
   — Я представляю вам своего соседа по номеру господина Альфонса, говорит она.
   Сверхтучный склоняет в поклоне свой бюст мамонта. У него двадцать три спадающих каскадом подбородка и свисающие на грудь щеки.
   — Мы с господином Альфонсом убиваем время, — воркует хват-баба с курорта Брид, — жизнь здесь не очень веселая. Ты здесь, так сказать, в одиночестве.
   Голос господина Альфонса напоминает тоненький голосок евнуха или сюсюкающей маленькой девочки. Он говорит, что не хочет нас беспокоить, забирает свои штаны размером с воздушный шар братьев Монгольфьер и, прихрамывая, репатриируется в свои владения.
   Берюрье смотрит ему вслед и покачивает головой с видом человека, который сейчас вот-вот умрет, или которому обещают, что через неделю его покатают на яхте.
   — Хорошенькое дельце! — вздыхает он.
   Берта подскакивает.
   — Ты, хам, ты, может быть, думаешь, что между господином Альфонсом и мной что-то было! Мы были легко одеты, потому что в гостинице жарко натоплено, только лишь поэтому!
   — Да не в этом дело, — вздыхает Удрученный.
   Он показывает на валяющиеся на полу ванной сардельки.
   — За твое несезонное лечение я плачу деньги, Берги, а ты, оказывается, не придерживаешься диеты и трескаешь эти сардельки!
   Берта раскаивается. Эта добропорядочная душа опускает свои глазки долу. От чувства вины и от того, что ее застали на месте преступления, лоб у нее покрывается пунцовыми пятнами.
   — А что ты хочешь, Сандри, как бы ты ни хотел похудеть, но одна столовая ложка натертой моркови и одно яблоко — это согласись, не ужин. Разве после такого ужина будет хороший сон?
   Ошеломленный Берю недоверчиво бормочет:
   — Ложка натертой моркови и одно яблоко?
   — Ну да, и ничего больше! Кроме этого, я ничего больше не ем, я режимлю, — подтверждает она. — Вот, посмотри, на ночь у меня всего литр минералки «Брид»!
   Он недоверчиво всматривается в нее.
   — А ты, вроде, поправилась, Берта, — спокойно и с упреком бросает он ей.
   — Да нет же, — лукавит она.
   — Да! — безапелляционно заявляет Берю. — Сан-А может подтвердить. У тебя увеличилось водоизмещение. Я так думаю: вся эта водичка — туфта!
   — Ты в своем уме! — возмущается Б.Б. — Она волшебная!
   Тут Берю замечает весы. И забирается на них. Затем вытягивает руку, берет бутыль с волшебной водой и, подавляя отвращение, одним глотком опустошает ее. После этого он ставит посуду на место и смотрит на шкалу.
   — Причина понятна, — говорит он. — Вместо того, чтобы похудеть, я поправился на целое кило! Ты едешь с нами, Берта! Собирай чемоданы!
   Она понимает, что протестовать бесполезно, и подчиняется. Берю собираете пола рассыпанные сардельки и кладет их опять на сковороду. Он усаживается на биде, ставит сковороду на хромированный табурет ванной и с жадностью начинает поедать их. По его губам течет жир.
   — Ты хочешь? — спрашивает он меня.
   — Нет, иначе я не буду ужинать.
   Он пожимает плечами.
   — Слабак ты! А у меня закуской аппетит не перебьешь!
   Расправившись с первой сарделькой, он рукавом вытирает рот и без всякого злого умысла говорит своей достопочтенной подруге:
   — Я не хотел тебя унижать, Берта, нет, не хотел, но ты готовишь их хуже, чем раньше. Ты что, не помнишь наши сардельки, лапуля?
   По его добрым разрумянившимся щекам текут слезы. Может быть, от того, что сардельки горячие? А почему нет?
   Я сажусь возле него на край ванны. И с восторгом и нежностью смотрю на него. Я кладу свою руку на его могучее плечо изголодавшегося человека.
   — Я тебя очень люблю. Толстый, Ты настоящий мужик…
   — Ты думаешь? — с клекотом в горле выдавливает он, расправляясь с третьей сарделькой под гипнотизирующим взглядом наказанной супруги.
   — Да, ты незлопамятный и потому нестрашный, Берю. Ты сознаешь себя мужчиной и стараешься им быть, всей твоей кровью и всем твоим сердцем. Ты хохочешь и ешь потому, что это вкусно и доставляет тебе радость. К тому же ты не из тех людей, которые воображают себе, что зеркало может им составить компанию! О, Берю… Берю на всю жизнь! Берю, чудом выживший в некрополе! Берю, пахнущий чесноком и винищем, и вместе с тем остающийся пророком, изрекающим непреложные истины! О, Берю, друг наш, оставайся с нами до скончания века, о, ты, знающий, что такое жизнь, ты, знающий, что такое любовь, и более того, что такое дружба!
   Он терпеливо слушает мое лирическое отступление и пожирает свою четвертую сардельку. Он всматривается в меня недоверчивым и подозрительным взглядом, пробуя на бегающий зрачок мою искренность. А потом смиренно, с видом человека, принимающего приношение, берет очередную сардельку.
   — Что ты хочешь, — бормочет он, — такой уж я есть! ПОСЛЕСЛОВИЕ Кто такой Сан-Антонио? Этот вопрос может быть адресован не только советскому, но и французскому читателю. Советский читатель, за исключением тех, кто владеет французским языком и профессионально занимается или изучает французскую литературу, впервые встречается с этим автором, поскольку это первая его книга, переведенная на русский язык, и первое знакомство с его творчеством. Поэтому этот вопрос остается для него открытым.
   Большинство французов ответят, что это автор и главный герой серии детективных романов. И лишь немногие скажут, что Сан-Антонио — это псевдоним, а настоящая фамилия автора Фредерик Дар.
   Фредерик Дар — романист, сценарист и деятель кино, родился в 1921 году во Франции в небольшом городке Жалье. Свой писательский путь он начинает в Лионе в качестве журналиста одной из газет. Но известность к нему приходит как к автору детективного романа. С 1950 года он пишет не менее 3-4 книг в год и к настоящему времени опубликовал около 200 книг, которые изданы десятками миллионов экземпляров.
   Под своим настоящим именем он опубликовал всего четыре книги: «Подонки отправляются в ад», «Палач плачет», «Ты — злюка», «Грузовой лифт». Остальные написаны под псевдонимом Сан-Антонио. Наиболее известные из них: «Стандинг», «История Франции глазами Сан-Антонио», «Берю и его дамы».
   Главные герои его детективных романов — это комиссар полиции Сан-Антонио, от имени которого ведется повествование, и его помощник, главный инспектор полиции Алексаидр-Бенуа Берюрье. Это два антипода. С одной стороны, Сан-Антонио — умный, интеллигентный, элегантный, блещущий остроумием, обаятельный человек, легко покоряющий женские сердца и так же легко и непринужденно распутывающий самые запутанные преступления. И с другой стороны, его полная противоположность Берюрье — деревенский парень, выросший от рядового полицейского до инспектора полиции. Этот человек не блещет умом, и в то же время не лишен житейской мудрости, не образован, но имеет богатый жизненный опыт, не воспитан, но стремится все делать по правилам хорошего тона, неряшливо одет, но любит красиво одеваться, грубый, но добрый по натуре, равнодушный к женщинам, но иногда воспламеняющийся страстью, массивный, внушительных габаритов, питает большую слабость к еде и вину, верный товарищ, храбрый человек, исполнительный и добросовестный полицейский.
   Детективная сторона романов Сан-Антонио только фон, на котором автор в пародийной форме описывает окружающий мир: «дерьмовые бутерброды жизни», «всеобщий идиотизм», духовную нищету людей, страх перед смертью. Главное в его произведениях не сам детективный сюжет — он в объеме каждого романа занимает незначительное место —, а пространные отступления, в которых он описывает различные стороны нашего бытия, где рядом уживается грустное и смешное, трагичное и трагикомичное. Стремясь уйти от литературной безликости языка, автор создает свой собственный, не похожий на других, «рельефный язык», насыщенный диалектными и жаргонными словами, емкими, выразительными метафорами и эпитетами, образными ассоциациями, каламбурами, которые придают его стилю необычайную сочность и образность.