Сборник. Былины. Исторические песни. Баллады

   Они брали-то за ручушки за белыи,
   Говорили-то они да таковы слова:
   «Ай же, старыя казак ты, Илья Муромец!
   Твое местечко было да ведь пониже всих,
   Топерь местечко за столиком повыше всих!
   Ты садись-ко да за столик за дубовыи».
   Тут кормили его ествушкой сахарнею,
   А й поили питьицем медвяныим.
   Они тут с Ильей и помирилися.

Илья Муромец и Идолище в Киеве

   Ай во славном было городе во Киеви
   Ай у ласкового князя у Владимира
   Ишше были-жили тут бояры кособрюхие,
   Насказали на Илью-ту всё на Муромця,
   – Ай такима он словами похваляется:
   «Я ведь князя-та Владимира повыживу,
   Сам я сяду-ту во Киев на его место,
   Сам я буду у его да всё князём княжить».
   Ай об этом они с князем приросспорили.
   Говорит-то князь Владимир таковы реци:
   «Прогоню тебя, Илья да Илья Муромець,
   Прогоню тебя из славного из города из Киёва,
   Не ходи ты, Илья Муромець, да в красён Киев-град».
   Говорил-то тут Илья всё таковы слова:
   «А ведь придет под тебя кака сила неверная,
   Хоть неверна-та сила бусурманьская,
   – Я тебя тогды хошь из неволюшки не выруцю».
   Ай поехал Илья Муромець в цисто полё,
   Из циста поля отправился во город-от во Муром-то,
   Ай во то ли во село, село Качарово
   Как он жить-то ко своёму к отцю, матушки.
   Он ведь у отца живет, у матушки,
   Он немало и немного живет – три года.
   Тут заслышал ли Идолишшо проклятоё,
   Ище тот ли царишше всё неверноё:
   Нету, нет Ильи-то Муромця жива три годицька.
   Ай как тут стал-то Идолишшо подумывать,
   Он подумывать стал да собираться тут.
   Насбирал-то он силы всё тотарьскою,
   Он тотарьскою силы, бусурманьскою,
   Насбирал-то он ведь силу, сам отправился.
   Подошла сила тотарьска-бусурманьская.
   Подошла же эта силушка близехонько
   Ко тому она ко городу ко Киеву.
   Тут выходит тотарин-от Идолишшо всё из бела шатра,
   Он писал-то ёрлычки всё скорописчаты,
   Посылает он тотарина поганого.
   Написал он в ёрлычках всё скорописчатых:
   «Я зайду, зайду Идолишшо, во Киев-град,
   Я ведь выжгу-то ведь Киев-град, Божьи церквы;
   Выбирался-то штобы князь из палатушек, -
   Я займу, займу палаты белокаменны.
   Тольки я пушшу в палаты белокаменны,
   Опраксеюшку возьму всё Королевисьню.
   Я Владимира-та князя я поставлю-ту на кухню-ту,
   Я на кухню-ту поставлю на меня варить».
   Он тут скоро тотарин-от приходит к им,
   Он приходит тут-то тотарин на широкий двор,
   С широка двора – в палаты княженецькия,
   Он ведь рубит, казнит у придверницьков всё буйны головы;
   Отдаваёт ёрлычки-то скорописчаты.
   Прочитали ёрлыки скоро, заплакали,
   Говорят-то – в ёрлычках да всё описано:
   «Выбирайся, удаляйся, князь, ты из палатушек,
   Наряжайся ты на кухню варить поваром».
   Выбирался князь Владимир стольнекиевской
   Из своих же из палатушек крутешенько;
   Ай скорешенько Владимир выбирается,
   Выбирается Владимир – сам слезами уливается.
   Занимает [Идолище] княженевськи все палатушки,
   Хочет взять он Опраксеюшку себе в палатушку.
   Говорит-то Опраксеюшка таки речи:
   «Уж ты гой еси, Идолищо, неверной царь!
   Ты поспеешь ты меня взять да во свои руки».
   Говорит-то ей ведь царь да таковы слова:
   «Я уважу, Опраксеюшка, ещё два деницька,
   Церез два-то церез дня как будёшь не княгиной ты,
   Не княгиной будешь жить, да всё царицею».
   Рознемогся-то во ту пору казак да Илья Муромець.
   Он не мог-то за обедом пообедати,
   Розболелось у его всё ретиво сердце,
   Закипела у его всё кровь горячая.
   Говорит-то всё Илья сам таковы слова:
   «Я не знаю, отчего да незамог совсим,
   Не могу терпеть жить-то у себя в доми.
   Надо съездить попроведать во чисто полё,
   Надоть съездить попроведать в красен Киёв-град».
   Он седлал, сбирал своёго всё Белеюшка,
   Нарядил скоро своёго коня доброго,
   Сам садился-то он скоро на добра коня,
   Он садился во седёлышко чиркальскоё,
   Он ведь резвы свои ноги в стремена всё клал.
   Тут поехал-то Илья наш, Илья Муромець,
   Илья Муромец поехал, свет Иванович.
   Он приехал тут да во чисто полё,
   Из чиста поля поехал в красен Киёв-град.
   Он оставил-то добра коня на широком двори,
   Он пошел скоро по городу по Киеву.
   Он нашел, нашел калику перехожую,
   Перехожую калику переброжую,
   Попросил-то у калики всё платья каличьёго.
   Он ведь дал-то ему платье всё от радости,
   От радости скинывал калика платьицё,
   Он от радости платьё от великою.
   Ай пошел скоро Илья тут под окошецько,
   Под окошецько пришел к палатам белокаменным.
   Закричал же он, Илья-та, во всю голову,
   Ишше тем ли он ведь криком богатырским тут.
   Говорил-то Илья, да Илья Муромець,
   Илья Муромець да сам Ивановиць:
   «Ай подай-ко, князь Владимир, мне-ка милостинку,
   Ай подай-ко, подай милостинку мне спасеную,
   Ты подай, подай мне ради-то Христа, царя небесного.
   Ради Матери Божьей, царици Богородици».
   Говорит-то Илья, да Илья Муромець,
   Говорит-то он, кричит всё во второй након:
   «Ай подай ты, подай милостину спасеную,
   Ай подай-ко-се ты, красно мое солнышко,
   Уж ты ласковой подай, да мой Владимир-князь!
   Ай не для-ради подай ты для кого-нибудь,
   Ты подай-ка для Ильи, ты Ильи Муромця,
   Ильи Муромця подай, сына Ивановиця».
   Тут скорехонько к окошецьку подходит князь,
   Отпират ему окошецько косисцято,
   Говорит-то князь да таковы реци:
   «Уж ты гой еси, калика перехожая,
   Перехожа ты калика, переброжая!
   Я живу-ту всё, калика, не по-прежному,
   Не по-прежному живу, не по-досельнёму,
   – Я не смею подать милостинки всё спасеною.
   Не дават-то ведь царишшо всё Идолишшо
   Поминать-то он Христа, царя небесного,
   Во вторых-то поминать да Илью Муромця.
   Я живу-ту, князь – лишился я палат все белокаменных,
   Ай живет у мня поганоё Идолишшо
   Во моих-то во палатах белокаменных;
   Я варю-то на его, всё живу поваром,
   Подношу-то я тотарину всё кушаньё».
   Закричал-то тут Илья да во третей након:
   «Ты поди-ко, князь Владимир, ты ко мне выйди,
   Не увидели штобы царишша повара, его.
   Я скажу тебе два тайного словечушка».
   Он скорехонько выходит, князь Владимир наш,
   Он выходит на широку светлу улоцьку.
   «Што ты, красно наше солнышко, похудело,
   Што ты, ласков наш Владимир-князь ты стольнёкиевской?
   Я ведь чуть топерь тебя признать могу».
   Говорит-то князь Владимир стольнёкиевской:
   «Я варю-то, всё живу за повара;
   Похудела-то княгина Опраксея Королевисьня,
   Она день-от это дня да всё ише хуже».
   – «Уж ты гой еси, мое ты красно солнышко,
   Еще ласков князь Владимир стольнёкиевской!
   Ты не мог узнать Ильи, да Ильи Муромця?»
   Ведь тут падал Владимир во резвы ноги:
   «Ты прости, прости, Илья, ты виноватого!»
   Подымал скоро Илья всё князя из резвых он ног,
   Обнимал-то он его своей-то ручкой правою,
   Прижимал-то князя Владимира да к ретиву сердцу,
   Целовал-то он его в уста сахарныя:
   «Не тужи-то ты теперь, да красно солнышко!
   Я тепере из неволюшки тебя повыручу.
   Я пойду теперь к Идолишшу в палату белокаменну,
   Я пойду-то к ёму на глаза-ти всё,
   Я скажу, скажу Идолищу поганому.
   «Я пришел-то, царь, к тебе всё посмотреть тебя».
   Говорит-то тут ведь красно наше солнышко,
   Што Владимир-от князь да стольнёкиевской:
   «Ты поди, поди к царишшу во палатушки».
   Ай заходит тут Илья да во палатушки,
   Он заходит-то ведь, говорит да таковы слова:
   «Ты поганоё, сидишь, да всё Идолишшо,
   Ишше тот ли сидишь, да царь неверной ты!
   Я пришел, пришел тебя да посмотреть теперь».
   Говорит-то всё погано-то Идолишшо,
   Говорит-то тут царишшо-то неверное:
   «Ты смотри меня – я не гоню тебя».
   Говорит-то тут Илья, да Илья Муромець:
   «Я пришел-то всё к тебе да скору весть принес,
   Скору весточку принес, всё весть нерадостну:
   Всё Илья-та ведь Муромець живёхонёк,
   Ай живёхонёк всё здоровешенёк,
   Я встретил всё его да во чистом поли.
   Он остался во чистом поле поездить-то,
   Што поездить-то ёму да пополяковать;
   Заутра хочет приехать в красен Киёв-град».
   Говорит ему Идолишшо, да всё неверной царь:
   «Еще велик ли, – я спрошу у тя, калика, – Илья Муромець?»
   Говорит-то калика-та Илья Муромець:
   «Илья Муромець-то будет он во мой же рост».
   Говорит-то тут Идолишшо, выспрашиват:
   «Э, по многу ли ест хлеба Илья Муромець?»
   Говорит-то калика перехожая:
   «Он ведь кушат-то хлеба по единому,
   По единому-едному он по ломтю к выти». -
   «Он по многу ли ведь пьет да пива пьяного?» -
   «Он ведь пьет пива пьяного всёго один пивной стокан».
   Россмехнулся тут Идолишшо поганоё:
   «Што же, почему вы этим Ильею на Руси-то хвастают?
   На долонь его положу, я другой прижму, -
   Остаётся меж руками што одно мокро».
   Говорит-то тут калика перехожая:
   «Еще ты ведь по многу ли, царь, пьёшь и ешь,
   Ты ведь пьешь, ты и ешь, да всё кушаёшь?» -
   «Я-то пью-ту, я всё чарочку пью пива полтора ведра,
   Я всё кушаю хлеба по семи пудов;
   Я ведь мяса-то ем – к выти всё быка я съем».
   Говорит-то на те речи Илья Муромець,
   Илья Муромець да сын Ивановиць:
   «У моёго всё у батюшки родимого
   Там была-то всё корова-то обжорчива,
   Она много пила да много ела тут -
   У ей скоро ведь брюшина-та тут треснула».
   Показалось-то царищу всё не в удовольствии, -
   Он хватал-то из ногалища булатен нож,
   Он кинал-то ведь в калику перехожую.
   Ай миловал калику Спас Пречистой наш:
   Отвернулся-то калика в другу сторону.
   Скинывал-то Илья шляпу с головушки,
   Он ведь ту-ту скинывал всё шляпу сорочиньскую,
   Он кинал, кинал в Идолишша всё шляпою.
   Он ведь кинул – угодил в тотарьску саму голову.
   Улетел же тут тотарин из простенка вон,
   Да ведь вылетел тотарин всё на улицю.
   Побежал-то Илья Муромець скорешенько
   Он на ту ли на широку светлу улицю,
   Он рубил-то всё он тут силу тотарьскую,
   Он тотарьску-ту силу, бусурманьскую,
   – Он избил-то, изрубил силу великую.
   Приказал-то князь Владимир-от звонить всё в большой колокол,
   За Илью-ту петь обедни-ти с молебнами:
   «Не за меня-то молите, за Илью за Муромця».
   Собирал-то он почестен пир,
   Ай почестен собирал для Ильи да все для Муромця.

Илья Муромец и Идолище в Царе-граде

   Как сильное могуче-то Иванище,
   Как он, Иванище, справляется,
   Как он-то тут, Иван, да снаряжается
   Идти к городу еще Еросолиму,
   Как Господу там Богу помолитися,
   Во Ердань там реченьке купатися,
   В кипарисном деревце сушитися,
   Господнему да гробу приложитися.
   А сильное-то могуче Иванище,
   У него лапотцы на ножках семи шелков,
   Клюша-то у него ведь сорок пуд;
   Как ино тут промеж-то лапотцы поплетены
   Каменья-то были самоцветные:
   Как меженный день да шел он по красному
   солнышку,
   В осенню ночь он шел по дорогому каменю самоцветному.
   Ино тут это сильное могучее Иванище
   Сходил к городу еще Еросолиму,
   Там Господу-то Богу он молился есть,
   Во Ердань-то реченьке купался он,
   В кипарисном деревце сушился бы,
   Господнему-то гробу приложился да.
   Как тут-то он, Иван, поворот держал,
   Назад-то он тут шел мимо Царь-от-град,
   Как тут было еще в Цари-граде,
   Наехало погано тут Идолище,
   Одолели как поганы вси татарева;
   Как скоро тут святые образа были поколоты
   Да в черны-то грязи были потоптаны,
   В Божьих-то церквах он начал тут коней кормить.
   Как это сильно могуче тут Иванище
   Хватил-то он татарина под пазуху,
   Вытащил погана на чисто поле,
   А начал у поганого доспрашивать:
   «Ай же ты, татарин да неверный был!
   А ты скажи, татарин, не утай себя:
   Какой у вас погано есть Идолище,
   Велик ли-то он ростом собой да был?»
   Говорит татарин таково слово:
   «Как есть у нас погано есть Идолище
   В долину две сажени печатныих,
   А в ширину сажень была печатная,
   А головище что ведь люто лохалище,
   А глазища что пивные чашища,
   А нос-от на роже он с локоть был».
   Как хватил-то он татарина тут за руку,
   Бросал он его во чисто поле,
   А разлетелись у татарина тут косточки.
   Пошел-то тут Иванище вперед опять,
   Идет он путем да дорожкою,
   Навстречу тут ему да стречается
   Старыи казак Илья Муромец:
   «Здравствуй-ка ты, старый казак Илья Муромец!»
   Как он его ведь тут еще здравствует:
   «Здравствуй, сильное могуче ты Иванище!
   Ты откуль идешь, ты откуль бредешь,
   А ты откуль еще свой да путь держишь?»
   – «А я бреду, Илья ещё Муромец,
   От того я города Еросолима.
   Я там был ино Господу Богу молился там,
   Во Ердань-то реченьке купался там,
   А в кипарисном деревце сушился там,
   Ко Господнему гробу приложился был.
   Как скоро я назад тут поворот держал,
   Шел-то я назад мимо Царь-от-град».
   Как начал тут Илюшенька доспрашивать,
   Как начал тут Илюшенька доведывать:
   «Как все ли-то в Цари-граде по-старому,
   Как все ли-то в Цари-граде по-прежнему?»
   А говорит тут Иван таково слово:
   «Как в Цари-граде-то нынче не по-старому,
   В Цари-граде-то нынче по по-прежнему.
   Одолели есть поганые татарева,
   Наехал есть поганое Идолище,
   Святые образа были поколоты,
   В черные грязи были потоптаны,
   Да во Божьих церквах там коней кормят». -
   «Дурак ты, сильное могуче есть Иванище!
   Силы у тебя есте с два меня,
   Смелости, ухватки половинки нет.
   За первые бы речи тебя жаловал,
   За эти бы тебя й наказал
   По тому-то телу по нагому!
   Зачем же ты не выручил царя-то
   Костянтина Боголюбова?
   Как ино скоро разувай же с ног,
   Лапотцы разувай семи шелков,
   А обувай мои башмачики сафьянные,
   Сокручуся я каликой перехожею».
   Сокрутился он каликой перехожею,
   Дават-то ему тут своего добра коня:
   «На-ка, сильное могуче ты Иванище,
   А на-ка ведь моего ты добра коня;
   Хотя ты езди ль, хоть водком води,
   А столько еще, сильное могуче ты Иванище,
   Живи-то ты на уловном этом местечке,
   А живи-тко ты еще, ожидай меня,
   Назад-то сюда буду я обратно бы.
   Давай сюда клюшу-то мне-ка сорок пуд».
   Не дойдет тут Ивану разговаривать:
   Скоро подават ему клюшу свою сорок пуд,
   Взимат-то он от него тут добра коня.
   Пошел тут Илюшенька скорым-скоро
   Той ли-то каликой перехожею.
   Как приходил Илюшенька во Царь-от-град,
   Хватил он там татарина под пазуху,
   Вытащил его он на чисто поле,
   Как начал у татарина доспрашивать:
   «Ты скажи, татарин, не утай себя,
   Какой у вас невежа есть поганый был,
   Поганый был поганое Идолище?»
   Как говорит татарин таково слово:
   «Есть у нас поганое Идолище,
   А росту две сажени печатныих,
   В ширину сажень была печатная,
   А головище – что ведь лютое лохалище,
   Глазища – что ведь пивные чашища,
   А нос-от ведь на роже с локоть был».
   Хватил-то он татарина за руку,
   Бросил он его во чисто поле,
   Разлетелись у него тут косточки.
   Как тут-то ведь еще Илья Муромец
   Заходит Илюшенька во Царь-от-град,
   Закричал Илья тут во всю голову:
   «Ах ты, царь да Костянтин Боголюбович!
   А дай-ка мне, калике перехожеей,
   Злато мне, милостыню спасеную».
   Как ино царь он Костянтин он Боголюбович
   Он-то ведь уж тут зрадовается.
   Как тут в Цари-граде от крику еще каличьего
   Теремы-то ведь тут пошаталися,
   Хрустальные оконнички посыпались,
   Как у поганого сердечко тут ужахнулось.
   Как говорит поганый таково слово:
   «А царь ты Костянтин Боголюбов был!
   Какой это калика перехожая?»
   Говорит тут Костянтин таково слово:
   «Это есте русская калика зде».
   – «Возьми-ка ты каликушку к себе его,
   Корми-ка ты каликушку да пой его,
   Надай-ка ему ты злата-серебра,
   Надай-ка ему злата ты долюби».
   Взимал он, царь Костянтин Боголюбович,
   Взимал он тут каликушку к себе его
   В особый-то покой да в потайныий,
   Кормил, поил калику, зрадовается,
   И сам-то он ему воспроговорит:
   «Да не красное ль то солнышко пороспекло,
   Не млад ли зде светел месяц пороссветил?
   Как нынечку-топеречку зде еще,
   Как нам еще сюда показался бы
   Как старыи казак здесь Илья Муромец!
   Как нынь-то есть было топеречку
   От тыи беды он нас повыручит,
   От тыи от смерти безнапрасныи!»
   Как тут это поганое Идолище
   Взимает он калику на доспрос к себи:
   «Да ай же ты, калика было русская!
   Ты скажи, скажи, калика, не утай себя,
   Какой-то на Руси у вас богатырь есть,
   А старыи казак есть Илья Муромец?
   Велик ли ростом, по многу ль хлеба ест,
   По многу ль ещё пьет зелена вина?»
   Как тут эта калика было русская,
   Начал он калика тут высказывать:
   «Да ай же ты, поганое Идолище!
   У нас-то есть во Киеве Илья-то ведь да Муромец,
   А волосом да возрастом ровным с меня,
   А мы с ним были братьица крестовые;
   А хлеба ест как по три-то калачика крупивчатых,
   А пьет-то зелена вина на три пятачика на медныих». -
   «Да черт-то ведь во Киеве-то есть, не богатырь был!
   А был бы-то ведь зде да богатырь тот,
   Как я бы тут его на долонь ту клал,
   Другой рукой опять бы сверху прижал,
   А тут бы еще да ведь блин-то стал,
   Дунул бы его во чисто поле!
   Как я-то ещё ведь Идолище
   А росту две сажени печатныих,
   А в ширину-то ведь сажень была печатная;
   Головище у меня – да что люто лохалище,
   Глазища у меня – да что пивные чашища,
   Hoc-то ведь на роже с локоть бы.
   Как я-то ведь да к выти хлеба ем
   А ведь по три-то печи печеныих,
   Пью-то я ещё зелена вина
   А по три-то ведра я ведь мерныих,
   Как штей-то я хлебаю по яловицы есте русскии!»
   Говорит Илья тут таково слово:
   «У нас как у попа было ростовского,
   Как была что корова обжориста,
   А много она ела, пила, тут и треснула.
   Тебе-то бы, поганому, да так же быть».
   Как этыи тут речи не слюбилися,
   Поганому ему не к лицу пришли,
   Хватил он как ножище тут, кинжалище
   Со того стола со дубова,
   Как бросил он во Илью-то Муромца,
   Что в эту калику перехожую.
   Как тут-то ведь Илье не дойдет сидеть,
   Как скоро он от ножика отскакивал,
   Колпаком тот ножик приотваживал;
   Как пролетел тут ножик да мимо-то,
   Ударял он во дверь во дубовую;
   Как выскочила дверь тут с ободвериной,
   Улетела тая дверь да во сени те,
   Двенадцать там своих да татаровей
   Намертво убило, друго ранило.
   Как остальны татара проклинают тут:
   «Буди трою проклят, наш татарин ты!»
   Как тут опять Илюше не дойдет сидеть,
   Скоро он к поганому подскакивал,
   Ударил как клюшой его в голову,
   Как тут-то он, поганый, да захамкал есть.
   Хватил затем поганого он за ноги,
   Как начал он поганым тут помахивать.
   Помахиват Илюша, выговариват:
   «Вот мне-ка, братцы, нынче оружье по плечу пришло».
   А бьет-то сам Илюша, выговариват:
   «Крепок-то поганый сам на жилочках,
   А тянется поганый, сам не рвется».
   Начал он поганых тут охаживать
   Как этыим поганыим Идолищем.
   Прибил-то он поганых всех в три часу,
   А не оставил тут поганого на семена.
   Как царь тут Костянтин-он Боголюбович.
   Благодарствует его, Илью Муромца:
   «Благодарим тебя, ты старыи казак Илья Муромец!
   Нонь ты нас еще да повыручил,
   А нонь ты нас да еще повыключил
   От тыи от смерти безнапрасныи.
   Ах ты, старыи казак да Илья Муромец!
   Живи-тко ты здесь у нас на жительстве,
   Пожалую тебя я воеводою».
   Как говорит Илья ему Муромец:
   «Спасибо, царь ты Костянтин Боголюбович!
   А послужил у тя только я три часа,
   А выслужил у тя хлеб-соль мягкую,
   Да я у тя еще слово гладкое,
   Да еще уветливо да приветливо.
   Служил-то я у князя Володимира,
   Служил я у него ровно тридцать лет,
   Не выслужил-то я хлеба-соли там мягкия,
   А не выслужил-то я слова там гладкого,
   Слова у него я уветлива, есть приветлива.
   Да ах ты, царь Костянтин Боголюбович!
   Нельзя-то ведь еще мне зде-ка жить,
   Нельзя-то ведь то было, невозможно есть:
   Оставлен есть оставеш на дороженьке».
   Как царь тот Костянтин Боголюбович
   Насыпал ему чашу красна золота,
   А другую-то чашу скатна жемчугу,
   Третьюю еще чиста серебра.
   Как принимал Илюшенька, взимал к себе,
   Высыпал-то в карман злато-серебро,
   Тот ли-то этот скатный жемчужок.
   Благодарил-то он тут царя Костянтина Боголюбова:
   «Это ведь мое-то зарабочее».
   Как тут-то с царем Костянтином распростилися,
   Тут скоро Илюша поворот держал.
   Придет он на уловно это местечко,
   Ажно тут Иванище притаскано,
   Да ажно тут Иванище придерзано.
   Как и приходит тут Илья Муромец,
   Скидывал он с себя платья те каличие,
   Разувал лапотцы семи шелков,
   Обувал на ножки-то сапожки сафьянные,
   Надевал на ся платьица цветные,
   Взимал тут он к себе своего добра коня;
   Садился тут Илья на добра коня,
   Тут-то он с Иванищем еще распрощается:
   «Прощай-ка нынь ты, сильное могуче Иванище!
   Впредь ты так да больше не делай-ка,
   А выручай-ка ты Русию от поганыих».
   Да поехал тут Илюшенька во Киев-град.

Илья Муромец в ссоре с князем Владимиром

   Ездит Илья во чистом поле.
   Говорит себе таково слово:
   «Побывал я, Илья, во всех городах,
   Не бывал я давно во Киеве,
   Я пойду в Киев, попроведаю,
   Что такое деется во Киеве».
   Приходил Илья в стольный Киев-град.
   У князя Владимира пир на весело.
   Походит Илейко во княжой терем,
   Остоялся Илейко у ободверины.
   Не опознал его Владимир-князь,
   Князь Владимир стольный киевский:
   «Ты откуль родом, откуль племенем,
   Как тебя именем величать,
   Именем величать, отцем чествовать?»
   Отвечает Илья Муромец:
   «Свет Владимир, красное солнышко!
   Я Никита Заолешанин».
   Не садил его Владимир со боярами,
   Садил его Владимир с детьми боярскими.
   Говорит Илья таково слово:
   «Уж ты, батюшка Владимир-князь,
   Князь Владимир стольный киевский!
   Не по чину место, не по силе честь:
   Сам ты, князь, сидишь со воронами,
   А меня садишь с воронятами».
   Князю Владимиру за беду пало:
   «Есть у меня, Никита, три богатыря;
   Выходите-ка вы, самолучшие,
   Возьмите Никиту Заолешанина,
   Выкиньте вон из гридницы!»
   Выходили три богатыря,
   Стали Никитушку попёхивать,
   Стали Никитушку поталкивать:
   Никита стоит – не шатнется,
   На буйной главе колпак не тряхнется.
   «Ежели хошь, князь Владимир, позабавиться,
   Подавай ещё трех богатырей!»
   Выходило ещё три богатыря.
   Стали они Никитушку попёхивать,
   Стали они Никитушку поталкивать.
   Никита стоит – не шатнется,
   На буйной главе колпак не тряхнется.
   «Ежели хошь, князь Владимир, потешиться,
   Посылай ещё трех богатырей!»
   Выходили третьи три богатыря:
   Ничего не могли упахать с Никитушкой.
   При том пиру при беседушке
   Тут сидел да посидел Добрынюшка,
   Добрынюшка Никитич млад;
   Говорил он князю Владимиру:
   «Князь Владимир, красное солнышко!
   Не умел ты гостя на приезде учёствовать,
   На отъезде гостя не учёствуешь;
   Не Никитушка пришел Заолешанин,
   Пришел стар казак Илья Муромец!»
   Говорит Илья таково слово:
   «Князь Владимир, стольный киевский!
   Тебе охота попотешиться?
   Ты теперь на меня гляди:
   Глядючи, снимешь охоту тешиться!»
   Стал он, Илейко, потешиться,
   Стал он богатырей попихивать.
   Сильных-могучих учал попинывать:
   Богатыри по гриднице ползают,
   Ни один на ноги не может встать.
   Говорит Владимир стольный киевский:
   «Ой ты гой еси, стар казак Илья Муромец!
   Вот тебе место подле меня,
   Хоть по правую руку аль по левую,
   А третье тебе место – куда хошь садись!»
   Отвечает Илья Муромец:
   «Володимир, князь земли Святорусския!
   Правду сказывал Добрынюшка,
   Добрынюшка Никитич млад:
   Не умел ты гостя на приезде учёствовать,
   На отъезде гостя не учёствуешь!
   Сам ты сидел со воронами,
   А меня садил с воронятами!»

Илья Муромец и Калин-царь

   Во славном во Киеве-городе
   Был сильныя славныя богатырь Илья Муромец,
   Он ездил далече-далече во чистом поли,
   Он ездил много времени.
   Цветно платье его истаскалося,
   Золота казна у него издержалася.
   Приезжает во Киев-град,
   Захотел он с пути, с дорожки опохмелиться;
   Приходит он во царев кабак,
   Говорит чумакам-целовальникам:
   «А й вы, братцы, чумаки-целовальники!
   Я ездил долго в чистом поле,
   Цветно платье у мня истаскалося,
   Золотая казна у мня издержалася,
   Я желаю теперь с пути опохмелиться,
   Со своими людьми познакомиться.
   Вы позвольте мне три бочки сороковые
   Зелена вина безденежно».
   Говорят чумаки-целовальники:
   «А й ты, старая собака, седатый пес!
   Да не дадим мы без денег зелена вина».
   Да не много-то Илья у них спрашивал,
   Да не много с нима разговаривал.
   Приходил он ко подвалу кабачному,
   Он пинал правой ногой во двери подвальные,
   Брал он бочку сороковую под пазуху,
   Да другую брал под другую,
   Третью бочку он ногой катил,