— Скверное дело, но мы-то что можем сделать?
— Хороший вопрос, — сказал Смит. — Это началось пару лет назад. За это время убито более сотни человек.
— Ничего об этом не слышал, — сказал Римо. — Хотя иногда смотрю новости.
— Этим особенно не интересовались. Обычно телевизионщики отыскивают кого-то, кто угробил человек пятьдесят-шестьдесят; пока преступника не задержат, вы и не знаете про эти убийства. А случаи на авиалиниях разбросаны по всей стране, поэтому парни с телевидения и не пронюхали про них. Кстати, все жертвы ограблены.
— И все же причем здесь мы? Ну, сотней убийств больше. И что же из этого? Всем теперь на все наплевать. Никто и пальцем не пошевелит. Просто считают трупы.
В голосе Римо послышалась горечь. Он работал в КЮРЕ уже давно, убивал без разбора всех, кого приказывал Смит — и все ради светлого будущего. Но Америка ни на йоту не стала за это время лучше.
— Путешествовать становится все опаснее. Это может перерасти в серьезную проблему.
— Вот оно что. Мы не хотим, чтобы некая авиакомпания понесла ущерб, — сказал Римо.
— Не в этом дело, — отрезал Смит. — Возьмите, к примеру, любую рухнувшую цивилизацию — первым делом парализует дороги. И наоборот — цивилизация начинается с создания безопасных дорог. Завязываются торговые связи, идет бойкий обмен идеями. Если же дороги захватывают бандиты, цивилизация перестает существовать. А наши дороги — в воздухе.
— Еще одна речь, — кисло произнес Римо. — Люди в любом случае будут продолжать летать. И почему наши авиалинии должны быть безопаснее наших улиц?
— Города вымирают, если люди не чувствуют себя безопасно на улицах. Если небо будет закрыто — погибнет вся страна. Все это действительно важно, Римо, — сказал Смит, и голос его звучал так проникновенно, что Римо сказал со вздохом:
—О’кей. Когда я должен приступить?
— Все по порядку. Чиун не может больше находиться в стране. Вы должны убедить его уехать. Сейчас он представляет опасность для организации.
— Прощайте, — выпалил Римо.
— Вы не будете участвовать в операции?
— Если уедет Чиун, уеду и я. Если я вам нужен, Чиун должен остаться.
Смит подумал секунду, не больше. Выбора у него не было:
— Хорошо, пусть пока все остается как есть, — сказал он. — Идите в главное управление компаний “Джаст Фолкс”. Там уже проводили расследование и ничего не выявили.
— Тогда зачем идти туда?
— Потому что людей убивают по всей стране, а другой зацепки нет. Может, вы раскопаете там такое, что пропустили все прочие следователи. Некоторых несчастных убили всего из-за тридцати долларов. И, пожалуйста, возьмите с собой Чиуна. Может быть, удастся вывести его из города, прежде чем очухается бостонская пресса.
— Мне кажется, вы не обращаетесь с ним должным образом, — сказал Римо, глядя сквозь окна на потемневшее бостонское небо.
Тут дверь отворилась, и вошел Чиун. За это время кореец приобрел ещё две подписи. Одна выглядела так, словно её выводили при землетрясении. Сплошные закорючки. Либо подпись принадлежала ребенку, решил Римо, либо поставившего ее держали за ноги, свесив из окна, пока он не уверовал в благородную цель петиции.
Услышав последние слова Римо, Чиун, изобразив на лице сладчайшую мину, повернулся к Смиту, сделав рукой с длинными ногтями изящный и по-восточному живописный приветственный жест.
— Император Смит, — начал Чиун, — мы должны извиниться за неучтивое поведение своего ученика. Ему неведомо, что император не может быть неправ. Все ваши действия заведомо оправданы. Вы могли поступить даже строже. Скажите мне, кто тот дерзкий, что заслуживает от могущественного императора самой страшной расправы. Только назовите имя, и я заставлю его трепетать от страха.
— Ты не понял нас, папочка, — сказал Римо, не отрывая глаз от Смита.
— Молчи, — приказал Чиун и снова повернулся к Смиту. — Только одно слово, о, император. Ваша воля будет исполнена.
— Все в порядке. Мастер, — успокоил его Смит. — Мы все уладим.
— Я преклоняюсь перед вашей мудростью, — сказал Чиун по-английски. Римо же он шепнул на корейском: — Это же император. Говори этому идиоту то, что он хочет слышать.
— Спасибо, Чиун, — поблагодарил Смит, не знающий корейского. — Вы... очень любезны.
— Прощайте, — сказал Римо.
— Желаю удачи, — сказал Смит.
— Да сравнится с солнцем ваша немеркнущая слава, — церемонно произнес Чиун по-английски, и тут же прибавил на корейском: — Последнее время он очень загружает нас работой. Может, мы не оказываем ему достаточного уважения.
— Дело не в этом, — возразил Римо тоже на корейском.
— Дело всегда в этом, — упорствовал Чиун. — Может, мне предложить ему подписать петицию?
Когда Смит, выходил из номера, его преследовал смех Римо. Отсмеявшись, Римо начал втолковывать Чиуну:
— Смит не император. У нас в стране нет императоров.
— Им нравится, когда их так называю, — сказал Чиун. — Это азы профессии наемного убийцы. Всегда величай своих хозяев императорами.
— Почему? — спросил Римо.
— Если тебе нужно объяснять, значит, я: зря потратил все эти годы на твое обучение, — визгливый голосок дрожал от обиды...
Когда они прибыли в Денвер, штат Колорадо, где находилось главное управлений компании “Джаст Фолкс”, Чиун все еще дулся. Римо должен был представиться агентом Национального Агентства Аэронавтики, таковым мог назваться и Чиун, если бы согласился надеть американский костюм и сбрить слишком уж экстравагантные клоки волос на подбородке и около ушей.
Чиун мог отказаться пойти на такую жертву — в этом случае ему следовало остаться в отеле. Римо так и сказал корейцу. У Чиуна был выбор. Он был волен поступить так или иначе.
Но, по мнению Чиуна, существовал и третий вариант: он будет сопровождать Римо в офис авиакомпании в своем обычном виде. На пути туда он не переставал описывать преимущества кимоно над тесными “тройками”, которые носят белые; Чиун называл их “одеждой пещерных людей”.
Олдрич Хант Бейнс Третий, президент “Джаст Фолкс”, был одет в серую “пещерную одежду” плюс темный галстук. На встречу с представителями НАА он отцвел десять минут.
Улыбка О.Х. Бейнса несла теплоту гигантской саламандры. Ногти его были тщательно отполированы, а тонкие светлые волосы выглядели такими ухоженными, словно о них пеклось особое доверенное лицо. Он искренне верил в старую пословицу, что всему свое место, находя время даже для проявления эмоций — самых разнообразных эмоций, как частенько говорил он держателям крупных пакетов акций и другим своим приближенным. Иногда — обычно в конце мая — он минут семь предавался фотографированию в обществе фотографа компании, который своими снимками свидетельствовал гуманность и человечность президента.
О.Х. Бейнсу было тридцать восемь лет. Миллионером он стал в двадцать четыре, через год после того, как окончил самую престижную школу бизнеса в Америке — Кембриджскую. Поступая в школу, он написал в анкете, что хочет стать самым богатым сукиным сыном в мире и сделает все, чтобы этого добиться.
Ему дали понять, что так писать не принято. Тогда он написал следующее: “Я хочу стать частью общественного организма, упорно и ответственно удовлетворять насущные потребности и чаяния людей, существующих внутри системы свободной рыночной экономики”.
Разницы тут особой не было, и он это знал. В двадцать шесть лет он стал президентом “Джаст Фолкс”, а теперь, в тридцать восемь, имея двух детей, из которых один был существом мужского пола, белой расы, одиннадцати лет, а другой — существом женского пола, белой расы, восьми лет, а также белокожую жену и фотогеничную собаку, он успешно копил деньги, “удовлетворяя насущные потребности и чаяния людей”.
Незадолго до этого он купил одну компанию в небольшом городке штата Огайо. Компания едва сводила концы с концами и была на грани закрытия, хотя почти все жители города работали на нее. Городок ликовал, когда Бейнс стал ее владельцем, и жители постановили ежегодно праздновать День О.Х. Бейнса. Он прибыл в город вместе с женой, двумя детьми и собакой, широко улыбаясь перед фотокамерами, и спустя два дня объявил главе цеха, выпускающего тару для перевозки продуктов морским путем, что его люди никогда не потеряют работу, если будут трудиться на него, Бейнса. Ящики по-прежнему изготавливались в городке штата Огайо, и на них ставилось все то же клеймо: “Сделано в США”. Однако продукты в ящиках поступали из Непала, Бангладеш и Мексики. При этом плата за услуги рабочим снизилась до шести центов в час, самое большее — до семи, если рабочему выдавали еще миску риса.
Когда секретарь доложил Бейнсу, что его хотят видеть представители НАА, один из которых азиат, Бейнс решил, что в книгу записи посетителей вкралась ошибка и к нему явился субподрядчик с Востока. Тем не менее он решил их принять.
— Привет. Я — Бейнс, а вы, видимо?..
Один из вошедших был белый, он-то и извлек из кармана визитную карточку: Бейнс решил было, что карточку вручат ему, но белый просто читал ее.
— Мы из чего-то Национального аэронавтического, — наконец произнес он.
— А я думал, вы прибыли из Азии, — проговорил Бейнс, лучезарно улыбаясь старику в кимоно.
— Из Синанджу, — уточнил Чиун.
— Северная Корея? — спросил Бейнс.
— Вы слышали об этой стране? — ответил вопросом на вопрос Чиун, сохраняя полную невозмутимость.
— Все знают ее, — сказал Бейнс. — Много дешевой рабочей силы. Даже Бангладеш проигрывает в сравнении с ней. Ведь в Северной Корее едят через день, как я слышал. И привыкли к этому.
— Если знаешь, как заставить прекрасно функционировать организм, совсем не обязательно обжираться мясом, жирами и сахаром, — заметил Чиун.
— Скоро мне предстоит пересмотреть контракты по найму рабочей силы, — сказал Бейнс. — Поэтому мне особенно интересно знать, сколько нужно человеку есть. Как вы полагаете?
— Раз в неделю. Все зависит от того, насколько рационально ты умеешь расходовать калории.
— Блестяще. Позвольте, я запишу. Вы меня не разыгрываете? — Бейнс яростно заскрипел золотым пером.
— Вы говорите о разных вещах, — спокойно заметил Римо.
— Неважно, — отмахнулся Бейнс. — Отличная концепция. Нужно только перевести ее на понятный людям язык.
— То есть? — заинтересовался Римо.
— Людям полезно есть раз в неделю. Хорошим людям. А мы хотим всех сделать хорошими.
— Всем такое не подойдет, — решительно заявил Римо и вырвал из рук Бейнса блокнот.
Бейнс сделал инстинктивное движение, чтобы забрать блокнот обратно, но Римо уже швырнул его в корзину.
— Это оскорбление действием, — сказал Бейнс. — Как могли вы, государственный служащий, напасть на должностное лицо?
— Я не нападал на вас, — ответил Римо.
— Нет, это было форменное нападение, — настаивал Бейнс, сидя в темном кресле вишневого дерева, из которого он командовал своей растущей империей.
Римо взялся одновременно за ручку кресла и за руку О.Х. Бейнса и непостижимым образом срастил их. Бейнс хотел было закричать, но другая рука белого мужчины замерла на его позвоночнике, и из отчаянно дрожащих губ вырвался лишь слабый писк.
Бейнс не мог пошевелить правой рукой. И даже взглянуть на нее боялся. По боли в ней он догадывался, что зрелище это не из приятных.
На его глазах выступили слезы.
— Вот это, — сказал Римо, — называется оскорблением действием. Теперь видите разницу? А то, что я сделал с вашим блокнотом, не относится к разряду нападений, просто я убрал с дороги мешавшую вещь. Если вам ясна разница, кивните. Бейнс кивнул.
— Хотите, чтобы прекратилась боль? — спросил Римо.
Бейнс радостно закивал.
Римо нажал тот отдел позвоночника, где находились нервные окончания, ответственные за боль. Он не знал их латинских названий, знал только, что они там. Бейнс теперь не будет чувствовать боли.
— Я не могу двинуть рукой, — пожаловался Бейнс.
— И не надо, — успокоил его Римо.
— А, — сказал Бейнс. — Видно, таким образом вы хотите заставить меня говорить.
— Вы правильно все поняли, — сказал Римо. — На вашей авиалинии убивают людей.
— Неправда. Это клевета, и мы делали по этому поводу заявление, — сказал Бейнс.
— Около сотни людей, все с билетами “Джаст Фолкс”, задушены.
— Ужасное несчастье, но это случилось не на линии, и мы привлечем к ответственности каждого, кто будет утверждать обратное, — твердо заявил Бейнс. — Каждого.
— Ну так я утверждаю это, — твердо произнес Римо, делая явное движение в сторону другой руки президента — той, что не срослась еще с вишневым деревом.
— То, что говорится без свидетелей, не клевета, — поторопился сказать Бейнс. — Мы ведь обмениваемся впечатлениями, так?
— Так. А почему же вы настаиваете, что их убили не на вашей линии?
— Их убили после полета, — ответил Бейнс. — Не в полете. На земле.
— А почему каждый раз — “Джаст Фолкс”?
— Я слышал, что преступники — мелкие воришки. А у нас низкие цены, — сказал Бейнс.
— Что вы имеете в виду?
— Самая низкая плата за проезд. Компания “Пипл Экспресс” продает билеты по достаточно низким ценам. Чтобы успешно конкурировать с ними, мы должны были поломать головы. У нас авиалиния с неполным расписанием.
— Что это значит?
— Мы вылетаем, когда наберем достаточно пассажиров, — сказал Бейнс. — Кроме того, мы не тратим уйму денег на переподготовку летчиков.
— А как вы их готовите? — спросил Римо.
— Все пилоты компании хорошо знают машину, на которой летают. Но это не означает, что они должны зря тратить горючее, до одурения летая над аэродромом.
— Вы хотите сказать, что ваши пилоты никогда не поднимались в воздух до того, как сели за руль самолета вашей авиакомпании?
— Не совсем так. Сейчас я вам все объясню. Конечно же, они летали и раньше. Иначе не получили бы дипломы летчиков. Но им вовсе не обязательно уметь водить гигантские машины, потребляющие много горючего.
— А на чем они летают? — поинтересовался Римо.
— У нас самые совершенные мотодельтапланы. Пилотов мы учим летать на них.
— Значит, вы считаете, что убийц и грабителей привлекает низкая стоимость билетов на вашей авиалинии? — спросил Римо.
— Совершенно верно. Вы могли бы освободить мою руку?
— А что вам еще известно?
— Наш отдел рекламы заявил: тот факт, что стоимость билета у нас настолько низкая, что нашими рейсами могут летать даже мелкие жулики, чести нам не делает. И если ориентироваться в рекламе на преступный элемент, то это не будет способствовать продаже билетов.
Чиун кивнул.
— Преступный элемент. Убивают за гроши. Какой-то кошмар. Стоило захватить с собой петицию.
Римо оставил его слова без внимания.
— А ваши люди не смогут узнать кого-нибудь из убийц? Может, те летают часто.
— Мы даже наших сотрудников не всех знаем в лицо, — сказал Бейнс. — Ведь мы авиакомпания без строгого графика. Не взлетаем точно по расписанию, как “Дельта”. И сотрудники у нас другие. Такая уж у нас компания. Нам надо еще поработать, чтобы сократить текучку кадров.
— Причем тут текучка кадров? — оборвал его Римо. — За год можно что-нибудь заметить.
— Какой год? Кто проработал год в “Джаст Фолкс”? Если вы знаете, где мужской туалет, то вы уже у нас старожил. Отпустите, пожалуйста, мою руку.
— Мы хотим работать в “Джаст Фолкс”, — заявил Римо.
— Считайте, что вы уже зачислены. А теперь, пожалуйста, отделите мою руку от кресла.
— Боюсь, ничего не получится, — проговорил Римо.
— Почему? — задыхаясь, простонал Бейнс.
— Работаю наемным убийцей по неполной программе, вроде вашей авиакомпании, — съехидничал Римо. — Кстати, то, что я сделал с вашей рукой...
— Да?
— Если скажете об этом кому-нибудь хоть слово, то же самое будет сделано с вашим мозгом, — пообещал Римо.
— Не груби, — сказал на корейском Чиун. И, перейдя на английский, обратился к Бейнсу. — В мире много непонятного. В том числе и любовь моего сына к тайнам. Пожалуйста, будьте снисходительны к его чувствам, как он снисходителен к вашим.
— Вы хотите сделать с моими мозгами то же самое, что и с рукой? — спросил испуганный Бейнс. — Так?
— Вот видишь, — обратился Чиун к Римо. — Он и без всяких грубостей понял.
Бейнс подумал, что можно; попытаться отпилить кисть от ручки кресла. Ну и что, будет ходить с куском вишневого дерева в руке. Можно жить и так. Закажет одежду по особому фасону, и с ее помощью замаскируют изъян. Внезапно руки белого, которые словно и не двигались вовсе, коснулись его кисти, и он почувствовал, что снова свободен. Бейнс потер руку. Все вроде в порядке. Немного покраснела, а так — ничего. И с ручкой кресла ничего не случилось. Что это, его загипнотизировали? А может, привязали невидимыми путами к креслу?
В голове мелькнуло, что он слишком разболтался. Надо бы держаться потверже и вызвать полицию. Может, и сейчас еще не поздно, подумал он.
Молодой человек, казалось, понял мысли Бейнса, потому что взял президентскую ручку с золотым пером и осторожно провел по ней пальцем. Золото зашипело и как бы задрожало, а потом, закапав на письменный стол, прожгло на безупречной лакированной поверхности отвратительную дымящуюся дыру.
— Вы приняты на работу, — поторопился объявить Бейнс. — Приветствую вас в рядах компании “Джаст Фолкс”. У нас есть свободные должности вице-президентов.
— Я хочу летать, — сказал Римо. — Хочу быть на борту самолета.
Бейнс задрал палец.
— Куда я показываю?
— Вверх, — ответил Римо.
— Теперь вы штурман на нашей линии.
— Я хочу находиться среди пассажиров, — потребовал Римо.
— Мы можем сделать вас стюардом.
— Превосходно, — ответил Римо. — Обоих.
На очередном рейсе из Денвера в Новый Орлеан не подавали ни кофе, ни чай, ни молоко. Два стюарда ограничились тем, что усадили пассажиров и наблюдали за ними. Жалоб не было. Когда один из летчиков попросил стакан воды, его зашвырнули обратно в кокпит, посоветовав подождать до дома.
— Хороший вопрос, — сказал Смит. — Это началось пару лет назад. За это время убито более сотни человек.
— Ничего об этом не слышал, — сказал Римо. — Хотя иногда смотрю новости.
— Этим особенно не интересовались. Обычно телевизионщики отыскивают кого-то, кто угробил человек пятьдесят-шестьдесят; пока преступника не задержат, вы и не знаете про эти убийства. А случаи на авиалиниях разбросаны по всей стране, поэтому парни с телевидения и не пронюхали про них. Кстати, все жертвы ограблены.
— И все же причем здесь мы? Ну, сотней убийств больше. И что же из этого? Всем теперь на все наплевать. Никто и пальцем не пошевелит. Просто считают трупы.
В голосе Римо послышалась горечь. Он работал в КЮРЕ уже давно, убивал без разбора всех, кого приказывал Смит — и все ради светлого будущего. Но Америка ни на йоту не стала за это время лучше.
— Путешествовать становится все опаснее. Это может перерасти в серьезную проблему.
— Вот оно что. Мы не хотим, чтобы некая авиакомпания понесла ущерб, — сказал Римо.
— Не в этом дело, — отрезал Смит. — Возьмите, к примеру, любую рухнувшую цивилизацию — первым делом парализует дороги. И наоборот — цивилизация начинается с создания безопасных дорог. Завязываются торговые связи, идет бойкий обмен идеями. Если же дороги захватывают бандиты, цивилизация перестает существовать. А наши дороги — в воздухе.
— Еще одна речь, — кисло произнес Римо. — Люди в любом случае будут продолжать летать. И почему наши авиалинии должны быть безопаснее наших улиц?
— Города вымирают, если люди не чувствуют себя безопасно на улицах. Если небо будет закрыто — погибнет вся страна. Все это действительно важно, Римо, — сказал Смит, и голос его звучал так проникновенно, что Римо сказал со вздохом:
—О’кей. Когда я должен приступить?
— Все по порядку. Чиун не может больше находиться в стране. Вы должны убедить его уехать. Сейчас он представляет опасность для организации.
— Прощайте, — выпалил Римо.
— Вы не будете участвовать в операции?
— Если уедет Чиун, уеду и я. Если я вам нужен, Чиун должен остаться.
Смит подумал секунду, не больше. Выбора у него не было:
— Хорошо, пусть пока все остается как есть, — сказал он. — Идите в главное управление компаний “Джаст Фолкс”. Там уже проводили расследование и ничего не выявили.
— Тогда зачем идти туда?
— Потому что людей убивают по всей стране, а другой зацепки нет. Может, вы раскопаете там такое, что пропустили все прочие следователи. Некоторых несчастных убили всего из-за тридцати долларов. И, пожалуйста, возьмите с собой Чиуна. Может быть, удастся вывести его из города, прежде чем очухается бостонская пресса.
— Мне кажется, вы не обращаетесь с ним должным образом, — сказал Римо, глядя сквозь окна на потемневшее бостонское небо.
Тут дверь отворилась, и вошел Чиун. За это время кореец приобрел ещё две подписи. Одна выглядела так, словно её выводили при землетрясении. Сплошные закорючки. Либо подпись принадлежала ребенку, решил Римо, либо поставившего ее держали за ноги, свесив из окна, пока он не уверовал в благородную цель петиции.
Услышав последние слова Римо, Чиун, изобразив на лице сладчайшую мину, повернулся к Смиту, сделав рукой с длинными ногтями изящный и по-восточному живописный приветственный жест.
— Император Смит, — начал Чиун, — мы должны извиниться за неучтивое поведение своего ученика. Ему неведомо, что император не может быть неправ. Все ваши действия заведомо оправданы. Вы могли поступить даже строже. Скажите мне, кто тот дерзкий, что заслуживает от могущественного императора самой страшной расправы. Только назовите имя, и я заставлю его трепетать от страха.
— Ты не понял нас, папочка, — сказал Римо, не отрывая глаз от Смита.
— Молчи, — приказал Чиун и снова повернулся к Смиту. — Только одно слово, о, император. Ваша воля будет исполнена.
— Все в порядке. Мастер, — успокоил его Смит. — Мы все уладим.
— Я преклоняюсь перед вашей мудростью, — сказал Чиун по-английски. Римо же он шепнул на корейском: — Это же император. Говори этому идиоту то, что он хочет слышать.
— Спасибо, Чиун, — поблагодарил Смит, не знающий корейского. — Вы... очень любезны.
— Прощайте, — сказал Римо.
— Желаю удачи, — сказал Смит.
— Да сравнится с солнцем ваша немеркнущая слава, — церемонно произнес Чиун по-английски, и тут же прибавил на корейском: — Последнее время он очень загружает нас работой. Может, мы не оказываем ему достаточного уважения.
— Дело не в этом, — возразил Римо тоже на корейском.
— Дело всегда в этом, — упорствовал Чиун. — Может, мне предложить ему подписать петицию?
Когда Смит, выходил из номера, его преследовал смех Римо. Отсмеявшись, Римо начал втолковывать Чиуну:
— Смит не император. У нас в стране нет императоров.
— Им нравится, когда их так называю, — сказал Чиун. — Это азы профессии наемного убийцы. Всегда величай своих хозяев императорами.
— Почему? — спросил Римо.
— Если тебе нужно объяснять, значит, я: зря потратил все эти годы на твое обучение, — визгливый голосок дрожал от обиды...
Когда они прибыли в Денвер, штат Колорадо, где находилось главное управлений компании “Джаст Фолкс”, Чиун все еще дулся. Римо должен был представиться агентом Национального Агентства Аэронавтики, таковым мог назваться и Чиун, если бы согласился надеть американский костюм и сбрить слишком уж экстравагантные клоки волос на подбородке и около ушей.
Чиун мог отказаться пойти на такую жертву — в этом случае ему следовало остаться в отеле. Римо так и сказал корейцу. У Чиуна был выбор. Он был волен поступить так или иначе.
Но, по мнению Чиуна, существовал и третий вариант: он будет сопровождать Римо в офис авиакомпании в своем обычном виде. На пути туда он не переставал описывать преимущества кимоно над тесными “тройками”, которые носят белые; Чиун называл их “одеждой пещерных людей”.
Олдрич Хант Бейнс Третий, президент “Джаст Фолкс”, был одет в серую “пещерную одежду” плюс темный галстук. На встречу с представителями НАА он отцвел десять минут.
Улыбка О.Х. Бейнса несла теплоту гигантской саламандры. Ногти его были тщательно отполированы, а тонкие светлые волосы выглядели такими ухоженными, словно о них пеклось особое доверенное лицо. Он искренне верил в старую пословицу, что всему свое место, находя время даже для проявления эмоций — самых разнообразных эмоций, как частенько говорил он держателям крупных пакетов акций и другим своим приближенным. Иногда — обычно в конце мая — он минут семь предавался фотографированию в обществе фотографа компании, который своими снимками свидетельствовал гуманность и человечность президента.
О.Х. Бейнсу было тридцать восемь лет. Миллионером он стал в двадцать четыре, через год после того, как окончил самую престижную школу бизнеса в Америке — Кембриджскую. Поступая в школу, он написал в анкете, что хочет стать самым богатым сукиным сыном в мире и сделает все, чтобы этого добиться.
Ему дали понять, что так писать не принято. Тогда он написал следующее: “Я хочу стать частью общественного организма, упорно и ответственно удовлетворять насущные потребности и чаяния людей, существующих внутри системы свободной рыночной экономики”.
Разницы тут особой не было, и он это знал. В двадцать шесть лет он стал президентом “Джаст Фолкс”, а теперь, в тридцать восемь, имея двух детей, из которых один был существом мужского пола, белой расы, одиннадцати лет, а другой — существом женского пола, белой расы, восьми лет, а также белокожую жену и фотогеничную собаку, он успешно копил деньги, “удовлетворяя насущные потребности и чаяния людей”.
Незадолго до этого он купил одну компанию в небольшом городке штата Огайо. Компания едва сводила концы с концами и была на грани закрытия, хотя почти все жители города работали на нее. Городок ликовал, когда Бейнс стал ее владельцем, и жители постановили ежегодно праздновать День О.Х. Бейнса. Он прибыл в город вместе с женой, двумя детьми и собакой, широко улыбаясь перед фотокамерами, и спустя два дня объявил главе цеха, выпускающего тару для перевозки продуктов морским путем, что его люди никогда не потеряют работу, если будут трудиться на него, Бейнса. Ящики по-прежнему изготавливались в городке штата Огайо, и на них ставилось все то же клеймо: “Сделано в США”. Однако продукты в ящиках поступали из Непала, Бангладеш и Мексики. При этом плата за услуги рабочим снизилась до шести центов в час, самое большее — до семи, если рабочему выдавали еще миску риса.
Когда секретарь доложил Бейнсу, что его хотят видеть представители НАА, один из которых азиат, Бейнс решил, что в книгу записи посетителей вкралась ошибка и к нему явился субподрядчик с Востока. Тем не менее он решил их принять.
— Привет. Я — Бейнс, а вы, видимо?..
Один из вошедших был белый, он-то и извлек из кармана визитную карточку: Бейнс решил было, что карточку вручат ему, но белый просто читал ее.
— Мы из чего-то Национального аэронавтического, — наконец произнес он.
— А я думал, вы прибыли из Азии, — проговорил Бейнс, лучезарно улыбаясь старику в кимоно.
— Из Синанджу, — уточнил Чиун.
— Северная Корея? — спросил Бейнс.
— Вы слышали об этой стране? — ответил вопросом на вопрос Чиун, сохраняя полную невозмутимость.
— Все знают ее, — сказал Бейнс. — Много дешевой рабочей силы. Даже Бангладеш проигрывает в сравнении с ней. Ведь в Северной Корее едят через день, как я слышал. И привыкли к этому.
— Если знаешь, как заставить прекрасно функционировать организм, совсем не обязательно обжираться мясом, жирами и сахаром, — заметил Чиун.
— Скоро мне предстоит пересмотреть контракты по найму рабочей силы, — сказал Бейнс. — Поэтому мне особенно интересно знать, сколько нужно человеку есть. Как вы полагаете?
— Раз в неделю. Все зависит от того, насколько рационально ты умеешь расходовать калории.
— Блестяще. Позвольте, я запишу. Вы меня не разыгрываете? — Бейнс яростно заскрипел золотым пером.
— Вы говорите о разных вещах, — спокойно заметил Римо.
— Неважно, — отмахнулся Бейнс. — Отличная концепция. Нужно только перевести ее на понятный людям язык.
— То есть? — заинтересовался Римо.
— Людям полезно есть раз в неделю. Хорошим людям. А мы хотим всех сделать хорошими.
— Всем такое не подойдет, — решительно заявил Римо и вырвал из рук Бейнса блокнот.
Бейнс сделал инстинктивное движение, чтобы забрать блокнот обратно, но Римо уже швырнул его в корзину.
— Это оскорбление действием, — сказал Бейнс. — Как могли вы, государственный служащий, напасть на должностное лицо?
— Я не нападал на вас, — ответил Римо.
— Нет, это было форменное нападение, — настаивал Бейнс, сидя в темном кресле вишневого дерева, из которого он командовал своей растущей империей.
Римо взялся одновременно за ручку кресла и за руку О.Х. Бейнса и непостижимым образом срастил их. Бейнс хотел было закричать, но другая рука белого мужчины замерла на его позвоночнике, и из отчаянно дрожащих губ вырвался лишь слабый писк.
Бейнс не мог пошевелить правой рукой. И даже взглянуть на нее боялся. По боли в ней он догадывался, что зрелище это не из приятных.
На его глазах выступили слезы.
— Вот это, — сказал Римо, — называется оскорблением действием. Теперь видите разницу? А то, что я сделал с вашим блокнотом, не относится к разряду нападений, просто я убрал с дороги мешавшую вещь. Если вам ясна разница, кивните. Бейнс кивнул.
— Хотите, чтобы прекратилась боль? — спросил Римо.
Бейнс радостно закивал.
Римо нажал тот отдел позвоночника, где находились нервные окончания, ответственные за боль. Он не знал их латинских названий, знал только, что они там. Бейнс теперь не будет чувствовать боли.
— Я не могу двинуть рукой, — пожаловался Бейнс.
— И не надо, — успокоил его Римо.
— А, — сказал Бейнс. — Видно, таким образом вы хотите заставить меня говорить.
— Вы правильно все поняли, — сказал Римо. — На вашей авиалинии убивают людей.
— Неправда. Это клевета, и мы делали по этому поводу заявление, — сказал Бейнс.
— Около сотни людей, все с билетами “Джаст Фолкс”, задушены.
— Ужасное несчастье, но это случилось не на линии, и мы привлечем к ответственности каждого, кто будет утверждать обратное, — твердо заявил Бейнс. — Каждого.
— Ну так я утверждаю это, — твердо произнес Римо, делая явное движение в сторону другой руки президента — той, что не срослась еще с вишневым деревом.
— То, что говорится без свидетелей, не клевета, — поторопился сказать Бейнс. — Мы ведь обмениваемся впечатлениями, так?
— Так. А почему же вы настаиваете, что их убили не на вашей линии?
— Их убили после полета, — ответил Бейнс. — Не в полете. На земле.
— А почему каждый раз — “Джаст Фолкс”?
— Я слышал, что преступники — мелкие воришки. А у нас низкие цены, — сказал Бейнс.
— Что вы имеете в виду?
— Самая низкая плата за проезд. Компания “Пипл Экспресс” продает билеты по достаточно низким ценам. Чтобы успешно конкурировать с ними, мы должны были поломать головы. У нас авиалиния с неполным расписанием.
— Что это значит?
— Мы вылетаем, когда наберем достаточно пассажиров, — сказал Бейнс. — Кроме того, мы не тратим уйму денег на переподготовку летчиков.
— А как вы их готовите? — спросил Римо.
— Все пилоты компании хорошо знают машину, на которой летают. Но это не означает, что они должны зря тратить горючее, до одурения летая над аэродромом.
— Вы хотите сказать, что ваши пилоты никогда не поднимались в воздух до того, как сели за руль самолета вашей авиакомпании?
— Не совсем так. Сейчас я вам все объясню. Конечно же, они летали и раньше. Иначе не получили бы дипломы летчиков. Но им вовсе не обязательно уметь водить гигантские машины, потребляющие много горючего.
— А на чем они летают? — поинтересовался Римо.
— У нас самые совершенные мотодельтапланы. Пилотов мы учим летать на них.
— Значит, вы считаете, что убийц и грабителей привлекает низкая стоимость билетов на вашей авиалинии? — спросил Римо.
— Совершенно верно. Вы могли бы освободить мою руку?
— А что вам еще известно?
— Наш отдел рекламы заявил: тот факт, что стоимость билета у нас настолько низкая, что нашими рейсами могут летать даже мелкие жулики, чести нам не делает. И если ориентироваться в рекламе на преступный элемент, то это не будет способствовать продаже билетов.
Чиун кивнул.
— Преступный элемент. Убивают за гроши. Какой-то кошмар. Стоило захватить с собой петицию.
Римо оставил его слова без внимания.
— А ваши люди не смогут узнать кого-нибудь из убийц? Может, те летают часто.
— Мы даже наших сотрудников не всех знаем в лицо, — сказал Бейнс. — Ведь мы авиакомпания без строгого графика. Не взлетаем точно по расписанию, как “Дельта”. И сотрудники у нас другие. Такая уж у нас компания. Нам надо еще поработать, чтобы сократить текучку кадров.
— Причем тут текучка кадров? — оборвал его Римо. — За год можно что-нибудь заметить.
— Какой год? Кто проработал год в “Джаст Фолкс”? Если вы знаете, где мужской туалет, то вы уже у нас старожил. Отпустите, пожалуйста, мою руку.
— Мы хотим работать в “Джаст Фолкс”, — заявил Римо.
— Считайте, что вы уже зачислены. А теперь, пожалуйста, отделите мою руку от кресла.
— Боюсь, ничего не получится, — проговорил Римо.
— Почему? — задыхаясь, простонал Бейнс.
— Работаю наемным убийцей по неполной программе, вроде вашей авиакомпании, — съехидничал Римо. — Кстати, то, что я сделал с вашей рукой...
— Да?
— Если скажете об этом кому-нибудь хоть слово, то же самое будет сделано с вашим мозгом, — пообещал Римо.
— Не груби, — сказал на корейском Чиун. И, перейдя на английский, обратился к Бейнсу. — В мире много непонятного. В том числе и любовь моего сына к тайнам. Пожалуйста, будьте снисходительны к его чувствам, как он снисходителен к вашим.
— Вы хотите сделать с моими мозгами то же самое, что и с рукой? — спросил испуганный Бейнс. — Так?
— Вот видишь, — обратился Чиун к Римо. — Он и без всяких грубостей понял.
Бейнс подумал, что можно; попытаться отпилить кисть от ручки кресла. Ну и что, будет ходить с куском вишневого дерева в руке. Можно жить и так. Закажет одежду по особому фасону, и с ее помощью замаскируют изъян. Внезапно руки белого, которые словно и не двигались вовсе, коснулись его кисти, и он почувствовал, что снова свободен. Бейнс потер руку. Все вроде в порядке. Немного покраснела, а так — ничего. И с ручкой кресла ничего не случилось. Что это, его загипнотизировали? А может, привязали невидимыми путами к креслу?
В голове мелькнуло, что он слишком разболтался. Надо бы держаться потверже и вызвать полицию. Может, и сейчас еще не поздно, подумал он.
Молодой человек, казалось, понял мысли Бейнса, потому что взял президентскую ручку с золотым пером и осторожно провел по ней пальцем. Золото зашипело и как бы задрожало, а потом, закапав на письменный стол, прожгло на безупречной лакированной поверхности отвратительную дымящуюся дыру.
— Вы приняты на работу, — поторопился объявить Бейнс. — Приветствую вас в рядах компании “Джаст Фолкс”. У нас есть свободные должности вице-президентов.
— Я хочу летать, — сказал Римо. — Хочу быть на борту самолета.
Бейнс задрал палец.
— Куда я показываю?
— Вверх, — ответил Римо.
— Теперь вы штурман на нашей линии.
— Я хочу находиться среди пассажиров, — потребовал Римо.
— Мы можем сделать вас стюардом.
— Превосходно, — ответил Римо. — Обоих.
На очередном рейсе из Денвера в Новый Орлеан не подавали ни кофе, ни чай, ни молоко. Два стюарда ограничились тем, что усадили пассажиров и наблюдали за ними. Жалоб не было. Когда один из летчиков попросил стакан воды, его зашвырнули обратно в кокпит, посоветовав подождать до дома.
Глава четвертая
Номер 107.
Мать Холли Роден была в восторге. Узнав, что дочь обратилась в веру, которая не предполагает свиданий с представителями национальных меньшинств, она все стала видеть в розовом свете. Холли вступила в религиозную общину, но могла не жить там все время, а только наезжать изредка, когда совершались торжественные службы и обряды, вроде того, что состоится сегодня, когда Холли примут в члены братства. Через несколько дней Холли вернется домой.
— А тебе не нужно особое платье как при конфирмации или еще чего-нибудь? — спрашивала мать.
— Нет, — отвечала Холли.
— Вижу, у тебя авиабилет. Значит, твоя церковь находится далеко отсюда?
— Мама, я наконец обрела достойную цель. Неужели ты опять хочешь все испортить?
— Нет, ни в коем случае. Мы с отцом так рады за тебя. Просто я хотела тебе помочь. В конце концов мы можем себе это позволить. И будем счастливы оплатить тебе полную стоимость билета на приличной авиалинии. Надеюсь, твоя вера не обрекает тебя на нищенское существование?
Холли была хорошенькой блондинкой с лицом херувима, невинными голубыми глазами и зрелыми формами фермерской дочки.
— Господи, ну, оставишь ты меня, наконец, в покое? — сказала она.
— Да, да, дорогая. Прости.
— Я обрела свое место в этом мире.
— Конечно, дорогая.
— Несмотря на гнет вашего богатства...
— Да, Холли.
— ...и семейное окружение, лишенное подлинной духовности...
— Да, дорогая.
— ...и родителей, которые всегда были ярмом на моей шее. И все же, несмотря на это, я нашла свое пристанище...
— Да, дорогая.
— ...где я чувствую себя нужной.
— Конечно, дорогая.
— Ну, тогда и отвяжись, старая стерва, — сказала Холли.
— Конечно, дорогая. Не поешь ли чего-нибудь на дорогу?
— Разве что паштет из твоего сердца.
— Да хранит тебя Бог, — сказала на прощанье мать.
— Меня хранит богиня, — уточнила Холли.
Она не попрощалась с матерью и не дала на чай таксисту, доставившему ее в аэропорт. Там она показала свой картонный билет в окне регистрации, где сотрудница аэропорта нашла ее фамилию в составленном от руки списке пассажиров и поставила резиновой печатью штамп на тыльной стороне ее кисти. Затем Холли направили в зал ожидания, где некоторые пассажиры за дополнительные деньги заказали себе стулья.
Холли взяла себя в руки, вспомнив молитвы, которым ее научили. Она пропела их про себя, и тут ей открылось, что человек, которого она изберет, — демон, заслуживающий смерти в Ее честь. Ведь именно Она, мать разрушения и гибели, повелевает, чтобы демонов убивали, дабы другие люди могли жить спокойно. Нужно убивать, решила Холли. Вот и убивай, продолжала она. Убивай. Убивай для Кали.
Она расхаживала по залу ожидания, подыскивая подходящую жертву.
— Привет, — обратилась Холли к женщине с бумажным свертком. — Давайте я вам помогу.
Женщина отрицательно покачала головой. Она явно не хотела вступать в разговор с незнакомыми людьми. Холли послала ей нежнейшую улыбку и победоносно вскинула голову. Но женщина даже не смотрела в ее сторону. И тут Холли впервые охватила паника. А вдруг никто не проникнется к ней доверием? Ей говорили, что вначале нужно расположить людей к себе. Нужно завоевать их доверие.
Старик читал газету, сидя на взятом напрокат стуле. Обычно пожилые люди доверяли ей.
— Привет, — сказала она ему. — Видно, что вы читаете что-то интересное.
— Читал, — поправил ее мужчина.
— Могу я помочь вам? — спросила она.
— Обычно я читаю сам, — ответил он, окинув ее ледяной улыбкой.
Холли кивнула и отошла. Страх охватил ее. Помощь ее никому не была нужна. Никто не хотел воспользоваться ее любезностью.
Она старалась успокоиться, но понимала, что это ей вряд ли удастся. Ей, первой, так не везло. У остальных все получалось отлично. Люди, пускающиеся в путешествие; обычно очень волнуются, они благодарны за любую помощь, однако здесь, в зале ожидания компании “Джаст Фолкс”, ее попытки установить контакт никому не были нужны.
Она попыталась пристать к мальчику, читавшему юмористическую книжку, но тот ее чуть ли не пинками прогнал прочь.
— Ты мне не мама и совсем не нравишься, — огрызнулся он.
Так устроен мир. Она в нем всегда оказывалась в проигрыше. На пути пробуждения совести человечества ее всегда подстерегали неудачи. Марши мира, поддержка революционных движений в других странах, антивоенные демонстрации — все это ни к чему не привело: в мире по-прежнему тревожно. Кругом неудачи, и вот теперь, в решающий момент ее жизни — снова провал. И она расплакалась.
Прыщавый юнец, лицо которого хотелось хорошо потереть мочалкой, спросил, не нужна ли ей помощь.
— Вот еще. Это я должна помогать.
— Тогда помоги мне, чем только можешь, киска, — сказал он, похотливо улыбаясь.
— Ты правда этого хочешь? — спросила Холли. Глаза ее расширились. Слезы моментально высохли.
— Конечно, — ответил юноша, оказавшийся второкурсником из крупного университета штата Луизиана, он возвращался в Новый Орлеан на самолете “Джаст Фолкс”, потому что это было дешевле, чем ехать автобусом.
А принимая во внимание, сколько теперь стоят туфли, прибавил он, даже дешевле, чем ходить пешком. Беседуя с девушкой, он старался получше запомнить разговор, чтобы потом было чем хвастаться перед однокурсниками, если дела и впредь пойдут так же хорошо.
— Тебя кто-нибудь встречает? — спросила Холли.
— Нет. Я доберусь до кампуса сам.
— Хочешь, подброшу тебя?
— Не откажусь, — согласился он.
— Как тебя зовут, куда ты едешь и зачем, любишь ли ты кого-нибудь, что тебя волнует, и на что ты надеешься? Для меня главное — жить счастливо, — выпалила Холли. Вот черт, — подумала она. — Нужно было задавать вопросы постепенно, а не все сразу.
Но юноша не обратил на это внимания. Он ответил на все вопросы. Ей даже не пришлось слушать, достаточно было улыбаться и изредка кивать.
Каждая его шутка вызывала у нее смех, каждую мысль она находила исключительно глубокой. Эта полногрудая блондинка с кожей молочной белизны дарила ему понимание, которого он не встречал раньше.
Парочка едва обратила внимание на двух стюардов на борту, один из которых носил кимоно. Они, по-видимому, хорошо справлялись с работой: все оставались на местах и ничего не требовали. Впрочем, один из пассажиров все же захотел в туалет, но азиат в кимоно тут же научил его управлять мочевым пузырем.
Но Холли и ее другу все это было до лампочки.
В аэропорту Нового Орлеана Холли предложила студенту подвезти его. Он с восторгом согласился, тем более, что девушка намекнула: она тут знает одно уединенное местечко.
Студента привезли в унылый негритянский район, автомобиль остановился у старого, полуразрушенного дома. Холли ввела студента внутрь и там, увидев братьев и сестер по вере, с трудом сдержала волнение. Тут же находился и фанзигар. Он держал желтый платок.
Увидев платок в его руках, Холли улыбнулась. Вот она, традиция, подумала она. Холли любила традицию. И ей нравилось называть душителя “фанзигаром”, как звали его в давние времена приверженцы культа Кали. Платок тоже являлся частью традиции.
— Здесь не банда наркоманов собралась? — засмеялся студент, и все засмеялись в ответ. Ему показалось, что вокруг одни прекрасные люди. Они так же, как и она, оценили его по заслугам.
Мать Холли Роден была в восторге. Узнав, что дочь обратилась в веру, которая не предполагает свиданий с представителями национальных меньшинств, она все стала видеть в розовом свете. Холли вступила в религиозную общину, но могла не жить там все время, а только наезжать изредка, когда совершались торжественные службы и обряды, вроде того, что состоится сегодня, когда Холли примут в члены братства. Через несколько дней Холли вернется домой.
— А тебе не нужно особое платье как при конфирмации или еще чего-нибудь? — спрашивала мать.
— Нет, — отвечала Холли.
— Вижу, у тебя авиабилет. Значит, твоя церковь находится далеко отсюда?
— Мама, я наконец обрела достойную цель. Неужели ты опять хочешь все испортить?
— Нет, ни в коем случае. Мы с отцом так рады за тебя. Просто я хотела тебе помочь. В конце концов мы можем себе это позволить. И будем счастливы оплатить тебе полную стоимость билета на приличной авиалинии. Надеюсь, твоя вера не обрекает тебя на нищенское существование?
Холли была хорошенькой блондинкой с лицом херувима, невинными голубыми глазами и зрелыми формами фермерской дочки.
— Господи, ну, оставишь ты меня, наконец, в покое? — сказала она.
— Да, да, дорогая. Прости.
— Я обрела свое место в этом мире.
— Конечно, дорогая.
— Несмотря на гнет вашего богатства...
— Да, Холли.
— ...и семейное окружение, лишенное подлинной духовности...
— Да, дорогая.
— ...и родителей, которые всегда были ярмом на моей шее. И все же, несмотря на это, я нашла свое пристанище...
— Да, дорогая.
— ...где я чувствую себя нужной.
— Конечно, дорогая.
— Ну, тогда и отвяжись, старая стерва, — сказала Холли.
— Конечно, дорогая. Не поешь ли чего-нибудь на дорогу?
— Разве что паштет из твоего сердца.
— Да хранит тебя Бог, — сказала на прощанье мать.
— Меня хранит богиня, — уточнила Холли.
Она не попрощалась с матерью и не дала на чай таксисту, доставившему ее в аэропорт. Там она показала свой картонный билет в окне регистрации, где сотрудница аэропорта нашла ее фамилию в составленном от руки списке пассажиров и поставила резиновой печатью штамп на тыльной стороне ее кисти. Затем Холли направили в зал ожидания, где некоторые пассажиры за дополнительные деньги заказали себе стулья.
Холли взяла себя в руки, вспомнив молитвы, которым ее научили. Она пропела их про себя, и тут ей открылось, что человек, которого она изберет, — демон, заслуживающий смерти в Ее честь. Ведь именно Она, мать разрушения и гибели, повелевает, чтобы демонов убивали, дабы другие люди могли жить спокойно. Нужно убивать, решила Холли. Вот и убивай, продолжала она. Убивай. Убивай для Кали.
Она расхаживала по залу ожидания, подыскивая подходящую жертву.
— Привет, — обратилась Холли к женщине с бумажным свертком. — Давайте я вам помогу.
Женщина отрицательно покачала головой. Она явно не хотела вступать в разговор с незнакомыми людьми. Холли послала ей нежнейшую улыбку и победоносно вскинула голову. Но женщина даже не смотрела в ее сторону. И тут Холли впервые охватила паника. А вдруг никто не проникнется к ней доверием? Ей говорили, что вначале нужно расположить людей к себе. Нужно завоевать их доверие.
Старик читал газету, сидя на взятом напрокат стуле. Обычно пожилые люди доверяли ей.
— Привет, — сказала она ему. — Видно, что вы читаете что-то интересное.
— Читал, — поправил ее мужчина.
— Могу я помочь вам? — спросила она.
— Обычно я читаю сам, — ответил он, окинув ее ледяной улыбкой.
Холли кивнула и отошла. Страх охватил ее. Помощь ее никому не была нужна. Никто не хотел воспользоваться ее любезностью.
Она старалась успокоиться, но понимала, что это ей вряд ли удастся. Ей, первой, так не везло. У остальных все получалось отлично. Люди, пускающиеся в путешествие; обычно очень волнуются, они благодарны за любую помощь, однако здесь, в зале ожидания компании “Джаст Фолкс”, ее попытки установить контакт никому не были нужны.
Она попыталась пристать к мальчику, читавшему юмористическую книжку, но тот ее чуть ли не пинками прогнал прочь.
— Ты мне не мама и совсем не нравишься, — огрызнулся он.
Так устроен мир. Она в нем всегда оказывалась в проигрыше. На пути пробуждения совести человечества ее всегда подстерегали неудачи. Марши мира, поддержка революционных движений в других странах, антивоенные демонстрации — все это ни к чему не привело: в мире по-прежнему тревожно. Кругом неудачи, и вот теперь, в решающий момент ее жизни — снова провал. И она расплакалась.
Прыщавый юнец, лицо которого хотелось хорошо потереть мочалкой, спросил, не нужна ли ей помощь.
— Вот еще. Это я должна помогать.
— Тогда помоги мне, чем только можешь, киска, — сказал он, похотливо улыбаясь.
— Ты правда этого хочешь? — спросила Холли. Глаза ее расширились. Слезы моментально высохли.
— Конечно, — ответил юноша, оказавшийся второкурсником из крупного университета штата Луизиана, он возвращался в Новый Орлеан на самолете “Джаст Фолкс”, потому что это было дешевле, чем ехать автобусом.
А принимая во внимание, сколько теперь стоят туфли, прибавил он, даже дешевле, чем ходить пешком. Беседуя с девушкой, он старался получше запомнить разговор, чтобы потом было чем хвастаться перед однокурсниками, если дела и впредь пойдут так же хорошо.
— Тебя кто-нибудь встречает? — спросила Холли.
— Нет. Я доберусь до кампуса сам.
— Хочешь, подброшу тебя?
— Не откажусь, — согласился он.
— Как тебя зовут, куда ты едешь и зачем, любишь ли ты кого-нибудь, что тебя волнует, и на что ты надеешься? Для меня главное — жить счастливо, — выпалила Холли. Вот черт, — подумала она. — Нужно было задавать вопросы постепенно, а не все сразу.
Но юноша не обратил на это внимания. Он ответил на все вопросы. Ей даже не пришлось слушать, достаточно было улыбаться и изредка кивать.
Каждая его шутка вызывала у нее смех, каждую мысль она находила исключительно глубокой. Эта полногрудая блондинка с кожей молочной белизны дарила ему понимание, которого он не встречал раньше.
Парочка едва обратила внимание на двух стюардов на борту, один из которых носил кимоно. Они, по-видимому, хорошо справлялись с работой: все оставались на местах и ничего не требовали. Впрочем, один из пассажиров все же захотел в туалет, но азиат в кимоно тут же научил его управлять мочевым пузырем.
Но Холли и ее другу все это было до лампочки.
В аэропорту Нового Орлеана Холли предложила студенту подвезти его. Он с восторгом согласился, тем более, что девушка намекнула: она тут знает одно уединенное местечко.
Студента привезли в унылый негритянский район, автомобиль остановился у старого, полуразрушенного дома. Холли ввела студента внутрь и там, увидев братьев и сестер по вере, с трудом сдержала волнение. Тут же находился и фанзигар. Он держал желтый платок.
Увидев платок в его руках, Холли улыбнулась. Вот она, традиция, подумала она. Холли любила традицию. И ей нравилось называть душителя “фанзигаром”, как звали его в давние времена приверженцы культа Кали. Платок тоже являлся частью традиции.
— Здесь не банда наркоманов собралась? — засмеялся студент, и все засмеялись в ответ. Ему показалось, что вокруг одни прекрасные люди. Они так же, как и она, оценили его по заслугам.