Замечательно!.. бормотал он. Замечательное подтверждение гипотезы. Луна
действительно покрыта слоем космической и метеоритной пыли. Нужно снять
спектральный анализ. Он торопливо стал навинчивать на окуляр приставку с
призмами анализатора.
Вэбстер смотрел на Ивенса, и острая, болезненная зависть к этому
старику с серыми усами и длинной седой шевелюрой (под покойного Эйнштейна)
охватила его. Как давно не испытывал он этого чистого, без примесей
каких-либо посторонних чувств, восторженного удивления перед таинственными
явлениями Вселенной! Почему он не астроном? Почему ему не дано в
великолепные звездные ночи пронизывать телескопом глубины Вселенной,
чувствовать исполинские масштабы пространства и времени, придумывать
величественные гипотезы о возникновении миров и о разлетающихся звездах?
Почему за всеми его делами стоит мрачный, угрожающий признак беды? Почему
его великая наука стала в мире страшилищем?..
"Старика взволновали не попадания снарядов в Луну, а космическая пыль
на лунных скалах... подумалось Вэбстеру. Неужели снаряды, выстрелы все это
не нужно? Да, для науки, пожалуй, нет. А для чего?" Какая-то главная мысль,
еще не оформившись словами, возникла в мозгу... Но его уже тормошил
возбужденный Хьюз:
Ну, Герман, сейчас нужно устроиться где-либо переночевать, а завтра на
завод. Начало сделано, теперь будем разворачивать дело!..
В эту ночь многие астрономы западного побережья Америки, в Австралии, в
Океании, Индонезии, на Филиппинах, на Дальнем Востоке Советского Союза и
Китая наблюдали и сфотографировали две вспышки на Луне у кратера Платон,
вызванные не то падением громадных болидов на Луну, не то внезапным
извержением какого-то скрытого в кратере вулкана...
Только откровенно, Рандольф! Вы хотели бы войны?..
Машина мчалась по пустынному шоссе, будто глотая бесконечную серую
полосу бетона. С обеих сторон дороги разворачивались желто-зеленые пейзажи
калифорнийской осени: убранные поля кукурузы, опустевшие виноградники,
одинокие сосны на песчаных холмах, пальмовые рощи; изредка мелькали домики
фермеров. Горы синели далеко позади. В открытые окна машины бил свежий,
чистый воздух. Нежаркое солнце висело над дорогой.
Они разговаривали о пустяках, когда вдруг Вэбстер без особенной связи с
предыдущим задал этот вопрос.
Откровенно? Генерал был слегка озадачен. Гм!.. Видите ли, прежде
говорили: плох тот военный, который не мечтает о сражениях. Да. Однако это
говорили в те наивные времена, когда самым ужасным видом оружия были пушки,
стреляющие ядрами. Сейчас не то время... Если говорить откровенно, то я был
бы не прочь испробовать ту войну, которую мы с вами сейчас стараемся
готовить: войну в Космосе, фантастическую и исполинскую битву ракет и
снарядов, войну баз на спутниках и астероидах. Это был бы не плохой вариант.
Земля уже тесна для нынешней войны. Но там, в пространстве, еще можно
помериться силами...
Но вы, конечно, понимаете, что такой вариант нереален. Война неизбежно
обрушится на Землю, даже если и будет начата в Космосе. И имеем ли мы право?
Хьюз помолчал, потом заговорил с раздражением:
Странные вопросы вы задаете, Герман! Черт возьми, вы становитесь
слюнтяем! Вы, столько сделавший для нашей силы и мощи...
Некоторое время они ехали молча. Вэбстер бездумно следил за дорогой.
Мимо мелькали высокие пальмы. Генерал закурил и уперся взглядом в спину
водителя.
Когда говорят о нашей силе, о нашей ядерной мощи, начал снова Вэбстер,
я не могу отделаться от мысли, что всего этого могло и не быть... (Хьюз
быстро повернулся к нему, сиденье скрипнуло под его грузным телом.) Да-да!
Ведь открытие, которому мы обязаны существованием ядерной бомбы, это
величайшая из случайностей в истории науки. Вы, конечно, знаете историю
открытия радиоактивности? Ани Беккерель, ученый не столько по призванию,
сколько по семейной традиции, под впечатлением недавно открытых икс лучей и
свечений в разрядных трубках пытался найти что-то похожее в самосветящихся
минералах. Вероятно, он и сам толком не знал, что искал, а такие опыты почти
всегда обречены, поверьте мне. Это великая случайность, что из обширной
коллекции фосфоресцирующих минералов, собранной его отцом, он выбрал именно
соли урана; вероятность такого выбора была не более одной сотой. Еще большая
случайность, что он в карман, где лежал пакетик с солями урана, сунул
закрытую фотопластинку. Не произойди такого единственного в своем роде
совпадения, мы могли бы не знать о радиоактивном распаде еще лет сорок
пятьдесят. А все дальнейшие открытия были продолжением этой случайности.
Резерфорд физик, не чета Беккерелю совершенно случайно обнаружил, что атомы
состоят из электронных оболочек, пустоты и ядра. Ган и Штрассман открыли
деление ядер атомов урана и долго не могли понять, что же это такое. Так
возникла атомная бомба. Но ведь все это было открыто преждевременно: ни
общий уровень науки, ни уровень техники,. ни даже сами люди еще не были
готовы к обузданию и использованию этой новой гигантской силы. И вышло так,
что человечество воспользовалось примитивной, грубой, варварской формой этой
силы атомным взрывом...
Бог знает, что вы говорите, Герман! резко перебил его генерал.
По-вашему выходит, что главное оружие, с помощью которого мы еще можем
держать подчиненный нам мир в повиновении, а врагов в страхе, выпало нам
случайно? Нет, Герман! Голос генерала зазвучал патетически. Бог, а не ваша
слепая случайность, вложил в наши руки это могучее оружие, чтобы мы подняли
его над миром!
Вэбстер пожал плечами. Они замолчали и промолчали весь остаток пути,
пока впереди не показались приземистые корпуса Нью-Хэнфорда, обнесенные
забором с колючей проволокой.
Узкие окна в толстых стенах, выходившие наружу почти на уровне земли,
пропускали недостаточно света, поэтому в мезотронных цехах двумя цепочками
под потолком горели лампы. Вдоль стен тянулись толстые трубы ртутепровода;
отростки от них шли к причудливым черным устройствам, состоявшим из
ребристых цилиндров, труб и коробок, к которым тянулись провода и штанги
дистанционного управления. Эти устройства, двумя рядами выстроившиеся во всю
длину цеха, в точности повторяли друг друга. Цех был наполнен мягким
гудением трансформаторов.
У пультов мезотронов склонились сосредоточенные люди в белых халатах.
На генерала Хьюза, Вэбстера и сопровождавшего их пожилого инженера Свенсона,
шведа с молочно-белым лицом и огненно-рыжей шевелюрой, почти никто не
обращал внимания. Генерал вскользь осматривал мезотроны, задавал
малозначительные вопросы. Было заметно, что его не очень интересует все это.
Вэбстер повернулся к почтительно следовавшему за ним Свенсону:
Расскажите-ка, что нового, Свенсон?
Что нового, сэр? Пожалуй, почти ничего... Сейчас делаем примерно по
десяти оболочек для снарядов в неделю. Из них, к сожалению, большая часть
идет в брак, сэр. Сами знаете...
Да-да, кивнул Вэбстер. Все по-прежнему.
Делаем детали для новых мезотронов, скоро будет готов еще один,
продолжал Свенсон. Да, еще вот что: сильно капризничают старые мезотроны,
сэр. Просто с ног сбиваемся около них, все отлаживаем... Особенно вон тот,
сэр, он показал рукой на второй в левом ряду мезотрон, "два-бис".
А, один из первых! И что же с ним?
Ума не приложим, сэр! То происходят какие-то дикие скачки вакуума в
камерах, то различные микровспышки... Мезонный пучок колеблется. Трудно
разобраться, в чем дело, сэр. Вы же сами знаете, что, когда эти проклятые
машины расстроятся, с ними никакого сладу нет...
Свенсону, видно, хотелось излить душу. Но они дошли уже до конца цеха,
к дверям второго выхода.
Так... Теперь покажите-ка вашу продукцию, Герман, сказал генерал.
Сейчас.., кивнул Вэбстер. Вот что, Свенсон, распорядитесь, чтобы
выключили этот "два-бис" и раскрыли. Я сам его посмотрю.
Они вышли на заводской двор. Солнце сияло в ясном лазурном, как и
вчера, небе. Лучи его отражались от фарфоровых гирлянд на высоковольтных
трансформаторах подстанции. По асфальтированным дорожкам электрокары везли
черные лоснящиеся детали из нейтриума.
Что это? Генерал показал на возвышавшийся слева белый резервуар с
трубами.
Ртуть.
И много ее там?
Резервуар вмещает около двадцати тысяч тонн, но сейчас он наполнен
наполовину, не больше.
Ого! У вас громадные запасы почти вся мировая добыча за год...
Вашими заботами, генерал! иронически вставил Вэбстер.
Молоденький низкорослый солдат, стоявший у входа в склад, вытянулся при
их приближении. Вэбстер нажал кнопку в стене, и тяжелая стальная дверь
медленно отъехала в сторону. Они вошли внутрь и стали опускаться вниз по
бетонным ступеням.
Склад находился под землей. Толстые бетонные колонны подпирали
сводчатый потолок, на котором неярко горели лампочки в защитных сетках.
Здесь было прохладно и немного сыро. Хьюз и Вэбстер медленно шли мимо
чугунных стеллажей, мощных стальных контейнеров и люлек, в которых лежали
черные тела нейтриум-снарядов.
Это уже готовые? спросил генерал.
Да. Эти двадцать два с водородным зарядом. А там дальше с усиленным
урановым, на пятьдесят килотонн тротилового эквивалента.
Так... Генерал несколько раз прошелся вдоль стеллажей. Его серая
расплывчатая фигура почти сливалась с бетоном стен. Так... Прекрасно! Мы с
вами утром рассуждали о войне. Вот она, наша огромная сила! Генерал широко
развел руками. И знаете, когда я думаю, что все это великолепие, все это
могучее оружие может остаться неиспользованным, мне становится досадно от
такой мысли. Черт возьми, ведь это же гигантские затраты умственной энергии,
сил, денег и... Что это?!
...Дернулся под ногами бетонный пол. Мигнув, погасли лампочки под
потолком. Страшная, нестерпимо грохочущая темнота обрушилась на них вместе с
содроганием стен и швырнула их наземь, как котят.
ТЕНЬ НА СТЕНЕ
Территория Днепровского научного института вместе с прилегавшей к ней
частью парка была оцеплена, по шоссе пропускали только машины сотрудников и
аварийных команд. Пожар потушили сравнительно быстро. Очевидно, часть
пламени была сбита взрывом. По лужайкам и асфальтированным дорожкам,
проверяя зараженность местности радиацией, ходили люди из аварийных команд в
темно-серых, холодно поблескивающих комбинезонах и капюшонах из толстой
резины, в одинаковых уродливых масках противогазов. На груди у них висели
небольшие зеленые ящички индикаторы радиации. Аварийщики неправильным кругом
сходились к основанию корпуса.
Утро начиналось сильным и холодным ветром. Он схватывал лужи на
асфальте морщинистой корочкой льда, качал деревья, рвал облака и гнал их
клочья к Днепру. Корпус возвышался обожженной десятиэтажной клеткой из
горизонтальных бетонных перекрытий и стальных переплетов пустых оконных рам.
Он слегка осел одной стороной и накренился; если поднять голову к быстро
бежавшим облакам, то казалось, что это большой океанский пароход сел на мель
и покинут всеми.
Через несколько часов было установлено, что в семнадцатой лаборатории,
в основании левого крыла корпуса, произошел взрыв, сопровождавшийся сильным
выделением тепла и радиоактивного излучения. Однако по силе фугасного
действия она соответствовала всего лишь авиабомбе крупного калибра:
полторы-две тонны тротилового эквивалента.
Все это доложил Александру Александровичу Тураеву молодцеватый
инженер-аварийщик со светлыми усиками на красном от холодною ветра лице
начальник команды. Александр Александрович неловко по-штатски сутулился
перед ним.
Радиоактивная опасность во дворе незначительна. Отсутствует радиация в
остальных частях корпуса и во вспомогательных зданиях. В семнадцатую
лабораторию мы проникнуть не могли из-за сильной радиации воздуха и самого
помещения. Установлены и работают воздухоочистительные устройства. Причины
взрыва еще неизвестны. Человеческих жертв не обнаружено... Окончив доклад,
начальник команды спросил: Разрешите продолжать работу?
Да-да! Пожалуйста, идите. Однако вот что: пока ничего решительного,
пожалуйста, не предпринимайте... без моего... э-э... указания. За четкой
напористостью рапорта академик Тураев все же смог уловить, что инженер
далеко не тверд в ядерных исследованиях. Дело-то, видите ли, очень
необычное...
Слушаюсь! Ждать вашего приказания! Начальник команды повернулся и хотел
выйти.
Погодите. Э-э... Скажите, пожалуйста, вы не догадались взять пробы
воздуха для анализа радиоактивности?
Инженер смешался и развел руками:
Не учел, товарищ академик... Прикажете взять?
Теперь уже поздно, пожалуй. Впрочем, возьмите... В разбитые окна
кабинета в административном корпусе свирепо задувало. За столом сидел
Александр Александрович, в плаще, положив озябшие синие руки на стол
"Человеческих жертв не обнаружено..." Перед ним лежали только что
принесенные из проходной два табельных жетона. Треугольные кусочки алюминия
с дыркой для гвоздя и цифрами: "17 24" жетон Ивана Гавриловича Голуба и "17
40" жетон Сердюка. Края округлились от многолетнего таскания в карманах.
Александр Александрович чувствовал душевное смятение и растерянность и
никак не мог справиться с этими чувствами. Разное бывало, особенно в первые
годы крупных ядерных исследований: люди, по своей неопытности или от
несовершенства защиты, заражались радиоактивной пылью, попадали под
просачивающиеся излучения ускорителей. Иногда выходили из управления
реакторы. Это были аварии, несчастные случаи, но это были понятные
несчастья... А сейчас? Тураев чувствовал интуицией старого исследователя,
что случилась не простая авария. За этой катастрофой таилось что-то
огромное, не менее огромное, чем нейтрид. Но что? С глухой, завистливой
печалью чувствовал он, что не ему, восьмидесятилетнему старику, предстоит
вести эти исследования: здесь нужна сила, бешеное напряжение мысли, энергия
молодого воображения. Голуб и Сердюк! Что ж, они погибли как солдаты. Такой
смерти можно только позавидовать. А ведь именно Иван Гаврилович сейчас так
нужен для расследования этой катастрофы, которую он вызвал и от которой
погиб. У него была и сила, и страстность исследователя, и молодая голова...
Александр Александрович отогнал бесполезные печальные мысли, положил
жетоны в карман и тяжело встал: нужно действовать. Он вышел во двор.
На асфальтированных дорожках и лужайках небольшими группами стояли
сотрудники. Они выглядели праздно среди тревожной обстановки в синих,
желтых, коричневых плащах и пальто, в красивых шляпах и, должно быть,
чувствовали это. Весть о том, что профессор Голуб и Сердюк находились в
лаборатории вчера вечером, в момент взрыва, передавалась вполголоса. Никто
ничего толком не знал.
Сердюк? Так я ж его вчера видел, здоровался! удивлялся басом стоявший
невдалеке от Тураева высокий, плотный мужчина. Он вчера к нам в бюро
приборов счетчик частиц приносил ремонтировать!
Как будто это обстоятельство могло опровергнуть случившееся.
Прислонясь к дереву, плакала и беспомощно вытирала руками глаза
красивая черноволосая девушка кажется, лаборантка из лаборатории Голуба.
Возле нее хмуро стоял светловолосый молодой человек с непокрытой
перебинтованной головой и в плаще с поднятым воротником тот, который вчера
видел вспышку в семнадцатой из окна высоковольтной лаборатории...
По дороге в свой институт Николай Самойлов пытался, но никак не мог
осмыслить происшедшее. Только увидев покосившееся, ободранное взрывом здание
главного корпуса, серо-зеленые комбинезоны аварийной команды, тревожные
кучки сотрудников, он почувствовал реальность нагрянувшей беды: "Ивана
Гавриловича и Сердюка не стало! Совсем не стало!.."
Выйдя из машины, он снял шляпу, чтобы охладить голову ветром, да так и
стоял в раздумье перед скелетом корпуса, пока от холода и тоскливых мыслей
его тело не пробил нервный озноб. Что же случилось? Диверсия? Нет,
пожалуй... Неужели то, о чем Иван Гаврилович говорил тогда, в парке, и чего
он, Самойлов, не хотел понять?
Николай увидел академика Тураева в легком распахнутом плаще, с
посиневшим морщинистым лицом и подошел к нему.
Здравствуйте, Александр Александрович! Он пожал сухую, старческую руку.
Я привез два нейтрид-скафандра для... Не найдя нужного слова, он кивнул в
сторону разрушенного корпуса. Помолчал. Думаю, что в лабораторию идти нужно
мне. Я знаю положение всех установок, я хорошо знаю скафандры. И, замявшись,
добавил менее решительно: Я ведь почти два года работал у Ивана
Гавриловича...
Тураев смотрел на высоченного Самойлова, подняв голову вверх,
внимательно и даже придирчиво, будто впервые его видел. Они нередко
встречались и в институте, и на нейтрид-заводе, и на конференциях, но сейчас
отсвет необычайности лежал на этом молодом инженере, как и на всем вокруг...
Высокий, чуть сутулый, продолговатое смуглое лицо с крупными чертами; лоб,
перерезанный тремя продольными морщинами; ветер растрепал над ним светлые
прямые пряди волос; хмурые темные глаза; все лицо будто окаменело от холода
и горя. "Молод, силен... Да, такому это по плечу. Сможет и узнать и
понять... Эх, хорошо быть молодым!" Не зависть, а какое-то светлое отцовское
чувство поднималось в Александре Александровиче. Помолчав, он сказал:
Что ж, идите, если не боитесь... Только одному нельзя, подберите себе
ассистента.
Ассистента? Хорошо, я сейчас спрошу у наших инженеров.
Самойлов повернулся, чтобы идти, но в это время знакомый взволнованный
голос окликнул его:
Николай, подожди!
К нему подходил Яков Якин, хмурый, решительный, с белой повязкой на
лбу. Они поздоровались.
Что это у тебя? показал Самойлов на повязку.
Собираешься идти в семнадцатую? не отвечая, спросил Яков.
Да...
Возьми меня с собой.
Тебя? поразился Николай. Неприятно подумалось: "Славы ищет?" Что это
тебе так захотелось?
Понимаешь... Я видел все это... Вспышку, Голуба, Сердюка, сбивчиво
забормотал Якин. Я тебе хорошо помогу. Тебе там трудно будет понять...
Труднее, чем мне. Потому что я видел это! Понимаешь? Больше никто не видел,
только я... Из окна своей лаборатории. Понимаешь? Я уже пытался пройти,
сразу...
Так про это ты сможешь просто рассказать, потом... Самойлов помолчал. А
в лабораторию мне бы нужно кого-нибудь... он запнулся, понадежнее.
Эго слово будто наотмашь хлестнуло по щекам Якова; в них бросилась
кровь. Он вскинул голову:
Слушай, ты! Ты думаешь... Только ты такой хороший, да? Голос его
зазвенел. Неужели ты не понимаешь, что со мной было за эти годы? Думаешь, я
и теперь подведу, да? Да я... А, да иди ты к... Он отвернулся.
Николай почувствовал, что обидел Яшку сильнее, чем следовало. "Тоже
нашелся моралист! выругал он себя. Сам-то немногим лучше..."
Слушай, Яша! Он взял Якова за плечо. Я не подумав сказал. Беру обратно
слово! Слышишь? Извини...
Яков помолчал, спросил, не оборачиваясь:
Меня берешь с собой?
Беру, беру... Все! Пошли за снаряжением...
По дороге к машинам Николай внушительно поднес кулак к лицу Якина:
Ну, только смотри мне!
Яков молча улыбнулся.
Натягивая на себя тяжелый и мягкий скафандр, покрытый нейтридной
пленкой, Яков негромко спросил:
Коля, а от чего он предохраняет?
От всего: он рассчитан на защиту от огня, от холода, от радиации, от
вакуума, от механических разрывов... В прошлом году я в таком скафандре
бродил по луже расплавленной лавы. Так что не бойся...
Да с чего ты взял, что я боюсь?! снова вспылил Якин.
На этом разговор оборвался. На них стали надевать круглые шлемы с
перископическими очками. Высокий плотный инженер из бюро приборов тот,
который недавно удивлялся, что Сердюка, которого он вчера видел, нет больше
в живых, проверил все соединения и стыки, ввинтил в шлемы металлические
палочки антенны. Николай включил миниатюрный приемо-передатчик в наушниках
послышалось сдержанное дыхание Якина.
Яша, слышишь меня?
Слышу. Якин повернулся, медленно кивнул тяжелым шлемом.
Перестань сопеть!.. Слышите нас, товарищи?
Да, слышим, ответил в микрофон высокий инженер. Он сдержанно кашлянул.
Ни пуха, ни пера вам, хлопцы. Осторожно там.
К черту! в один голос суеверно ответили Яков и Николай.
Две странные фигуры с большими черновато блестящими головами, горбатые
от кислородных приборов на спине, тяжелой походкой вошли в накренившееся
здание главного корпуса.
Они прошли по черному, обгоревшему коридору угли хрустели под ногами и
вошли в семнадцатую лабораторию. Вернее, туда, где совсем недавно была
лаборатория. До сих пор Николай как-то глушил в себе ощущение случившегося
несчастья потом, на досуге, можно будет размышлять и жалеть, сейчас надо
действовать. Но вот теперь гнетущая атмосфера катастрофы навалилась на него.
Знакомый длинный высокий зал стал темнее и ниже. Внешняя стена точнее,
оставшийся от нее двухэтажный стальной каркас осела и выгнулась наружу.
Железобетонные колонны подкосились и согнулись под выпятившимся потолком, с
которого на тонких железных прутьях свисали рваные клочья лопнувшего бетона.
Ближе к центру зала, к пульту мезонатора, бетон сиял мутно-зелеными
стекловидными подтеками, сквозь которые проступали темные жилы каркаса. Под
ногами хрустели пересыпанные серой пылью осколки.
В окнах не оставалось ни одного стекла, даже рамы вылетели. В
лабораторию беспрепятственно проникал яркий дневной свет, но в то же время
она казалась сумрачнее, чем прежде. Самойлов, осмотревшись, понял в чем
дело: внутренняя стена, выложенная раньше ослепительно белыми кафельными
плитками, была теперь желто-коричневой, к середине зала почти черной: ее
обожгло, опалило громадной вспышкой тепла и света.
Якину лаборатория казалась чужой и незнакомой, будто он не только не
работал, но и никогда раньше на был здесь. В наушниках слышались шипение и
треск, "Наверное, помехи, подумал он. Воздух сильно ионизирован радиацией".
Яша! позвал его приглушенный треском голос Самойлова.
Да? У Якина было такое ощущение, будто он говорит по телефону.
Давай сейчас осмотрим бегло всю лабораторию, наметим самые главные
участки. А в следующий заход придем с приборами... Ты иди по левой стороне,
я по правой. Пошли...
Взгляд, ограниченный перископическими очками, захватывал небольшой
кусок пространства. Приходилось поворачивать все туловище, стесненное
тяжелым скафандром. Они медленно продвигались к центру зала. Самойлов не
напрасно решил на первый раз не задерживаться в лаборатории его, как и
Якина, непрестанно зудила мысль: а выдержат ли скафандры обстрел
смертельными дозами радиации? Устоит ли неощутимо тонкая пленка нейтрида
перед гамма-излучениями, пробивающими бетонные и свинцовые стены? Пика
индикаторы радиации ничего не показывают, но... кто знает?, Может быть, в
недоступные для контроля складки скафандра уже просочились неощутимые
губительные частицы, может быть, уже впитываются в тело...
Они подошли к центру лаборатории, к пульту мезонатора Собственно,
пульта уже не было: стоял полукруглый железный каркас с зияющими дырами
выгоревших приборов, оплавившимися обрывками медных проводов. Николай
заметил, что все и горелое железо, и медь, и бетон, и угли было покрыто
зеленовато-пепельным налетом. "Что это такое?" Он поднял голову, поискал
Якова. Тот ушел немного вперед и стоял между стеной и остатком железной
лесенки, которая поднималась к бетонному мосту у вспомогательной камеры.
Верхних ступеней и перил не было, торчали только стальные оплавленные
прутья, заломленные назад.
Приземистая черная фигура Якина неторопливо поворачивалась из стороны в
сторону, чтобы лучше рассматривать. Внезапно он замер, подняв руку:
Николай, смотри!
Самойлов повернулся в ту сторону, куда показывала рука Якина, и
вздрогнул. Против лесенки, на обожженной темно-коричневой кафельной стене,
ясно белел силуэт человека.
Николай, спотыкаясь о что-то, сделал к нему несколько шагов.
Силуэт был большой, во всю двухэтажную высоту стены, без ног они,
должно быть, не уместились на стене и слегка размытый полутенями. "Так вот
оно что!.. Вот они как!" Это была как бы тень наоборот. Тепловая и световая
вспышка затемнила кафель, а заслоненная телом человека часть стены осталась
белой. Была различима занесенная к голове рука видно, человек в последнем
движении хотел прикрыть лицо...
Вот что от них осталось негатив... Голос Якина в наушниках звучал
хрипло: Кто это, по-твоему: Голуб или Сердюк?
Не знаю. Не разберешь... Нужно потом сфотографировать.
Они вышли через двадцать минут. Разделись, проверили себя и изнанку
скафандров щупами индикаторов радиации. Скафандры выдержали: ни излучения,
ни радиоактивный воздух лаборатории не проникли в них. Посидели, покурили.
После мрачного хаоса лаборатории комнатка административного корпуса
казалась, несмотря на выбитые стекла, очень чистой и уютной.
Николай задумался. Перед его глазами стоял белый силуэт на темно
коричневой стене. Что же произошло? Взрыв в мезонаторе? Или открыли вчера
вечером свой мезоний и погибли вместе с открытием? И что это за мезоний?
Голуб, Иван Гаврилович... Самойлов попытался представить себе лицо Голуба и
не смог. Вспоминал, что была лысина с коротким венчиком седых волос, мягкий
действительно покрыта слоем космической и метеоритной пыли. Нужно снять
спектральный анализ. Он торопливо стал навинчивать на окуляр приставку с
призмами анализатора.
Вэбстер смотрел на Ивенса, и острая, болезненная зависть к этому
старику с серыми усами и длинной седой шевелюрой (под покойного Эйнштейна)
охватила его. Как давно не испытывал он этого чистого, без примесей
каких-либо посторонних чувств, восторженного удивления перед таинственными
явлениями Вселенной! Почему он не астроном? Почему ему не дано в
великолепные звездные ночи пронизывать телескопом глубины Вселенной,
чувствовать исполинские масштабы пространства и времени, придумывать
величественные гипотезы о возникновении миров и о разлетающихся звездах?
Почему за всеми его делами стоит мрачный, угрожающий признак беды? Почему
его великая наука стала в мире страшилищем?..
"Старика взволновали не попадания снарядов в Луну, а космическая пыль
на лунных скалах... подумалось Вэбстеру. Неужели снаряды, выстрелы все это
не нужно? Да, для науки, пожалуй, нет. А для чего?" Какая-то главная мысль,
еще не оформившись словами, возникла в мозгу... Но его уже тормошил
возбужденный Хьюз:
Ну, Герман, сейчас нужно устроиться где-либо переночевать, а завтра на
завод. Начало сделано, теперь будем разворачивать дело!..
В эту ночь многие астрономы западного побережья Америки, в Австралии, в
Океании, Индонезии, на Филиппинах, на Дальнем Востоке Советского Союза и
Китая наблюдали и сфотографировали две вспышки на Луне у кратера Платон,
вызванные не то падением громадных болидов на Луну, не то внезапным
извержением какого-то скрытого в кратере вулкана...
Только откровенно, Рандольф! Вы хотели бы войны?..
Машина мчалась по пустынному шоссе, будто глотая бесконечную серую
полосу бетона. С обеих сторон дороги разворачивались желто-зеленые пейзажи
калифорнийской осени: убранные поля кукурузы, опустевшие виноградники,
одинокие сосны на песчаных холмах, пальмовые рощи; изредка мелькали домики
фермеров. Горы синели далеко позади. В открытые окна машины бил свежий,
чистый воздух. Нежаркое солнце висело над дорогой.
Они разговаривали о пустяках, когда вдруг Вэбстер без особенной связи с
предыдущим задал этот вопрос.
Откровенно? Генерал был слегка озадачен. Гм!.. Видите ли, прежде
говорили: плох тот военный, который не мечтает о сражениях. Да. Однако это
говорили в те наивные времена, когда самым ужасным видом оружия были пушки,
стреляющие ядрами. Сейчас не то время... Если говорить откровенно, то я был
бы не прочь испробовать ту войну, которую мы с вами сейчас стараемся
готовить: войну в Космосе, фантастическую и исполинскую битву ракет и
снарядов, войну баз на спутниках и астероидах. Это был бы не плохой вариант.
Земля уже тесна для нынешней войны. Но там, в пространстве, еще можно
помериться силами...
Но вы, конечно, понимаете, что такой вариант нереален. Война неизбежно
обрушится на Землю, даже если и будет начата в Космосе. И имеем ли мы право?
Хьюз помолчал, потом заговорил с раздражением:
Странные вопросы вы задаете, Герман! Черт возьми, вы становитесь
слюнтяем! Вы, столько сделавший для нашей силы и мощи...
Некоторое время они ехали молча. Вэбстер бездумно следил за дорогой.
Мимо мелькали высокие пальмы. Генерал закурил и уперся взглядом в спину
водителя.
Когда говорят о нашей силе, о нашей ядерной мощи, начал снова Вэбстер,
я не могу отделаться от мысли, что всего этого могло и не быть... (Хьюз
быстро повернулся к нему, сиденье скрипнуло под его грузным телом.) Да-да!
Ведь открытие, которому мы обязаны существованием ядерной бомбы, это
величайшая из случайностей в истории науки. Вы, конечно, знаете историю
открытия радиоактивности? Ани Беккерель, ученый не столько по призванию,
сколько по семейной традиции, под впечатлением недавно открытых икс лучей и
свечений в разрядных трубках пытался найти что-то похожее в самосветящихся
минералах. Вероятно, он и сам толком не знал, что искал, а такие опыты почти
всегда обречены, поверьте мне. Это великая случайность, что из обширной
коллекции фосфоресцирующих минералов, собранной его отцом, он выбрал именно
соли урана; вероятность такого выбора была не более одной сотой. Еще большая
случайность, что он в карман, где лежал пакетик с солями урана, сунул
закрытую фотопластинку. Не произойди такого единственного в своем роде
совпадения, мы могли бы не знать о радиоактивном распаде еще лет сорок
пятьдесят. А все дальнейшие открытия были продолжением этой случайности.
Резерфорд физик, не чета Беккерелю совершенно случайно обнаружил, что атомы
состоят из электронных оболочек, пустоты и ядра. Ган и Штрассман открыли
деление ядер атомов урана и долго не могли понять, что же это такое. Так
возникла атомная бомба. Но ведь все это было открыто преждевременно: ни
общий уровень науки, ни уровень техники,. ни даже сами люди еще не были
готовы к обузданию и использованию этой новой гигантской силы. И вышло так,
что человечество воспользовалось примитивной, грубой, варварской формой этой
силы атомным взрывом...
Бог знает, что вы говорите, Герман! резко перебил его генерал.
По-вашему выходит, что главное оружие, с помощью которого мы еще можем
держать подчиненный нам мир в повиновении, а врагов в страхе, выпало нам
случайно? Нет, Герман! Голос генерала зазвучал патетически. Бог, а не ваша
слепая случайность, вложил в наши руки это могучее оружие, чтобы мы подняли
его над миром!
Вэбстер пожал плечами. Они замолчали и промолчали весь остаток пути,
пока впереди не показались приземистые корпуса Нью-Хэнфорда, обнесенные
забором с колючей проволокой.
Узкие окна в толстых стенах, выходившие наружу почти на уровне земли,
пропускали недостаточно света, поэтому в мезотронных цехах двумя цепочками
под потолком горели лампы. Вдоль стен тянулись толстые трубы ртутепровода;
отростки от них шли к причудливым черным устройствам, состоявшим из
ребристых цилиндров, труб и коробок, к которым тянулись провода и штанги
дистанционного управления. Эти устройства, двумя рядами выстроившиеся во всю
длину цеха, в точности повторяли друг друга. Цех был наполнен мягким
гудением трансформаторов.
У пультов мезотронов склонились сосредоточенные люди в белых халатах.
На генерала Хьюза, Вэбстера и сопровождавшего их пожилого инженера Свенсона,
шведа с молочно-белым лицом и огненно-рыжей шевелюрой, почти никто не
обращал внимания. Генерал вскользь осматривал мезотроны, задавал
малозначительные вопросы. Было заметно, что его не очень интересует все это.
Вэбстер повернулся к почтительно следовавшему за ним Свенсону:
Расскажите-ка, что нового, Свенсон?
Что нового, сэр? Пожалуй, почти ничего... Сейчас делаем примерно по
десяти оболочек для снарядов в неделю. Из них, к сожалению, большая часть
идет в брак, сэр. Сами знаете...
Да-да, кивнул Вэбстер. Все по-прежнему.
Делаем детали для новых мезотронов, скоро будет готов еще один,
продолжал Свенсон. Да, еще вот что: сильно капризничают старые мезотроны,
сэр. Просто с ног сбиваемся около них, все отлаживаем... Особенно вон тот,
сэр, он показал рукой на второй в левом ряду мезотрон, "два-бис".
А, один из первых! И что же с ним?
Ума не приложим, сэр! То происходят какие-то дикие скачки вакуума в
камерах, то различные микровспышки... Мезонный пучок колеблется. Трудно
разобраться, в чем дело, сэр. Вы же сами знаете, что, когда эти проклятые
машины расстроятся, с ними никакого сладу нет...
Свенсону, видно, хотелось излить душу. Но они дошли уже до конца цеха,
к дверям второго выхода.
Так... Теперь покажите-ка вашу продукцию, Герман, сказал генерал.
Сейчас.., кивнул Вэбстер. Вот что, Свенсон, распорядитесь, чтобы
выключили этот "два-бис" и раскрыли. Я сам его посмотрю.
Они вышли на заводской двор. Солнце сияло в ясном лазурном, как и
вчера, небе. Лучи его отражались от фарфоровых гирлянд на высоковольтных
трансформаторах подстанции. По асфальтированным дорожкам электрокары везли
черные лоснящиеся детали из нейтриума.
Что это? Генерал показал на возвышавшийся слева белый резервуар с
трубами.
Ртуть.
И много ее там?
Резервуар вмещает около двадцати тысяч тонн, но сейчас он наполнен
наполовину, не больше.
Ого! У вас громадные запасы почти вся мировая добыча за год...
Вашими заботами, генерал! иронически вставил Вэбстер.
Молоденький низкорослый солдат, стоявший у входа в склад, вытянулся при
их приближении. Вэбстер нажал кнопку в стене, и тяжелая стальная дверь
медленно отъехала в сторону. Они вошли внутрь и стали опускаться вниз по
бетонным ступеням.
Склад находился под землей. Толстые бетонные колонны подпирали
сводчатый потолок, на котором неярко горели лампочки в защитных сетках.
Здесь было прохладно и немного сыро. Хьюз и Вэбстер медленно шли мимо
чугунных стеллажей, мощных стальных контейнеров и люлек, в которых лежали
черные тела нейтриум-снарядов.
Это уже готовые? спросил генерал.
Да. Эти двадцать два с водородным зарядом. А там дальше с усиленным
урановым, на пятьдесят килотонн тротилового эквивалента.
Так... Генерал несколько раз прошелся вдоль стеллажей. Его серая
расплывчатая фигура почти сливалась с бетоном стен. Так... Прекрасно! Мы с
вами утром рассуждали о войне. Вот она, наша огромная сила! Генерал широко
развел руками. И знаете, когда я думаю, что все это великолепие, все это
могучее оружие может остаться неиспользованным, мне становится досадно от
такой мысли. Черт возьми, ведь это же гигантские затраты умственной энергии,
сил, денег и... Что это?!
...Дернулся под ногами бетонный пол. Мигнув, погасли лампочки под
потолком. Страшная, нестерпимо грохочущая темнота обрушилась на них вместе с
содроганием стен и швырнула их наземь, как котят.
ТЕНЬ НА СТЕНЕ
Территория Днепровского научного института вместе с прилегавшей к ней
частью парка была оцеплена, по шоссе пропускали только машины сотрудников и
аварийных команд. Пожар потушили сравнительно быстро. Очевидно, часть
пламени была сбита взрывом. По лужайкам и асфальтированным дорожкам,
проверяя зараженность местности радиацией, ходили люди из аварийных команд в
темно-серых, холодно поблескивающих комбинезонах и капюшонах из толстой
резины, в одинаковых уродливых масках противогазов. На груди у них висели
небольшие зеленые ящички индикаторы радиации. Аварийщики неправильным кругом
сходились к основанию корпуса.
Утро начиналось сильным и холодным ветром. Он схватывал лужи на
асфальте морщинистой корочкой льда, качал деревья, рвал облака и гнал их
клочья к Днепру. Корпус возвышался обожженной десятиэтажной клеткой из
горизонтальных бетонных перекрытий и стальных переплетов пустых оконных рам.
Он слегка осел одной стороной и накренился; если поднять голову к быстро
бежавшим облакам, то казалось, что это большой океанский пароход сел на мель
и покинут всеми.
Через несколько часов было установлено, что в семнадцатой лаборатории,
в основании левого крыла корпуса, произошел взрыв, сопровождавшийся сильным
выделением тепла и радиоактивного излучения. Однако по силе фугасного
действия она соответствовала всего лишь авиабомбе крупного калибра:
полторы-две тонны тротилового эквивалента.
Все это доложил Александру Александровичу Тураеву молодцеватый
инженер-аварийщик со светлыми усиками на красном от холодною ветра лице
начальник команды. Александр Александрович неловко по-штатски сутулился
перед ним.
Радиоактивная опасность во дворе незначительна. Отсутствует радиация в
остальных частях корпуса и во вспомогательных зданиях. В семнадцатую
лабораторию мы проникнуть не могли из-за сильной радиации воздуха и самого
помещения. Установлены и работают воздухоочистительные устройства. Причины
взрыва еще неизвестны. Человеческих жертв не обнаружено... Окончив доклад,
начальник команды спросил: Разрешите продолжать работу?
Да-да! Пожалуйста, идите. Однако вот что: пока ничего решительного,
пожалуйста, не предпринимайте... без моего... э-э... указания. За четкой
напористостью рапорта академик Тураев все же смог уловить, что инженер
далеко не тверд в ядерных исследованиях. Дело-то, видите ли, очень
необычное...
Слушаюсь! Ждать вашего приказания! Начальник команды повернулся и хотел
выйти.
Погодите. Э-э... Скажите, пожалуйста, вы не догадались взять пробы
воздуха для анализа радиоактивности?
Инженер смешался и развел руками:
Не учел, товарищ академик... Прикажете взять?
Теперь уже поздно, пожалуй. Впрочем, возьмите... В разбитые окна
кабинета в административном корпусе свирепо задувало. За столом сидел
Александр Александрович, в плаще, положив озябшие синие руки на стол
"Человеческих жертв не обнаружено..." Перед ним лежали только что
принесенные из проходной два табельных жетона. Треугольные кусочки алюминия
с дыркой для гвоздя и цифрами: "17 24" жетон Ивана Гавриловича Голуба и "17
40" жетон Сердюка. Края округлились от многолетнего таскания в карманах.
Александр Александрович чувствовал душевное смятение и растерянность и
никак не мог справиться с этими чувствами. Разное бывало, особенно в первые
годы крупных ядерных исследований: люди, по своей неопытности или от
несовершенства защиты, заражались радиоактивной пылью, попадали под
просачивающиеся излучения ускорителей. Иногда выходили из управления
реакторы. Это были аварии, несчастные случаи, но это были понятные
несчастья... А сейчас? Тураев чувствовал интуицией старого исследователя,
что случилась не простая авария. За этой катастрофой таилось что-то
огромное, не менее огромное, чем нейтрид. Но что? С глухой, завистливой
печалью чувствовал он, что не ему, восьмидесятилетнему старику, предстоит
вести эти исследования: здесь нужна сила, бешеное напряжение мысли, энергия
молодого воображения. Голуб и Сердюк! Что ж, они погибли как солдаты. Такой
смерти можно только позавидовать. А ведь именно Иван Гаврилович сейчас так
нужен для расследования этой катастрофы, которую он вызвал и от которой
погиб. У него была и сила, и страстность исследователя, и молодая голова...
Александр Александрович отогнал бесполезные печальные мысли, положил
жетоны в карман и тяжело встал: нужно действовать. Он вышел во двор.
На асфальтированных дорожках и лужайках небольшими группами стояли
сотрудники. Они выглядели праздно среди тревожной обстановки в синих,
желтых, коричневых плащах и пальто, в красивых шляпах и, должно быть,
чувствовали это. Весть о том, что профессор Голуб и Сердюк находились в
лаборатории вчера вечером, в момент взрыва, передавалась вполголоса. Никто
ничего толком не знал.
Сердюк? Так я ж его вчера видел, здоровался! удивлялся басом стоявший
невдалеке от Тураева высокий, плотный мужчина. Он вчера к нам в бюро
приборов счетчик частиц приносил ремонтировать!
Как будто это обстоятельство могло опровергнуть случившееся.
Прислонясь к дереву, плакала и беспомощно вытирала руками глаза
красивая черноволосая девушка кажется, лаборантка из лаборатории Голуба.
Возле нее хмуро стоял светловолосый молодой человек с непокрытой
перебинтованной головой и в плаще с поднятым воротником тот, который вчера
видел вспышку в семнадцатой из окна высоковольтной лаборатории...
По дороге в свой институт Николай Самойлов пытался, но никак не мог
осмыслить происшедшее. Только увидев покосившееся, ободранное взрывом здание
главного корпуса, серо-зеленые комбинезоны аварийной команды, тревожные
кучки сотрудников, он почувствовал реальность нагрянувшей беды: "Ивана
Гавриловича и Сердюка не стало! Совсем не стало!.."
Выйдя из машины, он снял шляпу, чтобы охладить голову ветром, да так и
стоял в раздумье перед скелетом корпуса, пока от холода и тоскливых мыслей
его тело не пробил нервный озноб. Что же случилось? Диверсия? Нет,
пожалуй... Неужели то, о чем Иван Гаврилович говорил тогда, в парке, и чего
он, Самойлов, не хотел понять?
Николай увидел академика Тураева в легком распахнутом плаще, с
посиневшим морщинистым лицом и подошел к нему.
Здравствуйте, Александр Александрович! Он пожал сухую, старческую руку.
Я привез два нейтрид-скафандра для... Не найдя нужного слова, он кивнул в
сторону разрушенного корпуса. Помолчал. Думаю, что в лабораторию идти нужно
мне. Я знаю положение всех установок, я хорошо знаю скафандры. И, замявшись,
добавил менее решительно: Я ведь почти два года работал у Ивана
Гавриловича...
Тураев смотрел на высоченного Самойлова, подняв голову вверх,
внимательно и даже придирчиво, будто впервые его видел. Они нередко
встречались и в институте, и на нейтрид-заводе, и на конференциях, но сейчас
отсвет необычайности лежал на этом молодом инженере, как и на всем вокруг...
Высокий, чуть сутулый, продолговатое смуглое лицо с крупными чертами; лоб,
перерезанный тремя продольными морщинами; ветер растрепал над ним светлые
прямые пряди волос; хмурые темные глаза; все лицо будто окаменело от холода
и горя. "Молод, силен... Да, такому это по плечу. Сможет и узнать и
понять... Эх, хорошо быть молодым!" Не зависть, а какое-то светлое отцовское
чувство поднималось в Александре Александровиче. Помолчав, он сказал:
Что ж, идите, если не боитесь... Только одному нельзя, подберите себе
ассистента.
Ассистента? Хорошо, я сейчас спрошу у наших инженеров.
Самойлов повернулся, чтобы идти, но в это время знакомый взволнованный
голос окликнул его:
Николай, подожди!
К нему подходил Яков Якин, хмурый, решительный, с белой повязкой на
лбу. Они поздоровались.
Что это у тебя? показал Самойлов на повязку.
Собираешься идти в семнадцатую? не отвечая, спросил Яков.
Да...
Возьми меня с собой.
Тебя? поразился Николай. Неприятно подумалось: "Славы ищет?" Что это
тебе так захотелось?
Понимаешь... Я видел все это... Вспышку, Голуба, Сердюка, сбивчиво
забормотал Якин. Я тебе хорошо помогу. Тебе там трудно будет понять...
Труднее, чем мне. Потому что я видел это! Понимаешь? Больше никто не видел,
только я... Из окна своей лаборатории. Понимаешь? Я уже пытался пройти,
сразу...
Так про это ты сможешь просто рассказать, потом... Самойлов помолчал. А
в лабораторию мне бы нужно кого-нибудь... он запнулся, понадежнее.
Эго слово будто наотмашь хлестнуло по щекам Якова; в них бросилась
кровь. Он вскинул голову:
Слушай, ты! Ты думаешь... Только ты такой хороший, да? Голос его
зазвенел. Неужели ты не понимаешь, что со мной было за эти годы? Думаешь, я
и теперь подведу, да? Да я... А, да иди ты к... Он отвернулся.
Николай почувствовал, что обидел Яшку сильнее, чем следовало. "Тоже
нашелся моралист! выругал он себя. Сам-то немногим лучше..."
Слушай, Яша! Он взял Якова за плечо. Я не подумав сказал. Беру обратно
слово! Слышишь? Извини...
Яков помолчал, спросил, не оборачиваясь:
Меня берешь с собой?
Беру, беру... Все! Пошли за снаряжением...
По дороге к машинам Николай внушительно поднес кулак к лицу Якина:
Ну, только смотри мне!
Яков молча улыбнулся.
Натягивая на себя тяжелый и мягкий скафандр, покрытый нейтридной
пленкой, Яков негромко спросил:
Коля, а от чего он предохраняет?
От всего: он рассчитан на защиту от огня, от холода, от радиации, от
вакуума, от механических разрывов... В прошлом году я в таком скафандре
бродил по луже расплавленной лавы. Так что не бойся...
Да с чего ты взял, что я боюсь?! снова вспылил Якин.
На этом разговор оборвался. На них стали надевать круглые шлемы с
перископическими очками. Высокий плотный инженер из бюро приборов тот,
который недавно удивлялся, что Сердюка, которого он вчера видел, нет больше
в живых, проверил все соединения и стыки, ввинтил в шлемы металлические
палочки антенны. Николай включил миниатюрный приемо-передатчик в наушниках
послышалось сдержанное дыхание Якина.
Яша, слышишь меня?
Слышу. Якин повернулся, медленно кивнул тяжелым шлемом.
Перестань сопеть!.. Слышите нас, товарищи?
Да, слышим, ответил в микрофон высокий инженер. Он сдержанно кашлянул.
Ни пуха, ни пера вам, хлопцы. Осторожно там.
К черту! в один голос суеверно ответили Яков и Николай.
Две странные фигуры с большими черновато блестящими головами, горбатые
от кислородных приборов на спине, тяжелой походкой вошли в накренившееся
здание главного корпуса.
Они прошли по черному, обгоревшему коридору угли хрустели под ногами и
вошли в семнадцатую лабораторию. Вернее, туда, где совсем недавно была
лаборатория. До сих пор Николай как-то глушил в себе ощущение случившегося
несчастья потом, на досуге, можно будет размышлять и жалеть, сейчас надо
действовать. Но вот теперь гнетущая атмосфера катастрофы навалилась на него.
Знакомый длинный высокий зал стал темнее и ниже. Внешняя стена точнее,
оставшийся от нее двухэтажный стальной каркас осела и выгнулась наружу.
Железобетонные колонны подкосились и согнулись под выпятившимся потолком, с
которого на тонких железных прутьях свисали рваные клочья лопнувшего бетона.
Ближе к центру зала, к пульту мезонатора, бетон сиял мутно-зелеными
стекловидными подтеками, сквозь которые проступали темные жилы каркаса. Под
ногами хрустели пересыпанные серой пылью осколки.
В окнах не оставалось ни одного стекла, даже рамы вылетели. В
лабораторию беспрепятственно проникал яркий дневной свет, но в то же время
она казалась сумрачнее, чем прежде. Самойлов, осмотревшись, понял в чем
дело: внутренняя стена, выложенная раньше ослепительно белыми кафельными
плитками, была теперь желто-коричневой, к середине зала почти черной: ее
обожгло, опалило громадной вспышкой тепла и света.
Якину лаборатория казалась чужой и незнакомой, будто он не только не
работал, но и никогда раньше на был здесь. В наушниках слышались шипение и
треск, "Наверное, помехи, подумал он. Воздух сильно ионизирован радиацией".
Яша! позвал его приглушенный треском голос Самойлова.
Да? У Якина было такое ощущение, будто он говорит по телефону.
Давай сейчас осмотрим бегло всю лабораторию, наметим самые главные
участки. А в следующий заход придем с приборами... Ты иди по левой стороне,
я по правой. Пошли...
Взгляд, ограниченный перископическими очками, захватывал небольшой
кусок пространства. Приходилось поворачивать все туловище, стесненное
тяжелым скафандром. Они медленно продвигались к центру зала. Самойлов не
напрасно решил на первый раз не задерживаться в лаборатории его, как и
Якина, непрестанно зудила мысль: а выдержат ли скафандры обстрел
смертельными дозами радиации? Устоит ли неощутимо тонкая пленка нейтрида
перед гамма-излучениями, пробивающими бетонные и свинцовые стены? Пика
индикаторы радиации ничего не показывают, но... кто знает?, Может быть, в
недоступные для контроля складки скафандра уже просочились неощутимые
губительные частицы, может быть, уже впитываются в тело...
Они подошли к центру лаборатории, к пульту мезонатора Собственно,
пульта уже не было: стоял полукруглый железный каркас с зияющими дырами
выгоревших приборов, оплавившимися обрывками медных проводов. Николай
заметил, что все и горелое железо, и медь, и бетон, и угли было покрыто
зеленовато-пепельным налетом. "Что это такое?" Он поднял голову, поискал
Якова. Тот ушел немного вперед и стоял между стеной и остатком железной
лесенки, которая поднималась к бетонному мосту у вспомогательной камеры.
Верхних ступеней и перил не было, торчали только стальные оплавленные
прутья, заломленные назад.
Приземистая черная фигура Якина неторопливо поворачивалась из стороны в
сторону, чтобы лучше рассматривать. Внезапно он замер, подняв руку:
Николай, смотри!
Самойлов повернулся в ту сторону, куда показывала рука Якина, и
вздрогнул. Против лесенки, на обожженной темно-коричневой кафельной стене,
ясно белел силуэт человека.
Николай, спотыкаясь о что-то, сделал к нему несколько шагов.
Силуэт был большой, во всю двухэтажную высоту стены, без ног они,
должно быть, не уместились на стене и слегка размытый полутенями. "Так вот
оно что!.. Вот они как!" Это была как бы тень наоборот. Тепловая и световая
вспышка затемнила кафель, а заслоненная телом человека часть стены осталась
белой. Была различима занесенная к голове рука видно, человек в последнем
движении хотел прикрыть лицо...
Вот что от них осталось негатив... Голос Якина в наушниках звучал
хрипло: Кто это, по-твоему: Голуб или Сердюк?
Не знаю. Не разберешь... Нужно потом сфотографировать.
Они вышли через двадцать минут. Разделись, проверили себя и изнанку
скафандров щупами индикаторов радиации. Скафандры выдержали: ни излучения,
ни радиоактивный воздух лаборатории не проникли в них. Посидели, покурили.
После мрачного хаоса лаборатории комнатка административного корпуса
казалась, несмотря на выбитые стекла, очень чистой и уютной.
Николай задумался. Перед его глазами стоял белый силуэт на темно
коричневой стене. Что же произошло? Взрыв в мезонаторе? Или открыли вчера
вечером свой мезоний и погибли вместе с открытием? И что это за мезоний?
Голуб, Иван Гаврилович... Самойлов попытался представить себе лицо Голуба и
не смог. Вспоминал, что была лысина с коротким венчиком седых волос, мягкий