Страница:
— Вот дает! Словно по писаному читает… — восхищенно прошептал Демарху Кабир и вслух спросил у Постума: — И что же, избрали его?
— Конечно, — кивнул Постум. — Со всех окрестностей в Рим стали стекаться крестьяне, и Тиберий Гракх в короткий срок стал вождем народного движения. Все до единого трибуны проголосовали за него, несмотря на пущенный сенатом слух, что он предложил переделить землю с целью, возмутить народ и внести расстройство в жизнь государства.
— Так, значит, Тиберий — наш? — недоверчиво спросил Кабир. — И тоже вождь, как Аристоник?
— Наш Аристоник — вождь всех обездоленных, будь они пергамцами, сирийцами, эллинами или даже римлянами! — возразил носильщику Постум. — А Тиберий — вождь только римской бедноты. Главная его цель — возродить могущество армии Рима, которую в основном пополняет крестьянство, чтобы покорять все новые и новые народы.
— Если даже такой чуткий к чужим страданиям человек сеет благо своему народу, чтобы другие пожинали слезы и кровь, что же тогда ждать от остальных римлян? — воскликнул Аристоник, обводя притихших заговорщиков гневным взглядом. — От того же Сципиона или «честнейшего» Пизона?!
— Не бывать им в Пергаме! — послышался крик.
— А если они и подойдут к нашим границам, то смерть им!
— Смерть!
— Аристоник, веди нас за собой, иначе твой брат откроет наши границы римлянам!
— Веди, Аристоник!..
Видя, как вскакивают со всех мест купцы и воины, рабы и крестьяне, Аристоник торопливо дал знак Постуму продолжать свой доклад о Риме.
— После того как сенату не удалось провалить Тиберия на выборах, он пошел на новую хитрость. Патриции уговорили выступить против Гракха самого близкого его друга, тоже народного трибуна этого года Марка Октавия. По указке сената он наложил вето на предлагаемый закон Тиберия, поставив тем самым его в трудное положение. Ведь, согласно римским законам, тот не мог выступить против этого запрета. Тогда Гракх решил действовать тем же оружием, что и сенат. Он сам наложил свое трибунское вето на должностных деятелей Рима до того дня, пока его законопроект не будет поставлен на голосование в народном собрании. Однако, этого ему показалось недостаточно, и тогда он запечатал своей печатью храм Сатурна, в котором находится часть государственной казны. Таким образом, он приостановил всю государственную деятельность Рима.
— Ай да Тиберий Гракх! — восторженно толкнул локтем увлеченного рассказом Демарха Кабир. — Вот так и нам бы действовать. Тогда никакие римляне…
Он поспешно замолчал, потому что Постум, переведя дыхание, уже продолжал свой доклад.
— Эти решительные меры вызвали сильное раздражение в стане противников Тиберия, — сказал он. — Одни в знак протеста стали появляться на улицах Рима в траурных одеждах, другие тайно готовили покушение на жизнь неугодного трибуна. Но прямо выступить против запретов Гракха или поставить вопрос о лишении его полномочий народного трибуна никто не решался, боясь быть раздавленным, разорванным на куски разъяренной толпой народа.
Постум говорил, не повышая голоса, лишь лицо его бледнело все сильнее и сильнее.
— Тогда Тиберий сам перешел в наступление. Он собрал народное собрание и поставил вокруг себя большой отряд стражи с той целью, чтобы силой заставить Марка Октавия согласиться отменить свое вето и разрешить голосование за проект о переделе земли. Затем, угрожая секретарю, Тиберий приказал огласить свой законопроект. Секретарь начал было читать его, но Октавий торопливо выкрикнул: «Вето», и тот, испугавшись запрещения, замолчал. Между трибами началась перебранка. Тогда я увидел, как Тиберий поднялся на трибуну и сказал: «Сограждане! Трибуны, которых вы облекли такой большой властью, что одно лишь слово каждого из них может остановить жизнь государства, не могут прийти к соглашению. Поэтому я предлагаю: пусть волей народа один из них будет отстранен от должности. Октавий! — обратился он к своему бывшему другу. — Спроси мнение граждан, и если римский народ лишит меня звания трибуна, я тотчас отправлюсь в свой дом и буду жить, как простой гражданин. Клянусь тебе, Марк, что ты не увидишь меня в числе твоих недругов, если народ отметит тебя своим доверием». Что было ответить Марку Октавию?
— Да, что? — невольно вырвалось у Кабира.
Постум взглянул на него и ответил:
— Понимая, что весь народ против него и поддержки он может ждать лишь от небольшой горстки патрициев, Октавий молчал. И тогда Тиберий сказал: «Народный трибун — есть лицо священное и неприкосновенное, ибо деятельность его посвящена народу и защите его интересов. Но если трибун, отвратившись от народа, причиняет ему вред, умаляет его власть, препятствует ему голосовать, то он сам отрешает себя от должности, так как не исполняет своего долга. Пусть он разрушил бы Капитолий, поджег Арсенал — и такого трибуна можно было бы в крайности терпеть. Поступая так, он был бы дурным трибуном, но тот, кто ниспровергает власть народа, уже не трибун. Терпимо ли, что трибун может изгнать даже консула, а народ не имеет права лишить власти трибуна, который злоупотребляет народу же во вред? Ведь народ выбирает одинаково и консула, и трибуна. Итак, недопустимо и то, чтобы трибун, погрешивший против народа, сохранил неприкосновенность, полученную от того же народа, ибо он подрывает ту самую силу, которая его возвысила. Если за трибуна подали голоса большинство триб, то это значит, что он получил трибунат по всей справедливости. Так не будет ли еще более справедливым отнять у него трибунат, если против него проголосуют трибы?»
Постум на мгновение замолчал и виновато пожал плечами:
— Тут я вынужден пропустить несколько фраз…
— Как? — изумился Аристоник. — Неужели ты забыл их?
— Нет, просто не расслышал! — улыбнулся Постум. — Поднялся такой шум, что нельзя было различить ни слова. И я уловил лишь самый конец речи Тиберия. Вот что он сказал: «Если трибун, отвернувшись от народа, причиняет ему вред, препятствует свободе, — такой трибун сам отстраняет себя от должности, ибо не исполняет своего долга. Тот, кто ниспровергает демократию, — уже не трибун. И я предлагаю решить, может ли занимать должность народного трибуна Марк Октавий, раз он препятствует принятию закона, который даст римскому народу кров, хлеб и работу!» Большинство решило немедленно приступить к голосованию, но оказалось, что, воспользовавшись волнениями, оптиматы похитили избирательные урны. Я уже был уверен, что народ тут же расправится с ними, как принесли новые урны, началось голосование, и первая же триба высказалась за предложение Тиберия отстранить Октавия. Ее поддержали следующие шестнадцать. Проголосуй против Октавия еще хоть одна триба — и по римским законам он был бы отстранен от своей должности. И тогда я увидел, как Тиберий взял за руку бледного трибуна и дружески обратился к нему: «Октавий! Откажись от своего „вето“! Этого жаждет народ, терпящий лишения и горе. Взгляни, с какой надеждой смотрят на тебя сейчас сограждане, и подумай, с каким презрением и ненавистью будут смотреть они, если ты обманешь доверие тех, кто тебя избрал. Не покрывай позором свое честное имя!»
Постум обвел взглядом притихших заговорщиков и тихо сказал:
— Я думаю, что Марк Октавий и согласился бы со своим бывшим другом, но тут из толпы нобилей кто-то громко крикнул: «Марк, так ты с нами или с чернью?» Голос этот тут же потонул в возмущенном гуле, но дело было сделано. Марк Октавий высвободился из объятий Тиберия и тихо проговорил: «Нет».
«Октавий, опомнись!» — в последний раз попытался образумить его Гракх. — Если мой законопроект ущемит твои интересы, я готов из собственных средств возместить твой ущерб!»
Наступила такая тишина, что я услышал, как за Форумом проезжает в повозке какая-то знатная дама. И все услышали, как Октавий еще тише сказал: «Вето…»
«О боги! — услышал я возглас Тиберия и увидел, как он поднял к небу лицо. — Вы свидетели, что я против своей воли подвергаю своего бывшего друга бесчестью. Но иначе я не могу поступить! Продолжайте голосование!» — приказал он, обращаясь к семнадцатой трибе. Надо ли вам говорить, что и она лишила Октавия последней надежды? Да и остальные проголосовали против него. Тиберий приказал своим ликторам свести Марка с трибуны. Народ заволновался. Если бы не подоспевшие сторонники сената, которые вывели Октавия из толпы, я думаю, он был бы растерзан прямо на Форуме. А дальше пошло все так, как хотел Гракх и народ. Предложения Тиберия были поставлены на голосование и, когда их поддержали все трибы, стали законом. Тут же для их проведения в жизнь была избрана комиссия, в которую вошли сам Тиберий, его тесть Аппий Клавдий и младший брат Тиберия — Гай. Сейчас эта комиссия уже проводит свою нелегкую работу — ведь границы между собственными и общественными землями давно уже стерлись, владельцы за свой счет возводили постройки, осушали болота, разводили виноградники. К тому же, как я слышал, сенат постоянно ставит палки в колеса: отказывается предоставить подходящее помещение для работы, задерживает необходимые средства. Сам же Тиберий, опасаясь за свою жизнь, попросил народ охранять его от врагов. Я сам видел его на улицах Рима, идущим в сопровождении вооруженных людей из народа. Особенно помогает ему в этом Гай Биллий, который уже предотвратил несколько покушений. Вот, собственно, все, что я хотел рассказать вам о Риме, который только и живет сейчас тем, что разбивается на две партии вокруг комиссии Тиберия Гракха.
— Все, да не все! — неожиданно послышался веселый голос Артемидора. — Радуя нас сообщениями о распрях внутри страны нашего врага, ты забыл сказать самое главное!
— Что именно? Что? — заволновался Постум.
— А то, за кого ты сам голосовал — за Тиберия или этого беднягу Марка Октавия!
Постум махнул рукой на купца, и все вокруг зашевелились, сбросили оцепенение и засмеялись тем дружным смехом, который объединяет и роднит самых разных людей, делая их единомышленниками.
Демарх тоже смеялся вместе со всеми и вдруг, вспомнив, что до встречи с Эвдемом осталось еще на один час меньше, снова опустил голову и предался своим тяжелым думам.
— Опять не он!
— Может, объехать всех остальных? — предложил Лад.
— Нет! Тот купец ясно сказал, что занимаются ваянием и ездили в Афины только эти…
— Тогда нам остается только одно!
— Что именно?
— Зайти в приличную харчевню и проесть этот золотой! — показал Лад новенький статер, ярко блеснувший на солнце. — Может, кубок настоящего, доброго вина прочистит тебе мозги, и ты наконец вспомнишь, как зовут твоего загадочного знакомого!
— Конечно, Лад — обрадовался Эвбулид. — У нас в Афинах недаром говорят: «Пьющий воду ничего умного не сотворит!»
Хозяин ближайшей харчевни с броской вывеской «Здесь обед, а не кормежка» велел своему слуге гнать двух непривычных для его одной из лучших в Пергаме харчевен посетителей. Но, увидев золотую монету, осекся, замахал на слугу руками и вытаращил глаза на богатеев с короткими прическами рабов и со следами недавних побоев на лицах. Первой его мыслью было немедленно вызвать астиномов, но желание получить целый статер оказалось сильнее страха заплатить штраф, если эти рабы — беглые, а золото — ворованное.
По знаку хозяина слуга, кланяясь Ладу с Эвбулидом, провел их к столику в уютном месте зала.
Не прошло пяти минут, как перед голодными друзьями уже стояло несколько блюд с дымящейся бараниной, мясом оленя, поджаренным на вертеле, козьи желудки, начиненные кровью и жиром, сводящие с ума своими запахами подливы, приправы, салаты…
Сам хозяин поднес гостям кувшин самого лучшего, по его словам, хиосского вина и, пожелав приятного обеда достойным посетителям, на цыпочках удалился.
Услышав упоминание об острове, где их продали в рабство, Эвбулид с Ладом переглянулись, но тут же забыли о былых огорчениях, потому что, судя по запаху, ударившему в ноздри, вино действительно было на славу.
— Ну? — наполнив кубки до краев, провозгласил Лад. — За твоего знакомого!
— И за наш побег! — шепнул в ответ Эвбулид.
— За Домицию! Чтобы она скорее встала на ноги!
Выпив, Лад крякнул и потянулся пальцами к жирному куску баранины.
Эвбулид начал пир с козьего желудка.
— Никогда не ел таких вкусных вещей! — давясь, сообщил сколот, и Эвбулид, не переставая жевать, усмехнулся:
— После того, чем нас с тобой кормили в имении, и жареный камень вкусным покажется!
— Если только его полить такой подливкой! — поддакнул Лад, обливая оленину чесночным соусом.
— И засыпать зеленью! — согласился Эвбулид, посыпая куриную ножку мелко нарезанными травами.
— Заесть этим салатом!
— Запить вином!
Эвбулид потянулся к кувшину, но Лад решительно накрыл его пальцы своей широкой ладонью.
— Пить больше не будем! — сказал он. — Нам еще дело надо сделать.
— Но, Лад, такое вино!..
— Все! — отрезал сколот, отставляя кувшин в дальний от грека конец стола. — Кто с нами пьяными разговаривать будет? И так все косятся, что мы рабы… Вспоминай лучше, кому подарен этот твой купец…
— Сейчас, — кивнул Эвбулид. — Значит, так! Афинодор и Аполлодор отпадают?
— Отпадают!
— Тогда им может быть Гермодор… Нет, не Гермодор! Пандор… Палладор…
— Это уже было! — напомнил Лад.
— Мы искали Аполлодора — подаренного Аполлону, а это — дар Палладе! — пояснил Эвбулид.
— Еще одна богиня?
— Нет — прозвище Афины, значит «воительница»!
— О, боги! — совсем по-эллински ужаснулся Лад. — Еще и прозвища…
— Нимфодор… Асклепиодор… Афродитодор… — не слушая его, бормотал Эвбулид, и вдруг лицо его страдальчески сморщилось. — Нет, не могу! Ну прямо вертится на языке, и только вроде вспомню, как ускользает. Слушай, а может Диодор?
— Это ты меня спрашиваешь? — поднял глаза на грека Лад.
— Или Никодор… — угасающим голосом добавил Эвбулид. — Дар богине победы…
— Ну хорошо! — успокаивающе сказал сколот. — Вот только доедим, и отправимся искать этих твоих Диодоров и победителей!
Он вытер о полу одежды запачканные в жире пальцы.
— Лад! — укоризненно остановил его Эвбулид. — Мы же здесь с золотым статером, а не с горстью медяков!
Показывая пример, он аккуратно вытер пальцы о мякиш хлеба и положил его в пустую миску.
— Чудно! — удивился Лад, но тоже помял хлеб пальцами и, покосившись на занятого своими мыслями Эвбулида, отправил его себе в рот.
Через полчаса, выйдя из харчевни, они уложили в повозку кувшин с недопитым вином, миски с оставшимися кусками мяса и салатами, расспросили прохожих и поехали на поиски нужного купца среди полутора десятков Диодоров и семи Никодоров.
— Как там Домиция? — вздохнув, спросил Лад у Эвбулида, вышедшего с разочарованным лицом из первой же лавки.
— Уже заскучал? — устраиваясь поудобнее, так как путь теперь лежал в другой конец города, усмехнулся грек.
— Понимаешь… — не принимая его иронии, задумчиво сказал Лад. — Она такая гордая, добрая и цену себе знает, совсем как девушки моей тверди. Как по такой не скучать?
— Так и женился бы на девушке из своей тверди! — мягко посоветовал Эвбулид, вспоминая Фемистокла.
— Нет, — покачал головой сколот. — Они хорошие, но такой, как Домиция, у нас нет. Сколько я не видел эллинок и здешних девушек, все они какие-то ветреные, легкомысленные, поверишь, некоторые готовы броситься в объятия любому мужчине!
— Эх, Лад, Лад! — с улыбкой глядя на сколота, заметил Эвбулид. — Ты не видел наших гетер!
— А кто это?
— О, это образованные женщины, они умеют петь, играть на арфе и кифаре, умно поддерживать любую беседу. Ими восхищаются, о них пишут драмы, им воздвигаются золотые статуи. Но… — Эвбулид хитро посмотрел на внимательно слушавшего его сколота. — Они имеют один маленький недостаток.
— Понимаю, у них вздорный характер?
— Да нет, как раз мягким норовом боги их не обделили!
— Значит, они неверны своим мужьям?
— В некотором роде! — кивнул Эвбулид. — И хотя мужей у них не бывает, верностью они никогда не отличались. Они продают себя, — объяснил он и, поймав недоуменный взгляд сколота, добавил: — Ну, торгуют своим телом за деньги!
— И после этого им воздвигают золотые статуи? — изумленно воскликнул Лад.
— Увы! — развел руками Эвбулид и, в свою очередь, с удивлением взглянул на сколота: — А разве у тебя на родине таких нет?
— Конечно, нет!
— Разве у вас нет девушек, которые живут в полной нищете и умирают от голода?
— Есть, особенно в ненастный год, — хмуро отозвался Лад. — Но чтобы выжить таким позорным способом… Да они скорее убьют себя, чем пойдут на это! Я знаю, у некоторых племен скифов есть древний обычай, когда хозяин из гостеприимства укладывает с гостем свою жену или дочь, смотря какой у него возраст. Или здешние рабыни отдаются мужчинам, потому что этого требует природа. Но торговать своим телом женщине, которая поет, играет на кифаре, которая может поддержать разговор мужей…
— Ну, у нас есть и продажные девицы, которые не умеют ничего этого! — сказал Эвбулид, пораженный чистотой и непорочностью племени Лада. — В Афинах их называют «пешими телочками».
— Телочки, да еще пешие? — качая головой, переспросил сколот.
— Так их зовут в честь пехотинцев, которые, в отличие от конницы, сопровождаемой музыкантами, выступают в поход без музыки! — объяснил Эвбулид.
Лад с минуту молчал, вдумываясь в смысл сказанного, а потом вдруг захохотал, запрокинув голову, и повозка принялась дергаться из стороны в сторону, пугая встречных прохожих.
Эвбулид хотел было вырвать вожжи из рук друга, но тот хохотал с такой заразительностью, что и сам он невольно сначала усмехался, а потом засмеялся громко, во весь голос, чего не было с ним за все время, проведенное в рабстве.
Успокоившись, они вытерли выступившие на глазах слезы и поехали дальше, думая каждый о своем.
Лад долго молча правил мулами, шевеля губами, словно решая важный для себя вопрос, и перед тем, как остановить повозку около нужной лавки, весомо сказал успевшему задремать Эвбулиду:
— Конечно, во многом нам еще далеко до вас, эллинов. Но и вам, эллинам, тоже далеко до нас!
Он даже не заметил, как улеглись страсти вокруг Постума и на середину мастерской вышел Прот.
— Да что это с тобой действительно сегодня? — зашипел Кабир, выводя Демарха из оцепенения.
— Нет-нет, ничего! — поспешно ответил тот, видя, что взоры всех заговорщиков устремлены на смуглого человека, приехавшего из Сицилии.
— Может, сходим после собрания в харчевню, развеемся? Как раз вчера один чудак эллин дал мне целую горсть монет за то, что я подвез его вещи к алтарю Зевса!
Демарх отрицательно покачал головой и, забывая про Эвдема, во все глаза стал смотреть на человека, жившего в царстве рабов, о котором вот уже несколько лет только и разговоров было среди бедноты Пергама.
Какими только слухами и невероятными подробностями не обрастали события в Сицилии!
Говорили, что Евн огромного роста, чуть ли не в десять локтей, с тремя глазами, один из которых он постоянно держит закрытым, потому что может прожечь им человека насквозь.
Что его полководцы, едва освободившись от рабства, наголову разбили опытных, испытанных в боях с испанцами, эллинами, сирийцами римских преторов.
Что сам Евн держит в своей спальне живую Астарту, с которой советуется, прежде чем приступить к важному делу. Кого слушать? Кому верить? И вот теперь появилась редкостная возможность узнать всю правду из первых уст.
Сам же Прот, почувствовав себя в центре внимания, обратился ко всем с приветствием ленивым, не терпящим возражений тоном, приобретенным им в то счастливое время, когда он был одним из богатейших жителей Тавромения.
— Да хранят вас, уважаемые, все подземные и небесные боги! — важно сказал он, кланяясь одному лишь Аристонику. — Я пришел сюда, чтобы поведать вам, какая опасность нависла над Пергамом.
— Да это мы и сами знаем! — зашумели вокруг. — Ты нам про Сицилию давай! Как там Тавромений — держится?
— Не знаю! — ответил Прот. — Я был последним человеком, который вышел живым из этого города. Но я…
— Про Евна! Про Евна теперь!.. — снова опередили его.
— Это правда, что он из жалкого раба превратился в настоящего базилевса?
— Правда! — усмехаясь одними губами, кивнул Прот. — Но я пришел, чтобы сказать, что мой господин Луций Пропорций…
— Что нам твой Пропорций? — еще громче зашумели заговорщики. — Хватит с нас всех тех Сульпициев, Маниев и всяких Гаев, чем наводнили Пергам!
— Ты нам про Евна, про Евна давай!
Окончательно сбитый с толку Прот оглянулся на Артемидора, ища поддержки, и тот, ободряюще улыбнувшись ему, посоветовал:
— Расскажи им все по порядку!
— Ну, хорошо… — пожал плечами Прот, обвел глазами скульптурную мастерскую, повсюду ловя на себе жадные взгляды, и начал свою бесхитростную историю.
Притихшие заговорщики, затаив дыхание, слушали, как он попал на остров восставших рабов и отправился на поиски несметных сокровищ Тита Максима.
— И нашел?! — вскочил со своего места Кабир, поедая глазами рассказчика.
— Нашел… — с горечью усмехнулся Прот, вспоминая, как слуги Серапиона вносили во дворец и ставили перед троном обитые бронзой ящики, в которых было золото, серебро, драгоценные камни.
— Нам бы сюда эти миллионы! — воскликнул Кабир. На него зашикали, но он горячо воскликнул: — Представляете, сколько на них можно было бы купить оружия?!
Дождавшись тишины, Прот стал говорить, как по совету эллина Фемистокла он перехитрил Евна, взяв с него царское слово и клятву Астарте, и Демарх даже вздрогнул — так были созвучны эти слова с его мыслями об Эвдеме.
«Конечно же, его тоже надо перехитрить! — осенило его — Но как? До сих пор заговорщики живы моим молчанием. Дважды мне удавалось обмануть Эвдема, рассказывая о разных мелочах, касающихся торговцев этой лавки. Эвдем верил… А может, делал вид, что верит? — задумался Демарх. И страх снова сковал все его тело. — Надо подробно вспомнить последний разговор с Эвдемом. Значит, так, он сказал мне о том, что здесь должно состояться собрание. Кто же мог выдать это место? Возможно, что кто-то из тех несчастных в его подвалах. А может, здесь помимо меня сидят его люди? И Эвдем проверяет меня? — Демарх обвел настороженным взглядом увлеченных рассказом Прота людей, но тут же отогнал от себя эту мысль. — Нет, этого не может быть. Иначе Эвдем точно знал бы день этой встречи. Но все равно, сегодня он потребует от меня ответа. И что я ему скажу на этот раз? Ах да, перехитрить… Может, сказать, что здесь собираются купцы, чтобы обсудить цены на хлеб нового урожая или на оливковое масло?.. Не поверит. Тогда… что смотрели и обсуждали новую статую Артемидора? — Он покосился на статую Селены в углу мастерской, которой не видел раньше, но тут же отогнал и эту мысль. — Нет, он только посмеется в ответ, и после этого смеха мне придется горько плакать. Тут надо что-то другое. Такое, чтобы он поверил мне. Но что? Что?!»
— Все! — объявил Лад, едва только взглянул на его лицо. — На сегодня хватит!
— А может, еще в одну лавку? — предложил грек. — Вот она, прямо через дорогу!
И он показал рукой на яркую вывеску: «Здесь Никодор предлагает хозяевам и гостям Пергама лучшие вазы столицы!»
— Ну, если только через дорогу… — соглашаясь, проворчал сколот, и Эвбулид, сделав несколько шагов, оказался в просторной лавке.
Все прилавки были уставлены действительно прекрасными вазами и амфорами, каких он еще не видел в Пергаме. Лучшие из них были покрыты красочными рисунками, изображающими жизнь богов и героев.
Все эти Гераклы, Гермесы, Нимфы и амазонки потускнели, едва он увидел хозяина лавки. Маленький, сгорбленный человечек, высоко задрав на него голову, оскалил крошечные неровные зубы:
— Твой господин послал тебя за подарком для своей жены? Правильно сделал, ведь самые лучшие вазы в Пергаме — у меня.
— Нет, я… — замялся Эвбулид.
— Понимаю, — перебил его хозяин. — Ты разбил господскую вазу и теперь, опасаясь наказания, хочешь купить взамен на свой пекулий недорогую? Тогда тебе повезло — один из моих мастеров не углядел, и вот пожалуйста: две вазы соприкоснулись в средней части печи, и на лице эфеба, как видишь, отпечаталась нога лошади. Мастера я, конечно, наказал, теперь он будет выполнять у меня самую тяжелую работу…
— Конечно, — кивнул Постум. — Со всех окрестностей в Рим стали стекаться крестьяне, и Тиберий Гракх в короткий срок стал вождем народного движения. Все до единого трибуны проголосовали за него, несмотря на пущенный сенатом слух, что он предложил переделить землю с целью, возмутить народ и внести расстройство в жизнь государства.
— Так, значит, Тиберий — наш? — недоверчиво спросил Кабир. — И тоже вождь, как Аристоник?
— Наш Аристоник — вождь всех обездоленных, будь они пергамцами, сирийцами, эллинами или даже римлянами! — возразил носильщику Постум. — А Тиберий — вождь только римской бедноты. Главная его цель — возродить могущество армии Рима, которую в основном пополняет крестьянство, чтобы покорять все новые и новые народы.
— Если даже такой чуткий к чужим страданиям человек сеет благо своему народу, чтобы другие пожинали слезы и кровь, что же тогда ждать от остальных римлян? — воскликнул Аристоник, обводя притихших заговорщиков гневным взглядом. — От того же Сципиона или «честнейшего» Пизона?!
— Не бывать им в Пергаме! — послышался крик.
— А если они и подойдут к нашим границам, то смерть им!
— Смерть!
— Аристоник, веди нас за собой, иначе твой брат откроет наши границы римлянам!
— Веди, Аристоник!..
Видя, как вскакивают со всех мест купцы и воины, рабы и крестьяне, Аристоник торопливо дал знак Постуму продолжать свой доклад о Риме.
— После того как сенату не удалось провалить Тиберия на выборах, он пошел на новую хитрость. Патриции уговорили выступить против Гракха самого близкого его друга, тоже народного трибуна этого года Марка Октавия. По указке сената он наложил вето на предлагаемый закон Тиберия, поставив тем самым его в трудное положение. Ведь, согласно римским законам, тот не мог выступить против этого запрета. Тогда Гракх решил действовать тем же оружием, что и сенат. Он сам наложил свое трибунское вето на должностных деятелей Рима до того дня, пока его законопроект не будет поставлен на голосование в народном собрании. Однако, этого ему показалось недостаточно, и тогда он запечатал своей печатью храм Сатурна, в котором находится часть государственной казны. Таким образом, он приостановил всю государственную деятельность Рима.
— Ай да Тиберий Гракх! — восторженно толкнул локтем увлеченного рассказом Демарха Кабир. — Вот так и нам бы действовать. Тогда никакие римляне…
Он поспешно замолчал, потому что Постум, переведя дыхание, уже продолжал свой доклад.
— Эти решительные меры вызвали сильное раздражение в стане противников Тиберия, — сказал он. — Одни в знак протеста стали появляться на улицах Рима в траурных одеждах, другие тайно готовили покушение на жизнь неугодного трибуна. Но прямо выступить против запретов Гракха или поставить вопрос о лишении его полномочий народного трибуна никто не решался, боясь быть раздавленным, разорванным на куски разъяренной толпой народа.
Постум говорил, не повышая голоса, лишь лицо его бледнело все сильнее и сильнее.
— Тогда Тиберий сам перешел в наступление. Он собрал народное собрание и поставил вокруг себя большой отряд стражи с той целью, чтобы силой заставить Марка Октавия согласиться отменить свое вето и разрешить голосование за проект о переделе земли. Затем, угрожая секретарю, Тиберий приказал огласить свой законопроект. Секретарь начал было читать его, но Октавий торопливо выкрикнул: «Вето», и тот, испугавшись запрещения, замолчал. Между трибами началась перебранка. Тогда я увидел, как Тиберий поднялся на трибуну и сказал: «Сограждане! Трибуны, которых вы облекли такой большой властью, что одно лишь слово каждого из них может остановить жизнь государства, не могут прийти к соглашению. Поэтому я предлагаю: пусть волей народа один из них будет отстранен от должности. Октавий! — обратился он к своему бывшему другу. — Спроси мнение граждан, и если римский народ лишит меня звания трибуна, я тотчас отправлюсь в свой дом и буду жить, как простой гражданин. Клянусь тебе, Марк, что ты не увидишь меня в числе твоих недругов, если народ отметит тебя своим доверием». Что было ответить Марку Октавию?
— Да, что? — невольно вырвалось у Кабира.
Постум взглянул на него и ответил:
— Понимая, что весь народ против него и поддержки он может ждать лишь от небольшой горстки патрициев, Октавий молчал. И тогда Тиберий сказал: «Народный трибун — есть лицо священное и неприкосновенное, ибо деятельность его посвящена народу и защите его интересов. Но если трибун, отвратившись от народа, причиняет ему вред, умаляет его власть, препятствует ему голосовать, то он сам отрешает себя от должности, так как не исполняет своего долга. Пусть он разрушил бы Капитолий, поджег Арсенал — и такого трибуна можно было бы в крайности терпеть. Поступая так, он был бы дурным трибуном, но тот, кто ниспровергает власть народа, уже не трибун. Терпимо ли, что трибун может изгнать даже консула, а народ не имеет права лишить власти трибуна, который злоупотребляет народу же во вред? Ведь народ выбирает одинаково и консула, и трибуна. Итак, недопустимо и то, чтобы трибун, погрешивший против народа, сохранил неприкосновенность, полученную от того же народа, ибо он подрывает ту самую силу, которая его возвысила. Если за трибуна подали голоса большинство триб, то это значит, что он получил трибунат по всей справедливости. Так не будет ли еще более справедливым отнять у него трибунат, если против него проголосуют трибы?»
Постум на мгновение замолчал и виновато пожал плечами:
— Тут я вынужден пропустить несколько фраз…
— Как? — изумился Аристоник. — Неужели ты забыл их?
— Нет, просто не расслышал! — улыбнулся Постум. — Поднялся такой шум, что нельзя было различить ни слова. И я уловил лишь самый конец речи Тиберия. Вот что он сказал: «Если трибун, отвернувшись от народа, причиняет ему вред, препятствует свободе, — такой трибун сам отстраняет себя от должности, ибо не исполняет своего долга. Тот, кто ниспровергает демократию, — уже не трибун. И я предлагаю решить, может ли занимать должность народного трибуна Марк Октавий, раз он препятствует принятию закона, который даст римскому народу кров, хлеб и работу!» Большинство решило немедленно приступить к голосованию, но оказалось, что, воспользовавшись волнениями, оптиматы похитили избирательные урны. Я уже был уверен, что народ тут же расправится с ними, как принесли новые урны, началось голосование, и первая же триба высказалась за предложение Тиберия отстранить Октавия. Ее поддержали следующие шестнадцать. Проголосуй против Октавия еще хоть одна триба — и по римским законам он был бы отстранен от своей должности. И тогда я увидел, как Тиберий взял за руку бледного трибуна и дружески обратился к нему: «Октавий! Откажись от своего „вето“! Этого жаждет народ, терпящий лишения и горе. Взгляни, с какой надеждой смотрят на тебя сейчас сограждане, и подумай, с каким презрением и ненавистью будут смотреть они, если ты обманешь доверие тех, кто тебя избрал. Не покрывай позором свое честное имя!»
Постум обвел взглядом притихших заговорщиков и тихо сказал:
— Я думаю, что Марк Октавий и согласился бы со своим бывшим другом, но тут из толпы нобилей кто-то громко крикнул: «Марк, так ты с нами или с чернью?» Голос этот тут же потонул в возмущенном гуле, но дело было сделано. Марк Октавий высвободился из объятий Тиберия и тихо проговорил: «Нет».
«Октавий, опомнись!» — в последний раз попытался образумить его Гракх. — Если мой законопроект ущемит твои интересы, я готов из собственных средств возместить твой ущерб!»
Наступила такая тишина, что я услышал, как за Форумом проезжает в повозке какая-то знатная дама. И все услышали, как Октавий еще тише сказал: «Вето…»
«О боги! — услышал я возглас Тиберия и увидел, как он поднял к небу лицо. — Вы свидетели, что я против своей воли подвергаю своего бывшего друга бесчестью. Но иначе я не могу поступить! Продолжайте голосование!» — приказал он, обращаясь к семнадцатой трибе. Надо ли вам говорить, что и она лишила Октавия последней надежды? Да и остальные проголосовали против него. Тиберий приказал своим ликторам свести Марка с трибуны. Народ заволновался. Если бы не подоспевшие сторонники сената, которые вывели Октавия из толпы, я думаю, он был бы растерзан прямо на Форуме. А дальше пошло все так, как хотел Гракх и народ. Предложения Тиберия были поставлены на голосование и, когда их поддержали все трибы, стали законом. Тут же для их проведения в жизнь была избрана комиссия, в которую вошли сам Тиберий, его тесть Аппий Клавдий и младший брат Тиберия — Гай. Сейчас эта комиссия уже проводит свою нелегкую работу — ведь границы между собственными и общественными землями давно уже стерлись, владельцы за свой счет возводили постройки, осушали болота, разводили виноградники. К тому же, как я слышал, сенат постоянно ставит палки в колеса: отказывается предоставить подходящее помещение для работы, задерживает необходимые средства. Сам же Тиберий, опасаясь за свою жизнь, попросил народ охранять его от врагов. Я сам видел его на улицах Рима, идущим в сопровождении вооруженных людей из народа. Особенно помогает ему в этом Гай Биллий, который уже предотвратил несколько покушений. Вот, собственно, все, что я хотел рассказать вам о Риме, который только и живет сейчас тем, что разбивается на две партии вокруг комиссии Тиберия Гракха.
— Все, да не все! — неожиданно послышался веселый голос Артемидора. — Радуя нас сообщениями о распрях внутри страны нашего врага, ты забыл сказать самое главное!
— Что именно? Что? — заволновался Постум.
— А то, за кого ты сам голосовал — за Тиберия или этого беднягу Марка Октавия!
Постум махнул рукой на купца, и все вокруг зашевелились, сбросили оцепенение и засмеялись тем дружным смехом, который объединяет и роднит самых разных людей, делая их единомышленниками.
Демарх тоже смеялся вместе со всеми и вдруг, вспомнив, что до встречи с Эвдемом осталось еще на один час меньше, снова опустил голову и предался своим тяжелым думам.
5. Диодор?.. Никодор?!
Не будь повозки, ходить бы Ладу с Эвбулидом по Пергаму в поисках нужного купца среди всех этих Афинодоров и Аполлодоров до самого вечера. Но мулы бойко несли их по широким, чистым улицам города, и уже через час Эвбулид, выйдя из лавки последнего такого Аполлодора виновато развел руками:— Опять не он!
— Может, объехать всех остальных? — предложил Лад.
— Нет! Тот купец ясно сказал, что занимаются ваянием и ездили в Афины только эти…
— Тогда нам остается только одно!
— Что именно?
— Зайти в приличную харчевню и проесть этот золотой! — показал Лад новенький статер, ярко блеснувший на солнце. — Может, кубок настоящего, доброго вина прочистит тебе мозги, и ты наконец вспомнишь, как зовут твоего загадочного знакомого!
— Конечно, Лад — обрадовался Эвбулид. — У нас в Афинах недаром говорят: «Пьющий воду ничего умного не сотворит!»
Хозяин ближайшей харчевни с броской вывеской «Здесь обед, а не кормежка» велел своему слуге гнать двух непривычных для его одной из лучших в Пергаме харчевен посетителей. Но, увидев золотую монету, осекся, замахал на слугу руками и вытаращил глаза на богатеев с короткими прическами рабов и со следами недавних побоев на лицах. Первой его мыслью было немедленно вызвать астиномов, но желание получить целый статер оказалось сильнее страха заплатить штраф, если эти рабы — беглые, а золото — ворованное.
По знаку хозяина слуга, кланяясь Ладу с Эвбулидом, провел их к столику в уютном месте зала.
Не прошло пяти минут, как перед голодными друзьями уже стояло несколько блюд с дымящейся бараниной, мясом оленя, поджаренным на вертеле, козьи желудки, начиненные кровью и жиром, сводящие с ума своими запахами подливы, приправы, салаты…
Сам хозяин поднес гостям кувшин самого лучшего, по его словам, хиосского вина и, пожелав приятного обеда достойным посетителям, на цыпочках удалился.
Услышав упоминание об острове, где их продали в рабство, Эвбулид с Ладом переглянулись, но тут же забыли о былых огорчениях, потому что, судя по запаху, ударившему в ноздри, вино действительно было на славу.
— Ну? — наполнив кубки до краев, провозгласил Лад. — За твоего знакомого!
— И за наш побег! — шепнул в ответ Эвбулид.
— За Домицию! Чтобы она скорее встала на ноги!
Выпив, Лад крякнул и потянулся пальцами к жирному куску баранины.
Эвбулид начал пир с козьего желудка.
— Никогда не ел таких вкусных вещей! — давясь, сообщил сколот, и Эвбулид, не переставая жевать, усмехнулся:
— После того, чем нас с тобой кормили в имении, и жареный камень вкусным покажется!
— Если только его полить такой подливкой! — поддакнул Лад, обливая оленину чесночным соусом.
— И засыпать зеленью! — согласился Эвбулид, посыпая куриную ножку мелко нарезанными травами.
— Заесть этим салатом!
— Запить вином!
Эвбулид потянулся к кувшину, но Лад решительно накрыл его пальцы своей широкой ладонью.
— Пить больше не будем! — сказал он. — Нам еще дело надо сделать.
— Но, Лад, такое вино!..
— Все! — отрезал сколот, отставляя кувшин в дальний от грека конец стола. — Кто с нами пьяными разговаривать будет? И так все косятся, что мы рабы… Вспоминай лучше, кому подарен этот твой купец…
— Сейчас, — кивнул Эвбулид. — Значит, так! Афинодор и Аполлодор отпадают?
— Отпадают!
— Тогда им может быть Гермодор… Нет, не Гермодор! Пандор… Палладор…
— Это уже было! — напомнил Лад.
— Мы искали Аполлодора — подаренного Аполлону, а это — дар Палладе! — пояснил Эвбулид.
— Еще одна богиня?
— Нет — прозвище Афины, значит «воительница»!
— О, боги! — совсем по-эллински ужаснулся Лад. — Еще и прозвища…
— Нимфодор… Асклепиодор… Афродитодор… — не слушая его, бормотал Эвбулид, и вдруг лицо его страдальчески сморщилось. — Нет, не могу! Ну прямо вертится на языке, и только вроде вспомню, как ускользает. Слушай, а может Диодор?
— Это ты меня спрашиваешь? — поднял глаза на грека Лад.
— Или Никодор… — угасающим голосом добавил Эвбулид. — Дар богине победы…
— Ну хорошо! — успокаивающе сказал сколот. — Вот только доедим, и отправимся искать этих твоих Диодоров и победителей!
Он вытер о полу одежды запачканные в жире пальцы.
— Лад! — укоризненно остановил его Эвбулид. — Мы же здесь с золотым статером, а не с горстью медяков!
Показывая пример, он аккуратно вытер пальцы о мякиш хлеба и положил его в пустую миску.
— Чудно! — удивился Лад, но тоже помял хлеб пальцами и, покосившись на занятого своими мыслями Эвбулида, отправил его себе в рот.
Через полчаса, выйдя из харчевни, они уложили в повозку кувшин с недопитым вином, миски с оставшимися кусками мяса и салатами, расспросили прохожих и поехали на поиски нужного купца среди полутора десятков Диодоров и семи Никодоров.
— Как там Домиция? — вздохнув, спросил Лад у Эвбулида, вышедшего с разочарованным лицом из первой же лавки.
— Уже заскучал? — устраиваясь поудобнее, так как путь теперь лежал в другой конец города, усмехнулся грек.
— Понимаешь… — не принимая его иронии, задумчиво сказал Лад. — Она такая гордая, добрая и цену себе знает, совсем как девушки моей тверди. Как по такой не скучать?
— Так и женился бы на девушке из своей тверди! — мягко посоветовал Эвбулид, вспоминая Фемистокла.
— Нет, — покачал головой сколот. — Они хорошие, но такой, как Домиция, у нас нет. Сколько я не видел эллинок и здешних девушек, все они какие-то ветреные, легкомысленные, поверишь, некоторые готовы броситься в объятия любому мужчине!
— Эх, Лад, Лад! — с улыбкой глядя на сколота, заметил Эвбулид. — Ты не видел наших гетер!
— А кто это?
— О, это образованные женщины, они умеют петь, играть на арфе и кифаре, умно поддерживать любую беседу. Ими восхищаются, о них пишут драмы, им воздвигаются золотые статуи. Но… — Эвбулид хитро посмотрел на внимательно слушавшего его сколота. — Они имеют один маленький недостаток.
— Понимаю, у них вздорный характер?
— Да нет, как раз мягким норовом боги их не обделили!
— Значит, они неверны своим мужьям?
— В некотором роде! — кивнул Эвбулид. — И хотя мужей у них не бывает, верностью они никогда не отличались. Они продают себя, — объяснил он и, поймав недоуменный взгляд сколота, добавил: — Ну, торгуют своим телом за деньги!
— И после этого им воздвигают золотые статуи? — изумленно воскликнул Лад.
— Увы! — развел руками Эвбулид и, в свою очередь, с удивлением взглянул на сколота: — А разве у тебя на родине таких нет?
— Конечно, нет!
— Разве у вас нет девушек, которые живут в полной нищете и умирают от голода?
— Есть, особенно в ненастный год, — хмуро отозвался Лад. — Но чтобы выжить таким позорным способом… Да они скорее убьют себя, чем пойдут на это! Я знаю, у некоторых племен скифов есть древний обычай, когда хозяин из гостеприимства укладывает с гостем свою жену или дочь, смотря какой у него возраст. Или здешние рабыни отдаются мужчинам, потому что этого требует природа. Но торговать своим телом женщине, которая поет, играет на кифаре, которая может поддержать разговор мужей…
— Ну, у нас есть и продажные девицы, которые не умеют ничего этого! — сказал Эвбулид, пораженный чистотой и непорочностью племени Лада. — В Афинах их называют «пешими телочками».
— Телочки, да еще пешие? — качая головой, переспросил сколот.
— Так их зовут в честь пехотинцев, которые, в отличие от конницы, сопровождаемой музыкантами, выступают в поход без музыки! — объяснил Эвбулид.
Лад с минуту молчал, вдумываясь в смысл сказанного, а потом вдруг захохотал, запрокинув голову, и повозка принялась дергаться из стороны в сторону, пугая встречных прохожих.
Эвбулид хотел было вырвать вожжи из рук друга, но тот хохотал с такой заразительностью, что и сам он невольно сначала усмехался, а потом засмеялся громко, во весь голос, чего не было с ним за все время, проведенное в рабстве.
Успокоившись, они вытерли выступившие на глазах слезы и поехали дальше, думая каждый о своем.
Лад долго молча правил мулами, шевеля губами, словно решая важный для себя вопрос, и перед тем, как остановить повозку около нужной лавки, весомо сказал успевшему задремать Эвбулиду:
— Конечно, во многом нам еще далеко до вас, эллинов. Но и вам, эллинам, тоже далеко до нас!
6. «Сюда бы твои миллионы!»
«О боги, вразумите хоть вы меня, подскажите, что делать? — взывал к богам Демарх, не видя и не слыша, как обступившие Постума заговорщики засыпают его вопросами о Риме. — Я знаю, что Эвдем негодяй, знаю с того самого дня, как побывал в его подвалах. И все мои сегодняшние мысли о благодарности к нему за спасение порождены лишь одним: страхом!»Он даже не заметил, как улеглись страсти вокруг Постума и на середину мастерской вышел Прот.
— Да что это с тобой действительно сегодня? — зашипел Кабир, выводя Демарха из оцепенения.
— Нет-нет, ничего! — поспешно ответил тот, видя, что взоры всех заговорщиков устремлены на смуглого человека, приехавшего из Сицилии.
— Может, сходим после собрания в харчевню, развеемся? Как раз вчера один чудак эллин дал мне целую горсть монет за то, что я подвез его вещи к алтарю Зевса!
Демарх отрицательно покачал головой и, забывая про Эвдема, во все глаза стал смотреть на человека, жившего в царстве рабов, о котором вот уже несколько лет только и разговоров было среди бедноты Пергама.
Какими только слухами и невероятными подробностями не обрастали события в Сицилии!
Говорили, что Евн огромного роста, чуть ли не в десять локтей, с тремя глазами, один из которых он постоянно держит закрытым, потому что может прожечь им человека насквозь.
Что его полководцы, едва освободившись от рабства, наголову разбили опытных, испытанных в боях с испанцами, эллинами, сирийцами римских преторов.
Что сам Евн держит в своей спальне живую Астарту, с которой советуется, прежде чем приступить к важному делу. Кого слушать? Кому верить? И вот теперь появилась редкостная возможность узнать всю правду из первых уст.
Сам же Прот, почувствовав себя в центре внимания, обратился ко всем с приветствием ленивым, не терпящим возражений тоном, приобретенным им в то счастливое время, когда он был одним из богатейших жителей Тавромения.
— Да хранят вас, уважаемые, все подземные и небесные боги! — важно сказал он, кланяясь одному лишь Аристонику. — Я пришел сюда, чтобы поведать вам, какая опасность нависла над Пергамом.
— Да это мы и сами знаем! — зашумели вокруг. — Ты нам про Сицилию давай! Как там Тавромений — держится?
— Не знаю! — ответил Прот. — Я был последним человеком, который вышел живым из этого города. Но я…
— Про Евна! Про Евна теперь!.. — снова опередили его.
— Это правда, что он из жалкого раба превратился в настоящего базилевса?
— Правда! — усмехаясь одними губами, кивнул Прот. — Но я пришел, чтобы сказать, что мой господин Луций Пропорций…
— Что нам твой Пропорций? — еще громче зашумели заговорщики. — Хватит с нас всех тех Сульпициев, Маниев и всяких Гаев, чем наводнили Пергам!
— Ты нам про Евна, про Евна давай!
Окончательно сбитый с толку Прот оглянулся на Артемидора, ища поддержки, и тот, ободряюще улыбнувшись ему, посоветовал:
— Расскажи им все по порядку!
— Ну, хорошо… — пожал плечами Прот, обвел глазами скульптурную мастерскую, повсюду ловя на себе жадные взгляды, и начал свою бесхитростную историю.
Притихшие заговорщики, затаив дыхание, слушали, как он попал на остров восставших рабов и отправился на поиски несметных сокровищ Тита Максима.
— И нашел?! — вскочил со своего места Кабир, поедая глазами рассказчика.
— Нашел… — с горечью усмехнулся Прот, вспоминая, как слуги Серапиона вносили во дворец и ставили перед троном обитые бронзой ящики, в которых было золото, серебро, драгоценные камни.
— Нам бы сюда эти миллионы! — воскликнул Кабир. На него зашикали, но он горячо воскликнул: — Представляете, сколько на них можно было бы купить оружия?!
Дождавшись тишины, Прот стал говорить, как по совету эллина Фемистокла он перехитрил Евна, взяв с него царское слово и клятву Астарте, и Демарх даже вздрогнул — так были созвучны эти слова с его мыслями об Эвдеме.
«Конечно же, его тоже надо перехитрить! — осенило его — Но как? До сих пор заговорщики живы моим молчанием. Дважды мне удавалось обмануть Эвдема, рассказывая о разных мелочах, касающихся торговцев этой лавки. Эвдем верил… А может, делал вид, что верит? — задумался Демарх. И страх снова сковал все его тело. — Надо подробно вспомнить последний разговор с Эвдемом. Значит, так, он сказал мне о том, что здесь должно состояться собрание. Кто же мог выдать это место? Возможно, что кто-то из тех несчастных в его подвалах. А может, здесь помимо меня сидят его люди? И Эвдем проверяет меня? — Демарх обвел настороженным взглядом увлеченных рассказом Прота людей, но тут же отогнал от себя эту мысль. — Нет, этого не может быть. Иначе Эвдем точно знал бы день этой встречи. Но все равно, сегодня он потребует от меня ответа. И что я ему скажу на этот раз? Ах да, перехитрить… Может, сказать, что здесь собираются купцы, чтобы обсудить цены на хлеб нового урожая или на оливковое масло?.. Не поверит. Тогда… что смотрели и обсуждали новую статую Артемидора? — Он покосился на статую Селены в углу мастерской, которой не видел раньше, но тут же отогнал и эту мысль. — Нет, он только посмеется в ответ, и после этого смеха мне придется горько плакать. Тут надо что-то другое. Такое, чтобы он поверил мне. Но что? Что?!»
7. Артемидор!
Тем временем Эвбулид выходил из лавки очередного Диодора.— Все! — объявил Лад, едва только взглянул на его лицо. — На сегодня хватит!
— А может, еще в одну лавку? — предложил грек. — Вот она, прямо через дорогу!
И он показал рукой на яркую вывеску: «Здесь Никодор предлагает хозяевам и гостям Пергама лучшие вазы столицы!»
— Ну, если только через дорогу… — соглашаясь, проворчал сколот, и Эвбулид, сделав несколько шагов, оказался в просторной лавке.
Все прилавки были уставлены действительно прекрасными вазами и амфорами, каких он еще не видел в Пергаме. Лучшие из них были покрыты красочными рисунками, изображающими жизнь богов и героев.
Все эти Гераклы, Гермесы, Нимфы и амазонки потускнели, едва он увидел хозяина лавки. Маленький, сгорбленный человечек, высоко задрав на него голову, оскалил крошечные неровные зубы:
— Твой господин послал тебя за подарком для своей жены? Правильно сделал, ведь самые лучшие вазы в Пергаме — у меня.
— Нет, я… — замялся Эвбулид.
— Понимаю, — перебил его хозяин. — Ты разбил господскую вазу и теперь, опасаясь наказания, хочешь купить взамен на свой пекулий недорогую? Тогда тебе повезло — один из моих мастеров не углядел, и вот пожалуйста: две вазы соприкоснулись в средней части печи, и на лице эфеба, как видишь, отпечаталась нога лошади. Мастера я, конечно, наказал, теперь он будет выполнять у меня самую тяжелую работу…