сделанные из нейтрида, будут не бетонными громадинами, а размером с
обыкновенный бензиновый мотор. Ракеты из нейтрида смогут садиться прямо на
поверхность Солнца, потому что 6000 градусов для нейтрида это прохладно
Резцом из нейтрида можно будет резать, как масло, любой самый твердый
металл. Тонкая броня из нейтрида сможет выдержать даже атомный взрыв... Танк
из нейтрида проникнет на сотни и тысячи километров в глубь Земли, ибо
высокие температуры и давления ему не страшны... Уф-ф!
Большинство фантастически дерзких, хотя и чрезвычайно нужных
человечеству проектов всегда упиралось в проблему идеального материала.
Инженеры с сожалением откладывали осуществление проектов на неопределенное
будущее; фантасты наскоро сочиняли какой-нибудь спирольдит", наделяли его
нужным свойством, строили из него ракету или подземный танк и, населив
своими героями, отправляли в далекое путешествие.
А мы не будем путешествовать, мы будем делать этот материал! И пусть
личности, которые попытаются утверждать, что это скучно и неувлекательно,
лучше не попадаются мне на глаза.
Сегодня Иван Гаврилович появился в лаборатории прямо с аэродрома.
Москва утвердила тему. Начинаем!..
25 июля. "Которые здесь научные проблемы? храбро сказал Яшка Якин,
узнав, что нашу тему утвердили. Подать их сюда, мы их решать будем!"
Проблем много, но увы! они почти все отнюдь не научные, а все больше
такие, о которых в институтских курсах не сказано ни полслова. Коротко все
эти проблемы можно обозначить двумя словами: "Экспериментальные мастерские".
Дело в том, что для новых опытов нам, конечно же, нужно немалое
количество новых уникальных приборов и приспособлений таких, которые не
выпишешь со склада и не купишь в магазине, а которые нужно придумать,
рассчитать, сконструировать и изготовить самим. Можно придумать прибор когда
нужно, это не проблема; можно рассчитать и спроектировать его это тоже не
проблема; можно изготовить чертежи. Но потом нужно, чтобы прибор изготовили,
и как можно быстрее изготовили вот это и есть проблема!
Короче говоря, целыми днями приходится бегать то в стеклодувку, то в
слесарку, то в механическую, то в столярку, то в бюро приборов
договариваться, просить, проталкивать заказ, уговаривать, доказывать,
спорить... Сначала все идет гладко: вежливые и обходительные мастера
принимают заказ, кивают головой, обещают сделать к сроку; некоторые тут же,
при мне, поручают работу таким-то рабочим ("Вот с них будете спрашивать,
товарищ"). А когда в нужный срок приходишь за готовыми деталями, то с ужасом
обнаруживаешь, что принесенные тобой материалы и заготовки аккуратно сложены
где-нибудь в углу, на верстаке или под столом и прикрыты сверху чужими
чертежами. Или в лучшем случае только начали работу. И снова вежливые и
обходительные объяснения причин. Сколько людей, столько же и убедительных
причин.
А ты на них крепче нажимай, за горло бери, посоветовал мне Сердюк,
когда я как-то поделился с ним своими печалями.
Но "за горло брать" я еще не умею. Даже поругаться как следует не умею.
А когда человек ругается заикаясь и дрожащим голосом, это не производит
должного впечатления.
8 августа. Удивительный человек Иван Гаврилович! Видел я немало
профессоров, или кандидатов каких-нибудь наук, или просто инженеров, игрой
случая вознесенных на должности начальников больших лабораторий, которые
вели себя совсем не так. Они сидели за письменным столом, давали руководящие
указания, или картинно мыслили, или созывали совещания сотрудников и
излагали им свои идеи для исполнения. И единственным научным прибором на их
столе был телефон...
А этот работает не только головой, но и руками! И еще как: два дня
устанавливал новые приборы и приспособления в мезонаторе, сам паял и
перепаивал схемы, что-то слесарил. Все новые приборы, что появляются в
лаборатории, он сам тщательно осматривает и настраивает. Мезонатор и все
устройства для измерений знает великолепно, до последнего винтика.
А вчера мы втроем: Голуб, Сердюк и я сгружали с машин и устанавливали в
зале десятипудовые части масс-спектрографа. Молодец, ей-ей!
22 августа. Первые опыты первые разочарования... Неделю назад с
волнением в душе сделали первое облучение. Все собрались у пульта и в
торжественном молчании смотрели, как Иван Гаврилович серьезный, в белом
халате, с трубочкой дозиметра радиоактивности на груди включал мезонатор.
Неугомонный Яшка шепнул мне: "Обстановочка... Впору молебен...", но даже
Оксана не прыснула, а покосилась на него строго.
Вот в перископе возник лучик отрицательных мезонов этих осколков
атомных ядер. Голуб поднялся на мостик, взялся за рукояти дистанционных
манипуляторов, попробовал: тросики, уходившие вместе с трехметровыми
подвижными штангами в бетон, точно и мягко передавали все движения его
кистей на стальные пальцы в камере. Мы, стоя внизу, увидели в раструбе
перископа, как стальные пальцы подвели под мезонный луч фарфоровую ванночку
с кусочком олова. Потом Голуб спустился с мостика, посмотрел в перископ:
Свет мешает. Затемните лабораторию...
Оксана задернула шторы, стало сумеречно. Мы, стараясь одновременно и не
мешать Голубу, который настраивал луч, и посмотреть в перископ, столпились у
раструба. Призмы передавали из камеры свечение (в середине синее, по краям
оранжевое), и оно странно освещало наши лица. Было тихо, только сдержанно
гудели трансформаторы, негромко перестукивали вакуум-насосы, да еще Сердюк
сопел возле моего уха.
Так прошло минут десять.
Внезапно кусочек олова шевельнулся и все мы шевельнулись и расплылся по
ванночке в голубоватую лужицу. Оксана, устроившаяся сзади на стуле, сказала:
"0й!" и едва не свалилась на меня.
Расплавился! вздохнул Голуб.
Вот это облучение!..
Больше ничего не произошло. Олово продержали под пучком мезонов два
часа, потом извлекли из камеры. Оно стало сильно радиоактивным и выделяло
такое тепло, что не могло застыть.
Вот и все. В сущности, почему я был уверен, что это произойдет с
первого раза? Сто элементов, тысячи изотопов, множество режимов облучения...
Кажется, я просто излишне распалил свое воображение.
12 сентября. Облучили уже с десяток образцов: олово, железо, никель,
серебро и многое другое. И все они стали радиоактивными. Пока нет даже тех
устойчивых атомов с повышенным количеством нейтронов в ядре, которые
получались раньше.
А вокруг... вокруг кончается великолепное южное лето. Из лаборатории
нам видны усыпанные купающимися желтые пляжи на излучине Днепра и на
островах. Облучения обычно затягиваются до позднего вечера, и мы
возвращаемся к себе в общежитие под крупными, яркими звездами в
бархатно-черном небе. В парке тихо шелестит листва и смеются влюбленные. На
главных аллеях парами ходят черноволосые и круглолицые девушки, которых
некому провожать домой.
Яшка смотрит им вслед и трагически вздыхает:
Вот так проходит жизнь...
Единственная радость жизни это замечательно вкусные и дешевые яблоки,
которые продают на каждом углу. Мы их едим целыми днями.
19 сентября. Закрыв глаза, представляю себе, как это может получиться.
Я работаю у мезонатора; под голубым пучком мезонов кубик из облучаемого
металла. И вот металл начинает уплотняться, оседать, медленно, еле заметно
для глаз. Под мезонными лучами он тает, как лед, исчезает из ванночки, и
вместо него на белом фарфоре остается небольшое пятнышко нейтрид!
Интересно, какого цвета будет нейтрид?
7 октября. Уже октябрь, желто-красный украинский октябрь. Чистый,
звонкий воздух. Повсюду на деревьях, на крышах домов, под ногами листья:
желто-зеленые, коричневые, медвяные. Голубое небо, теплое солнце. Хорошо!
А мы ставим опыты. Облучили почти половину элементов из менделеевской
таблицы. Несколько дней назад получили из кремния устойчивые,
нерадиоактивные атомы магния и натрия. В них на один и на два нейтрона
больше, чем положено от природы. Хоть маленькая, но победа!
Мы с Яшкой занимаемся анализами образцов после облучения: я
масс-спектрографическим, он радиохимическим. Это в наших опытах самая
кропотливая работа.
Голуб хитрый жук! сказал мне Яшка. Нарочно раззадорил нас, чтобы мы
работали, как ишаки.
А ты работай не как ишак, а как инженер! ответил я ему.
26 октября. Облучаем, снимаем анализы и облучаем. Устойчивые атомы
магния и натрия, когда мы их еще раз облучили мезонами, тоже стали
радиоактивными.
Отрицательные мезоны, попадая в ядро, слишком возбуждают его, и оно
становится радиоактивным. Вот в чем беда.
24 ноября. На улице слякотная погода. Дожди сменяются туманами. Лужи
под ногами сменяются жидкой грязью. Словом, не погода, а насморк.
В лаборатории тоже как-то смутно. Когда исследования не ладятся, люди
начинают сомневаться в самых очевидных вещах; они перестают доверять своим и
чужим знаниям, перестают доверять друг другу и даже начинают сомневаться в
справедливости законов физики... Последние недели Иван Гаврилович что-то
нервничает, придирается к малейшим неточностям и заставляет переделывать
опыты по нескольку раз.
Облучили все вещества таблицы Менделеева, кроме радиоактивных
элементов, облучать которые нет смысла: они и без того неустойчивы.
Становится скучно. В лаборатории все, даже Голуб, как-то избегают
употреблять слово "нейтрид".
СКЕПТИКИ ТОРЖЕСТВУЮТ
30 ноября. Пожалуй, вся беда в том, что мезоны, которыми мы облучаем,
имеют слишком большую скорость. Они врезаются в ядро, как бомба, и, конечно
же, сильно возбуждают его. А нам нужно ухитриться, чтобы и обеззарядить
ядро, освободив его от электронов, и в то же время не возбудить. Значит,
следует тормозить мезоны встречным электрическим полем и до предела
уменьшать их скорость.
Ну-ка, посмотрим это в цифрах...
13 декабря. Показал свои расчеты Ивану Гавриловичу. Он согласился со
мной. Значит, и я могу! Итак, переходим на замедленные мезоны. Жаль только,
что мезонатор не приспособлен для регулирования скорости мезонов не
предусмотрели в свое время...
25 декабря. Попробовали, насколько возможно, замедлить мезонный пучок.
Облучили свинец. Увы! Ничего особенного не получилось. Свинец стал
слаборадиоактивным несколько слабее, чем при сильных облучениях быстрыми
мезонами, и только.
Нет, все-таки нужно поставить в камере тормозящее устройство. Это
несложно: что-то вроде управляющей сетки в электронной лампе.
Сегодня Якин высказал мысль:
Послушай, а может, мальчика-то и не было?
Какого мальчика? не понял я. О чем ты?
О нейтриде, который мы, кажется, не получим. И вообще, не пора ли
кончать? Собственно, в истории науки уже не раз бывало, что исследователи
переставали верить очевидным фактам, если эти факты опровергали выдуманную
ими теорию. Никогда ничего хорошего из этого не получалось... За полгода мы,
в сущности, ничего нового не получили ничего такого, что приблизило бы нас к
этому самому нейтриду. Понимаешь?
Как ничего? А вот смотри, кривые спада радиации!
Я не нашелся сразу, что ему возразить, и стал показывать те кривые
спада радиоактивности при замедленной скорости мезонов, которые только что
рассчитал и нарисовал.
Яшка небрежно скользнул по ним глазами и вздохнул;
Эх, милай!.. Природу на кривой не объедешь. Даже если она нарисована на
миллиметровке. Полгода работы, сотни опытов, сотни анализов и никаких
результатов! Понимаешь? Уж видно, чего нет, того не будет... Факты против
нейтрида! Понимаешь?
Сзади кто-то негромко кашлянул. Мы обернулись. Голуб стоял совсем
рядом, возле пульта, и смотрел на нас сквозь дым своей папиросы. Яшка густо
покраснел (и я, кажется, тоже).
Иван Гаврилович помолчал и сказал:
Эксперименты, молодой человек, это еще не факты. Чтобы они стали
непреложными фактами, их нужно уметь поставить... и отвернулся.
Ох, как неловко все это получилось!
15 января. Вот и Новый год прошел. На улице снег и даже мороз. В
лаборатории, правда, снега нет, но холод почти такой же собачий, как и на
улице. Во-первых, потому, что эта чертова стеклянная стена не оклеена и от
нее отчаянно дует. Во-вторых, потому, что не работает мезонатор: когда он
работал, то те сотни киловатт, которые он потребляет от силовой сети,
выделялись в лаборатории в виде тепла, и было хорошо. Теперь он не включен.
Наша горница с богом не спорится! смеется Иван Гаврилович и потирает
посиневшие руки.
А не работает мезонатор вот почему: мы с Сердюком ставим в камере
тормозящие электроды, чтобы получить медленные мезоны. Работа, как у
печников, только несколько хуже. Сперва пытались установить пластины
электродов "механическими пальцами", с помощью манипуляторов. "Не прикладая
рук", как выразился Якин. Ничего не вышло. Тогда плюнули, разломали бетонную
стену и полезли в камеру. Работы там всего на три-четыре дня, но беда в том,
что от многократных облучений бетон внутри камеры стал радиоактивным, И,
хоть мы и работаем в защитных скафандрах, находиться в камере можно не
больше часа, да еще потом по медицинским нормам полагается день отдыхать
дома, Нужно, чтобы организм успевал справиться с той радиацией, которую мы
впитываем за час, иначе возникнет лучевая болезнь.
Мы не прочь поработать бы и больше: в сущности, ведь эти медицинские
нормы взяты с большим запасом; но Иван Гаврилович после часа работы
неумолимо изгоняет нас из камеры, а затем и из лаборатории. Так и
ковыряемся: час работаем, день отдыхаем. Темпы!
Яшка сперва работал с нами, потом стал отлынивать. С утра зайдет в
лабораторию, покрутится немного и уходит в библиотеку "повышать свой научный
уровень". Видно, нервы не выдержали боится облучиться. Да и не верит он уже
в эти опыты... Что ж, заставить его мы не можем, пусть работает, "не
прикладая рук".
После того разговора они с Голубом делают вид, что не замечают друг
друга.
2 февраля. Боже, почти месяц возимся с этой проклятой камерой! Сколько
опытов можно было бы сделать за это время! Вот что значит не предусмотреть
эти электроды вовремя.
Интересно: прав я или не прав? Верный это выход медленные мезоны или
нет? В теории как будто "да", а вот как будет на опыте?
22 февраля. Уф-ф! Наконец закончили: установила пластины, замуровали
стенку камеры. Вы хотели бы завтра же, немедля, приступить к облучениям,
Николай Самойлов? Как бы не так!
Теперь пять дней будем откачивать воздух из камеры, пока вакуум снова
не поднимется до десять в минус двенадцатой степени миллиметра ртутного
столба. Фантастический, непревзойденный вакуум должен получиться.
1 марта. Сердюк посмотрел на приборы, небрежно кивнул: "Имеем лучший
вакуум в мире..."
Итак, все отлажено, подогнано. Пучок мезонов можно затормозить и даже
остановить совсем голубой лучик расплывается и превращается в прозрачное
облачко. Ну, теперь уж вплотную приступаем к облучениям.
2 марта. Болит голова. Уже половина второго ночи, нужно ложиться спать.
Не засну...
Яшка не зря сидел в библиотеке целыми днями. Высидел, черт, выискал,
что надо... Впрочем, при чем здесь Яшка?
Сегодня в десять часов только что включили мезонатор он подошел и с
безразличным видом (дескать, я был прав, но, видите, не злорадствую) положил
передо мной на стол журнал, открытый посередине. Это был январский номер
"Физикал ревью" (американское физическое обозрение). Я стал разбирать
заголовок и аннотацию:
Г.-ДЖ. ВЭБСТЕР. ОБЛУЧЕНИЕ ОТРИЦАТЕЛЬНЫМИ ПИ-МЕЗОНАМИ
Сообщается о проведенной в институте Лоуренса экспериментальной работе
по облучению минус-мезонами различных химических элементов... Опыты
показывают, что возбуждение облученных мезонами ядер уменьшается вместе с
энергией бомбардирующих мезонов... Однако по мере приближения скорости
мезонов к скоростям обычного теплового движения частиц (сотни километров в
секунду) мезоны начинают рассеиваться электронными оболочками атомов и не
проникают внутрь ядер... Облучаемые препараты калия, меди и серы в этих
случаях оставались нерадиоактивными...
Дальше английские слова запрыгали у меня перед глазами, и я перестал их
понимать.
Не утруждайся, я сделал перевод. Яшка протянул листки с переводом
статьи.
Я стал читать, с трудом заставляя себя вникнуть в смысл закругленных
академических фраз. Впрочем, это уже было излишне. И так ясно, что медленные
минус-мезоны, которые были нашей последней надеждой в борьбе за нейтрид,
ничего не дадут.
Так вот почему в моих расчетах получалось, что медленные мезоны
действительно не вызывают радиоактивности в облученном веществе! Они не
возбуждают ядро просто потому, что не проникают в него. Потрясающе просто! О
идиот! Не понять, не предвидеть...
Собрались все. Якин читал вслух перевод статьи. Иван Гаврилович снял
очки и из-за плеча Яшки смотрел в листки; он постепенно, но густо краснел.
Сердюк без нужды вытирал платком замасленные руки. Оксана еще не поняла, в
чем дело, и тревожно смотрела на Якина... Понятно, почему краснел Голуб: он,
как и я, не предусмотрел этого. Мы забыли об электронных оболочках ядра ведь
при облучении частицами больших энергий ими всегда пренебрегают...
Словом, мы тотчас же прекратили опыт и стали готовить новые препараты:
кусочки калия, серы и меди. Загрузили их в мезонатор все вместе, стали
облучать. Расплывчатое облачко "медленных" мезонов окутало три маленьких
кубика в фарфоровой ванночке синеватым туманным светом. Облучали четыре часа
до конца работы, потом вытащили, чтобы измерить радиоактивность. Но измерять
было нечего: образцы остались нерадиоактивными, будто бы и не были под
мезонным лучом...
Когда возвращались в общежитие, Яшка хмыкнул и сказал:
"А ларчик просто открывался", как говаривал дедушка Крылов. То, что вы
с Голубом считали вожделенным нуль-веществом, не дающим радиации после
облучения, оказалось не мифическим нейтридом, а обыкновенным, вульгарным
стабильным веществом. Нуль-вещество это просто медь, вот и все!
"Вы с Голубом"? переспросил я. А ты разве не считал?
Я? А что я? Яшка удивленно и ясно посмотрел на меня своими голубыми
глазами. Я исполнитель. И кто меня спрашивал?
Вот сукин сын!
... Ничего не будет: ни атомных двигателей величиной с мотор, ни ракет
из нейтрида, садящихся на Солнце, ни машин из нейтрида, разрезающих горы,
ничего! Зачем же мы с Сердюком лезли в камеру, под радиацию, рисковали
здоровьем, если не жизнью? Для того, чтобы хихикал Яшка? Чтобы все скептики
теперь злорадно завыли: "Я ж говорил, я предупреждал! Я ж сомневался! Я
внутренне не верил в эту научную аферу!" О, таких теперь найдется немало!
10 марта. В лаборатории скучно.
Иван Гаврилович Голуб сидит за своим столом, что- то рассчитывает весь
в клубах папиросного дыма.
Мы с Алексеем Осиповичем Сердюком помаленьку проводим облучения по
прежней программе. Якин делает анализы. Исследования нужно довести до конца,
план положено выполнять... А на кой черт его выполнять, когда уже известно,
чем все окончится?
2 апреля. Сегодня Яшка закатил скандал. Последнее время он вообще
работал из рук вон небрежно и вот нарвался на неприятность. Мы дали ему для
анализа слиток недавно облученного калия. Он заложил стаканчик, в котором
под слоем керосина лежал этот слиток, в свою "горячую" камеру и,
посвистывая, начал орудовать манипуляторами... Я сначала увидел только, как
из окна "горячей" камеры глянули оранжевые блики. Яшка покраснел и
нерешительно вертел рукоятками манипуляторов.
Я подскочил к нему: в камере, в большой чашке с водой метались
серебристые, горящие оранжевым пламенем капли расплавившегося калия.
Ты что?
Да уронил нечаянно слиток в воду... пробормотал Яшка. А красиво горит,
правда?
Дурак! Он же сильно радиоактивный, теперь камера выйдет из строя!..
Я оттолкнул его, попытался выловить горящие капли пальцами
манипуляторов, но ничего не получалось. Калий горел.
Подбежала Оксана, увидела пламя и вскрикнула:
Ой, пожар!..
Подошли Иван Гаврилович и Сердюк. Голуб хмуро посмотрел через стекло:
капли уже догорали, в камере все застилал дым.
Так... Он повернулся к Якину.
Тот потупился, приготовясь выслушать разнос.
Но Голуб изобрел нечто другое. Неожиданно для всех он заговорил мягким
лекторским тоном:
Калий, молодой человек, имеет удельный вес ноль целых восемьдесят
четыре сотых единицы. Если напомнить вам, что удельный вес воды равен
единице, то вы легко сможете догадаться, что калий должен плавать в воде,
что мы и видим. Существенно также то, что калий, опущенный в воду, бурно
реагирует с нею, выделяя из воды тепло и водород. Затем калий и водород
загораются, что мы также видим. Он широким жестом показал в сторону камеры.
Сердюк смеялся откровенно и даже нахально. Оксана, тоже понявшая
замысел Ивана Гавриловича, прыскала в ладошку. Яшка стоял красный как рак.
Поэтому, молодой человек, закончил Иван Гаврилович, калий хранят не в
воде, а в керосине, в котором он не окисляется и не горит, а также не
плавает... Вот так!
Яшка не ожидал, что его так издевательски просто высекут: ему,
инженеру, объяснять, как семикласснику, что такое калий! Теперь он был уже
не красный, а бледный.
Спасибо, Иван Гаврилович... ответил он; голос его дрожал. Спасибо за
первые полезные сведения, которые я получил за год работы в вашей
лаборатории...
Это было сказано явно со зла. И все это поняли.
Голуб даже оторопел:
То есть... что вы хотите этим сказать?
А всего лишь то, что из всех наших опытов только этот, так сказать,
"эксперимент" с калием имеет очевидную ценность для науки, со злым
спокойствием объяснил Яшка.
Выходит... вы считаете нашу работу... ненужной?
Уже давно.
На багровом лбу Голуба вздулась толстая синяя жила. Но он начал
спокойно:
Я здесь никого не держу... И тут он не выдержал и заорал так громко и
неприятно, что Оксана даже отступила на шаг: Вы можете уходить! Да!
Убирайтесь куда угодно! Возвращайтесь на школьную скамью и пополните свои
скудные знания по химии! Да! Никогда я не наблюдал ничего более постыдного,
чем эта защита собственного невежества! Вы оскорбили не меня, вы оскорбили
нашу работу!.. Уходите! Голуб постепенно успокаивался: Словом, я освобождаю
вас от работы... За техническую неграмотность и за порчу камеры. Можете
искать себе другое, более теплое место в науке. Он повернулся и пошел к
своему столу.
Яшка, несколько ошеломленный таким оборотом дела, вопросительно
посмотрел на нас с Сердюком. Я молчал. Сердюк, отвернувшись, курил. Яшка
нерешительно кивнул в сторону Голуба и, ища сочувствия, с ухмылкой
проговорил:
Вида-ал какой? Дай прикурить, и наклонился к папиросе Сердюка.
Сердюк зло кинул окурок в пепельницу. Под его скулами заиграли желваки.
Он повернулся к Яшке:
Иди отсюда! А то так "дам прикурить"!.. Паникер!
Якин снова вспыхнул как мак и быстро пошел к двери.
Краснеет... сказал Сердюк. Ну, если человек краснеет, то еще не все
потеряно...
И Яшка ушел. Пожалуй, если бы Сердюк наподдал ему разок-другой, я не
стал бы за него заступаться...
НА ПОСЛЕДНЕМ ДЫХАНИИ
16 апреля. Итак, исполнился год с того дня, как я в Днепровске. Снова
апрель, снова веселые зеленые брызги на ветках деревьев. Тогда были мечты,
радостные и неопределенные: приехать, удивить мир, сделать открытие. Смешно
вспоминать... Все вышло не так: я просто работал. Итогов можно не подводить,
их еще нет. А когда будут, то обрадуют ли они нас?
Голуб последнее время изводит себя работой и сильно сдал: серое лицо,
отечные мешки под глазами, красные веки. Он все пытается точно рассчитать
"задачу о нейтриде".
Яшка уже устроился. Как-то я столкнулся с ним в коридоре.
Порядок! сообщил он. Буду работать у электрофизиков. Там народ
понимающий: работают, "не прикладая рук", а между тем в журналах статейки
печатают то о полупроводниках, то о сверхпроводимости... Ребята неплохие.
Смотри, Колька: не прогадай вместе со своим Голубом, ведь тебе тоже пора
сколачивать научный капиталец. А там, в семнадцатой лаборатории... словом,
неужели ты не чувствуешь, что природа повернулась к вам не тем местом?
Впрочем, пока!.. Я побежал...
Нет, Яшка! Научного ловчилы из меня не получится. "Сколачивать научный
капиталец"... Чудак! Пожалуй, он просто сильно обижен Голубом (оба они тогда
зря полезли в бутылку) и теперь ищет утешения в цинизме. Бравирует.
... В науке, как и в жизни, вероятно, следует всегда идти до конца.
Идти, не сворачивая, каким бы этот конец ни оказался. Пусть мы не получим
нейтрид все равно. Зато мы докажем, что этим путем получить его невозможно.
И это уже не мало: люди, которые начнут (пусть даже не скоро) снова искать
ядерный материал, сберегут свои силы, будут более точно знать направление
поисков. И наша работа не впустую, нет... Нейтрид все равно будет получен не
нами, так другими. Потому что он необходим ядерной технике, потому что
такова логика науки. А научные "кормушки" пусть себе ищут Якины...
Мы медленно идем по программе: приближаемся к облучению самыми
медленными, тепловыми мезонами.
18 мая. Сегодня Голуб накричал на меня. Произошло это вот как. Он
показывал мне свои расчеты "задачи о нейтриде". Там у него получилось что-то
невразумительное будто бы ядра тяжелых атомов типа свинца вступают при
обыкновенный бензиновый мотор. Ракеты из нейтрида смогут садиться прямо на
поверхность Солнца, потому что 6000 градусов для нейтрида это прохладно
Резцом из нейтрида можно будет резать, как масло, любой самый твердый
металл. Тонкая броня из нейтрида сможет выдержать даже атомный взрыв... Танк
из нейтрида проникнет на сотни и тысячи километров в глубь Земли, ибо
высокие температуры и давления ему не страшны... Уф-ф!
Большинство фантастически дерзких, хотя и чрезвычайно нужных
человечеству проектов всегда упиралось в проблему идеального материала.
Инженеры с сожалением откладывали осуществление проектов на неопределенное
будущее; фантасты наскоро сочиняли какой-нибудь спирольдит", наделяли его
нужным свойством, строили из него ракету или подземный танк и, населив
своими героями, отправляли в далекое путешествие.
А мы не будем путешествовать, мы будем делать этот материал! И пусть
личности, которые попытаются утверждать, что это скучно и неувлекательно,
лучше не попадаются мне на глаза.
Сегодня Иван Гаврилович появился в лаборатории прямо с аэродрома.
Москва утвердила тему. Начинаем!..
25 июля. "Которые здесь научные проблемы? храбро сказал Яшка Якин,
узнав, что нашу тему утвердили. Подать их сюда, мы их решать будем!"
Проблем много, но увы! они почти все отнюдь не научные, а все больше
такие, о которых в институтских курсах не сказано ни полслова. Коротко все
эти проблемы можно обозначить двумя словами: "Экспериментальные мастерские".
Дело в том, что для новых опытов нам, конечно же, нужно немалое
количество новых уникальных приборов и приспособлений таких, которые не
выпишешь со склада и не купишь в магазине, а которые нужно придумать,
рассчитать, сконструировать и изготовить самим. Можно придумать прибор когда
нужно, это не проблема; можно рассчитать и спроектировать его это тоже не
проблема; можно изготовить чертежи. Но потом нужно, чтобы прибор изготовили,
и как можно быстрее изготовили вот это и есть проблема!
Короче говоря, целыми днями приходится бегать то в стеклодувку, то в
слесарку, то в механическую, то в столярку, то в бюро приборов
договариваться, просить, проталкивать заказ, уговаривать, доказывать,
спорить... Сначала все идет гладко: вежливые и обходительные мастера
принимают заказ, кивают головой, обещают сделать к сроку; некоторые тут же,
при мне, поручают работу таким-то рабочим ("Вот с них будете спрашивать,
товарищ"). А когда в нужный срок приходишь за готовыми деталями, то с ужасом
обнаруживаешь, что принесенные тобой материалы и заготовки аккуратно сложены
где-нибудь в углу, на верстаке или под столом и прикрыты сверху чужими
чертежами. Или в лучшем случае только начали работу. И снова вежливые и
обходительные объяснения причин. Сколько людей, столько же и убедительных
причин.
А ты на них крепче нажимай, за горло бери, посоветовал мне Сердюк,
когда я как-то поделился с ним своими печалями.
Но "за горло брать" я еще не умею. Даже поругаться как следует не умею.
А когда человек ругается заикаясь и дрожащим голосом, это не производит
должного впечатления.
8 августа. Удивительный человек Иван Гаврилович! Видел я немало
профессоров, или кандидатов каких-нибудь наук, или просто инженеров, игрой
случая вознесенных на должности начальников больших лабораторий, которые
вели себя совсем не так. Они сидели за письменным столом, давали руководящие
указания, или картинно мыслили, или созывали совещания сотрудников и
излагали им свои идеи для исполнения. И единственным научным прибором на их
столе был телефон...
А этот работает не только головой, но и руками! И еще как: два дня
устанавливал новые приборы и приспособления в мезонаторе, сам паял и
перепаивал схемы, что-то слесарил. Все новые приборы, что появляются в
лаборатории, он сам тщательно осматривает и настраивает. Мезонатор и все
устройства для измерений знает великолепно, до последнего винтика.
А вчера мы втроем: Голуб, Сердюк и я сгружали с машин и устанавливали в
зале десятипудовые части масс-спектрографа. Молодец, ей-ей!
22 августа. Первые опыты первые разочарования... Неделю назад с
волнением в душе сделали первое облучение. Все собрались у пульта и в
торжественном молчании смотрели, как Иван Гаврилович серьезный, в белом
халате, с трубочкой дозиметра радиоактивности на груди включал мезонатор.
Неугомонный Яшка шепнул мне: "Обстановочка... Впору молебен...", но даже
Оксана не прыснула, а покосилась на него строго.
Вот в перископе возник лучик отрицательных мезонов этих осколков
атомных ядер. Голуб поднялся на мостик, взялся за рукояти дистанционных
манипуляторов, попробовал: тросики, уходившие вместе с трехметровыми
подвижными штангами в бетон, точно и мягко передавали все движения его
кистей на стальные пальцы в камере. Мы, стоя внизу, увидели в раструбе
перископа, как стальные пальцы подвели под мезонный луч фарфоровую ванночку
с кусочком олова. Потом Голуб спустился с мостика, посмотрел в перископ:
Свет мешает. Затемните лабораторию...
Оксана задернула шторы, стало сумеречно. Мы, стараясь одновременно и не
мешать Голубу, который настраивал луч, и посмотреть в перископ, столпились у
раструба. Призмы передавали из камеры свечение (в середине синее, по краям
оранжевое), и оно странно освещало наши лица. Было тихо, только сдержанно
гудели трансформаторы, негромко перестукивали вакуум-насосы, да еще Сердюк
сопел возле моего уха.
Так прошло минут десять.
Внезапно кусочек олова шевельнулся и все мы шевельнулись и расплылся по
ванночке в голубоватую лужицу. Оксана, устроившаяся сзади на стуле, сказала:
"0й!" и едва не свалилась на меня.
Расплавился! вздохнул Голуб.
Вот это облучение!..
Больше ничего не произошло. Олово продержали под пучком мезонов два
часа, потом извлекли из камеры. Оно стало сильно радиоактивным и выделяло
такое тепло, что не могло застыть.
Вот и все. В сущности, почему я был уверен, что это произойдет с
первого раза? Сто элементов, тысячи изотопов, множество режимов облучения...
Кажется, я просто излишне распалил свое воображение.
12 сентября. Облучили уже с десяток образцов: олово, железо, никель,
серебро и многое другое. И все они стали радиоактивными. Пока нет даже тех
устойчивых атомов с повышенным количеством нейтронов в ядре, которые
получались раньше.
А вокруг... вокруг кончается великолепное южное лето. Из лаборатории
нам видны усыпанные купающимися желтые пляжи на излучине Днепра и на
островах. Облучения обычно затягиваются до позднего вечера, и мы
возвращаемся к себе в общежитие под крупными, яркими звездами в
бархатно-черном небе. В парке тихо шелестит листва и смеются влюбленные. На
главных аллеях парами ходят черноволосые и круглолицые девушки, которых
некому провожать домой.
Яшка смотрит им вслед и трагически вздыхает:
Вот так проходит жизнь...
Единственная радость жизни это замечательно вкусные и дешевые яблоки,
которые продают на каждом углу. Мы их едим целыми днями.
19 сентября. Закрыв глаза, представляю себе, как это может получиться.
Я работаю у мезонатора; под голубым пучком мезонов кубик из облучаемого
металла. И вот металл начинает уплотняться, оседать, медленно, еле заметно
для глаз. Под мезонными лучами он тает, как лед, исчезает из ванночки, и
вместо него на белом фарфоре остается небольшое пятнышко нейтрид!
Интересно, какого цвета будет нейтрид?
7 октября. Уже октябрь, желто-красный украинский октябрь. Чистый,
звонкий воздух. Повсюду на деревьях, на крышах домов, под ногами листья:
желто-зеленые, коричневые, медвяные. Голубое небо, теплое солнце. Хорошо!
А мы ставим опыты. Облучили почти половину элементов из менделеевской
таблицы. Несколько дней назад получили из кремния устойчивые,
нерадиоактивные атомы магния и натрия. В них на один и на два нейтрона
больше, чем положено от природы. Хоть маленькая, но победа!
Мы с Яшкой занимаемся анализами образцов после облучения: я
масс-спектрографическим, он радиохимическим. Это в наших опытах самая
кропотливая работа.
Голуб хитрый жук! сказал мне Яшка. Нарочно раззадорил нас, чтобы мы
работали, как ишаки.
А ты работай не как ишак, а как инженер! ответил я ему.
26 октября. Облучаем, снимаем анализы и облучаем. Устойчивые атомы
магния и натрия, когда мы их еще раз облучили мезонами, тоже стали
радиоактивными.
Отрицательные мезоны, попадая в ядро, слишком возбуждают его, и оно
становится радиоактивным. Вот в чем беда.
24 ноября. На улице слякотная погода. Дожди сменяются туманами. Лужи
под ногами сменяются жидкой грязью. Словом, не погода, а насморк.
В лаборатории тоже как-то смутно. Когда исследования не ладятся, люди
начинают сомневаться в самых очевидных вещах; они перестают доверять своим и
чужим знаниям, перестают доверять друг другу и даже начинают сомневаться в
справедливости законов физики... Последние недели Иван Гаврилович что-то
нервничает, придирается к малейшим неточностям и заставляет переделывать
опыты по нескольку раз.
Облучили все вещества таблицы Менделеева, кроме радиоактивных
элементов, облучать которые нет смысла: они и без того неустойчивы.
Становится скучно. В лаборатории все, даже Голуб, как-то избегают
употреблять слово "нейтрид".
СКЕПТИКИ ТОРЖЕСТВУЮТ
30 ноября. Пожалуй, вся беда в том, что мезоны, которыми мы облучаем,
имеют слишком большую скорость. Они врезаются в ядро, как бомба, и, конечно
же, сильно возбуждают его. А нам нужно ухитриться, чтобы и обеззарядить
ядро, освободив его от электронов, и в то же время не возбудить. Значит,
следует тормозить мезоны встречным электрическим полем и до предела
уменьшать их скорость.
Ну-ка, посмотрим это в цифрах...
13 декабря. Показал свои расчеты Ивану Гавриловичу. Он согласился со
мной. Значит, и я могу! Итак, переходим на замедленные мезоны. Жаль только,
что мезонатор не приспособлен для регулирования скорости мезонов не
предусмотрели в свое время...
25 декабря. Попробовали, насколько возможно, замедлить мезонный пучок.
Облучили свинец. Увы! Ничего особенного не получилось. Свинец стал
слаборадиоактивным несколько слабее, чем при сильных облучениях быстрыми
мезонами, и только.
Нет, все-таки нужно поставить в камере тормозящее устройство. Это
несложно: что-то вроде управляющей сетки в электронной лампе.
Сегодня Якин высказал мысль:
Послушай, а может, мальчика-то и не было?
Какого мальчика? не понял я. О чем ты?
О нейтриде, который мы, кажется, не получим. И вообще, не пора ли
кончать? Собственно, в истории науки уже не раз бывало, что исследователи
переставали верить очевидным фактам, если эти факты опровергали выдуманную
ими теорию. Никогда ничего хорошего из этого не получалось... За полгода мы,
в сущности, ничего нового не получили ничего такого, что приблизило бы нас к
этому самому нейтриду. Понимаешь?
Как ничего? А вот смотри, кривые спада радиации!
Я не нашелся сразу, что ему возразить, и стал показывать те кривые
спада радиоактивности при замедленной скорости мезонов, которые только что
рассчитал и нарисовал.
Яшка небрежно скользнул по ним глазами и вздохнул;
Эх, милай!.. Природу на кривой не объедешь. Даже если она нарисована на
миллиметровке. Полгода работы, сотни опытов, сотни анализов и никаких
результатов! Понимаешь? Уж видно, чего нет, того не будет... Факты против
нейтрида! Понимаешь?
Сзади кто-то негромко кашлянул. Мы обернулись. Голуб стоял совсем
рядом, возле пульта, и смотрел на нас сквозь дым своей папиросы. Яшка густо
покраснел (и я, кажется, тоже).
Иван Гаврилович помолчал и сказал:
Эксперименты, молодой человек, это еще не факты. Чтобы они стали
непреложными фактами, их нужно уметь поставить... и отвернулся.
Ох, как неловко все это получилось!
15 января. Вот и Новый год прошел. На улице снег и даже мороз. В
лаборатории, правда, снега нет, но холод почти такой же собачий, как и на
улице. Во-первых, потому, что эта чертова стеклянная стена не оклеена и от
нее отчаянно дует. Во-вторых, потому, что не работает мезонатор: когда он
работал, то те сотни киловатт, которые он потребляет от силовой сети,
выделялись в лаборатории в виде тепла, и было хорошо. Теперь он не включен.
Наша горница с богом не спорится! смеется Иван Гаврилович и потирает
посиневшие руки.
А не работает мезонатор вот почему: мы с Сердюком ставим в камере
тормозящие электроды, чтобы получить медленные мезоны. Работа, как у
печников, только несколько хуже. Сперва пытались установить пластины
электродов "механическими пальцами", с помощью манипуляторов. "Не прикладая
рук", как выразился Якин. Ничего не вышло. Тогда плюнули, разломали бетонную
стену и полезли в камеру. Работы там всего на три-четыре дня, но беда в том,
что от многократных облучений бетон внутри камеры стал радиоактивным, И,
хоть мы и работаем в защитных скафандрах, находиться в камере можно не
больше часа, да еще потом по медицинским нормам полагается день отдыхать
дома, Нужно, чтобы организм успевал справиться с той радиацией, которую мы
впитываем за час, иначе возникнет лучевая болезнь.
Мы не прочь поработать бы и больше: в сущности, ведь эти медицинские
нормы взяты с большим запасом; но Иван Гаврилович после часа работы
неумолимо изгоняет нас из камеры, а затем и из лаборатории. Так и
ковыряемся: час работаем, день отдыхаем. Темпы!
Яшка сперва работал с нами, потом стал отлынивать. С утра зайдет в
лабораторию, покрутится немного и уходит в библиотеку "повышать свой научный
уровень". Видно, нервы не выдержали боится облучиться. Да и не верит он уже
в эти опыты... Что ж, заставить его мы не можем, пусть работает, "не
прикладая рук".
После того разговора они с Голубом делают вид, что не замечают друг
друга.
2 февраля. Боже, почти месяц возимся с этой проклятой камерой! Сколько
опытов можно было бы сделать за это время! Вот что значит не предусмотреть
эти электроды вовремя.
Интересно: прав я или не прав? Верный это выход медленные мезоны или
нет? В теории как будто "да", а вот как будет на опыте?
22 февраля. Уф-ф! Наконец закончили: установила пластины, замуровали
стенку камеры. Вы хотели бы завтра же, немедля, приступить к облучениям,
Николай Самойлов? Как бы не так!
Теперь пять дней будем откачивать воздух из камеры, пока вакуум снова
не поднимется до десять в минус двенадцатой степени миллиметра ртутного
столба. Фантастический, непревзойденный вакуум должен получиться.
1 марта. Сердюк посмотрел на приборы, небрежно кивнул: "Имеем лучший
вакуум в мире..."
Итак, все отлажено, подогнано. Пучок мезонов можно затормозить и даже
остановить совсем голубой лучик расплывается и превращается в прозрачное
облачко. Ну, теперь уж вплотную приступаем к облучениям.
2 марта. Болит голова. Уже половина второго ночи, нужно ложиться спать.
Не засну...
Яшка не зря сидел в библиотеке целыми днями. Высидел, черт, выискал,
что надо... Впрочем, при чем здесь Яшка?
Сегодня в десять часов только что включили мезонатор он подошел и с
безразличным видом (дескать, я был прав, но, видите, не злорадствую) положил
передо мной на стол журнал, открытый посередине. Это был январский номер
"Физикал ревью" (американское физическое обозрение). Я стал разбирать
заголовок и аннотацию:
Г.-ДЖ. ВЭБСТЕР. ОБЛУЧЕНИЕ ОТРИЦАТЕЛЬНЫМИ ПИ-МЕЗОНАМИ
Сообщается о проведенной в институте Лоуренса экспериментальной работе
по облучению минус-мезонами различных химических элементов... Опыты
показывают, что возбуждение облученных мезонами ядер уменьшается вместе с
энергией бомбардирующих мезонов... Однако по мере приближения скорости
мезонов к скоростям обычного теплового движения частиц (сотни километров в
секунду) мезоны начинают рассеиваться электронными оболочками атомов и не
проникают внутрь ядер... Облучаемые препараты калия, меди и серы в этих
случаях оставались нерадиоактивными...
Дальше английские слова запрыгали у меня перед глазами, и я перестал их
понимать.
Не утруждайся, я сделал перевод. Яшка протянул листки с переводом
статьи.
Я стал читать, с трудом заставляя себя вникнуть в смысл закругленных
академических фраз. Впрочем, это уже было излишне. И так ясно, что медленные
минус-мезоны, которые были нашей последней надеждой в борьбе за нейтрид,
ничего не дадут.
Так вот почему в моих расчетах получалось, что медленные мезоны
действительно не вызывают радиоактивности в облученном веществе! Они не
возбуждают ядро просто потому, что не проникают в него. Потрясающе просто! О
идиот! Не понять, не предвидеть...
Собрались все. Якин читал вслух перевод статьи. Иван Гаврилович снял
очки и из-за плеча Яшки смотрел в листки; он постепенно, но густо краснел.
Сердюк без нужды вытирал платком замасленные руки. Оксана еще не поняла, в
чем дело, и тревожно смотрела на Якина... Понятно, почему краснел Голуб: он,
как и я, не предусмотрел этого. Мы забыли об электронных оболочках ядра ведь
при облучении частицами больших энергий ими всегда пренебрегают...
Словом, мы тотчас же прекратили опыт и стали готовить новые препараты:
кусочки калия, серы и меди. Загрузили их в мезонатор все вместе, стали
облучать. Расплывчатое облачко "медленных" мезонов окутало три маленьких
кубика в фарфоровой ванночке синеватым туманным светом. Облучали четыре часа
до конца работы, потом вытащили, чтобы измерить радиоактивность. Но измерять
было нечего: образцы остались нерадиоактивными, будто бы и не были под
мезонным лучом...
Когда возвращались в общежитие, Яшка хмыкнул и сказал:
"А ларчик просто открывался", как говаривал дедушка Крылов. То, что вы
с Голубом считали вожделенным нуль-веществом, не дающим радиации после
облучения, оказалось не мифическим нейтридом, а обыкновенным, вульгарным
стабильным веществом. Нуль-вещество это просто медь, вот и все!
"Вы с Голубом"? переспросил я. А ты разве не считал?
Я? А что я? Яшка удивленно и ясно посмотрел на меня своими голубыми
глазами. Я исполнитель. И кто меня спрашивал?
Вот сукин сын!
... Ничего не будет: ни атомных двигателей величиной с мотор, ни ракет
из нейтрида, садящихся на Солнце, ни машин из нейтрида, разрезающих горы,
ничего! Зачем же мы с Сердюком лезли в камеру, под радиацию, рисковали
здоровьем, если не жизнью? Для того, чтобы хихикал Яшка? Чтобы все скептики
теперь злорадно завыли: "Я ж говорил, я предупреждал! Я ж сомневался! Я
внутренне не верил в эту научную аферу!" О, таких теперь найдется немало!
10 марта. В лаборатории скучно.
Иван Гаврилович Голуб сидит за своим столом, что- то рассчитывает весь
в клубах папиросного дыма.
Мы с Алексеем Осиповичем Сердюком помаленьку проводим облучения по
прежней программе. Якин делает анализы. Исследования нужно довести до конца,
план положено выполнять... А на кой черт его выполнять, когда уже известно,
чем все окончится?
2 апреля. Сегодня Яшка закатил скандал. Последнее время он вообще
работал из рук вон небрежно и вот нарвался на неприятность. Мы дали ему для
анализа слиток недавно облученного калия. Он заложил стаканчик, в котором
под слоем керосина лежал этот слиток, в свою "горячую" камеру и,
посвистывая, начал орудовать манипуляторами... Я сначала увидел только, как
из окна "горячей" камеры глянули оранжевые блики. Яшка покраснел и
нерешительно вертел рукоятками манипуляторов.
Я подскочил к нему: в камере, в большой чашке с водой метались
серебристые, горящие оранжевым пламенем капли расплавившегося калия.
Ты что?
Да уронил нечаянно слиток в воду... пробормотал Яшка. А красиво горит,
правда?
Дурак! Он же сильно радиоактивный, теперь камера выйдет из строя!..
Я оттолкнул его, попытался выловить горящие капли пальцами
манипуляторов, но ничего не получалось. Калий горел.
Подбежала Оксана, увидела пламя и вскрикнула:
Ой, пожар!..
Подошли Иван Гаврилович и Сердюк. Голуб хмуро посмотрел через стекло:
капли уже догорали, в камере все застилал дым.
Так... Он повернулся к Якину.
Тот потупился, приготовясь выслушать разнос.
Но Голуб изобрел нечто другое. Неожиданно для всех он заговорил мягким
лекторским тоном:
Калий, молодой человек, имеет удельный вес ноль целых восемьдесят
четыре сотых единицы. Если напомнить вам, что удельный вес воды равен
единице, то вы легко сможете догадаться, что калий должен плавать в воде,
что мы и видим. Существенно также то, что калий, опущенный в воду, бурно
реагирует с нею, выделяя из воды тепло и водород. Затем калий и водород
загораются, что мы также видим. Он широким жестом показал в сторону камеры.
Сердюк смеялся откровенно и даже нахально. Оксана, тоже понявшая
замысел Ивана Гавриловича, прыскала в ладошку. Яшка стоял красный как рак.
Поэтому, молодой человек, закончил Иван Гаврилович, калий хранят не в
воде, а в керосине, в котором он не окисляется и не горит, а также не
плавает... Вот так!
Яшка не ожидал, что его так издевательски просто высекут: ему,
инженеру, объяснять, как семикласснику, что такое калий! Теперь он был уже
не красный, а бледный.
Спасибо, Иван Гаврилович... ответил он; голос его дрожал. Спасибо за
первые полезные сведения, которые я получил за год работы в вашей
лаборатории...
Это было сказано явно со зла. И все это поняли.
Голуб даже оторопел:
То есть... что вы хотите этим сказать?
А всего лишь то, что из всех наших опытов только этот, так сказать,
"эксперимент" с калием имеет очевидную ценность для науки, со злым
спокойствием объяснил Яшка.
Выходит... вы считаете нашу работу... ненужной?
Уже давно.
На багровом лбу Голуба вздулась толстая синяя жила. Но он начал
спокойно:
Я здесь никого не держу... И тут он не выдержал и заорал так громко и
неприятно, что Оксана даже отступила на шаг: Вы можете уходить! Да!
Убирайтесь куда угодно! Возвращайтесь на школьную скамью и пополните свои
скудные знания по химии! Да! Никогда я не наблюдал ничего более постыдного,
чем эта защита собственного невежества! Вы оскорбили не меня, вы оскорбили
нашу работу!.. Уходите! Голуб постепенно успокаивался: Словом, я освобождаю
вас от работы... За техническую неграмотность и за порчу камеры. Можете
искать себе другое, более теплое место в науке. Он повернулся и пошел к
своему столу.
Яшка, несколько ошеломленный таким оборотом дела, вопросительно
посмотрел на нас с Сердюком. Я молчал. Сердюк, отвернувшись, курил. Яшка
нерешительно кивнул в сторону Голуба и, ища сочувствия, с ухмылкой
проговорил:
Вида-ал какой? Дай прикурить, и наклонился к папиросе Сердюка.
Сердюк зло кинул окурок в пепельницу. Под его скулами заиграли желваки.
Он повернулся к Яшке:
Иди отсюда! А то так "дам прикурить"!.. Паникер!
Якин снова вспыхнул как мак и быстро пошел к двери.
Краснеет... сказал Сердюк. Ну, если человек краснеет, то еще не все
потеряно...
И Яшка ушел. Пожалуй, если бы Сердюк наподдал ему разок-другой, я не
стал бы за него заступаться...
НА ПОСЛЕДНЕМ ДЫХАНИИ
16 апреля. Итак, исполнился год с того дня, как я в Днепровске. Снова
апрель, снова веселые зеленые брызги на ветках деревьев. Тогда были мечты,
радостные и неопределенные: приехать, удивить мир, сделать открытие. Смешно
вспоминать... Все вышло не так: я просто работал. Итогов можно не подводить,
их еще нет. А когда будут, то обрадуют ли они нас?
Голуб последнее время изводит себя работой и сильно сдал: серое лицо,
отечные мешки под глазами, красные веки. Он все пытается точно рассчитать
"задачу о нейтриде".
Яшка уже устроился. Как-то я столкнулся с ним в коридоре.
Порядок! сообщил он. Буду работать у электрофизиков. Там народ
понимающий: работают, "не прикладая рук", а между тем в журналах статейки
печатают то о полупроводниках, то о сверхпроводимости... Ребята неплохие.
Смотри, Колька: не прогадай вместе со своим Голубом, ведь тебе тоже пора
сколачивать научный капиталец. А там, в семнадцатой лаборатории... словом,
неужели ты не чувствуешь, что природа повернулась к вам не тем местом?
Впрочем, пока!.. Я побежал...
Нет, Яшка! Научного ловчилы из меня не получится. "Сколачивать научный
капиталец"... Чудак! Пожалуй, он просто сильно обижен Голубом (оба они тогда
зря полезли в бутылку) и теперь ищет утешения в цинизме. Бравирует.
... В науке, как и в жизни, вероятно, следует всегда идти до конца.
Идти, не сворачивая, каким бы этот конец ни оказался. Пусть мы не получим
нейтрид все равно. Зато мы докажем, что этим путем получить его невозможно.
И это уже не мало: люди, которые начнут (пусть даже не скоро) снова искать
ядерный материал, сберегут свои силы, будут более точно знать направление
поисков. И наша работа не впустую, нет... Нейтрид все равно будет получен не
нами, так другими. Потому что он необходим ядерной технике, потому что
такова логика науки. А научные "кормушки" пусть себе ищут Якины...
Мы медленно идем по программе: приближаемся к облучению самыми
медленными, тепловыми мезонами.
18 мая. Сегодня Голуб накричал на меня. Произошло это вот как. Он
показывал мне свои расчеты "задачи о нейтриде". Там у него получилось что-то
невразумительное будто бы ядра тяжелых атомов типа свинца вступают при