Страница:
«Потому что это, по всей видимости, должен быть Фемистокл! — чуть было не сорвалось с языка Эвбулида, но он тут же остановил себя: — Нет, это невозможно — ведь десять лет разница, а Фемистокл всегда выглядел моложе своих лет! Впрочем, если он пробыл пять или даже три года в рабстве…»
— Скажи, — обратился он к Домиции, — а он не рассказывал тебе о своих друзьях в Афинах? Ведь должны же были у него остаться там знакомые или родственники!
— Только один близкий друг, — подумав, ответила девушка. — Афиней помог ему жениться на своей соседке, и я сильно ревновала его, когда он вспоминал об этом, потому что он всегда говорил о ней с такой теплотой…
— Имя! — перебивая ее, вскочил с места Эвбулид. — Как его настоящее имя?
— А разве я не сказала? Фемистокл…
— О боги!
— Так все-таки ты знал его!
— Мне ли не знать своего лучшего друга! — опускаясь на пол, засмеялся Эвбулид и, поражаясь такому странному стечению обстоятельств, покачал головой: — Скажу тебе больше: перед тобою никто иной, как тот самый его друг, о котором ты только что говорила!
— О, Минерва! Так ты — Эвталит?!
— Эвбулид, — поправил, смеясь, грек.
— Прости, но у вас, греков, такие трудные имена!
— Конечно, — горько усмехнулся Эвбулид. — Афиней куда проще!
— И тебя тоже изгнали из Афин?
— Нет, я сам…
Эвбулид снова набросился на мясо с сочными листьями папоротника. Давясь, стал рассказывать, как он уважал и любил Фемистокла, как часто вспоминал о нем в последнее время.
— Подожди меня, я сейчас! — в конце концов, не выдержала Домиция и, всхлипывая, выбежала из эргастула.
Пошатываясь от слабости, Эвбулид прошел за ней следом, вышел в незакрытый дверной проем, всей грудью вдохнул свежий воздух сада и прислонился спиной к деревянным доскам своей тюрьмы.
Так он стоял, глядя на высокие звезды, от которых теперь его не отделяло ничто, кроме колышащихся ветвей деревьев, пока снова не послышались торопливые шаги Домиции.
— Ты с ума сошел! — ужаснулась римлянка, видя пленника на свободе. — Вдруг тебя кто-нибудь увидит!
— А тебя? — слабо улыбнулся ей в ответ Эвбулид.
Домиция помогла ему войти в эргастул и принялась деловито складывать на пол принесенные миски.
— Вот сыр, мед, мясо с лепешкой, настой из трав, — перечислила она и приказала: — Рассказывай еще!
— Хорошо! — улыбнулся Эвбулид. — Но сначала скажи, который сегодня день?
— Майские иды[97], — ответила Домиция. — По-вашему: первый день Таргелиона.
И на следующую ночь, и в течение еще нескольких ночей, заменяя пустые миски на новые, наполненные мясом, фруктами, рыбой, овощами, приходила в эргастул Домиция.
Эвбулид заметно окреп, повеселел, мысли о скорой смерти оставили его.
Смеясь, он рассказывал Домиции о проделках эфебов, зачинщиком которых частенько оказывался неистощимый на веселые выдумки Фемистокл.
Римлянка слушала, как юноши проигрывали в кости последний хитон, отправляясь домой в одежде Амура, как заставляли почтенных афинян изображать из себя петухов, добиваясь, чтобы они кукарекали и махали руками, словно крыльями. Ужасалась. Потом сама рассказывала, как тяжело жилось другу Эвбулида в Сицилии.
Эвбулид вздыхал, жалел Фемистокла и, как только мог, успокаивал Домицию.
На одиннадцатый день шаги послышались задолго до заката. Эвбулид обрадованно рванулся к двери, но тут же остановился.
Судя по звукам, шли два человека. И делали они это, совершенно не таясь.
— Еще не завонял! — сказал грубый мужской голос, и другой, хриплый, равнодушно заметил:
— Тем лучше. Все приятнее будет тащить его. Открывай!
Дверь пронзительно заскрипела, и Эвбулид зажмурился от ударившего в глаза яркого света.
— Смотри! Живой… — раздался с порога удивленный голос.
— Что же теперь нам делать?
— Может, крюком по голове? А то что скажем Филагру?
— Что теперь он может посылать на работы еще одного раба! — усмехнулся Эвбулид, подслеповато глядя на двух малоазийцев — могильщиков с длинными крючьями в руках, которыми они обычно оттаскивали тела умерших рабов на свалку за имением.
— Смотри — он еще и разговаривает! — воскликнул долговязый раб с тупым лицом.
— И улыбается… — подтвердил его коренастый напарник.
— Но человек не может жить целый месяц без воды!
— И без пищи!..
— Не иначе, как тут замешаны злые боги! — попятился долговязый.
— Скорее к Филагру. Пусть сам с ним разбирается…
Дверь эргастула захлопнулась.
— Эй, вы, куда?! — бросаясь к ней, закричал Эвбулид. — Вы что, жалкие трусы, собираетесь предать своего товарища по несчастью?!
— Он еще и ругается! — донесся в ответ испуганный голос, и другой, срывающийся, заторопил: — Бежим…
Понимая, что Филагр, в отличие от забитых малоазийцев, сразу догадается, что пленник жив не благодаря добрым или злым духам, Эвбулид весь остаток дня не находил себе места. Насколько раньше ожидал он прихода Домиции, настолько слезно молил теперь богов предупредить ее об опасности и помешать ей прийти сегодня.
Но римлянка по своему обыкновению появилась на дорожке сразу же после заката. Услышав ее легкие шаги, приближающиеся к эргастулу, Эвбулид прижался губами к тонким щелям в двери и зашептал:
— Домиция! Уходи… не подходи, Домиция!
Но, должно быть, Домиция не услышала Эвбулида, она как ни в чем не бывало приближалась к двери. И тогда он, забыв про осторожность, громко крикнул:
— Домиция! Уходи!
Шаги смолкли. Эвбулид прислушался к тишине за дверью.
«Поняла!», — с облегчением подумал он и в ту же секунду услышал оглушительно громкий в чуткий ночной час голос Филагра:
— А ну, стой!
Дверь распахнулась. Эвбулид увидел управляющего в окружении трех дюжих надсмотрщиков и жавшихся друг к другу малоазийцев.
Надсмотрщики запалили факелы и осветили стройную фигурку римлянки. В руках Домиции были миски и кувшин.
— Значит, Домиция! — с удовлетворением заметил Филагр. — Я так и думал.
— Не тронь ее! — закричал Эвбулид, бросаясь к выходу, но дверь захлопнулась перед его лицом. — Она не виновата! — принялся колотить он толстые доски. — Слышишь, ты! Это я, я просил, умолял сжалиться надо мной… Она не хотела!
— Ты пойдешь у меня завтра на поле, коли уж выжил здесь! — усмехнулся Филагр. — И клянусь богами, я буду очень удивлен, если ты протянешь там хотя бы десятую часть того времени, что провел в эргастуле! А ты, — услышал Эвбулид, — скажи спасибо, что за этим делом застал тебя я, а не наш господин Эвдем. И вообще, твое счастье, что он выделяет тебя из остальных рабынь! И не пойму, что он в тебе нашел?..
За дверью послышались тяжелые шаги Филагра и звонкий шлепок, похожий на пощечину.
— Что-о? — взревел управляющий. — Ты ударила меня? Меня?!
— Не будешь в другой раз распускать руки! — бросила в ответ римлянка.
— Да я тебя за это… я, — задохнулся управляющий и крикнул надсмотрщикам: — А ну, хватайте эту недотрогу, делайте с ней все, что хотите!
— Только попробуйте! — голос римлянки зазвенел, как туго натянутая тетива. — Тот, кто дотронется до меня, испытает на себе весь гнев Эвдема!
— Да мужчины вы или нет?! — продолжал бесноваться управляющий. — А-а-а, трусы! Тогда я сам…
— Остановись, Филагр! — послышался голос одного из надсмотрщиков. — Ты слишком много выпил сегодня…
— Не больше, чем вчера! — огрызнулся Филагр. — А ну, пусти!
— Пожалуйста, — усмехнулся надсмотрщик. — Но, смотри, как бы сегодняшний кувшин вина не оказался для тебя последним.
— С Эвдемом шутки плохи… — глухо подтвердил кто-то. — Или тебе с Публием мало других рабынь?
— Ладно… — остывая, прохрипел Филагр. — В конце концов, моя жизнь мне дороже, мне еще до выкупа далеко… Пусть уходит! Но пусть знает, что коридоры и дорожки в имении нашего господина — узкие и мы с ней встретимся!
— Сосистрат! — вскричал Эвбулид, бросаясь к бывшему пленнику «Горгоны».
— Сосий… — уныло вздохнул раб, выволакивая на середину эргастула кандалы с цепями и свой немудреный кузнецкий инструмент. Несколькими ударами он скрепил оковы на ногах Эвбулида, проверил, не мешает ли цепь махать воображаемым серпом, и, разогнувшись, хлопнул по плечу грека:
— Ну, иди! Удачи тебе…
По густо заросшей тропинке малоазийцы, также звеня оковами, провели Эвбулида через лес, ручей, из которого он когда-то черпал воду для бездонного пифоса, миновали зазеленевший пруд, откуда он носил полные кувшины для рабов, и, наконец, вышли на поля.
Насколько хватало взгляда у опьяневшего от простора и свежего воздуха грека, все пространство было усеяно густыми волнами спелого хлеба.
Всюду копошились загорелые люди в набедренных повязках. Коренастый раб подтолкнул Эвбулида в спину и приказал:
— Иди к той высокой скирде, найди старшего и передай ему, что господин управляющий велел поставить тебя на жатву.
Малоазийцы, переговариваясь вполголоса, привычно побрели к своему участку на поле.
Эвбулид направился к указанной скирде, но, не дойдя до нее и полсотни шагов, неожиданно услышал радостный крик:
— Эвбулид!
Успевший уже отвыкнуть от своего имени грек недоуменно завертел головой, не ослышался ли.
— Эвбулид! Живой!!! — со стороны скирды к нему ковылял высокий, плечистый раб.
— Лад? — не поверил своим глазам Эвбулид. Разглядев в приближающемся человеке сколота, он, путаясь в оковах, бросился к нему навстречу: — Лад!..
— Живой!..
Подбежав, сколот обнял Эвбулида, отстранился от него, словно застеснявшись этого порыва. Но, убедившись, что перед ним целый и невредимый грек, снова прижал его к своей груди. Зазвенел оковами.
— Эвбулид! А мне говорили, что ты умер от голода! Что тебя уже отволокли на свалку… Выходит, — радостно блеснул он глазами, — та рабыня, которую я принял за госпожу, успела помочь тебе?
— О, Лад! Это Домиция спасла меня от смерти! Если бы не она… — только и смог выговорить Эвбулид, впервые называя своего раба по имени и радуясь от мысли, что снова рядом с ним этот могучий, такой надежный человек.
— Значит, ее зовут Домиция? — с несвойственной ему мягкостью произнес Лад и, обняв грека за плечи, повел к высокому дереву.
— Постой! — сделал попытку высвободиться Эвбулид. — Я должен сначала доложить о своем приходе старшему по этому полю…
— Быстро же тебя приучили к порядку! — покачал головой сколот и, продолжая вести Эвбулида к спасительной тени, невозмутимо продолжил: — Дней десять назад надсмотрщик повел меня за серпами к Сосию на кузницу и по дороге сказал, что ты попал в эргастул и тебе там совсем худо. Ну все, думаю, пропал ты! Когда мы шли через сад назад, он убежал за чем-то в дом. Стою, жду его и вдруг вижу — идет по дорожке девушка. В жизни не видел такой красивой. Если бы не хитон — подумал бы, что это сама госпожа! Я и спросил, не знает ли она, что стало с человеком, который сидит в эргастуле. Сказал, что там находится мой друг, господин из Афин. «Афиней?» — закричала вдруг она, и, поверишь, как только услышала про тебя, так взволновалась, принялась расспрашивать, каков ты из себя, давно ли в рабстве, не был ли раньше в Сицилии. Я сказал, что свободные греки больны бывать где угодно и в Сицилии тоже. Сказал, что тебя продали сюда пираты, но тут появился надсмотрщик… Так, значит, ее зовут Домиция…
Эвбулид удивленно покосился на Лада. Тот перехватил его взгляд, смущенно кашлянул и, усадив грека в разлапистую тень дерева, с напускной строгостью приказал:
— Ну, давай докладывай о своем прибытии!
— Кому? — не понял Эвбулид.
— Мне — старшему рабу на этом поле. Помощнику самого надсмотрщика! — Лад шутливо распрямил плечи. — Или, по-твоему, я не гожусь для такой должности?
— Лад? Ты начальник здесь? — не поверил Эвбулид, счастливо глядя на сколота.
— А ты думал, я здесь зря время теряю? — усмехнулся сколот.
— Честно говоря, я думал, что ты давно уже сбежал!
— И правильно думал! — кивнул Лад. — Если бы не эти проклятые пято, что сделал Сосий, — показал он глазами на оковы. — Если бы не ты в твоем эргастуле… — покосился он на Эвбулида, — то я был бы уже на полпути к дому!
— Или еще дальше от него, — вздохнул Эвбулид. — Твоя родина слишком далека, чтоб до нее можно было добраться.
Лад бросил на него быстрый взгляд и, убедившись, что в словах грека нет и тени на давнюю иронию, развел руками:
— Я избил камнем все ноги и руки, но на этих пято не осталось даже зазубрины. Проклятый Сосий свое дело знает. Тогда я стал корчить из себя самого покорного и старательного раба, надеясь, что Филагр когда-нибудь меня сделает надсмотрщиком, а заодно и снимет пято! Клянусь, это получилось у меня неплохо. Он всегда ставил меня в пример остальным рабам. А после того, как я стреножил взбесившегося от жары быка, сделал старшим.
— Так, значит, ты скоро станешь надсмотрщиком — и мы сбежим? — обрадовался Эвбулид.
— Кто знает? — пожал плечами Лад. — Должностей надсмотрщиков на всех полях всего лишь две, а эти мерзавцы мрут куда реже, чем мы… Вот если бы ты, — он испытующе взглянул на грека, — пошел в подручные к Сосию и научился сбивать оковы, своровал кое-какой инструмент…
— Я? Сбивать? — удивился Эвбулид. Лад посмотрел на его обескураженное лицо и, махнув рукой, медленно встал.
— Ну что, отдохнул немного? — спросил он. — Тогда пошли.
У высокой скирды сколот вручил Эвбулиду серп и громко, чтобы слышал проходящий мимо надсмотрщик, предупредил грека:
— Срезай стебли вот здесь, наверху, у самого колоса, чтобы потом не утомлялись молотильщики и веяльщики!
Увидев, что надсмотрщик отошел в сторону, где засвистела его плеть, он подмигнул Эвбулиду:
— Вот так-то, брат, потерпи уж, иначе и тебе не сносить его плетей.
— Я постараюсь, — кивнул Эвбулид, обливаясь потом под палящими лучами солнца. — Только не понимаю, зачем так высоко срезать — ведь почти вся солома будет потеряна…
— Филагру главное хлеб, побольше да побыстрее! — мрачно ответил сколот и, взглянув на Эвбулида, подбадривающе улыбнулся. — Отец бы меня за такую работу дома высек!
Эвбулид взял в неумелые руки колос и взмахнул серпом.
— Осторожней! — предостерегающе воскликнул Лад. Но Эвбулид, не рассчитав своих действий, уже поранил руку.
— Ты что, — проворчал сколот, прикладывая к порезу лист подорожника, — никогда в жизни серпа в руках не держал?
— Нет… — честно признался Эвбулид.
— А мотыгу?
— Тоже…
— И что же мне с тобой делать? — задумался Лад и махнул рукой: — Ладно! Ты вот что — делай только вид, что работаешь, а в остальном положись на меня.
— Но, Лад, тебе и так несладко!..
— Ничего, Эвбулид! — подбадривающе заметил сколот. — У меня еще хватит сил, чтобы сбежать и прихватить с собой тебя и… Домицию!
— Домицию? — недоуменно переспросил Эвбулид.
Эвбулид хотел было уже рассказать Ладу о Фемистокле, но промолчал, увидев, как вновь помягчело лицо сколота при упоминании о девушке.
Орудуя серпом, он выбился из сил уже через полчаса.
— Как же вы тут работаете? — смахивая пот, простонал он.
— Так и работаем! — сгребая сразу пучок колосьев и ловко отхватывая их серпом, ответил Лад. — Люди мрут как мухи, Филагр звереет.
— То-то в доме почти не осталось рабов… — пробормотал Эвбулид.
— Да, — подтвердил сколот. — Сначала он присылал к нам привратников, садовников, но, когда они слегли, стал гнать сюда даже поваров!
— Что же, старик-привратник…
— Умер!
— Пуховая подушка ему в дорогу! — невольно вырвалось у Эвбулида. — А повар Сард? Его тоже сюда прислали? — живо поинтересовался он.
— Да, — отозвался Лад. — Он уже отмучился.
— Как? И он умер?! — вскричал грек.
— Его нашли в канаве с перерезанными серпом венами, — припоминая, ответил сколот.
— Вот как?.. А был уверен, что проживет больше меня. — Эвбулид вдруг вспомнил незадачливого Сарда, как делился он с ним в эргастуле своими жалкими крохами — бывший судья крупнейшего города Сардинии. — А Сир? Что-то я не вижу, чтобы он носил сюда воду! Он-то как?
— Воду теперь носит другой сириец, — отрезал Лад. — А прежнего забили у столба до смерти.
— За что?!
— Говорят, он какую-то ключницу утопил в пифосе! И охота ему было связываться с бабой!
— Эта баба повреднее сотни мужиков будет! — возразил Эвбулид, с жалостью думая о Сире и со злорадством о ключнице. — Через нее и все мои беды!
— Били? — на миг оторвался от работы Лад.
— И били, и мышью живой пытались накормить, и вообще! — махнул рукой Эвбулид.
— Да, досталось тебе, как я погляжу! — сочувственно проговорил сколот.
— Да уж было…
Как Эвбулид доработал до захода солнца, как Лад перенес его в небольшой сарайчик, где, вяло переговариваясь, готовились ко сну рабы, он не помнил. Очнулся оттого, что на лицо струйкой поливали воду.
Он принялся жадно ловить ее пересохшими губами, открыл глаза и увидел над собой сколота, державшего в руках самодельный ковшик, сделанный из большого листа лопуха.
— Прости, Эвбулид, — улыбался он, — чаша не мегарская, и даже не простая глиняная, зато цены ей нет на этом поле.
При упоминании о мегарской чаше Эвбулид мигом вспомнил купца из Пергама. Порывисто сел.
— Слушай, не надо нам твоей кузницы и того, чтобы мы дожидались, пока тебя сделают надсмотрщиком!
— У тебя что, есть иной план? — заинтересовался Лад.
— В Пергаме у меня есть знакомый! — заторопился Эвбулид. — Я уверен, он или выкупит нас, или, в крайнем случае, устроит в царские мастерские, откуда отпускают на свободу!
— Через десять лет? — усмехнулся Лад. — Мне это не подходит.
— А если тебя сделают надсмотрщиком через двадцать лет? — спросил грек. — Или ты думаешь, что эти пято к тому времени станут ветхими? Или у тебя прибавится сил, чтобы ты разогнул их?!
Сколот долго молчал. Потом спросил:
— А кто он, этот твой знакомый?
— Купец! — охотно ответил Эвбулид и замялся: — Правда, я не знаю, где он живет в Пергаме…
— Ну, это не беда! — заметил Лад. — Твои деньги я сохранил. Дадим их Филагру, когда он поедет отвозить продукты в Пергам. За несколько кувшинов вина, что мы купим на них, он из-под земли отыщет нам твоего купца! Назовешь только имя!
— Но я не знаю его имени… — пробормотал Эвбулид.
— Да, хорошие же у тебя знакомые! — покачал головой Лад. — Ну, хоть что-то ты о нем знаешь?
— Конечно! — припоминая купца на афинской сомате, его товары и разговор с ним, отозвался грек. — Он торгует мегарскими чашами, вазами в виде человеческих голов и лепит скульптуры, которые хвалит сам царь! Да, еще в его мастерской делают вазы с позолотой и колбы, где лекари хранят яды!
— По такому описанию Филагр за час отыщет нам твоего знакомого! — успокоил Эвбулида Лад и, удобно устраиваясь на полу, посоветовал: — Спи! Завтра чуть свет опять работать.
— О боги! — громко воскликнул Эвбулид. — Когда же закончится эта жатва?!
— Эх, Афиней! — ответил ему кто-то из проснувшихся рабов. — Кончится жатва — начнется пахота, потом надо сеять, опять пахать, а там и новая жатва подоспеет… И так вся наша жизнь, будь она трижды проклята!
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Он купил за бесценок дом почти в самом центре столицы Новосирийского царства, не такой роскошный, как дворец Ахея, но все же с множеством комнат, атрием и, как он мечтал, с фонтаном во дворе.
Каждый день к нему приходили высокопоставленные гости: то Серапион, то Клеон с братом, то другие члены Совета или сумевшие быстро и ловко разбогатеть бывшие рабы.
Изредка появлялся Евн, он возникал в доме всегда неожиданно — ласковый, веселый, но с быстрым, обжигающим взглядом.
Для того, чтобы угощать всех этих гостей, а также поддерживать чистоту в залах и комнатах, увешанных пурпурными коврами, уставленных золотой и серебряной посудой Тита, Прот купил несколько рабов из числа сицилийцев, которые так и не примкнули к движению Евна.
Так в доме появились Сарды, Фраки, Геты и один Герм — рослый германец с косматой черной бородой.
В первые дни, чувствуя себя неловко, когда эти люди кланялись перед ним и называли его господином, Прот не разрешал назначенному надсмотрщиком илирийцу Протодору, подаренному ему Серапионом, прикасаться к ним даже пальцем. Но после того как подававший во время пира вино Сард неосторожно опрокинул кувшин и несколько алых капель пролилось на белоснежный хитон гостившего у него Евна, перепуганный Прот вызвал надсмотрщика и приказал строго наказать раба.
С тех пор всем его слугам стало житься ничем не лучше, чем в доме своих бывших господ. Не было такого дня, чтобы плеть Протодора не свистела над спиной очередного несчастного у вкопанного в землю за домом столба.
Сам же Прот все больше и больше входил во вкус своей новой жизни. Он не стал менять данное отцом Луция имя на свое истинное — Дейок или более значительное, как это сделали несколько бывших рабов, а теперь преуспевающих господ, ставших из Сиров и Тавров Каллистами, Асинкритами, Викторинами[98].
Имя Прот — то есть, первый, главный, — вполне его устраивало, и он надеялся, что оно приведет его в Совет, а там, как знать, может, и на одну из самых почетных должностей, окружающих царя. Ведь, если уж на то пошло, думал он, то и самого Евна-то забитые сирийцы избрали не столько благодаря его магическим трюкам, сколько из-за его имени, веря, что оно является залогом их непобедимости и счастливой жизни.
И все-таки Прот скучал. Днем он обходил лавки со своими товарами и вместе с нанятыми торговцами подсчитывал прибыль, вечерами пировал с кем-нибудь из Совета под музыку и танцы молодых эллинок, а по ночам просыпался и долго смотрел невидящими глазами в темноту, потому что ему снился Пергам и старые, возможно уже умершие, родители. Тогда весь этот дом, ковры и вазы казались ему золотой клеткой, которой его окружил Евн.
Выход был, и о нем напоминал Фемистокл во время своих редких встреч с Протом.
Эллин убежденно говорил, что Проту нужно немедленно расстаться со своим богатством, отдать его Евну, и тот незамедлительно сдержит свое слово, даст ему римскую трирему, которая в считанные недели доставит его в Пергам.
— Ты должен предупредить свой народ, своего базилевса о грозящей опасности! — твердил Фемистокл, но был уже день, свет которого и ожидание новой попойки заглушали ночные мысли Прота, и он каждый раз повторял надоедливому эллину:
— Ты просто завидуешь мне, моему богатству! Что я буду делать в Пергаме таким нищим, как ты? Или ты предлагаешь мне, чтобы я через месяц-другой продал там себя за долги в рабство и стал таким же, как мои Сарды и Фраки?
— Я предлагаю тебе остаться человеком! — каждый раз заканчивал разговор Фемистокл. — Чтобы ты не стал в конце концов таким же мерзавцем, как твой бывший хозяин, выбросивший тебя на остров Эскулапа!
Шли дни, недели, месяцы, и опасения Фемистокла понемногу стали сбываться.
Прот, для которого не было других примеров в своей рабской жизни, кроме Луция, постепенно перенял многие его привычки и становился все более похожим на своего бывшего господина. Сначала робко, а потом все смелее он стал заниматься подлогами, лжесвидетельствами против своих конкурентов в продаже хлеба и вина, которых он закупил неслыханное количество. С рабами он говорил, цедя слова сквозь зубы и уже не стеснялся отвешивать тяжелые и звонкие оплеухи за самые малейшие провинности.
Совесть уже не мучила его по ночам. Он стал понемногу забывать о той опасности, которая грозила Пергаму.
Евн, Серапион и Клеон одобряли образ его жизни, и был лишь один человек, который еще напоминал ему о своем долге, — Фемистокл. Но Прот старательно избегал его, и когда, на исходе осени, тот вместе с Ахеем уехал в Мессану, проверять, как восстанавливаются ее полуразрушенные стены, казалось, и вовсе забыл о нем.
Дни по-прежнему текли в праздности и развлечениях, когда однажды по городу пронеслась весть: сменивший нерешительного Флакка новый консул Кальпурний Пизон неожиданным штурмом захватил Мессану и со всей консульской армией двинулся на Тавромений. Весь гарнизон Мессаны и Ахей погибли, оставшиеся в живых несколько тысяч человек были распяты на крестах.
Новость эту принес чудом уцелевший Фемистокл, который теперь стал самым желанным гостем во всех знатных домах столицы.
Не смог побороть в себе искушения, чтобы не пригласить его и не узнать всех подробностей взятия Мессаны, а главное, разузнать, так ли уж велика опасность, и перепуганный Прот…
— Скажи, — обратился он к Домиции, — а он не рассказывал тебе о своих друзьях в Афинах? Ведь должны же были у него остаться там знакомые или родственники!
— Только один близкий друг, — подумав, ответила девушка. — Афиней помог ему жениться на своей соседке, и я сильно ревновала его, когда он вспоминал об этом, потому что он всегда говорил о ней с такой теплотой…
— Имя! — перебивая ее, вскочил с места Эвбулид. — Как его настоящее имя?
— А разве я не сказала? Фемистокл…
— О боги!
— Так все-таки ты знал его!
— Мне ли не знать своего лучшего друга! — опускаясь на пол, засмеялся Эвбулид и, поражаясь такому странному стечению обстоятельств, покачал головой: — Скажу тебе больше: перед тобою никто иной, как тот самый его друг, о котором ты только что говорила!
— О, Минерва! Так ты — Эвталит?!
— Эвбулид, — поправил, смеясь, грек.
— Прости, но у вас, греков, такие трудные имена!
— Конечно, — горько усмехнулся Эвбулид. — Афиней куда проще!
— И тебя тоже изгнали из Афин?
— Нет, я сам…
Эвбулид снова набросился на мясо с сочными листьями папоротника. Давясь, стал рассказывать, как он уважал и любил Фемистокла, как часто вспоминал о нем в последнее время.
— Подожди меня, я сейчас! — в конце концов, не выдержала Домиция и, всхлипывая, выбежала из эргастула.
Пошатываясь от слабости, Эвбулид прошел за ней следом, вышел в незакрытый дверной проем, всей грудью вдохнул свежий воздух сада и прислонился спиной к деревянным доскам своей тюрьмы.
Так он стоял, глядя на высокие звезды, от которых теперь его не отделяло ничто, кроме колышащихся ветвей деревьев, пока снова не послышались торопливые шаги Домиции.
— Ты с ума сошел! — ужаснулась римлянка, видя пленника на свободе. — Вдруг тебя кто-нибудь увидит!
— А тебя? — слабо улыбнулся ей в ответ Эвбулид.
Домиция помогла ему войти в эргастул и принялась деловито складывать на пол принесенные миски.
— Вот сыр, мед, мясо с лепешкой, настой из трав, — перечислила она и приказала: — Рассказывай еще!
— Хорошо! — улыбнулся Эвбулид. — Но сначала скажи, который сегодня день?
— Майские иды[97], — ответила Домиция. — По-вашему: первый день Таргелиона.
И на следующую ночь, и в течение еще нескольких ночей, заменяя пустые миски на новые, наполненные мясом, фруктами, рыбой, овощами, приходила в эргастул Домиция.
Эвбулид заметно окреп, повеселел, мысли о скорой смерти оставили его.
Смеясь, он рассказывал Домиции о проделках эфебов, зачинщиком которых частенько оказывался неистощимый на веселые выдумки Фемистокл.
Римлянка слушала, как юноши проигрывали в кости последний хитон, отправляясь домой в одежде Амура, как заставляли почтенных афинян изображать из себя петухов, добиваясь, чтобы они кукарекали и махали руками, словно крыльями. Ужасалась. Потом сама рассказывала, как тяжело жилось другу Эвбулида в Сицилии.
Эвбулид вздыхал, жалел Фемистокла и, как только мог, успокаивал Домицию.
На одиннадцатый день шаги послышались задолго до заката. Эвбулид обрадованно рванулся к двери, но тут же остановился.
Судя по звукам, шли два человека. И делали они это, совершенно не таясь.
— Еще не завонял! — сказал грубый мужской голос, и другой, хриплый, равнодушно заметил:
— Тем лучше. Все приятнее будет тащить его. Открывай!
Дверь пронзительно заскрипела, и Эвбулид зажмурился от ударившего в глаза яркого света.
— Смотри! Живой… — раздался с порога удивленный голос.
— Что же теперь нам делать?
— Может, крюком по голове? А то что скажем Филагру?
— Что теперь он может посылать на работы еще одного раба! — усмехнулся Эвбулид, подслеповато глядя на двух малоазийцев — могильщиков с длинными крючьями в руках, которыми они обычно оттаскивали тела умерших рабов на свалку за имением.
— Смотри — он еще и разговаривает! — воскликнул долговязый раб с тупым лицом.
— И улыбается… — подтвердил его коренастый напарник.
— Но человек не может жить целый месяц без воды!
— И без пищи!..
— Не иначе, как тут замешаны злые боги! — попятился долговязый.
— Скорее к Филагру. Пусть сам с ним разбирается…
Дверь эргастула захлопнулась.
— Эй, вы, куда?! — бросаясь к ней, закричал Эвбулид. — Вы что, жалкие трусы, собираетесь предать своего товарища по несчастью?!
— Он еще и ругается! — донесся в ответ испуганный голос, и другой, срывающийся, заторопил: — Бежим…
Понимая, что Филагр, в отличие от забитых малоазийцев, сразу догадается, что пленник жив не благодаря добрым или злым духам, Эвбулид весь остаток дня не находил себе места. Насколько раньше ожидал он прихода Домиции, настолько слезно молил теперь богов предупредить ее об опасности и помешать ей прийти сегодня.
Но римлянка по своему обыкновению появилась на дорожке сразу же после заката. Услышав ее легкие шаги, приближающиеся к эргастулу, Эвбулид прижался губами к тонким щелям в двери и зашептал:
— Домиция! Уходи… не подходи, Домиция!
Но, должно быть, Домиция не услышала Эвбулида, она как ни в чем не бывало приближалась к двери. И тогда он, забыв про осторожность, громко крикнул:
— Домиция! Уходи!
Шаги смолкли. Эвбулид прислушался к тишине за дверью.
«Поняла!», — с облегчением подумал он и в ту же секунду услышал оглушительно громкий в чуткий ночной час голос Филагра:
— А ну, стой!
Дверь распахнулась. Эвбулид увидел управляющего в окружении трех дюжих надсмотрщиков и жавшихся друг к другу малоазийцев.
Надсмотрщики запалили факелы и осветили стройную фигурку римлянки. В руках Домиции были миски и кувшин.
— Значит, Домиция! — с удовлетворением заметил Филагр. — Я так и думал.
— Не тронь ее! — закричал Эвбулид, бросаясь к выходу, но дверь захлопнулась перед его лицом. — Она не виновата! — принялся колотить он толстые доски. — Слышишь, ты! Это я, я просил, умолял сжалиться надо мной… Она не хотела!
— Ты пойдешь у меня завтра на поле, коли уж выжил здесь! — усмехнулся Филагр. — И клянусь богами, я буду очень удивлен, если ты протянешь там хотя бы десятую часть того времени, что провел в эргастуле! А ты, — услышал Эвбулид, — скажи спасибо, что за этим делом застал тебя я, а не наш господин Эвдем. И вообще, твое счастье, что он выделяет тебя из остальных рабынь! И не пойму, что он в тебе нашел?..
За дверью послышались тяжелые шаги Филагра и звонкий шлепок, похожий на пощечину.
— Что-о? — взревел управляющий. — Ты ударила меня? Меня?!
— Не будешь в другой раз распускать руки! — бросила в ответ римлянка.
— Да я тебя за это… я, — задохнулся управляющий и крикнул надсмотрщикам: — А ну, хватайте эту недотрогу, делайте с ней все, что хотите!
— Только попробуйте! — голос римлянки зазвенел, как туго натянутая тетива. — Тот, кто дотронется до меня, испытает на себе весь гнев Эвдема!
— Да мужчины вы или нет?! — продолжал бесноваться управляющий. — А-а-а, трусы! Тогда я сам…
— Остановись, Филагр! — послышался голос одного из надсмотрщиков. — Ты слишком много выпил сегодня…
— Не больше, чем вчера! — огрызнулся Филагр. — А ну, пусти!
— Пожалуйста, — усмехнулся надсмотрщик. — Но, смотри, как бы сегодняшний кувшин вина не оказался для тебя последним.
— С Эвдемом шутки плохи… — глухо подтвердил кто-то. — Или тебе с Публием мало других рабынь?
— Ладно… — остывая, прохрипел Филагр. — В конце концов, моя жизнь мне дороже, мне еще до выкупа далеко… Пусть уходит! Но пусть знает, что коридоры и дорожки в имении нашего господина — узкие и мы с ней встретимся!
6. Встреча
Наутро в эргастул вошли уже знакомые Эвбулиду могильщики. На этот раз кроме крючьев в руках у них были остро заточенные серпы. Из-за их спин выглядывало удивительно знакомое лицо: редкие всклокоченные волосы и потухший взгляд.— Сосистрат! — вскричал Эвбулид, бросаясь к бывшему пленнику «Горгоны».
— Сосий… — уныло вздохнул раб, выволакивая на середину эргастула кандалы с цепями и свой немудреный кузнецкий инструмент. Несколькими ударами он скрепил оковы на ногах Эвбулида, проверил, не мешает ли цепь махать воображаемым серпом, и, разогнувшись, хлопнул по плечу грека:
— Ну, иди! Удачи тебе…
По густо заросшей тропинке малоазийцы, также звеня оковами, провели Эвбулида через лес, ручей, из которого он когда-то черпал воду для бездонного пифоса, миновали зазеленевший пруд, откуда он носил полные кувшины для рабов, и, наконец, вышли на поля.
Насколько хватало взгляда у опьяневшего от простора и свежего воздуха грека, все пространство было усеяно густыми волнами спелого хлеба.
Всюду копошились загорелые люди в набедренных повязках. Коренастый раб подтолкнул Эвбулида в спину и приказал:
— Иди к той высокой скирде, найди старшего и передай ему, что господин управляющий велел поставить тебя на жатву.
Малоазийцы, переговариваясь вполголоса, привычно побрели к своему участку на поле.
Эвбулид направился к указанной скирде, но, не дойдя до нее и полсотни шагов, неожиданно услышал радостный крик:
— Эвбулид!
Успевший уже отвыкнуть от своего имени грек недоуменно завертел головой, не ослышался ли.
— Эвбулид! Живой!!! — со стороны скирды к нему ковылял высокий, плечистый раб.
— Лад? — не поверил своим глазам Эвбулид. Разглядев в приближающемся человеке сколота, он, путаясь в оковах, бросился к нему навстречу: — Лад!..
— Живой!..
Подбежав, сколот обнял Эвбулида, отстранился от него, словно застеснявшись этого порыва. Но, убедившись, что перед ним целый и невредимый грек, снова прижал его к своей груди. Зазвенел оковами.
— Эвбулид! А мне говорили, что ты умер от голода! Что тебя уже отволокли на свалку… Выходит, — радостно блеснул он глазами, — та рабыня, которую я принял за госпожу, успела помочь тебе?
— О, Лад! Это Домиция спасла меня от смерти! Если бы не она… — только и смог выговорить Эвбулид, впервые называя своего раба по имени и радуясь от мысли, что снова рядом с ним этот могучий, такой надежный человек.
— Значит, ее зовут Домиция? — с несвойственной ему мягкостью произнес Лад и, обняв грека за плечи, повел к высокому дереву.
— Постой! — сделал попытку высвободиться Эвбулид. — Я должен сначала доложить о своем приходе старшему по этому полю…
— Быстро же тебя приучили к порядку! — покачал головой сколот и, продолжая вести Эвбулида к спасительной тени, невозмутимо продолжил: — Дней десять назад надсмотрщик повел меня за серпами к Сосию на кузницу и по дороге сказал, что ты попал в эргастул и тебе там совсем худо. Ну все, думаю, пропал ты! Когда мы шли через сад назад, он убежал за чем-то в дом. Стою, жду его и вдруг вижу — идет по дорожке девушка. В жизни не видел такой красивой. Если бы не хитон — подумал бы, что это сама госпожа! Я и спросил, не знает ли она, что стало с человеком, который сидит в эргастуле. Сказал, что там находится мой друг, господин из Афин. «Афиней?» — закричала вдруг она, и, поверишь, как только услышала про тебя, так взволновалась, принялась расспрашивать, каков ты из себя, давно ли в рабстве, не был ли раньше в Сицилии. Я сказал, что свободные греки больны бывать где угодно и в Сицилии тоже. Сказал, что тебя продали сюда пираты, но тут появился надсмотрщик… Так, значит, ее зовут Домиция…
Эвбулид удивленно покосился на Лада. Тот перехватил его взгляд, смущенно кашлянул и, усадив грека в разлапистую тень дерева, с напускной строгостью приказал:
— Ну, давай докладывай о своем прибытии!
— Кому? — не понял Эвбулид.
— Мне — старшему рабу на этом поле. Помощнику самого надсмотрщика! — Лад шутливо распрямил плечи. — Или, по-твоему, я не гожусь для такой должности?
— Лад? Ты начальник здесь? — не поверил Эвбулид, счастливо глядя на сколота.
— А ты думал, я здесь зря время теряю? — усмехнулся сколот.
— Честно говоря, я думал, что ты давно уже сбежал!
— И правильно думал! — кивнул Лад. — Если бы не эти проклятые пято, что сделал Сосий, — показал он глазами на оковы. — Если бы не ты в твоем эргастуле… — покосился он на Эвбулида, — то я был бы уже на полпути к дому!
— Или еще дальше от него, — вздохнул Эвбулид. — Твоя родина слишком далека, чтоб до нее можно было добраться.
Лад бросил на него быстрый взгляд и, убедившись, что в словах грека нет и тени на давнюю иронию, развел руками:
— Я избил камнем все ноги и руки, но на этих пято не осталось даже зазубрины. Проклятый Сосий свое дело знает. Тогда я стал корчить из себя самого покорного и старательного раба, надеясь, что Филагр когда-нибудь меня сделает надсмотрщиком, а заодно и снимет пято! Клянусь, это получилось у меня неплохо. Он всегда ставил меня в пример остальным рабам. А после того, как я стреножил взбесившегося от жары быка, сделал старшим.
— Так, значит, ты скоро станешь надсмотрщиком — и мы сбежим? — обрадовался Эвбулид.
— Кто знает? — пожал плечами Лад. — Должностей надсмотрщиков на всех полях всего лишь две, а эти мерзавцы мрут куда реже, чем мы… Вот если бы ты, — он испытующе взглянул на грека, — пошел в подручные к Сосию и научился сбивать оковы, своровал кое-какой инструмент…
— Я? Сбивать? — удивился Эвбулид. Лад посмотрел на его обескураженное лицо и, махнув рукой, медленно встал.
— Ну что, отдохнул немного? — спросил он. — Тогда пошли.
У высокой скирды сколот вручил Эвбулиду серп и громко, чтобы слышал проходящий мимо надсмотрщик, предупредил грека:
— Срезай стебли вот здесь, наверху, у самого колоса, чтобы потом не утомлялись молотильщики и веяльщики!
Увидев, что надсмотрщик отошел в сторону, где засвистела его плеть, он подмигнул Эвбулиду:
— Вот так-то, брат, потерпи уж, иначе и тебе не сносить его плетей.
— Я постараюсь, — кивнул Эвбулид, обливаясь потом под палящими лучами солнца. — Только не понимаю, зачем так высоко срезать — ведь почти вся солома будет потеряна…
— Филагру главное хлеб, побольше да побыстрее! — мрачно ответил сколот и, взглянув на Эвбулида, подбадривающе улыбнулся. — Отец бы меня за такую работу дома высек!
Эвбулид взял в неумелые руки колос и взмахнул серпом.
— Осторожней! — предостерегающе воскликнул Лад. Но Эвбулид, не рассчитав своих действий, уже поранил руку.
— Ты что, — проворчал сколот, прикладывая к порезу лист подорожника, — никогда в жизни серпа в руках не держал?
— Нет… — честно признался Эвбулид.
— А мотыгу?
— Тоже…
— И что же мне с тобой делать? — задумался Лад и махнул рукой: — Ладно! Ты вот что — делай только вид, что работаешь, а в остальном положись на меня.
— Но, Лад, тебе и так несладко!..
— Ничего, Эвбулид! — подбадривающе заметил сколот. — У меня еще хватит сил, чтобы сбежать и прихватить с собой тебя и… Домицию!
— Домицию? — недоуменно переспросил Эвбулид.
Эвбулид хотел было уже рассказать Ладу о Фемистокле, но промолчал, увидев, как вновь помягчело лицо сколота при упоминании о девушке.
Орудуя серпом, он выбился из сил уже через полчаса.
— Как же вы тут работаете? — смахивая пот, простонал он.
— Так и работаем! — сгребая сразу пучок колосьев и ловко отхватывая их серпом, ответил Лад. — Люди мрут как мухи, Филагр звереет.
— То-то в доме почти не осталось рабов… — пробормотал Эвбулид.
— Да, — подтвердил сколот. — Сначала он присылал к нам привратников, садовников, но, когда они слегли, стал гнать сюда даже поваров!
— Что же, старик-привратник…
— Умер!
— Пуховая подушка ему в дорогу! — невольно вырвалось у Эвбулида. — А повар Сард? Его тоже сюда прислали? — живо поинтересовался он.
— Да, — отозвался Лад. — Он уже отмучился.
— Как? И он умер?! — вскричал грек.
— Его нашли в канаве с перерезанными серпом венами, — припоминая, ответил сколот.
— Вот как?.. А был уверен, что проживет больше меня. — Эвбулид вдруг вспомнил незадачливого Сарда, как делился он с ним в эргастуле своими жалкими крохами — бывший судья крупнейшего города Сардинии. — А Сир? Что-то я не вижу, чтобы он носил сюда воду! Он-то как?
— Воду теперь носит другой сириец, — отрезал Лад. — А прежнего забили у столба до смерти.
— За что?!
— Говорят, он какую-то ключницу утопил в пифосе! И охота ему было связываться с бабой!
— Эта баба повреднее сотни мужиков будет! — возразил Эвбулид, с жалостью думая о Сире и со злорадством о ключнице. — Через нее и все мои беды!
— Били? — на миг оторвался от работы Лад.
— И били, и мышью живой пытались накормить, и вообще! — махнул рукой Эвбулид.
— Да, досталось тебе, как я погляжу! — сочувственно проговорил сколот.
— Да уж было…
Как Эвбулид доработал до захода солнца, как Лад перенес его в небольшой сарайчик, где, вяло переговариваясь, готовились ко сну рабы, он не помнил. Очнулся оттого, что на лицо струйкой поливали воду.
Он принялся жадно ловить ее пересохшими губами, открыл глаза и увидел над собой сколота, державшего в руках самодельный ковшик, сделанный из большого листа лопуха.
— Прости, Эвбулид, — улыбался он, — чаша не мегарская, и даже не простая глиняная, зато цены ей нет на этом поле.
При упоминании о мегарской чаше Эвбулид мигом вспомнил купца из Пергама. Порывисто сел.
— Слушай, не надо нам твоей кузницы и того, чтобы мы дожидались, пока тебя сделают надсмотрщиком!
— У тебя что, есть иной план? — заинтересовался Лад.
— В Пергаме у меня есть знакомый! — заторопился Эвбулид. — Я уверен, он или выкупит нас, или, в крайнем случае, устроит в царские мастерские, откуда отпускают на свободу!
— Через десять лет? — усмехнулся Лад. — Мне это не подходит.
— А если тебя сделают надсмотрщиком через двадцать лет? — спросил грек. — Или ты думаешь, что эти пято к тому времени станут ветхими? Или у тебя прибавится сил, чтобы ты разогнул их?!
Сколот долго молчал. Потом спросил:
— А кто он, этот твой знакомый?
— Купец! — охотно ответил Эвбулид и замялся: — Правда, я не знаю, где он живет в Пергаме…
— Ну, это не беда! — заметил Лад. — Твои деньги я сохранил. Дадим их Филагру, когда он поедет отвозить продукты в Пергам. За несколько кувшинов вина, что мы купим на них, он из-под земли отыщет нам твоего купца! Назовешь только имя!
— Но я не знаю его имени… — пробормотал Эвбулид.
— Да, хорошие же у тебя знакомые! — покачал головой Лад. — Ну, хоть что-то ты о нем знаешь?
— Конечно! — припоминая купца на афинской сомате, его товары и разговор с ним, отозвался грек. — Он торгует мегарскими чашами, вазами в виде человеческих голов и лепит скульптуры, которые хвалит сам царь! Да, еще в его мастерской делают вазы с позолотой и колбы, где лекари хранят яды!
— По такому описанию Филагр за час отыщет нам твоего знакомого! — успокоил Эвбулида Лад и, удобно устраиваясь на полу, посоветовал: — Спи! Завтра чуть свет опять работать.
— О боги! — громко воскликнул Эвбулид. — Когда же закончится эта жатва?!
— Эх, Афиней! — ответил ему кто-то из проснувшихся рабов. — Кончится жатва — начнется пахота, потом надо сеять, опять пахать, а там и новая жатва подоспеет… И так вся наша жизнь, будь она трижды проклята!
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
ГЛАВА ПЕРВАЯ
1. Золотая клетка
Прошло полгода с того времени, как Прот, поделив с Евном сокровища Тита Максима, стал одним из богатейших жителей Тавромения.Он купил за бесценок дом почти в самом центре столицы Новосирийского царства, не такой роскошный, как дворец Ахея, но все же с множеством комнат, атрием и, как он мечтал, с фонтаном во дворе.
Каждый день к нему приходили высокопоставленные гости: то Серапион, то Клеон с братом, то другие члены Совета или сумевшие быстро и ловко разбогатеть бывшие рабы.
Изредка появлялся Евн, он возникал в доме всегда неожиданно — ласковый, веселый, но с быстрым, обжигающим взглядом.
Для того, чтобы угощать всех этих гостей, а также поддерживать чистоту в залах и комнатах, увешанных пурпурными коврами, уставленных золотой и серебряной посудой Тита, Прот купил несколько рабов из числа сицилийцев, которые так и не примкнули к движению Евна.
Так в доме появились Сарды, Фраки, Геты и один Герм — рослый германец с косматой черной бородой.
В первые дни, чувствуя себя неловко, когда эти люди кланялись перед ним и называли его господином, Прот не разрешал назначенному надсмотрщиком илирийцу Протодору, подаренному ему Серапионом, прикасаться к ним даже пальцем. Но после того как подававший во время пира вино Сард неосторожно опрокинул кувшин и несколько алых капель пролилось на белоснежный хитон гостившего у него Евна, перепуганный Прот вызвал надсмотрщика и приказал строго наказать раба.
С тех пор всем его слугам стало житься ничем не лучше, чем в доме своих бывших господ. Не было такого дня, чтобы плеть Протодора не свистела над спиной очередного несчастного у вкопанного в землю за домом столба.
Сам же Прот все больше и больше входил во вкус своей новой жизни. Он не стал менять данное отцом Луция имя на свое истинное — Дейок или более значительное, как это сделали несколько бывших рабов, а теперь преуспевающих господ, ставших из Сиров и Тавров Каллистами, Асинкритами, Викторинами[98].
Имя Прот — то есть, первый, главный, — вполне его устраивало, и он надеялся, что оно приведет его в Совет, а там, как знать, может, и на одну из самых почетных должностей, окружающих царя. Ведь, если уж на то пошло, думал он, то и самого Евна-то забитые сирийцы избрали не столько благодаря его магическим трюкам, сколько из-за его имени, веря, что оно является залогом их непобедимости и счастливой жизни.
И все-таки Прот скучал. Днем он обходил лавки со своими товарами и вместе с нанятыми торговцами подсчитывал прибыль, вечерами пировал с кем-нибудь из Совета под музыку и танцы молодых эллинок, а по ночам просыпался и долго смотрел невидящими глазами в темноту, потому что ему снился Пергам и старые, возможно уже умершие, родители. Тогда весь этот дом, ковры и вазы казались ему золотой клеткой, которой его окружил Евн.
Выход был, и о нем напоминал Фемистокл во время своих редких встреч с Протом.
Эллин убежденно говорил, что Проту нужно немедленно расстаться со своим богатством, отдать его Евну, и тот незамедлительно сдержит свое слово, даст ему римскую трирему, которая в считанные недели доставит его в Пергам.
— Ты должен предупредить свой народ, своего базилевса о грозящей опасности! — твердил Фемистокл, но был уже день, свет которого и ожидание новой попойки заглушали ночные мысли Прота, и он каждый раз повторял надоедливому эллину:
— Ты просто завидуешь мне, моему богатству! Что я буду делать в Пергаме таким нищим, как ты? Или ты предлагаешь мне, чтобы я через месяц-другой продал там себя за долги в рабство и стал таким же, как мои Сарды и Фраки?
— Я предлагаю тебе остаться человеком! — каждый раз заканчивал разговор Фемистокл. — Чтобы ты не стал в конце концов таким же мерзавцем, как твой бывший хозяин, выбросивший тебя на остров Эскулапа!
Шли дни, недели, месяцы, и опасения Фемистокла понемногу стали сбываться.
Прот, для которого не было других примеров в своей рабской жизни, кроме Луция, постепенно перенял многие его привычки и становился все более похожим на своего бывшего господина. Сначала робко, а потом все смелее он стал заниматься подлогами, лжесвидетельствами против своих конкурентов в продаже хлеба и вина, которых он закупил неслыханное количество. С рабами он говорил, цедя слова сквозь зубы и уже не стеснялся отвешивать тяжелые и звонкие оплеухи за самые малейшие провинности.
Совесть уже не мучила его по ночам. Он стал понемногу забывать о той опасности, которая грозила Пергаму.
Евн, Серапион и Клеон одобряли образ его жизни, и был лишь один человек, который еще напоминал ему о своем долге, — Фемистокл. Но Прот старательно избегал его, и когда, на исходе осени, тот вместе с Ахеем уехал в Мессану, проверять, как восстанавливаются ее полуразрушенные стены, казалось, и вовсе забыл о нем.
Дни по-прежнему текли в праздности и развлечениях, когда однажды по городу пронеслась весть: сменивший нерешительного Флакка новый консул Кальпурний Пизон неожиданным штурмом захватил Мессану и со всей консульской армией двинулся на Тавромений. Весь гарнизон Мессаны и Ахей погибли, оставшиеся в живых несколько тысяч человек были распяты на крестах.
Новость эту принес чудом уцелевший Фемистокл, который теперь стал самым желанным гостем во всех знатных домах столицы.
Не смог побороть в себе искушения, чтобы не пригласить его и не узнать всех подробностей взятия Мессаны, а главное, разузнать, так ли уж велика опасность, и перепуганный Прот…