он еще крепок для своих пятидесяти двух лет. Напряг мышцы рук есть сила! Еще
работать и работать!.. Ничего, если приходится начинать на голом месте, для
этого он и исследователь!
Иван Гаврилович ступил несколько шагов по плотному песчаному дну,
оттолкнулся и, стараясь не бултыхая выбрасывать руки, поплыл саженками
поперек течения...
Когда Якина спрашивали, где он теперь работает, он отвечал коротко: "В
зверинце".
Высоковольтная лаборатория в самом деле была похожа на зверинец кругом
клетки, только вместо хищников в них были заключены молнии. Молнии прятались
в красивых медных шарах разрядников, в высоковольтных конденсаторах. Молнии
сдержанно гудели в трансформаторах, невидимо собирались на фигурных
гирляндах фарфоровых изоляторов, в проводах и только ждали, чтобы
разрядиться на что-нибудь или кого-нибудь.
Сейчас Якин занимался изучением электрического пробоя пластинок
нейтрида. Что ж, теперь почти весь институт исследует нейтрид...
Яков с усилием поставил на металлический цилиндр тонкую черную
пластину. "Вот черт килограммов двадцать, наверное, не меньше". Установил на
пластинки нейтрида медную гирьку верхнего электрода, соединил провода и
вышел из клетки. Лязгнула железная дверь, загорелась над нею красная
неоновая лампочка.
Яков стал медленно поворачивать ручку трансформатора. Стрелка
киловольтметра неторопливо поползла по шкале: 10 киловольт, 15... 25... За
серой защитной сеткой от гиреобразного электрода с еле слышным шипением
стало расходиться оранжевое сияние светился ионизированный высоким
напряжением воздух. 40 киловольт, 50... 70... Черную пластину нейтрида
окутали желтые и голубые нити: они тянулись, загибаясь за края пластинки, к
никелированному цилиндру, дрожали, извивались и шипели, как живые. В воздухе
распространился резкий запах озона.
Стрелка коснулась цифры "90". 90 киловольт! Якин перестал повышать
напряжение, чтобы полюбоваться, Теперь в клетке между электродами, ища
выхода, разъяренно металась молния; нити разрядов были голубыми и шипели так
громко, будто трещало разрываемое полотно. Могучие электрические силы,
подчиняясь легкому повороту регулятора, напряглись и рвались сквозь тонкий
слой нуль-вещества. Если бы между электродами лежало обычное вещество, даже
в тысячи раз толще этой пластинки, то все было бы уже кончено, материал не
выдержал бы: треск, громкий щелчок и пробой маленькая дырочка с опаленными
краями. Но путь электрическому току преграждал нейтрид...
Яков снова стал поднимать напряжение. Когда стрелка доползла до 120
киловольт, нити разрядов, угрожающе шипя и треща, собрались в слепящий
голубой жгут, огибая пластинку. Между электродами возникла дуга. Тотчас же
перегрузочные реле-ограничители с лязгом отключили трансформатор. Все
исчезло.
Яков в задумчивости потер лоб. "Нужно попробовать пробить пластину в
трансформаторном масле; тогда можно будет повысить напряжение раза в
четыре". При мысли об этом Яков вздохнул, он не любил иметь дело с
трансформаторным маслом сизо-коричневой густой жидкостью, которая пачкает
халат, а руки потом противно пахнут рыбьим жиром и касторкой.
Уже несколько месяцев он пытается пробить нейтрид и все одно и то же:
перекрытие по воздуху.
Нейтрид непробиваем. Это, конечно, великолепно, что нейтрид выдерживает
сотни и тысячи миллиардов вольт на сантиметр! Но что же это за исследования,
если они будут состоять из одних только отрицательных результатов?
Нужно испытывать еще более тонкие пластинки нейтрида может быть, пленки
тоньше ангстрема. Но каково идти на поклон в семнадцатую лабораторию, где
Голуб, Сердюк, Оксана? Яков вспомнил о своей недавней встрече с Оксаной и
снова вздохнул.
Оксана после изгнания его из 17-ой лаборатории при встречах
отворачивала голову или опускала глаза не хотела здороваться. "Сердится,
понял Якин. Ну, ничего. Это все-таки лучше, чем если бы она здоровалась и
разговаривала равнодушно. Хоть какие-то чувства питает... Помирюсь!"
Помирились они в троллейбусе, возвращаясь с работы. Был час пик; их
стиснула давка. Яков так энергично и так заботливо старался, чтобы Оксане
было просторнее, так сдерживал возле нее напор пассажиров, что она
смягчилась. Когда же Яков отпустил шутку по поводу непомерной толщины одного
пассажира, она рассмеялась и подобрела окончательно. Они впервые за все это
время разговорились.
В троллейбусе было жарко и душно, пахло потом.
Знаешь что, пошли пешком, предложил Яков. Чего мы будем здесь
толкаться?
Солнце еще не село, но затененные деревьями улицы уже подернулись
предвечерней сизой дымкой. Гремели трамваи, спешили прохожие. Они свернули в
парк. Правда, это был весьма окольный путь к Оксаниному дому, но "окольный
путь к дому девушки самый прямой путь к ее сердцу", это правило Яшка усвоил
еще в студенческие годы.
Он острил напропалую, рассказывал бывшие и не бывшие на самом деле
истории. Оксана смеялась и уже тепло посматривала на него своими "карими
очами". Когда проходили мимо фонтана, под развесистой струей которого мокли,
взявшись за руки, серо-зеленые цементные мальчики с большой рыбой, Яков
посмотрел на них и молча начал стаскивать с себя пиджак.
Ты что? поразилась Оксана.
Так дети мокнут. Простудятся. Жалко... невозмутимо объяснил он,
показывая на фонтан.
Ой! Оксана, смеясь, даже уцепилась обеими руками за плечо Якина.
Словом, полный мир был восстановлен раньше, чем они дошли до середины
парка.
Сперва разговор был шутливый, легкий. Потом как-то пришлось к слову
упомянули об институте. И Оксана неудержимо начала рассказывать, как у них в
лаборатории было интересно, как той осенью однажды Алексей Осипович чуть не
отрезал себе руку черной пленкой; а потом как Голуб и Коля "Достань
воробушка" улетали на Таймыр и Коля вернулся с отмороженными ушами; и как
они испытывали первые образцы нейтрида; а Иван Гаврилович сейчас начинает
какие-то новые интересные опыты...
Якин слушал и увядал. Все его прогулочное настроение как-то испарилось,
шутить больше не хотелось. Он шел рядом с разговорившейся Оксаной и молчал,
чтобы не выдать своих чувств. Да и что он мог сказать?.. Словом, вечер был
испорчен; с Оксаной он распрощался холодно.
Нет, лучше в семнадцатую не показываться, а послать с лаборанткой
записку.
После дневника Николая Самойлова у читателей могло сложиться
одностороннее и излишне категорическое представление о его бывшем
однокурснике и товарище Якове Якине. Дескать, это циник, халтурщик,
недалекий рвач и так далее. Словом нехороший человек. Отрицательный
персонаж.
Конечно, это слишком поспешное суждение о Якове Якине.
Иные книги приучают нас очень упрощенно судить о людях: если человек
криво усмехается значит, он сукин сын; если герой улыбается широко и
открыто, как голливудский киноактер, значит, он положительный, хороший. В
жизни все не так просто.
Если отбросить разные неприятные черты характера Якина его позерство,
неуместные цинические прибауточки, внешнюю несерьезность, то можно выделить
нечто самое важное, главное. Это главное стремление Якина сделать большое,
великое открытие, великое изобретение.
"Открывать" он начал еще в детстве. Лет девяти от роду, прочитав первую
книжку по астрономии, веснушчатый второклассник Яша был потрясен внезапной
идеей. Телескопы приближают Луну в несколько сот раз значит, чтобы быстрее
добраться до Луны, нужно выпускать ракеты и снаряды через большие телескопы!
Тогда до Луны останется совсем немного несколько сотен километров...
В седьмом классе, после знакомства с электричеством, у него возникла
"спасительная" для общества мысль: человека, убитого током, можно оживить,
пропустив через него ток в обратном направлении! Два месяца юный гений
собирал высоковольтный выпрямитель. Жертвой этой идеи пал домашний кот
Гришка...
Знакомство с химией родило новые мысли. Девятиклассник Якин спорил с
товарищами, что сможет безвредно для себя пить плавиковую и серную кислоту.
Очень просто: чтобы пить плавиковую кислоту, нужно предварительно выпить
расплавленный парафин; он покроет все внутренности, и кислота пройдет
безвредно; а серную кислоту нужно мгновенно запивать едким кали произойдет
нейтрализация, и ничего не будет... Хорошо, что вовремя не оказалось под
рукой кислот.
Немало искрометных идей возникло в его вихрастой голове, пока он понял,
что, для того чтобы изобретать, одних идей мало нужны знания. И совсем
недавно, год назад, он понял, что, для того чтобы изобретать, делать
открытия, недостаточно иметь идеи и знания нужны еще колоссальное упорство и
мужество.
Он хотел изобретать и... сам отказался от участия в величайшем
открытии! Отказался, потому что струсил. Полтора года прошло с тех пор, но и
теперь Яков густо краснеет, вспоминая о том нелепом скандале. Да, конечно,
дело не в том, что тогда Голуб накричал на него и он, Яков, обиделся. Он не
обиделся, а струсил...
Из окон высоковольтной лаборатории было хорошо видно левое крыло
"аквариума", блестели две полосы стекол: "окна" семнадцатой лаборатории. По
вечерам, когда там зажигали свет, Якин видел длинную фигуру Сердюка,
мелькавшую за колоннами и бетонными параллелепипедами мезонатора. Размеренно
расхаживал Голуб, мелькал белый халатик Оксаны... Были и какие-то новые
фигуры должно быть, пришли новые инженеры вместо него и Кольки Самойлова.
Что-то сейчас там делают? Голуб начал новую серию экспериментов с
нейтридом. Вот бы и ему к ним... Теперь бы он работал как черт! Нет, ничего
не выйдет: и он не пойдет к ним проситься, и они не позовут. Яков отвернулся
от окна и взглянул на клетку, в которой стояли электроды на пластинке
нейтрида.
"Так. Значит, будем испытывать в трансформаторном масле... Ничего! Я
все-таки пробью эти черные пленки!" И Якин открыл дверь в клетку.
Иван Гаврилович действительно ухватился за осенившую его в ту лунную
ночь идею: облучать нейтрид быстрыми мезонами. Как и следовало ожидать,
первые недели опытов не дали ничего: нейтрид отказывался взаимодействовать
даже с быстрыми мезонами. Что ж, это было в порядке вещей: профессор Голуб
не привык к легким победам. Первые опыты, собственно, и нужны для уточнения
идеи. Плохо только, что каждый безрезультатный опыт занимает очень много
времени...
Начиналась осень. По стеклам лаборатории хлестали крупные дождевые
капли, они расплывались, собирались в ручьи и стекали на цементные
перекрытия. В зале было сумрачно от туч и серо от бетонных колонн и стен
мезонатора.
Сердюк с двумя новыми помощниками возился у мезонатора. Оксана у
химического шкафа перетирала посуду. Иван Гаврилович вот уже полчаса стоял у
раструба перископа и задумчиво смотрел на тысячи раз виденную картину:
острый луч мезонов, направленный на черный квадратик нейтрида, сизо-голубые
в его свете бетонные стены камеры мезонатора.
"Нет, кажется, и этот опыт обречен... Что-то еще нужно додумать, а что
неясно". Напряжением мысли Иван Гаврилович попытался представить себе:
маленькие ничтожные частицы стремительно врезаются в плотный монолит из
нейтронов... "Нет, не то. Плохо, что не с кем посоветоваться. Сердюк? Он
теперь кандидат наук, но... Конечно, у него золотые руки, он знает
мезонатор, .как часы, но и только. Сейчас сюда бы Николая Самойлова с его
фонтаном идей. Голуб улыбнулся У того есть идеи на все случаи жизни. Однако
Самойлов с головой ушел в заводские дела".
Иван Гаврилович поморщился и на секунду прикрыл слезящиеся от
напряжения глаза: ему показалось, что лучик мезонов начал плясать над
пластинкой нейтрида...
Однако, когда он открыл глаза, лучик снова, необычно расплывался над
самой поверхностью нейтрида. Теперь он стал похож на струйку воды, бьющую в
стенку. "Что такое? Мезоны расплываются по нейтриду?"
Алексей Осипович, ты что меняешь режим? крикнул Голуб.
Нет, издали ответил Сердюк. А в чем дело?
А вот смотри...
Сердюк подошел и, пригнувшись, стал смотреть в раструб. Потом повернул
смуглое лицо к Ивану Гавриловичу. Глаза его блестели:
А ведь такого мы еще никогда не видели, Иван Гаврилович, чтобы луч
расплывался!..
Когда через час извлекли пластинку нейтрида из мезонатора, ничего не
обнаружили. Только та точка нейтрида, в которую упирался пучок мезонов,
оказалась нагретой до нескольких тысяч градусов.
Это уже было что-то. И это что-то вселило в душу Ивана Гавриловича
новые надежды.
СНОВА ДНЕВНИК НИКОЛАЯ САМОЙЛОВА
"8 сентября. Некогда! Это слово теперь определяет всю мою жизнь.
Некогда бриться по утрам. Некогда тратить деньги, которых я сейчас получаю
достаточно. Некогда читать газеты и научную периодику. Некогда, некогда,
некогда! Каждое утро просыпаешься с ощущением, что день скоро кончится и
ничего не успеешь сделать.
Просто удивительно, что сегодня у меня свободный вечер, как-то даже
неловко. Вот я и использую его на то, чтобы сразу записать в дневник события
за те несколько месяцев, в которые я к нему не прикасался.
Завод пустили в конце мая. Было приятно смотреть на параллельные ряды
мезонаторов-станков. Они в точности повторяли друг друга: ребристые трубы
ускорителей частиц, небольшие черные коробки мезонных камер, перископические
раструбы, светло-зеленые столы пультов все было чистое и новенькое. Два
огромных цеха под стеклянными крышами, десятки мезонаторов, каждый из
которых мог давать десятки килограммов нейтрида в смену... Тогда мне
казалось, что самое трудное уже пройдено, теперь будем делать детали из
нейтрида и все в порядке!
И мы начали делать. Операторы заливали ртуть в формы и заводили их в
камеры, в вакуум, под голубые пучки мезонов. Ртуть медленно осаждалась,
превращаясь в тончайшую, но поражающую своей огромной тяжестью конструкцию.
А потом... каждые восемь деталей из десяти шли в брак! Ей-богу, не было и не
будет материала, более склонного к браку, чем нейтрид! Пленки и пластины
получаются неровными, в них почему-то образуются дыры, изгибы... черт знает
что! И все это нельзя ни подточить, ни переплавить, ни отрезать ведь нейтрид
не берет даже нейтридный резец. Самые тонкие детали не может согнуть паровой
молот! Единственное, что мы можем делать с нейтридом, это "сваривать" его
мезонным лучом: стык двух пластин нейтрида заливается ртутью, и эта ртуть
осаждается мезонами в нейтридный шов. Так собираются конструкции из
нейтрида, так мы делали нейтрид-мезонаторы. Но ведь этого мало... Словом,
для бракованной продукции пришлось выстроить отдельный склад, куда мы
сваливаем все эти "изделия" в надежде, что когда-нибудь придумаем, что с
ними делать.
И разве только это? А мезонаторы? Последнее время они начали сниться
мне по ночам... Когда-то я с гордостью назвал их "станками". Слов нет они
проще мезонатора Голуба, а благодаря нейтриду и лучше, совершеннее его. И
все-таки, как невероятно сложны они для заводского производства! Они
капризничают, портятся легко и, мне даже кажется, охотно.
А ремонтирует и налаживает их товарищ главный технолог Н. Н. Самойлов
со своим помощником инженером Юрием Кованько, потому что никто из операторов
и цеховых инженеров не может быстро разобраться в мезонаторе.
Юрий Кованько молодой парень спортивного сложения, недюжинной силы. Он
только в этом году кончил институт, но помощник отличный: у него нюх на
неполадки. Как хороший пулеметчик может с завязанными глазами разобрать и
собрать свой пулемет, как хороший механик по слегка изменившемуся рокоту
мотора улавливает неправильное зажигание, так и мы с ним по тембрам гудения
трансформаторов, изменению окраски мезонного луча, малейшим колебаниям
стрелок приборов наловчились устранять, а иногда и предупреждать неполадки.
А что толку? Мезонаторы все равно портятся, и конца этому не видно...
Нет, они далеко не "чудо техники", они хороши для экспериментирования, но в
поточном производстве никуда не годятся. Ремонт, наладка, контроль выхода
нейтрида, борьба с браком это и называется "вариться в технологическом
котле". Я шел на завод как исследователь, стремился внести научную ясность в
путаницу заводских проблем. А теперь где уж там! хоть бы не научно, а
как-нибудь заткнуть дыры производства...
Ну вот, хотел неторопливо и обстоятельно описать прошедшие события, а
невольно начал жаловаться самому себе, брюзжать. Кажется, у меня портится
характер...
Да, собственно, никаких особенных событий со времени моей "экспертизы"
в тундре не происходило.
Работа, работа, работа позади, и это же впереди. Вот и все.
15 октября. Сегодня целый день консультировал в нашем конструкторском
бюро. Да-а... Это настоящий цех творчества.
Громадный зал под стеклянной крышей. И во всю его сорокаметровую стену
развернулся огромный чертеж. Вдоль него, вверху и внизу, в специальных
подвесных люльках передвигаются конструкторы, чертежники: они наносят на
бумагу контуры космической ракеты из нейтрида.
Это будет великолепный космический корабль с атомным двигателем.
Применение нейтрида в атомном реакторе дает возможность рассчитывать на
скорости полета в сотни километров в секунду. Корпус из нейтрида сможет
противостоять не только космическим лучам, но и излучениям и температурам
атомного взрыва. Это будет корабль для космических полетов.
В нашем конструкторском бюро работает много известных конструкторов,
создававших сверхзвуковые самолеты, баллистические и межконтинентальные
ракеты, запускавшие спутники во время геофизического года. Как они волнуются
и радуются, когда рассчитывают конструкции из нейтрида ведь он открывает
перед ними совершенно необъятные возможности!
Ах, Николай Николаевич! восклицал сегодня, сверкая своей золотозубой
улыбкой, старший конструктор Гольдберг, этакий подвижный и начисто лысый
толстячок-бодрячок. Вы сами не представляете, какой чудесный материал
создаете! Это мечта! Даже нет, больше чем мечта, потому что мы не могли и
мечтать о нейтриде... Это знаете что? философский камень древних алхимиков,
который они так и не смогли получить! А вы смогли! Урановый двигатель будет
размером не больше шкафа! Представляете? И весом всего в полторы тонны! Это
вместо реактора размером в многоэтажный дом...
Я-то представляю... А представляете ли вы, уважаемый товарищ Гольдберг,
что для этого проекта потребуются десятки тонн нейтрида в виде готовых
сложных деталей и что пока большая часть тех деталей, которые мы уже делаем
для ракеты, идет на склад брака?
Когда-то в детстве ты, Николай Самойлов, как, наверное, и все
подростки, мечтал полететь на Луну, Марс, Венеру. А вот думал ли ты, Николай
Самойлов, что тебе придется делать космическую ракету для полетов мечты
твоего детства? Представлял ли ты, как это будет непросто? И, в сущности,
чего ты ноешь, Николай Самойлов? Тысячи инженеров могут только мечтать о
такой работе! Или ты всерьез полагаешь, что в самом деле все пойдет так
легко и интересно, как это описывается в приключенческих романах для
среднего школьного возраста?, Космические полеты фабрикуются сейчас в цехах
(это пока дело земное!) с потом, усталостью и скрежетом зубовным...
Ну, а в этой ракете я обязательно полечу! Неужели я не заслужил права
если не на первый, то хоть на второй или третий полет?
25 октября. Сегодня в конце дня был в институте. Встретился с Иваном
Гавриловичем. После работы обратно шли вместе через парк к остановке
троллейбуса.
День выдался великолепный. До сих пор времена года проходили как-то
мимо моего внимания, и сейчас я смотрел на эту красоту осени глазами
новорожденного. Небо было синее и чистое, большое солнце садилось за деревья
и уже не грело. А под его косыми лучами в парке горела яркая осень. Вдоль
аллеи пламенели желто-красными листьями клены; как рубины, отливали на
солнце спелые ягоды шиповника. Дубы стояли в крепкой, будто вырезанной из
меди листве. И всюду желтые, красные, багровые, оранжевые, охровые,
светло-зеленые тона и переливы пышные, но печальные краски увядания. Таких
красок не увидишь в мезонаторных цехах...
Иван Гаврилович что-то говорил, но я, каюсь, не очень внимательно
слушал его. Не хотелось ни о чем думать, спорить, рассуждать, в голову лезли
обрывки стихов: "Роняет лес багряный свой убор...", "...люблю я пышное
природы увяданье, в багрец и золото одетые леса..." и тому подобное.
Конечно, мне следовало бы не забывать, что с Иваном Гавриловичем опасно
быть рассеянным. Он говорил что-то о своей новой работе, об облучениях
нейтрида мезонами. Я любовался красками осени и изредка кивал, ориентируясь
на его интонации.
Вдруг Иван Гаврилович остановился, посмотрел на меня исподлобья и
гаркнул:
Слушайте, Самойлов, это же бесподобно... Я уже десять минут заливаюсь
перед вами соловьем, а вы не изволите слушать! Пользуетесь тем, что мы не на
лекции и я не смогу выставить вас из аудитории?
Я покраснел:
Да нет, Иван Гаврилович... я слушаю...
Полно! Вот я только что упомянул о "мезонии", и вы кивнули с
авторитетным видом. Вы знаете, что такое "мезоний"? Нет! И не можете знать.
Голуб сердито засопел, вытащил из кармана поломанную папиросу, стал
нашаривать другую. Черт знает что: я рассказываю ему интересные вещи, а он
выкручивается, как первокурсник на зачете...
Ox... В самом деле, свинство не слушать, и кого? Ивана Гавриловича,
который натаскивал меня, как щенка, на исследовательскую работу...
Некоторое время Иван Гаврилович молчал, хмурился, потом сказал:
Ну ладно. Если вы ведете себя как мальчишка, то хоть мне не следует
впадать в детство и дуться на вас... Значит, я вот о чем...
И он вкратце повторил свои рассуждения. Нейтрид не стал пока идеальным
материалом для промышленности. Он невероятно дорог. Изготовление его сложно,
процесс очень медленный. Он почти не поддается обработке. Значит, он не
годится для массового применения... Все это было для меня не ново.
Поэтому-то, наверное, я невнимательно и слушал. Дальше: вся беда в принципе
получения нейтрида с помощью сложных и неэкономичных мезонаторов, в принципе
получения мезонов в ускорителях. Мезонатор суть ускоритель и, как всякий
ускоритель, имеет ничтожный к. п. д. (Браво, Иван Гаврилович! Уж мне ли не
знать, что мезонаторы, даже сделанные из нейтрида, очень плохи!)
Иван Гаврилович увлекся. Он размахивал перед собой рукой с потухшей
папиросой:
Мезонатор обречен он не годится для массового производства. Ведь это
примерно то же самое, как если бы мы стали получать плутоний не с помощью
цепной реакции деления, а в ускорителях. То же самое, что добывать огонь
трением... Мезонатор обречен! Должен признать это, хоть он и является моим
детищем. Нужно искать другой способ получения мезонов, такой же естественный
и простой, как, например, получение нейтронов из делящегося урана-235...
Так что же такое мезоний, Иван Гаврилович? перебил я его, чтобы
направить разговор, Вот это и есть мезоний.
Что это?!
Вот это самое... Иван Гаврилович сделал жест, будто пытаясь поймать
что-то в воздухе: не то падавший лист клена, не то свой мезоний, и показал
мне пустую ладонь. Мезоний это то, чего еще нет. Он увидел гримасу
разочарования на моем лице и рассмеялся. Понимаете, это цель: нужно найти
такое вещество, которое в известных условиях само выделяло бы мезоны так же
обильно, как уран-235, плутоний или торий выделяют нейтроны. Вещество,
делящееся на мезоны! Понимаете?
Гм!.. только и смог сказать я.
Такое вещество обязательно должно быть в той бесконечно большой и
бесконечно разнообразной кладовой, которая именуется Вселенной, продолжал
Иван Гаврилович. Его нужно только суметь добыть.
Каким образом?
А вот этого-то я еще и не знаю... ("Так зачем же эти глубокомысленные
рассуждения?" чуть не сказал я.) Мезоний должен быть, потому что он
необходим. И его нужно искать! Иван Гаврилович черкнул ладонью в воздухе.
Видите ли: мы еще очень смутно представляем себе возможности того вещества,
которое сами открыли Мы не знаем о нейтриде чего-то очень важного и
главного... Он помолчал, прищурился. Вот сейчас мы с Сердюком ломаем голову
над одним непостижимым эффектом. Понимаете, если долго облучать нейтрид в
камере быстрыми мезонами, то он начинает отталкивать мезонный луч! Похоже,
что нейтрид сильно заряжается отрицательным зарядом, но когда мы вытаскиваем
нейтридную пластинку из камеры, то никакого заряда нет! Он даже топнул
ногой, остановился и снизу вверх посмотрел на меня. Нет! Если был заряд, то
уйти он не мог: нейтрид идеальный изолятор. Если не было, то почему же
отталкиваются мезоны? Какие-то потусторонние силы, мистика, что ли? У нас
это происходит уже десятый раз...
Да, но при чем здесь "мезоний"? возразил я.
Видите ли... Иван Гаврилович попытался пригладить волосы за лысиной, но
они от этого только взъерошились. Я уже сказал, что "мезоний" это цель. Как
бы это вам объяснить? Знаете, меня всегда мало увлекали те отвлеченные
исследования, которые проводятся... ради исследований, если хотите. Они
иногда полезны, спору нет, но... Я привык ставить себе цель: что весомого,
ощутимого дадут исследования? Грубо говоря: что это даст людям? Пусть будет
далекая цель, но необходимо ее иметь поиски становятся целеустремленнее,
мысль работает живее. Так вот. Такой далекой целью а может быть, и не очень
работать и работать!.. Ничего, если приходится начинать на голом месте, для
этого он и исследователь!
Иван Гаврилович ступил несколько шагов по плотному песчаному дну,
оттолкнулся и, стараясь не бултыхая выбрасывать руки, поплыл саженками
поперек течения...
Когда Якина спрашивали, где он теперь работает, он отвечал коротко: "В
зверинце".
Высоковольтная лаборатория в самом деле была похожа на зверинец кругом
клетки, только вместо хищников в них были заключены молнии. Молнии прятались
в красивых медных шарах разрядников, в высоковольтных конденсаторах. Молнии
сдержанно гудели в трансформаторах, невидимо собирались на фигурных
гирляндах фарфоровых изоляторов, в проводах и только ждали, чтобы
разрядиться на что-нибудь или кого-нибудь.
Сейчас Якин занимался изучением электрического пробоя пластинок
нейтрида. Что ж, теперь почти весь институт исследует нейтрид...
Яков с усилием поставил на металлический цилиндр тонкую черную
пластину. "Вот черт килограммов двадцать, наверное, не меньше". Установил на
пластинки нейтрида медную гирьку верхнего электрода, соединил провода и
вышел из клетки. Лязгнула железная дверь, загорелась над нею красная
неоновая лампочка.
Яков стал медленно поворачивать ручку трансформатора. Стрелка
киловольтметра неторопливо поползла по шкале: 10 киловольт, 15... 25... За
серой защитной сеткой от гиреобразного электрода с еле слышным шипением
стало расходиться оранжевое сияние светился ионизированный высоким
напряжением воздух. 40 киловольт, 50... 70... Черную пластину нейтрида
окутали желтые и голубые нити: они тянулись, загибаясь за края пластинки, к
никелированному цилиндру, дрожали, извивались и шипели, как живые. В воздухе
распространился резкий запах озона.
Стрелка коснулась цифры "90". 90 киловольт! Якин перестал повышать
напряжение, чтобы полюбоваться, Теперь в клетке между электродами, ища
выхода, разъяренно металась молния; нити разрядов были голубыми и шипели так
громко, будто трещало разрываемое полотно. Могучие электрические силы,
подчиняясь легкому повороту регулятора, напряглись и рвались сквозь тонкий
слой нуль-вещества. Если бы между электродами лежало обычное вещество, даже
в тысячи раз толще этой пластинки, то все было бы уже кончено, материал не
выдержал бы: треск, громкий щелчок и пробой маленькая дырочка с опаленными
краями. Но путь электрическому току преграждал нейтрид...
Яков снова стал поднимать напряжение. Когда стрелка доползла до 120
киловольт, нити разрядов, угрожающе шипя и треща, собрались в слепящий
голубой жгут, огибая пластинку. Между электродами возникла дуга. Тотчас же
перегрузочные реле-ограничители с лязгом отключили трансформатор. Все
исчезло.
Яков в задумчивости потер лоб. "Нужно попробовать пробить пластину в
трансформаторном масле; тогда можно будет повысить напряжение раза в
четыре". При мысли об этом Яков вздохнул, он не любил иметь дело с
трансформаторным маслом сизо-коричневой густой жидкостью, которая пачкает
халат, а руки потом противно пахнут рыбьим жиром и касторкой.
Уже несколько месяцев он пытается пробить нейтрид и все одно и то же:
перекрытие по воздуху.
Нейтрид непробиваем. Это, конечно, великолепно, что нейтрид выдерживает
сотни и тысячи миллиардов вольт на сантиметр! Но что же это за исследования,
если они будут состоять из одних только отрицательных результатов?
Нужно испытывать еще более тонкие пластинки нейтрида может быть, пленки
тоньше ангстрема. Но каково идти на поклон в семнадцатую лабораторию, где
Голуб, Сердюк, Оксана? Яков вспомнил о своей недавней встрече с Оксаной и
снова вздохнул.
Оксана после изгнания его из 17-ой лаборатории при встречах
отворачивала голову или опускала глаза не хотела здороваться. "Сердится,
понял Якин. Ну, ничего. Это все-таки лучше, чем если бы она здоровалась и
разговаривала равнодушно. Хоть какие-то чувства питает... Помирюсь!"
Помирились они в троллейбусе, возвращаясь с работы. Был час пик; их
стиснула давка. Яков так энергично и так заботливо старался, чтобы Оксане
было просторнее, так сдерживал возле нее напор пассажиров, что она
смягчилась. Когда же Яков отпустил шутку по поводу непомерной толщины одного
пассажира, она рассмеялась и подобрела окончательно. Они впервые за все это
время разговорились.
В троллейбусе было жарко и душно, пахло потом.
Знаешь что, пошли пешком, предложил Яков. Чего мы будем здесь
толкаться?
Солнце еще не село, но затененные деревьями улицы уже подернулись
предвечерней сизой дымкой. Гремели трамваи, спешили прохожие. Они свернули в
парк. Правда, это был весьма окольный путь к Оксаниному дому, но "окольный
путь к дому девушки самый прямой путь к ее сердцу", это правило Яшка усвоил
еще в студенческие годы.
Он острил напропалую, рассказывал бывшие и не бывшие на самом деле
истории. Оксана смеялась и уже тепло посматривала на него своими "карими
очами". Когда проходили мимо фонтана, под развесистой струей которого мокли,
взявшись за руки, серо-зеленые цементные мальчики с большой рыбой, Яков
посмотрел на них и молча начал стаскивать с себя пиджак.
Ты что? поразилась Оксана.
Так дети мокнут. Простудятся. Жалко... невозмутимо объяснил он,
показывая на фонтан.
Ой! Оксана, смеясь, даже уцепилась обеими руками за плечо Якина.
Словом, полный мир был восстановлен раньше, чем они дошли до середины
парка.
Сперва разговор был шутливый, легкий. Потом как-то пришлось к слову
упомянули об институте. И Оксана неудержимо начала рассказывать, как у них в
лаборатории было интересно, как той осенью однажды Алексей Осипович чуть не
отрезал себе руку черной пленкой; а потом как Голуб и Коля "Достань
воробушка" улетали на Таймыр и Коля вернулся с отмороженными ушами; и как
они испытывали первые образцы нейтрида; а Иван Гаврилович сейчас начинает
какие-то новые интересные опыты...
Якин слушал и увядал. Все его прогулочное настроение как-то испарилось,
шутить больше не хотелось. Он шел рядом с разговорившейся Оксаной и молчал,
чтобы не выдать своих чувств. Да и что он мог сказать?.. Словом, вечер был
испорчен; с Оксаной он распрощался холодно.
Нет, лучше в семнадцатую не показываться, а послать с лаборанткой
записку.
После дневника Николая Самойлова у читателей могло сложиться
одностороннее и излишне категорическое представление о его бывшем
однокурснике и товарище Якове Якине. Дескать, это циник, халтурщик,
недалекий рвач и так далее. Словом нехороший человек. Отрицательный
персонаж.
Конечно, это слишком поспешное суждение о Якове Якине.
Иные книги приучают нас очень упрощенно судить о людях: если человек
криво усмехается значит, он сукин сын; если герой улыбается широко и
открыто, как голливудский киноактер, значит, он положительный, хороший. В
жизни все не так просто.
Если отбросить разные неприятные черты характера Якина его позерство,
неуместные цинические прибауточки, внешнюю несерьезность, то можно выделить
нечто самое важное, главное. Это главное стремление Якина сделать большое,
великое открытие, великое изобретение.
"Открывать" он начал еще в детстве. Лет девяти от роду, прочитав первую
книжку по астрономии, веснушчатый второклассник Яша был потрясен внезапной
идеей. Телескопы приближают Луну в несколько сот раз значит, чтобы быстрее
добраться до Луны, нужно выпускать ракеты и снаряды через большие телескопы!
Тогда до Луны останется совсем немного несколько сотен километров...
В седьмом классе, после знакомства с электричеством, у него возникла
"спасительная" для общества мысль: человека, убитого током, можно оживить,
пропустив через него ток в обратном направлении! Два месяца юный гений
собирал высоковольтный выпрямитель. Жертвой этой идеи пал домашний кот
Гришка...
Знакомство с химией родило новые мысли. Девятиклассник Якин спорил с
товарищами, что сможет безвредно для себя пить плавиковую и серную кислоту.
Очень просто: чтобы пить плавиковую кислоту, нужно предварительно выпить
расплавленный парафин; он покроет все внутренности, и кислота пройдет
безвредно; а серную кислоту нужно мгновенно запивать едким кали произойдет
нейтрализация, и ничего не будет... Хорошо, что вовремя не оказалось под
рукой кислот.
Немало искрометных идей возникло в его вихрастой голове, пока он понял,
что, для того чтобы изобретать, одних идей мало нужны знания. И совсем
недавно, год назад, он понял, что, для того чтобы изобретать, делать
открытия, недостаточно иметь идеи и знания нужны еще колоссальное упорство и
мужество.
Он хотел изобретать и... сам отказался от участия в величайшем
открытии! Отказался, потому что струсил. Полтора года прошло с тех пор, но и
теперь Яков густо краснеет, вспоминая о том нелепом скандале. Да, конечно,
дело не в том, что тогда Голуб накричал на него и он, Яков, обиделся. Он не
обиделся, а струсил...
Из окон высоковольтной лаборатории было хорошо видно левое крыло
"аквариума", блестели две полосы стекол: "окна" семнадцатой лаборатории. По
вечерам, когда там зажигали свет, Якин видел длинную фигуру Сердюка,
мелькавшую за колоннами и бетонными параллелепипедами мезонатора. Размеренно
расхаживал Голуб, мелькал белый халатик Оксаны... Были и какие-то новые
фигуры должно быть, пришли новые инженеры вместо него и Кольки Самойлова.
Что-то сейчас там делают? Голуб начал новую серию экспериментов с
нейтридом. Вот бы и ему к ним... Теперь бы он работал как черт! Нет, ничего
не выйдет: и он не пойдет к ним проситься, и они не позовут. Яков отвернулся
от окна и взглянул на клетку, в которой стояли электроды на пластинке
нейтрида.
"Так. Значит, будем испытывать в трансформаторном масле... Ничего! Я
все-таки пробью эти черные пленки!" И Якин открыл дверь в клетку.
Иван Гаврилович действительно ухватился за осенившую его в ту лунную
ночь идею: облучать нейтрид быстрыми мезонами. Как и следовало ожидать,
первые недели опытов не дали ничего: нейтрид отказывался взаимодействовать
даже с быстрыми мезонами. Что ж, это было в порядке вещей: профессор Голуб
не привык к легким победам. Первые опыты, собственно, и нужны для уточнения
идеи. Плохо только, что каждый безрезультатный опыт занимает очень много
времени...
Начиналась осень. По стеклам лаборатории хлестали крупные дождевые
капли, они расплывались, собирались в ручьи и стекали на цементные
перекрытия. В зале было сумрачно от туч и серо от бетонных колонн и стен
мезонатора.
Сердюк с двумя новыми помощниками возился у мезонатора. Оксана у
химического шкафа перетирала посуду. Иван Гаврилович вот уже полчаса стоял у
раструба перископа и задумчиво смотрел на тысячи раз виденную картину:
острый луч мезонов, направленный на черный квадратик нейтрида, сизо-голубые
в его свете бетонные стены камеры мезонатора.
"Нет, кажется, и этот опыт обречен... Что-то еще нужно додумать, а что
неясно". Напряжением мысли Иван Гаврилович попытался представить себе:
маленькие ничтожные частицы стремительно врезаются в плотный монолит из
нейтронов... "Нет, не то. Плохо, что не с кем посоветоваться. Сердюк? Он
теперь кандидат наук, но... Конечно, у него золотые руки, он знает
мезонатор, .как часы, но и только. Сейчас сюда бы Николая Самойлова с его
фонтаном идей. Голуб улыбнулся У того есть идеи на все случаи жизни. Однако
Самойлов с головой ушел в заводские дела".
Иван Гаврилович поморщился и на секунду прикрыл слезящиеся от
напряжения глаза: ему показалось, что лучик мезонов начал плясать над
пластинкой нейтрида...
Однако, когда он открыл глаза, лучик снова, необычно расплывался над
самой поверхностью нейтрида. Теперь он стал похож на струйку воды, бьющую в
стенку. "Что такое? Мезоны расплываются по нейтриду?"
Алексей Осипович, ты что меняешь режим? крикнул Голуб.
Нет, издали ответил Сердюк. А в чем дело?
А вот смотри...
Сердюк подошел и, пригнувшись, стал смотреть в раструб. Потом повернул
смуглое лицо к Ивану Гавриловичу. Глаза его блестели:
А ведь такого мы еще никогда не видели, Иван Гаврилович, чтобы луч
расплывался!..
Когда через час извлекли пластинку нейтрида из мезонатора, ничего не
обнаружили. Только та точка нейтрида, в которую упирался пучок мезонов,
оказалась нагретой до нескольких тысяч градусов.
Это уже было что-то. И это что-то вселило в душу Ивана Гавриловича
новые надежды.
СНОВА ДНЕВНИК НИКОЛАЯ САМОЙЛОВА
"8 сентября. Некогда! Это слово теперь определяет всю мою жизнь.
Некогда бриться по утрам. Некогда тратить деньги, которых я сейчас получаю
достаточно. Некогда читать газеты и научную периодику. Некогда, некогда,
некогда! Каждое утро просыпаешься с ощущением, что день скоро кончится и
ничего не успеешь сделать.
Просто удивительно, что сегодня у меня свободный вечер, как-то даже
неловко. Вот я и использую его на то, чтобы сразу записать в дневник события
за те несколько месяцев, в которые я к нему не прикасался.
Завод пустили в конце мая. Было приятно смотреть на параллельные ряды
мезонаторов-станков. Они в точности повторяли друг друга: ребристые трубы
ускорителей частиц, небольшие черные коробки мезонных камер, перископические
раструбы, светло-зеленые столы пультов все было чистое и новенькое. Два
огромных цеха под стеклянными крышами, десятки мезонаторов, каждый из
которых мог давать десятки килограммов нейтрида в смену... Тогда мне
казалось, что самое трудное уже пройдено, теперь будем делать детали из
нейтрида и все в порядке!
И мы начали делать. Операторы заливали ртуть в формы и заводили их в
камеры, в вакуум, под голубые пучки мезонов. Ртуть медленно осаждалась,
превращаясь в тончайшую, но поражающую своей огромной тяжестью конструкцию.
А потом... каждые восемь деталей из десяти шли в брак! Ей-богу, не было и не
будет материала, более склонного к браку, чем нейтрид! Пленки и пластины
получаются неровными, в них почему-то образуются дыры, изгибы... черт знает
что! И все это нельзя ни подточить, ни переплавить, ни отрезать ведь нейтрид
не берет даже нейтридный резец. Самые тонкие детали не может согнуть паровой
молот! Единственное, что мы можем делать с нейтридом, это "сваривать" его
мезонным лучом: стык двух пластин нейтрида заливается ртутью, и эта ртуть
осаждается мезонами в нейтридный шов. Так собираются конструкции из
нейтрида, так мы делали нейтрид-мезонаторы. Но ведь этого мало... Словом,
для бракованной продукции пришлось выстроить отдельный склад, куда мы
сваливаем все эти "изделия" в надежде, что когда-нибудь придумаем, что с
ними делать.
И разве только это? А мезонаторы? Последнее время они начали сниться
мне по ночам... Когда-то я с гордостью назвал их "станками". Слов нет они
проще мезонатора Голуба, а благодаря нейтриду и лучше, совершеннее его. И
все-таки, как невероятно сложны они для заводского производства! Они
капризничают, портятся легко и, мне даже кажется, охотно.
А ремонтирует и налаживает их товарищ главный технолог Н. Н. Самойлов
со своим помощником инженером Юрием Кованько, потому что никто из операторов
и цеховых инженеров не может быстро разобраться в мезонаторе.
Юрий Кованько молодой парень спортивного сложения, недюжинной силы. Он
только в этом году кончил институт, но помощник отличный: у него нюх на
неполадки. Как хороший пулеметчик может с завязанными глазами разобрать и
собрать свой пулемет, как хороший механик по слегка изменившемуся рокоту
мотора улавливает неправильное зажигание, так и мы с ним по тембрам гудения
трансформаторов, изменению окраски мезонного луча, малейшим колебаниям
стрелок приборов наловчились устранять, а иногда и предупреждать неполадки.
А что толку? Мезонаторы все равно портятся, и конца этому не видно...
Нет, они далеко не "чудо техники", они хороши для экспериментирования, но в
поточном производстве никуда не годятся. Ремонт, наладка, контроль выхода
нейтрида, борьба с браком это и называется "вариться в технологическом
котле". Я шел на завод как исследователь, стремился внести научную ясность в
путаницу заводских проблем. А теперь где уж там! хоть бы не научно, а
как-нибудь заткнуть дыры производства...
Ну вот, хотел неторопливо и обстоятельно описать прошедшие события, а
невольно начал жаловаться самому себе, брюзжать. Кажется, у меня портится
характер...
Да, собственно, никаких особенных событий со времени моей "экспертизы"
в тундре не происходило.
Работа, работа, работа позади, и это же впереди. Вот и все.
15 октября. Сегодня целый день консультировал в нашем конструкторском
бюро. Да-а... Это настоящий цех творчества.
Громадный зал под стеклянной крышей. И во всю его сорокаметровую стену
развернулся огромный чертеж. Вдоль него, вверху и внизу, в специальных
подвесных люльках передвигаются конструкторы, чертежники: они наносят на
бумагу контуры космической ракеты из нейтрида.
Это будет великолепный космический корабль с атомным двигателем.
Применение нейтрида в атомном реакторе дает возможность рассчитывать на
скорости полета в сотни километров в секунду. Корпус из нейтрида сможет
противостоять не только космическим лучам, но и излучениям и температурам
атомного взрыва. Это будет корабль для космических полетов.
В нашем конструкторском бюро работает много известных конструкторов,
создававших сверхзвуковые самолеты, баллистические и межконтинентальные
ракеты, запускавшие спутники во время геофизического года. Как они волнуются
и радуются, когда рассчитывают конструкции из нейтрида ведь он открывает
перед ними совершенно необъятные возможности!
Ах, Николай Николаевич! восклицал сегодня, сверкая своей золотозубой
улыбкой, старший конструктор Гольдберг, этакий подвижный и начисто лысый
толстячок-бодрячок. Вы сами не представляете, какой чудесный материал
создаете! Это мечта! Даже нет, больше чем мечта, потому что мы не могли и
мечтать о нейтриде... Это знаете что? философский камень древних алхимиков,
который они так и не смогли получить! А вы смогли! Урановый двигатель будет
размером не больше шкафа! Представляете? И весом всего в полторы тонны! Это
вместо реактора размером в многоэтажный дом...
Я-то представляю... А представляете ли вы, уважаемый товарищ Гольдберг,
что для этого проекта потребуются десятки тонн нейтрида в виде готовых
сложных деталей и что пока большая часть тех деталей, которые мы уже делаем
для ракеты, идет на склад брака?
Когда-то в детстве ты, Николай Самойлов, как, наверное, и все
подростки, мечтал полететь на Луну, Марс, Венеру. А вот думал ли ты, Николай
Самойлов, что тебе придется делать космическую ракету для полетов мечты
твоего детства? Представлял ли ты, как это будет непросто? И, в сущности,
чего ты ноешь, Николай Самойлов? Тысячи инженеров могут только мечтать о
такой работе! Или ты всерьез полагаешь, что в самом деле все пойдет так
легко и интересно, как это описывается в приключенческих романах для
среднего школьного возраста?, Космические полеты фабрикуются сейчас в цехах
(это пока дело земное!) с потом, усталостью и скрежетом зубовным...
Ну, а в этой ракете я обязательно полечу! Неужели я не заслужил права
если не на первый, то хоть на второй или третий полет?
25 октября. Сегодня в конце дня был в институте. Встретился с Иваном
Гавриловичем. После работы обратно шли вместе через парк к остановке
троллейбуса.
День выдался великолепный. До сих пор времена года проходили как-то
мимо моего внимания, и сейчас я смотрел на эту красоту осени глазами
новорожденного. Небо было синее и чистое, большое солнце садилось за деревья
и уже не грело. А под его косыми лучами в парке горела яркая осень. Вдоль
аллеи пламенели желто-красными листьями клены; как рубины, отливали на
солнце спелые ягоды шиповника. Дубы стояли в крепкой, будто вырезанной из
меди листве. И всюду желтые, красные, багровые, оранжевые, охровые,
светло-зеленые тона и переливы пышные, но печальные краски увядания. Таких
красок не увидишь в мезонаторных цехах...
Иван Гаврилович что-то говорил, но я, каюсь, не очень внимательно
слушал его. Не хотелось ни о чем думать, спорить, рассуждать, в голову лезли
обрывки стихов: "Роняет лес багряный свой убор...", "...люблю я пышное
природы увяданье, в багрец и золото одетые леса..." и тому подобное.
Конечно, мне следовало бы не забывать, что с Иваном Гавриловичем опасно
быть рассеянным. Он говорил что-то о своей новой работе, об облучениях
нейтрида мезонами. Я любовался красками осени и изредка кивал, ориентируясь
на его интонации.
Вдруг Иван Гаврилович остановился, посмотрел на меня исподлобья и
гаркнул:
Слушайте, Самойлов, это же бесподобно... Я уже десять минут заливаюсь
перед вами соловьем, а вы не изволите слушать! Пользуетесь тем, что мы не на
лекции и я не смогу выставить вас из аудитории?
Я покраснел:
Да нет, Иван Гаврилович... я слушаю...
Полно! Вот я только что упомянул о "мезонии", и вы кивнули с
авторитетным видом. Вы знаете, что такое "мезоний"? Нет! И не можете знать.
Голуб сердито засопел, вытащил из кармана поломанную папиросу, стал
нашаривать другую. Черт знает что: я рассказываю ему интересные вещи, а он
выкручивается, как первокурсник на зачете...
Ox... В самом деле, свинство не слушать, и кого? Ивана Гавриловича,
который натаскивал меня, как щенка, на исследовательскую работу...
Некоторое время Иван Гаврилович молчал, хмурился, потом сказал:
Ну ладно. Если вы ведете себя как мальчишка, то хоть мне не следует
впадать в детство и дуться на вас... Значит, я вот о чем...
И он вкратце повторил свои рассуждения. Нейтрид не стал пока идеальным
материалом для промышленности. Он невероятно дорог. Изготовление его сложно,
процесс очень медленный. Он почти не поддается обработке. Значит, он не
годится для массового применения... Все это было для меня не ново.
Поэтому-то, наверное, я невнимательно и слушал. Дальше: вся беда в принципе
получения нейтрида с помощью сложных и неэкономичных мезонаторов, в принципе
получения мезонов в ускорителях. Мезонатор суть ускоритель и, как всякий
ускоритель, имеет ничтожный к. п. д. (Браво, Иван Гаврилович! Уж мне ли не
знать, что мезонаторы, даже сделанные из нейтрида, очень плохи!)
Иван Гаврилович увлекся. Он размахивал перед собой рукой с потухшей
папиросой:
Мезонатор обречен он не годится для массового производства. Ведь это
примерно то же самое, как если бы мы стали получать плутоний не с помощью
цепной реакции деления, а в ускорителях. То же самое, что добывать огонь
трением... Мезонатор обречен! Должен признать это, хоть он и является моим
детищем. Нужно искать другой способ получения мезонов, такой же естественный
и простой, как, например, получение нейтронов из делящегося урана-235...
Так что же такое мезоний, Иван Гаврилович? перебил я его, чтобы
направить разговор, Вот это и есть мезоний.
Что это?!
Вот это самое... Иван Гаврилович сделал жест, будто пытаясь поймать
что-то в воздухе: не то падавший лист клена, не то свой мезоний, и показал
мне пустую ладонь. Мезоний это то, чего еще нет. Он увидел гримасу
разочарования на моем лице и рассмеялся. Понимаете, это цель: нужно найти
такое вещество, которое в известных условиях само выделяло бы мезоны так же
обильно, как уран-235, плутоний или торий выделяют нейтроны. Вещество,
делящееся на мезоны! Понимаете?
Гм!.. только и смог сказать я.
Такое вещество обязательно должно быть в той бесконечно большой и
бесконечно разнообразной кладовой, которая именуется Вселенной, продолжал
Иван Гаврилович. Его нужно только суметь добыть.
Каким образом?
А вот этого-то я еще и не знаю... ("Так зачем же эти глубокомысленные
рассуждения?" чуть не сказал я.) Мезоний должен быть, потому что он
необходим. И его нужно искать! Иван Гаврилович черкнул ладонью в воздухе.
Видите ли: мы еще очень смутно представляем себе возможности того вещества,
которое сами открыли Мы не знаем о нейтриде чего-то очень важного и
главного... Он помолчал, прищурился. Вот сейчас мы с Сердюком ломаем голову
над одним непостижимым эффектом. Понимаете, если долго облучать нейтрид в
камере быстрыми мезонами, то он начинает отталкивать мезонный луч! Похоже,
что нейтрид сильно заряжается отрицательным зарядом, но когда мы вытаскиваем
нейтридную пластинку из камеры, то никакого заряда нет! Он даже топнул
ногой, остановился и снизу вверх посмотрел на меня. Нет! Если был заряд, то
уйти он не мог: нейтрид идеальный изолятор. Если не было, то почему же
отталкиваются мезоны? Какие-то потусторонние силы, мистика, что ли? У нас
это происходит уже десятый раз...
Да, но при чем здесь "мезоний"? возразил я.
Видите ли... Иван Гаврилович попытался пригладить волосы за лысиной, но
они от этого только взъерошились. Я уже сказал, что "мезоний" это цель. Как
бы это вам объяснить? Знаете, меня всегда мало увлекали те отвлеченные
исследования, которые проводятся... ради исследований, если хотите. Они
иногда полезны, спору нет, но... Я привык ставить себе цель: что весомого,
ощутимого дадут исследования? Грубо говоря: что это даст людям? Пусть будет
далекая цель, но необходимо ее иметь поиски становятся целеустремленнее,
мысль работает живее. Так вот. Такой далекой целью а может быть, и не очень