Эми Ел Сандерс
Сладкая летняя гроза
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
Аристократка
Встревоженным взглядом она искала облака своей невинности, умчавшиеся далеко от нее.
И, как путешественники, оглядывающиеся назад, она смотрела на голубой предрассветный горизонт.
Шарль Бодлер
Тираны, обратите свой взор на это ужасное зрелище.
Трепещите и представьте,
что это будет с вами и вам подобными…
Элиз Л'услато, 1789
Тогда это не было таким важным… Это было обычным явлением того времени…
Пьер Карин, описание казни принцессы де Ламбель
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Кристиана Сен Себастьян опаздывала, и опаздывала она уже не первый раз. Она быстро шла через тихие безлюдные просторные залы. Это были выполненные в стиле барокко залы Версаля. Ее каблуки громко стучали по мраморным полам.
Вчера вечером во время карточной игры она выпила слишком много шампанского, очень поздно легла спать, и сегодня у нее сильно болела голова. Она быстро взбежала по широкой мраморной лестнице, ведущей в спальню королевы.
Стражники, одетые в белые парики, слегка поклонились, открывая ей двери. Стараясь не привлекать к себе внимание, она прошла сквозь толпу титулованных женщин, наполнявших спальню королевы. Кристиана пробиралась через волны широких кринолинов из тафты, вуали и шелка.
Считалось большой честью присутствовать на утреннем туалете Марии Антуанетты и наблюдать, как она выбирает веера, драгоценности и туфли, которые выставлялись перед ней так же торжественно, как святые реликвии в церкви во время великих праздников.
Первые леди великосветского Версаля стояли в этом золоченом розовом великолепии спальни в строгом и ревниво соблюдаемом порядке согласно их рангу. Они быстро взглянули на появившуюся Кристиану, и она почувствовала неодобрение в их глазах.
Кристиана опаздывала более чем на час и надеялась незаметно занять свое место перед мадам Альфор, но позади маркизы Пьерфит. На ее счастье, лицо королевы было закрыто большим бумажным конусом, так как парикмахер наносил в это время на королевскую прическу большое количество тонкой золотисто-белой пудры. Казалось, что она не заметила, как Кристиана украдкой пробиралась на свое место.
— Эти маленькие сельчанки, — пробормотала тихо маркиза Пьерфит своей соседке, — появляются при дворе, чтобы приобрести великосветский лоск, но не имеют ни малейшего представления о том, как себя вести. C'est vulgaire.[1]
Кристиана, у которой в это утро было далеко не лучшее настроение, хмуро посмотрела на белые страусиные перья, которые украшали белый парик маркизы.
Вот это уж действительно вульгарно! Эти страусиные перья! Сен Себастьяны принадлежали к великосветской знати со времен Шарлеманя, а маркиза была просто никто, но с деньгами.
Щеки Кристианы горели. Ей хотелось сказать маркизе все, что она о ней думает, но она не хотела привлекать к себе внимание. Королева требовала от своей свиты прежде всего пунктуальности.
Парикмахер опустил ширмочки, которые он использовал, когда наносил пудру на парик королевы. Его помощник убрал бумажный конус, который прикрывал лицо королевы, и две самые любимые фрейлины бросились к ней, чтобы убрать простыню, защищавшую ее платье.
Мария Антуанетта обвела комнату глазами с тяжелыми веками и остановила взгляд на Кристиане. Королева ничего не сказала, просто холодно, свысока посмотрела на нее, но этого было достаточно. Кристиана опаздывала не в первый раз, и королева выразила ей свое неудовольствие.
И теперь в течение какого-то времени Кристиана будет официально не в фаворе. Конечно, ничего ужасного в этом не было, но это означало, что она получит меньше приглашений на желанные частные обеды, на веселые представления в маленьком королевском театре или на пикники в Пэти Амо, в маленькой крестьянской деревне, которую королева построила для себя.
Стоящая рядом с королевой Габриэль де Ламбель бросила на Кристиану быстрый сочувствующий взгляд. Это немного подбодрило Кристиану.
Она еле сдержала улыбку, когда Габриэль, чуть поморщившись, дотронулась до своей золотистой головки, дав понять Кристиане, что у нее тоже болит голова от вчерашних излишеств.
Все дамы, находящиеся в спальне, склонились в реверансе, когда королева поднялась с кресла. Голова у Кристианы мучительно заболела, когда она склонилась в поклоне. Звук закрывшейся за королевой и сопровождающими ее лицами двери был необычно громким. Дамы, оставшиеся в спальне, шумно защебетали, как стайка птиц перед дождем.
Кристиана подняла голову и увидела, что маркиза Пьерфит улыбается ей с притворной симпатией.
— Очень нехорошо, мадмуазель. Кажется вам сегодня не повезло. Вероятно вчера вы вернулись домой слишком поздно. Я все прекрасно понимаю. Ведь ваш дед, когда он был при дворе, тоже увлекался ночными развлечениями.
Разговоры вокруг них стихли, и какое-то мгновение Кристиана не нашлась, что ответить. При дворе все знали о ее деде. Нет, не только при дворе. Все в Париже знали о нем. Он был знаменит своими попойками, легкомысленными связями, развращенностью и «театральными представлениями», которые он устраивал в своих аппартаментах. Обо всем этом и сейчас ходило много сплетен. Его называли — маркиз Дьявол.
Маркиза улыбалась, довольная тем, что ее удар попал в точку. Она не любила маленькую Сен Себастьян с ее большими голубыми глазами, прекрасными черными локонами и высокомерным поведением. Что ж, всем было известно, что их семья была бедна, что они были почти нищие! Единственной целью ее появления при дворе было поймать мужа с деньгами. Это было всем известно. И пока ей это не удавалось, несмотря на ее прекрасные локоны и соблазнительную стройную фигурку, с удовольствием отметила маркиза.
Кристиана гордо вскинула голову, голубые страусиные перья прически мягко коснулись ее скул, она высокомерно улыбнулась.
— Я не унаследовала пороки моего дедушки, мадам, — холодно ответила она, повернувшись к ней спиной, перебросив свои густые черные локоны через плечо.
Кристиана знала, что именно ее высокомерие больше всего раздражало маркизу.
— Я полагаю, что вчера вечером вы снова пили кофе с Артуа, — добавила маркиза. — Вы понапрасну теряете время, моя девочка. Артуа совершенно безразличен даже к вашим прелестям. Вы достаточно умны, чтобы понять, не так ли? Он любит мужчин.
Кристиана замерла и, остановившись, взглянула через плечо на маркизу, которая смотрела на нее со злорадной усмешкой.
По комнате пронесся шепот при виде холодного взгляда голубых глаз Кристианы и надменно приподнятых красивых черных бровей.
Но прежде чем заговорить, она сделала небольшую паузу, чтобы привлечь к себе всеобщее внимание.
— А откуда вам это известно, мадам? Может быть… от вашего мужа?
То, о чем только шептались, теперь было сказано вслух. Маркиза побелела от гнева. На фоне ее бледного лица резко проступили румяна, отчего оно стало казаться неестественным.
Кристиана же ослепительно улыбнулась, показав маркизе свои ямочки на щеках и легкой походкой удалилась из комнаты, довольная своей победой.
— Маркиза была права, — недовольно сказала Кристиана, удобно усаживаясь в свое любимое кресло-качалку, чтобы посмотреть сегодняшнюю почту. — Сегодня у меня не самый удачный день.
Первое письмо оказалось счетом от ее парикмахера, требовавшего оплаты в течение недели. Этот счет действительно необходимо было оплатить в первую очередь, особенно учитывая темперамент такого парикмахера, каким был Антуан.
Следующим было пренеприятное письмо от ее портнихи. Она требовала, чтобы все счета были оплачены немедленно и полностью, иначе кредит ей больше не будет предоставляться.
Но самым ужасным было то, что у нее не было денег, совершенно ничего не осталось. Кристиана уже давно потратила ту небольшую сумму, которую ей прислал брат Филипп. ОН отказывался понимать, как дорого стоит жизнь при дворе. Очень трудно найти себе хорошего мужа, если не имеешь платьев, сшитых по последней моде.
Почему же так дьявольски трудно найти мужа? Если мужчины были красивы, то они были бедны также, как и она и также неприступно высокомерны. Если они были добры, то обычно настолько скучны или надоедливы, что чуть ли не доводили ее до слез. Если они были богаты, то были толстыми и жались из-за каждого су[2].
— Как же я оплачу счета, если я не нашла себе мужа? — вскричала Кристиана, отшвырнув ногой разбросанные по полу счета.
Ее горничная Тэрэза, сидевшая на другом конце комнаты, бросила на нее недовольный взгляд. Она чинила одно из многочисленных платьев Кристианы, но свое мнение предусмотрительно держала при себе.
Некоторое время Кристиана ходила по золоченой голубой комнате, читая приглашения на балы, балеты, званые вечера, пикники, которые она сложила аккуратной стопочкой, а счета от мастера по изготовлению вееров, портних, от хозяев парфюмерных магазинов она разбросала, испытывая при этом лишь легкое угрызение совести.
К неудовольствию горничной она трижды меняла платье, пока наконец не остановилась на шелковом платье небесно-голубого цвета, украшенном по плечам бархатными фиалками чуть более темного голубого цвета. Юбка платья была очень широкой, на нее ушло не менее пятнадцати ярдов[3] ткани. Юбка была модно присобрана и задрапирована сзади. Газовая оборка из вуали обрамляла глубокий вырез на груди. Это было ее любимое летнее платье: голубой цвет очень шел к ее глазам. На ней были новые туфли из голубого атласа на небольших каблуках. Мысы туфель были украшены мелкими бриллиантами. Туфли были хорошо видны из-под слегка укороченного по новой моде платья, открывавшего щиколотки ног.
Не сумев решить, куда лучше пойти: в салон мадам Альфор или на чай к маркизе де Гиз (все сейчас сходили с ума по всему английскому), она направилась с визитом к своему другу Артуа, с которым ей всегда было весело и который, возможно, сумеет поднять ей настроение.
Артуа сидел за клавикордами, когда его слуга проводил к нему в комнату Кристиану. Через открытые окна струился солнечный свет. Он неторопливо пробегал вверх и вниз по клавишам своими красивыми тонкими пальцами. Его светло-каштановые волосы были собраны в небольшую косичку, а глаза, такие же светлые и яркие, как у Кристианы, озорно поблескивали. Он приветствовал ее ослепительной улыбкой.
— Отгадай, кто здесь был сейчас? — спросил он без всякого вступления.
Кристиана попробовала стоящий на подносе клубничный торт, корочка которого была с привкусом миндальной пастилы.
— Представления не имею, — ответила она наконец. — И кто же?
Артуа сдвинул брови, озорная усмешка светилась в его глазах.
— Твой будущий муж.
Кристиана почувствовала, как у нее поднимается настроение, усевшись на скамью рядом с Артуа, она стала перебирать клавиши клавикордов, испытывая удовольствие от прекрасных звуков.
— Который из них? — перспективы на будущее замужество Кристианы были предметом бесконечных шуток как одного, так и другого.
— Тот, который красив, — ответил Артуа, стараясь сохранить серьезное выражение лица. — Герцог де Пуату.
— О, Артуа! В самом деле! — воскликнула она с отвращением, и ее передернуло при мысли об этом старом тучном человеке. — Ты просто невыносим!
Артуа весело рассмеялся, увидев ее реакцию.
— Нет, ты все же подумай, — продолжал дразнить он. — Он богат. Богат, богат, богат. И ужасно неотразим, и выглядит возмужалым. Ты только представь себе…
— Нет, не хочу ничего себе представлять, — оборвала его Кристиана, перебросив за спину тщательно завитые черные локоны.
— Ты была бы герцогиней, — сказал Артуа с насмешливым почтением. — Только подумай: ты могла бы подавать королеве по утрам ее туфли. Или, может быть, один только туфель. Но может быть эта привилегия сохранится только для принцесс голубой королевской крови? А может быть ты сможешь подавать ей нижнюю юбку?
Кристиана не могла удержаться от смеха. Артуа считал смешными ритуалы и церемонии двора и не стеснялся говорить об этом.
— Затем, — продолжал Артуа, — ты могла бы возвращаться каждую ночь к своему любимому мужу, чтобы проводить с ним часы блаженства. Как ты думаешь, он еще может? Можешь ты себе это представить? Как ты думаешь, как Пуату выглядит в своем ночном халате? Или даже лучше… без своего халата?
Кристиану затрясло от смеха и ужаса.
— Артуа, ты ужасен. Прекрати, пока мне не стало плохо!
Артуа было весело, и он продолжал дразнить ее.
— Можешь ты себе его представить: весь возбужденный, его челюсти трясутся над тобой. О, дорогая. О боже мой, мне кажется, я…
— Прекрати, Артуа. Боже мой, чем я с тобой занимаюсь? О чем только я с тобой говорю?! Ты действительно ненормальный. В любом случае, герцог не интересуется мной, как возможной женой. Я слишком бедна для того.
Артуа улыбнулся, ямочки заиграли у него на щеках. Его пальцы забегали по клавишам клавикордов, исполняя веселую итальянскую мелодию.
— Ты слишком бедна для всех. Возможно, тебе лучше отказаться от мысли о замужестве и стать просто чьей-то любовницей. И тогда герцог Пуату…
— Прекрати, — угрожающе предупредила Кристиана, ударяя по нижним клавишам. Диссонирующие звуки заставили Артуа покориться. — И никогда не упоминай слово «любовница» снова. Я слишком долго сохраняла свою невинность, чтобы бросить ее к ногам старого толстяка или молодого толстяка, и вообще любого. Я найду себе мужа, богатого мужа. И очень скоро, — добавила она, вспомнив о счетах, которые получила сегодня и отшвырнула от себя.
— Давай поговорим о чем-нибудь другом, Артуа. Тебе нравится мое новое платье?
Артуа откинулся назад и критическим взглядом окинул ее шелковое голубое платье.
— Да, прекрасное платье. Просто очень красивое платье. Твои глаза кажутся еще голубее. Я вижу, что прическу сегодня тебе делал месье Антуан. Но что он там сверху соорудил?
Кристиана дотронулась до тщательно уложенных кудрей, высоко поднятых надо лбом.
— Сверху голубые птички. Как ты думаешь, что это такое? Месье потратил на них два часа.
Артуа наклонился ближе, чтобы лучше рассмотреть какие-то предметы из перьев, уложенные на темных блестящих кудрях.
— Хм. Сами волосы хороши, очень хорошо уложены. Но в отношении этих птичек я затрудняюсь что-либо сказать.
— Это неважно, — твердо сказала Кристиана. — Лично мне нравится.
— Может быть если бы не было ленты? Или пусть лента останется, но эти птички…
— Я уже сказала, что неважно, — воскликнула Кристиана. — В конце концов, это мои волосы.
— Но все же, это немножко глупо, — настаивал Артуа.
Она хмуро посмотрела на него, затем оба рассмеялись так, как смеются друзья.
— Давай попробуем вместе сыграть отрывок из Торелли, — предложил Артуа, и его пальцы пробежали по клавишам клавикордов.
— Ты, между прочим, забыла здесь свою скрипку.
— Я знаю, — ответила Кристиана, вставая и лениво потягиваясь.
Скрипка лежала на верху комода из розового дерева, именно там, где, она знала, скрипка и должна была лежать. Кристиана подтянула по мраморному полу небольшой стульчик для игры на лире и потянулась, чтобы достать инструмент. Ее каблуки наступили на подушку из голубой парчи.
— Ты порвешь сегодня всю драпировку у моей мебели, — заметил Артуа, хотя по тону было видно, что его это мало волнует.
Кристиана не обратила на его слова никакого внимания, открывая золоченые филигранные[4] замки футляра и доставая небольшую скрипку.
Эта скрипка принадлежала ей с двенадцати лет. Ее брат Филипп прислал эту скрипку из Парижа ко дню ее рождения в красивой коробке, перевязанной лентами.
Кристиана училась играть сначала самостоятельно, а потом с помощью репетитора из ближайшего аббатства.
Скрипка служила ей утешением во время ее одинокого и несчастливого детства. Она и ее брат Филипп воспитывались дедушкой, который оставил их в разрушающемся старом дворце недалеко от гор Оверн под присмотром нянек, учителей; в то время как он сам вел распутную жизнь при дворе. Время от времени маркиз Сен Себастьян вспоминал о своих осиротевших внуках и наносил короткий визит.
Когда Кристиане исполнилось семь лет, ее любимый брат Филипп уехал. Она плакала и скучала по нему, но он все равно уехал, желая как можно скорее скрыться от опеки деда. К этому времени ему уже исполнилось восемнадцать лет.
После его отъезда Кристиана осталась одна со своей няней и учителем — братом Джозефом, который приезжал по горной дороге один раз в неделю, чтобы давать ей уроки музыки.
Сначала он приезжал неохотно, недовольный тем, что пришлось изменить свою тихую, посвященную богу жизнь. Учитель недоверчиво смотрел на нетерпеливую нервную двенадцатилетнюю девочку, которую ему предстояло обучать музыке.
Она, в свою очередь, тоже отнеслась с подозрением к молодому человеку с тонзурой[5] на голове. Ее волновал вопрос, будет ли он также потакать всем ее прихотям, как няня и остальные слуги во дворце?
Затем Кристиана взяла в руки свою скрипку. Она держала ее так нежно, как держат любимого ребенка. Это понравилось учителю. И еще он несколько смягчился, когда увидел инструмент: сверкающее розовое дерево, прекрасная полировка, симметричный изящный изгиб талии скрипки, колышки из серебра и слоновой кости.
— Эта скрипка из Италии, вам известно это? — тихо спросил священник.
То почтение и благословение, с которым сказал это брат Джозеф, напомнило Кристиане атмосферу церкви. Ей понравилось, как он нежно прикоснулся к инструменту, как будто он знал, как сильно она любила свою скрипку.
— Мне прислал ее мой брат Филипп из Парижа в коробке с лентами, — сообщила она ему.
Было больно слышать чувство одиночества, звучавшее в ее голосе, хотя сама она еще не осознавала этого.
— Филипп вернется на Рождество, — добавила она, — как вы думаете, смогу я к этому времени сыграть что-нибудь для него?
— Ну это зависит только от вас самой. Если вы будете хорошо трудиться, то сумеете. Но это не так легко.
— Я знаю, — грустно сказала девочка, — я уже пыталась, но звуки были похожи на те, что издают дерущиеся кошки.
Брат Джозеф добродушно засмеялся.
— Так не должно быть. Тем более, что у вас такой замечательный инструмент. Филипп рассказывал вам об этой скрипке? — Она с сомнением покачала головой, и учитель продолжал. — Это прекрасная скрипка. Она была сделана в Италии в семье Гуарнери. Их скрипками восхищается весь мир. Каждый их инструмент имеет свой особый голос, не похожий на звучание других инструментов. У каждой скрипки свой особый звук, особое звучание, как голос у человека — у каждого свой. Должно быть ваш брат очень любит вас, если прислал вам такой подарок.
— Из Парижа, — мягко добавила Кристиана.
— Из Парижа, — согласился монах с доброй улыбкой.
Он склонился над скрипкой и нежно дотронулся до нее пальцами.
— Можно? — спросил он.
Кристиане понравилось, что он попросил разрешения, и она согласно кивнула. Она смотрела молча, боясь что-нибудь пропустить. Молодой человек удобно приложил скрипку к изгибу плеча и нежно дотронулся смычком до струн.
— Смотрите внимательно. Надо делать вот так. Вы протягиваете смычок по струнам, а не бьете им. Вот так…
Голос скрипки нежно зазвучал в огромной пустоте зала. Волшебные звуки, чистые и нежные, прекрасные райские звуки, поднимались вверх по темным каменным стенам, золотые звуки кружились в танце под деревянными сводами потолка.
Когда монах прекратил играть, он увидел, что девочка сидит неподвижно. Глаза на четко очерченном личике сверкали как огоньки, руки малышка сжимала на коленях.
— Она звучит как живой голос, — наконец сказала она, — как будто ангелы говорят.
Она сказала это так искренне, что брат Джозеф решил простить ей маленькое богохульство.
— Вы будете прилежно трудиться? — спросил он, и она кивнула. Ее личико казалось совсем белым в обрамлении невероятно черных кудрей, а в широко распахнутых глазах светилась такая решительность и одержимость! Это доставило брату Джозефу удовольствие. Ему очень захотелось научить игре на скрипке этого одинокого странного ребенка.
Когда брат Джозеф ушел в этот день от Кристианы, она знала уже три ноты и даже рассердилась на него, что урок закончился так быстро. Ее глаза наполнились злыми слезами, подбородок сердито затрясся, но брат Джозеф — не няня, и гнев Кристианы не подействовал на него.
— Если ты будешь кричать и топать на меня ногой, — спокойно сказал он, — я просто больше не приду сюда.
Кристиана тут же остановилась, придя в ужас от этих слов.
— Pardon, Frere — робко сказала она, — Excuser moi.[6]
Брат Джозеф улыбнулся доброй прощающей улыбкой, глядя на этого избалованного ребенка, и был награжден за это улыбкой, которая сразу преобразила это странное отчужденное хитроватое лицо. Из нее вырастет красавица, это стало совершенно ясно Джозефу.
— Pardonner, -тихо ответил он, — вы прощены.
Когда он снова пришел на урок к Кристиане через неделю, она уже овладела этими тремя нотами и самостоятельно выучила еще четыре.
Когда красавец-брат приехал навестить Кристиану, он привез ей новые подарки. Но она равнодушно отнеслась к замечательной кукле в стиле Помпадур, модным веерам и красивым платьям. К его большому удивлению, она бросилась за своей маленькой скрипкой, которую он выиграл в карты и послал ей, почти не придав этому значения.
Кристиана встала в центре зала старинного замка, который, казалось, никогда не покидали сквозняки, несмотря на постоянно горящий камин, приложила к плечу инструмент, прижала его подбородком и сыграла прекрасную маленькую пьесу Моцарта.
— О чем ты думаешь? — настойчиво спрашивал Артуа. Его рот был наполнен клубникой и миндальными пирожными.
— Будем ли мы с тобой играть или есть, или ты так и будешь весь день стоять и смотреть в пространство?
— Боже мой, ты слишком груб, — спокойно ответила Кристиана, — лучше бы я пошла к мадам Альфор.
— О, мадам Альфор, — заметил Артуа, — одна из тех женщин, которые считают себя ужасно умными, не являясь таковыми на самом деле.
Кристиана пропустила это замечание мимо ушей, подошла и встала за спиной Артуа, читая ноты поверх его плеча.
— Давай играть, — приказала она. Артуа легко коснулся пальцами клавиш.
— Прекрасно. Но будь внимательна. В прошлый раз, когда мы играли Торелли, ты испортила пьесу.
Кристиана высокомерно нахмурилась, но, заметив, что Артуа шутит, она весело рассмеялась.
Мягкий насыщенный звук скрипки вторил сверкающему причудливому звуку клавикордов, музыка заливала наполненную солнечным светом комнату. Кристиана чувствовала себя счастливой и довольной.
Она познакомилась с Артуа через несколько дней после своего прибытия в Версаль, и они сразу же стали друзьями. Вместе посещали званые вечера и оперы, вместе проводили вечера за карточной игрой. Уже прошло около года после их знакомства, но они постоянно были вместе, насколько это было возможно.
Его веселил ее острый язычок. Она высмеивала его высокомерие, а он сочувственно насмехался над ее счетами. Он любил рассказывать о путешествиях, и она была готова часами слушать с открытым ртом его рассказы.
Артуа познакомил ее с интересными людьми, давал оценку ее туалетам, посылал ей цветы и следил, чтобы она не пропускала званые приемы у нужных людей. Во многом благодаря Артуа Кристиану теперь считали одной из самых красивых женщин при дворе.
Как плохо, говорили все, что эта маленькая Сен Себастьян бедна. Ей будет довольно трудно составить себе хорошую партию. Забавно, что у ее деда была репутация развратного человека, а она кажется почти пуританкой.
Кристиане было все равно, что о ней говорят. Она не спешила замуж, пока брат оплачивал ее счета. Она жила в Версале, далеко от холодного и малолюдного Оверна, далеко от мрачного и сырого опустевшего замка Сен Себастьян. Все расточали ей комплименты и приглашали на званые приемы, а когда они вместе с Артуа ехали в открытом экипаже по улицам Парижа, люди показывали на них и говорили: «Это едет Кристиана Сен Себастьян, внучка маркиза».
Зависть и восхищение импонировали ей.
Во время всего своего одинокого детства она мечтала, чтобы ею восхищались и искали с нею встреч. Ей страшно не хватало внимания, а сейчас у нее его было предостаточно. Правда, плохо, что иногда это внимание выражается в зависти и сплетнях. Но какое ей дело до того, кто и что о ней думает?
Она была Кристианой Сен Себастьян, влиятельнейшей красавицей Версаля, одного из самых величайших дворов Европы. И ничего на свете лучше этого не было. Фактически, ей нужно было только найти богатого мужа, который оплачивал бы ей ее богатые туалеты.
— Ты не хочешь сегодня вечером поиграть в карты? — праздно спросил Артуа.
Вчера вечером во время карточной игры она выпила слишком много шампанского, очень поздно легла спать, и сегодня у нее сильно болела голова. Она быстро взбежала по широкой мраморной лестнице, ведущей в спальню королевы.
Стражники, одетые в белые парики, слегка поклонились, открывая ей двери. Стараясь не привлекать к себе внимание, она прошла сквозь толпу титулованных женщин, наполнявших спальню королевы. Кристиана пробиралась через волны широких кринолинов из тафты, вуали и шелка.
Считалось большой честью присутствовать на утреннем туалете Марии Антуанетты и наблюдать, как она выбирает веера, драгоценности и туфли, которые выставлялись перед ней так же торжественно, как святые реликвии в церкви во время великих праздников.
Первые леди великосветского Версаля стояли в этом золоченом розовом великолепии спальни в строгом и ревниво соблюдаемом порядке согласно их рангу. Они быстро взглянули на появившуюся Кристиану, и она почувствовала неодобрение в их глазах.
Кристиана опаздывала более чем на час и надеялась незаметно занять свое место перед мадам Альфор, но позади маркизы Пьерфит. На ее счастье, лицо королевы было закрыто большим бумажным конусом, так как парикмахер наносил в это время на королевскую прическу большое количество тонкой золотисто-белой пудры. Казалось, что она не заметила, как Кристиана украдкой пробиралась на свое место.
— Эти маленькие сельчанки, — пробормотала тихо маркиза Пьерфит своей соседке, — появляются при дворе, чтобы приобрести великосветский лоск, но не имеют ни малейшего представления о том, как себя вести. C'est vulgaire.[1]
Кристиана, у которой в это утро было далеко не лучшее настроение, хмуро посмотрела на белые страусиные перья, которые украшали белый парик маркизы.
Вот это уж действительно вульгарно! Эти страусиные перья! Сен Себастьяны принадлежали к великосветской знати со времен Шарлеманя, а маркиза была просто никто, но с деньгами.
Щеки Кристианы горели. Ей хотелось сказать маркизе все, что она о ней думает, но она не хотела привлекать к себе внимание. Королева требовала от своей свиты прежде всего пунктуальности.
Парикмахер опустил ширмочки, которые он использовал, когда наносил пудру на парик королевы. Его помощник убрал бумажный конус, который прикрывал лицо королевы, и две самые любимые фрейлины бросились к ней, чтобы убрать простыню, защищавшую ее платье.
Мария Антуанетта обвела комнату глазами с тяжелыми веками и остановила взгляд на Кристиане. Королева ничего не сказала, просто холодно, свысока посмотрела на нее, но этого было достаточно. Кристиана опаздывала не в первый раз, и королева выразила ей свое неудовольствие.
И теперь в течение какого-то времени Кристиана будет официально не в фаворе. Конечно, ничего ужасного в этом не было, но это означало, что она получит меньше приглашений на желанные частные обеды, на веселые представления в маленьком королевском театре или на пикники в Пэти Амо, в маленькой крестьянской деревне, которую королева построила для себя.
Стоящая рядом с королевой Габриэль де Ламбель бросила на Кристиану быстрый сочувствующий взгляд. Это немного подбодрило Кристиану.
Она еле сдержала улыбку, когда Габриэль, чуть поморщившись, дотронулась до своей золотистой головки, дав понять Кристиане, что у нее тоже болит голова от вчерашних излишеств.
Все дамы, находящиеся в спальне, склонились в реверансе, когда королева поднялась с кресла. Голова у Кристианы мучительно заболела, когда она склонилась в поклоне. Звук закрывшейся за королевой и сопровождающими ее лицами двери был необычно громким. Дамы, оставшиеся в спальне, шумно защебетали, как стайка птиц перед дождем.
Кристиана подняла голову и увидела, что маркиза Пьерфит улыбается ей с притворной симпатией.
— Очень нехорошо, мадмуазель. Кажется вам сегодня не повезло. Вероятно вчера вы вернулись домой слишком поздно. Я все прекрасно понимаю. Ведь ваш дед, когда он был при дворе, тоже увлекался ночными развлечениями.
Разговоры вокруг них стихли, и какое-то мгновение Кристиана не нашлась, что ответить. При дворе все знали о ее деде. Нет, не только при дворе. Все в Париже знали о нем. Он был знаменит своими попойками, легкомысленными связями, развращенностью и «театральными представлениями», которые он устраивал в своих аппартаментах. Обо всем этом и сейчас ходило много сплетен. Его называли — маркиз Дьявол.
Маркиза улыбалась, довольная тем, что ее удар попал в точку. Она не любила маленькую Сен Себастьян с ее большими голубыми глазами, прекрасными черными локонами и высокомерным поведением. Что ж, всем было известно, что их семья была бедна, что они были почти нищие! Единственной целью ее появления при дворе было поймать мужа с деньгами. Это было всем известно. И пока ей это не удавалось, несмотря на ее прекрасные локоны и соблазнительную стройную фигурку, с удовольствием отметила маркиза.
Кристиана гордо вскинула голову, голубые страусиные перья прически мягко коснулись ее скул, она высокомерно улыбнулась.
— Я не унаследовала пороки моего дедушки, мадам, — холодно ответила она, повернувшись к ней спиной, перебросив свои густые черные локоны через плечо.
Кристиана знала, что именно ее высокомерие больше всего раздражало маркизу.
— Я полагаю, что вчера вечером вы снова пили кофе с Артуа, — добавила маркиза. — Вы понапрасну теряете время, моя девочка. Артуа совершенно безразличен даже к вашим прелестям. Вы достаточно умны, чтобы понять, не так ли? Он любит мужчин.
Кристиана замерла и, остановившись, взглянула через плечо на маркизу, которая смотрела на нее со злорадной усмешкой.
По комнате пронесся шепот при виде холодного взгляда голубых глаз Кристианы и надменно приподнятых красивых черных бровей.
Но прежде чем заговорить, она сделала небольшую паузу, чтобы привлечь к себе всеобщее внимание.
— А откуда вам это известно, мадам? Может быть… от вашего мужа?
То, о чем только шептались, теперь было сказано вслух. Маркиза побелела от гнева. На фоне ее бледного лица резко проступили румяна, отчего оно стало казаться неестественным.
Кристиана же ослепительно улыбнулась, показав маркизе свои ямочки на щеках и легкой походкой удалилась из комнаты, довольная своей победой.
— Маркиза была права, — недовольно сказала Кристиана, удобно усаживаясь в свое любимое кресло-качалку, чтобы посмотреть сегодняшнюю почту. — Сегодня у меня не самый удачный день.
Первое письмо оказалось счетом от ее парикмахера, требовавшего оплаты в течение недели. Этот счет действительно необходимо было оплатить в первую очередь, особенно учитывая темперамент такого парикмахера, каким был Антуан.
Следующим было пренеприятное письмо от ее портнихи. Она требовала, чтобы все счета были оплачены немедленно и полностью, иначе кредит ей больше не будет предоставляться.
Но самым ужасным было то, что у нее не было денег, совершенно ничего не осталось. Кристиана уже давно потратила ту небольшую сумму, которую ей прислал брат Филипп. ОН отказывался понимать, как дорого стоит жизнь при дворе. Очень трудно найти себе хорошего мужа, если не имеешь платьев, сшитых по последней моде.
Почему же так дьявольски трудно найти мужа? Если мужчины были красивы, то они были бедны также, как и она и также неприступно высокомерны. Если они были добры, то обычно настолько скучны или надоедливы, что чуть ли не доводили ее до слез. Если они были богаты, то были толстыми и жались из-за каждого су[2].
— Как же я оплачу счета, если я не нашла себе мужа? — вскричала Кристиана, отшвырнув ногой разбросанные по полу счета.
Ее горничная Тэрэза, сидевшая на другом конце комнаты, бросила на нее недовольный взгляд. Она чинила одно из многочисленных платьев Кристианы, но свое мнение предусмотрительно держала при себе.
Некоторое время Кристиана ходила по золоченой голубой комнате, читая приглашения на балы, балеты, званые вечера, пикники, которые она сложила аккуратной стопочкой, а счета от мастера по изготовлению вееров, портних, от хозяев парфюмерных магазинов она разбросала, испытывая при этом лишь легкое угрызение совести.
К неудовольствию горничной она трижды меняла платье, пока наконец не остановилась на шелковом платье небесно-голубого цвета, украшенном по плечам бархатными фиалками чуть более темного голубого цвета. Юбка платья была очень широкой, на нее ушло не менее пятнадцати ярдов[3] ткани. Юбка была модно присобрана и задрапирована сзади. Газовая оборка из вуали обрамляла глубокий вырез на груди. Это было ее любимое летнее платье: голубой цвет очень шел к ее глазам. На ней были новые туфли из голубого атласа на небольших каблуках. Мысы туфель были украшены мелкими бриллиантами. Туфли были хорошо видны из-под слегка укороченного по новой моде платья, открывавшего щиколотки ног.
Не сумев решить, куда лучше пойти: в салон мадам Альфор или на чай к маркизе де Гиз (все сейчас сходили с ума по всему английскому), она направилась с визитом к своему другу Артуа, с которым ей всегда было весело и который, возможно, сумеет поднять ей настроение.
Артуа сидел за клавикордами, когда его слуга проводил к нему в комнату Кристиану. Через открытые окна струился солнечный свет. Он неторопливо пробегал вверх и вниз по клавишам своими красивыми тонкими пальцами. Его светло-каштановые волосы были собраны в небольшую косичку, а глаза, такие же светлые и яркие, как у Кристианы, озорно поблескивали. Он приветствовал ее ослепительной улыбкой.
— Отгадай, кто здесь был сейчас? — спросил он без всякого вступления.
Кристиана попробовала стоящий на подносе клубничный торт, корочка которого была с привкусом миндальной пастилы.
— Представления не имею, — ответила она наконец. — И кто же?
Артуа сдвинул брови, озорная усмешка светилась в его глазах.
— Твой будущий муж.
Кристиана почувствовала, как у нее поднимается настроение, усевшись на скамью рядом с Артуа, она стала перебирать клавиши клавикордов, испытывая удовольствие от прекрасных звуков.
— Который из них? — перспективы на будущее замужество Кристианы были предметом бесконечных шуток как одного, так и другого.
— Тот, который красив, — ответил Артуа, стараясь сохранить серьезное выражение лица. — Герцог де Пуату.
— О, Артуа! В самом деле! — воскликнула она с отвращением, и ее передернуло при мысли об этом старом тучном человеке. — Ты просто невыносим!
Артуа весело рассмеялся, увидев ее реакцию.
— Нет, ты все же подумай, — продолжал дразнить он. — Он богат. Богат, богат, богат. И ужасно неотразим, и выглядит возмужалым. Ты только представь себе…
— Нет, не хочу ничего себе представлять, — оборвала его Кристиана, перебросив за спину тщательно завитые черные локоны.
— Ты была бы герцогиней, — сказал Артуа с насмешливым почтением. — Только подумай: ты могла бы подавать королеве по утрам ее туфли. Или, может быть, один только туфель. Но может быть эта привилегия сохранится только для принцесс голубой королевской крови? А может быть ты сможешь подавать ей нижнюю юбку?
Кристиана не могла удержаться от смеха. Артуа считал смешными ритуалы и церемонии двора и не стеснялся говорить об этом.
— Затем, — продолжал Артуа, — ты могла бы возвращаться каждую ночь к своему любимому мужу, чтобы проводить с ним часы блаженства. Как ты думаешь, он еще может? Можешь ты себе это представить? Как ты думаешь, как Пуату выглядит в своем ночном халате? Или даже лучше… без своего халата?
Кристиану затрясло от смеха и ужаса.
— Артуа, ты ужасен. Прекрати, пока мне не стало плохо!
Артуа было весело, и он продолжал дразнить ее.
— Можешь ты себе его представить: весь возбужденный, его челюсти трясутся над тобой. О, дорогая. О боже мой, мне кажется, я…
— Прекрати, Артуа. Боже мой, чем я с тобой занимаюсь? О чем только я с тобой говорю?! Ты действительно ненормальный. В любом случае, герцог не интересуется мной, как возможной женой. Я слишком бедна для того.
Артуа улыбнулся, ямочки заиграли у него на щеках. Его пальцы забегали по клавишам клавикордов, исполняя веселую итальянскую мелодию.
— Ты слишком бедна для всех. Возможно, тебе лучше отказаться от мысли о замужестве и стать просто чьей-то любовницей. И тогда герцог Пуату…
— Прекрати, — угрожающе предупредила Кристиана, ударяя по нижним клавишам. Диссонирующие звуки заставили Артуа покориться. — И никогда не упоминай слово «любовница» снова. Я слишком долго сохраняла свою невинность, чтобы бросить ее к ногам старого толстяка или молодого толстяка, и вообще любого. Я найду себе мужа, богатого мужа. И очень скоро, — добавила она, вспомнив о счетах, которые получила сегодня и отшвырнула от себя.
— Давай поговорим о чем-нибудь другом, Артуа. Тебе нравится мое новое платье?
Артуа откинулся назад и критическим взглядом окинул ее шелковое голубое платье.
— Да, прекрасное платье. Просто очень красивое платье. Твои глаза кажутся еще голубее. Я вижу, что прическу сегодня тебе делал месье Антуан. Но что он там сверху соорудил?
Кристиана дотронулась до тщательно уложенных кудрей, высоко поднятых надо лбом.
— Сверху голубые птички. Как ты думаешь, что это такое? Месье потратил на них два часа.
Артуа наклонился ближе, чтобы лучше рассмотреть какие-то предметы из перьев, уложенные на темных блестящих кудрях.
— Хм. Сами волосы хороши, очень хорошо уложены. Но в отношении этих птичек я затрудняюсь что-либо сказать.
— Это неважно, — твердо сказала Кристиана. — Лично мне нравится.
— Может быть если бы не было ленты? Или пусть лента останется, но эти птички…
— Я уже сказала, что неважно, — воскликнула Кристиана. — В конце концов, это мои волосы.
— Но все же, это немножко глупо, — настаивал Артуа.
Она хмуро посмотрела на него, затем оба рассмеялись так, как смеются друзья.
— Давай попробуем вместе сыграть отрывок из Торелли, — предложил Артуа, и его пальцы пробежали по клавишам клавикордов.
— Ты, между прочим, забыла здесь свою скрипку.
— Я знаю, — ответила Кристиана, вставая и лениво потягиваясь.
Скрипка лежала на верху комода из розового дерева, именно там, где, она знала, скрипка и должна была лежать. Кристиана подтянула по мраморному полу небольшой стульчик для игры на лире и потянулась, чтобы достать инструмент. Ее каблуки наступили на подушку из голубой парчи.
— Ты порвешь сегодня всю драпировку у моей мебели, — заметил Артуа, хотя по тону было видно, что его это мало волнует.
Кристиана не обратила на его слова никакого внимания, открывая золоченые филигранные[4] замки футляра и доставая небольшую скрипку.
Эта скрипка принадлежала ей с двенадцати лет. Ее брат Филипп прислал эту скрипку из Парижа ко дню ее рождения в красивой коробке, перевязанной лентами.
Кристиана училась играть сначала самостоятельно, а потом с помощью репетитора из ближайшего аббатства.
Скрипка служила ей утешением во время ее одинокого и несчастливого детства. Она и ее брат Филипп воспитывались дедушкой, который оставил их в разрушающемся старом дворце недалеко от гор Оверн под присмотром нянек, учителей; в то время как он сам вел распутную жизнь при дворе. Время от времени маркиз Сен Себастьян вспоминал о своих осиротевших внуках и наносил короткий визит.
Когда Кристиане исполнилось семь лет, ее любимый брат Филипп уехал. Она плакала и скучала по нему, но он все равно уехал, желая как можно скорее скрыться от опеки деда. К этому времени ему уже исполнилось восемнадцать лет.
После его отъезда Кристиана осталась одна со своей няней и учителем — братом Джозефом, который приезжал по горной дороге один раз в неделю, чтобы давать ей уроки музыки.
Сначала он приезжал неохотно, недовольный тем, что пришлось изменить свою тихую, посвященную богу жизнь. Учитель недоверчиво смотрел на нетерпеливую нервную двенадцатилетнюю девочку, которую ему предстояло обучать музыке.
Она, в свою очередь, тоже отнеслась с подозрением к молодому человеку с тонзурой[5] на голове. Ее волновал вопрос, будет ли он также потакать всем ее прихотям, как няня и остальные слуги во дворце?
Затем Кристиана взяла в руки свою скрипку. Она держала ее так нежно, как держат любимого ребенка. Это понравилось учителю. И еще он несколько смягчился, когда увидел инструмент: сверкающее розовое дерево, прекрасная полировка, симметричный изящный изгиб талии скрипки, колышки из серебра и слоновой кости.
— Эта скрипка из Италии, вам известно это? — тихо спросил священник.
То почтение и благословение, с которым сказал это брат Джозеф, напомнило Кристиане атмосферу церкви. Ей понравилось, как он нежно прикоснулся к инструменту, как будто он знал, как сильно она любила свою скрипку.
— Мне прислал ее мой брат Филипп из Парижа в коробке с лентами, — сообщила она ему.
Было больно слышать чувство одиночества, звучавшее в ее голосе, хотя сама она еще не осознавала этого.
— Филипп вернется на Рождество, — добавила она, — как вы думаете, смогу я к этому времени сыграть что-нибудь для него?
— Ну это зависит только от вас самой. Если вы будете хорошо трудиться, то сумеете. Но это не так легко.
— Я знаю, — грустно сказала девочка, — я уже пыталась, но звуки были похожи на те, что издают дерущиеся кошки.
Брат Джозеф добродушно засмеялся.
— Так не должно быть. Тем более, что у вас такой замечательный инструмент. Филипп рассказывал вам об этой скрипке? — Она с сомнением покачала головой, и учитель продолжал. — Это прекрасная скрипка. Она была сделана в Италии в семье Гуарнери. Их скрипками восхищается весь мир. Каждый их инструмент имеет свой особый голос, не похожий на звучание других инструментов. У каждой скрипки свой особый звук, особое звучание, как голос у человека — у каждого свой. Должно быть ваш брат очень любит вас, если прислал вам такой подарок.
— Из Парижа, — мягко добавила Кристиана.
— Из Парижа, — согласился монах с доброй улыбкой.
Он склонился над скрипкой и нежно дотронулся до нее пальцами.
— Можно? — спросил он.
Кристиане понравилось, что он попросил разрешения, и она согласно кивнула. Она смотрела молча, боясь что-нибудь пропустить. Молодой человек удобно приложил скрипку к изгибу плеча и нежно дотронулся смычком до струн.
— Смотрите внимательно. Надо делать вот так. Вы протягиваете смычок по струнам, а не бьете им. Вот так…
Голос скрипки нежно зазвучал в огромной пустоте зала. Волшебные звуки, чистые и нежные, прекрасные райские звуки, поднимались вверх по темным каменным стенам, золотые звуки кружились в танце под деревянными сводами потолка.
Когда монах прекратил играть, он увидел, что девочка сидит неподвижно. Глаза на четко очерченном личике сверкали как огоньки, руки малышка сжимала на коленях.
— Она звучит как живой голос, — наконец сказала она, — как будто ангелы говорят.
Она сказала это так искренне, что брат Джозеф решил простить ей маленькое богохульство.
— Вы будете прилежно трудиться? — спросил он, и она кивнула. Ее личико казалось совсем белым в обрамлении невероятно черных кудрей, а в широко распахнутых глазах светилась такая решительность и одержимость! Это доставило брату Джозефу удовольствие. Ему очень захотелось научить игре на скрипке этого одинокого странного ребенка.
Когда брат Джозеф ушел в этот день от Кристианы, она знала уже три ноты и даже рассердилась на него, что урок закончился так быстро. Ее глаза наполнились злыми слезами, подбородок сердито затрясся, но брат Джозеф — не няня, и гнев Кристианы не подействовал на него.
— Если ты будешь кричать и топать на меня ногой, — спокойно сказал он, — я просто больше не приду сюда.
Кристиана тут же остановилась, придя в ужас от этих слов.
— Pardon, Frere — робко сказала она, — Excuser moi.[6]
Брат Джозеф улыбнулся доброй прощающей улыбкой, глядя на этого избалованного ребенка, и был награжден за это улыбкой, которая сразу преобразила это странное отчужденное хитроватое лицо. Из нее вырастет красавица, это стало совершенно ясно Джозефу.
— Pardonner, -тихо ответил он, — вы прощены.
Когда он снова пришел на урок к Кристиане через неделю, она уже овладела этими тремя нотами и самостоятельно выучила еще четыре.
Когда красавец-брат приехал навестить Кристиану, он привез ей новые подарки. Но она равнодушно отнеслась к замечательной кукле в стиле Помпадур, модным веерам и красивым платьям. К его большому удивлению, она бросилась за своей маленькой скрипкой, которую он выиграл в карты и послал ей, почти не придав этому значения.
Кристиана встала в центре зала старинного замка, который, казалось, никогда не покидали сквозняки, несмотря на постоянно горящий камин, приложила к плечу инструмент, прижала его подбородком и сыграла прекрасную маленькую пьесу Моцарта.
— О чем ты думаешь? — настойчиво спрашивал Артуа. Его рот был наполнен клубникой и миндальными пирожными.
— Будем ли мы с тобой играть или есть, или ты так и будешь весь день стоять и смотреть в пространство?
— Боже мой, ты слишком груб, — спокойно ответила Кристиана, — лучше бы я пошла к мадам Альфор.
— О, мадам Альфор, — заметил Артуа, — одна из тех женщин, которые считают себя ужасно умными, не являясь таковыми на самом деле.
Кристиана пропустила это замечание мимо ушей, подошла и встала за спиной Артуа, читая ноты поверх его плеча.
— Давай играть, — приказала она. Артуа легко коснулся пальцами клавиш.
— Прекрасно. Но будь внимательна. В прошлый раз, когда мы играли Торелли, ты испортила пьесу.
Кристиана высокомерно нахмурилась, но, заметив, что Артуа шутит, она весело рассмеялась.
Мягкий насыщенный звук скрипки вторил сверкающему причудливому звуку клавикордов, музыка заливала наполненную солнечным светом комнату. Кристиана чувствовала себя счастливой и довольной.
Она познакомилась с Артуа через несколько дней после своего прибытия в Версаль, и они сразу же стали друзьями. Вместе посещали званые вечера и оперы, вместе проводили вечера за карточной игрой. Уже прошло около года после их знакомства, но они постоянно были вместе, насколько это было возможно.
Его веселил ее острый язычок. Она высмеивала его высокомерие, а он сочувственно насмехался над ее счетами. Он любил рассказывать о путешествиях, и она была готова часами слушать с открытым ртом его рассказы.
Артуа познакомил ее с интересными людьми, давал оценку ее туалетам, посылал ей цветы и следил, чтобы она не пропускала званые приемы у нужных людей. Во многом благодаря Артуа Кристиану теперь считали одной из самых красивых женщин при дворе.
Как плохо, говорили все, что эта маленькая Сен Себастьян бедна. Ей будет довольно трудно составить себе хорошую партию. Забавно, что у ее деда была репутация развратного человека, а она кажется почти пуританкой.
Кристиане было все равно, что о ней говорят. Она не спешила замуж, пока брат оплачивал ее счета. Она жила в Версале, далеко от холодного и малолюдного Оверна, далеко от мрачного и сырого опустевшего замка Сен Себастьян. Все расточали ей комплименты и приглашали на званые приемы, а когда они вместе с Артуа ехали в открытом экипаже по улицам Парижа, люди показывали на них и говорили: «Это едет Кристиана Сен Себастьян, внучка маркиза».
Зависть и восхищение импонировали ей.
Во время всего своего одинокого детства она мечтала, чтобы ею восхищались и искали с нею встреч. Ей страшно не хватало внимания, а сейчас у нее его было предостаточно. Правда, плохо, что иногда это внимание выражается в зависти и сплетнях. Но какое ей дело до того, кто и что о ней думает?
Она была Кристианой Сен Себастьян, влиятельнейшей красавицей Версаля, одного из самых величайших дворов Европы. И ничего на свете лучше этого не было. Фактически, ей нужно было только найти богатого мужа, который оплачивал бы ей ее богатые туалеты.
— Ты не хочешь сегодня вечером поиграть в карты? — праздно спросил Артуа.