Санин Владимир Маркович. Остров Весёлых Робинзонов (с иллюстрациями)

   – Осторожно снимайте дерн! Работать только сов­ками и руками. Интуиция мне подсказывает, что мы накануне эпохальной находки!
   Здесь же вертелся и Шницель. На его морде было написано отвращение: пес решительно не понимал, почему люди ликуют при виде старых и никому не нужных костей. То ли дело кости свежие и необглоданные, таящие в себе неслыханные наслаждения. Шни­цель лаял, фыркал, тянул Антона за брюки, плевался – в общем всячески выражал презрение к нашей работе. Наконец он помчался домой, приволок оттуда боль­шую кость и скромно отошел в сторону, всем своим ви­дом говоря: «Вот это настоящая кость, ослы вы этакие! Я отдаю ее вам не потому, что она мне не нужна: моя душа восстает против этой жертвы; но я не могу оста­ваться в стороне и смотреть, как вы идете по ложному пути. Я тоже хочу внести лепту в общее дело».
   Борис поднял скандал. Он кричал, что теперь понимает, куда бесследно пропал с кухни кусок баранины. Антон яростно возразил, что на такое его собака не способна, что Шницель скорее умрет с го­лоду, чем…
   Поняв, что его честное имя поставлено под сом­нение, Шницель торопливо схватил свою кость и в несколько мгновений исчез из виду.
   День был неудачным. Начинало темнеть, и Борис, невзирая на протесты Игоря Тарасовича, дал сигнал к возвращению. Отчаянно споря, руководитель рас­копок выторговал еще десять минут, и эти минуты принесли сенсацию.
   От кургана, в котором копались Шурик и Юрик, послышался воинственный крик. Размахивая в руках каким-то круглым предметом, братья с гиканьем не­слись к Игорю Тарасовичу. Дрожащими от волнения руками археолог взял у Юрика неплохо сохранившую­ся крышку бочки. На крышке отчетливо виднелись выжженные буквы: «МНЬ».

   – Мнь… мень… это налим… – пролепетал Игорь Тарасович. – Примерно семнадцатый век… Значит, наш остров был центром рыбного промысла… Значит, коллега Брынзин может со своей версией уходить на пенсию! Спасибо, друзья! От имени нашей археологи­ческой науки – большое спасибо!
   Юрик и Шурик скромно склонили головы, как люди, которые привыкли оказывать бесценные услуги науке и которым даже несколько наскучило это заня­тие. Мы дружно крикнули в честь братьев «ура», а Бо­рис освободил их от наряда вне очереди за мелкое хулиганство (они стащили у Потапыча горсть нюха­тельного табаку и натерли обеденный стол, превратив мирный завтрак в ярмарочный балаган).
   За ужином Игорь Тарасович вел себя как именин­ник. Он с аппетитом ел и пил, балагурил, хлопал нас по спинам и время от времени ехидно спрашивал:
   – А почему это за столом нет глубокочтимого коллеги Черемушкина? Может быть, ему нехорошо? Как жаль! Он бы так порадовался вместе с нами!
   Когда мстительный археолог в третий раз выразил свое сожаление, к столу величественной походкой подошел профессор. Он сел на место, выпил просто­квашу и лучезарно улыбнулся оппоненту. Игорь Тара­сович с удовольствием ответил такой же ласковой и доброй улыбкой. Откушав творог, профессор с лицемерным вздохом сказал, что он, к своему глубокому, искреннему сожалению, вынужден до­ставить коллеге Ладье крайне досадный сюрприз. Археолог спокойно зарядил свою трубку и спросил, уж не собирается ли коллега Черемушкин насвистать свое новое произведение? Это действительно было бы до крайности досадным сюрпризом. Дружелюбно кивая, профессор сообщил, что его сюрприз несколько иного рода: он сумел расшифровать слова, которые так заинтриговали искренне и глубоко уважаемого им коллегу.
   Лев Иванович хихикнул, достал из кармана лист бу­маги и карандашом написал:

   Потом победоносно посмотрел на встревоженного врага, снова хихикнул и протянул ему бумагу.
   – Если коллега Ладья хочет узнать, – деликатнейшим тоном сказал он, – как зовут древнюю корову четыр­надцатого века, пусть он прочтет это слово на-о-бо-рот!
   – Глюк-оза! – ошеломленно прочитал Зайчик. – Глюкоза!
   Игорь Тарасович от неожиданности икнул.
   – Где эти жулики? – заорал он. – Ловите их! Вот они ползут!
   Машенька поспешно отвернулась, закашлялся Ан­тон и тихо застонал Борис. Потом все смолкли, но вдруг Ксения Авдеевна взвизгнула, и начался цирк. Игорь Тарасович некоторое время держался, но затем слегка хрюкнул, положил на стол трубку и схватился за живот.
   – Шифрованная корова! – надрывался Лев Ивано­вич. – Держите меня, я сейчас разойдусь по швам!
   Первым пришел в себя Зайчик. Он погрозил кула­ком Юрику и Шурику, которые успели вскарабкаться на верхушку своей сосны, взял крышку бочки и стал пристально ее рассматривать. Зайчик вертел крышку, сдувал с нее пыль и вдруг, схватив нож, начал зачищать угол. Мы столпились вокруг и затаив дыхание смотре­ли на эти манипуляции.
   – Прекрати! – Игорь Тарасович взвился над сто­лом. – Ты испортишь уникальную вещь!
   Зайчик отмахнулся и продолжал скрести крышку ножом. Он снял слой смолы, и…
   – Ой, – сказал Игорь Тарасович.
   Мы полезли под стол. На крышке древней бочки двенадцатого века стоял штамп: «Астраханский рыбкомбинат».

ОШИБКА ОДИНОКОГО БИЗОНА

   Наутро, сгибаясь под тяжестью пожитков, явился Ра­ков.
   – Вот я и вернулся! – с наигранной бодростью со общил блудный директор. – Я еще, между прочим, не завтракал.
   Мы переглянулись и молча продолжали пить чай.
   Раков сел за стол и потянулся к сковороде, на кото­рой еще оставалась жареная картошка. Борис молча отодвинул сковороду подальше в сторону. Раков расте­рянно заморгал рыжими ресницами.
   – Работать будете? – замораживающим голосом спросил Борис.
   – Я приехал сюда отдыхать и лечиться, – захныкал отшельник. – У меня есть справки!
   Борис вздохнул с видимым облегчением.
   – Зайчик, помоги гражданину отнести чемоданы обратно, – попросил он.
   – Не хочу обратно, не хочу быть один, как волк, – затараторил Раков. – Я ошибался, я буду работать!
   – Ошибка одинокого бизона, – вполголоса сказал Антон. – Трагедия одиночества, ночные кошмары. Я по­нимаю драму этого человека.
   – Что ж, посмотрим, – с нескрываемым разочаро­ванием проговорил Борис. – Учтите, берем на поруки условно. При малейшем отклонении от устава комму­ны, – Борис сделал выразительный жест, – фьють!
   – А выходные дни у нас есть, товарищ председа­тель? – заискивающе спросил Раков. – Я к тому, что завтра воскресенье.
   – Завтра вы будете очищать территорию от мусора, – делая пометку в записной книжке, сообщил Борис.
   – Это нарушение трудового законодательства! – зашумел Раков. – Я имею право на отдых! Какой-то паршивый козел замусорил территорию, а я за ним убирай! Буду жаловаться в высшие инстанции!
   Борис обрадованно кивал.
   – Правильно, бейте в хвост и гриву нас, бюрокра­тов! – поддержал он. – Зайчик, помоги гражданину отнести чемода…
   – Я согласен! – быстро перестроился Раков. – Толь­ко потом дайте отгул.
   Борис отправил блудного члена коммуны на кухню мыть посуду и огорченно сказал:
   – Явился на нашу голову. Эх!
   – Человек – стадное животное, – задумчиво по­сасывая трубочку, проговорил Игорь Тарасович. – Ему необходимо общение, обмен мыслями. Вне кол­лектива человек дичает. Раков, хотя и весьма прими­тивно, выразил эту мысль, уходя на кухню: «Даже в карты не с кем было сгонять!» История не знает такого случая, когда здоровый, нормальный человек обрекал бы себя на уединение, полное отрешение от жизни людей.
   – Коллеге Ладье не лишним будет знать, – поче­сывая нос, заметил профессор, – что многие крупней­шие мыслители, деятели искусства охотно уединялись, уходили от мирской суеты, чтобы создавать свои вели­кие произведения!
   Ладья спокойно принял вызов. Ласково поглажи­вая бородку, он ответил, что такие случаи ему извест­ны; но лично он, в отличие от коллеги Черемушкина, не решится ставить Ракова в один ряд с крупнейшими мыслителями человечества. Он, Ладья, полагает, что сходство Ракова и, скажем, Гегеля не столь велико, как это кажется доктору искусствоведения Черемушкину.
   – Да, Раков, пожалуй, не Гегель, – поддержал Бо­рис. – Зря вы, Лев Иванович, так идеализируете наше­го тунеядца.
   – Ты, Левушка, всегда уж очень увлекаешься, – с неудовольствием сказала подошедшая Ксения Авдеевна. – Не успел как следует узнать человека, а уже сравниваешь его с Гегелем. Лучше бы ты музыкой за­нимался.
   Профессор в полной растерянности развел руками.
   – Я, конечно, не очень разбираюсь в философии, – вступил в беседу Зайчик, – но вы, Лев Иванович, по-моему, переборщили. Раков – это не Гегель, точно говорю.
   – Не слушайте их, Лев Иванович. – Антон сурово обвел взором насмешников. – Раков – это самый на­стоящий Гегель!
   Профессор в бешенстве сплюнул и удалился под сдержанный смех аудитории.
   Разошлись и мы «по своим цехам», как говорил Борис. Нам с Антоном сегодня достались дрова, и это обстоятельство с самого пробуждения не давало мне покоя. Я всю жизнь прожил в доме с паровым ото­плением, и пила с топором были покрыты в моем воображении дымкой романтики. Вся надежда была на Антона, который не раз с гордостью подчеркивал, что он «нарубил дров на своем веку». Правда, здесь, на острове, Антон всячески уклонялся от раз­говоров на эту тему, а сегодня был как-то особенно молчалив и задумчив. Но я объяснял это тактично­стью моего друга, нежеланием подчеркивать свои преимущества.
   Потапыч вручил нам инструменты и показал, какие деревья нужно повалить. Оказывается, мы делали боль­шое и важное дело: уничтожали сухостой, обеспечивая деревьям санитарные нормы жилплощади. Чтобы мы случайно не срубили здоровое дерево, Потапыч сделал на сухостое зарубки и удалился.
   Антон подошел к отмеченной сосне и осторожно ее погладил.
   – Высокая, – сообщил он. – Метров пять будет.
   Я согласился.
   – Даже пилить жалко, – сказал Антон. – Верно?
   Я промолчал.
   – Но пилить надо! – мрачно размышлял Антон. – А? Как ты думаешь?
   Я пожал плечами.
   – С другой стороны, – продолжал разглагольство­вать Антон, прохаживаясь вокруг дерева, – топить можно и валежником. Просто не понимаю, зачем пре­вращать в дым сосну.
   – Хорошо, – согласился я, беря в руки пилу. – Пойдем и скажем Борису, что мы отказываемся заго­товлять дрова.
   – Ну, ну! – остановил меня Антон. – Так уж и от­казываемся…
   – Тогда давай пилить, – теряя терпение, предло­жил я. – Тем более что тебе приятно будет увеличить количество дров, которых ты немало нарубил на своем веку!
   – Бери пилу! – свирепо воскликнул Антон. – Ну! Ставь ее сюда и толкай на меня!
   – Почему на тебя? Я слышал, что каждый должен тянуть пилу к себе.
   Антон поднял меня на смех. Он доказал, как дважды два, что если каждый будет тянуть к себе, то получится физическое равновесие сил и пила, следо­вательно, останется на месте. Мы принялись за работу. Но пила, под которую была подведена столь солидная научная база, проявила полную теоретическую безгра­мотность: она не хотела пилить. Она блеяла, изгиба­лась, вырывалась из рук и на каждый толчок отвечала противным визгом. Наконец путем смелого экспери­мента нами была обнаружена истина: пилу нужно тя­нуть на себя, но по очереди.
   Работа пошла. Сосна была толщиной сантиметров двадцать, но через какой-нибудь час мы допилили чуть ли не до середины. Возможно, нам удалось бы добить­ся большего, но пила то и дело выскальзывала из раз­реза, и мы заталкивали ее обратно, осыпая проклять­ями каждый квадратный сантиметр ее поверхности. Наконец она застряла намертво, словно присохла к де­реву. Антон все свалил на меня. Он долго шумел по по­воду того, что самое большее, на что способен такой партнер, как я, – это натирать в бане спину. Мы пре­рекались минут десять, пока Антону не пришла в голо­ву блестящая идея. Он встал на мои плечи и привязал к сосне веревку, которую нам дали для связывания дров. Потом под «раз, два, взяли!» мы рванули сосну на себя. Но дерево осталось на месте, хотя Антон при помощи интеграла вычислил, что оно неминуемо дол­жно рухнуть. Мое предположение, что это дерево не знакомо с высшей математикой, Антон оставил без внимания.

   – Видимо, – пробормотал он, – сопротивление во­локон на разрыв несколько превышает силу натяжения. Чтобы ее увеличить, мне нужна лебедка. Ты не знаешь, где ее достать?
   Послышалось мычание: на полянку в сопровожде­нии Машеньки вышла Глюкоза.
   – Привет! – крикнула Машенька. – Как дела?
   – Н-да, – вымолвил Антон, – представляю, что этот ехидный пастух наговорит о нас за обедом. Над нами будет ржать даже Мармелад… Ба, идея!
   Машенька подошла, и Антон в изысканных выра­жениях попросил одолжить на минутку Глюкозу для использования ее в качестве лебедки. Машенька согла­силась, и мы повязали веревку на широкую коровью грудь.
   – Вперед! – скомандовал Антон.
   Корова удивленно обернулась и, как нам показа­лось, даже чуть прыснула.
   – Стегать животное я не позволю! – предупредила Машенька. – Действуйте только методом убеждения!
   – Ну, миленькая! – с легким завыванием произнес Антон. – Что тебе стоит, а, пегенькая?
   Глюкоза отвернулась и начала пощипывать травку. Машенька засмеялась.
   – Придумал! – весело воскликнул Антон. – Я всегда говорил, что собака лучший друг человека!
   К нам с радостным визгом несся Шницель. Он под­бежал и юлой завертелся вокруг хозяина, подпрыгивая и норовя лизнуть его в щеку. Антон нежно погладил лохматую морду и приказал:
   – Взять ее! Взять!
   Держась на всякий случай в почтительном отдале­нии от коровьего копыта, Шницель неистово залаял на Глюкозу. Корова в панике рванулась вперед, и дерево хрустнуло. Антон важно поклонился публике, но со­рвать аплодисменты за свой фокус не успел: сосна рух­нула, едва не накрыв нас ветвями.
   – Вы насмерть перепугали несчастное животное! – возмутилась Машенька, освобождая дрожащую Глюко­зу от веревки.
   – Я просто использовал заложенные в корове воз­можности, – пояснил Антон. – Нельзя допускать, чтобы такой механизм простаивал.
   – Все расскажу Борису! – пригрозила Машенька. – Ой, смотрите!
   Метрах в ста от нас крадущейся походкой шел Раков, неся в руках какой-то сверток. Мы спрятались за орешник. Оглянувшись и не увидев ничего подозрительного, Раков развернул сверток, оказавшийся одея­лом, расстелил его на траву и улегся.
   – На наших глазах происходит моральное падение симулянта, – сказал Антон. – Надо помочь человеку, протянуть ему руку товарищеской помощи.
   – Этот случай, кажется, больше по моей части, – решила Машенька. – Я пойду его лечить.
   Раков возлежал в теньке, почесывая пятерней мохнатую грудь и блаженно улыбаясь. Вот он потя­нулся и зевнул: природа располагала к покою и отдох­новенью.
   – Вам нехорошо, Илья Лукич? – встревоженно спросила Машенька, присаживаясь на край одеяла.
   – А? Чего? – испуганно пробормотал Раков и громко застонал. – Проклятый невроз, сил нет, как болит…
   Машенька участливо кивнула.
   – Наверное, здесь? – догадалась она, дотрагиваясь до лопаток несчастного.
   – Ага! – обрадовался Раков. – Всю спину точно иголками колет. Хоть кричи! Мне бы массаж… А вы, доктор, хотя и молоденькая, а сразу поняли, что к чему. Умница!
   – Я в институте была отличницей! – похвасталась Машенька, блеснув в нашу сторону глазами. – Лягте, пожалуйста, на живот… Вот так (несколько ударов согнутым пальцем по спине)… понятно. К сожалению, у нас нет массажиста…
   – Да ну? – Раков покачал головой. – В санатори­ях, где я лечился, всегда были массажисты. Особенно один был толковый, на Мацесте, Иван Тимофеевич. Редкий мастер! Бывало…
   – Запускать такой сильный невроз нельзя, – раз­мышляла про себя Машенька. – Бехтерев в таких слу­чаях рекомендовал…
   – Полный покой и усиленное питание? – подска­зал Раков.
   – Что вы! – Машенька презрительно фыркнула. – Это давно отвергнуто. Абсолютно антинаучный спо­соб! Вам необходимы усиленные физические уп­ражнения. Они великолепно успокаивают нервную систему.
   Мы с Антоном тихо удрали к своей сосне. Вскоре Машенька привела Ракова, который то и дело хватался за спину и страдальчески морщился. Мы принялись рубить сучья, а Раков со стонами их относил в сторону.

   – Ну как, помогает? – время от времени участливо спрашивала Машенька.
   – Вроде легче, – неуверенно отвечал Раков, недо­верчиво косясь в нашу сторону.
   – Значит, мой диагноз подтверждается, – радо­валась Машенька. – Вот увидите, у вас совсем ис­чезнут боли, вы станете другим человеком, Илья Лукич!
   – Спасибо, доктор, – бурчал Раков, брезгливо гля­дя на свои испачканные смолой ладони.
   Мы распилили сосну, что, к нашему удивлению, оказалось довольно простым делом, и, пока кололи дрова, Раков понемножку относил их в лагерь.
   – Прошла спина? – спросила Машенька, когда последнее полено лежало у кухонного крыльца.
   Раков неохотно кивнул и на всякий случай отошел подальше: мало ли каких сюрпризов можно ожидать от этой девчонки!
   Машенька торжествующе показала нам язык и по­бежала домой переодеваться к обеду.

КОНЦЕРТ ДЛЯ КОРОВЫ С ОРКЕСТРОМ

Приказ №16 по коммуне имени Робинзона Крузо

   Дежурные дровосеки Антон и Михаил, воспользовавшись пре­ступной халатностью дежурного пастуха Машеньки, привязали корову Глюкозу к дереву и науськали на нее собаку Шницеля.
   В результате перепуганная корова вышла из строя: перестала доиться.
    Приказываю:
   1) Антону и Михаилу объявить строгое общественное порицание.
   2) На неделю лишить хулиганов компота и обязать раз в три дня до блеска чистить козла Мармелада.
   3) Машеньке за попытку помешать ходу следствия поставить на вид.
    Председатель коммуны Б. Травкин.
 
   – Я тоже не буду пить компот, – самоотверженно заявила Машенька.
   – Помолчите уж, – сердито сказал Борис и, потря­сая приказом, прогремел: – Пусть земля горит под но­гами у хулиганов!
   В то же мгновенье под скамейкой подсудимых, на которой сидели Машенька, Антон и я, раздался взрыв. Мы испуганно вскочили: внизу дымилась трава.
   Присутствующие в зале заседаний встретили при­говор одобрительными аплодисментами.
   Слово взял Потапыч.
   – У нас на флоте, – гневно заявил он, – месяц бы гальюн чистили! Салаки короткохвостые! Что вам Глю­коза – трактор?
   Из хлева слышалось тревожное прерывистое мы­чание.
   – Она даже заикаться стала от испуга, – подлил масла в огонь Шурик.
   – Эх, мается, сердешная, – расстроился Потапыч. – У-у, швабры пресноводные!
   И старик, сокрушенно махнув рукой, поплелся на скотный двор.
   – Наделали делов, – озабоченно сказал Игорь Тарасович. – С точки зрения…
   – …исторической науки, – шепнул Юрик.
   – …здравого смысла, – сердито погрозив озорни­ку, продолжил Ладья, – нам нужно что-то придумать, успокоить корову. Она просто ужасно нервничает!
   – От нервов очень полезны общие оздоровитель­ные процедуры, – прогудел Раков. – Например…
   – …воздушные ванны, – не унимался Юрик.
   – И гантельная гимнастика, – дополнял Шурик.
   – Просто кошмар. – Ксения Авдеевна вздохнула. – Бедная Глюкозочка…
   Вернулся мрачный Потапыч.
   – Близко не подпускает, – пожаловался он.
   – Как же быть? – забеспокоился Раков. – Мне утром необходима простокваша.
   – Разрешите высказаться? – умильным голосом примерного школьника произнес Антон. – Я полагаю, что Глюкозу можно выдоить силой.
   – Силой… – проворчал Потапыч. – Так ногой двинет, что за месяц не очухаешься…
   – Пока товарищ председатель зачитывал приказ о на­шем проступке, – скороговоркой продолжал Антон, – я набросал чертежик любопытного приспособления.
   Мы обступили изобретателя.
   – Разработанный мною доильный станок, – пояс­нил Антон, водя пальцем по листку бумаги, – пред­ставляет собой оригинальные козлы вроде применяе­мых дровосеками, только больших размеров. Корова ложится на козлы, и дежурный ее доит, разрешая тем самым проблему столь необходимой Илье Лукичу про­стокваши. Разумеется, от вознаграждения за рацпред­ложение я отказываюсь.
   – Фарадей! – восхитился Борис. – Значит, берешь Глюкозочку на ручки и кладешь на козлы?
   – Зачем на ручки? – Антон пожал плечами. – Ко­рову можно поднять при помощи несложной системы блоков. Минутное дело.
   «Му-у!» – послышалось из хлева.
   – Высечь бы тебя на этих козлах! – вскипел По­тапыч.
   – Необходимо, чтобы Глюкоза забыла это кошмар­ное происшествие, – задумчиво сказала Машенька. – Ее нервная система примитивнее, чем у человека, и по­этому задача представляется мне выполнимой.
   – На меня после нервных потрясений хорошо дей­ствовали сероводородные и родоновые ванны, – сооб­щил Раков.
   – Глюкозу нужно срочно отправить в Кисловодск! – взволнованно воскликнул Юрик.
   – Стойте! – Лев Иванович поднял руку, требуя внимания. – Мне пришла в голову действительно интересная мысль. Друзья, я вам уже рассказывал, что одно время пропадал в зоопарке, собирая ма­териал для «Первобытной симфонии». Так вот, однаж­ды с Аполлоном, прелестным юношей леопардом, случилась беда. Как потом выяснилось, у бедняги заболел зуб.
   – Пломба выпала, – предположил Шурик.
   – Возможно. Кстати, леопард, хоть он и дикий зверь, не перебивает старших по возрасту. Аполлон так скандалил, что всполошил весь зоопарк. Антилопы, жирафы и зебры метались в своих загонах и буквально лезли на стенку. Зверю подмешали в воду сонный по­рошок, но он отказался пить. И тогда я предложил свои услуги. Со мною была вот эта губная гармоника. Я стал у клетки и начал играть. Сначала Аполлон не обращал на мелодию никакого внимания, но потом начал прислушиваться, а вскоре, к общему восторгу, лег и мечтательно смотрел в небо! Я не раз замечал впоследствии, что музыка оказывает на зверей облаго­раживающее действие, но этот леопард меня просто умилил!
   – А что вы ему играли? – полюбопытствовал Зай­чик.
   – Не помню. Кажется, что-то из Дебюсси. Но вот что самое удивительное! С тех пор Аполлон…
   – Все ясно, – нетерпеливо прервал Ладья. – Леопард зачастил в консерваторию и даже окончил ее по классу профессора Черемушкина. Что мы тратим время на какие-то фантастические прожекты?
   – Мне кажется, – робко заметил Зайчик, – что следует принять предложение Льва Ивановича.
   – Решено, – Борис ударил по столу ладонью, – пошли!
   Глюкозу мы застали на скотном дворе в состоянии сильного возбуждения. Увидев людей, она взбрыкнула передними копытами и выставила вперед рога.
   – Играйте! – нетерпеливо потребовал Борис.
   – С чего бы начать? – Лев Иванович задумался.
   – Сыграй, Левушка, свой шестой прелюд, – посо­ветовала Ксения Авдеевна. – Он у тебя такой простой, что и корова разберется.
   Ладья удовлетворенно хмыкнул и раскрыл было рот, чтобы сострить, но ничего не придумал.
   – Спасибо, – обиженно проворчал профессор. – Моя музыка, как ты отлично знаешь, достаточно высо­кой сложности.
   – Да, конечно, – быстро поправилась Ксения Авдеевна. – Даже сам Ростропович как-то говорил, что он не вполне понимает твою вторую сонату. Это очень сложное произведение.
   – Ну! – торопил Борис.
   – Начну с импровизации, – решил профессор, поднося к губам гармошку. – Следите за реакцией жи­вотного.
   – Концерт для коровы с оркестром, – шепнул мне Антон. – Сочинение Людвига ван Черемушкина.

   Музыкальный коктейль, которым профессор угос­тил Глюкозу, успеха не имел. Весьма холодно была принята и классика. Тогда Лев Иванович решил озна­комить аудиторию с произведениями современной аб­страктной музыки, что едва не окончилось трагически. Сначала Глюкоза, насупившись, слушала, а затем без всяких предупреждений бросилась на исполнителя, норовя подцепить его рогами. Мы потом замерили вы­соту ограды, через которую скакнул профессор: в ней было один метр сорок пять сантиметров – норма ГТО второй ступени. И это с первой попытки! Но Антон утверждал, что спортсмен взял высоту со значительным запасом, и высказал мнение, что если профессор будет тренироваться серьезно, то наверняка перепрыгнет всех композиторов в мире.
   – К черту! – отдышавшись, раздраженно заявил Лев Иванович. – «Чижика» ей нужно, этой принцессе!
   – Раз нужно – значит нужно, – солидно сказал Раков.
   – Позвольте! – высокомерно произнес профессор. – Я не стану осквернять гармонику пошлой мелодией!
   – Лев Иванович, миленький, – умоляющим голо­сом проговорила Машенька. – Ну, пожалуйста, сыг­райте ей «Чижика»!
   Мы обступили профессора и начали хором его уго­варивать, чтобы он ради общего блага успокоил мятеж­ную душу коровы.
   – Хорошо, – сдаваясь, заявил профессор, – но пусть Станислав Сергеевич мне подпевает!
   Мы дружно навалились на Прыг-скока. Он пытался бежать, отбивался и кричал, что не знает слов, но Антон напомнил ему одну старую строфу и тут же сочинил новую. Прыг-скок сдался, и над скотным двором по­плыла бессмертная мелодия, сопровождаемая могучим баритоном:

 
– Чижик-пыжик, где ты был?
– На Фонтанке водку пил.
Выпил рюмку, выпил две,
Зашумело в голове.
– Раков, Раков, где ты был?
– Мо-локо у Глюкозы пил!
Для кишечника оно
Оченно по-ользительно!