Сборник. Былины. Исторические песни. Баллады

   Тут и падала Настасья да на сыру землю.
   Он уж скоро-де падал Настасье на белы груди, -
   Он уж скоро порол да груди белые,
   Он и скоро смотрел да ретиво сердцо;
   Он нашел во утробы да млада отрока:
   На лбу у него подпись-то подписана:
   «А был бы младень этот силен на земли».
   А тут-то Дунаю да за беду стало,
   За велику досаду да показалося;
   Становил ведь уж он свое востро копье
   Тупым-де концом да во сыру землю,
   Он и сам говорил да таково слово:
   «Протеки от меня и от жены моей,
   Протеки от меня, да славный тихой Дон».
   Подпирался ведь он да на востро копье, -
   Еще тут-то Дунаю да смерть случилася.
   А затем-то Дунаю да нонь славы поют,
   А славы-то поют да старины скажут.

Добрыня и Маринка

   В стольном в городе во Киеве
   У славного сударь князя у Владимира
   Три годы Добрынюшка стольничал,
   А три годы Никитич приворотничал,
   Он стольничал, чашничал девять лет,
   На десятый год погулять захотел
   По стольному городу по Киеву.
   Взявши Добрынюшка тугой лук
   А и колчан себе каленых стрел,
   Идет он по широким по улицам,
   По частым мелким переулочкам,
   По горницам стреляет воробушков,
   По повалушам стреляет он сизых голубей.
   Зайдет в улицу Игнатьевску
   И во тот переулок Маринин,
   Взглянет ко Марине на широкий двор,
   На ее высокие терема.
   А у молоды Марины Игнатьевны,
   У нее на хорошем высоком терему
   Сидят тут два сизые голубя,
   Над тем окошком косящатым,
   Целуются они, милуются,
   Желты носами обнимаются.
   Тут Добрыне за беду стало,
   Будто над ним насмехаются;
   Стреляет в сизых голубей;
   А спела ведь тетивка у туга лука,
   Звыла да пошла калена стрела.
   По грехам над Добрынею учинилося,
   Левая нога его поскользнула,
   Права рука удрогнула,
   Не попал он в сизых голубей,
   Что попал он в окошечко косящатое,
   Проломил он оконницу стекольчатую,
   Отшиб все причалины серебряные,
   Расшиб он зеркало стекольчатое;
   Белодубовы столы пошаталися,
   Что питья медяные восплеснулися.
   А втапоры Марине безвременье было,
   Умывалася Марина, снаряжалася
   И бросилася на свой широкий двор:
   «А кто это, невежа, на двор заходил,
   А кто это, невежа, в окошко стреляет?
   Проломил оконницу мою стекольчатую,
   Отшиб все причалины серебряные,
   Расшиб зеркало стекольчатое».
   И втапоры Марине за беду стало,
   Брала она следы горячие молодецкие,
   Набирала Марина беремя дров,
   А беремя дров белодубовых,
   Клала дровца в печку муравленую
   Со темя следы горячими,
   Разжигает дрова палящатым огнем,
   И сама она дровам приговариват:
   «Сколь жарко дрова разгораются
   Со темя следы молодецкими,
   Разгоралось бы сердце молодецкое
   Как у молода Добрынюшки Никитьевича.
   А и Божья крепко, вражья-то лепко».
   Взяла Добрыню пуще вострого ножа
   По его по сердцу богатырскому:
   Он с вечера, Добрыня, хлеба не ест,
   Со полуночи Никитичу не уснется,
   Он белого свету дожидается.
   По его-то щаски великия
   Рано зазвонили ко заутреням.
   Встает Добрыня ранешенько,
   Подпоясал себе сабельку вострую,
   Пошел Добрыня к заутрени;
   Прошел он церкву соборную,
   Зайдет ко Марине на широкий двор,
   У высокого терема послушает.
   А у молоды Марины вечеринка была,
   А и собраны были душечки красны девицы,
   Сидят и молоденьки молодушки,
   Все были дочери отецкие,
   Все тут были жены молодецкие.
   Вшел он, Добрыня, во высок терем, -
   Которые девицы приговаривают,
   Она, молода Марина, отказывает и прибранивает.
   Втапоры Добрыня ни во что положил,
   И к ним бы Добрыня в терем не пошел.
   А стала его Марина в окошко бранить,
   Ему больно пенять.
   Завидел Добрыня он Змея Горынчата,
   Тут ему за беду стало,
   За великую досаду показалося;
   Сбежал на крылечка на красная.
   А двери у терема железные,
   Заперлася Марина Игнатьевна,
   А и молоды Добрыня Никитич млад
   Ухватит бревно он в охват толщины,
   А ударил он во двери железные недоладом,
   Из пяты он вышиб вон,
   И сбежал он на сени косящаты.
   Бросилась Марина Игнатьевна
   Бранить Добрыню Никитича:
   «Деревенщина ты, детина, засельщина!
   Вчерась ты, Добрыня, на двор заходил,
   Проломил мою оконницу стекольчатую,
   Ты расшиб у меня зеркало стекольчатое».
   А бросится Змеища Горынчища,
   Чуть его, Добрыню, огнем не спалил,
   А и чуть молодца хоботом не ушиб,
   А и сам тут Змей почал бранити его,
   Больно пеняти:
   «Не хочу я звати Добрынею, Не хочу величать Никитичем,
   Называю те детиною деревенщиною,
   ‹Деревенщиною› и засельщиною;
   Почто ты, Добрыня, в окошко стрелял,
   Проломил ты оконницу стекольчатую,
   Расшиб зеркало стекольчатое?»
   Ему тута-тко, Добрыне, за беду стало
   И за великую досаду показалося;
   Вынимал саблю вострую,
   Воздымал выше буйны головы своей:
   «А и хощешь ли тебе,
   Змея, изрублю я В мелкие части пирожные,
   Разбросаю далече по чистом полю?»
   А и тут Змей Горынич, хвост поджав,
   Да и вон побежал;
   Взяла его страсть, так зачал…,
   Околышки метал, по три пуда…
   Бегучи, он, Змей, заклинается:
   «Не дай Бог бывать ко Марине в дом,
   Есть у нее не один я друг,
   Есть лутче меня и повежливее».
   А молода Марина Игнатьевна
   Она высунулась по пояс в окно,
   В одной рубашке без пояса;
   А сама она Змея уговаривает:
   «Воротись, мил надежа, воротись, друг!
   Хошь, я Добрыню обверну клячею водовозною?
   Станет-де Добрыня на меня и на тебя воду возить;
   А еще хошь, я Добрыню обверну гнедым туром?»
   Обвернула его, Добрыню, гнедым туром,
   Пустила его далече во чисто поля,
   А где-то ходят девять туров,
   А девять туров, девять братеников,
   Что Добрыня им будет десятый тур,
   Всем атаман золотые рога.
   Безвестна не стало богатыря,
   Молода Добрыни Никитьевича,
   Во стольном в городе во Киеве.
   А много-де прошло поры, много времени,
   А и не было Добрыни шесть месяцев, -
   По-нашему-то, сибирскому, слывет полгода.
   У великого князя вечеринка была,
   А сидели на пиру честные вдовы,
   И сидела тут Добрынина матушка,
   Честна вдова Афимья Александровна,
   А другая честна вдова, молода Анна Ивановна,
   Что Добрынина матушка крестовая.
   Промежу собою разговоры говорят,
   Все были речи прохладные.
   Ниоткуль взялась тут Марина Игнатьевна,
   Водилася с дитятями княженецкими;
   Она больно, Марина, упивалася,
   Голова на плечах не держится,
   Она больно, Марина, похваляется.
   «Гой еси вы, княгини, боярыни!
   Во стольном во городе во Киеве
   А я нет меня хитрея, мудрея, -
   А и я-де обвернула девять молодцов,
   Сильных могучих богатырей, гнедыми турами;
   А и ноне я-де опустила десятого,
   Молодца Добрыню Никитьевича,
   Он всем атаман золотые рога».
   За то-то слово изымается
   Добрынина матушка родимая,
   Честна вдова Афимья Александровна,
   Наливала она чару зелена вина,
   Подносила любимой своей кумушке,
   А сама она за чарою заплакала:
   «Гой еси ты, любимая кумушка,
   Молода Анна Ивановна!
   А и выпей чару зелена вина,
   Поминай ты любимого крестника,
   А и молода Добрыню Никитьевича, -
   Извела его Марина Игнатьевна,
   А и ноне на пиру похваляется».
   Проговорит Анна Ивановна:
   «Я-де сама эти речи слышала,
   А слышала речи ее похваленые».
   A и молода Анна Ивановна
   Выпила чару зелена вина,
   А Марину она по щеке ударила,
   Сшибла она с резвых ног,
   А и топчет ее по белым грудям,
   Сама она Марину больно бранит:
   «А и сука ты,…, еретница…!
   Я-де тебе хитрея и мудренея,
   Сижу я на пиру, не хвастаю,
   А и хошь ли, я тебя сукой обверну?
   А станешь ты, сука, по городу ходить,
   А станешь ты, Марина, много за собой псов водить».
   А и женское дело прелестивое,
   Прелестивое, перепадчивое.
   Обвернулася Маринка касаточкой,
   Полетела далече во чисто поле,
   А где-то ходят девять туров, Девять братеников,
   Добрыня-то ходит десятый тур;
   А села она на Добрыню, на правый рог,
   Сама она Добрыню уговаривает:
   «Нагулялся ты, Добрыня, во чистом поле,
   Тебе чисто поле наскучило
   И зыбучие болота напрокучили,
   А и хошь ли, Добрыня, женитися?
   Возьмешь ли, Никитич, меня за себя?» —
   «А право, возьму, ей-богу возьму!
   А и дам те, Марина, поученьица,
   Как мужья жен своих учат».
   Тому она, Марина, не поверила,
   Обвернула его добрым молодцем,
   По-старому, по-прежнему,
   Как бы сильным могучим богатырем,
   Сама она обвернулася девицею;
   Они в чистом поле женилися,
   Круг ракитова куста венчалися.
   Повел он ко городу ко Киеву,
   А идет за ним Марина раскорякою.
   Пришли они ко Марине на высок терем,
   Говорил Добрынюшка Никитич млад:
   «А и гой еси ты, моя молодая жена,
   Молода Марина Игнатьевна!
   У тебя в высоких хороших теремах
   Нету Спасова образа,
   Некому у тя помолитися,
   Не за что стенам поклонитися.
   А и чай моя вострая сабля заржавела?»
   А и стал Добрыня жену свою учить, Он молоду Марину Игнатьевну,
   Еретницу,…, безбожницу:
   Он первое ученье – ей руку отсек,
   Сам приговаривает:
   «Эта мне рука не надобна,
   Трепала она, рука, Змея Горынчища»;
   А второе ученье – ноги ей отсек:
   «А и эта-де нога мне не надобна,
   Оплеталася со Змеем Горынчищем»;
   А третье ученье – губы ей обрезал
   И с носом прочь:
   «А и эти-де мне губы не надобны,
   Целовали они Змея Горынчища»;
   Четвертое ученье – голову отсек
   И с языком прочь:
   «А и эта голова не надобна мне,
   И этот язык не надобен,
   Знал он дела еретические».

Женитьба Добрыни

   Как ехал он, Добрыня, целы суточки,
   Как и выехал на дорожку на почтовую.
   Как едет Добрынюшка-то почтовоей,
   Как едет-то Добрынюшка, посматриват,
   Как видит – впереди его проехано,
   На коне-то, видит, ехано на богатырскоем.
   Как стал-то он коня свого подшевеливать,
   Как стал-то он плетью натягивать,
   Догнать надь и этого богатыря.
   Как ехал-то Добрынюшка скорёшенько,
   Как нагнал-то богатыря да чужестранного,
   Скричал Добрыня тут да во всю голову:
   «Как сказывай топерику, какой земли,
   Какой же ты земли да какой орды,
   Чьего же ты отца да чьей матери?»
   Как говорит богатырь нунеку:
   «Если хочется узнать тебе-то топерику,
   Дак булатом-то переведаемся».
   Как налетел-то Добрынюшка скорёшенько,
   Как разгорелось его сердце богатырское,
   Как хотел-то еще хлопнуть палицей богатыря,
   Как рука у него в плечи застоялася,
   Как отвернулся тут Добрыня поскорёшенько,
   Как повыехал Добрыня в сторонку,
   Поразъехался теперь да на палицы
   И ударил палицей стародревний дуб;
   Как все тут на куски разлетелося,
   И знает, что силушка по-старому;
   Как отправился по-старому к богатырю
   И кричал-то тут Добрыня во всю голову:
   «Как сказывай, дружище, ты какой земли,
   Какой земли да какой орды,
   Чьего же ты отца да чьей ты матери?» —
   «Если хочется тебе узнать, какой земли,
   Так булатом переведаем».
   Как разгорелося сердце богатыря,