- Да нет же, тетя Клара. Не все.
- Ах, это. Это под кроватью. А ты где думал? Господи, Джош...
- Этим я пользоваться не могу, тетя Клара, - со всхлипом, - не могу, и все!
- Это еще почему? У тебя что-нибудь не в порядке?
- Пожалуйста, тетя Клара... Мне нужно в ванную!
- Если ты имеешь в виду уборную, Джошуа, то она во дворе. У нас такие помещения в домах не бывают. Увидишь дорожку, выложенную кирпичом, по ней дойдешь прямо туда. Только смотри, куда наступаешь. Там куры гуляют.
Изо всех сил стараясь сохранить остатки своего мужского достоинства, заставляя себя не бежать, Джош выходит на заднее крыльцо, но, как только он переступает порог, коврик у него под ногой превращается в придавленного, визжащего кота. Джош вскрикнул и с перепугу припустился бегом. Вслед ему голос тети Клары:
- Господи, ты что, слепой? Среди бела дня! Не увидеть белого кота величиной с хорошую собаку! Джордж, бедняжка Джордж, иди скорее к тете, бедный старичок.
5
- Джошуа! - Она стучится в дверь его комнаты. - Можно мне войти?
- Нет. Помолчали.
- Почему же, Джошуа?
- Я раздет.
- Совсем?
- Я моюсь, тетя Клара.
- Господи боже мой! Какой удивительный мальчик. Я не должна напоминать тебе, чтобы ты помыл за ушами?
- Нет, тетя Клара, не должны.
- Ты так и не пришел пить чай.
- Извините, тетя Клара. Но я не пью чай с молоком.
- Твой чай остыл.
- Я же попросил извинения.
- Тебе же хуже, мой друг, а не мне. Но я в недоумении. Когда ты последний раз ел?
- Вчера в обед.
- И до сих пор не проголодался? Даже пить не хочешь?
- Я этого не говорил, тетя Клара.
Вышло гораздо жалобнее, чем ему хотелось бы.
- Ну хорошо, кончай умываться и оденься, чтобы идти в воскресную школу. Твои вещи висят в шкафу, ты видел? Надень костюм и черные ботинки, но, пожалуйста, не тот галстук, что вчера. Это чей вкус, твой или мамин? Он просто лишил меня дара речи.
Шаги удаляются от двери.
Джош швырнул полотенце в стену. Так бы, кажется, все тут переломал. Воскресная школа! Все Плаумены такие, помыкают людьми, как хотят. Костюм и черные ботинки! На отдыхе! А как он маму уламывал. Потому-то мама и не пишет писем и фотографий не шлет, не пляшет вокруг старушки на задних лапках, как все остальные Плаумены. "Я вышла замуж за него, - говорила мама об отце, - а не за капиталы его тетушки".
Значит, его галстуки лишают ее дара речи? А у самой-то в доме все какого безобразного цвета!
Костюм висит в шкафу? Да, точно. Все уже в шкафу. Все, что было упаковано в чемодане. А он хотел, чтобы она ничего не трогала. Все из чемодана вынуто. Лежит пустой и перевернутый.
Джош! Ты стоял намывался и совершенно забыл: где твоя тетрадь со стихами? Чертов чемодан пуст. Она, между прочим, про них спрашивала. Еще на станции. Неужели взяла, не спросив позволения? Да он бы в жизни не позволил!
Джош стал рыться в шкафу, вытаскивая и расшвыривая вещи. Нигде не видно! Выдвинул ящики, все до одного опрысканные лавандой. Теперь и от его белья будет идти лавандовый дух. Ходи и благоухай, как цветок! На пол белье! Что она сделала с его стихами? Еще раз пересмотрел ящики. Задвинул обратно. Поискал на полках, на каминной доске, в очаге, под кроватью, сдвинул с места всю уродливую мебель, заглядывал за штору, под ковер - пыль поднял, раскашлялся. Искал остервенело, весь холодея. И наконец опустил в отчаянье руки. Сдался.
Взяла.
Стоя посреди этого разгрома, Джош старается овладеть собой.
Мама... Что она со мной сделала?
Мама, она допустила такую вольность, какой даже ты никогда себе не позволяла.
Колени у него подогнулись, и он, где стоял, там прямо и сел, весь сгорбившись, обхватив себя руками за плечи, раскачиваясь и стараясь не думать о том, как эта старуха читает его стихи. Читает то, о чем даже мама не знает, что он потом когда-нибудь, собравшись с духом, ей бы, может быть, показал. Стихи, которые и не кончены еще, в которых говорится обо всяких глупостях, которые, может, и хранить-то не стоило. Сны, записанные на память, такое, о чем не скажешь даже. Стихи про то, как не терпится скорей вырасти, про тайные ощущения, не предназначенные для старушечьих глаз. А другие совсем детские, давно бы вырвать листки и выбросить. Ну зачем было привозить с собой тетрадь, Джош? Надо было оставить дома под маминым надзором. Мама бы не стала читать, даже не приоткрыла бы. "Твои мысли и чувства принадлежат тебе одному, милый, - так объясняла мама. - Если ты делишься ими со мной, ты мне оказываешь честь, но делать это ты вовсе не обязан. А если держишь про себя - твое право. Это твоя жизнь, твое личное. У меня тоже есть свое личное, чем я ни с кем не хочу делиться".
Отец, он не такой. Сомневаться в отце Джошу, конечно, неловко, но приходится признать правду. Отец иногда смотрит на Джоша с каким-то странным выражением. "Чего ты на меня так смотришь, папа?" - "А что? Ты ведь мой сын, разве нет?" Выходит, так рассуждают Плаумены? Мама относится к этому совсем иначе. Потому Джош и захватил тетрадь с собой, что сомневался в отце. Не был уверен, что отец из любопытства не отыщет ее и не прочтет. Как, может быть, уже делал и раньше.
Мне самому стыдно, папа. Просто позор. Но все же опасность такая была, и я не мог рисковать.
Выходит, и тетя Клара рассуждает таким же образом? Раз он ее племянник, значит, ей можно взять без спросу. Установить подслушивающее устройство и следить за каждой его мыслью. Как неотступно надзирающий сверху господь бог, в которого мама говорила, чтобы он не верил. Бог, чей образ искажен людьми с нездоровым воображением, будто бы за всеми подглядывающий, замечающий все промахи и подбивающий итоги дурным поступкам. "Те, кто любят, не следят друг за другом, - объясняла мама. - А бог нас любит".
Тетя Клара, может быть, вы еще и дальше пойдете? Станете подглядывать за мной в замочную скважину? Вы ведь, наверно, слышали, как я разбрасывал вещи по комнате. А вдруг вам захотелось узнать, что здесь происходит? Джош одним прыжком подскочил к двери, распахнул ее - но в коридоре никого не было.
6
На весь дом пахнет жареным беконом, и Джош голоден как зверь, как охотник, но к кухне подходит медленно, словно против воли. Словно отправляешься в путешествие, которое обречено на дурной исход, и это тебе заранее известно. Надо будет смотреть ей в глаза, зная, что она все прочитала. Но как? Как разговаривать с нею, и чтобы голос не пресекался от возмущения? Как себя вести, чтобы избежать скандала, от которого всем было бы плохо, маму подведешь, у отца еще больше испортятся отношения с родными: он ведь и раньше был единственный Плаумен, который шагает не в ногу с остальными. Ой... мамочка, надо же такому случиться, когда еще гостить здесь целую неделю. Целую неделю сидеть и смотреть на нее.
Тетя Клара поднимает лицо от плиты и оглядывается на него через плечо. Джошу неловко от ее очков - блестящих стеклянных кругов, похожих на два огромных глаза, которые сразу все видят и раз навсегда запоминают.
- Твое место у окна, Джошуа.
Слои синего дыма колышутся в солнечных лучах - непотревоженные, цельные, словно тетя Клара все это время стояла неподвижно и размышляла. Размышляла о чем? Слои дыма - как в ведьминой кухне - колышутся едва-едва, и в них плавают светлые пылинки. Не вступай: пожалеешь.
- Тебе к лицу этот костюм.
Джош не ожидал такого замечания, но не удивился, он ведь так и знал, что от ее мимолетного взгляда ничего не укроется.
- Прямо красавец.
Джош, морщась от досады, вступает в дым, почти готовый ощутить его сопротивление. Старая скамья под окном вся шатучая, продолговатая подушка соскальзывает с сиденья, сверху выступает подоконник и приходится как раз под лопатки, где неудобнее всего.
- На тебе хорошо сидят вещи, Джошуа. Это преимущество худых людей. Надеюсь, ты любишь хрустящие хлопья? Они вот тут.
Джош тяжело дышит. Старается взять себя в руки. Отодвигается от впивающегося в спину подоконника.
- Я не знаю, что такое хрустящие хлопья.
- Полей их сметаной и прибавь сверху ложечку меду. У нас здесь сахар не употребляется.
- У нас дома тоже, - с вызовом. - Я люблю все горькое.
- Да? Из-за этого ты, возможно, такой худой. Положи меду. Тебе полезно.
Он дышит все тяжелее, он старается смолчать, но его бесит, что она на него не посмотрела, что она стоит к нему спиной и что сковородка на огне так громко скворчит - совсем неподходящий звук, когда от одного слова, того и гляди, случится взрыв, которого непременно надо избежать.
- Прочитай молитву, Джошуа. Мы в этом доме уже полстолетия не садились к столу, не призвав на пищу божьего благословения.
- Вы взяли мои стихи! Это шпионство!
И застыл в болезненном ужасе, испуганный тем, что произошло, одновременно готовый и забрать свои слова обратно, и пойти дальше, чтобы довести дело до шумного, скандального конца. Сейчас она обернется, накинется на него, закричит, как он. Но она не закричала.
- У меня не было намерений за тобой шпионить, Джошуа. Это нехорошее слово. Молитву не обязательно читать вслух, можешь сказать про себя, но помолись непременно.
- Что вы сделали с моими стихами? - все еще с надрывом.
- Прочла. Больше ничего. А теперь произнеси молитву и ешь скорее хлопья. Яичница уже готова.
Джош борется с собой. Его так и подмывает трахнуть кулаками по столу, чтобы заплясали тарелки и ложки. Но он сдерживается.
Благослови, о Господи, пищу сию, дабы она не застряла у меня поперек горла. Аминь.
Как он ненавидит себя за то, что ему хочется есть, как презирает себя за то, что набросился на еду, точно нашаливший ребенок, получивший нагоняй по заслугам. Купился за тарелку каких-то хлопьев! "Режим - залог здоровья". На коробке - портрет футболиста, который на самом-то деле в рот бы не взял этих хлопьев, даже под угрозой голодной смерти. Но каких-то два бутерброда и две бутылки лимонада за сутки со вчерашнего завтрака! Плоть и кровь человеческие не всесильны. Загребаешь ложкой чертовы хлопья, и они хрустят во рту, как гравий под ногами.
Вчерашний завтрак! Сколько тысяч лет прошло с тех пор? За столом все молчали - кроме Каролины, конечно. Каролина знай себе чирикала, как воробышек. Шестилетнего человека разве заставишь подождать немножко и не лезть со своей болтовней?
Не удивительно, что папа нервничал: он ведь знал, что угрожает Джошу. Сам на своей шкуре не раз испытывал. Но хранил фамильную честь и не сказал о тете Кларе худого слова. Мама-то не обязана была заботиться о чести Плауменов, она же была им чужая, пока не вышла за папу. А папа сидел за столом весь, наверно, в испарине и думал: может быть, все-таки тетя Клара не станет тиранить моего сына?
Оттого, наверно, и все дети в семье Плауменов так подначивали Джоша непременно побывать у тети Клары. Это они нарочно сговорились. Боялись признаться, что поездка сюда подобна самоубийству. Хотели, чтобы Джошу тоже досталось, не им одним.
Настоящая ведьма над котлом, сало шипит, лиловый подол метет подпечье, весь в золе и в муке и в кошачьей шерсти. Словно ты заснул и проснулся в темном средневековье. И эта старая ведьма прочитала твои стихи. Прочитала все то, о чем даже мама еще не знает.
Она подходит, ставит на стол горячие тарелки, садится напротив, бормочет что-то себе под нос над своей тарелкой, а там лежит один кусочек бекона, залитый одним-единственным яйцом, точно в насмешку, в сравнении с этим его порция выглядит огромной. Неужели у нее хватает наглости просить божьего благословения? Она поднимает глаза на Джоша, но Джош решительно отводит взгляд в сторону и изо всех сил старается сначала прожевать, а потом проглотить, старается принять равнодушный вид, словно ему совершенно все равно, есть или не есть. А сам чуть не давится от жадности, и в животе у него - бездонная пустота. Готово. Стараясь не показать виду, он украдкой оглядывает стол, не осталось ли чего на добавку. Но на столе ничего нет - ни гренков, ни хлеба, ни джема, один только высокий стакан с молоком, но о молоке он даже мысли не допускает.
Завтрак в музее, прислушайтесь, как трещит за ушами у главного музейного экспоната, А в остальном - могильная тишина, только часы тикают. И снаружи не доносится ни звука, не слышно ни уличного движения, ни людских голосов. Хорошо бы увидеть, что там в окне у нас за спиной. Он так вывернул шею, что даже хрустнуло. А там - ничего, одна корова с полным выменем, стонет, зовет, чтобы пришли с подойником.
- Ты не выпил молоко.
От неожиданности он посмотрел ей прямо в глаза, хотя и не хотел, все утро избегал ее взгляда. Сидит напротив и вытирает салфеткой уголки губ.
- Я молоко не люблю.
Хотел, чтобы было сказано как отрезано, а вышло жалобно, потому что лицом к лицу при солнечном свете она оказалась совсем не такой, как он думал. Старенькая, бледная, дома он привык видеть за столом другие лица; вовсе не строгая, не сердитая, не каменная - обыкновенная славная старушка; а это неверно, это совершенно не подходит.
- Сейчас тебе самое время научиться любить молоко. Мне будет приятно, если ты выпьешь этот стакан.
- А вы подумали, будет ли мне приятно, когда забрали мою тетрадь?
- Джошуа... Не будем об этом.
- Нет, будем!
- Нет, не будем. Я не могу позволить, чтобы пререканиями было испорчено воскресное утро. Скажу тебе только одно: я не шпионила. Это несправедливо" Мне было больно слышать от тебя такое слово. Если бы я хотела прочесть твои стихи исподтишка, разве я не могла положить тетрадь на место, пока ты спал? Поразмысли над этим. А теперь будь добр, убери со стола и составь посуду в раковину. После этого тебе лучше вернуться к себе в комнату и привести там все в порядок. Не забудь застелить постель.
И удалилась, шурша по полу подолом, а он остался и в бессильной ярости шепотом слал ей вслед проклятья, покуда самому не стало стыдно.
7
Джош стоит в коридоре у дверей своей комнаты, на душе у него кошки скребут. Он ждет тетю Клару и слушает, как с разных сторон несется сбивчивое, нервное тиканье всевозможных часов - они тикают наперегонки, боясь промедлить, пропустить других вперед, волнуясь, не забыла ли тетя Клара их завести вчера вечером, или на прошлой неделе, или в прошлом году, или когда там полагается, размахивая маятниками, крутя колесиками, растягивая пружинки, щелкая, звякая, брякая своими механизмами. Столько часов в доме, а не видно ни одних, только слышно. Шуршат шторы, отовсюду плывет запах лаванды, натертые, скользкие полы стелются под ноги неосторожному человеку, обои лоснятся золотом, в темных углах затаились старые картины, сквозь разноцветные стекла по бокам от входной двери кровью просачивается солнечный свет, а дальше, за порогом, лежит поселок Райен-Крик, невиданный, неисследованный, словно джунгли, в которых обитают дикари.
Из своей спальни выходит тетя Клара, вся разодетая в пух и прах.
- Ты готов?
- Да, тетя Клара.
Врать так уж врать.
Она распахивает дверь на низкое крыльцо, от которого до калитки ведут вверх через двор каменные ступени. Подымаешься по ним, как на сцену, всем на посмешище. Из-за каждого куста, из каждого расцветшего подсолнуха, из цветочных венчиков выглядывает ребятня всех мыслимых возрастов.
"Вон еще один Плаумен идет, весь разодетый по-воскресному. Ну и цаца! Ну и конфетка!"
И будут хихикать со всех сторон. Знает он деревенских ребятишек, они вредные.
От крыльца до калитки на Главную улицу он насчитал пятнадцать камней-ступенек. Калитка из коричневых планок открывается под скрип пружины и снова захлопывается со злобным щелчком. Тетя Клара со связкой старых божественных книг, в черной широкополой шляпе, затеняющей все лицо, она крепко держит его за локоть, может быть боится, как бы не сбежал? И на ходу разъясняет:
- Вон там, рядом с галантерейным магазином, дом О'Конноров. Хорошие мальчики, и Билл, и Рекс. Они очень хотели с тобой познакомиться. Вчера, в одном поезде с тобой, это была их сестра. А дом, где ставни на окнах, был раньше твоего дяди Джефри.
Джошу ни до чего этого дела нет, просто он не может ее не слышать, он же не глухой. Шагать вот так по Главной улице, изображая на лице жизнерадостность, - все равно что улыбаться, когда у тебя под лопаткой нож. А улица-то широкая, прямо луг. Куда подевались все вчерашние деревья, сквозь ветки которых лучились фонари? Может быть, их по домам разобрали, чтобы не жарились на солнцепеке? Земля под ногами твердая, выгоревшая и горячая. Можно понять тех, кто по субботам уезжают отсюда на поезде и где-то там напиваются. Скорее удивительно, что потом все-таки приезжают обратно.
Рядом с тетей Кларой, с другого бока, оказывается, шагает какой-то мальчонка лет восьми, рыжий и весь в веснушках, шагает вприпрыжку и широко улыбается, у него в руках каким-то образом очутились уже и книги тети Клары. Шагает и чирикает, будто птенчик, совсем как Каролина, и подскакивает на ходу. Из гнезда, что ли, вывалился? Со всех сторон несутся детские голоса. Детвора выскакивает прямо из-под земли. Внезапное массированное нападение.
- Здравствуйте, мисс Плаумен!
- Эй, эй! Нас подождите!
- Гляди-ка, вот и Джошуа! Приехал, приехал! Какой высокий, а?
- Мисс Плаумен, а я сегодня выучил текст. Могу сказать хоть сзаду наперед.
- Мисс Плаумен, мисс Плаумен, посмотрите, какая у меня новая шляпа! Вам нравится?
Ребята наседают со всех сторон, каждый хочет поздороваться за руку, все тянутся одновременно. Неподалеку какой-то мужчина перегнулся через забор и кричит:
- Я слышал, он приехал! Отличный парень, мисс Плаумен, вон какой рослый.
Рука тети Клары сжимает его плечо, и на душе у него становится так мерзко, что просто дальше некуда. Он не понимает ни ее, ни себя, ее лицо, еще недавно такое бледное, - неизвестно почему заливает румянец. Слава богу,, двинулись-с грехом пополам дальше, двинулись всей толпой, малыши лезут под ноги, а другие - больше Джоша, и совсем все не такие, как он ожидал.
Это у них что же, такой порядок заведен на воскресное утро - тетя Клара в кольце ребят, и они чуть не с ног ее валят от избытка чувств? Малыши пристают с вопросами, мальчишки и девочки постарше шагают чуть поодаль, но тоже улыбаются оживленно, тепло, доброжелательно; не ухмыляются, не кривят губы - ничуть. Среди них одна толстуха смотрит на него в упор припухшими глазами, совершенно не стесняясь, будто так и надо, будто глазеть на человека - это вовсе не грубость, а самая естественная вещь на свете. Джош украдкой поглядывает по сторонам, он ищет вчерашнюю девочку, которая с ним вместе ехала, Бетси они ее называли, и она тоже оказалась здесь. Джошу даже стало щекотно - может быть, она тоже успела к нему прикоснуться? Но теперь не узнаешь, поздно. Он движется по улице все время в тесном кольце ребят, он плохо соображает, он как во сне, у него голова кругом идет от беспрестанного шума, толкотни, разговоров, он только старается не глазеть на Бетси, как та пучеглазая девчонка глазеет на него, и вот всем скопом они входят в церковь, здесь голоса сразу зазвучали тише, все заговорили хриплым шепотом, можно подумать, будто разговаривать в церкви неприлично.
- Садись с нами!
Его дружески толкает в бок коренастый паренек со стрижкой "под бокс" никогда бы не подумал, что такой ходит в воскресную школу, к тете. Кларе. Ему лет шестнадцать, наверно. Может быть, его зовут Билл? По фамилии О'Коннор? Джош совсем запутался, он никого не различает, кроме той девочки с поезда.
- Билл, - говорит она тем временем. - Я забыла дома деньги. Одолжи мне три пенса.
Билл смотрит на нее насупившись.
- Где я тебе возьму три пенса? У меня только для себя есть.
Бетси так прямо с протянутой рукой отворачивается от него.
- У кого есть лишние три пенса? Билл опять жмотничает. Как всегда.
Джош торопливо сует руку в карман.
- У меня есть. Постой минутку, дай достану.
Но она не услышала или притворилась, будто не слышит, и куда-то делась, пропала из глаз, а Большой Билл, расталкивая стайку малышни, отвел его в угол, где скамьи расставлены квадратом.
Джош шлепается на скамью, встрепанный, запаренный, он отдувается и, подымая голову, снова встречает взгляд пучеглазой девчонки, которая сидит прямо против него. Она с улыбкой наклоняется к нему.
- Тебе правда только четырнадцать лет?
Джошу не по себе, он чувствует себя в ее власти, он словно выставлен напоказ, он не хочет слушать, что она говорит.
- И ты стихи пишешь?
Джоша бросило в жар и в холод. С этой девчонкой лучше не связываться. Он, ерзая, отодвигается от нее подальше, к концу скамьи, пусть кто-нибудь сядет на освободившееся место. Но пучеглазая в один миг вскочила и плюхнулась рядом с ним, вышло, будто это он для нее освободил место.
- Про цветы и про бабочек?
Он что было сил отрицательно трясет головой и старается забиться подальше в угол, чтобы она не наваливалась на него сбоку. Это все тетя Клара наболтала. Верно, думала произвести на них впечатление. Да они от смеха животики надорвут. Ринутся наперебой рвать его и терзать, как стая стервятников, покажут ему свое настоящее лицо, не то, которое тете Кларе. Он знает, слишком уж они дружелюбно держались, до того приветливо, что ясно: прикидывались.
- Про милых и все такое?
Привязалась! Надвинулась вплотную, с ума сойти. Но кто-то трогает его с другой стороны за плечо и шепчет на ухо. Вот спасибо, Билл О'Коннор.
- Мы завтра на охоту собираемся. Пойдешь с нами? Мы бы и сегодня тебя повели, только сегодня нельзя, понятное дело. Мы кроликов стреляем. Один раз кенгуру принесли. Красавец!
Еще один парень, здоровый такой, мускулистый, пригнулся из заднего ряда.
- Ты про завтрашний день его спрашиваешь? Что скажешь, Джошуа? Мы зайдем за тобой часов в девять, ладно? Если пойдешь, захвати с собой завтрак.
Джошу опять стало не по себе: это что же, снова вызов? Он и ружья в руках, можно сказать, не держал, как-то по консервным банкам стреляли с ребятами, да и то он все мазал. Но все-таки он ухватился за приглашение и кивнул, чтобы только избавиться от приставаний пучеглазой, он даже чуть было не сказал им: "А почему же не сегодня? Зачем откладывать охоту на завтра? Пошли прямо сейчас". Но в это время Бетси пробралась к ним и села рядом с мускулистым парнем, и у Джоша все вылетело из головы. Он старался не пялиться на нее и украдкой разглядывал ее округлые изгибы, а пучеглазая все толкала его в бок и спрашивала: "И про любовь ты тоже пишешь стихи?" Покою от нее нет, да и невежливо больше делать вид, будто ты ее не замечаешь.
- Я вообще ни о чем не пишу, - отвечает Джош сдавленным голосом. Почти совсем бросил.
- А мисс Плаумен говорила иначе.
- Отстань от него, Лора, - раздраженно шипит на нее мускулистый парень. - И не толкайся. Вечно она со стихами лезет. Не обращай внимания.
- Сам не лезь не в свое дело, Гарри. Я только хочу узнать, о чем он пишет стихи. По-дружески. Что же в этом плохого?
- Ты ему мешаешь, Лора.
- Неправда. Разве я тебе мешаю, Джошуа? Ведь нет же? Я стараюсь, чтобы он среди нас не чувствовал себя одиноким. Он просто смущается, правда, Джошуа? Я-то хорошо знаю, каково это, когда тебе одиноко среди людей.
- Да бога ради, отвяжись от него, сестра! Человек не хочет разговаривать, его право.
Кажется, он ввязался в семейную распрю, которой ни начала, ни конца не видно, а у Лоры, во всяком случае, не было в мыслях ничего худого. И Джош говорит заикаясь, потому что всем вокруг неловко:
- Я тебе расскажу; Лора, расскажу. Только потом.
Но почему-то ее брата Гарри это, кажется, только еще больше разозлило. Но тут раздались звуки органа, и все сразу встали и молча повернулись лицом к алтарю. Удивительно даже. Джош слышал биение своего сердца, ему было как-то неловко, непривычно, да еще эта Лора льнет сбоку, будто она с ним знакома давным-давно, а не только что познакомились, будто она всегда его знала, а вот он ее - нет. Хоть бы тетя Клара была поблизости, но от тети Клары ему видна только тулья шляпы, и тетя Клара в это время берет еще один аккорд. И все запели, все поют, надрываются, слов не разобрать, слова все какие-то незнакомые, что-то про "счастье во благовремение", и про "денницу восставшую", и еще про "луч небес на равнинах". На слух Джоша - полная бессмыслица, и остальные тоже сами не знают, что поют. Это сразу заметно. Поют оглушительно, во всю глотку, не заглядывая в книжку и не сознавая значения ни единого слова.
Джош начинает дрожать с головы до ног, ему страшно в этом незнакомом мире, он не знает, как себя вести. Никто вокруг него не подозревает, что перед ними Плаумен, который еще никогда в жизни не бывал в воскресной школе.
8
Обратный путь по улице до тетиклариной коричневой калитки. Билл О'Коннор вышагивает с одной стороны, Гарри Джонс, играя мышцами, топает с другой, они наперебой объясняют ему и переговариваются через его голову тут и капканы, которые они каждый вечер ставят в овраге ("Отличная вещь жирный, мясистый кролик, а, Джошуа?"), и купанье у запруды, и крикетный матч с командой из Кроксли, назначенный на вторник.
- Они так задаются, прямо жуть. Надо им всыпать разок, чтобы знали. Ты как в крикет, умеешь? Кому же и выступать за нашу команду, если не Плаумену?
Тут же Лора, дышит ему прямо в затылок, а Бетси нигде не видно, и малышня теснится под ногами и за спиной, и солнце палит, и с обочин то и дело взлетают тучи пыли. Здесь у них ветер никогда не стихает, что ли?
- Сегодня мистер Стокдейл читает проповедь, - объявляет тетя Клара, будто это невесть какое важное событие. - Он любит видеть среди слушателей юные лица. Надеюсь, что кто-нибудь из вас пойдет к трем часам и доставит ему это удовольствие.
Еще того не легче, Джош понимает намек. А тут еще Лора:
- Ах, это. Это под кроватью. А ты где думал? Господи, Джош...
- Этим я пользоваться не могу, тетя Клара, - со всхлипом, - не могу, и все!
- Это еще почему? У тебя что-нибудь не в порядке?
- Пожалуйста, тетя Клара... Мне нужно в ванную!
- Если ты имеешь в виду уборную, Джошуа, то она во дворе. У нас такие помещения в домах не бывают. Увидишь дорожку, выложенную кирпичом, по ней дойдешь прямо туда. Только смотри, куда наступаешь. Там куры гуляют.
Изо всех сил стараясь сохранить остатки своего мужского достоинства, заставляя себя не бежать, Джош выходит на заднее крыльцо, но, как только он переступает порог, коврик у него под ногой превращается в придавленного, визжащего кота. Джош вскрикнул и с перепугу припустился бегом. Вслед ему голос тети Клары:
- Господи, ты что, слепой? Среди бела дня! Не увидеть белого кота величиной с хорошую собаку! Джордж, бедняжка Джордж, иди скорее к тете, бедный старичок.
5
- Джошуа! - Она стучится в дверь его комнаты. - Можно мне войти?
- Нет. Помолчали.
- Почему же, Джошуа?
- Я раздет.
- Совсем?
- Я моюсь, тетя Клара.
- Господи боже мой! Какой удивительный мальчик. Я не должна напоминать тебе, чтобы ты помыл за ушами?
- Нет, тетя Клара, не должны.
- Ты так и не пришел пить чай.
- Извините, тетя Клара. Но я не пью чай с молоком.
- Твой чай остыл.
- Я же попросил извинения.
- Тебе же хуже, мой друг, а не мне. Но я в недоумении. Когда ты последний раз ел?
- Вчера в обед.
- И до сих пор не проголодался? Даже пить не хочешь?
- Я этого не говорил, тетя Клара.
Вышло гораздо жалобнее, чем ему хотелось бы.
- Ну хорошо, кончай умываться и оденься, чтобы идти в воскресную школу. Твои вещи висят в шкафу, ты видел? Надень костюм и черные ботинки, но, пожалуйста, не тот галстук, что вчера. Это чей вкус, твой или мамин? Он просто лишил меня дара речи.
Шаги удаляются от двери.
Джош швырнул полотенце в стену. Так бы, кажется, все тут переломал. Воскресная школа! Все Плаумены такие, помыкают людьми, как хотят. Костюм и черные ботинки! На отдыхе! А как он маму уламывал. Потому-то мама и не пишет писем и фотографий не шлет, не пляшет вокруг старушки на задних лапках, как все остальные Плаумены. "Я вышла замуж за него, - говорила мама об отце, - а не за капиталы его тетушки".
Значит, его галстуки лишают ее дара речи? А у самой-то в доме все какого безобразного цвета!
Костюм висит в шкафу? Да, точно. Все уже в шкафу. Все, что было упаковано в чемодане. А он хотел, чтобы она ничего не трогала. Все из чемодана вынуто. Лежит пустой и перевернутый.
Джош! Ты стоял намывался и совершенно забыл: где твоя тетрадь со стихами? Чертов чемодан пуст. Она, между прочим, про них спрашивала. Еще на станции. Неужели взяла, не спросив позволения? Да он бы в жизни не позволил!
Джош стал рыться в шкафу, вытаскивая и расшвыривая вещи. Нигде не видно! Выдвинул ящики, все до одного опрысканные лавандой. Теперь и от его белья будет идти лавандовый дух. Ходи и благоухай, как цветок! На пол белье! Что она сделала с его стихами? Еще раз пересмотрел ящики. Задвинул обратно. Поискал на полках, на каминной доске, в очаге, под кроватью, сдвинул с места всю уродливую мебель, заглядывал за штору, под ковер - пыль поднял, раскашлялся. Искал остервенело, весь холодея. И наконец опустил в отчаянье руки. Сдался.
Взяла.
Стоя посреди этого разгрома, Джош старается овладеть собой.
Мама... Что она со мной сделала?
Мама, она допустила такую вольность, какой даже ты никогда себе не позволяла.
Колени у него подогнулись, и он, где стоял, там прямо и сел, весь сгорбившись, обхватив себя руками за плечи, раскачиваясь и стараясь не думать о том, как эта старуха читает его стихи. Читает то, о чем даже мама не знает, что он потом когда-нибудь, собравшись с духом, ей бы, может быть, показал. Стихи, которые и не кончены еще, в которых говорится обо всяких глупостях, которые, может, и хранить-то не стоило. Сны, записанные на память, такое, о чем не скажешь даже. Стихи про то, как не терпится скорей вырасти, про тайные ощущения, не предназначенные для старушечьих глаз. А другие совсем детские, давно бы вырвать листки и выбросить. Ну зачем было привозить с собой тетрадь, Джош? Надо было оставить дома под маминым надзором. Мама бы не стала читать, даже не приоткрыла бы. "Твои мысли и чувства принадлежат тебе одному, милый, - так объясняла мама. - Если ты делишься ими со мной, ты мне оказываешь честь, но делать это ты вовсе не обязан. А если держишь про себя - твое право. Это твоя жизнь, твое личное. У меня тоже есть свое личное, чем я ни с кем не хочу делиться".
Отец, он не такой. Сомневаться в отце Джошу, конечно, неловко, но приходится признать правду. Отец иногда смотрит на Джоша с каким-то странным выражением. "Чего ты на меня так смотришь, папа?" - "А что? Ты ведь мой сын, разве нет?" Выходит, так рассуждают Плаумены? Мама относится к этому совсем иначе. Потому Джош и захватил тетрадь с собой, что сомневался в отце. Не был уверен, что отец из любопытства не отыщет ее и не прочтет. Как, может быть, уже делал и раньше.
Мне самому стыдно, папа. Просто позор. Но все же опасность такая была, и я не мог рисковать.
Выходит, и тетя Клара рассуждает таким же образом? Раз он ее племянник, значит, ей можно взять без спросу. Установить подслушивающее устройство и следить за каждой его мыслью. Как неотступно надзирающий сверху господь бог, в которого мама говорила, чтобы он не верил. Бог, чей образ искажен людьми с нездоровым воображением, будто бы за всеми подглядывающий, замечающий все промахи и подбивающий итоги дурным поступкам. "Те, кто любят, не следят друг за другом, - объясняла мама. - А бог нас любит".
Тетя Клара, может быть, вы еще и дальше пойдете? Станете подглядывать за мной в замочную скважину? Вы ведь, наверно, слышали, как я разбрасывал вещи по комнате. А вдруг вам захотелось узнать, что здесь происходит? Джош одним прыжком подскочил к двери, распахнул ее - но в коридоре никого не было.
6
На весь дом пахнет жареным беконом, и Джош голоден как зверь, как охотник, но к кухне подходит медленно, словно против воли. Словно отправляешься в путешествие, которое обречено на дурной исход, и это тебе заранее известно. Надо будет смотреть ей в глаза, зная, что она все прочитала. Но как? Как разговаривать с нею, и чтобы голос не пресекался от возмущения? Как себя вести, чтобы избежать скандала, от которого всем было бы плохо, маму подведешь, у отца еще больше испортятся отношения с родными: он ведь и раньше был единственный Плаумен, который шагает не в ногу с остальными. Ой... мамочка, надо же такому случиться, когда еще гостить здесь целую неделю. Целую неделю сидеть и смотреть на нее.
Тетя Клара поднимает лицо от плиты и оглядывается на него через плечо. Джошу неловко от ее очков - блестящих стеклянных кругов, похожих на два огромных глаза, которые сразу все видят и раз навсегда запоминают.
- Твое место у окна, Джошуа.
Слои синего дыма колышутся в солнечных лучах - непотревоженные, цельные, словно тетя Клара все это время стояла неподвижно и размышляла. Размышляла о чем? Слои дыма - как в ведьминой кухне - колышутся едва-едва, и в них плавают светлые пылинки. Не вступай: пожалеешь.
- Тебе к лицу этот костюм.
Джош не ожидал такого замечания, но не удивился, он ведь так и знал, что от ее мимолетного взгляда ничего не укроется.
- Прямо красавец.
Джош, морщась от досады, вступает в дым, почти готовый ощутить его сопротивление. Старая скамья под окном вся шатучая, продолговатая подушка соскальзывает с сиденья, сверху выступает подоконник и приходится как раз под лопатки, где неудобнее всего.
- На тебе хорошо сидят вещи, Джошуа. Это преимущество худых людей. Надеюсь, ты любишь хрустящие хлопья? Они вот тут.
Джош тяжело дышит. Старается взять себя в руки. Отодвигается от впивающегося в спину подоконника.
- Я не знаю, что такое хрустящие хлопья.
- Полей их сметаной и прибавь сверху ложечку меду. У нас здесь сахар не употребляется.
- У нас дома тоже, - с вызовом. - Я люблю все горькое.
- Да? Из-за этого ты, возможно, такой худой. Положи меду. Тебе полезно.
Он дышит все тяжелее, он старается смолчать, но его бесит, что она на него не посмотрела, что она стоит к нему спиной и что сковородка на огне так громко скворчит - совсем неподходящий звук, когда от одного слова, того и гляди, случится взрыв, которого непременно надо избежать.
- Прочитай молитву, Джошуа. Мы в этом доме уже полстолетия не садились к столу, не призвав на пищу божьего благословения.
- Вы взяли мои стихи! Это шпионство!
И застыл в болезненном ужасе, испуганный тем, что произошло, одновременно готовый и забрать свои слова обратно, и пойти дальше, чтобы довести дело до шумного, скандального конца. Сейчас она обернется, накинется на него, закричит, как он. Но она не закричала.
- У меня не было намерений за тобой шпионить, Джошуа. Это нехорошее слово. Молитву не обязательно читать вслух, можешь сказать про себя, но помолись непременно.
- Что вы сделали с моими стихами? - все еще с надрывом.
- Прочла. Больше ничего. А теперь произнеси молитву и ешь скорее хлопья. Яичница уже готова.
Джош борется с собой. Его так и подмывает трахнуть кулаками по столу, чтобы заплясали тарелки и ложки. Но он сдерживается.
Благослови, о Господи, пищу сию, дабы она не застряла у меня поперек горла. Аминь.
Как он ненавидит себя за то, что ему хочется есть, как презирает себя за то, что набросился на еду, точно нашаливший ребенок, получивший нагоняй по заслугам. Купился за тарелку каких-то хлопьев! "Режим - залог здоровья". На коробке - портрет футболиста, который на самом-то деле в рот бы не взял этих хлопьев, даже под угрозой голодной смерти. Но каких-то два бутерброда и две бутылки лимонада за сутки со вчерашнего завтрака! Плоть и кровь человеческие не всесильны. Загребаешь ложкой чертовы хлопья, и они хрустят во рту, как гравий под ногами.
Вчерашний завтрак! Сколько тысяч лет прошло с тех пор? За столом все молчали - кроме Каролины, конечно. Каролина знай себе чирикала, как воробышек. Шестилетнего человека разве заставишь подождать немножко и не лезть со своей болтовней?
Не удивительно, что папа нервничал: он ведь знал, что угрожает Джошу. Сам на своей шкуре не раз испытывал. Но хранил фамильную честь и не сказал о тете Кларе худого слова. Мама-то не обязана была заботиться о чести Плауменов, она же была им чужая, пока не вышла за папу. А папа сидел за столом весь, наверно, в испарине и думал: может быть, все-таки тетя Клара не станет тиранить моего сына?
Оттого, наверно, и все дети в семье Плауменов так подначивали Джоша непременно побывать у тети Клары. Это они нарочно сговорились. Боялись признаться, что поездка сюда подобна самоубийству. Хотели, чтобы Джошу тоже досталось, не им одним.
Настоящая ведьма над котлом, сало шипит, лиловый подол метет подпечье, весь в золе и в муке и в кошачьей шерсти. Словно ты заснул и проснулся в темном средневековье. И эта старая ведьма прочитала твои стихи. Прочитала все то, о чем даже мама еще не знает.
Она подходит, ставит на стол горячие тарелки, садится напротив, бормочет что-то себе под нос над своей тарелкой, а там лежит один кусочек бекона, залитый одним-единственным яйцом, точно в насмешку, в сравнении с этим его порция выглядит огромной. Неужели у нее хватает наглости просить божьего благословения? Она поднимает глаза на Джоша, но Джош решительно отводит взгляд в сторону и изо всех сил старается сначала прожевать, а потом проглотить, старается принять равнодушный вид, словно ему совершенно все равно, есть или не есть. А сам чуть не давится от жадности, и в животе у него - бездонная пустота. Готово. Стараясь не показать виду, он украдкой оглядывает стол, не осталось ли чего на добавку. Но на столе ничего нет - ни гренков, ни хлеба, ни джема, один только высокий стакан с молоком, но о молоке он даже мысли не допускает.
Завтрак в музее, прислушайтесь, как трещит за ушами у главного музейного экспоната, А в остальном - могильная тишина, только часы тикают. И снаружи не доносится ни звука, не слышно ни уличного движения, ни людских голосов. Хорошо бы увидеть, что там в окне у нас за спиной. Он так вывернул шею, что даже хрустнуло. А там - ничего, одна корова с полным выменем, стонет, зовет, чтобы пришли с подойником.
- Ты не выпил молоко.
От неожиданности он посмотрел ей прямо в глаза, хотя и не хотел, все утро избегал ее взгляда. Сидит напротив и вытирает салфеткой уголки губ.
- Я молоко не люблю.
Хотел, чтобы было сказано как отрезано, а вышло жалобно, потому что лицом к лицу при солнечном свете она оказалась совсем не такой, как он думал. Старенькая, бледная, дома он привык видеть за столом другие лица; вовсе не строгая, не сердитая, не каменная - обыкновенная славная старушка; а это неверно, это совершенно не подходит.
- Сейчас тебе самое время научиться любить молоко. Мне будет приятно, если ты выпьешь этот стакан.
- А вы подумали, будет ли мне приятно, когда забрали мою тетрадь?
- Джошуа... Не будем об этом.
- Нет, будем!
- Нет, не будем. Я не могу позволить, чтобы пререканиями было испорчено воскресное утро. Скажу тебе только одно: я не шпионила. Это несправедливо" Мне было больно слышать от тебя такое слово. Если бы я хотела прочесть твои стихи исподтишка, разве я не могла положить тетрадь на место, пока ты спал? Поразмысли над этим. А теперь будь добр, убери со стола и составь посуду в раковину. После этого тебе лучше вернуться к себе в комнату и привести там все в порядок. Не забудь застелить постель.
И удалилась, шурша по полу подолом, а он остался и в бессильной ярости шепотом слал ей вслед проклятья, покуда самому не стало стыдно.
7
Джош стоит в коридоре у дверей своей комнаты, на душе у него кошки скребут. Он ждет тетю Клару и слушает, как с разных сторон несется сбивчивое, нервное тиканье всевозможных часов - они тикают наперегонки, боясь промедлить, пропустить других вперед, волнуясь, не забыла ли тетя Клара их завести вчера вечером, или на прошлой неделе, или в прошлом году, или когда там полагается, размахивая маятниками, крутя колесиками, растягивая пружинки, щелкая, звякая, брякая своими механизмами. Столько часов в доме, а не видно ни одних, только слышно. Шуршат шторы, отовсюду плывет запах лаванды, натертые, скользкие полы стелются под ноги неосторожному человеку, обои лоснятся золотом, в темных углах затаились старые картины, сквозь разноцветные стекла по бокам от входной двери кровью просачивается солнечный свет, а дальше, за порогом, лежит поселок Райен-Крик, невиданный, неисследованный, словно джунгли, в которых обитают дикари.
Из своей спальни выходит тетя Клара, вся разодетая в пух и прах.
- Ты готов?
- Да, тетя Клара.
Врать так уж врать.
Она распахивает дверь на низкое крыльцо, от которого до калитки ведут вверх через двор каменные ступени. Подымаешься по ним, как на сцену, всем на посмешище. Из-за каждого куста, из каждого расцветшего подсолнуха, из цветочных венчиков выглядывает ребятня всех мыслимых возрастов.
"Вон еще один Плаумен идет, весь разодетый по-воскресному. Ну и цаца! Ну и конфетка!"
И будут хихикать со всех сторон. Знает он деревенских ребятишек, они вредные.
От крыльца до калитки на Главную улицу он насчитал пятнадцать камней-ступенек. Калитка из коричневых планок открывается под скрип пружины и снова захлопывается со злобным щелчком. Тетя Клара со связкой старых божественных книг, в черной широкополой шляпе, затеняющей все лицо, она крепко держит его за локоть, может быть боится, как бы не сбежал? И на ходу разъясняет:
- Вон там, рядом с галантерейным магазином, дом О'Конноров. Хорошие мальчики, и Билл, и Рекс. Они очень хотели с тобой познакомиться. Вчера, в одном поезде с тобой, это была их сестра. А дом, где ставни на окнах, был раньше твоего дяди Джефри.
Джошу ни до чего этого дела нет, просто он не может ее не слышать, он же не глухой. Шагать вот так по Главной улице, изображая на лице жизнерадостность, - все равно что улыбаться, когда у тебя под лопаткой нож. А улица-то широкая, прямо луг. Куда подевались все вчерашние деревья, сквозь ветки которых лучились фонари? Может быть, их по домам разобрали, чтобы не жарились на солнцепеке? Земля под ногами твердая, выгоревшая и горячая. Можно понять тех, кто по субботам уезжают отсюда на поезде и где-то там напиваются. Скорее удивительно, что потом все-таки приезжают обратно.
Рядом с тетей Кларой, с другого бока, оказывается, шагает какой-то мальчонка лет восьми, рыжий и весь в веснушках, шагает вприпрыжку и широко улыбается, у него в руках каким-то образом очутились уже и книги тети Клары. Шагает и чирикает, будто птенчик, совсем как Каролина, и подскакивает на ходу. Из гнезда, что ли, вывалился? Со всех сторон несутся детские голоса. Детвора выскакивает прямо из-под земли. Внезапное массированное нападение.
- Здравствуйте, мисс Плаумен!
- Эй, эй! Нас подождите!
- Гляди-ка, вот и Джошуа! Приехал, приехал! Какой высокий, а?
- Мисс Плаумен, а я сегодня выучил текст. Могу сказать хоть сзаду наперед.
- Мисс Плаумен, мисс Плаумен, посмотрите, какая у меня новая шляпа! Вам нравится?
Ребята наседают со всех сторон, каждый хочет поздороваться за руку, все тянутся одновременно. Неподалеку какой-то мужчина перегнулся через забор и кричит:
- Я слышал, он приехал! Отличный парень, мисс Плаумен, вон какой рослый.
Рука тети Клары сжимает его плечо, и на душе у него становится так мерзко, что просто дальше некуда. Он не понимает ни ее, ни себя, ее лицо, еще недавно такое бледное, - неизвестно почему заливает румянец. Слава богу,, двинулись-с грехом пополам дальше, двинулись всей толпой, малыши лезут под ноги, а другие - больше Джоша, и совсем все не такие, как он ожидал.
Это у них что же, такой порядок заведен на воскресное утро - тетя Клара в кольце ребят, и они чуть не с ног ее валят от избытка чувств? Малыши пристают с вопросами, мальчишки и девочки постарше шагают чуть поодаль, но тоже улыбаются оживленно, тепло, доброжелательно; не ухмыляются, не кривят губы - ничуть. Среди них одна толстуха смотрит на него в упор припухшими глазами, совершенно не стесняясь, будто так и надо, будто глазеть на человека - это вовсе не грубость, а самая естественная вещь на свете. Джош украдкой поглядывает по сторонам, он ищет вчерашнюю девочку, которая с ним вместе ехала, Бетси они ее называли, и она тоже оказалась здесь. Джошу даже стало щекотно - может быть, она тоже успела к нему прикоснуться? Но теперь не узнаешь, поздно. Он движется по улице все время в тесном кольце ребят, он плохо соображает, он как во сне, у него голова кругом идет от беспрестанного шума, толкотни, разговоров, он только старается не глазеть на Бетси, как та пучеглазая девчонка глазеет на него, и вот всем скопом они входят в церковь, здесь голоса сразу зазвучали тише, все заговорили хриплым шепотом, можно подумать, будто разговаривать в церкви неприлично.
- Садись с нами!
Его дружески толкает в бок коренастый паренек со стрижкой "под бокс" никогда бы не подумал, что такой ходит в воскресную школу, к тете. Кларе. Ему лет шестнадцать, наверно. Может быть, его зовут Билл? По фамилии О'Коннор? Джош совсем запутался, он никого не различает, кроме той девочки с поезда.
- Билл, - говорит она тем временем. - Я забыла дома деньги. Одолжи мне три пенса.
Билл смотрит на нее насупившись.
- Где я тебе возьму три пенса? У меня только для себя есть.
Бетси так прямо с протянутой рукой отворачивается от него.
- У кого есть лишние три пенса? Билл опять жмотничает. Как всегда.
Джош торопливо сует руку в карман.
- У меня есть. Постой минутку, дай достану.
Но она не услышала или притворилась, будто не слышит, и куда-то делась, пропала из глаз, а Большой Билл, расталкивая стайку малышни, отвел его в угол, где скамьи расставлены квадратом.
Джош шлепается на скамью, встрепанный, запаренный, он отдувается и, подымая голову, снова встречает взгляд пучеглазой девчонки, которая сидит прямо против него. Она с улыбкой наклоняется к нему.
- Тебе правда только четырнадцать лет?
Джошу не по себе, он чувствует себя в ее власти, он словно выставлен напоказ, он не хочет слушать, что она говорит.
- И ты стихи пишешь?
Джоша бросило в жар и в холод. С этой девчонкой лучше не связываться. Он, ерзая, отодвигается от нее подальше, к концу скамьи, пусть кто-нибудь сядет на освободившееся место. Но пучеглазая в один миг вскочила и плюхнулась рядом с ним, вышло, будто это он для нее освободил место.
- Про цветы и про бабочек?
Он что было сил отрицательно трясет головой и старается забиться подальше в угол, чтобы она не наваливалась на него сбоку. Это все тетя Клара наболтала. Верно, думала произвести на них впечатление. Да они от смеха животики надорвут. Ринутся наперебой рвать его и терзать, как стая стервятников, покажут ему свое настоящее лицо, не то, которое тете Кларе. Он знает, слишком уж они дружелюбно держались, до того приветливо, что ясно: прикидывались.
- Про милых и все такое?
Привязалась! Надвинулась вплотную, с ума сойти. Но кто-то трогает его с другой стороны за плечо и шепчет на ухо. Вот спасибо, Билл О'Коннор.
- Мы завтра на охоту собираемся. Пойдешь с нами? Мы бы и сегодня тебя повели, только сегодня нельзя, понятное дело. Мы кроликов стреляем. Один раз кенгуру принесли. Красавец!
Еще один парень, здоровый такой, мускулистый, пригнулся из заднего ряда.
- Ты про завтрашний день его спрашиваешь? Что скажешь, Джошуа? Мы зайдем за тобой часов в девять, ладно? Если пойдешь, захвати с собой завтрак.
Джошу опять стало не по себе: это что же, снова вызов? Он и ружья в руках, можно сказать, не держал, как-то по консервным банкам стреляли с ребятами, да и то он все мазал. Но все-таки он ухватился за приглашение и кивнул, чтобы только избавиться от приставаний пучеглазой, он даже чуть было не сказал им: "А почему же не сегодня? Зачем откладывать охоту на завтра? Пошли прямо сейчас". Но в это время Бетси пробралась к ним и села рядом с мускулистым парнем, и у Джоша все вылетело из головы. Он старался не пялиться на нее и украдкой разглядывал ее округлые изгибы, а пучеглазая все толкала его в бок и спрашивала: "И про любовь ты тоже пишешь стихи?" Покою от нее нет, да и невежливо больше делать вид, будто ты ее не замечаешь.
- Я вообще ни о чем не пишу, - отвечает Джош сдавленным голосом. Почти совсем бросил.
- А мисс Плаумен говорила иначе.
- Отстань от него, Лора, - раздраженно шипит на нее мускулистый парень. - И не толкайся. Вечно она со стихами лезет. Не обращай внимания.
- Сам не лезь не в свое дело, Гарри. Я только хочу узнать, о чем он пишет стихи. По-дружески. Что же в этом плохого?
- Ты ему мешаешь, Лора.
- Неправда. Разве я тебе мешаю, Джошуа? Ведь нет же? Я стараюсь, чтобы он среди нас не чувствовал себя одиноким. Он просто смущается, правда, Джошуа? Я-то хорошо знаю, каково это, когда тебе одиноко среди людей.
- Да бога ради, отвяжись от него, сестра! Человек не хочет разговаривать, его право.
Кажется, он ввязался в семейную распрю, которой ни начала, ни конца не видно, а у Лоры, во всяком случае, не было в мыслях ничего худого. И Джош говорит заикаясь, потому что всем вокруг неловко:
- Я тебе расскажу; Лора, расскажу. Только потом.
Но почему-то ее брата Гарри это, кажется, только еще больше разозлило. Но тут раздались звуки органа, и все сразу встали и молча повернулись лицом к алтарю. Удивительно даже. Джош слышал биение своего сердца, ему было как-то неловко, непривычно, да еще эта Лора льнет сбоку, будто она с ним знакома давным-давно, а не только что познакомились, будто она всегда его знала, а вот он ее - нет. Хоть бы тетя Клара была поблизости, но от тети Клары ему видна только тулья шляпы, и тетя Клара в это время берет еще один аккорд. И все запели, все поют, надрываются, слов не разобрать, слова все какие-то незнакомые, что-то про "счастье во благовремение", и про "денницу восставшую", и еще про "луч небес на равнинах". На слух Джоша - полная бессмыслица, и остальные тоже сами не знают, что поют. Это сразу заметно. Поют оглушительно, во всю глотку, не заглядывая в книжку и не сознавая значения ни единого слова.
Джош начинает дрожать с головы до ног, ему страшно в этом незнакомом мире, он не знает, как себя вести. Никто вокруг него не подозревает, что перед ними Плаумен, который еще никогда в жизни не бывал в воскресной школе.
8
Обратный путь по улице до тетиклариной коричневой калитки. Билл О'Коннор вышагивает с одной стороны, Гарри Джонс, играя мышцами, топает с другой, они наперебой объясняют ему и переговариваются через его голову тут и капканы, которые они каждый вечер ставят в овраге ("Отличная вещь жирный, мясистый кролик, а, Джошуа?"), и купанье у запруды, и крикетный матч с командой из Кроксли, назначенный на вторник.
- Они так задаются, прямо жуть. Надо им всыпать разок, чтобы знали. Ты как в крикет, умеешь? Кому же и выступать за нашу команду, если не Плаумену?
Тут же Лора, дышит ему прямо в затылок, а Бетси нигде не видно, и малышня теснится под ногами и за спиной, и солнце палит, и с обочин то и дело взлетают тучи пыли. Здесь у них ветер никогда не стихает, что ли?
- Сегодня мистер Стокдейл читает проповедь, - объявляет тетя Клара, будто это невесть какое важное событие. - Он любит видеть среди слушателей юные лица. Надеюсь, что кто-нибудь из вас пойдет к трем часам и доставит ему это удовольствие.
Еще того не легче, Джош понимает намек. А тут еще Лора: