— То, что вы не сможете меня понять, вовсе не умаляет вашего величия, император. В мире есть вещи, которые никто не поймет, кроме меня. Ведь я — ныне правящий Мастер Синанджу: вся история мира распахнута предо мной. Мне нужно ехать немедленно.
Они посмотрели друг другу в глаза. Смиту неожиданно открылось, как стар и хрупок Чиун. Наконец американец согласно кивнул:
— Ладно. Поедете со мной в “Фолкрофт”. Прикажу приготовить для вас реактивный самолет и подводную лодку.
— Благодарю, император. Но прежде мне надо еще раз увидеть Римо.
— Я пришлю его, — сказал Смит.
— Мы не говорили о твоих делах. Правда, не говорили, — сказал Чиун.
— Старый обманщик. Думаешь, я родился только вчера? И ничего не знаю о вашем давнем уговоре убрать меня, если дела пойдут плохо? Если я не смогу больше работать?
— Нашел, что вспомнить. Тогда я еще не знал тебя и не представлял, кем ты можешь стать, — ответил Чиун. — Разговор шел о другом.
Римо некоторое время всматривался в лицо Чиуна, а потом обхватил голову руками.
— А может, так было бы лучше, — проговорил он. — От меня... ничего не осталось. Это все нарастает, Чиун. Запах ощущения. Я подавлен всем этим и не могу от него отделаться.
— Тебе и не удастся, — сказал Чиун.
— Я теряю рассудок. Все мои мысли только об этом. Наверное, тебе стоило бы вспомнить наш старый уговор и отправить меня далеко-далеко. Сделать это так просто — когда я не смотрю на тебя. Нет. Сделай это, когда смотрю. Мне хочется убедиться, что ты держишь прямо плечо.
Римо улыбнулся своей шутке, понятной только им двоим. Десять лет находился он в полном подчинении у Чиуна, учившего его премудрости Синанджу, пока не постиг всего необходимого. Но Чиун никогда не хвалил ученика, а если Римо выполнял задание безукоризненно, тогда Чиун, не желая, чтобы Римо зазнавался, придирался, говоря, что ученик скашивает плечо, а тот, кто не приучается держать плечо прямо, никогда ничего не добьется.
Но Чиун даже не улыбнулся.
— Я никогда не причиню тебе вреда, что бы там ни говорилось в контракте у императора, — сказал он. Римо промолчал, а Чиун продолжал:
— Я лучше расскажу тебе одну историю.
Римо помрачнел.
— Может, лучше все-таки убьешь меня.
— Замолчи, бледнолицая поганка. У меня мало времени. Мне надо рассказать тебе о Лу Опозоренном.
— Ты уже рассказывал мне эту историю. Лу прогнал разбойников с дорог Рима, а потом выступил в цирке. И так далее...
— Я говорил тебе, что у этой истории есть продолжение, — настойчиво произнес Чиун. — И сейчас я собираюсь рассказать тебе, что было дальше. Но никогда и никому — ни слова об этом: последние годы жизни Лу — великая тайна, известная только Главному Мастеру. Я нарушаю традицию, открывая тебе эту тайну.
— Должно быть, он сделал что-то очень дурное, — ядовито произнес Римо. — Что бы это могло быть? Здесь явно не обошлось без денег. Ведь самое худшее, что может совершить Мастер, — это не получить достойную плату за работу. Мастер Лу Неоплаченный. Немудрено, что его имя предано позору.
Чиун не обратил внимания на насмешки ученика. Закрыв глаза, он заговорил на корейском, голос его звучал напевно, речь ритмически напоминала древнюю поэзию. Так он поведал Римо продолжение истории о Мастере Лу, который, покрыв себя несмываемым позором на аренах Рима, покинул этот порочный город и отправился странствовать по неведомым землям Азии.
Но эти странствия, как поведал Чиун, не вносили мир в сердце Лу, пока однажды, когда взошли, закатились и снова взошли все луны года, он не добрался до небольшой деревушки высоко в горах Цейлона. Деревушка эта, гораздо меньше Синанджу, отстояла далеко от других поселений, и люди в ней жили своей, обособленной жизнью. Жители ее были очень красивы, такой тип красоты еще не встречался Мастеру в его скитаниях. Кожа их была не белой и не черной, не красной и не желтой — жители Батасгаты, так звалась деревушка, как бы соединяли в себе все земные расы, не принадлежа ни к одной.
Никто в Батасгате не ведал, откуда пошел их род, они просто жили, всем сердцем любя свою землю и родную деревню и радуясь общению с земляками.
В знак благодарности люди воздвигли в деревне глиняную статую. Она изображала женщину, прекраснее которой они никого не могли представить, и стали поклоняться статуе, дав ей имя Кали.
Но с появлением статуи жизнь жителей изменилась. Люди забросили поля и стада, отдавая все время своей обожаемой Кали. Но хотя Богине была мила их любовь, Кали хотела большего, чем гирлянды из цветов и молитвы, написанные на бумаге, сложенной в форме разных животных.
Кали жаждала крови. Верующие считали, что, если Богине регулярно приносить кровавую жертву, та воздаст им за любовь сторицей. Но никто в деревне не хотел пожертвовать собой или кем-то из близких.
И вот тогда-то и объявился в Батасгате Лу.
— Это знак, — заговорили почитатели Кали. — Странник появился как раз вовремя, и его надо принести в жертву Кали.
Четверо сильных мужчин набросились на путника, пытаясь его убить. Но Лу был Мастером Синанджу, самым великим наемным убийцей мира, и вскоре все четверо лежали перед ним мертвые.
— Кажется, они просто спят, — проговорила одна женщина. — На них совсем нет крови.
И тогда заговорил старейшина деревни. Приход Мастера Лу был, по его словам, действительно, знаком Богини, но не странник должен был стать жертвой, он — лишь орудие. Старейшина приказал отнести тела четырех мужчин к подножью статуи, чтобы увидеть, ублаготворила ли Богиню непролитая кровь жертв.
На закате крестьяне с молитвами отнесли тела к статуе и разошлись по домам.
Утром следующего дня жители увидели результаты своего жертвоприношения: у статуи выросла новая рука.
— Чудо! — возопили жители.
— Знак Кали!
— Смерть любезна ей!
— Она возлюбила ее!
— Убивай для Кали!
— Убивай!
— Убивай!
— Убивай!
Оказывая всевозможные знаки почтения, жители подвели Лу к статуе, и старейшина вновь обратился к Богине.
— Глубокопочитаемая нами Кали, — сказал он, — этот странник убил этих людей в Твою честь. Он не пролил ни капли крови, дабы они могли целиком перейти к Тебе.
Если появление новой руки было Первым чудом, то теперь Кали явила им Второе. Глаза статуи устремились на стоящего перед ней Лу, и уголки ее губ скривились в усмешке.
Пораженные жители пали ниц, преисполненные почтительного благоговения к Богине и к избранному ей мужчине, и тут произошло Третье чудо.
От статуи заструился аромат, распространяясь вокруг. Мастер Лу запустил руку в карман кимоно и вытащил оттуда желтый платок — им он хотел защититься от запаха, но тот был слишком сильным и, не в силах сопротивляться ему, Лу упал на колени, целуя ноги статуи и глядя на нее взором, исполненным любви.
— Она завладела им, — сказал Старейшина. — Кали совершила брачный обряд.
Лу испугался странной власти изваяния. Сначала он не стал разубеждать жителей деревни, веривших, что он дорог их самодеятельной Богине, потому что боялся наказания за убийство их четырех односельчан. А потом, когда пошел второй месяц его пребывания в деревне, свершилось Четвертое чудо Кали, заставившее его бояться не только за свою жизнь.
Останки первых четырех жертв давно уже превратились в прах и были захоронены, когда Богиня вновь возжаждала крови.
— Она требует новых жертв, — объявил Старейшина, но Лу отказался стать орудием бессмысленного убийства для ублажения куска глины.
— Она все равно заставит тебя убивать ради Нее, — предсказал Старейшина.
— Никто не может заставить Мастера Синанджу поднять руку против его воли, — гордо заявил Лу и пошел к тому месту в центре деревни, где стояла статуя.
— У тебя нет власти надо мной, — сказал он изваянию, вложив в эти слова весь пыл души.
Но этого оказалось недостаточно. Статуя вновь стала источать женский аромат, вскруживший голову Лу, и слепая, неподвластная ему похоть охватила Мастера.
— Он готов снова убивать, — сказал Старейшина. Жители возбужденно зашумели.
— Кого он изберет в жертву?
— Он никого не изберет, — ответил Старейшина. — Это сделает Кали.
— Каким образом?
— Мы узнаем. Она подаст нам знак, — сказал Старейшина.
И Богиня действительно подала знак — это и было Четвертым чудом. На лбу Старейшины появилась бледно-синяя точка. Жители деревни взирали на чудо с изумлением, а точка, между тем, темнела.
— Она выбрала Старейшину, — закричали люди.
— Нет! — Лу изо всей силы старался освободиться от страшной силы, которая овладевала им, и пытался отойти от статуи. — Я не буду ... убивать.
Но старейшина понимал, что Богиня, которую создали он и его народ, удовлетворит только его смерть, и потому, обнажив шею, склонил голову пред Мастером Лу.
Лу издал мучительный крик, но даже высокоразвитое чувство справедливости Синанджу не смогло противиться гневу Богини, и тот, вскипев в нем направил его могущественные руки. Вытащив опять желтый платок, он обернул его вокруг шеи старика и сильно затянул. Мгновение — и Старейшина лежал, поверженный, у подножья статуи.
Лу рухнул рядом, вопль поражения вырвался из глубины его отныне порочной души.
А статуя усмехнулась снова...
— Некоторые вещи становятся реальностью прежде, чем обретут форму, — сказал Чиун.
— Вот, смотри. Я покажу тебе. — Он приподнял деревянный стул, стоящий у письменного стола. — Ты не будешь отрицать, что это стул, правильно?
— Согласен. Стул, — признал Римо. Склонившись над столом, Чиун набросал на листе бумаги рисунок того же самого деревянного стула.
— И это тоже стул?
— Да. Полагаю, что так, — осторожно согласился Римо.
Чиун спрятал руки в рукава кимоно.
— А вот здесь ты, Римо, ошибаешься. Ни эта деревяшка, ни лист бумаги, разрисованный чернилами, — не есть стул. Они играют его роль только потому, что тебе так удобно.
— Гм.
— Настоящий стул находится в твоем сознании, сынок. Хотя и он уже вторичен. Первый оригинальный стул — это идея в сознании кого-то, давно забытого. Но реальна именно идея. Материальное воплощение — только ее дом.
— Для меня все это несколько сложно, — сказал Римо. — Философствовать — не мое предназначение. Мое предназначение — убивать людей.
— Нет. Твое предназначение — быть великим наемным убийцей. Но ты в своем упрямстве низводишь свое мастерство до примитивного “убивать людей”. Именно до этого скатился Мастер Лу, став заурядным убийцей у подножья статуи Кали. Он не был больше Мастером, он стал убивать людей, оказавшись во власти настоящей Богини — силы, воплотившейся в куске глины. Но сила-то была и прежде воплощения.
— Зачем ты говоришь мне все это? — спросил Римо. Лицо Чиуна выражало сильное душевное волнение.
— Я хочу, чтобы ты во всем разобрался, Римо. Не сомневаюсь, что ты встретился с той же силой, что и Мастер Лу.
— Посещение Цейлона до Рождества не вписывается в мои планы, — сказал Римо. Чиун вздохнул.
— Если ты ощущаешь присутствие Кали здесь, значит Она не на Цейлоне, — терпеливо объяснил старик.
— Кто тебе сказал, что я ощущаю чье-то присутствие? Меня преследует запах. В этом нет ничего сверхъестественного. Может, мне надо всего лишь сменить дезодорант.
— Помолчи и дай мне рассказать историю до конца.
— Хорошо, только я никак не уразумею, какое отношение это все имеет ко мне.
— Со временем поймешь. Позже. А теперь выслушай меня.
— Лу совершал убийства одно за другим для Богини, и с каждой новой смертью его силы и мастерство таяли. Каждый раз, когда тела с синей меткой на лбу замирали у его ног. Лу падал с рыданиями на землю, и ему казалось, что он совокупляется с изваянием, даря ей свое семя. На следующее утро после очередного убийства, у Богини отрастала новая рука, а Лу уводили отдохнуть на ложе из цветов. Там он спал несколько дней кряду — так много сил затрачивал он на эти ритуальные убийства. Теперь он принадлежал Кали, и мастерство Синанджу, в котором Лу совершенствовался всю жизнь, служило теперь только желаниям его любовницы.
Спустя два года, почти все население Батасгаты было принесено в жертву Богини, а сам Лу, состарившись прежде времени, стал слабым, больным человеком.
Среди людей, наблюдавших его постепенное угасание, была одна девушка, служительница Кали. Молодая и красивая, она всем сердцем принадлежала Богине, но ее удручал несчастный вид некогда цветущего мужчины, от которого теперь остались только кожа да кости и который проводил время в постели, поднимаясь только для того, чтобы совершить очередное убийство. Остальные жители деревни боялись Мастера Лу и заходили к нему только по праздникам, но эта девушка осмелилась войти в его убранную цветами хижину из соломы и стала ухаживать за ним, пытаясь вернуть ему здоровье.
Она не добилась больших успехов, физическое состояние Лу по-прежнему оставляло желать лучшего, но общество молодой женщины облегчило израненное сердце Мастера.
— Ты не боишься меня? — спрашивал он.
— Почему мне надо тебя бояться? Ты можешь убить меня?
— Никогда я не убью тебя, — обещал Лу. Но девушка ему не поверила.
— Конечно, убьешь, — сказала она, — как убил всех остальных. Воля Кали сильнее воли человека, даже такого великого, как ты. Но смерть настигает каждого, и тот, кто боится смерти, непременно боится и самой жизни. Нет, я не боюсь тебя. Мастер Лу.
И тогда Лу залился слезами, ибо боги Синанджу, несмотря на всю глубину его падения и то, что он предал все, чему его учили, послали ему любовь.
— Я должен уйти отсюда, — сказал он девушке. — Ты поможешь мне?
— Я пойду с тобой, — ответила она.
— А как же Кали?
— Кали принесла нам только смерть и печаль. Она наша богиня, но я покину Ее. Мы отправимся к тебе на родину, где мужчины, подобные тебе, живут спокойно.
Лу притянул к себе молодую женщину и заключил ее в объятия. Она раскрылась ему навстречу, и тогда в тишине этой комнаты, где томилась душа, Лу подарил гостье свое настоящее семя. Не остатки истерзанной мощи, которую жадно забирала себе Кали, а свободное излияние незамутненной души.
Этой же ночью, в полном мраке, они покинули деревню и месяц за месяцем двигались в сторону Синанджу. Иногда на Лу накатывала неудержимая страсть к Кали, и тогда он умолял жену связать его веревками, пока аромат Кали не улетучивался из его ноздрей.
Жена повиновалась, радуясь, что Лу доверяет ей. А тем временем его семя понемногу росло в ее животе, и скоро она должна была родить...
— Твой сын, — сказала она, показывая Лу дитя.
Лу был счастлив как никогда. Ему хотелось во весь голос кричать о своем счастье, но никто не знал его в стране, через которую они шли. Двигаясь вперед миля за милей, Лу не переставал благодарить судьбу, подарившую ему женщину, которая настолько сильно любила его, что увела от злой Богини и подарила сына.
Земля, по которой они шли, казалась очень знакомой.
— Что это, Синанджу? — думал Лу. Но местность эта не напоминала родину: растительность здесь была пышной и сочной, а природа его родного края отличалась суровой и холодной красотой. — Ничего похожего на Синанджу. Что же это?
Когда Лу взобрался на вершину горы, то вскрикнул от удивления. Под ним, в узкой горной долине, лежала деревушка Батасгата.
— Кали привела меня назад, — прошептал Лу. Надежды не оставалось. Он вернулся на стоянку, где его ждала жена с младенцем, чтобы сообщить ей ужасную новость. Взглянув на жену, он затрясся от страха. На лбу любимой темнела синяя точка. — Только не ее! — вскричал Лу.
— Лу... Лу... — Его добрая жена пыталась подняться и найти веревки, чтобы связать мужа, но она еще не оправилась после рождения сына и еле двигалась.
Она молила его быть сильным, но сила мужа уступала силе Кали. Он хотел было отрубить себе руку, чтобы предотвратить беду, но Кали не допустила этого. Медленно извлек он из кимоно желтый платок, накинул его на шею любимой и затянул так туго, что жизнь ушла из ее тела.
Когда все было кончено, и Лу лежал, сам полуживой, рядом с телом прекрасной женщины, которая безгранично любила его, он понял, что надо делать. Сняв кольцо с пальца жены, которую убил, несмотря на всю любовь к ней, он похоронил ее при свете луны. Вознеся молитвы древним богам Синанджу, Лу, взяв на руки младенца, направился в деревню.
Постучавшись в первый же дом, он передал хозяевам новорожденного.
— Воспитайте его, как собственного сына, — сказал он, — потому, что я не переживу сегодняшнюю ночь.
И он пошел в одиночестве к статуе Кали. Та улыбнулась ему.
— Ты погубила меня, — сказал Лу. В ночной тишине в глубине его сознания прозвучал ответ статуи.
— Ты хотел предать меня. Это тебе наказание.
— Я приготовился к смерти.
Дотронувшись до кольца жены, он почувствовал, как прибывают силы.
— Ты умрешь, когда я захочу, — сказала Кали.
— Нет, — произнес Лу.
На какое-то время былая сила вернулась к нему, и он прибавил:
— Я — Мастер Синанджу. Это ты умрешь, когда я захочу. А именно — сейчас.
Когда он достиг прибрежных скал, Богиня вновь заговорила с ним.
— Ты не можешь меня уничтожить, жалкий осел. Я вернусь.
— Будет поздно. Меня не будет на свете, — сказал Лу.
— Тебя не будет, но будет жить твой потомок. Он станет моим рабом, и я вымещу свою месть на нем, хотя вас с ним разделяет много тысяч лун. Он будет орудием моего мщения, и сила моего гнева проявится через него.
Собрав последние силы, Лу сбросил статую со скалы. Она бесшумно погрузилась в синюю бездну.
А когда рассвет принес с собой первый солнечный луч. Мастер Лу записал эту историю кровью на тростнике, росшем на краю обрыва. С последним вздохом он продел тростник в кольцо своей жены и умер.
— Братья Гримм, — фыркнул Римо. — Волшебная сказка.
— Тот тростник сохранился.
— Каким образом? Если Лу умер в некой мифической деревушке, на Цейлоне, как тростник оказался в Корее?
— Неисповедимы пути судьбы, — произнес старый кореец. — Тело Лу нашел торговец, знавший много языков, он-то и доставил тростник в Синанджу.
— Ничего не скажешь — повезло торговцу, — съехидничал Римо. — Зная нравы вашей деревни, думаю, ему перерезали глотку.
— Никто его пальцем не тронул. Он прожил долгую жизнь среди богатства и роскоши, в окружении жен и наложниц.
— Но из деревни ему уехать не разрешили? Так? — спросил Римо.
Чиун только пожал плечами.
— Кто захочет по своей воле покинуть Синанджу?
С улицы донесся автомобильный гудок, и Римо, раздвинув шторы, посмотрел вниз.
— Это Смитти. Узнаю его развалюху.
— Он приехал за мной, — сказал Чиун.
— Куда это вы собрались?
— Я уже говорил. Еду в Синанджу.
— Буду ждать твоего возвращения здесь.
Чиун печально улыбнулся.
— Хорошо, если твои слова окажутся правдой. Но если ты все же покинешь эту комнату, дай мне знать, чтобы я мог тебя найти.
— А зачем мне уходить отсюда? В Денвере можно свихнуться с таким же успехом, как и во всех других местах.
— Ты не останешься здесь, — сказал Чиун. — Только не забывай о судьбе Лу.
Старик подобрал кимоно и заскользил к двери.
— Ты обещаешь мне? Не забудешь мой рассказ, Римо?
— Не знаю, какое он имеет ко мне отношение, — отнекивался Римо. — Я не потомок Лу. Я родом из Нью-Джерси.
— Ты следующий Мастер Синанджу. Непрерывная тысячелетняя цепь времени связывает тебя с Лу Опозоренным.
— Ты только зря тратишь время, отправляясь в это путешествие, — сказал Римо.
— Помни о Лу. И не делай глупостей в мое отсутствие, — наставительно произнес Чиун.
Они посмотрели друг другу в глаза. Смиту неожиданно открылось, как стар и хрупок Чиун. Наконец американец согласно кивнул:
— Ладно. Поедете со мной в “Фолкрофт”. Прикажу приготовить для вас реактивный самолет и подводную лодку.
— Благодарю, император. Но прежде мне надо еще раз увидеть Римо.
— Я пришлю его, — сказал Смит.
* * *
— Рад, что вы хорошо поболтали, — заявил Римо, плюхнувшись на стул.— Мы не говорили о твоих делах. Правда, не говорили, — сказал Чиун.
— Старый обманщик. Думаешь, я родился только вчера? И ничего не знаю о вашем давнем уговоре убрать меня, если дела пойдут плохо? Если я не смогу больше работать?
— Нашел, что вспомнить. Тогда я еще не знал тебя и не представлял, кем ты можешь стать, — ответил Чиун. — Разговор шел о другом.
Римо некоторое время всматривался в лицо Чиуна, а потом обхватил голову руками.
— А может, так было бы лучше, — проговорил он. — От меня... ничего не осталось. Это все нарастает, Чиун. Запах ощущения. Я подавлен всем этим и не могу от него отделаться.
— Тебе и не удастся, — сказал Чиун.
— Я теряю рассудок. Все мои мысли только об этом. Наверное, тебе стоило бы вспомнить наш старый уговор и отправить меня далеко-далеко. Сделать это так просто — когда я не смотрю на тебя. Нет. Сделай это, когда смотрю. Мне хочется убедиться, что ты держишь прямо плечо.
Римо улыбнулся своей шутке, понятной только им двоим. Десять лет находился он в полном подчинении у Чиуна, учившего его премудрости Синанджу, пока не постиг всего необходимого. Но Чиун никогда не хвалил ученика, а если Римо выполнял задание безукоризненно, тогда Чиун, не желая, чтобы Римо зазнавался, придирался, говоря, что ученик скашивает плечо, а тот, кто не приучается держать плечо прямо, никогда ничего не добьется.
Но Чиун даже не улыбнулся.
— Я никогда не причиню тебе вреда, что бы там ни говорилось в контракте у императора, — сказал он. Римо промолчал, а Чиун продолжал:
— Я лучше расскажу тебе одну историю.
Римо помрачнел.
— Может, лучше все-таки убьешь меня.
— Замолчи, бледнолицая поганка. У меня мало времени. Мне надо рассказать тебе о Лу Опозоренном.
— Ты уже рассказывал мне эту историю. Лу прогнал разбойников с дорог Рима, а потом выступил в цирке. И так далее...
— Я говорил тебе, что у этой истории есть продолжение, — настойчиво произнес Чиун. — И сейчас я собираюсь рассказать тебе, что было дальше. Но никогда и никому — ни слова об этом: последние годы жизни Лу — великая тайна, известная только Главному Мастеру. Я нарушаю традицию, открывая тебе эту тайну.
— Должно быть, он сделал что-то очень дурное, — ядовито произнес Римо. — Что бы это могло быть? Здесь явно не обошлось без денег. Ведь самое худшее, что может совершить Мастер, — это не получить достойную плату за работу. Мастер Лу Неоплаченный. Немудрено, что его имя предано позору.
Чиун не обратил внимания на насмешки ученика. Закрыв глаза, он заговорил на корейском, голос его звучал напевно, речь ритмически напоминала древнюю поэзию. Так он поведал Римо продолжение истории о Мастере Лу, который, покрыв себя несмываемым позором на аренах Рима, покинул этот порочный город и отправился странствовать по неведомым землям Азии.
Но эти странствия, как поведал Чиун, не вносили мир в сердце Лу, пока однажды, когда взошли, закатились и снова взошли все луны года, он не добрался до небольшой деревушки высоко в горах Цейлона. Деревушка эта, гораздо меньше Синанджу, отстояла далеко от других поселений, и люди в ней жили своей, обособленной жизнью. Жители ее были очень красивы, такой тип красоты еще не встречался Мастеру в его скитаниях. Кожа их была не белой и не черной, не красной и не желтой — жители Батасгаты, так звалась деревушка, как бы соединяли в себе все земные расы, не принадлежа ни к одной.
Никто в Батасгате не ведал, откуда пошел их род, они просто жили, всем сердцем любя свою землю и родную деревню и радуясь общению с земляками.
В знак благодарности люди воздвигли в деревне глиняную статую. Она изображала женщину, прекраснее которой они никого не могли представить, и стали поклоняться статуе, дав ей имя Кали.
Но с появлением статуи жизнь жителей изменилась. Люди забросили поля и стада, отдавая все время своей обожаемой Кали. Но хотя Богине была мила их любовь, Кали хотела большего, чем гирлянды из цветов и молитвы, написанные на бумаге, сложенной в форме разных животных.
Кали жаждала крови. Верующие считали, что, если Богине регулярно приносить кровавую жертву, та воздаст им за любовь сторицей. Но никто в деревне не хотел пожертвовать собой или кем-то из близких.
И вот тогда-то и объявился в Батасгате Лу.
— Это знак, — заговорили почитатели Кали. — Странник появился как раз вовремя, и его надо принести в жертву Кали.
Четверо сильных мужчин набросились на путника, пытаясь его убить. Но Лу был Мастером Синанджу, самым великим наемным убийцей мира, и вскоре все четверо лежали перед ним мертвые.
— Кажется, они просто спят, — проговорила одна женщина. — На них совсем нет крови.
И тогда заговорил старейшина деревни. Приход Мастера Лу был, по его словам, действительно, знаком Богини, но не странник должен был стать жертвой, он — лишь орудие. Старейшина приказал отнести тела четырех мужчин к подножью статуи, чтобы увидеть, ублаготворила ли Богиню непролитая кровь жертв.
На закате крестьяне с молитвами отнесли тела к статуе и разошлись по домам.
Утром следующего дня жители увидели результаты своего жертвоприношения: у статуи выросла новая рука.
— Чудо! — возопили жители.
— Знак Кали!
— Смерть любезна ей!
— Она возлюбила ее!
— Убивай для Кали!
— Убивай!
— Убивай!
— Убивай!
Оказывая всевозможные знаки почтения, жители подвели Лу к статуе, и старейшина вновь обратился к Богине.
— Глубокопочитаемая нами Кали, — сказал он, — этот странник убил этих людей в Твою честь. Он не пролил ни капли крови, дабы они могли целиком перейти к Тебе.
Если появление новой руки было Первым чудом, то теперь Кали явила им Второе. Глаза статуи устремились на стоящего перед ней Лу, и уголки ее губ скривились в усмешке.
Пораженные жители пали ниц, преисполненные почтительного благоговения к Богине и к избранному ей мужчине, и тут произошло Третье чудо.
От статуи заструился аромат, распространяясь вокруг. Мастер Лу запустил руку в карман кимоно и вытащил оттуда желтый платок — им он хотел защититься от запаха, но тот был слишком сильным и, не в силах сопротивляться ему, Лу упал на колени, целуя ноги статуи и глядя на нее взором, исполненным любви.
— Она завладела им, — сказал Старейшина. — Кали совершила брачный обряд.
Лу испугался странной власти изваяния. Сначала он не стал разубеждать жителей деревни, веривших, что он дорог их самодеятельной Богине, потому что боялся наказания за убийство их четырех односельчан. А потом, когда пошел второй месяц его пребывания в деревне, свершилось Четвертое чудо Кали, заставившее его бояться не только за свою жизнь.
Останки первых четырех жертв давно уже превратились в прах и были захоронены, когда Богиня вновь возжаждала крови.
— Она требует новых жертв, — объявил Старейшина, но Лу отказался стать орудием бессмысленного убийства для ублажения куска глины.
— Она все равно заставит тебя убивать ради Нее, — предсказал Старейшина.
— Никто не может заставить Мастера Синанджу поднять руку против его воли, — гордо заявил Лу и пошел к тому месту в центре деревни, где стояла статуя.
— У тебя нет власти надо мной, — сказал он изваянию, вложив в эти слова весь пыл души.
Но этого оказалось недостаточно. Статуя вновь стала источать женский аромат, вскруживший голову Лу, и слепая, неподвластная ему похоть охватила Мастера.
— Он готов снова убивать, — сказал Старейшина. Жители возбужденно зашумели.
— Кого он изберет в жертву?
— Он никого не изберет, — ответил Старейшина. — Это сделает Кали.
— Каким образом?
— Мы узнаем. Она подаст нам знак, — сказал Старейшина.
И Богиня действительно подала знак — это и было Четвертым чудом. На лбу Старейшины появилась бледно-синяя точка. Жители деревни взирали на чудо с изумлением, а точка, между тем, темнела.
— Она выбрала Старейшину, — закричали люди.
— Нет! — Лу изо всей силы старался освободиться от страшной силы, которая овладевала им, и пытался отойти от статуи. — Я не буду ... убивать.
Но старейшина понимал, что Богиня, которую создали он и его народ, удовлетворит только его смерть, и потому, обнажив шею, склонил голову пред Мастером Лу.
Лу издал мучительный крик, но даже высокоразвитое чувство справедливости Синанджу не смогло противиться гневу Богини, и тот, вскипев в нем направил его могущественные руки. Вытащив опять желтый платок, он обернул его вокруг шеи старика и сильно затянул. Мгновение — и Старейшина лежал, поверженный, у подножья статуи.
Лу рухнул рядом, вопль поражения вырвался из глубины его отныне порочной души.
А статуя усмехнулась снова...
* * *
— Ладно, Чиун, — с отвращением произнес Римо. — Статуя? Улыбнулась? Не морочь мне голову.— Некоторые вещи становятся реальностью прежде, чем обретут форму, — сказал Чиун.
— Вот, смотри. Я покажу тебе. — Он приподнял деревянный стул, стоящий у письменного стола. — Ты не будешь отрицать, что это стул, правильно?
— Согласен. Стул, — признал Римо. Склонившись над столом, Чиун набросал на листе бумаги рисунок того же самого деревянного стула.
— И это тоже стул?
— Да. Полагаю, что так, — осторожно согласился Римо.
Чиун спрятал руки в рукава кимоно.
— А вот здесь ты, Римо, ошибаешься. Ни эта деревяшка, ни лист бумаги, разрисованный чернилами, — не есть стул. Они играют его роль только потому, что тебе так удобно.
— Гм.
— Настоящий стул находится в твоем сознании, сынок. Хотя и он уже вторичен. Первый оригинальный стул — это идея в сознании кого-то, давно забытого. Но реальна именно идея. Материальное воплощение — только ее дом.
— Для меня все это несколько сложно, — сказал Римо. — Философствовать — не мое предназначение. Мое предназначение — убивать людей.
— Нет. Твое предназначение — быть великим наемным убийцей. Но ты в своем упрямстве низводишь свое мастерство до примитивного “убивать людей”. Именно до этого скатился Мастер Лу, став заурядным убийцей у подножья статуи Кали. Он не был больше Мастером, он стал убивать людей, оказавшись во власти настоящей Богини — силы, воплотившейся в куске глины. Но сила-то была и прежде воплощения.
— Зачем ты говоришь мне все это? — спросил Римо. Лицо Чиуна выражало сильное душевное волнение.
— Я хочу, чтобы ты во всем разобрался, Римо. Не сомневаюсь, что ты встретился с той же силой, что и Мастер Лу.
— Посещение Цейлона до Рождества не вписывается в мои планы, — сказал Римо. Чиун вздохнул.
— Если ты ощущаешь присутствие Кали здесь, значит Она не на Цейлоне, — терпеливо объяснил старик.
— Кто тебе сказал, что я ощущаю чье-то присутствие? Меня преследует запах. В этом нет ничего сверхъестественного. Может, мне надо всего лишь сменить дезодорант.
— Помолчи и дай мне рассказать историю до конца.
— Хорошо, только я никак не уразумею, какое отношение это все имеет ко мне.
— Со временем поймешь. Позже. А теперь выслушай меня.
— Лу совершал убийства одно за другим для Богини, и с каждой новой смертью его силы и мастерство таяли. Каждый раз, когда тела с синей меткой на лбу замирали у его ног. Лу падал с рыданиями на землю, и ему казалось, что он совокупляется с изваянием, даря ей свое семя. На следующее утро после очередного убийства, у Богини отрастала новая рука, а Лу уводили отдохнуть на ложе из цветов. Там он спал несколько дней кряду — так много сил затрачивал он на эти ритуальные убийства. Теперь он принадлежал Кали, и мастерство Синанджу, в котором Лу совершенствовался всю жизнь, служило теперь только желаниям его любовницы.
Спустя два года, почти все население Батасгаты было принесено в жертву Богини, а сам Лу, состарившись прежде времени, стал слабым, больным человеком.
Среди людей, наблюдавших его постепенное угасание, была одна девушка, служительница Кали. Молодая и красивая, она всем сердцем принадлежала Богине, но ее удручал несчастный вид некогда цветущего мужчины, от которого теперь остались только кожа да кости и который проводил время в постели, поднимаясь только для того, чтобы совершить очередное убийство. Остальные жители деревни боялись Мастера Лу и заходили к нему только по праздникам, но эта девушка осмелилась войти в его убранную цветами хижину из соломы и стала ухаживать за ним, пытаясь вернуть ему здоровье.
Она не добилась больших успехов, физическое состояние Лу по-прежнему оставляло желать лучшего, но общество молодой женщины облегчило израненное сердце Мастера.
— Ты не боишься меня? — спрашивал он.
— Почему мне надо тебя бояться? Ты можешь убить меня?
— Никогда я не убью тебя, — обещал Лу. Но девушка ему не поверила.
— Конечно, убьешь, — сказала она, — как убил всех остальных. Воля Кали сильнее воли человека, даже такого великого, как ты. Но смерть настигает каждого, и тот, кто боится смерти, непременно боится и самой жизни. Нет, я не боюсь тебя. Мастер Лу.
И тогда Лу залился слезами, ибо боги Синанджу, несмотря на всю глубину его падения и то, что он предал все, чему его учили, послали ему любовь.
— Я должен уйти отсюда, — сказал он девушке. — Ты поможешь мне?
— Я пойду с тобой, — ответила она.
— А как же Кали?
— Кали принесла нам только смерть и печаль. Она наша богиня, но я покину Ее. Мы отправимся к тебе на родину, где мужчины, подобные тебе, живут спокойно.
Лу притянул к себе молодую женщину и заключил ее в объятия. Она раскрылась ему навстречу, и тогда в тишине этой комнаты, где томилась душа, Лу подарил гостье свое настоящее семя. Не остатки истерзанной мощи, которую жадно забирала себе Кали, а свободное излияние незамутненной души.
Этой же ночью, в полном мраке, они покинули деревню и месяц за месяцем двигались в сторону Синанджу. Иногда на Лу накатывала неудержимая страсть к Кали, и тогда он умолял жену связать его веревками, пока аромат Кали не улетучивался из его ноздрей.
Жена повиновалась, радуясь, что Лу доверяет ей. А тем временем его семя понемногу росло в ее животе, и скоро она должна была родить...
— Твой сын, — сказала она, показывая Лу дитя.
Лу был счастлив как никогда. Ему хотелось во весь голос кричать о своем счастье, но никто не знал его в стране, через которую они шли. Двигаясь вперед миля за милей, Лу не переставал благодарить судьбу, подарившую ему женщину, которая настолько сильно любила его, что увела от злой Богини и подарила сына.
Земля, по которой они шли, казалась очень знакомой.
— Что это, Синанджу? — думал Лу. Но местность эта не напоминала родину: растительность здесь была пышной и сочной, а природа его родного края отличалась суровой и холодной красотой. — Ничего похожего на Синанджу. Что же это?
Когда Лу взобрался на вершину горы, то вскрикнул от удивления. Под ним, в узкой горной долине, лежала деревушка Батасгата.
— Кали привела меня назад, — прошептал Лу. Надежды не оставалось. Он вернулся на стоянку, где его ждала жена с младенцем, чтобы сообщить ей ужасную новость. Взглянув на жену, он затрясся от страха. На лбу любимой темнела синяя точка. — Только не ее! — вскричал Лу.
— Лу... Лу... — Его добрая жена пыталась подняться и найти веревки, чтобы связать мужа, но она еще не оправилась после рождения сына и еле двигалась.
Она молила его быть сильным, но сила мужа уступала силе Кали. Он хотел было отрубить себе руку, чтобы предотвратить беду, но Кали не допустила этого. Медленно извлек он из кимоно желтый платок, накинул его на шею любимой и затянул так туго, что жизнь ушла из ее тела.
Когда все было кончено, и Лу лежал, сам полуживой, рядом с телом прекрасной женщины, которая безгранично любила его, он понял, что надо делать. Сняв кольцо с пальца жены, которую убил, несмотря на всю любовь к ней, он похоронил ее при свете луны. Вознеся молитвы древним богам Синанджу, Лу, взяв на руки младенца, направился в деревню.
Постучавшись в первый же дом, он передал хозяевам новорожденного.
— Воспитайте его, как собственного сына, — сказал он, — потому, что я не переживу сегодняшнюю ночь.
И он пошел в одиночестве к статуе Кали. Та улыбнулась ему.
— Ты погубила меня, — сказал Лу. В ночной тишине в глубине его сознания прозвучал ответ статуи.
— Ты хотел предать меня. Это тебе наказание.
— Я приготовился к смерти.
Дотронувшись до кольца жены, он почувствовал, как прибывают силы.
— Ты умрешь, когда я захочу, — сказала Кали.
— Нет, — произнес Лу.
На какое-то время былая сила вернулась к нему, и он прибавил:
— Я — Мастер Синанджу. Это ты умрешь, когда я захочу. А именно — сейчас.
* * *
С этими словами он обхватил статую и оторвал ее от земли. Глиняная плоть Кали обжигала его, множество рук тянулось, чтобы выдавить ему глаза, но ничто не могло остановить Лу. Он нес статую через горы к морю, и с каждым шагом муки его росли, но и прибывала сила, любовь и память о той, что возродила в нем надежду и которую он так жестоко убил собственным руками; и он упрямо шел дальше.Когда он достиг прибрежных скал, Богиня вновь заговорила с ним.
— Ты не можешь меня уничтожить, жалкий осел. Я вернусь.
— Будет поздно. Меня не будет на свете, — сказал Лу.
— Тебя не будет, но будет жить твой потомок. Он станет моим рабом, и я вымещу свою месть на нем, хотя вас с ним разделяет много тысяч лун. Он будет орудием моего мщения, и сила моего гнева проявится через него.
Собрав последние силы, Лу сбросил статую со скалы. Она бесшумно погрузилась в синюю бездну.
А когда рассвет принес с собой первый солнечный луч. Мастер Лу записал эту историю кровью на тростнике, росшем на краю обрыва. С последним вздохом он продел тростник в кольцо своей жены и умер.
— Братья Гримм, — фыркнул Римо. — Волшебная сказка.
— Тот тростник сохранился.
— Каким образом? Если Лу умер в некой мифической деревушке, на Цейлоне, как тростник оказался в Корее?
— Неисповедимы пути судьбы, — произнес старый кореец. — Тело Лу нашел торговец, знавший много языков, он-то и доставил тростник в Синанджу.
— Ничего не скажешь — повезло торговцу, — съехидничал Римо. — Зная нравы вашей деревни, думаю, ему перерезали глотку.
— Никто его пальцем не тронул. Он прожил долгую жизнь среди богатства и роскоши, в окружении жен и наложниц.
— Но из деревни ему уехать не разрешили? Так? — спросил Римо.
Чиун только пожал плечами.
— Кто захочет по своей воле покинуть Синанджу?
С улицы донесся автомобильный гудок, и Римо, раздвинув шторы, посмотрел вниз.
— Это Смитти. Узнаю его развалюху.
— Он приехал за мной, — сказал Чиун.
— Куда это вы собрались?
— Я уже говорил. Еду в Синанджу.
— Буду ждать твоего возвращения здесь.
Чиун печально улыбнулся.
— Хорошо, если твои слова окажутся правдой. Но если ты все же покинешь эту комнату, дай мне знать, чтобы я мог тебя найти.
— А зачем мне уходить отсюда? В Денвере можно свихнуться с таким же успехом, как и во всех других местах.
— Ты не останешься здесь, — сказал Чиун. — Только не забывай о судьбе Лу.
Старик подобрал кимоно и заскользил к двери.
— Ты обещаешь мне? Не забудешь мой рассказ, Римо?
— Не знаю, какое он имеет ко мне отношение, — отнекивался Римо. — Я не потомок Лу. Я родом из Нью-Джерси.
— Ты следующий Мастер Синанджу. Непрерывная тысячелетняя цепь времени связывает тебя с Лу Опозоренным.
— Ты только зря тратишь время, отправляясь в это путешествие, — сказал Римо.
— Помни о Лу. И не делай глупостей в мое отсутствие, — наставительно произнес Чиун.
Глава тринадцатая
Если Бен Сар Дин что-то и понял за время своего пребывания на посту главы религиозной общины, то, главным образом, одно: не надо доверять человеку, исповедующему какую-нибудь из множества индийских религий.
Именно поэтому он испытывал определенные сомнения по поводу О.Х. Бейнса, хотя и не мог бы сказать, чем они вызваны. Ведь если бы он, нарушив многовековую традицию своей семьи, решил сказать раз в жизни правду, то ему пришлось бы признать, что у Кали не было более пылкого почитателя, чем этот функционер из авиабизнеса.
Теперь у Бейнса вошло в привычку ночью спать в ашраме, на полу, свернувшись клубочком у подножья статуи, чтобы, по его словам, “эти ненормальные не нанесли ущерба Нашей Богине”. Днем он тоже целыми днями торчал в ашраме, а когда Бен Сар Дин спросил, не требуют ли дела его присутствия в офисе авиакомпании, Бейнс только улыбнулся и ответил:
— Там все идет хорошо и без меня. Ведь мы, — “безопасная авиалиния”. Никаких смертных случаев. Нам уже даже реклама не нужна. Люди выстраиваются в очередь, чтобы купить билеты на рейсы “Джаст Фолкс”.
Но не хотел ли Бейнс чего-нибудь еще? — задавал себе вопрос Бен Сар Дин. Американец заключил с ним сделку, и теперь полеты на “Джаст Фолкс” не заканчивались смертями. Однако Бейнс мог получить и больше. Иметь, например, процент с дохода. Или при помощи заказных убийств сводить счеты с врагами.
Но Бейнс, казалось, ничего этого не хотел. По его словам, он жаждал только одного — служить Кали. “Все эти годы я служил Маммоне, крупному бизнесмену, — говорил Бейнс, кладя свою большую руку на кругленькое мягкое плечико индуса, — пора послужить тому, во что веришь. Чему-то более великому, чем ты сам”.
Бейнс уверенно произносил эти слова, а в это утро его речь звучала еще более убедительно. Он вбежал в кабинет, который Бен Сар Дин отгородил себе в гараже через дорогу, помахивая веером из авиационных билетов.
— Она все предусмотрела. Она все предусмотрела! — кричал Бейнс.
— Что предусмотрела? — спросил Бен Сар Дин. — И кто такая Она?
— Наша благословенная Кали, — проговорил Бейнс. — Слезы радости струились по его щекам. — Я провел всю ночь у ее ног. Больше никого в ашраме не было. А проснувшись, увидел в Ее руках вот эту пачку. — Он помахал билетами. — Чудо, — прибавил он. — Она явила нам чудо.
Бен Сар Дин внимательно изучил билеты. Все они были на рейсы компании “Эйр Юуроп”, их количества хватило бы, чтобы заполнить целый самолет. Телефонный звонок в авиакомпанию подтвердил, что за билеты заплачено наличными, но никто не смог вспомнить, кто их приобрел. Бен Сар Дин нервничал. Бог — это одно, а вот чудеса — это совсем другое.
— Разве это не великолепно? — сказал Бейнс.
— Это, конечно, экономит нам деньги, — признал Бен Сар Дин. — Сегодня же их раздадим. И еще — много румалов.
— Отдаем румалы — получаем назад большие бабки, — сказал Бейнс. — И все, благодаря Кали. О, Кали, будь благословенна!
И покинув кабинет Бен Cap Дина, Бейнс вернулся к себе в офис, позади ашрама, где прежде жил Бен Cap Дин.
Когда через некоторое время Бен Cap Дин зашел к Бейнсу, тот, заткнув одно ухо пальцем, орал в телефонную трубку.
— Конечно, Херб, дружище, — истошно вопил он. Ему приходилось так орать, потому что крики и песнопения, доносившиеся из ашрама, можно было записывать на сейсмограф. — Нет, — кричал Бейнс. — Сам я поехать не могу. Сейчас я очень занят своими религиозными делами. Но, думаю, что Эвелин и детям неплохо бы проветриться, тем более, что они так привязаны к тебе и Эмми.
— Убивай ради Кали! — неслось из соседнего помещения. — Убивай, убивай, убивай!
Бейнс повесил трубку и, встретив недоуменный взгляд Бен Cap Дина, объяснил.
— Говорил с соседом, Хербом Палмером. Я отправляю жену с детьми, а также его с супругой развлечься в Париж. Кали ведь не нужно, чтобы мы только работали...к тому же билеты сами нам в руки свалились... и почему нам не воспользоваться?
— Действительно, почему бы и нет? — сказал Бен Сар Дин. Такие вещи он понимал. Мелкая кража. Бейнс присвоил лично для себя пять авиабилетов. Ясное дело. Теперь, по крайней мере, он знал, что ничто человеческое Бейнсу не чуждо.
— Может, не следовало так поступать? — взволнованно спросил Бейнс. — Может, вы сочтете мой поступок плохим?
— Нет, что вы! — в тон ему ответил Бен Сар Дин. — Ничего плохого в этом нет. Отдых пойдет на пользу вашей семье.
В кабинет, оттеснив Бен Сар Дина, вошли дети Бейнса, а за ними прошествовала и сама миссис Бейнс.
— Убивай ради Кали, — серьезно произнес Джошуа Бейнс и, вытащив из кармана бутылку с чернилами, вылил ее содержимое на стол папочки.
— Ну не шутник ли он? — восхитилась миссис Бейнс.
— Убивай, убивай, убивай! — Джошуа сложил самолетик из деловых бумаг отца.
— Он говорит совсем, как взрослый, — сказала миссис Бейнс с повлажневшими глазами. Дочка Бейнсов смачно выругалась.
— С тех пор, как они здесь, у них полностью отсутствуют запреты, — проговорила миссис Бейнс, расточая своим деткам воздушные поцелуи. — Все эти разговоры об убийствах отбивают у них охоту шляться по улицам. И я полностью убеждена, что у Джошуа нет никакой тяги к алкоголю или к девицам.
Именно поэтому он испытывал определенные сомнения по поводу О.Х. Бейнса, хотя и не мог бы сказать, чем они вызваны. Ведь если бы он, нарушив многовековую традицию своей семьи, решил сказать раз в жизни правду, то ему пришлось бы признать, что у Кали не было более пылкого почитателя, чем этот функционер из авиабизнеса.
Теперь у Бейнса вошло в привычку ночью спать в ашраме, на полу, свернувшись клубочком у подножья статуи, чтобы, по его словам, “эти ненормальные не нанесли ущерба Нашей Богине”. Днем он тоже целыми днями торчал в ашраме, а когда Бен Сар Дин спросил, не требуют ли дела его присутствия в офисе авиакомпании, Бейнс только улыбнулся и ответил:
— Там все идет хорошо и без меня. Ведь мы, — “безопасная авиалиния”. Никаких смертных случаев. Нам уже даже реклама не нужна. Люди выстраиваются в очередь, чтобы купить билеты на рейсы “Джаст Фолкс”.
Но не хотел ли Бейнс чего-нибудь еще? — задавал себе вопрос Бен Сар Дин. Американец заключил с ним сделку, и теперь полеты на “Джаст Фолкс” не заканчивались смертями. Однако Бейнс мог получить и больше. Иметь, например, процент с дохода. Или при помощи заказных убийств сводить счеты с врагами.
Но Бейнс, казалось, ничего этого не хотел. По его словам, он жаждал только одного — служить Кали. “Все эти годы я служил Маммоне, крупному бизнесмену, — говорил Бейнс, кладя свою большую руку на кругленькое мягкое плечико индуса, — пора послужить тому, во что веришь. Чему-то более великому, чем ты сам”.
Бейнс уверенно произносил эти слова, а в это утро его речь звучала еще более убедительно. Он вбежал в кабинет, который Бен Сар Дин отгородил себе в гараже через дорогу, помахивая веером из авиационных билетов.
— Она все предусмотрела. Она все предусмотрела! — кричал Бейнс.
— Что предусмотрела? — спросил Бен Сар Дин. — И кто такая Она?
— Наша благословенная Кали, — проговорил Бейнс. — Слезы радости струились по его щекам. — Я провел всю ночь у ее ног. Больше никого в ашраме не было. А проснувшись, увидел в Ее руках вот эту пачку. — Он помахал билетами. — Чудо, — прибавил он. — Она явила нам чудо.
Бен Сар Дин внимательно изучил билеты. Все они были на рейсы компании “Эйр Юуроп”, их количества хватило бы, чтобы заполнить целый самолет. Телефонный звонок в авиакомпанию подтвердил, что за билеты заплачено наличными, но никто не смог вспомнить, кто их приобрел. Бен Сар Дин нервничал. Бог — это одно, а вот чудеса — это совсем другое.
— Разве это не великолепно? — сказал Бейнс.
— Это, конечно, экономит нам деньги, — признал Бен Сар Дин. — Сегодня же их раздадим. И еще — много румалов.
— Отдаем румалы — получаем назад большие бабки, — сказал Бейнс. — И все, благодаря Кали. О, Кали, будь благословенна!
И покинув кабинет Бен Cap Дина, Бейнс вернулся к себе в офис, позади ашрама, где прежде жил Бен Cap Дин.
Когда через некоторое время Бен Cap Дин зашел к Бейнсу, тот, заткнув одно ухо пальцем, орал в телефонную трубку.
— Конечно, Херб, дружище, — истошно вопил он. Ему приходилось так орать, потому что крики и песнопения, доносившиеся из ашрама, можно было записывать на сейсмограф. — Нет, — кричал Бейнс. — Сам я поехать не могу. Сейчас я очень занят своими религиозными делами. Но, думаю, что Эвелин и детям неплохо бы проветриться, тем более, что они так привязаны к тебе и Эмми.
— Убивай ради Кали! — неслось из соседнего помещения. — Убивай, убивай, убивай!
Бейнс повесил трубку и, встретив недоуменный взгляд Бен Cap Дина, объяснил.
— Говорил с соседом, Хербом Палмером. Я отправляю жену с детьми, а также его с супругой развлечься в Париж. Кали ведь не нужно, чтобы мы только работали...к тому же билеты сами нам в руки свалились... и почему нам не воспользоваться?
— Действительно, почему бы и нет? — сказал Бен Сар Дин. Такие вещи он понимал. Мелкая кража. Бейнс присвоил лично для себя пять авиабилетов. Ясное дело. Теперь, по крайней мере, он знал, что ничто человеческое Бейнсу не чуждо.
— Может, не следовало так поступать? — взволнованно спросил Бейнс. — Может, вы сочтете мой поступок плохим?
— Нет, что вы! — в тон ему ответил Бен Сар Дин. — Ничего плохого в этом нет. Отдых пойдет на пользу вашей семье.
В кабинет, оттеснив Бен Сар Дина, вошли дети Бейнса, а за ними прошествовала и сама миссис Бейнс.
— Убивай ради Кали, — серьезно произнес Джошуа Бейнс и, вытащив из кармана бутылку с чернилами, вылил ее содержимое на стол папочки.
— Ну не шутник ли он? — восхитилась миссис Бейнс.
— Убивай, убивай, убивай! — Джошуа сложил самолетик из деловых бумаг отца.
— Он говорит совсем, как взрослый, — сказала миссис Бейнс с повлажневшими глазами. Дочка Бейнсов смачно выругалась.
— С тех пор, как они здесь, у них полностью отсутствуют запреты, — проговорила миссис Бейнс, расточая своим деткам воздушные поцелуи. — Все эти разговоры об убийствах отбивают у них охоту шляться по улицам. И я полностью убеждена, что у Джошуа нет никакой тяги к алкоголю или к девицам.