Санин Владимир Маркович. Остров Весёлых Робинзонов (с иллюстрациями)

   Раков бурно негодовал, но никто не обращал на него внимания: все смотрели на Глюкозу. Корова воскресала на глазах! Она весело помахивала хвостом и слушала с необычайным интересом. Не теряя вре­мени, Потапыч схватил ведро и начал доить. Под звуки волшебного «Чижика» в ведро ударили струйки молока.
   – Ура! Ура! – воскликнули мы.
   Так Глюкоза вернулась в строй. Все разошлись на послеобеденный сон, а мы с Антоном, проклиная цеп­ную память Бориса, отправились чистить грязного до невозможности козла Мармелада.

ДЕНЬ СЮРПРИЗОВ

   Дежурной кухаркой на этот день был назначен Раков. Поэтому никто не удивился, что завтрак запаздывает минут на сорок. Вообще Борис с большой неохотой по­шел на этот эксперимент и лишь уступая нашему дав­лению: всем было интересно посмотреть на Ракова в роли кухарки.
   Машенька, воспользовавшись вынужденной па­узой, устроила медосмотр. Нужно сказать, что мы не были разбалованы медицинским обслуживанием. Более того, Машенька не скрывала своего ирониче­ского отношения к нашим недугам, поскольку была убеждена, что они должны бесследно исчезнуть после первых же дней лечения по ее методу. Поэтому мед­осмотр, по словам Прыг-скока, был типичной «пока­зухой».
   – Вы, доктор, хотя бы ради приличия спросили, как я сплю, – упрекнул он.
   Машенька сделала гримаску и ответила, что это ей известно от «ассистента». Потапыч обходит ночью до­ма и наутро ей докладывает, из каких окон слышен особенно сильный храп. Впрочем, если Станиславу Сергеевичу кажется, что спит он недостаточно крепко, то она может назначить ему дополнительные процеду­ры. Скажем, прополку огорода после ужина или веникотерапию – уборку площади имени Пятницы. Прыг-скок поблагодарил за внимание и поспешил от­кланяться.
   Вечером минувшего дня я слишком долго плескал­ся в озере и слегка простудился. Это обстоятельство создало неслыханный прецедент: Машенька осматри­вала меня целых десять минут! Она изучила мой язык, заглянула в горло, постучала по грудной клетке, слов­но искала запрятанную там шкатулку с алмазами, и – потрясающий либерализм – на целый день освободи­ла меня от работы.
   Антон, язык которого с утра находился еще без дела, дрожащим голосом спросил:
   – Доктор, скажите правду, как бы жестока она ни была: мой друг находится вне опасности? Он будет жить?
   – Будет, будет, – успокоила Машенька и, блеснув глазами, добавила: – Какой вы необыкновенно изобретательный человек, Антон! Я просто не устаю восхищаться находчивостью, с которой вы используе­те малейший повод со мной поговорить.
   Антон слегка побагровел.
   – Вы что-то слишком часто начали мною восхи­щаться, – нашелся он. – Придется расставить повсю­ду сторожевые посты и удвоить бдительность.
   – Молодые люди, скорее за стол! – послышался издали голос Ксении Авдеевны. – У нас такое тво­рится!
   – Я еще потом с вами поговорю, – угрожающе сказала Антону Машенька. – Побежали!

   Нас ожидал совершенно потрясающий сюрприз: на столе возвышалось огромное блюдо пышных, румяных и необыкновенно аппетитных блин­чиков! Все сидели с набитыми ртами и восторженно мычали. Это был на­стоящий лукуллов пир, вакханалия, гимн обжорству. Восторгам не было конца. А виновник торжества, дежур­ная кухарка Раков, скромно сидел в сторонке и нехотя, морщась и отма­хиваясь, принимал поздравления. Вездесущий Потапыч, знавший все секреты, рассказы­вал, что разбудил Ракова по его просьбе в пять утра и был буквально потрясен, увидев, с каким искусством стряпает Илья Лукич.
   – Подумаешь, блинчики, – ворчал Раков, весьма, однако, довольный произведенным впечатлением, – я как-никак десять лет был поваром в ресторане. Эх, деваляйчики какие готовил, соуса, бисквиты! Языки проглатывали!
   Блинчики были восхитительно вкусные, и все так наелись, что даже обрадовались, когда кончилась сме­тана. Но Раков немедленно притащил из кухни… та­релку клубничного варенья, и восторги вспыхнули с новой силой. А когда на десерт мы получили по чашке холодного, с каким-то чудным ароматом компота, Юрик и Шурик выскочили из-за стола, подхватили Ракова и завопили:
   – Качать его, качать!

   Мы откликнулись на призыв, и довольно-таки весомая туша Ракова несколько раз взлетела в воз­дух. Только Борис сунул руки в карманы, демонстрируя свое особое мнение: он еще не мог примириться с перевоплоще­нием «лодыря и симулянта».
   – Работу Ильи Лукича нуж­но отметить приказом по комму­не, – шепнула Борису Машень­ка. – Обязательно!
   Борис нехотя кивнул: жела­ние Машеньки – закон…
   – А что будет на обед, миленький Илья Лукич? – тормошила героя Ксения Авдеевна. – Поучите меня, пожалуйста.
   – Да, да, Илья Лукич, – профессор уважительно поклонился, – как лицо заинтересованное, присоеди­няюсь к просьбе предыдущего оратора.
   – Хорошо, пойдете со мной, – важно ответил Раков. – Только одно условие: язык держать за зубами! Меню должно быть секретом, это мой принцип.
   Дрова на день были заготовлены. Глюкозу и ку­рятник Потапыч великодушно взял на себя, и поэтому все отдались блаженному отдыху. Игорь Тарасович с Зайчиком отправились вскрывать очередной курган, Лев Иванович уселся на веранде с губной гармоникой и нотной бумагой: сочинялось новое музыкальное произведение. Юрик и Шурик обучали игре в бас­кетбол Бориса, я читал книгу, а Машенька и Антон, раскачиваясь в гамаках, вскрывали друг у друга недо­статки и поднимали друг друга на смех – игра, кото­рая, по моему глубокому убеждению, была не столь безопасна, как это казалось ее участникам. Размышляя об этом, я незаметно для себя уснул, доставив большое удовольствие и себе и Машеньке (мы заметили, что она радовалась как дитя, когда нам перестало хватать девя­тичасового ночного сна).
   Разбудил меня какой-то непривычный шум. Я при­поднялся и – не поверил своим глазам: к берегу подхо­дил катер! Возбужденно переговариваясь, на берегу толпились все члены коммуны.
   – Мимо проезжал, решил газеты подкинуть! – вы­ крикнул моторист, бросая Потапычу конец.
   Катер пристал к причалу, и мы с волчьей жадно­стью набросились на газеты. Потапыч о чем-то гово­рил с мотористом, а мы возбужденно сообщали друг другу новости. И тут я обратил внимание на Ма­шеньку: она держалась чуть-чуть в сторонке и была чуть-чуть не такая, как всегда. Сверкнула мысль: ведь пришел катер! Я посмотрел на своих друзей: они тоже были взволнованы и тоже искоса поглядывали на Машеньку. И мне вдруг захотелось, чтобы катер-иску­ситель скорее ушел, чтобы исчезла эта вдруг возник­шая напряженность. И по глазам своих друзей я по­нял, что они думают о том же.
   – Спасибо за газеты, Григорий, – поблагодарил моториста Потапыч. – Через две недели ждем, приез­жай к обеду.
   – Приеду, не беспокойтесь!
   Взревел мотор.
   – Отдай концы!
   И здесь произошел случай, навсегда вошедший в летопись коммуны имени Робинзона Крузо.

   – Стой! Подожди! – послышался крик.
   Все оцепенели. Борис сжал кулаки и сделал шаг вперед, но в него с двух сторон вцепились Машенька и Зайчик.
   – Давай быстрей! – выкрикнул моторист. – Кидай чемоданы!
   – Пошли, товарищи, – сухо сказал Ладья, и мы, обходя Ракова стороной, молча зашагали наверх. Машенькины глаза подозрительно заблестели. На ду­ше было противно и сыро. Стрекот мотора отдалялся.
   – Ишь, жмет! – повернувшись к озеру, воскликнул Шурик. – Ой!
   Мы оглянулись.
   На причале, не сводя глаз с удаляющегося катера, сидел Раков. Рядом с ним стояли его чемоданы.
   – Н-да! – радостно выдохнул профессор. Машень­ка вспыхнула. Борис, ни слова не говоря, помчался вниз.
   – Илья Лукич! – окликнул он неподвижного Ракова. – Илья Лукич!
   Раков не шелохнулся.
   – Илья Лукич, – повторил Борис, дотрагиваясь до его плеча.
   Раков медленно повернулся.
   – Ну чего? – хмуро спросил он.
   – Извините, Илья Лукич. Позвольте, я помогу вам отнести чемоданы.

ЧРЕЗВЫЧАЙНОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ

   По настоянию Игоря Тарасовича мы отправились на обход острова. Мысль о том, что мы живем на неподнятой археологической целине, не давала ученому покоя. Недавние неудачи только разожгли его пыл. Ему мере­щились валуны с надписями тысячелетней давности, курганы-могильники с бесценными для науки костя­ми, дощечки, бусы и клады.
   – Неподалеку от Новгорода, – мечтательно произ­нес он, – не так давно нашли прелюбопытную берес­тяную дощечку: некая Настасья писала Петру, что ее муж Василий уехал торговать кожами и приедет только через месяц. Это говорит…
   – …о том, – продолжил Антон, – что за тысячу лет женщины нисколько не изменились. Стоило мужу уехать в служебную командировку за кожами, как Настасья тут же отпраздновала с Петром это со­бытие.
   – Ну, а чем же кончилась романтическая исто­рия? – поинтересовалась Машенька.
   – Ответное письмо Петра, увы, не найдено, – уныло ответил Игорь Тарасович.
   – Добром это дело кончиться не могло, – решил Антон. – Представляю, что дружок Василия, местный почтмейстер, послал к своему приятелю гонца-скоро­хода, и бедняга рогоносец, бросив кожи, досрочно вернулся из командировки. Он поднял скандал, и Пет­ра за моральное разложение уволили из вечеуправления. В состоявшейся затем дуэли Петр мечом обрубил Василию рога. Кстати, они еще не нашлись?
   – Антон, вы женоненавистник, – сказала Ма­шенька. – Чем это мы, бедные, так провинились перед вами?
   – Вы – ничем! – весело ответил Антон. – Да и к остальным я отношусь не так уж плохо. У меня даже иногда мелькает мысль, уж не обратить ли на кого-ни­будь из них свое внимание.
   – И что же вы делаете с этой мыслью? – полю­бопытствовала Машенька. И, оглянувшись, тихо доба­вила: – Ну, скажем, если эта мысль… обо мне?
   – О вас? – Антон усмехнулся. – А разве о вас можно думать как о женщине? Ведь вы врач, и при взгляде на вас у человека могут возникнуть только мысли об уколах, горчичниках или валерь­янке. Так что, моя красавица, ничем не могу вас по­радовать.
   – Ага, значит, все-таки я красавица? – зацепилась Машенька. – Следовательно, если бы я перестала быть врачом, вы могли бы обо мне думать просто как о кра­савице, не так ли?
   – Какая дьявольская логика! – восхитился Антон. – Нет уж, лучше оставайтесь врачом, в этом качестве вы будете безопаснее.
   – Значит, я для вас все-таки опасна? – настаивала Машенька. – Ну, признайтесь, что вы меня боитесь!
   – Тише, вас могут услышать! – с досадой прошеп­тал Антон. – Да, боюсь, как боюсь мчащейся по шоссе машины, когда перебегаю улицу. Но ведь я могу и по­дождать, пока машина пройдет!
   – О чем это вы беседуете? – спросил Прыг-скок. – О каких-то дорожных происшествиях?
   Машенька, мгновенье назад дразнящая и дей­ствительно опасная, перевоплотилась в долю секунды. И Прыг-скоку отвечал уже ласковый и наивный го­лубоглазый ангел:
   – Да, представьте себе, Антон считает, что я слиш­ком слаба и нерешительна, чтобы сесть за руль ма­шины. Он сказал, что ни за что не согласился бы стать моим пассажиром.
   – В вашей слабости – ваша сила! – галантно про­изнес Прыг-скок. – Хотите, я буду вашим инструк­тором? Вы научитесь в две недели и станете если и не самым лучшим, то самым красивым водителем в Москве!
   – Благодарю вас, – потупив глаза, ответила Машенька, – я подумаю.
   Мы медленно шагали, любуясь капризным бере­гом, который то причудливой стрелой вонзался в озе­ро, то отступал, образуя поросшую камышом бухту; волнами, которые вдруг возникали от порыва ветра, шлепались на берег и в изнеможении падали обрат­но… Лев Иванович обратил наше внимание на сосну: огромная, она дерзко возвышалась над карликовыми елками, которые недовольно шуршали в тени – сплет­ничали, наверное.
   – Я определяю возраст этой сосны в двести пятьдесят лет, – сказал Игорь Тарасович. – Воз­можно, мимо нее, тогда молоденькой и игривой, гвардейцы Петра Первого вели в солдаты связанных раскольников; эта сосна была в летах, когда отрубали голову Пугачеву; ей стукнула сотня лет в наполе­оновское нашествие… Многое видела и слышала эта сосна!
   – Думаю, что такую бездоказательную чушь она слышит впервые, – заметил Лев Иванович. – С тем же успехом коллега Ладья может дать сосне тысячу лет и заявить, что под ее сенью разгуливал пресловутый Рюрик.
   Не дав врагам сцепиться, мы поспешно развели их в разные стороны.
   Зайчик шел рядом с Игорем Тарасовичем и помо­гал ему составлять археологическую карту острова.
   Ученый наносил на план каждый подозрительный холмик, изучал обрывистые берега и тщательно осмат­ривал валуны, которые во множестве были разбросаны в этих местах. Но единственная надпись, которую по­ка удалось обнаружить, крупного научного значения не имела. На одном валуне было выцарапано корявы­ми буквами: «Здесь мы, Тимофей К. и Надя Н., реши­ли навеки пожениться».
   Зайчик в последние дни сильно привязался к Иго­рю Тарасовичу. Полные романтики поиска и открытий рассказы археолога произвели на Зайчика неизглади­мое впечатление. Он упивался этими рассказами, жад­но перечитывал книги, которые захватил с собой уче­ный, и сегодня утром объявил окаменевшему Борису, что после отпуска перейдет на работу к Игорю Тарасо­вичу, в институт, лаборантом. Напрасно Борис кричал, молил, угрожал, стыдил и льстил – Зайчик непоколе­бимо стоял на своем. Пусть коллектив растит ему сме­ну, твердил Зайчик, а он с рингом кончает. Отныне на чужие челюсти он смотрит только как на объект науки. Лучше найти полуистлевшую челюсть неандертальца, чем разбить кулаки о чугунную скулу Васьки Марки­на. Борис дипломатично прекратил разговоры на эту тему, подумав про себя, что времени впереди еще мно­го, а душа Зайчика, в отличие от его мускулов, сделана не из железа.
   На песчаном берегу озера было решено устроить первый привал. Антон раскрыл рюкзак и выдал каж­дому по паре яиц и по ломтю хлеба. Мы расположи­лись у самой воды, лениво переговариваясь.
   – Что ни говорите, а в нашем положении есть один большой и непоправимый изъян, – разгла­гольствовал Лев Иванович. – На этом клочке суши, со всех сторон окруженном водой, не хватает ро­мантики. Мы – Робинзоны, так сказать, заплани­рованные, лишенные сюрпризов и неожиданностей. Наш остров не подвергнется нападению пиратов, и мы точно знаем, что за нами в определенный день придет катер…
   – А разве наши археологические открытия – это не сюрприз? – подсказал профессору Борис, которого измена Зайчика толкнула на союз со Львом Ивано­вичем.
   – Безусловно! – обрадованно подхватил про­фессор, ехидно поклонившись своему врагу-архео­логу. – Коллега Ладья еще порадует нас своими сен­сациями, если только раскрытие тайны шифрованной коровы не окончательно удовлетворило его често­любие.
   Профессор хихикнул и, отбросив в сторону очи­щенное яйцо, отправил в рот горсть скорлупы. Ком­ментируя это событие, Ладья указал, что кашель, от ко­торого сейчас надрывается глубокочтимый коллега, свидетельствует о том, что всякое злословие наказуемо; что же касается сюрпризов и сенсаций, то они просто валяются под ногами, следует только хорошенько по­рыться.
   – Вот здесь! – величественно изрек Прыг-скок, топая ногой. – Открой свою тайну, земля!

   В то же мгновение нас оглушил взрыв. На лице Ладьи изобразился суеверный ужас.
   – А ну-ка, еще разок, – нерешительно попросил он.
   – Открой свою тайну, земля, – испуганно повто­рил Прыг-скок, снова топая ногой.
   Новый взрыв потряс наши барабанные перепонки.
   Юрик и Шурик рухнули на колени и перекрести­лись. Профессор перестал кашлять и ошалело поводил глазами.
   – Это за холмом, – определила Машенька. – По­бежали!

   В кроссе на один километр по пересеченной мест­ности победили Юрик и Шурик. Вбежав на вершину, они тут же спрятались за кустарник и начали делать нам какие-то непонятные знаки. Один за другим мы присоединились к братьям и молча – по категориче­скому требованию Бориса – смотрели на открывшую­ся нам картину.
   Вода в озере, казалось, изменила цвет: она стала белой. Это плавали кверху брюшком сотни оглу­шенных рыб; десятки крохотных мальков серебрились на прибрежной траве. Четверо незнакомцев на двух моторных лодках подбирали рыбу сачками, а еще двое рослых парней стояли на берегу, ломая сучья для костра. В нескольких метрах от них, жалобно блея, лежал связанный козел Мармелад, а на почти­тельном расстоянии, чуть высунувшись из кустов, бук­вально надрывалась наша военизированная охрана Шницель.
   – Возьмем их с налету! – возбужденно предложил Зайчик, поводя плечами.
   Борис приложил палец к губам: один незнакомец поднялся, взял охотничье ружье и прицелился в Шни­целя. Антон ахнул, вскочил, но мудрый пес мгновенно исчез в кустах.
   – Вот и возьми их с налету, – проворчал Борис. – Ребята не промах…
   – У них еще два ружья, – прошептала Машенька. – Нужно быть очень осторожными.
   Лодки причалили к берегу, и браконьеры собрались вместе, подсчитывая улов.
   – Видите, самых крупных подобрали, сволочи, – пробормотал Борис. – Сколько рыбы зря погубили!
   – Может быть, нам лучше не вмешиваться? – не­решительно предположил Прыг-скок. – Эти хулиганы могут выстрелить из ружья.
   Все посмотрели на Прыг-скока с молчаливым нео­добрением.
   – Ти-ше! – с досадой прошипел Борис. – Говори­те поменьше и только шепотом. Коммуна переходит на осадное положение!

ЧРЕЗВЫЧАЙНОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ
Продолжение

   Словно подчеркивая опасность ситуации, рослый де­тина в рыжей ковбойке схватил ружье и выстрелил в Шницеля, который вновь залаял из-за кустов. Шницель с визгом исчез, но, судя по здоровому оп­тимистическому лаю, был невредим. Антон не вы­держал.
   – Нельзя допустить, чтобы собака так глупо погибла, – решил он. Борис кивнул, и Антон, низко согнувшись в кустах, отправился в обход за своим вос­питанником.
   – Они сейчас в двадцати шагах от ружей, – не­терпеливо прошептал Зайчик. – Борька, давай по­мчимся, ей-богу, успеем схватить ружья. Ну, вот увидишь.
   – Давайте! – подхватили Юрик и Шурик.
   – Погодите. – Борис поморщился. – Холм идет вниз обнаженный, без растительности. Каждую секун­ду они могут обернуться, и тогда мы в лучшем случае отделаемся дракой.
   – Что ж, – храбро сказал Ладья. – Зайчик научил меня кое-каким приемам!
   Несмотря на трагизм положения, все прыснули.
   Сзади послышался шорох, мы обернулись. В со­провождении весело скалящего зубы Шницеля к нам пробирались Антон и Потапыч.
   – Они были в лагере, – громким шепотом со­общил Потапыч. – Сразу, как только вы ушли. Хотели с плиты жаркое взять, да Раков одному поварешкой за­ехал по лбу, схватил кастрюлю с кипятком и как заорет: «Всех ошпарю!» Из кухни как ветром сдуло!
   Шницель залаял. Браконьеры обернулись и по­смотрели на вершину холма, но, к счастью, ничего по­дозрительного не заметили. Раздосадованный Антон резко встряхнул пса, и Шницель, потрясенный таким обращением любимого хозяина, жалобно заскулил у его ног.
   – Дело опасное, – констатировал Борис. – Това­рищи, я никого не задерживаю. Все желающие могут идти в лагерь.
   – Как вам не стыдно, – обиделся Прыг-скок.
   – Прошу внимания, меня осенило, – важно изрек Антон, чмокнув в нос обиженного Шницеля. – Я не Наполеон, конечно, но мой план, безусловно, носит на себе следы гениальности. Мы со Шницелем появляем­ся открыто, со стороны кустов и привлекаем к себе внимание. К нам, конечно, подойдут– надеюсь, без серьезных последствий, – и силы врага тем самым бу­дут раздроблены. А с противоположной стороны, отку­да до ружей метров сорок, поползут по-пластунски, скажем, Зайчик, Борис, братья и Миша. Все остальные – резерв главного командования. Они ри­нутся с холма, чтобы довершить разгром противника. Пуля дура, штык молодец. Я кончил.
   – В этом плане что-то есть, – задумчиво прогово­рил Борис. – Вы скромничаете, Антон, насчет Напо­леона. Я, пожалуй, согласен.
   – Это нечестно, – вдруг возразила Машенька. – Антона могут избить. С ним пойду я.
   Машенька покраснела и резко отвернулась. По­краснел и Антон.
   – О, это будет могучая поддержка, – съязвил Борис. – Никуда вы, Машенька, не пойдете! Еще этого не хватало!..
   – Пока еще главный врач санатория я! – вспылила Машенька, впервые за все время напомнив нам о своем высоком положении.
   – А я – наделенный всеми полномочиями предсе­датель коммуны, – холодно отпарировал Борис. – Идите, Антон. Будьте осторожны. Мы уходим одновре­менно. Потапыч, вы остаетесь начальником резерва, действуйте по обстановке.
   В детстве, когда были исчерпаны остальные аргу­менты, мне не раз приходилось для разрешения споров прибегать к физической силе. Мы, мальчишки, гор­дились расцарапанной до крови щекой, щеголяли ли­ловым синяком и вызывали бешеную зависть сверст­ников ярким фонарем под глазом – высшим знаком отличия, добытым в честном кулачном бою. Это были добрые, любимые нами свалки, без них мальчишеская жизнь стала бы серой и тусклой, лишенной всякого смысла.
   Но теперь предстояло более опасное приключение, и я, как и мои друзья, не без легкого сердцебиения отправился ему навстречу. Мы сошли с холма и, обогнув его справа, осторожно залегли в кустах. Спустя несколько минут послышался лай Шницеля, и вслед за псом на опушку вышли – Борис в сердцах чертыхнулся – Машенька и Антон. К ним сразу же двинулись два браконьера.
   – Осталось четверо, – шепнул Борис и снова чертыхнулся: явно нарушая утвержденную диспози­цию, с холма нетерпеливо спускался Потапыч.
   – Вперед! – приказал Борис, и мы побежали к ружьям.
   Воспоминания участников-ветеранов и свидетель­ства очевидцев помогли несколько часов спустя полно­стью восстановить и внести в летопись коммуны кар­тину этой операции. Поэтому я беру на себя смелость объективно и в порядке последовательности рассказать о событиях, происшедших на всех участках боя.
   Это произошло за считанные минуты. Два бра­коньера, подошедшие к Антону и Машеньке, доволь­но грубо спросили, что им здесь нужно. Антон привет­ливо поздоровался и пояснил, что они интересуются процессом глушения рыбы, о котором до сих пор зна­ли только из газетных источников. Полная достоин­ства и любознательности речь Антона не сделала, однако, браконьеров дружелюбнее. Без всяких дипло­матических тонкостей они посоветовали нашим раз­ведчикам немедленно отправляться восвояси, иначе вместо глушения рыбы их познакомят с процессом глушения людей. Антон мягко возразил, но его собе­седники уже заметили Потапыча, который разрезал веревки на ногах плененного козла. Один из браконье­ров с воплем бросился к старику, а другой остановился в нерешительности. Не теряя времени, Антон подсечкой ловко сбил его с ног и навалился сверху, а верный Шницель впился острыми зубками в руку повержен­ного врага. Пока Антон и Машенька с трудом удержи­вали пленника на траве, разыгрались такие события.

   Потапыч, тряхнув стариной, легко расправился со своим противником, и тот стонал, лежа на земле. Остальная четверка, разгадав намерения нашего от­ряда, ринулась к ружьям, в нескольких шагах от ко­торых и произошло столкновение. Детина в рыжей ковбойке подхватил Бориса и швырнул его в меня. Мы высекли лбами искры и рухнули под ноги Шури­ку. Детина замахнулся на Юрика, и тут же выбыл из строя, как самостоятельная боевая единица: сокруши­тельным ударом в челюсть Зайчик послал его в нокаут. Пока Юрик катался по траве в обнимку с другим про­тивником, Зайчик апперкотом в солнечное сплетение вывел из строя третьего, а четвертого ласково принял в объятья подоспевший Потапыч. На помощь брату по­доспел и Шурик: усевшись верхом на извивающегося браконьера, братья хладнокровно вязали ему руки. Выполнил свою боевую задачу и наш славный резерв: ружья оказались в руках Льва Ивановича, Ладьи и Прыг-скока.

   Между тем браконьер, сбитый с ног Антоном, от­чаянными усилиями вырвался и помчался к лодкам. И здесь его ждало заслуженное возмездие: освобож­денный от пут Мармелад вне себя от ярости бросился за обидчиком и двинул его рогами в то место пониже спины, о котором Вольтер писал, что из глубокого ува­жения к дамам он никогда не решится его назвать.
   Смирных, как овечки, браконьеров Потапыч од­ного за другим перетащил на моторку, вытащил ключ и велел быть паиньками. Мы стали с ружьями на берегу, а Потапыч на вто­рой моторке отправился за милицией. Пленники сначала хныкали и угова­ривали, потом перешли к угрозам. И хотя браконье­ры, с ужасом поглядывав­шие на грозную фигуру Зайчика, дальше угроз не шли, мы почувствовали ог­ромное облегчение, когда прибыли три моторки с ми­лиционерами.

   Милиционеры горячо нас поблагодарили, забрали пленников и двинулись в обратный путь.
   Мы пыжились и смотрели друг на друга с чудовищ­ной гордостью. Нас буквально распирало от самомне­ния. Вот на какие дела способны мы, члены славной коммуны имени незабвенного Робинзона! Мы шли до­мой, захлебываясь от восторга и обнимая друг друга, как три мушкетера и один безвестный гасконец после легендарной победы над гвардейцами де Жюссака. Все весело смеялись надо мной и Борисом: на наших лбах полыхали багрово-синие шишки; восхищенно погля­дывали на ободранный до крови кулак Зайчика; сочув­ствовали профессору, которому Прыг-скок при захвате ружей едва не выбил прикладом зуб; ласкали Шнице­ля, доказавшего, что он не зря ест свой хлеб. А путь нам озаряло цветущее ухо Антона, ярко-розовое ухо, кото­рое от полученного удара выросло чуть ли не в два раза. – Ну, вот мы и дома, – вздохнув, сказал Зайчик, скромный, самоотверженный герой Зайчик, внесший решающий вклад в нашу победу.