Сборник. Былины. Исторические песни. Баллады

   Но ведь взять-то будет вам со старого да нечего.
   Нет у старого да золотой казны,
   Нет у старого да платья цветного,
   А и нет у старого да камня драгоценного.
   Только есть у старого один ведь добрый конь,
   Добрый конь у старого да богатырскиий,
   И на добром коне ведь есть у старого седелышко,
   Есть седелышко да богатырское.
   То не для красы, братцы, и не для басы -
   Ради крепости да богатырскоей,
   И чтоб можно было сидеть да добру молодцу,
   Биться-ратиться добру молодцу да во чистом поле.
   Но еще есть у старого на коне уздечка тесмяная,
   И во той ли во уздечике да во тесмяноей
   Как зашито есть по камешку по яхонту,
   То не для красы, братцы, не для басы -
   Ради крепости да богатырскоей.
   И где ходит ведь гулят мои добрый конь,
   И среди ведь ходит ночи темныя,
   И видно его да за пятнадцать верст да равномерныих;
   Но еще у старого на головушке да шеломчат колпак,
   Шеломчат колпак да сорока пудов.
   То не для красы, братцы, не для басы -
   Ради крепости да богатырскоей».
   Скричал-сзычал да громким голосом
   Разбойнический да атаман большой:
   «Ну что ж вы долго дали старому да выговаривать!
   Принимайтесь-ка вы, ребятушки, за дело ратное».
   А й тут ведь старому да за беду стало
   И за великую досаду показалося.
   Снимал тут старый со буйной главы да шеломчат колпак,
   И он начал, старенький, тут шеломом помахивать.
   Как в сторону махнет – так тут и улица,
   А й в другу отмахнет – дак переулочек.
   А видят тут разбойники, да что беда пришла,
   И как беда пришла и неминуема,
   Скричали тут разбойники да зычным голосом:
   «Ты оставь-ка, добрый молодец, да хоть на семена».
   Он прибил-прирубил всю силу неверную
   И не оставил разбойников на семена.
   Обращается ко камешку ко Латырю,
   И на камешке подпись подписывал, -
   И что ли очищена тая дорожка прямоезжая,
   И поехал старенький во ту дорожку, где женату быть.
   Выезжает старенький да во чисто поле,
   Увидал тут старенький палаты белокаменны.
   Приезжает тут старенький к палатам белокаменным,
   Увидела тут да красна девица,
   Сильная поляница удалая,
   И выходила встречать да добра молодца:
   «И пожалуй-кось ко мне, да добрый молодец!»
   И она бьет челом ему да низко кланяйтся,
   И берет она добра молодца да за белы руки,
   За белы руки да за златы перстни,
   И ведет ведь добра молодца да во палаты белокаменны;
   Посадила добра молодца да за дубовый стол,
   Стала добра молодца она угащивать,
   Стала у доброго молодца выспрашивать:
   «Ты скажи-тко, скажи мне, добрый молодец!
   Ты какой земли есть да какой орды,
   И ты чьего же отца есть да чьей матери?
   Еще как же тебя именем зовут,
   А звеличают тебя по отечеству?»
   А й тут ответ-то держал да добрый молодец:
   «И ты почто спрашивать об том, да красна девица?
   А я теперь устал, да добрый молодец,
   А я теперь устал да отдохнуть хочу».
   Как берет тут красна девица да добра молодца,
   И как берет его да за белы руки,
   За белы руки да за златы перстни,
   Как ведет тут добра молодца
   Во тую ли во спальню, богато убрану,
   И ложит тут добра молодца на ту кроваточку обманчиву.
   Испроговорит тут молодец да таково слово:
   «Ай же ты, душечка да красна девица!
   Ты сама ложись да на ту кроватку на тесовую».
   И как схватил тут добрый молодец
   да красну девицу,
   И хватил он ей да по подпазушки
   И бросил на тую на кроваточку;
   Как кроваточка-то эта подвернулася,
   И улетела красна девица во тот да во глубок погреб.
   Закричал тут ведь старый казак да зычным голосом:
   «А гой же вы, братцы мои да все товарищи
   И разудалые да добры молодцы!
   Но имай-хватай, вот и сама идет».
   Отворяет погреба глубокие,
   Выпущает двенадцать да добрых молодцев,
   И все сильныих могучих богатырей;
   Едину оставил саму да во погребе глубокоем.
   Бьют-то челом да низко кланяются
   И удалому да добру молодцу
   И старому казаку Илье Муромцу.
   И приезжает старенький ко камешку ко Латырю,
   И на камешке-то он подпись подписывал:
   «И как очищена эта дорожка прямоезжая».
   И направляет добрый молодец да своего коня
   И во тую ли дороженьку, да где богату быть.
   Во чистом поле наехал на три погреба глубокиих,
   И которые насыпаны погреба златом-серебром,
   Златом-серебром, каменьем драгоценныим;
   И обирал тут добрый молодец все злато это серебро
   И раздавал это злато-серебро по нищей по братии;
   И роздал он злато-серебро по сиротам да бесприютныим.
   И обращался добрый молодец ко камешку ко Латырю,
   И на камешке он подпись подписывал:
   «И как очищена эта дорожка прямоезжая».

Мамаево побоище

   Из-за моря, моря синего,
   Из-за тех же гор из-за высоких,
   Из-за тех же лесов темных,
   Из-за той же сторонушки восточныя
   Не темная туча поднималася —
   С силой Мамай соряжается
   На тот же на красен Киев-град
   И хочет красен Киев в полон взять.
   И брал он себе силы много-множество -
   Сорок царей и сорок царевичей,
   Сорок королей и сорок королевичей,
   И за всяким визирем по сту тысячей,
   Да брал своего зятя любимого,
   Своего Василия Прекрасного,
   И брал за ним силы войска триста тысячей,
   А за самим за собой войска счету не было.
   И не матушка ли орда подымалася,
   Мать сыра земля от войска потрясалася;
   В конном топище красного солнца не видать было,
   А светлый месяц от пару конского померкнул весь, -
   Заметно было в городе во Киеве.
   Дошла до Мамая славушка немалая,
   Будто в том же городе во Киеве
   Будто не стало Ильи Муромца,
   Будто все сильные богатыри
   Во чисто поле разъехались.
   И подходила сила Мамаева
   Ко тому же ко чисту полю,
   Ко тому ли раздольицу широкому.
   Не дошедши они до города до Киева в двухстах верстах,
   Развернули шатры белополотняные,
   Разостали они войском в лагере,
   И поставили они кругом войска стражу строгую.
   И говорил тут Мамай таково слово:
   «Уж ты гой еси, любимый зять Василий Прекрасный!
   Ты садись-ка, Василий, на ременчат стул
   И пиши-тко, дитятко, ты ярлыки скорописные,
   Не на бумаге пиши, не пером, не чернилами,
   А пиши-тко-ся ты на красном бархате,
   Ты печатай-ка заголовья красным золотом,
   А по самой середке чистым серебром,
   А уж мы высадим, подпишем скатным жемчугом,
   А на углах-то посадим по камню самоцветному,
   Чтобы тем камням цены не было;
   А пиши ты на бархате не ласково,
   Со угрозами пиши с великими,
   Пиши, не давай сроку ни на время ни на малое»,
   И писал тут ярлыки любимый зять.
   И говорил тут любимый зять таково слово:
   «Уж ты гой еси, батюшка Мамай, строгий царь!
   Мы кого пошлем посла во Киев-град?»
   Говорил Мамай таково слово:
   «Уж ты гой еси, любимый зять!
   Тебе-ка ехать во красен Киев-град,
   А самому остаться в белополотняном шатре
   Со своим войском с любимыим».
   Садился тут Василий на добра коня,
   Поехал Василий во Киев-град,
   Не дорогой ехал, не воротами,
   Через стены скакал городовые,
   Мимо башенки те наугольныя,
   Подъезжает ко двору ко княжескому,
   И соскакивал с добра коня удалой,
   Заходил же он на красно крыльцо,
   Заходил же он во светлу гридню,
   И подходил он к столам дубовыим
   И клал ярлыки те скорописчатые.
   И подходил тут Владимир стольнокиевский
   И брал ярлыки скорописчатые.
   Как в ту пору да во то время
   Не ясен сокол да подымается,
   А приехал старыи во Киев-град;
   Забегает старый на красно крыльцо,
   Заходит старый во светлу гридню,
   А Владимир стольнокиевский
   Горючими слезами уливается;
   Не подымаются у его белы руки,
   Не глядят у его очи ясные;
   Говорил же он тут таково слово:
   «Ты бери-тко-ся, старый, ярлыки скорописчатые,
   Ты читай-ка их скоро-наскоро —
   И что в ярлыках тех написано,
   И что на бархате напечатано».
   И начал старый читать скоро-наскоро,
   Сам читал, а головушкой поматывал,
   Даже горючи слезы покатилися.
   И вслух читал, все слышали,
   А что же в ярлыках написано,
   И сроку в ярлыках не дано:
   «Не спущу из Киева ни старого, ни малого,
   А самого Владимира будут тянуть очи косицами,
   А язык-то теменем, – с живого кожу драть буду;
   А княгинюшку Апраксию возьму за Василия Прекрасного».
   Тогда говорил стар казак таково слово:
   «Уж ты гой еси, посланник, строгий царь!
   Уж ты дай-ка-ся мне сроку на три года».
   – «А не дам я вам сроку на три года».
   – «А дай-ка ты нам хошь на два года». -
   «А не дам я вам сроку на два года». -
   «Дайте сроку хошь на полгода,
   А бессрочных и на земле нету».
   Давает Василий сроку на полгода,
   И угощать стали Василия Прекрасного
   Зеленым вином, пивом пьяныим,
   Пивом пьяныим, медом сладкиим,
   И начали дарить золотой казной:
   Подарили один кубчик чиста золота,
   А другой-от подарили скатна жемчуга,
   Да дарили еще червонцей хорошиих,
   Дарили еще соболями сибирскими,
   Да еще дарили кречетами заморскими,
   Да еще дарили блюдами однозолотными,
   Да бархатом дарили красныим.
   Принимал Василий подарки великие
   И вез к Мамаю в белополотняный шатер.
   Во ту пору, во то времечко
   Пошел старый по Киеву-граду,
   Нашел дружинушку хорошую,
   Того ли Потанюшку Хроменького;
   Писал ярлыки скорописчатые
   Ко своим ко братьицам ко названым:
   Во первых-то, к Самсону Колувану,
   Во вторых-то, к Дунаю Ивановичу,
   Во третьих-то, к Василию Касимерову,
   Во четвертых-то, к Михайлушке Игнатьеву с племянником,
   Во пятых-то, к Потоку Ивановичу,
   Во шестых-то, к Добрынюшке Никитичу,
   Во семых-то, к Алеше Поповичу,
   В восьмых-то, к двум братьям Иванам,
   Да еще к двум братьям, двум Суздальцам.
   Поехал Потанюшка во чисто поле,
   Собрал всех удалых добрых молодцев,
   Русских могучих всех богатырей.
   Не ясны соколы солеталися,
   Не славны добры молодцы соезжалися,
   Ко тому ли Владимиру собиралися
   И почали думу думати, совет советовать,
   И начал старый у них спрашивати:
   «Уж вы, удалы добры молодцы!
   Постоим-ка мы за веру христианскую
   И за те же за храмы за Божие,
   И за те же честные монастыри,
   И своею мы кровью горячею,
   И поедем мы в далече чисто поле на рать – силу великую,
   Поедем мы все, покаемся.
   А и ты, Владимир стольнокиевский,
   Ты пошли-ко нам да во чисто поле
   Сорок возов хлеба белого,
   Да сорок сороков зелена вина,
   Да сорок возов хлеба черного.
   Уж как мы живы приедем из рать – силы великия,
   Тогда вздумам позабавиться,
   И тогда, не дошедши, моим ребятам низко кланяйся,
   А не приедем из того побоища Мамаева, -
   Похорони наши тела мертвые
   И помяни русских богатырей,
   И пройдет славушка про нас немалая».
   Садились добры молодцы на добрых коней,
   Поехали добры молодцы во чисто поле,
   И расставили они шатры белополотняные,
   Гуляли они трои суточки,
   А на четвертые сутки протрезвилися,
   И начали они думу думати, совет советовати,
   И стал старый у них спрашивати:
   «Уж вы гой еси, сильные русские богатыри!
   Кому же из вас съездить в рать – силу великую,
   Ко тому же Мамаю богатому,
   Посмотреть войско изрядное, -
   Со которой стороны начинать нам будет?» -
   «На волю мы даем тебе,
   Кого пошлешь в рать – силу великую».
   И на то старому слово понравилось.
   «Еще Самсона послать, – силой силен, да неповоротливый.
   Потеряет он у Мамая буйну голову;
   А если Дуная послать, – Дунай он задорливый,
   Позадорится заехать во рать – силу великую;
   Есть во рати три переката глубокиих,
   А наставлены в перекатах копья вострые:
   Во-первых, он потеряет добра коня,
   А во-вторых, потеряет буйну голову;
   Не приехать ко мне Дунаю с весточкой.
   Если Добрыню мне послать,
   Добрыня все не высмотрит,
   И не узнать Добрыне силы Мамаевой;
   Если Василия послать, – не сосчитает он силу,
   И не пересмотрит ее со краю на край,
   Потеряет Василий буйну голову долой;
   Больше мне послать и некого.
   Будет мне-ко, старому, самому идти.
   Вы гуляйте-ко суточки теперь первые,
   И гуляйте вы други сутки,
   На третьи сутки соряжайтеся
   И к ратному делу поезжайте, -
   Как зазвенит палица боевая,
   И зачивкает моя сабля вострая,
   И затрублю я во турий рог,
   И во середку в силу не ездите,
   А рубите силу со краю на край,
   И не оставляйте силы ни старого, ни малого,
   И никого не оставляйте Мамаю на семя».
   И все стали удалы добры молодцы на резвы ноги,
   И поклонилися все низко старому.
   И поехал стар во рать – силу великую,
   И пробивался старый до бела шатра до Мамаева,
   Соскакивал тут старыи со добра коня,
   И заходил старый во шатер белополотняный;
   Идет старый казак, низко не кланяется.
   Увидал тут Мамай в шатре человека странного,
   Говорил же Мамай таково слово:
   «Уж ты гой еси, Личарда, слуга верная!
   И зачем ты ходишь, и что тебе надобно,
   И откуль ты идешь, и откуль путь держишь,
   Из Киева идешь али из Чернигова?» -
   «Иду же я из города из Киева». -
   «А и что же ноне во Киеве-то деется,
   Не знаешь ли ты то, добрый молодец,
   И не слыхал ли ты да про старого?
   Расскажи-ка ты мне, какой он ростом
   И сколь широк он плечьми?»
   Отвечает тут калика переходная:
   «Уж ты гой еси, Мамай, богатый царь!
   Довольно видел я Илью Муромца.
   Ты гляди на его всё равно как на меня же,
   Ростом он умеренный, в плечах не широк был,
   Лицо у него постное, пиво пьет он по стаканчику,
   А вино-то пьет он всего по рюмочке,
   А закусывает да по калачику.
   У старого-то бородушка сивая,
   Сивая бородушка да красивая».
   А и тут Мамай да прирасхонулся:
   «Напрасно же шла славушка великая про старого,
   От востоку шла и до запада,
   До той орды до великой,
   До меня ли, Мамая грозного;
   Лучше меньше гонить бы силы-войска.
   Еще есть-ка при мне Рославней Рославнеевич, -
   Приготовь-ка для него говядины – быка зараз,
   А зелена вина – пивной котел;
   А промеж глаз у него калена стрела,
   А промеж плечами две сажени печатных».
   Ответ держит тут старый казак:
   «Ты, безумный богатый царь!
   Как у нас-то во городе во Киеве
   Собирался у князя Владимира почестен пир,
   А была у Владимира собака обжорлива,
   По подстолью собака водилася,
   Костьем та собака подавилася,
   Тут собаке и смерть пришла
   Не уехать тебе, Мамай, от города от Киева,
   Срубит у тебя стар казак буйну голову».
   Тут Мамаю за беду стало,
   За великую досаду показалося,
   И хватил-то Мамай чинжалище – вострый нож,
   И шиб в старого вострым ножом,
   А на то старый увертлив был, ухватку знал,
   И ухватил старый вострый нож в белы руки,
   И обратил старыи вострый нож,
   И заколол старый Мамая, и срубил ему буйну голову,
   И разбил палачей много множество,
   И добрался до своего добра коня.
   Скоро старый на коня вскочил,
   И затрубил старый во турий рог,
   И сомутилися у старого очи ясные,
   И разгорелось у старого ретиво сердце;
   Не увидел старый свету белого,
   Не узнал старый ночи темные,
   И расходились у него плечи могучие,
   И размахнулись руки белые,
   И засвистела у него палица боевая,
   И зачивкала его сабелька вострая,
   И наехали удалы добры молодцы,
   Те же во поле быки кормленые,
   Те же сильные могучие богатыри,
   И начали силу рубить со краю на край,
   Не оставляли они ни старого, ни малого,
   И рубили они силу сутки пятеро,
   И не оставили они ни единого на семена,
   И протекала тут кровь горячая,
   И пар шел от трупья по облака.
   Оставалися только во лагерях у старого
   Два брата – два Суздальца,
   Чтобы встретить с приезду богатырей кому быть.
   Не утерпели тут два брата Суздальца
   И поехали во ту рать – силу великую.
   А и приехал тут стар казак со другом,
   А встретить-то у лагерей и некому.
   И ехали от рать – силы великия
   Те два брата, два Суздальца, и сами они похваляются:
   «Кабы была теперь сила небесная,
   И все бы мы побили ею по полю».
   Вдруг от их слова сделалось чудо великое:
   Восстала сила Мамаева, и стало силы больше впятеро,
   И приехали они ко старому
   И ко тем дружинушкам хоробрыим,
   И начали они рассказывать,
   Что мы ехали дорогой, похвалялися,
   И восстало силы впятеро.
   И сами им во всем повинилися.
   Тут поехала дружинушка хоробрая
   Во ту рать – силу великую,
   И начали бить с краю на край,
   И рубили они сутки шестеро,
   А встават силы больше прежнего.
   Узнал старый пред собой вину,
   И покаялся старый Спасу Пречистому:
   «Ты прости нас в первой вине,
   За те же слова глупые,
   За тех же братов Суздальцей».
   И повалилась тут сила кроволитная,
   И начали копать мать сыру землю
   И хоронить тело да во сыру землю,
   И протекала река кровью горячею.
   Садились тут удалы на добрых коней,
   Поехали удалы ко городу ко Киеву,
   Заехали они в красен Киев-град,
   Во те же во честны монастыри,
   Во те же пещеры во Киевски;
   Там все они и преставилися.
   Тут старому славу поют.

Поединок Ильи Муромца и Добрыни Никитича

   Ай во том во городи во Рязанюшки,
   Доселева Рязань-то слободой слыла,
   Нонече Рязань-то словё городом.
   В той-то Рязанюшке во городе
   Жил-был Никитушка Романович.
   Живучись, братцы, Никитушка состарился,
   Состарился Никитушка, сам преставился.
   Еще жил-то Никита шестьдесят годов,
   Снес-де Никита шестьдесят боев,
   Еще срывочных, урывочных числа-смету нет.
   Оставалась у Никиты любима семья,
   Ай любима семья-та – молода жена,
   Молодыя Амельфа Тимофеевна;
   Оставалось у Никиты чадо милое,
   Милое чадушко, любимое,
   Молодыя Добрынюшка Никитич сын.
   Остался Добрыня не на возрасте,
   Ка-быть ясный-от сокол не на возлете,
   И остался Добрынюшка пяти-шти лет.
   Да возрос-де Добрыня-та двенадцать лет,
   Изучился Добрынюшка вострой грамоте,
   Научился Добрынюшка да боротися,
   Еще мастер Никитич а крутой метать,
   На белы-ти ручки не прихватывать.
   Что пошла про ёго слава великая,
   Великая эта славушка немалая
   По всим городам, по всим украинам,
   По тем-то ордам по татаровям;
   Доходила эта славушка великая
   Ай до славного города до Мурома,
   До стары казака-та Ильи Муромца, -
   Что мастер Добрынюшка боротися,
   А крутой-де метать на сыру землю;
   Еще нету такова борца по всей земли.
   Стал тогды Илеюшка собиратися,
   Еще стал тогды Илеюшка собронятися
   Ай на ту-эту на славушку великую,
   На того же на борца на приудалого.
   Он седлал, уздал тогда коня доброго,
   Ай накладывал уздицу-ту тесмяную,
   Ай наметывал седелышко черкасское,
   Да застегивал двенадцать вси подпружины,
   Застегивал двенадцать вси спенёчики:
   Ай подпружины-ти были чиста серебра,
   Да спенёчки-ти были красного золота.
   И сам тогды стал сбруе приговаривать:
   «Булат-железо не погнется,
   Самохинский-о шелк сам не порвется,
   Еще красно-то золото в грязи не ржавеет».
   Только видели Илеюшку собираючись,
   Не видели поездочки Ильи Муромца;
   Только видели – во поле куревушка вьет.
   Он здраво-то ехал поле чистое,
   И здраво-то ехал лесы темные,
   И здраво-то ехал грязи черные.
   Еще едет ко Рязанюшке ко городу;
   Ко городу ехал не дорогою,
   Во город заезжае не воротами, -
   Конь скакал же через стену городовую,
   Мимо ту же круглу башню наугольную,
   Еще сам же говорил тогда таково слово:
   «Ай доселева Рязань-то слободой слыла,
   И нонече Рязань-то слывет городом».
   Увидал-то он маленьких ребятушек,
   И сам говорил им таково слово:
   «И скажите вы, живет где-ка Добрынюшка?»
   Доводили до Добрынина широка двора:
   У Добрынюшки двор был неогромистый,
   Ай подворьице-то было необширное,
   Да кричал-то он, зычал зычным голосом,
   Ай во всю жа богатырску буйну головушку;
   Еще мать сыра земля под ним потрясалася,
   Ай Добрынина избушка пошатилася,
   Ставники в его окошках помитусились,
   Стеколенки в окошках пощербалися.
   «Э ли в доме Добрынюшка Никитич сын?»
   Услыхала-де Амельфа Тимофеевна,
   Отпирала-де окошочко косищато
   И речь говорила потихошеньку,
   Да сама же говорила таково слово:
   «Уж и здравствуй, восударь ты, да Илья Муромец!
   Добро жаловать ко мне-ка хлеба-соли исть,
   Хлеба-соли ко мне исть, вина с медом пить».
   Говорил восударь тогды Илья Муромец:
   «Еще как меня знашь, вдова, ты именем зовешь,
   Почему же ты меня знашь из отечества?»
   Говорила Амельфа Тимофеевна:
   «И знать-то ведь сокола по вылету,
   Еще знать-то богатыря по выезду,
   Еще знать молодца ли по поступочки».
   Да немного-де Илеюшка разговаривал:
   Еще речь говорит – коня поворачиват.
   Говорила-де Амельфа Тимофеевна:
   «Уж ты гой есть, восударь ты, Илья Муромец!
   Ты не буди ты спальчив, буди милослив:
   Ты наедешь как Добрынюшку на чистом поли,
   Не сруби-тко Добрынюшке буйной головушки;
   Добрынюшка у меня ведь молодешенек,
   На речах у мня Добрынюшка зашибчивый,
   На делах у мня Добрынюшка неуступчивый».
   Да поехал восударь тогда во чисто поле.
   Он выехал на шоломя на окатисто,
   На окатисто-то шоломя, на угористо,
   Да увидел под восточной под стороночкой —
   Еще ездит дородный добрый молодец,
   Потешается потехами веселыми:
   Еще мечет свою палицу боёвую,
   Да на белы-ти рученьки прихватывал,
   Ай ко палице своей сам приговаривал:
   «Уж ты палица, палица боёвая!
   Еще нету мне тепере поединщика,
   Еще русского могучего богатыря».
   Говорил восударь тогды Илья Муромец:
   «Уж те полно, молодец, ездить, потешатися,
   Небылыми словами похвалятися!
   Уж мы съедемся с тобой на поле, побратаемся,
   Ай кому-то де на поле буде Божья помощь».
   Услыхал во Добрынюшка Никитич сын,
   Ото сна будто Добрынюшка пробуждается,
   Поворачивал своего коня доброго.
   А как съехались богатыри на чистом поли,
   Ай ударились они палицами боёвыми,
   И друг дружки сами они не ранили
   И не дали раны к ретиву сердцу.
   Как тут съехались во второй након,
   Ай ударились они саблями-ти вострыми
   Они друг дружки сами не ранили,
   Еще не дали раны к ретиву сердцу.
   А как съехались богатыри во третьей након,
   Ударились ведь копьями мурзамецкими,
   Еще друг-то дружки сами не ранили,
   Еще не дали раны к ретиву сердцу,
   Только сабли у них в руках поломалися.
   Да скакали через гривы-ти лошадиные,
   Ай схватилися богатыри большим боём,
   Ай большим-то боём да рукопашосным.
   Да водилися богатыри по первый час,
   Да водилися богатыри по второй час,
   Ай водилися богатыри ровно три часа.
   Да по Божьей было всё по милости,
   По Добрынюшкиной было да по участи:
   Подвернулась у Илеюшки права ножечка,
   Ослабла у Илеюшки лева ручушка;
   Еща пал-то Илеюшка на сыру землю;
   Еще сел тогды Добрыня на белы груди,
   Сам он говорил ему таково слово:
   «Уж ты вой еси, дородный добрый молодец!
   Уж ты коего города, какой земли,
   Какого сын отца ты, какой матери,
   И как, молодца, тебя именем зовут,
   Еще как звеличают из отечества?»
   Говорит восударь-о Илья Муромец:
   «Ай сидел-от кабы я у тя на белых грудях,
   Не спросил бы я ни родины, ни вотчины,
   А спорол бы я твои да груди белые.
   Досмотрил бы я твоёго ретива сердца».
   Говорил-то Добрынюшка во второй након;
   Говорил тогды Никитич во третей након;
   Говорил же восударь тогды Илья Муромец:
   «Уж как езжу я из города из Киева,
   Ай старый-де я казак-тот Илья Муромец,
   Илья Муромец я ведь сын Иванович».
   Да скакал тогда Добрынюшка со белых грудей,
   Берё-де Илеюшку за белы руки,
   Ай целуё в уста-ти во сахарные:
   «Ты прости меня, Илеюшка, в таковой вины,
   Что сидел у тебя да на белых грудях!»
   Еще тут-де братаны-ти поназванелись:
   Ай крестами-ти сами они покрестовались;
   Ай Илеюшка-то был тогды ведь больший брат,
   Ай Добрынюшка-то был тогды а меньший брат,
   Да скакали ведь они на добрых коней,
   Ай поехали, братаны, они в Рязань-город
   Ай ко той они ко Добрыниной родной матушке.
   Да стречает их Амельфа Тимофеевна.
   Приехали братаны из чиста поля,
   Они пьют-то тогда сами, проклаждаются.
   Говорил же восударь тогды Илья Муромец:
   «Уж ты гой еси, Амельфа Тимофеевна!
   Ты спусти-тко-се Добрынюшку Никитича,
   Ты спусти-тко его ты да в красен Киев-град».
   Да поехали братаны в красен Киев-град,
   А к тому же-де князю ко Владимиру.

Добрыня и Змей

   Матушка Добрынюшке говаривала,
   Матушка Никитичу наказывала:
   «Ах ты, душенька Добрыня сын Никитинич!
   Ты не езди-тко на гору сорочинскую,
   Не топчи-тко там ты малыих змеенышев,
   Не выручай же полону там русского,
   Не куплись-ка ты во матушке Пучай-реки;
   Тая река свирипая,
   Свирипая река, сердитая:
   Из-за первоя же струйки как огонь сечет,
   Из-за другой же струйки искра сыплется,
   Из-за третьей же струйки дым столбом валит,