Сборник Сборник. Фантастика, 1964 год

   — Я с вами говорю! — гаркнул он, ударив кулаком по стойке.
   Накладные и квитанции, наколотые на сверкающие бюрократические пики, баночка с клеем, чернильница из лунного камня — все, как один, подпрыгнули, испуганно звякнув, и шлепнулись на стол.
   Баночка перевернулась, из нее выползла колбаска прозрачного желтоватого клея. Кассир, побледнев, вскочил:
   — Вы за это ответите! — Он нажал кнопку.
   Егорову пришлось еще долго размахивать руками, кричать, оправдываться, объясняться, усовещивать, призывать, угрожать и льстить, пока, наконец, в девятом часу он не выехал на машине начальника станции. Вместо быстрого мощного автолета ему пришлось сесть в допотопный автомобиль, прихотью судьбы заброшенный в сарай начальника местной службы движения.
   Мысленно установив генетическую связь между станцией и начальником, с одной стороны, и животными, преимущественно собачьего рода, с другой, Егоров успокоился и начал осматривать окружающий мир. А он был прекрасен. Высокое голубое небо с мелкими полупрозрачными облачками было заполнено теплом и светом. Свежая, еще зеленая пшеница сверкала росой. Над степью разливался аромат здоровой радостной жизни. Врывавшийся в машину ветер эластичной прохладной струей теребил егоровские вихры, и ему казалось, что у него вместе с волосами без боли отрывается и улетает кожа… Слабый запах степи пронимал его, как стакан перцовки после долгой холодной охоты.
   — Давненько я не бывал здесь, — растроганно шептал он, глядя на знакомые поля, черные ленты дорог, петлявших вдоль густых лесополос.
   — В Музыковку? — спросил шофер.
   — Ага.
   — К Нечипоренко?
   Егоров посмотрел на парня. Чернявый веселый хлопчик. Его звали почему-то Реник Рейнгольдс.
   — К нему. А ты откуда знаешь?
   — А что тут знать? К нему многие сейчас ездят… А вы не знаете, скоро он назад полетит?
   — Полетит. Дай отдохнуть человеку, он же только что вернулся.
   “Волга”, легко катившая по бетонному шоссе, замедлила ход.
   — В чем дело? — спросил Егоров.
   — Да тут съезжать надо с бетонки. Поворот на Музыковку.
   — Так в чем же дело? Валяй…
   — Та дороги ж здесь у нас, не дай господи! Когда сухо, оно еще ничего, а после такого дождя…
   Парень не договорил и свернул направо. Машина, сделав лихой поворот под мостом, выскочила на черную ленту проселочной дороги. Егоров с опаской посмотрел вперед. Он хорошо знал, что такое черноземный тракт после дождя.
   Дорога были изрыта глубокими колеями. Рытвины напоминали окопы. Грунт под колесами “Волги” расползался все больше и больше, пока машина, наконец, не села на живот, беспомощно разбрызгивая с колес большие черные куски.
   — Есть, — сказал Реник и остановил мотор.
   Они выбрались наружу. Егоров сразу же утонул по щиколотку в жирной вязкой грязи. С проклятьем выдернул он ногу из клейкой массы. На легкие летние туфли налипли пудовые комья дегтярного цвета, и Егорову показалось, что он надел валенки. Теперь он не чувствовал под ногами ничего, кроме зыбкой и скользкой неустойчивости. Ему стало даже немного страшно; вдруг земля начнет медленно расплываться под ним и засосет его в глубокую черную трясину.
   Пока он преодолевал силы сцепления, Реник, ловко орудуя совковой лопатой, расчистил путь.
   Они двинулись дальше. Егоров, тихонько ругаясь, счищал плодородный навар с изгибов и впадин подметок.
   Они свернули на другую дорогу, ведущую прямо на Музыковку. Здесь не было глубоких ям, но зато весь верхний слой почвы превратился в некое подобие жидкого масла. “Волга” буксовала через каждые три шага. Мотор, переключенный на первую скорость, жалобно ревел, из выхлопных труб валил черный дым. Реник вылез и, пощупав радиатор, махнул рукой.
   — Будем стоять, — сказал он, — пусть остынет.
   Егоров привалился к багажнику и пускал голубой сигаретный дым вверх, в насмешливое чистое небо.
   — Черт те что, — раздался рядом с ним голос Реника, — Луну освоили, Марс освоили, на Венере высадились, а дороги у нас по-прежнему ни к бисовой маме.
   — Почему? — возразил Егоров. — Есть великолепные магистрали, по одной из них мы с тобой сейчас ехали.
   — Так то же магистраль. А до Музыковки добираться тяжче, ниж до Марса.
   — Вся беда в том, мой дорогой, — назидательно сказал Егоров, — что мы живем в переходный период. Автолеты еще не вошли в силу, а машины уже вышли из употребления. Когда наладят массовый. выпуск автолетов, дороги как таковые будут не нужны. Останутся лишь большие автострады. А вся остальная мелочь, такая, как эта, будет перепахана и засеяна. Сохранят только “пятачки” для приземления автолетов. И то по традиции. Автолет может сесть в любом месте — на суше, на воде, в лесу, на болоте…
   — Колы ж то будет… — с сомнением протянул Реник и полез в кабину. Он долго возился со стартером, переключал скорости и, наконец, решительно сказал: — Давай попробуем по стерне.
   Машина свернула с дороги прямо на поле, покрытое редкой рыжей щетиной, оставшейся после прошлогоднего урожая. Здесь их ожидали чудеса. “Волга” шла то левым, то правым боком, ее несло с удивительной легкостью в самых произвольных направлениях. Поле было с небольшим уклоном, и машина скользила по нему, как шайба по льду. Реник, давно заглушивший мотор, изо всех сил упирался в тормозную педаль. Он с ужасом наблюдал, как они медленно приближаются к пересекавшему поле глубокому оврагу. Метрах в ста от обрыва “Волга”, развернувшись задом, остановилась.
   — Хай ему бис, — сказал Реник, вытирая пот с бледного лица, — буду ждать вечера, може, подсохнет.
   Они вышли из машины.
   — Вон Музыковка, — сказал Реник, махнув рукой за овраг.
   На зеленом холме, залитом солнцем, стояли одноэтажные и двухэтажные домики. Густые вишни и тополя бросали на белые стены призрачные фиолетовые тени.
   Егоров попрощался с Реником и пошел вдоль оврага к деревянному мостику, через который проходила дорога на Музыковку. Ноги его постепенно обрастали грязью, и скоро он шагал, как на ходулях, покачиваясь и буксуя не хуже “Волги”. Наконец он плюнул, разулся, закатал брюки и, зажав в одной руке грязные туфли, а в другой — трефлоновую папку с бумагами, весело зачмокал по земле. Чернозем жирными черными колбасками продавливался между пальцами ног.
   — Василий дома? — спрашивал он через полчаса, остановившись у дома, на котором развевался красный флаг.
   Пожилая украинка зорким взглядом окинула гостя.
   — А вы кто будете?
   — Скажите, Егоров, Егоров Саша приехал.
   Женщина крикнула что-то в окно, и через минуту на крыльцо выскочил молодой высокий парень в майке, легких спортивных брюках и тапках на босу ногу. Черный чубчик весело дыбился над высоким лбом. Карие глаза сверкали приветливо и ласково.
   — Сашок! Здравствуй, дорогой! Заходи, будь ласка… Ну и вид! Хлебнул нашего чернозема?
   Они обнялись.
   — Привет, марсианин, привет! — улыбаясь, говорил Егоров. — Не выдержала душенька? Сбежал до дому?
   — Не выдержал, и не говори. Заехал с космодрома в академию, сдал документы и — здоровеньки булы! Они, правда, собирались меня пихнуть в какой-то санаторий, но я уговорил их, что дома у меня и санаторий, и профилакторий, и…
   — Дивчина с бровями, гарными, як мисяць?
   — Одним словом, стопроцентная многокомпонентная экологическая система, обеспечивающая космонавту самый высокий моральный и физический тонус. Проходи, пожалуйста.
   Пока Егоров плескался под душем, Василий раз десять зашел и вышел, принося то полотенце, то особое мыло “Нептун”, которое выдавалось только космонавтам, то, наконец, просто так — сказать что-нибудь веселое и хлопнуть Егорова по тощей спине.
   — Я считаю, — говорил Егоров, наблюдая за черноземными ручьями, бегущими от его ног, — что украинская грязь недостаточно отражена в произведениях классиков литературы…
   — И науки, — докончил Василий.
   — Именно. Ведь воспеты же украинская ночь, могучий та широкий Днепр, украинские девчата и даже яворы. Почему же нет обширных исследований и звонких стихов о черноземном царстве темных сил, агрессивно действующих после дождя?
   — Мало того, по этому вопросу нет я достаточно компетентных научных монографий. А ведь какая благодатная тема пропадает для десятка кандидатских и двух—трех докторских диссертаций!
   — Еще бы, — подхватил Егоров, — грязь можно классифицировать по давности возникновения — застарелая грязь…
   — По тяговому усилию, которое нужно применить, чтобы оторвать ногу от почвы.
   — Легкая грязь — килограмм, тяжелая — полтонны…
   — Цифры диссертанта, приведенные в части характеристики тяжелой грязи, по-видимому, несколько завышены. Наши опыты дают величины на порядок ниже, что, конечно, нисколько не умаляет достоинства проделанной работы, и диссертант, безусловно… — забубнил Василий, сгибаясь крючком над воображаемыми листками отзыва официального оппонента.
   — …заслуживает присвоения ему звания кандидата грязноватых наук! — закончил Егоров.
   Василий торжественно пожал ему руку.
   — Будешь жить в мансарде вместе со мной, ладно? — сказал он. — Я бы дал тебе отдельную комнату, но у меня уже живет один гость. Сегодня прилетел.
   — Кто? — спросил Егоров.
   — Из партии Диснитов, он вместе со мной работал на Марсе.
   — Вот как! А откуда он?
   — Из Южной Америки.
   Егоров поднял брови.
   — Какого лешего ему от тебя нужно?
   — Я потом тебе расскажу, — ответил Василий. — Идем, я представлю тебя моим домашним.
   Домашних оказалось двое: мать — та самая пожилая украинка с недоверчивым взглядом и сестра Василия, молодая дивчина, высокая, с озорными карими глазами, очень похожая на брата. Пожимая руку Егорову, она улыбнулась и сказала:
   — Вася много говорил о вас…
   — Ну и как? — кокетливо спросил Егоров.
   — Так, ничего… — хитро прищурилась девушка.
   — Оксана, не морочь Саше голову, лучше сбегай в магазин, — прервал ее Василий.
   — А твой американец где? — спросил Егоров, когда они поднялись в комнату Василия.
   — Спит, — ответил космонавт, потягиваясь. — Как приехал, так и завалился спать.
   Егоров с завистью посмотрел на великолепное тело Василия. Богатырская сила и неодолимое здоровье чувствовались в каждом движении этого ладно скроенного парня.
   — Поговорим? — спросил Егоров.
   — После завтрака. Матери сейчас помочь надо по хозяйству. Все же они вдвоем с Оксаной, без мужчины трудно.
   — Валяй действуй. Если я понадоблюсь, позови.
   Василий спустился вниз. Оставшись один, Егоров огляделся. Большая комната производила странное впечатление. Судя по вещам и мебели, кто-то очень смело соединил в ней лабораторию, библиотеку, космический музей, гостиную и спальню. Впрочем, последняя была представлена только узкой кроватью, покрытой простым шерстяным одеялом. Над ней висело четыре фотографий Василия: в школе — маленький вихрастый хулиган, напряженно глядящий в объектив, и три космических снимка, все почему-то сделанные на Луне. “Странно, ни одного с Марса, а он был там раз пять”, — подумал Егоров.
   Он погладил дорогие переплеты книг по космонавтике, занимавшие целую стену, щелкнул по серому лунному камню, напоминавшему застывший гребень волны, улыбнулся модели навигационного пульта космического корабля. Он хорошо знал эту штуку, Василий сделал ее, еще когда они вместе учились в Институте космической геологии. Потом подошел к широкой, в четыре створки стеклянной двери, выходившей на балкон. Он распахнул их и оказался в огромной галерее, открытой с трех сторон. Сверху, защищая от прямых солнечных лучей, натянулись полосы шелкового навеса.
   Егоров увидел село в сочных темно-зеленых пятнах деревьев, уютные домики с белоснежными стенами, вышки с автолетами, сверкавшими на солнце яичными и пурпурными боками. Где-то кричал петух, мычала корова. Над Музыковкой стояло синее марево, обещавшее жаркий день.
   Егоров глубоко вдыхал крепкий воздух, растворивший запахи тысяч трав и цветов. От яркого света и блеска у него слегка кружилась голова. Егоров думал, что сейчас в Москве он сидел бы в душной комнате, где много курят, и подсовывал бы “Большой Бете” бесконечные ряды цифр, извлеченных из данных георазведок Луны и Марса. И ждал бы и нервничал, пока умная машина не выдаст ответа, подтверждающего или отрицающего его догадку, его способность предсказывать. Потом будет вечер. Плавая в бассейне или сидя за стойкой “Кратера”, он попытается выгнать усталость из тела, из клеток мозга, ослабить натянувшиеся до предела нервы. А на другой день опять начнется все сначала. Иссушающая душу работа, обидные неудачи, просчеты и победы, ставшие обязательной нормой. Победы, которые не радуют, которых не замечаешь… А где-то в то самое время, когда его жизнь проходит за пультом счетной машины, светит такое нежное радостное солнце и поет сладкий ветер, приветствуя грядущий день.
   До его слуха донесся шум. Кто-то вошел в комнату. Егоров увидел в стекле отражение вошедшего.
   — Василий! — раздался негромкий голос.
   Что-то удержало Егорова, и он промолчал.
   Он узнал этого парня, стоявшего на пороге. Тот самый красавчик, который перехватил автолет на станции.
   Егоров ясно видел лицо незнакомца. Оно было напряженным и внимательным. Не услышав ответа, незнакомец осторожно шагнул в комнату. Вернее, просочился, настолько мягким и бесшумным было это движение. Закрыл за собой дверь. Остановился посреди нее и огляделся, шаря взглядом по стенам.
   — Василий!
   Егоров хотел было выйти из своего укрытия, но тут вошел Нечипоренко.
   — А-а! Анхело! — сказал он. — Отдохнул?
   — О! Очень хорошо. Очень.
   — Ну и ладно. Пойдем вниз.
   Они вышли.
   Этот красавчик, подумал Егоров, очень несимпатичен. Егоров решил расспросить Василия о нем при первом удобном случае, но сделать этого до завтрака не удалось.
   Нечипоренко с озабоченным видом показывался на секунду в дверях и моментально исчезал. В доме раздавались то скрипучая старушечья воркотня, то звонкий голосок Оксаны.
   — Василь, поди сюда! Василь! Дэ ты, Василь?
   Василий послушно топал по теплому янтарному паркету на призывы домочадцев.
   За завтраком появился новый гость, дед с усами.
   Звали его Павич. Он был самодоволен, торжествен и хвастлив.
   — За нашего дорогого земляка, усесвитно известного космонавта Нечипоренко! — провозгласил Павич, поднимая рюмку. Выпив, он крякнул и вытер усы.
   Затем дед в популярной форме объяснял присутствующим заслуги Василия перед Родиной и человечеством. Василий морщился, но деда не прерывал.
   — Та хватит тоби, диду, — вмешалась мать Василия, Ольга Пантелеевна, — мы газеты тоже читаем.
   — Ничего, Ольга, ничего. У нас на цилу область один космонавт. Звидки! З нашего колхозу. Оте диво требуется отпразнувать.
   — Ну и празнуй на здоровье. А не разказуй нам то, шо усим давно известно.
   Егоров искоса наблюдал за американцем. Анхело Тенд с безучастным видом глотал румяные картофелины. Он казался еще ослепительнее, чем утром на станции. По матовой белой коже струились волны нежнейшего абрикосового румянца. Огромные черные глаза смотрели строго, чуть грустно. На Оксану он производил завораживающее впечатление. Девушка сидела, не отрывая глаз от тарелки. Когда к ней обращались, она вздрагивала. Куда девалась ее хитрая усмешка!.. Егоров с некоторым сожалением отметил напряженное состояние девушки и даже сформулировал про себя подобие мысли, начинающееся словами: “Все вы, женщины…”
   — Шо там тая слава, — сердито сказала Ольга Пантелеевна, ее лицо сейчас было открытым и печальным, — було б здоровье. A то вон Гриша Рогожин, Васин товарищ…
   — Мама!
   — Та я молчу. Только скажу тебе, Вася, как ты кверху поднимаешься, в свой космос, мое сердце падает.
   — Дело известное — материнское, — изрек Павич, поглаживая порыжевшие концы усов и закусывая жареным лещом.
   — Если б отец был жив, и ему от Васиных полетов седины бы прибавилось.
   — Надо, мать, надо, — твердо сказал Василий.
   — А я что? Надо так надо. Только почему б тебе не отдохнуть? Съездил бы за границу, мир посмотрел?
   — Шо ему заграница? — хитро подмигнул Павич. — У него в Музыковке прочный якорь брошен.
   — Хорош якорь, — Ольга Пантелеевна, собрав посуду, сердито утицей выплыла из столовой.
   — Шо, Василий Иванович, не одобряет мамаша ваш выбор, а? — Павич расхохотался и обмакнул картофелину в сметану: Егоров видел, что Василию неприятен этот разговор. Он обратился к Оксане.
   — Ну, а вы, Оксана, на Марс не собираетесь?
   — Очень нужно, — вспыхнула девушка, — к вашим букашкам!
   — Эти букашки поумнее всех нас, — заметил Василий.
   — Хоть бы и так. Но они ж уже все перемерли.
   — А что, Васятка? — весело завертелся дед. — Чем на Марс летать, сходил бы на наш муравейник…
   — И то правильно, — одобрительно заметила возвратившаяся Ольга Пантелеевна. — Дохлых муравьев и на земле достаточно.
   Анхело Тенд положил вилку.
   — Между марсианином и муравьем такое же сходство, как между человеком и котенком. На Марсе развилась великая цивилизация, до уровня которой человечеству не дойти и за десять тысяч лет. И марсиане не вымерли.
   Он строго посмотрел на Оксану. Глаза его горели неистовым пламенем какой-то мрачной веры.
   — А что же? — робко спросила девушка, — Они ушли в Айю.
   Все помолчали.
   — А шо це таке? — насмешливо спросил Павич.
   — Мы не знаем, — ответил за Анхело Василий. — Мы многого не понимаем в цивилизации марсиан. Они не знали звуковой связи, логические основы их мышления качественно отличны от нашего, эволюция протекала у них совсем иначе. Ни способы производства, ни пути развития их общества для нас пока неясны.
   — Если мы когда-нибудь сможем разобраться в тех штуках, которые вы открыли на Марсе, наше общество получит колоссальный толчок вперед, — заметил Егоров.
   Анхело впервые посмотрел прямо в лицо Егорову.
   “Какое жуткое ощущение, он как будто высасывает что-то из меня”, — подумал геолог, невольно опуская глаза.
   — Да, вы очень правы, — сказал Тенд. В его голосе было что-то металлическое.
   “Не хватает обертонов”, — подумал Егоров.
   — Ну, все это подарки для Академии наук, — сказал Павич. — А вот для людей, там немае ничего такого, щоб руками пощупать, такого, щоб… — Дед повертел толстыми корявыми пальцами, затрудняясь высказать свою мысль.
   — Щоб за пазуху та до дому? — улыбнулся Василий.
   — Ну да… та ни, ну шо ты, хлопче! Ну як руда або металл який-нибудь.
   — Как же, как же, — весело заметила Ольга Пантелеевна, — у Васи полна комната камнями.
   Василий расхохотался.
   — Мама, ты не права, — лукаво заметила Оксана. — А зеркало?
   — Какое зеркало? — спросил Егоров.
   — Вася привез мне в подарок зеркало с Марса.
   — Крышка от марсианского туалета, — насмешливо сказала Ольга Пантелеевна… — Даже повесить не за что.
   — Зато не пылится, — заметил Василий.
   Анхело посмотрел на Оксану. Он, казалось, впервые ее видел.
   — И как вам в него смотрится? — спросил он.
   — Очень хорошо, — улыбнулась девушка.
   — А теперь выпьем за матушку Землю, — торжественно провозгласил Павич, — она нас породила, обогрела и в космос направила.
   После завтрака Василий сказал Егорову: — Пойдем отнесем твое ложе наверх.
   — А где оно?
   — У Оксаны в комнате.
   Он обратился к сестре, оживленно беседовавшей с Анхело.
   — Оксана, мы из твоей комнаты топчан возьмем, ладно?
   — Пожалуйста, бери, — сказала девушка, не поворачивая головы.
   Комната Оксаны была чистой и просторной.
   Тонкий аромат полевых цветов нежно щекотал в ноздрях.
   — Вот он, под окном, — сказала вошедшая за ними Оксана. — Только я не завидую вам, Саша. Он твердый, как сухая глина.
   — Ладно. Геологу не привыкать.
   Внезапно Егоров увидел зеркало с Марса. Оно стояло на стуле, прислоненное к спинке. Сверху Оксана накинула на него рушник.
   — Это оно? — спросил Егоров, подходя к зеркалу.
   Плоскость полуметрового эллипса, заключенного в толстый золотисто-серый обод, отразила в темной глубине настороженные серые глаза молодого человека. Зеркало не искажало ни одной линии его лица, придавая отражению легкий голубоватый отсвет.
   У Егорова осталось впечатление, что он смотрит сквозь толстый слой голубой воды.
   Василий, тоже смотревший в зеркало, внезапно сказал:
   — Слушай, сестра, одолжи-ка нам эту штуку на время, а? Нам обоим надо бриться по утрам, а у меня только одно маленькое походное осталось.
   — Берите. Оно, кстати, двустороннее. Повесьте посреди комнаты и брейтесь сразу вдвоем.
   — Так и сделаем.
   Они перенесли топчан наверх, прихватив с собой и зеркало.
   — Я буду спать на балконе, — сказал Егоров.
   — Добро, — согласился Василий.
   Топчан установили под навесом. Лежа на нем, Егоров мог видеть всю Музыковку и синие дали степей, раскинувшихся за ней. Зеркало повесили тут же, обмотав края золотистого обода изоляционной лентой. Конец ленты подвязали к рейке, на которой был натянут шелковый навес. Зеркало покачивалось и блистало на солнце, как прожектор.
   — А оно тяжелое, — заметил Егоров, оценивая взглядом результаты их трудов.
   — Очень. И непонятно почему. Состав, правда, неизвестен…
   — А оно не представляет собой какой-либо научной ценности?
   — Что ты! — Василий махнул рукой. — В Академию наук уже передано около двух тысяч таких зеркал. Все химики мира бьются над их составом.
   Они перешли в кабинет Василия, так как на балконе уже становилось жарко.
   — Вообще у марсиан была странная склонность к эллиптическим формам, — сказал Нечипоренко, когда они сели в глубокие прохладные кресла. — Таких зеркал у них десятки тысяч, в городах они играют роль отражателей света… Многие строения на Марсе имеют эллиптические формы…
   Василий замолчал. Перед его глазами возник образ Большой Марсианской столицы. Он тряхнул головой.
   — Ну ладно, — сказал он, — обо мне потом.
   Да ты, наверное, все знаешь из отчетов, поступающих в ваш институт, Как тебе в нем работается?
   Егоров подумал,
   — Как тебе сказать? Чтоб да, так нет, как говорят в Одессе. Когда после окончания института я не попал в космос из-за болезни печени… Ну, да ты помнишь. Конечно, хорошо еще что я геолог, а не навигатор, как ты. В этом случае мне совсем была бы крышка. И все же от космоса я не мог отказаться. Поступил в этот институт. Работал. Изучал данные, собранные на Марсе, и вот открыл плато Акуан, Сейчас лелею надежду, что удастся провести там кое-какие исследования.
   — Официально? И не надейся, — заметил Василий. — Условия там ужасные. Мы вшестером раскапывали Большую столицу. Представляешь? В ней жило когда-то около миллиарда марсиан, она уходит в землю на триста-четыреста метров, а протяженность ее до сих пор не установлена. Два месяца, не снимая скафандра, ползали мы по этим проклятым муравьиным переходам. Отработаешь смену, потом еле к “Москве” доползешь. Вот так-то, брат. Расскажи-ка лучше о своем плато.
   Егоров почесал подбородок. Посмотрел в потолок и начал рассказывать:
   — Помнишь, какая была сенсация, когда на Марсе обнаружили элементы, неизвестные доселе на Земле? В лаборатории их получить не удалось, сколько ни бились. На Марсе они сосредоточены в одном месте, причем в огромных количествах. Я назвал это место “плато Акуан”, Потом удалось доказать искусственное происхождение элементов. А что это значит, как ты думаешь?
   — Ну, отходы неизвестных термоядерных реакций… — неуверенно сказал Василий.
   — Правильно. Отходы. Это очень важно. Марсиане, построившие всю свою цивилизацию в почве, использовали поверхность Марса так же, как мы в свое время верхние слои атмосферы или дно океана. Они выбрасывали на поверхность различный мусор. Собственно, по таким признакам были открыты и Большая подземная столица и вся разветвленная сеть их городов.
   — Следовательно, под плато Акуан скрывается термоядерный энергетический центр, который до сих пор никто не может отыскать?
   — Совершенно верно. И если этот центр будет найден, то, думаю, и для нашей земной энергетики там можно будет кое-что позаимствовать. Особенно учитывая уровень марсианской техники. Понимаешь?
   — Вопрос интересный и важный. Впрочем, найти это еще не все. Нужно понять, как это у них сделано. Вот мы обнаружили первую внеземную цивилизацию. А что толку? Ну ладно… Что говорят твои шефы?
   — Во-первых, плато огромное, во-вторых, центр может оказаться не совсем под плато, а где-то рядом. Получаются слишком большие затраты. А в-третьих, легче изучать и вывозить уже открытые объекты, чем искать новые. В общем это, дескать, дело завтрашнего дня.
   — Да, ситуация трудная, — задумчиво сказал Василий. — Пощупать там стоит. Но, понимаешь, без официального разрешения… Риск большой. Сейчас у нас по инструкции четырехкратная страховка… И то…
   Он замолк.
   — Понимаешь, Саша, — наконец с трудом произнес Нечипоренко, — Марс — очень странная планета. Я хорошо знаю нашу Луну, участвовал в высадке на Венере, хлебнул там газку, но все это не то. Совсем не то. И на Луне и на Венере грозная природа, дикая стихия и все такое. Но там не страшно. А на Марсе бывает очень страшно. Понимаешь?
   Егоров смотрел на него с удивлением.
   — Да, да, — взволнованно сказал Василий. — Об этом не пишут и даже не любят рассказывать, но тем не менее это так.
   Он снова замолчал.