Старую науку нужно было прочитать по-новому, и Леонардо не мог сделать этого иначе, чем сделал. И только пройдя через эту стадию «инобытия», расплавленного и текучего, оплодотворенная новой практикой, смогла наука достичь систематических вершин XVI–XVII веков, когда самостоятельно или при отраженном Леонардовом свете было вновь открыто или впервые осуществлено уже открытое и уже изобретенное.
В. П. Зубов
Примечания [7]
О себе и своей науке
Начато во Флоренции, в доме Пиеро ди Браччо Мартелли, марта 22 дня 1508 года; и это будет беспорядочный сборник, извлеченный из многих листов, которые я переписал здесь, надеясь потом распределить их в порядке по своим местам, соответственно материям, о которых они будут трактовать; и я уверен, что прежде, чем дойду до его конца, повторю здесь одно и то же по многу раз; и потому, читатель, не пеняй на меня за то, что предметов много и память не может их сохранить и сказать: об этом не хочу писать, ибо писано раньше; и если б не хотел я впасть в подобную ошибку, необходимо было бы в каждом случае, который мне хотелось бы записать, во избежание повторений, всегда перечитывать всё прошлое, и в особенности в случае долгих промежутков времени от одного раза до другого при писании.
Хорошо знаю, что некоторым гордецам, потому что я не начитан, покажется, будто они вправе порицать меня, ссылаясь на то, что я человек без книжного образования. Глупый народ! Не понимают они, что, как Марий ответил римским патрициям, я мог бы так ответить им, говоря: «Вы, что украсили себя чужими трудами, вы не хотите признать за мною права на мои собственные». Скажут, что, не будучи словесником, я не смогу хорошо сказать то, о чем хочу трактовать. Не знают они, что мои предметы более, чем из чужих слов, почерпнуты из опыта, который был наставником тех, кто хорошо писал; так и я беру его себе в наставники и во всех случаях на него буду ссылаться.
Хотя бы я и не умел хорошо, как они, ссылаться на авторов, гораздо более великая и достойная вещь – при чтении [авторов] ссылаться на опыт, наставника их наставников. Они расхаживают чванные и напыщенные, разряженные и разукрашенные не своими, а чужими трудами, а в моих мне же самому отказывают, и, если меня, изобретателя, презирают, насколько более могли бы быть порицаемы сами – не изобретатели, а трубачи и пересказчики чужих произведений.
У мессера Винченцо Алипландо, проживающего близ гостиницы Корсо, есть Витрувий Джакомо Андреа.
Архимед есть полный у брата монсиньора ди С. Джуста в Риме; говорит, что дал его брату, находящемуся в Сардинии; первоначально был в библиотеке герцога Урбинского, увезен во время герцога Валентинского.
Метеоры Аристотеля на итальянском. Постарайся посмотреть Витолона, что в библиотеке в Павии, трактующего о математике.
Витолон в Сан-Марко.
Витрувий.
Метеоры.
Архимед: о центре тяжести.
Анатомия Алессандра Бенедетти.
Данте Никколо делла Кроче.
Альбертуччо и Марлиани: о счислении.
Альберт: О небе и мире от фра Бернардино.
Возьми «О тяжестях».
Спроси жену Бьяджино Кривелли, как петух кормит и выводит цыплят курицы, будучи опьянен.
11 С. А. 225 r.
Найди мастера по водным сооружениям и заставь рассказать о средствах защиты против воды и чтó они стоят.
12 Leic. 13 r.
Река, которая должна повернуть из одного места в другое, должна быть завлекаема, а не ожесточаема насильственно; и для этого пусть будет устроено по реке несколько запруд и первая наклонена несколько вперед, и так же поступают с третьей, четвертой и пятой, так, чтобы река втекала по отведенному ей каналу и чтобы таким способом она отошла от места, которому угрожает, как сделано было во Фландрии. Сообщено мне Никколо да Форцоре.
Изобретателей и посредников между природой и людьми в сопоставлении с пересказчиками и трубачами чужих дел должно судить и не иначе расценивать, как предмет вне зеркала в сравнении с появляющимся в зеркале подобием этого предмета; ибо первый уже нечто сам по себе, а последнее – ничто. Люди, мало обязанные природе, ибо одеты они только в случайное, без чего ты мог бы причислить их к стадам скота!
Кто спорит, ссылаясь на авторитет, тот применяет не свой ум, а скорее память.
Хорошая ученость родилась от хорошего дарования; и так как надобно более хвалить причину, чем следствие, больше будешь ты хвалить хорошее дарование без учености, чем хорошего ученого без дарования.
Дарование – в подлиннике: ingegno, которое передано в предыдущем отрывке словом «ум». В эпоху Ренессанса ingegno не означало еще неповторимого своеобразия творческой личности (гения), как позднее, и носило в значительной мере интеллектуалистический характер (у Леонардо в особенности). И в предыдущем, и в настоящем отрывке характерно для Леонардо подчеркивание в ingegno момента самостоятельного исследования в противовес авторитарному и книжному мышлению. Острие в равной мере направлено против схоластов и гуманистов.
16 F. 27 r.
О пяти правильных телах. Против некоторых комментаторов, которые хулят древних изобретателей, положивших начало грамматикам и наукам, и которые ратуют против умерших изобретателей и, так как не удалось им самим по лености и книжной вольготности сделаться изобретателями, постоянно покушаются ложными рассуждениями попрекать своих учителей.
Многие будут считать себя вправе упрекать меня, указывая, что мои доказательства идут вразрез с авторитетом некоторых мужей, находящихся в великом почете, почти равном их незрелым суждениям; не замечают они, что мои предметы родились из простого и чистого опыта, который есть истинный учитель.
Василиск. Он родится в провинции Киренаика и величиной не больше 12 дюймов, и на голове у него белое пятно наподобие диадемы; со свистом гонит он всех змей, вид имеет змеи, но движется не извиваясь, а наполовину поднявшись, прямо перед собой. Говорят, что когда один из них был убит палкой неким человеком на коне, то яд его распространился по палке, и умер не только человек, но и конь. Губит он нивы, и не те только, к которым прикасается, но и те, на которые дышит. Сушит травы, крушит скалы.
Амфисбена. У нее две головы, одна – на своем месте, а другая – на хвосте, как будто не довольно с нее из одного места выпускать яд.
Истинная наука – та, которую опыт заставил пройти сквозь чувства и наложил молчание на языки спорщиков и которая не питает сновидениями своих исследователей, но всегда от первых истинных и ведомых начал продвигается постепенно и при помощи истинных заключений к цели, как явствует это из основных математических наук, то есть числа и меры, называемых арифметикой и геометрией, которые с высшей достоверностью трактуют о величинах прерывных и непрерывных. Здесь не будут возражать, что дважды три больше или меньше шести или что в треугольнике углы меньше двух прямых углов, но всякое возражение оказывается разрушенным, [приведенное] к вечному молчанию; и наслаждаются ими в мире почитатели их, чего не могут произвести обманчивые науки мысленные.
21 1. 102 v.
Не доверяйте же, исследователи, тем авторам, которые одним воображением хотели посредствовать между природой и людьми; верьте тем лишь, кто не только указаниями природы, но и действиями своих опытов приучил ум свой понимать, как опыты обманывают тех, кто не постиг их природы, ибо опыты, казавшиеся часто тождественными, часто весьма оказывались различными, – как здесь это и доказывается.
22 Тr. 20 v.
Все наше познание начинается с ощущений.
Мысленные вещи, не прошедшие через ощущение, пусты и не порождают никакой истины, а разве только вымыслы; и так как рассуждения такие рождаются от скудости ума, то бедны всегда такие умозрители и, если богатыми родились, бедными к старости умрут, так что кажется, будто природа мстит им.
24 Тr. 33 r.
Ощущения зéмны, разум находится вне их, когда созерцает.
25 1. 18 r.
Природа полна бесчисленных оснований, которые никогда не были в опыте.
И хотя природа начинается с причин и кончает опытом, нам надобно идти путем обратным, то есть начинать с опыта и с ним изыскивать причину.
27 С. А. 147 v.
Нет действия в природе без причины; постигни причину, и тебе не нужен опыт.
28 С. А. 154 r.
Опыт не ошибается, ошибаются только суждения наши, которые ждут от него вещей, не находящихся в его власти. Несправедливо жалуются люди на опыт, с величайшими упреками виня в обманчивости. Оставьте опыт в покое и обратите жалобы свои на собственное невежество, которое заставляет вас быть поспешными и, ожидая от него в суетных и вздорных желаниях вещей, которые не в его власти, говорить, что он обманчив. Несправедливо жалуются люди на неповинный опыт, часто виня его в обманчивых и лживых показаниях.
Наукой называется такое разумное рассуждение, которое берет исток у своих последних начал, помимо коих в природе не может найтись ничего другого, что [также] было бы частью этой науки.
Увлекающиеся практикой без науки – словно кормчий, ступающий на корабль без руля или компаса; он никогда не уверен, куда плывет. Всегда практика должна быть воздвигнута на хорошей теории, коей вождь и врата – перспектива, и без нее ничего хорошего не делается ни в одном роде живописи.
Наука – капитан, и практика – солдаты.
32 C. A. 5 v. a
Вот верный способ жарить мясо, потому что, смотря по тому, умерен или силен огонь, жаркое движется медленно или быстро.
В. П. Зубов
Примечания [7]
Настоящие примечания не имеют задачей судить Леонардо с точки зрения современной науки. Цель их – наметить связи с предшествующим и последующим научным развитием, указав возможные источники Леонардо и время позднейшей разработки тех же проблем, устранить главнейшие неясности текста путем его перефразировки или путем объяснения отдельного термина и, наконец, выделить все стилистически своеобразное в приемах научного изложения Леонардо и в его научном методе. Само собою разумеется, что даже в этих границах примечания исчерпать задачи не притязают. История многих проблем, затрагиваемых Леонардо, доселе еще всесторонне не изучена. Исчерпывающий комментарий предполагал бы исчерпывающе разработанную историю науки. При составлении примечаний в разной мере были использованы труды Дюэма, Сольми, Кальви, Ольшки, Фельдгауза, Харта, Мак-Меррича, де Тони, Марколонго, Бельтрами и др. Труды первых двух были использованы с особенной осторожностью, и в нужных случаях внесены все необходимые коррективы. Цель примечаний будет достигнута, если они хоть сколько-нибудь помогут разобраться в Леонардовом тексте и вдуматься в него.
В начале каждого раздела дается для облегчения ориентировки читателя общая композиционная канва, показывающая внутреннюю связь в избранном нами расположении отрывков. Как уже отмечалось, вводить беспорядочные отрывки Леонардо в стройную систему – значит навязывать ему ту систему, которой у него нет. Наше расположение отрывков, если и не воспроизводит первичной аморфности дневниковых записей во всей их беспорядочности, все же должно дать читателю представление о их многосложности, о переплетении научных интересов и точек зрения. В последовательности отрывков есть внутренняя логика, но она не сразу видна глазу, так же как не сразу видна единая тенденция, лежащая в основе научных исканий Леонардо. Само собою разумеется, что наша схема для читателя не обязательна и он может читать отрывки, вовсе не обращаясь к ней или пользуясь только предметным указателем.
В. П. Зубов
В начале каждого раздела дается для облегчения ориентировки читателя общая композиционная канва, показывающая внутреннюю связь в избранном нами расположении отрывков. Как уже отмечалось, вводить беспорядочные отрывки Леонардо в стройную систему – значит навязывать ему ту систему, которой у него нет. Наше расположение отрывков, если и не воспроизводит первичной аморфности дневниковых записей во всей их беспорядочности, все же должно дать читателю представление о их многосложности, о переплетении научных интересов и точек зрения. В последовательности отрывков есть внутренняя логика, но она не сразу видна глазу, так же как не сразу видна единая тенденция, лежащая в основе научных исканий Леонардо. Само собою разумеется, что наша схема для читателя не обязательна и он может читать отрывки, вовсе не обращаясь к ней или пользуясь только предметным указателем.
В. П. Зубов
О себе и своей науке
1 Br. М. 1. r.
В самом начале т. н. кодекса Арунделя, или кодекса Британского музея (см. отрывок 1), Леонардо характеризует его как «беспорядочный сборник». Это, по существу, относится ко всем научным дневникам Леонардо, столь противоположным по своему стилю словесному лоску гуманистов, стилю тех ненавистных Леонардо «словесников», против которых он так страстно восстает (2). Неизмеримо выше чтения авторов Леонардо ставит опыт (3), хотя это отнюдь не мешает ему самому искать книги старых авторов и знать всю их цену (4–9). Но, в противоположность «словесникам», книги для него – не первоисточник знания, а такой же стимул для самостоятельных изысканий, как рассказы хозяек, ремесленников или итальянских купцов (10–12). «Изобретателей» Леонардо противопоставляет «пересказчикам чужого», опыт – слепому авторитету (13—14). «Лучше хорошее дарование без учености, чем хороший ученый без дарования» (15).
Отвергая слепое доверие к писаниям древних, Леонардо восстает против их огульного отрицания (16). «Чистый опыт – вот истинный учитель», провозглашает он (17), прислушиваясь ко всякому, кто хоть частично прошел эту школу. Но – двойственная игра исторических противоречий! – странным отголоском старинных легенд звучат в его дневниках отрывки о сказочном василиске и амфисбене (18 и 19), хотя бы они и были продиктованы интересами художника, а не ученого. Только та наука истинная, не устает повторять Леонардо, которая прошла «сквозь чувства» (20) и освободилась от химер воображения (21); ведь «все наше познание начинается с ощущений» (22) и «мысленные вещи, не прошедшие через ощущение, пусты» (23). Это не значит, конечно, что наше познание исчерпывается ощущением (24—25), – оно движется от опыта к причинам или основаниям (26—27), и если опыт сам по себе не ошибается, то вполне могут ошибаться те, кто делает из него ложные выводы (28), т. е. ложно выводит причины. К этим отрывкам, содержащим гносеологию Леонардо, примыкает Леонардово определение науки (29). Без науки, говорит он, практика – корабль без руля и компаса (30), солдаты без капитана (31). И наука способна подарить практической жизни все, вплоть до механического вертела (32).
Начато во Флоренции, в доме Пиеро ди Браччо Мартелли, марта 22 дня 1508 года; и это будет беспорядочный сборник, извлеченный из многих листов, которые я переписал здесь, надеясь потом распределить их в порядке по своим местам, соответственно материям, о которых они будут трактовать; и я уверен, что прежде, чем дойду до его конца, повторю здесь одно и то же по многу раз; и потому, читатель, не пеняй на меня за то, что предметов много и память не может их сохранить и сказать: об этом не хочу писать, ибо писано раньше; и если б не хотел я впасть в подобную ошибку, необходимо было бы в каждом случае, который мне хотелось бы записать, во избежание повторений, всегда перечитывать всё прошлое, и в особенности в случае долгих промежутков времени от одного раза до другого при писании.
2 С. А. 119 v. а.
Надпись в начале рукописи Британского музея, одна из немногих датированных записей в рукописях Леонардо. 1508 г. указан по обычному, а не по флорентийскому счислению (начинавшему год с 25 марта), так как и в 1507 г., и в 1509 г. в марте Леонардо был в Милане. Упоминание математика Мартелли есть и в другом месте того же манускрипта.
Хорошо знаю, что некоторым гордецам, потому что я не начитан, покажется, будто они вправе порицать меня, ссылаясь на то, что я человек без книжного образования. Глупый народ! Не понимают они, что, как Марий ответил римским патрициям, я мог бы так ответить им, говоря: «Вы, что украсили себя чужими трудами, вы не хотите признать за мною права на мои собственные». Скажут, что, не будучи словесником, я не смогу хорошо сказать то, о чем хочу трактовать. Не знают они, что мои предметы более, чем из чужих слов, почерпнуты из опыта, который был наставником тех, кто хорошо писал; так и я беру его себе в наставники и во всех случаях на него буду ссылаться.
3 С. А. 117 r. b.
Без книжного образования – sanza lettere. Гуманисты могли бы упрекнуть Леонардо уже за одно игнорирование латыни. В противоположность этому люди позднейшей формации прославляли именно ученость и начитанность Леонардо: Вазари называл его – erudito е letterato, Челлини – grandissimo filosofo, Банделло – esercitato nella lettura dei buoni autori. О начитанности Леонардо и его источниках см. вступительную статью, а также отрывки 4–9 и др.
Хотя бы я и не умел хорошо, как они, ссылаться на авторов, гораздо более великая и достойная вещь – при чтении [авторов] ссылаться на опыт, наставника их наставников. Они расхаживают чванные и напыщенные, разряженные и разукрашенные не своими, а чужими трудами, а в моих мне же самому отказывают, и, если меня, изобретателя, презирают, насколько более могли бы быть порицаемы сами – не изобретатели, а трубачи и пересказчики чужих произведений.
4 К. 109 v.
Чванные и напыщенные... – Самопревознесение и самовосхваление было свойственно многим гуманистам. Так, Франческо Филельфо, повествуя о своем пребывании во Флоренции (1433), говорит, что самые камни возвестили бы хвалу его, если бы могли говорить. Он же называл себя «единственным» и хвастал, что писать одновременно и на греческом, и на латинском, прозой и стихами не могли ни Вергилий, ни Цицерон. Аналогичную высокую самооценку находим у Поджо (1380–1459), Марсупини (ок. 1399–1453), Л. Валлы (1406–1457) и др.
Меня, изобретателя... – Хотя некоторый интерес к изобретателям появляется уже в XIV–XV вв., однако об особой популярности и высокой оценке изобретателей в эпоху Ренессанса не может быть и речи. Они характерны для более поздней эпохи (XVII в.). Э. Цильзель (Entstehung des Geniebegriffs Tubingen, 1926) приводит интересную таблицу, составленную на основании восьми биографических сборников XV века. Из 967 обследованных биографий приходится на долю:
Писателей всех видов – 40,0 %
Политиков и военных – 30,0
Духовных лиц – 10,0
Врачей – 6,5
Художников – 4,5
Фехтовальщиков – < 0,5
Изобретателям здесь места не нашлось.
У мессера Винченцо Алипландо, проживающего близ гостиницы Корсо, есть Витрувий Джакомо Андреа.
5 С. А. 341 v.
У Рихтера вместо Корсо ошибочно – Орсо (Медведя). Приведенное упоминание Витрувия – не единственное и одно из свидетельств большого интереса Леонардо к этому автору. Леонардо в этом типичный человек Ренессанса, вдохновлявшегося Витрувием. Леонардо мог видеть, кроме рукописей, и печатные издания, в частности фра Джованини Джокондо (Венеция, 1511–1513), как явствует из одного его рисунка, по-видимому сделанного по этому изданию, а также римское (1486) или флорентийское (1496).
Винченцо Алипландо – знатный миланский меценат, секретарь Лодовико Моро.
Архимед есть полный у брата монсиньора ди С. Джуста в Риме; говорит, что дал его брату, находящемуся в Сардинии; первоначально был в библиотеке герцога Урбинского, увезен во время герцога Валентинского.
6 С. А. 225 r.
В 1499 г. Цезарь Борджиа (= герцог Валентинский) присоединил Урбино к Романье. Тогда-то и был увезен Архимед. Вряд ли речь идет о полном греческом Архимеде. Приблизительно полными переводами были во времена Леонардо два: 1) известного ученого-переводчика Средних веков Вильгельма фон Мёрбеке (1269) и 2) Якова Кремонского (середина XV в.). Леонардо имеет, по всей вероятности, в виду первый перевод. Сольми справедливо считает Леонардо «возобновителем архимедовской традиции в Италии», продолжателями которой позднее явились Мавролик, Тарталья, Коммандино, Гвидо Убальдо дель Монте, Галилей и Борелли.
Метеоры Аристотеля на итальянском. Постарайся посмотреть Витолона, что в библиотеке в Павии, трактующего о математике.
7 Br. M. 29 v.
При жизни Леонардо печатных изданий «Метеорологии» Аристотеля в итальянском переводе не существовало. Речь идет, следовательно, о рукописи.
Витолон – Витело, известный оптик и философ ХIII века, уроженец Силезии, германо-польского происхождения. Есть сведения о пребывании его в Италии (Падуя). «Оптика» его, написанная в 70-х гг. XIII в., привлекала живое внимание Леонардо и его друга Луки Пачоли. Вообще говоря, это одна из популярнейших «Оптик» вплоть до XVII в. Еще Кеплер в 1604 г. счел нужным издать Paralipomena ad Vitellonem. Как и «Оптика» Пекама (см. примеч. 273), «Оптика» Витело в значительной своей части основана на «Оптике» арабского ученого Альхазена. Витело обнаруживает, однако, и непосредственное знакомство с греческими математиками: Евклидом, Аполлонием, Феоном, Паппом и др.
Витолон в Сан-Марко.
8 F. обл. r.
Речь идет о списке «Оптики» в флорентийской библиотеке Сан-Марко. Этот список изучался несколько раньше Лукою Пачоли.
Витрувий.
Метеоры.
Архимед: о центре тяжести.
Анатомия Алессандра Бенедетти.
Данте Никколо делла Кроче.
Альбертуччо и Марлиани: о счислении.
Альберт: О небе и мире от фра Бернардино.
9 С. А. 246 r.
«О центре тяжести» Архимеда – знаменитый трактат сиракузского математика «О равновесии плоскостей», известный Леонардо по одному из списков. Трактат «О центрах тяжестей» утрачен и известен лишь по упоминанию в комментариях Симпликия к Аристотелю.
Анатомия Алессандро Бенедетти была напечатана в 1498 г. и 1502 г. в Венеции. Бенедетти (ум. в 1525) с большим рвением занимался анатомическими наблюдениями, сам производил систематические вскрытия и вместе с тем был знатоком греческих медиков.
Данте – имеется в виду Quaestio de aqua et terra, приписывавшаяся Данте.
Никколо делла Кроче – один из приближенных Лодовико Моро.
Алъбертуччо, как и ниже упоминаемый Альберт, – Альберт Саксонский, или Альберт из Гельмштедта (в Брауншвейге), преподававший в Париже, – один из наиболее интересных авторов XIV в., влияние которого на Леонардо особенно подчеркивалось Дюэмом (Etudes sur Léonard de Vinci). Хотя в последних своих трудах Дюэм был вынужден в значительной мере ограничить свои суждения об оригинальности этого автора, выдвигая из «парижан» на первое место Буридана, но, так или иначе, Альберт Саксонский влиял на Биаджо Пелакани, Кардана, Коперника, Гвидо Убальдо дель Монте и через последнего на Галилея. Леонардо упоминает его не раз. Особенно сильное влияние его сказывается как раз в манускрипте F, откуда взят приведенный текст (манускрипт начат в Милане 12 сентября 1508 г.).
Говоря «О счислении», Леонардо имеет в виду Тгасtatus proportionum, не раз печатавшийся в последних десятилетиях XV века.
Что касается книги «О небе и мире», то это Quaestiones de coelo et mundo (Павия, 1481; Венеция, 1492, 1497, 1520). Утверждать, будто Леонардо знал и Альбертов комментарий к Аристотелевой «Физике», нет оснований.
Джованни Марлиани – миланский медик и математик XV в., врач Джованни Галеаццо Сфорца. Его сочинение De proportione velocitatum in motibus озаглавлено так же, как вторая часть трактата Альбертуччо о пропорциях.
Фра Бернардино Мороне – автор «Книги творения», в которой заметны, как указывает Сольми, следы влияния Леонардо.
Возьми «О тяжестях».
10 W. An. III, 7 r., 12.
«О тяжестях» – De ponderibus – иногда название собственного, ныне утраченного, трактата Леонардо, иногда, как в данном случае, трактат Иордана Неморария (см. о нем примеч. 160 и 181).
Спроси жену Бьяджино Кривелли, как петух кормит и выводит цыплят курицы, будучи опьянен.
11 С. А. 225 r.
Найди мастера по водным сооружениям и заставь рассказать о средствах защиты против воды и чтó они стоят.
12 Leic. 13 r.
Река, которая должна повернуть из одного места в другое, должна быть завлекаема, а не ожесточаема насильственно; и для этого пусть будет устроено по реке несколько запруд и первая наклонена несколько вперед, и так же поступают с третьей, четвертой и пятой, так, чтобы река втекала по отведенному ей каналу и чтобы таким способом она отошла от места, которому угрожает, как сделано было во Фландрии. Сообщено мне Никколо да Форцоре.
13 С. А. 117 r.
Никколо да Форцоре – сиенский купец.
Изобретателей и посредников между природой и людьми в сопоставлении с пересказчиками и трубачами чужих дел должно судить и не иначе расценивать, как предмет вне зеркала в сравнении с появляющимся в зеркале подобием этого предмета; ибо первый уже нечто сам по себе, а последнее – ничто. Люди, мало обязанные природе, ибо одеты они только в случайное, без чего ты мог бы причислить их к стадам скота!
14 С. А. 76 r.
Одеты они только в случайное... – т. е., согласно толкованию Сольми, имеют только внешний вид человека.
Кто спорит, ссылаясь на авторитет, тот применяет не свой ум, а скорее память.
15 С. А. 76 r.
Противопоставление памяти и ума (ingegno) встречается и в анонимной биографии Альберти, где говорится, что последний, не обладая памятью на слова, вынужден был бросить юриспруденцию для математики, в которой более применяется ingegno, чем память. Точно так же Эней Сильвий (Пикколомини) хвалит у одного юриста исключительную память, у другого большой ум или дарование (ingenium). Он же в другом месте говорит, что юристы больше пользуются памятью, чем умом (ingenio), почему и глупый может стать юристом. Вообще же говоря, люди Ренессанса весьма высоко ставили память, что становится понятным уже по одному тому, какое значение они придавали произнесению речей и цитированию наизусть.
Хорошая ученость родилась от хорошего дарования; и так как надобно более хвалить причину, чем следствие, больше будешь ты хвалить хорошее дарование без учености, чем хорошего ученого без дарования.
Дарование – в подлиннике: ingegno, которое передано в предыдущем отрывке словом «ум». В эпоху Ренессанса ingegno не означало еще неповторимого своеобразия творческой личности (гения), как позднее, и носило в значительной мере интеллектуалистический характер (у Леонардо в особенности). И в предыдущем, и в настоящем отрывке характерно для Леонардо подчеркивание в ingegno момента самостоятельного исследования в противовес авторитарному и книжному мышлению. Острие в равной мере направлено против схоластов и гуманистов.
16 F. 27 r.
О пяти правильных телах. Против некоторых комментаторов, которые хулят древних изобретателей, положивших начало грамматикам и наукам, и которые ратуют против умерших изобретателей и, так как не удалось им самим по лености и книжной вольготности сделаться изобретателями, постоянно покушаются ложными рассуждениями попрекать своих учителей.
17 С. А. 119 r.
Пять правильных тел – т. е. тетраэдр, октаэдр, икосаэдр, гексаэдр и додекаэдр. Платон в своем «Тимее» уделяет им большое внимание, строя на них свое учение о стихиях. Живо интересовался ими с математической точки зрения платоник Пачоли, друг Леонардо (ср. примеч. к отрывку 389).
Книжной вольготности... – «commodita di libri», по чтению Сольми. Равессон читает «come di tanti libri attendono al continuo» – «и поскольку занимаются они книгами (только для того), чтобы постоянно» и т. д.
Многие будут считать себя вправе упрекать меня, указывая, что мои доказательства идут вразрез с авторитетом некоторых мужей, находящихся в великом почете, почти равном их незрелым суждениям; не замечают они, что мои предметы родились из простого и чистого опыта, который есть истинный учитель.
18 H. 24 r.
Утверждение чистого опыта не мешает Леонардо выписывать фантастические описания из Плиния, впрочем, по всей вероятности, в целях художественных.
Василиск. Он родится в провинции Киренаика и величиной не больше 12 дюймов, и на голове у него белое пятно наподобие диадемы; со свистом гонит он всех змей, вид имеет змеи, но движется не извиваясь, а наполовину поднявшись, прямо перед собой. Говорят, что когда один из них был убит палкой неким человеком на коне, то яд его распространился по палке, и умер не только человек, но и конь. Губит он нивы, и не те только, к которым прикасается, но и те, на которые дышит. Сушит травы, крушит скалы.
19 Н. 25 r.
Этот отрывок является переводом из Плиния (Н. N. VIII, 21). Де Тони утверждает, что описание напоминает варана, большую африканскую ящерицу (Varanus niloticus).
Амфисбена. У нее две головы, одна – на своем месте, а другая – на хвосте, как будто не довольно с нее из одного места выпускать яд.
20 T. P. 33.
Точно так же перевод из Плиния (Н. N. VIII, 23). Трудно решить, какое животное имеется в виду. Де Тони предполагает, что цераст (Cerastes cornutus, s. aegypticus) – ядовитая рогатая змея, живущая в Африке; она днем зарывается в песок, из которого торчат два рога.
Истинная наука – та, которую опыт заставил пройти сквозь чувства и наложил молчание на языки спорщиков и которая не питает сновидениями своих исследователей, но всегда от первых истинных и ведомых начал продвигается постепенно и при помощи истинных заключений к цели, как явствует это из основных математических наук, то есть числа и меры, называемых арифметикой и геометрией, которые с высшей достоверностью трактуют о величинах прерывных и непрерывных. Здесь не будут возражать, что дважды три больше или меньше шести или что в треугольнике углы меньше двух прямых углов, но всякое возражение оказывается разрушенным, [приведенное] к вечному молчанию; и наслаждаются ими в мире почитатели их, чего не могут произвести обманчивые науки мысленные.
21 1. 102 v.
Не доверяйте же, исследователи, тем авторам, которые одним воображением хотели посредствовать между природой и людьми; верьте тем лишь, кто не только указаниями природы, но и действиями своих опытов приучил ум свой понимать, как опыты обманывают тех, кто не постиг их природы, ибо опыты, казавшиеся часто тождественными, часто весьма оказывались различными, – как здесь это и доказывается.
22 Тr. 20 v.
Все наше познание начинается с ощущений.
23 W. An. I, 13 v.
Еще Прантль (1885) предостерегал от интерпретации этого места в духе элементарного сенсуализма. Совершенно очевидным это становится в сопоставлении с приводимыми далее отрывками. Не следует забывать, что формула «все наше познание начинается с ощущений» вслед за Аристотелем повторялась и в схоластике, встречается, в частности, у Фомы, хотя звучит там иначе.
Мысленные вещи, не прошедшие через ощущение, пусты и не порождают никакой истины, а разве только вымыслы; и так как рассуждения такие рождаются от скудости ума, то бедны всегда такие умозрители и, если богатыми родились, бедными к старости умрут, так что кажется, будто природа мстит им.
24 Тr. 33 r.
Ощущения зéмны, разум находится вне их, когда созерцает.
25 1. 18 r.
Природа полна бесчисленных оснований, которые никогда не были в опыте.
26 Е. 55 r.
Оснований... – в подлиннике: ragione, a не causa, т. е. скорее разумное основание или цель, чем действующая причина.
И хотя природа начинается с причин и кончает опытом, нам надобно идти путем обратным, то есть начинать с опыта и с ним изыскивать причину.
27 С. А. 147 v.
Нет действия в природе без причины; постигни причину, и тебе не нужен опыт.
28 С. А. 154 r.
Опыт не ошибается, ошибаются только суждения наши, которые ждут от него вещей, не находящихся в его власти. Несправедливо жалуются люди на опыт, с величайшими упреками виня в обманчивости. Оставьте опыт в покое и обратите жалобы свои на собственное невежество, которое заставляет вас быть поспешными и, ожидая от него в суетных и вздорных желаниях вещей, которые не в его власти, говорить, что он обманчив. Несправедливо жалуются люди на неповинный опыт, часто виня его в обманчивых и лживых показаниях.
29 T. P. 1.
Эту апологию опыта поучительно сравнить с возражениями против Эпикура, утверждавшего, что видимая величина солнца есть его истинная величина (см. 278, 280 и др.). В сущности, и здесь и там решительно отвергается наивно-реалистическая и наивно-сенсуалистическая точки зрения.
Наукой называется такое разумное рассуждение, которое берет исток у своих последних начал, помимо коих в природе не может найтись ничего другого, что [также] было бы частью этой науки.
30 G. 8 r.
Леонардо приводит дальше пример геометрии, первым началом (principio) коей является не поверхность и не линия, а точка, к которой сводится и поверхность, и линия и которая является общей всем предметам геометрии.
Увлекающиеся практикой без науки – словно кормчий, ступающий на корабль без руля или компаса; он никогда не уверен, куда плывет. Всегда практика должна быть воздвигнута на хорошей теории, коей вождь и врата – перспектива, и без нее ничего хорошего не делается ни в одном роде живописи.
31 J. 230 [82] r.
Вошло также в трактат о живописи: Т. Р. 80. Мысль стоит в связи с стремлением поднять живопись от ремесла до науки, но, по существу, отражает вообще взгляд Леонардо на взаимоотношения теории и практики. О значении термина «перспектива» ср. примеч. 273.
Наука – капитан, и практика – солдаты.
32 C. A. 5 v. a
Вот верный способ жарить мясо, потому что, смотря по тому, умерен или силен огонь, жаркое движется медленно или быстро.