Сборник. Былины. Исторические песни. Баллады

   Да садитесь-тко вы на добрых коней.
   Мне от крестничка да от любимого
   Прилетели-то подарочки да не любимые:
   Долетела стрелочка каленая
   Через мой-то славный бел шатер,
   Она крышу сняла ведь да со бела шатра,
   Да проголзнула-то стрелка по белой груди,
   Она сцапинку-то дала по белой груди,
   Только малу сцапинку-то дала, не великую;
   Погодился мне, Самсону, крест на вороте,
   Крест на вороте шести пудов;
   Есть бы не был крест да на моей груди,
   Оторвала бы мне буйну голову».
   Тут богатыри все святорусские
   Скоро ведь седлали да добрых коней,
   И садились молодцы да на добрых коней
   И поехали раздольицем чистым полем
   Ко тому ко городу ко Киеву,
   Ко тым они силам ко татарскиим.
   А со той горы да со высокии
   Усмотрел ли старыи казак да Илья Муромец, -
   А то едут ведь богатыри чистым полем,
   А то едут ведь да на добрых конях.
   И спустился он с горы высокии,
   И подъехал он к богатырям ко святорусскиим;
   Их двенадцать-то богатырей, Илья тринадцатый.
   И приехали они ко силушке татарскоей,
   Припустили коней богатырскиих,
   Стали бить-то силушку татарскую,
   Притоптали тут всю силушку великую
   И приехали к палатке полотняноей;
   А сидит собака Калин-царь в палатке полотняноей.
   Говорят-то как богатыри да святорусские:
   «А срубить-то буйную головушку А тому собаке царю Калину».
   Говорил старой казак да Илья Муромец:
   «А почто рубить ему да буйная головушка?
   Мы свеземте-тко его во стольный Киев-град,
   Да й ко славному ко князю ко Владимиру».
   Привезли его, собаку царя Калина,
   А во тот во славный Киев-град,
   Да ко славному ко князю ко Владимиру.
   Привели его в палату белокаменну,
   Да ко славному ко князю ко Владимиру.
   То Владимир-князь да стольнокиевский
   Он берет собаку за белы руки
   И садил его за столики дубовые,
   Кормил его ествушкой сахарнею
   Да поил-то питьицем медвяныим.
   Говорил ему собака Калин-царь да таковы слова:
   «Ай же ты, Владимир-князь да стольнокиевский!
   Не сруби-тко мне да буйной головы.
   Мы напишем промеж собой записи великие:
   Буду тебе платить дани век и по веку
   А тебе-то, князю я Владимиру!»
   А тут той старинке и славу поют, А по тыих мест старинка и покончилась.

Бой Ильи Муромца с сыном

   Кабы жили на заставы богатыри,
   Недалеко от города – за двенадцать верст,
   Кабы жили они да тут пятнадцать лет;
   Кабы тридцать-то их было да со богатырем;
   Не видали ни конного, ни пешего,
   Ни прохожего они тут, ни проезжего,
   Да ни серый тут волк не прорыскивал,
   Ни ясен сокол не пролетывал,
   Да нерусской богатырь не проезживал.
   Кабы тридцать-то было богатырей со богатырем:
   Атаманом-то – стар казак Илья Муромец,
   Илья Муромец да сын Иванович;
   Податаманьем Самсон да Колыбанович,
   Да Добрыня-то Микитич жил во писарях,
   Да Алеша-то Попович жил во поварах,
   Да и Мишка Торопанишко жил во конюхах;
   Да и жил тут Василей сын Буслаевич,
   Да и жил тут Васенька Игнатьевич,
   Да и жил тут Дюк да сын Степанович,
   Да и жил тут Пермя да сын Васильевич,
   Да и жил Радивон да Превысокие,
   Да и жил тут Потанюшка Хроменькой;
   Затем Потык Михайло сын Иванович,
   Затем жил тут Дунай да сын Иванович,
   Да и был тут Чурило, млады Пленкович,
   Да и был тут Скопин сын Иванович,
   Тут и жили два брата, два родимые,
   Да Лука, Да Матвей – Дети Петровые…^[10]
   На зачине-то была светла деничка,
   На зори-то тут было да нонче на утренной,
   На восходе то было да красна солнышка;
   Тут ставаёт старой да Илья Муромец,
   Илья Муромец ставаёт да сын Иванович,
   Умывается он да ключевой водой,
   Утирается он да белым полотном,
   И ставаёт да он нонь пред Господом,
   А молится он да Господу Богу,
   А крест-от кладет да по писанному,
   А поклон-от ведет да как ведь водится,
   А молитву творит полну Исусову;
   Сам надёрнул сапожки да на босу ногу,
   Да и кунью шубейку на одно плечо,
   Да и пухов-де колпак да на одно ухо.
   Да и брал он нынь трубочку подзорную,
   Да и выходит старой да вон на улицу,
   Да и зрел он, смотрел на все стороны,
   Да и смотрел он под сторону восточную, -
   Да и стоит-то-де наш там стольнё-Киев-град;
   Да и смотрел он под сторону под летную, -
   Да стоят там луга да там зелёныи
   Да глядел он под сторону под западну, -
   Да стоят там да лесы тёмныи;
   Да смотрел он под сторону под северну, -
   Да стоят-то-де наше да синё морё, -
   Да и стоит-то-де наше там чисто полё,
   Сорочинско-де славно наше Кулигово;
   В копоти то там, в тумане, не знай, зверь бежит,
   Не знай, зверь там бежит, не знай, сокол летит,
   Да Буян ле славный остров там шатается,
   Да Саратовы ле горы да знаменуются,
   А богатырь ле там едет да потешается:
   Попереди то его бежит серый волк,
   Позади-то его бежит черный выжлок;
   На правом-то плече, знать, воробей сидит,
   На левом-то плече, да знать, белой кречет,
   Во левой-то руке да держит тугой лук,
   Во правой-то руке стрелу калёную,
   Да калёную стрелочку, перёную;
   Не того же орла да сизокрылого,
   Да того же орла да сизокамского,
   Не того же орла, что на дубу сидит,
   Да того же орла, который на синём мори,
   Да гнездо-то он вьет да на серой камень.
   Да подверх богатырь стрелочку подстреливат,
   Да и на пол он стрелочку не ураниват,
   На полёте он стрелочку подхватыват.
   Подъезжает он ныне ко белу шатру,
   Да и пишет нонь сам да скору грамотку;
   Да подмётывает ерлык, да скору грамотку;
   На правом-то колене держит бумажечку,
   На левом то колене держит чернильницу,
   Во правой-то руке держит перышко,
   Сам пишет ерлык, да скору грамотку,
   Да к тому же шатру да белобархатному.
   Да берет-то стар казак Илья Муромец,
   Да и то у него тут написано,
   Да и то у него тут напечатано:
   «Да и еду я нонь да во стольнёй Киев-град,
   Я грометь-штурмовать да в стольнё-Киев-град,
   Я соборны больши церквы я на дым спущу,
   Я царевы больши кабаки на огни сожгу,
   Я печатны больши книги да во грязи стопчу,
   Чудны образы-иконы на поплав воды,
   Самого я князя да в котле сварю,
   Да саму я княгиню да за себя возьму».
   Да заходит тут стар тут во белой шатёр:
   «Ох вы ой есь вы, дружинушка хоробрая,
   Вы, хоробрая дружина да заговорная!
   Уж вам долго ле спать, да нынь пора ставать.
   Выходил я, старой, вон на улицу,
   Да и зрел я, смотрел на все стороны,
   Да смотрел я под сторону восточную, -
   Да и стоит-то де наш там стольнё-Киев-град…^[11]
   Тут скакали нынь все русские богатыри.
   Говорит-то-де стар казак Илья Муромец:
   «Да кого же нам послать нынь за богатырём?
   Да послать нам Самсона да Колыбанова, -
   Да и тот ведь он роду-то сонливого,
   За невид потерят свою буйну голову;
   Да послать нам Дуная сына Иванова, -
   Да и тот он ведь роду-то заплывчива,
   За невид потерят свою буйну голову;
   Да послать нам Олешеньку Поповича, -
   Да и тот он ведь роду-то хвастливого,
   Потеряет свою буйну голову;
   Да послать-то нам ведь Мишку да Торопанишка, -
   Да и тот он ведь роду торопливого,
   Потеряет свою буйну голову;
   Да послать-то нам два брата, два родимыя,
   Да Луку де, Матвея – детей Петровичей, -
   Да такого они роду-то ведь вольнёго,
   Они вольнего роду-то, смирёного,
   Потеряют свои да буйны головы;
   Да послать-то нам Добрынюшку Микитича, -
   Да я тот он ведь роду он ведь вежлива,
   Он вежлива роду-то, очестлива,
   Да умеет со молодцем соехаться,
   Да умеет он со молодцем разъехаться,
   Да имеет он ведь молодцу и честь воздать».
   Да учуло тут ведь ухо богатырскоё,
   Да завидело око да молодецкоё,
   Да и стал тут Добрынюшка сряжатися,
   Да и стал тут Добрынюшка сподоблятися;
   Побежал нынь Добрыня на конюшен двор,
   Да и брал он коня да всё семи цепей,
   Да семи он цепей да семи розвезей;
   Да и клал на коня да плотны плотнички,
   Да на плотнички клал да мягки войлочки,
   Да на войлочки седелышко черкальскоё,
   Да двенадцать он вяжет подпруг шелковых,
   Да тринадцату вяжет чересхребётную,
   Через ту же он степь да лошадиную,
   Да не ради басы да молодецкоей,
   Ради крепости вяжет богатырскоей.
   Тут он приснял он-де шапочку курчавую,
   Он простился со всеми русскима богатырьми,
   Да не видно поездки да молодецкоей,
   Только видно, как Добрыня на коня скочил,
   На коня он скочил да в стремена ступил,
   Стремена те ступил да он коня стегнул;
   Хоробра была поездка да молодецкая,
   Хороша была побежка лошадиная,
   Во чистом-то поле видно – курева стоит,
   У коня из ушей да дым столбом валит,
   Да из глаз у коня искры сыплются,
   Из ноздрей у коня пламя мечется,
   Да и сива де грива да расстилается,
   Да и хвост-то трубой да завивается.
   Наезжает богатырь на чистом поли,
   Заревел тут Добрыня да во первой након:
   «Уж я верной богатырь, – дак нынь напуск держу,
   Ты неверной богатырь, – дак поворот даешь».
   А и едёт татарин, да не оглянется.
   Заревел-то Добрынюшка во второй након:
   «Уж я верной богатырь, – дак нынь напуск держу,
   Ты неверной богатырь, – дак поворот даешь».
   А и едёт татарин, да не оглянется.
   Да и тут-де Добрынюшка ругаться стал:
   «Уж ты, гадина, едешь, да перегадина!
   Ты сорока, ты летишь, да белобокая,
   Да ворона, ты летишь, да пустоперая,
   Пустопера ворона, да по загуменью!
   Не воротишь на заставу каравульную,
   Ты уж нас, молодцов, видно, ничем считашь?»
   А и тут-де татарин да поворот даёт,
   Да снимал он Добрыньку да со добра коня,
   Да и дал он на… по отяпышу,
   Да прибавил на… по алябышу,
   Посадил он назад его на добра коня:
   «Да поедь ты, скажи стару казаку, -
   Кабы что-де старой тобой заменяется?
   Самому ему со мной еще делать нечего».
   Да поехал Добрыня, да едва жив сидит.
   Тут едёт Добрынюшка Никитьевич
   Да к тому же к своему да ко белу шатру,
   Да встречает его да нынче стар казак,
   Кабы стар-де казак да Илья Муромец:
   «Ох ты ой еси, Добрынюшка Никитич блад!
   Уж ты что же ты едешь не по-старому,
   Не по-старому ты едешь да не по-прежному?
   Повеся ты дёржишь да буйну голову,
   Потопя ты держишь да очи ясныи».
   Говорит-то Добрынюшка Никитич блад:
   «Наезжал я татарина на чистом поли,
   Заревел я ему да ровно два раза,
   Да и едёт татарин, да не оглянется;
   Кабы тут-де-ка я ровно ругаться стал.
   Да и тут-де татарин да поворот дает,
   Да сымал он меня да со добра коня,
   Да и дал он на… да по отяпышу,
   Да прибавил он еще он по алябышу,
   Да и сам он говорит да таковы речи:
   «Да и что-де старой тобой заменяется?
   Самому ему со мной да делать нечего!»
   Да и тут-де старому да за беду стало,
   За великую досаду да показалося;
   Могучи его плеча да расходилися,
   Ретиво его сердцё разгорячилося,
   Кабы ровно-неровно – будто в котли кипит.
   «Ох вы ой еси, русские богатыри!
   Вы седлайте-уздайте да коня доброго,
   Вы кладите всю сбрую да лошадиную,
   Вы кладите всю приправу да богатырскую».
   Тут седлали-уздали да коня доброго;
   Да не видно поездки да молодецкоей,
   Только видно, как старой нынь на коня скочил,
   На коня он скочил да в стремена ступил,
   Да и приснял он свой да нонь пухов колпак:
   «Вы прощайте, дружинушка хоробрая!
   Не успеете вы да штей котла сварить, -
   Привезу голову да молодецкую».
   Во чистом поли видно – курева стоит,
   У коня из ушей да дым столбом валит,
   Да из глаз у коня искры сыплются,
   Из ноздрей у коня пламё мечется,
   Да и сива-де грива да расстилается,
   Да и хвост-от трубой да завивается.
   Наезжаёт татарина на чистом поли,
   От того же от города от Киева
   Да и столько-де места – да за три поприща.
   Заревел тут старой да во первой након:
   «Уж я верной богатырь – дак я напуск держу,
   Ты неверной богатырь – дак поворот даёшь».
   А и ёдет татарин, да не оглянется.
   Да и тут старой заревел во второй након:
   «Уж я верной богатырь – дак я напуск держу,
   Ты неверной богатырь – дак поворот даёшь».
   Да и тут-де татарин да не оглянется.
   Да и тут-де старой кабы ругаться стал:
   «Уж ты, гадина, едёшь, да перегадина!
   Ты сорока, ты летишь, да белобокая,
   Ты ворона, ты летишь, да пустоперая,
   Пустопера ворона, да по загуменью!
   Не воротишь на заставу караульную,
   Ты уж нас, молодцов, видно, ничем считашь?»
   Кабы тут-де татарин поворот даёт,
   Отпустил татарин да нынь сера волка,
   Отпустил-то татарин да черна выжлока,
   Да с права он плеча да он воробышка,
   Да с лева-то плеча да бела кречета.
   «Побежите, полетите вы нынь прочь от меня,
   Вы ищите себе хозяина поласкове.
   Со старым нам съезжаться – да нам не брататься,
   Со старым нам съезжаться – дак чья Божья помочь».
   Вот не две горы вместе да столканулися, -
   Два богатыря вместе да тут соехались,
   Да хватали они сабельки нынь вострые,
   Да и секлись, рубились да целы суточки,
   Да не ранились они да не кровавились,
   Вострые сабельки их да изломалися,
   Изломалися сабельки, исщербилися;
   Да бросили тот бой на сыру землю,
   Да хватали-то палицы боёвые,
   Колотились, дрались да целы суточки,
   Да не ранились они да не кровавились,
   Да боёвые палицы загорелися,
   Загорелися палицы, распоелися;
   Да бросали тот бой на сыру землю,
   Да хватали копейца да бурзамецкие,
   Да и тыкались, кололись да целы суточки,
   Да не ранились они да не кровавились,
   По насадке копейца да изломалися,
   Изломалися они да извихнулися;
   Да бросили тот бой да на сыру землю,
   Да скакали они нонь да со добрых коней,
   Да хватались они на рукопашечку.
   По старому по бесчестью да по великому
   Подоспело его слово похвальное,
   Да лева его нога да окольздилася,
   А права-то нога и подломилася,
   Да и падал старой тут на сыру землю,
   Да и ровно-неровно будто сырой дуб,
   Да заскакивал Сокольник на белы груди,
   Да и розорвал лату да он булатную,
   Да и вытащил чинжалище, укладен нож,
   Да и хочет пороть да груди белые,
   Да и хочет смотреть да ретиво сердцё.
   Кабы тут-де старой да нынь расплакался:
   «Ох ты ой есть, пресвята мать Богородица!
   Ты почто это меня нынче повыдала?
   Я за веру стоял да Христовую,
   Я за церквы стоял да за соборные».
   Вдруг не ветру полоска да перепахнула, -
   Вдвое-втрое у старого да силы прибыло,
   Да свистнул он Сокольника со белых грудей,
   Да заскакивал ему да на черны груди,
   Да и розорвал лату да всё булатную,
   Да и вытащил чинжалище, укладен нож,
   Да и ткнул он ему до во черны груди, -
   Да в плечи-то рука и застоялася.
   Тут и стал-де старой нынче выспрашивать:
   «Да какой ты удалой да доброй молодец?»
   У поганого сердцо-то заплывчиво:
   «Да когда я у те был да на белых грудях,
   Я не спрашивал ни роду тя, ни племени».
   Да и ткнул старой да во второй након, -
   Да в локти-то рука да застоялася;
   Да и стал-де старой да опять спрашивать:
   «Да какой ты удалой да доброй молодец?»
   Говорит-то Сокольник да таковы речи:
   «Да когда я у те был на белых грудях,
   Я не спрашивал ни роду тя, ни племени,
   Ты ещё стал роды у мня выспрашивать».
   Кабы тут-де старому да за беду стало,
   За великую досаду да показалося,
   Да и ткнул старой да во третей након, -
   В заведи-то рука и застоялася;
   Да и стал-то старой тут выспрашивать:
   «Ой ты ой еси, удалой доброй молодец!
   Да скажись ты мне нонче, пожалуйста:
   Да какой ты земли, какой вотчины,
   Да какого ты моря, коя города,
   Да какого ты роду, коя племени?
   Да и как тя, молодца именём зовут,
   Да и как прозывают по отечестви?»
   Говорит-то Сокольник да таковы речи:
   «От того же я от камешка от Латыря,
   Да от той же я девчонки да Златыгорки;
   Она зла поленица да преудалая,
   Да сама она была еще одноокая».
   Да скакал-то старой нонь на резвы ноги,
   Прижимал он его да ко белой груди,
   Ко белой-де груди да к ретиву сердцу,
   Целовал его в уста да нынь сахарные:
   «Уж ты, чадо ле, чадо да мое милоё,
   Ты дитя ле мое, дитя сердечноё!
   Да съезжались с твоей да мы ведь матерью
   Да на том же мы ведь на чистом поли,
   Да и сила на силу прилучалася,
   Да не ранились мы да не кровавились,
   Сотворили мы с ней любовь телесную,
   Да телесную любовь, да мы сердечную,
   Да и тут мы ведь, чадо, тебя прижили;
   Да поедь ты нынь к своей матери,
   Привези ей ты нынь в стольно-Киев-град,
   Да и будешь у меня ты первой богатырь,
   Да не будет тебе у нас поединщиков».
   Да и тут молодцы нынь разъехались,
   Да и едет Сокольник ко свою двору,
   Ко свою двору, к высоку терему.
   Да встречат его матушка родимая:
   «Уж ты, чадо ле, чадо моё милоё,
   Уж дитя ты мое, дитя сердечноё!
   Уж ты что же нынь едешь да не по-старому,
   Да и конь-то бежит не по-прежному?
   Повеся ты дёржишь да буйну голову,
   Потопя ты дёржишь да очи ясные,
   Потопя ты их держишь да в мать сыру землю».
   Говорит-то Сокольник да таковы речи:
   «Уж я был же нынь-нынче да во чистом поли,
   Уж я видел стару коровушку базыкову,
   Он тебя зовет… меня…»
   Говорит-то старуха да таковы речи:
   «Не пустым-де старой да похваляется, -
   Да съезжались мы с ним да на чистом поли,
   Да и сила на силу прилучилася,
   Да не ранились мы да не кровавились,
   Сотворили мы с ним любовь телесную,
   Да телесную любовь, да мы сердечную,
   Да и тут мы ведь, чадо, тебя прижили».
   А и тут-де Сокольнику за беду стало,
   За великую досаду показалося,
   Да хватил он матушку за черны кудри,
   Да и вызнял он ей выше могучих плеч,
   Опустил он ей да о кирпищат пол,
   Да и тут-де старухе да смерть случилася.
   У поганого сердцё-то заплывчиво,
   Да заплывчиво сердцё-то разрывчиво,
   Да подумал он думу да промежду собой,
   Да сказал он нынь слово да нынче сам себе:
   «Да убил я топеря да родну матушку,
   Да убью я поеду да стара казака,
   Он спит нынь с устатку да нонь с великого».
   Да поехал Сокольник в стольно-Киев-град,
   Не пиваючись он да не едаючись,
   Не сыпал-де он нынче плотного сну;
   Да разорвана лата да нынь булатная,
   Да цветно его платьё да всё истрёпано.
   Приворачивал он на заставу караульную —
   Никого тут на заставе не случилося,
   Не случилося-де нынь, не пригодилося,
   Да и спит-то один старой во белом шатру,
   Да храпит-то старой, как порог шумит;
   Да соскакивал Сокольник да со добра коня,
   Да заскакивал Сокольник да нынь во бел шатер,
   Да хватал он копейцё да бурзамецкое,
   Да и ткнул он старому да во белы груди;
   По старому-то по счастью да по великому
   Пригодился ле тут да золот чуден крест, -
   По насадки копейцо да извихнулося;
   Да и тут-де старой да пробуждается,
   От великого сну да просыпается,
   Да скакал-де старой тут на резвы ноги,
   Да хватал он Сокольника за черны кудри,
   Да и вызнял его выше могучих плеч,
   Опустил он его да о кирпищат пол,
   Да и тут-де Сокольнику смерть случилася;
   Да и вытащил старой его вон на улицу,
   Да и руки и ноги его он оторвал,
   Россвистал он его да по чисту полю,
   Да и тулово связал да ко добру коню,
   Да сорокам, воронам да на расклёваньё,
   Да серым-де волкам да на растарзаньё.

Богатыри на Соколе-корабле

   По морю, морю синему,
   По синему, но Хвалунскому
   Ходил-гулял Сокол-корабль
   Немного– немало двенадцать лет.
   На якорях Сокол-корабль не стаивал,
   Ко крутым берегам не приваливал,
   Желтых песков не хватывал.
   Хорошо Сокол-корабль изукрашен был:
   Нос, корма – по-звериному,
   А бока зведены по-змеиному,
   Да еще было на Соколе на корабле:
   Еще вместо очей было вставлено
   Два камня, два яхонта,
   Да еще было на Соколе на корабле:
   Еще вместо бровей было повешено
   Два соболя, два борзые;
   Да еще было на Соколе на корабле:
   Еще вместо очей было повешено
   Две куницы мамурские;
   Да еще было на Соколе на корабле:
   Еще три церкви соборные,
   Да еще было на Соколе на корабле:
   Еще три монастыря, три почестные;
   Да еще было на Соколе на корабле:
   Три торговища немецкие;
   Да еще было на Соколе на корабле:
   Еще три кабака государевы;
   Да еще было на Соколе на корабле:
   Три люди незнаемые,
   Незнаемые, незнакомые,
   Промежду собою языка не ведали.
   Хозяин-от был Илья Муромец,
   Илья Муромец сын Иванов,
   Его верный слуга – Добрынюшка,
   Добрынюшка Никитин сын,
   Пятьсот гребцов, удалых молодцов.
   Как издалече-далече, из чиста поля
   Зазрил, засмотрел турецкой пан,
   Турецкой пан, большой Салтан,
   Большой Салтан Салтанович.
   Он сам говорит таково слово:
   «Ай вы гой еси, ребята, добры молодцы,
   Добры молодцы, донские казаки!
   Что у вас на синем море деется?
   Что чернеется, что белеется?
   Чернеется Сокол-корабль,
   Белеются тонки парусы.
   Вы бежите-ко, ребята, ко синю морю,
   Вы садитесь, ребята, во легки струги,
   Нагребайте поскорее на Сокол-корабль,
   Илью Муромца в полон бери;
   Добрынюшку под меч клони!»
   Таки слова заслышал Илья Муромец,
   Тако слово Добрыне выговаривал:
   «Ты, Добрынюшка Никитин сын,
   Скоро-борзо походи на Сокол-корабль,
   Скоро-борзо выноси мой тугой лук,
   Мой тугой лук в двенадцать пуд,
   Калену стрелу в косы сажень!»
   Илья Муромец по кораблю похаживает,
   Свой тугой лук натягивает,
   Калену стрелу накладывает,
   Ко стрелочке приговаривает:
   «Полети, моя каленая стрела,
   Выше лесу, выше лесу по поднебесью,
   Не пади, моя каленая стрела,
   Ни на воду, ни на землю,
   А пади, моя каленая стрела,
   В турецкой град, в зелен сад,
   В зеленой сад, во бел шатер,
   Во бел шатер, за золот стол,
   За золот стол, на ременчат стул,
   Самому Салтану в белу грудь;
   Распори ему турецкую грудь,
   Расшиби ему ретиво сердце!»
   Ах тут Салтан покаялся:
   «Не подай, Боже, водиться с Ильей Муромцем,
   Ни детям нашим, ни внучатам,
   Ни внучатам, ни правнучатам,
   Ни правнучатам, ни пращурятам!»

Три поездки Ильи Муромца

   Из того ли из города из Мурома,
   Из того ли села да Карачаева
   Была тут поездка богатырская.
   Выезжает оттуль да добрый молодец,
   Старый казак да Илья Муромец,
   На своем ли выезжает на добром коне
   И во том ли выезжает во кованом седле.
   И он ходил-гулял да добрый молодец,
   Ото младости гулял да он до старости.
   Едет добрый молодец да во чистом поле,
   И увидел добрый молодец да Латырь-камешек,
   И от камешка лежит три росстани,
   И на камешке было подписано:
   «В первую дороженьку ехати – убиту быть,
   Во другую дороженьку ехати – женату быть,
   Третюю дороженьку ехати – богату быть».
   Стоит старенький да издивляется,
   Головой качат, сам выговариват:
   «Сколько лет я во чистом поле гулял да езживал,
   А еще такового чуда не нахаживал.
   Но на что поеду в ту дороженьку, да где богату быть?
   Нету у меня да молодой жены,
   И молодой жены да любимой семьи,
   Некому держать-тощить да золотой казны,
   Некому держать да платья цветного.
   Но на что мне в ту дорожку ехать, где женату быть?
   Ведь прошла моя теперь вся молодость.
   Как молоденьку ведь взять – да то чужа корысть,
   А как старую-то взять – дак на печи лежать,
   На печи лежать да киселем кормить.
   Разве поеду я ведь, добрый молодец,
   А й во тую дороженьку, где убиту быть?
   А и пожил я ведь, добрый молодец, на сем свете,
   И походил-погулял ведь добрый молодец во чистом поле».
   Нонь поехал добрый молодец в ту дорожку, где убиту быть,
   Только видели добра молодца ведь сядучи,
   Как не видели добра молодца поедучи;
   Во чистом поле да курева стоит,
   Курева стоит да пыль столбом летит.
   С горы на гору добрый молодец поскакивал,
   С холмы на холму добрый молодец попрыгивал,
   Он ведь реки ты озера между ног спущал,
   Он сини моря ты на окол скакал.
   Лишь проехал добрый молодец Корелу проклятую,
   Не доехал добрый молодец до Индии до богатоей,
   И наехал добрый молодец на грязи на смоленские,
   Где стоят ведь сорок тысячей разбойников
   И те ли ночные тати-подорожники.
   И увидели разбойники да добра молодца,
   Старого казака Илью Муромца.
   Закричал разбойнический атаман большой:
   «А гой же вы, мои братцы-товарищи
   И разудаленькие вы да добры молодцы!
   Принимайтесь-ка за добра молодца,
   Отбирайте от него да платье цветное,
   Отбирайте от него да что ль добра коня».
   Видит тут старыи казак да Илья Муромец,
   Видит он тут, что да беда пришла,
   Да беда пришла да неминуема.
   Испроговорит тут добрый молодец да таково слово:
   «А гой же вы, сорок тысяч разбойников
   И тех ли татей ночных да подорожников!
   Ведь как бить-трепать вам будет стара некого,