Сатклифф Кэтрин. Одержимое сердце

   Николас прижал пальцы к виску — похоже было, что чары рассеялись. Он снова посмотрел на меня. Его классическую красоту, безупречные черты лица не в силах были испортить ни время, ни невзгоды. Высокий и стройный, он был в то же время сильным и подвижным. Волосы его казались растрепанными порывом ветра, и от этого он не выглядел таким аскетичным и суровым, как его брат. Кожа, как и у большинства англичан, была светлой, но скверная погода, холод и ветер оставили на ней свои следы, она не стала загорелой, а просто слегка потемнела, и белизна рубашки подчеркивала это.
   — Рашдон? — переспросил он.
   — Дама пришла по поводу объявления, милорд, — пояснил Реджинальд.
   Николас сделал попытку улыбнуться, хотя я видела, что это давалось ему мучительно.
   — Объявление? — с недоумением повторил он. — Вы хотите сказать, это та бумажка, которую вы комкаете в руке?
   Он наблюдал за мной и заметил, как я прикусила губу. Казалось, Николас находил мое смущение забавным. Теперь улыбка его стала шире.
   — Да, оно самое, — ответила я, почувствовав, как самообладание возвращается ко мне.
   — Боюсь, мисс Рашдон, что я предстал перед вами не в самом лучшем виде. Собственно, теперь я никогда не бываю в лучшем виде, сами понимаете. Сейчас я не готов к нашей беседе, дайте мне несколько минут, чтобы привести себя в порядок.
   Его голос вовсе не изменился, по-прежнему напоминая приглушенные раскаты грома. Николас обратился к дворецкому:
   — Реджи, не проводите ли мисс Рашдон… Кажется, он потерял нить мысли…
   — В библиотеку, сэр? — услужливо подсказал Реджи.
   — Ах да, в библиотеку. Конечно. Пока я переоденусь.
   Он бросил на меня смущенный взгляд, будто извиняясь.
   — Я недолго, — бродил он и удалился.
   Я сидела в глубокой задумчивости, удобно устроившись в кресле, когда Николас бесшумно вошел в комнату. Его внезапное появление испугало меня. Хотя у меня было достаточно времени на размышления, я никак не могла разобраться в своих чувствах. С тех самых пор, как я начала строить планы возвращения в Малхэм, я раздумывала о том, сколько правды было в исповеди умирающего Джерома: «Лорд Малхэм не вспомнит тебя, — прохрипел он в свой пропитанный кровью платок. — Он болен, тяжко болен…»
   И так оно и есть, думала я теперь, а сердце мое сжималось от отчаяния. Пустые глаза Николаса были так не похожи на те, что когда-то гипнотизировали меня, заполняли мои мысли в эти долгие безнадежные месяцы. Едва ли это были те самые глаза, которые я видела в своих мечтах.
   Он завладел моим воображением еще десять лет назад, когда вошел со свойственной ему непринужденной грацией в таверну моего дяди. Тогда я была совсем девчонкой, а ему исполнилось не более двадцати лет.
   Николас подошел к письменному столу, и походка его, слава Богу, оставалась еще легкой и стремительной. В ней чувствовались энергия и целеустремленность.
   — Я заставил вас ждать? — спросил он, оглянувшись через плечо.
   Я не поднимала глаз от своих рук, стиснутых на коленях, умирая от волнения.
   — Вы отсутствовали совсем недолго, сэр, — тихо подал голос Реджинальд, заметив, что я не собираюсь отвечать.
   Николас уселся в кожаное кресло, придвинутое к полированному письменному столу красного дерева. Поверх белой рубашки, манжеты которой были влажны и запачканы землей, а ворот остался не застегнутым, он поспешно натянул сюртук. Подавив подступившие слезы, я продолжала смотреть на этот раз на его пальцы — длинные, изящные, тонкие. Сейчас он постукивал ими по столу. Робко и нерешительно я подняла на него глаза.
   Он ободряюще улыбнулся мне, потом опустил глаза на пальцы, испачканные землей. Николас поспешно спрятал руки в карманы сюртука.
   — Черт возьми, — сказал он. — Я забыл помыть руки. Видите ли, у меня появилась привычка копаться в грязи. И, кажется, это мне не особенно помогает. Все, к чему бы я ни прикасался, гибнет.
   Похоже было, что это признание он сделал через силу, и собственные слова его расстроили. Он глубже засунул руки в карманы, и лицо его приняло сердитое выражение.
   Реджинальд выступил вперед.
   — Возможно, вы не откажетесь от бокала шерри, милорд.
   Не дожидаясь ответа, дворецкий направился к двери.
   — Не забудь про нашу гостью, — напутствовал его Ник, и в голосе его все еще слышалось раздражение.
   — Если можно, я предпочла бы выпить чаю, — вмешалась я.
   Ник откинулся на спинку кресла.
   — Ах, чаю! Да-да, конечно. Чем бы была аристократия без чая? Я с нетерпением жду дня, когда вся наша голубая кровь будет разбавлена этим божественным напитком и примет цвет мочи. Принеси молодой даме чаю, дружище. — Он снова перевел взгляд на меня. — Так вы пришли по объявлению?
   Я ничего не ответила, только выпрямилась на стуле.
   — Снимите капюшон, — приказал Николас и добавил, видя, что я пребываю в нерешительности: — Что вас удивляет, мисс? Товар надо посмотреть, прежде чем приобрести: нельзя покупать кота в мешке.
   — Право же, я не думаю, сэр, что вы меня «покупаете». Вы платите только за мои услуги.
   — В данный момент это одно и то же. Снимите капюшон.
   Могла ли я ослушаться его?
   Он пристально разглядывал меня.
   — А теперь подойдите. Вы боитесь меня? Может быть, вам наговорили всякой чепухи о других молодых леди?
   — Других леди?
   Должно быть, мое лицо отразило озабоченность, а его удовлетворение, и я поняла, что он специально дразнил меня или играл со мной.
   — Вы ведь не первая, кто пришел сюда по объявлению. Неужели вы думали, что вы первая? Должен вас предупредить, мисс Рашдон, что другие девушки убегали из этого дома в истерике.
   — Я должна вас предупредить, что меня не так-то легко напугать.
   Он снова на мгновение прижал пальцы к виску, потом его руки бессильно упали на подлокотники кресла.
   Я сидела вся сжавшись и пережидала, пока ком в горле пройдет, испытывая страх, что он заметит мою нервозность. Если я сниму капюшон, он может меня вспомнить. Лицо мое раскраснелось, потому что я вдруг осознала, что надеялась именно на это.
   Я встала и медленно, не спеша стянула с головы капюшон. Он упал мне на плечи, не скрывая моих волос. Темные локоны каскадом рассыпались по плечам, по груди, упали непокорными и беспорядочными прядями до талии, ореолом окружили лицо. Прищуренные серые глаза Николаса придирчиво оглядывали, оценивали меня с минуту, потом они потемнели и приобрели цвет погасших углей, оставшихся холодными и влажными лежать в остывающем камине.
   — Пойдемте, — сказал он повелительно. Мой плащ соскользнул на пол.
   Я увидела, как напряглись мускулы на его лице, заметила, как твердо был сжат его рот, будто на мгновение он испытал боль. Внезапно лицо Николаса побледнело, под глазами залегли темные, почти лиловые тени.
   Заметив мое смущение, он с любопытством уставился на меня, его губы скривила саркастическая усмешка.
   — Ты что, уже готова бежать отсюда, малышка? — спросил он.
   У меня появилось ощущение, будто высокий и тугой ворот моего шерстяного платья душит меня. Я и в самом деле была близка к тому, чтобы убежать, но совсем не потому, что он меня чем-то напугал. Чувства, которые я считала давно умершими в моем сердце, оказалось, по-прежнему владели мной и были такими же сильными и столь же неуместными, как и два года назад. В последние месяцы я делала отчаянные усилия, чтобы боль в моей душе превратилась в ненависть. Но как я могла заставить себя возненавидеть его? Направляясь сюда, я знала, что меня ждет, так что теперь бежать было поздно.
   — Ну! — обратился он ко мне.
   Взгляд его был насмешливым, он будто бросал мне вызов. Вздернув подбородок, я собралась с духом и ответила:
   — Думаю, сэр, что вы получаете непонятное удовольствие, запугивая людей. И, — добавила я, пожалуй, с излишней резкостью, — я никакая не малышка.
   Взгляд Ника медленно проследовал по моей , фигуре сверху вниз, не упуская ничего. Он разглядывал мои роскошные черные волосы, зеленые глаза, бледную кожу. Взгляд его был пристальным, и я изо всех сил старалась не дрогнуть под ним. Николаса окружала аура скрытой силы, властности, чего я никогда не ощущала прежде. До меня не сразу дошло, что в те минуты, когда я разглядывала Николаса Уиндхэма, лорда Уиндхэма, графа Малхэма, я смотрела на него издалека, из-за двери, из-за изгороди, со стены Мак-Бейна.
   Он заметил, что губы мои дрогнули в улыбке.
   — Улыбка вам чрезвычайно к лицу, — сказал он тихо. — Завидую вашей памяти, мисс Рашдон. Надеюсь, ваши воспоминания приятные?
   — Не всегда, — ответила я правдиво.
   — Но даже плохие воспоминания все-таки лучше, чем отсутствие памяти.
   Заинтригованная, я смотрела на него.
   — Вы очень красивая молодая женщина, — продолжал Николас. Теперь его голос казался мне хрипловатым, полным томления. — Однако, если я приму решение принять вас на службу, вам придется расстаться с этим одеянием. — Он указал на мое унылое серое платье. — Этот цвет вам совершенно не подходит, — добавил Николас.
   На этот раз мои щеки зарделись от возмущения. У меня не было возможности привередничать, и выбор туалетов был весьма ограниченным.
   — Ваш шерри, милорд, — послышался монотонный голос вошедшего Реджинальда.
   Слуга поставил бокал на письменный стол, потом повернулся ко мне и подал чай.
   Я воспользовалась случаем, чтобы задать Николасу вопрос, прозвучавший, должно быть, слишком резко:
   — Если вы проводите такой тщательный осмотр, милорд, может быть, вы для порядка уж проверите и мои зубы?
   — Ваши зубы, мисс, меня совершенно не интересуют. Я не изображаю их на своих картинах…
   Поднося напиток ко рту, Николас с улыбкой посмотрел на меня. Одна его черная бровь вопросительно изогнулась.
   Реджинальд за моей спиной тихо закрыл дверь, оставив нас снова вдвоем. Николас продолжал разглядывать меня, заставляя испытывать смущение и неловкость. Я заерзала на стуле, боясь, что горячий чай из тонкой фарфоровой чашки прольется мне на колени. Я смотрела на дымящийся ароматный напиток, стараясь унять сердцебиение и думая о том, что воздух в комнате стал нестерпимо тяжелым.
   — Кто вы? — спросил Николас так внезапно, что я вздрогнула, и серебряная ложечка звякнула о блюдце.
   — Меня зовут Ариэль Рашдон из Кейли. Я не замужем…
   — Я так и думал. Не странно ли для такой женщины… — Он запнулся. — Сколько вам лет?
   — Мне двадцать три.
   — Вам бы уже следовало быть замужем и обзавестись кучей пострелят.
   «Пострелят»? Это слово показалось мне странным в его устах. Я продолжала пить чай, обжигаясь горячим напитком.
   — Готовы ли вы распроститься с этим чудовищным платьем за сумму, скажем, в три шиллинга в неделю, плюс кров и стол, конечно?
   — Не угодно ли вам перестать меня оскорблять? — спросила я сухо. — Готовы вы поклясться, что единственная ваша цель — получить натурщицу, которая бы позировала для ваших портретов?
   Я моргала, стараясь выглядеть как можно более удивленной.
   — Вы должны быть готовы к тому, мисс Рашдон, что мне может заблагорассудиться нарядить вас в кружева и оборки и отправиться с вами в оперу в Аондоне. Хотелось бы рассчитывать на то, что вы будете улыбаться и делать вид, что не слышите, о чем говорят за вашей спиной, прикрываясь веером из перьев. Потому что говорить будут. Они постоянно чешут языки у меня за спиной и не стесняясь смотрят мне в лицо. Они будут пялиться на вас, будто вы Мария-Антуанетта, готовящаяся взойти на гильотину. И вы услышите сплетни, которые, без сомнения, вас расстроят. Например…
   Николас встал с кресла и снова заложил руки в карманы сюртука. Я уставилась на его пустой бокал из-под шерри, потом на его спину, когда он отвернулся от меня и подошел к окну со свинцовым переплетом и загляделся на сады Уолтхэмстоу. Очень медленно, словно поднимая неимоверную тяжесть, он положил руки на подоконник и продолжил:
   — Видите ли, я вдовец. Кое-кто, возможно, скажет вам, что именно тоска вынудила меня жить затворником. Эти всезнайки — слепцы. Все в нашем графстве знали, что я питал отвращение к своей покойной жене. — Он слегка повернул голову ко мне. — Это вас удивляет, мисс Рашдон?
   — Ваш брак, милорд, — не единственный союз без любви, — ответила я, зная, что такова правда.
   — О, будем считать, что подобные слова —
   проявление такта с вашей стороны.
   — Продолжайте, милорд, — попросила я. Николас вздохнул:
   — Некоторые считают, что я убил ее.
   Он снова принялся смотреть в окно, с такой силой сжав пальцы, что костяшки побелели.
   — Мне говорят, что я безумен и у меня нет надежды на выздоровление. Говорят, что я склонен к приступам буйства, ярости и депрессии. Мой дражайший братец Тревор почему-то изобрел для меня это хобби, чтобы мне было чем занять руки, видимо, из опасения, что я передушу слуг или нападу на сестру, а то и покончу с собой. По правде говоря, живопись стала моим любимым времяпрепровождением, но мне наскучило писать натюрморты, мне надоело рисовать яблоки. Как, впрочем, и вазы, наполненные розами.
   Внезапно он резко повернулся ко мне.
   — Ах, мисс Рашдон, вы слишком добры. Приберегите слезы для тех, кто их достоин. Меня пока еще не отправили в сумасшедший дом, и, возможно, ваше присутствие благотворно повлияет на меня и избавит от примерки смирительной рубашки.
   Я отвернулась, стараясь скрыть от него свою излишне эмоциональную реакцию. Меня смутило то, что он заметил мои слезы.
   — Так вы остаетесь здесь? — спросил он тихо.
   В голосе его я услышала надежду. Я услышала ее, хотя он и старался замаскировать это наигранным равнодушием.
   — Если вы принимаете это место, я должен сразу вас кое о чем предупредить. Желание заняться живописью может охватить меня в любое время дня или ночи. А главным образом, признаюсь, это бывает ночью. Ночи такие чертовски долгие, и, видите ли… — Он не договорил. — Так вы готовы поступить ко мне?
   Я закрыла глаза и ответила:
   — Да. Готова.
   Наступило молчание. Когда я снова открыла глаза, он стоял рядом со мной. Лицо его приблизилось к моему так, что я ощущала его дыхание на своей щеке. Глаза, похожие цветом на старое олово, не отрывались от моих губ. Я чувствовала тепло, исходящее от его тела, ощущала волнующий мужской запах. Он распространялся, обволакивая меня, и я почувствовала, как у меня внутри все болезненно сжалось.
   Его рука поднялась и потянулась к моей щеке, я чувствовала запах земли от его рук. Этот запах вытеснил все другие. Но он так и не прикоснулся ко мне. Как бы я ни жаждала этого прикосновения, Николас не дотронулся до меня.
   — Глупая девочка, — прошептал он. — Глупая, глупая девочка!

Глава 2

   Джером ведь предупреждал меня! Как я могла забыть об этом?
   Дверь за моей спиной внезапно распахнулась, и в комнату просочился крик ребенка. Я круто обернулась и оказалась лицом к лицу с немолодой малосимпатичной женщиной, лицо ее было угрюмым и не выражало никаких чувств.
   Она без всякого выражения произнесла:
   — Милорд, с мастером Кевином случилась неприятность.
   — Неприятность? — переспросил он с таким видом, словно ему был непонятен смысл этого слова.
   Снова послышался детский крик. Сердце мое сжалось, будто его стиснули когти хищной птицы.
   Николас рванулся мимо меня в другую комнату. Я последовала за ним, придерживая руками тяжелые шерстяные юбки. Я позволила себе только мельком бросить взгляд на женщину, выбегая вслед за Николасом, и заметила, что на лице незнакомки отразилось любопытство, но это длилось не более мгновения. Лицо у нее снова стало каменным, и она вовсе не выглядела расстроенной.
   Я не поспевала за Уиндхэмом, который стремительно двигался вперед, минуя коридоры, комнаты, зал за залом, то погружаясь в тень, то освещаемый скудным светом.
   Потом он резко свернул направо, и я последовала за ним через длинный зал, где было почти совсем темно.
   Он остановился в прямоугольнике слабого света, падавшего из отворенной двери в конце холла, потом скрылся в комнате.
   До меня доносились голоса, встревоженные и невнятные. Я заторопилась к двери, щурясь от внезапно ослепившего меня света.
   Теперь крик стал отчаянным, оглушительным, казалось, от него лопнут барабанные перепонки. И все же я не могла бы с уверенностью сказать, что меня напугало больше — сами крики или кровь, которую я внезапно увидела.
   — Милорд, это всего лишь несчастная случайность. Он упал. Он всего лишь упал!
   — Черт бы вас побрал! — прошипел Николас.
   Низкорослая пухлая служанка со светлыми волосами, почти полностью спрятанными под накрахмаленным до хруста чепцом, умоляла, ломая руки:
   — Милорд, я всего лишь нашла его. Что я должна была сделать?
   Собравшись с силами, я устремилась к ребенку, которого укачивала на руках другая служанка.
   — Дайте его мне, — приказала я.
   Та посмотрела на меня округлившимися от изумления глазами:
   — Нет, не дам. Я повторила:
   — Дайте его мне.
   Прежде чем женщина попыталась мне помешать, я взяла ребенка на руки и прижала к груди. Из ранки на его лобике сочилась кровь. Его крошечное круглое личико было запачкано кровью и залито слезами. От этого зрелища я почувствовала слабость в ногах.
   Я присела на приступку возле незажженного камина, которая и была виной этого печального происшествия. Рукавом своего платья я попыталась стереть кровь с его личика.
   Из двери послышался холодный, лишенный эмоций голос:
   — Ничего страшного не произошло. Мальчик просто упал.
   Николас повернулся к говорившей. Лицо его было белым от ярости, кулаки крепко сжаты. Он гневно обрушился на женщину:
   — Черт бы вас побрал, старая ведьма! Я вас предупреждал. Если бы вы получше выполняли свои обязанности, ничего бы не случилось.
   Туго натянутая кожа на лице няньки потемнела от гневного румянца, но она хорошо владела собой.
   — Я не обязана выслушивать оскорбления, — возразила она. — Ребенок неуправляем, милорд, и вы это хорошо знаете, а я уже немолода. Я уже много раз просила себе кого-нибудь в помощь, чтобы присматривать за ним.
   — Что же это, черт возьми, за женщина, которая не может справиться с годовалым ребенком? — бушевал Николас.
   — Ну, например, такой была ваша жена, милорд, — не осталась в долгу пожилая нянька. Угол ее тонкогубого рта чуть приподнялся с одной стороны, как крысиный хвостик.
   Он рванулся к ней, и на какой-то ужасный момент мне показалось, что его охватила безумная и необузданная ярость, именно та, что дала пищу самым невероятным слухам, гуляющим от Малхэма до Кейли.
   — Милорд, — сказала я решительно, стараясь предупредить грядущую безобразную сцену. — Вашему сыну нужна помощь… Надо позаботиться о нем…
   Все молчали, в комнате было слышно только хныканье маленького Кевина.
   — Милорд? — позвала я чуть тише.
   Он стремительно повернулся ко мне и некоторое время смотрел на меня с недоумением, словно не понимая, что я здесь делаю.
   С чувством облегчения я заметила, что бушевавший в нем гнев теперь уступил место беспокойству. Опустившись на колено, Николас кончиками трясущихся пальцев отвел прядь волос с лобика ребенка.
   — Это только царапина, — заверила я его.
   — Да, только царапина, — согласился он, — но пусть мой брат осмотрит мальчика. Возможно, придется наложить несколько швов. Он протянул руки к ребенку. — Пойдем, сынок, мы тебя приведем в порядок, помоем и полечим.
   Я неохотно выпустила мальчика, чуть прикоснувшись губами к ранке у него на лбу.
   Ребенок зарылся личиком в рубашку отца, и вся ярость, искажавшая черты Николаса, уступила место облегчению. Его плотно сжатые губы раздвинулись в улыбке, глаза светились любовью.
   Зрелище это просто потрясло меня. Я отвела глаза, чувствуя себя совершенно опустошенной. Из этого состояния меня вывел голос молодой служанки: — Меня зовут Матильда Маджилкатти, мэм. Его милость распорядился проводить вас в вашу комнату. У вас есть с собой какие-нибудь вещи?
   Глаза служанки приветливо улыбались мне, и я ответила ей улыбкой. Она была высокая и полная, добродушная и жизнерадостная.
   — Я оставила вещи в «Краун-Инн», — сказала я. — Я не рассчитывала…
   Она махнула рукой:
   — Не беспокойтесь, мэм. Мы обо всем позаботимся. Старик Джим пошлет за ними кого-нибудь из слуг или сам их доставит. Для него это будет поводом выпить в таверне на обратном пути. Что— то я совсем заболталась… Прошу следовать за мной.
   Наше путешествие в комнату оказалось довольно долгим.
   — В Уолтхэмстоу около ста комнат, — похвасталась Матильда. — А пользуются, дай Бог, всего дюжиной. Остальными, наверное, не пользовались уже сто лет. Некоторые не проветриваются десятилетиями. Да и причины-то нет ими пользоваться. Для нас, слуг, будет просто несчастьем, если хозяева решат открыть их для экскурсантов. Хлопот с ними не оберешься — придется мыть да чистить целыми днями. Я слышала, что во многих из них сыро, как в погребе. Меня дрожь пробирает, как об этом услышу. — Слова сыпались из уст болтливой служанки как горох. — Говорят, что старик Генрих Восьмой спал в какой-то из этих спален. Ну, это было тогда, когда он взбесился и отправил в рай всех проклятых католиков. Я готова держать пари, что негодяй спал и видел во сне колоду, с которой голова королевы Анны упала в корзинку.
   Коридор, как, впрочем, и все остальные помещения особняка, был освещен очень скудно. Если бы не моя провожатая, я бы давно заблудилась. Не теряя из виду белый чепец, я почти ощупью пробиралась за служанкой. Чепец маячил впереди.
   Матильда чуть замедлила шаг и указала коротким пухлым пальцем на коридор, примыкавший к тому, по которому мы с ней шли.
   — Апартаменты доктора. У него отдельный вход из восточной части сада. Поэтому мы не видим, как он входит и выходит. Иногда он принимает здесь пациентов. Видите ли, мэм, мы там не убираем, потому что там у него творится черт-те что! Тиги… — Матильде не удалось справиться с трудным словом.
   — Тигли? — подсказала я.
   Карие глаза служанки округлились и с изумлением уставились на меня.
   — Ну! Какая вы, однако, умница! Именно это я и хотела сказать. И, кроме того, там… пе-ре…
   — Перегонные кубы?
   — Да, — вздохнула девушка, — они самые. Мы еще раз повернули, потом поднялись по лестнице на несколько ступеней. И снова Матильда жестом указала мне на ответвления коридора и дала пояснения:
   — А это комнаты мисс Адриенны. Теперь она, наверное, спит. Миледи это называет «сном ради красоты», и до ужина ее нельзя беспокоить. Она только и делает, что ест, спит и жалуется, что доктор и его милость погубили ее жизнь.
   Наконец когда мы миновали еще один коридор, Матильда замедлила шаги. Мы вошли в темную) комнату. Служанка начала шарить по столу, опрокинула подсвечник, грохнула китайской вазой о стену. Наконец во мраке вспыхнул огонек, я почувствовала острый едкий запах. Зашипело пламя, поднялся к потолку черно-серый дымок и, извиваясь, скрылся среди теней. Прежде чем холодный сквозняк успел задуть огонек, Матильда поднесла его к фитилю свечи. Она поставила горящую свечу между нами.
   — Это комнаты его милости, — объявила Матильда. — Мы их видим, только когда подаем еду. Видите ли, он терпеть не может, чтобы его покой нарушали, особенно когда работает. Вот его студия, где вы будете ему позировать. Там комната мастера Кевина, а дальше его милости.
   Оглянувшись на ряды запертых дверей, я поплотнее запахнула плащ.
   — Здесь холоднее, — заметила я.
   — Видите ли, мэм, это северное крыло. Ветер с вересковых пустошей проникает сюда и гуляет по комнатам.
   Она прикрыла руками, как чашечкой, пламя свечи, пока оно не перестало трепетно колебаться, отбрасывая на стены фантастические тени.
   Я вышла из круга света, отбрасываемого этим пламенем, и двинулась к двери студии.
   — Заперто, — сообщила мне Матильда. — Туда никто не заходит, кроме его милости. Ну а теперь будете еще заходить и вы.
   — Никто? — переспросила я.
   Я прислонилась к стене, оглядывая двери комнат, которые в этом доме оказались под запретом. Потом указала на дальнюю дверь:
   — А эта куда ведет?
   — Это была комната леди Малхэм, мисс, но она совсем ею не пользовалась. Вы знаете, что она умерла?
   Воспоминания вернули меня в библиотеку к Николасу, тоскливо смотревшему в окно.
   — Как она умерла? — спросила я.
   Внезапно Матильду охватила жажда деятельности, и она засуетилась у двери, следовавшей дальше за дверью студии.
   — Вот эта комната будет вашей. Она примыкает к студии, хотя его милость и эту дверь держал запертой.
   Я заметила, что мою комнату отделяла от комнаты Николаса только студия.
   — Я задала вам вопрос, — настойчиво напомнила я.
   — Она сгорела дотла, мисс. Импульсивно, скорее себе, чем Матильде, я сказала вслух:
   — Едва ли это похоже на убийство. Матильда подняла на меня взгляд. Глаза на ее полном наивном лице были похожи на круглые фарфоровые блюдца.
   — А кто говорил об убийстве?
   — Ну, об этом заговорил сам милорд во время нашего знакомства, — ответила я сдержанно.
   Вставив ключ в замочную скважину, Матильда повернула его с заметным усилием, потом толкнул дверь.
   — Вот ваша комната, — послышался ее голос изнутри. — Я скажу старине Джиму, чтобы он принес сюда торфа для камина.