Страница:
Все это за Рубца предстояло выяснять другим.
Кнопка лифта светилась, обозначая, что подъемник занят. Ханыга дважды нажал ее, надеясь на удачу, но ничего не получилось. Тогда он двинулся вверх по лестнице пешком. В это время лифт тронулся и пошел вверх. Ханыга выругался: вот ведь невезуха! На марше между третьим и четвертым этажами он наткнулся на труп. Лужа еще не застывшей крови рассказывала о случившемся красноречивее слов. Что-что, а трупы ханыга повидал на своем веку.
Рядом с убитым, возле его левой руки, упершись углом о стену, лежал объемистый черный кейс. Не раздумывая и не медля, ханыга схватил его за ручку, потянул на себя и стремглав бросился к выходу…
РЫЖОВ
* * *
Ханыга втиснулся во второй подъезд ровно в назначенный час. Обещанные деньги сделали его на удивление точным. Бутылка на завтрашний день без хлопот была обеспечена, и за нее стоило потрудиться.Кнопка лифта светилась, обозначая, что подъемник занят. Ханыга дважды нажал ее, надеясь на удачу, но ничего не получилось. Тогда он двинулся вверх по лестнице пешком. В это время лифт тронулся и пошел вверх. Ханыга выругался: вот ведь невезуха! На марше между третьим и четвертым этажами он наткнулся на труп. Лужа еще не застывшей крови рассказывала о случившемся красноречивее слов. Что-что, а трупы ханыга повидал на своем веку.
Рядом с убитым, возле его левой руки, упершись углом о стену, лежал объемистый черный кейс. Не раздумывая и не медля, ханыга схватил его за ручку, потянул на себя и стремглав бросился к выходу…
РЫЖОВ
Городской прокурор Придонска Георгий Демьянович Жук был расстроен. Убийство банкира Порохова не просто встревожило, но испугало его. В памяти жил недавний случай, когда президент страны барским жестом отстранил от должности прокурора Москвы из-за убийства известного журналиста. Еще до того, как начали искать преступников, наказание понес тот, кто должен возглавить этот поиск. Так прокурору вменили в вину то, что в Москве ежедневно стреляют.
Жук боялся: а вдруг кто-то снова решит, что для усиления борьбы с терроризмом надо ударить по прокурору?
С утра, раздраженный и уже готовый к тому, что придется все бросить к чертовой матери, он вызвал пред очи свои следователя по особо важным делам Ивана Васильевича Рыжова. Тот явился в кабинет шефа спокойный, твердо уверенный в том, что визит этот не сулит ни наград, ни премий.
— Читай!
Увидев Рыжова, даже не здороваясь, Жук со злостью швырнул на стол лист лощеной бумаги. Она скользнула по полированной поверхности и, раскачиваясь в воздухе, упала на пол. Рыжов кряхтя нагнулся, поднял лист. Вынул из кармана очеш-ницу, достал очки, приладил их на кончик носа.
«Заявление Ассоциации придонских банков.
Придонское банковское сообщество потрясено сообщением о зверском убийстве нашего коллеги. В очередной раз выступая с резким протестом против произвола бандитов, Ассоциация придонских банков с сожалением констатирует: несмотря на широкий общественный резонанс, многочисленные обращения предпринимательских объединений в адрес президента Российской Федерации и высших государственных инстанций, развязанный преступным миром террор…»
Рыжов поднял глаза на шефа, глядя поверх очков.
— Ну и что?
Ко всякого рода демагогии Рыжов привык давно. Стало обычным делом читать и слышать всякие обращения, заявления, протесты, угрозы правительства, направленные против разгула преступности, и требования с ним покончить. Сперва это его нервировало, задевало, портило настроение, мешало работать. Однако, сидя по горло в дерьме, постепенно привыкаешь и перестаешь обращать внимание на запахи.
— Ты читай, читай! — Жук вспыхнул и с неожиданной резкостью прикрикнул: — Читай до конца!
Рыжов опустил глаза.
«Неспадающая волна безнаказанных покушений, убийств и запугивания банкиров свидетельствует не только о бессилии правоохранительных органов, но также и о недооценке пагубного влияния этого процесса на развитие социально-экономических процессов в стране в целом. В общественном сознании еще не изжито негативное отношение, предвзятость и подозрительность к банкирам, предпринимателям, представителям делового мира; наблюдается недооценка их важной роли, неуважение их прав и законных интересов. В обществе не сформирована убежденность в том, что именно цивилизованная рыночная экономика, главным действующим лицом которой является инициативный предприниматель, способна вывести экономику из кризиса».
На этот раз, прежде чем посмотреть на Жука, Рыжов снял очки.
— Кто-то из бывшего обкома партии писал? «Не изжито негативное отношение». «Не сформирована убежденность». А кто все это должен формировать? Разве не инициативные предприниматели, прихватившие чужие деньги и быстренько смывшиеся, сформировали негативное отношение ко всему, что связано с банками? Что ж это они о себе помалкивают?
— Ты меня выведешь из себя, Иван! — срываясь на крик, взорвался Жук.
— Не вижу причин молчать. И гнать волну не собираюсь. Одной писулей больше, одной меньше, что в мире изменится?
— Ты на работе или мы рассуждаем за рюмкой? Многое может измениться. Нас с тобой попрут, этого мало?! Я с к а з а л: читай до конца!
— Читаю. «Именно поэтому Ассоциация придонских банков вновь обращается к нашим соотечественникам с просьбой оценить проблему преступности и четко сформулировать важный социальный приоритет: проблема безопасности в банковско-финансовой сфере есть проблема общенациональная». Ни хрена себе закидончики! Власть изводит народ под корень. Чечня. Беженцы в каждой подворотне. Бандиты делят города на районы. А тут, оказывается, приоритет: безопасность банков. А частные квартиры что, не надо охранять? Я говорю: не надо гнать волну. Банкиры апеллируют к соотечественникам. Пусть те и решают, что делать. При чем здесь мы?
— А при том, что эту бумагу запулили нам из Москвы. Из аппарата президента. Там считают, что именно мы и есть соотечественники. Ты можешь думать что хочешь, но писулька на контроле. Придет срок, и с нас спросят: что сделано? Тогда будь уверен, президент не пощадит наших голов. Свою он подставил, когда сказал, что лично будет руководить борьбой с преступностью. Значит, станет рубить наши головы. До бандитских ему не дотянуться. Ты читай последний абзац. Читай.
— «Ассоциация требует от Государственной Думы, правительства и президента Российской Федерации создать банкам необходимые правовые условия и обеспечить им правовую защиту в интересах развития национальной экономики».
— Все понял, Рыжов?
— Не понял.
— Чего не понял? — Жук уже не выходил из себя: он устал терпеть подчиненного, который не бросался сломя голову выполнять задание, а докапывался до чего-то ему неудобного.
— Ничего ровным счетом. Первым делом то, как Рыжов обеспечит банкам правовую защищенность и будет способствовать развитию национальной экономики. Ну, найдем убийцу. И что? Завтра появится другой…
Жук устало и безразлично всплеснул руками.
— Ты все паясничаешь? Все тебе смешно? Ну, написали дураки, разве это что-то меняет? Погоди, еще вспомнишь этот разговор. Губернатору звонили из Генеральной прокуратуры. Они разрешили Ассоциации банков проводить собственное расследование, параллельное с нашим. Вот тебе и поручается этим делом заняться. Устанавливай контакты с банкирами. И действуй. Считай, и твоя и моя головы уже на плахе.
— Сколько у меня будет людей?
— Один. Ты сам. Разве мало?
Рыжов остолбенел. То, что предлагал ему Жук, при любом раскладе не обещало успеха. Заказные убийства, как правило, не раскрываются. Значит, его, Рыжова, бросали на заклание, назначив жертвой, которая позволит прокуратуре откупиться от гнева богов. Обычно эта роль отводилась самым худосочным быкам хозяйства. Теперь к их разряду отнесли и Рыжова. Что ж, в каждой игре свои правила.
Еле заметные колебания почвы под ногами Рыжов начал ощущать около полугода назад, сразу же после прихода в прокуратуру Жука. Человеку, искушенному в аппаратных играх, нетрудно уловить признаки неблагополучия в окружающей его обстановке. Отчужденными, холодными становятся интонации голоса непосредственного начальника. Едва уловимо меняется отношение секретарши шефа. Всегда милая, позволявшая мимоходом коснуться ее рукой, она вдруг стала поджимать губы при появлении Рыжова в приемной, напускала на себя суровость и неприступность.
Что— то затевалось в узком кругу вершителей судеб данного учреждения, что-то готовилось, но здесь все умели делать без промашек, и решение, зревшее в голове шефа, редко становилось известным до последнего момента. Гадать, что именно готовилось, когда прорвется нарыв, не имело смысла. Делиться с кем-либо догадками и подозрениями было опасно. С появлением Жука в прокуратуре стали процветать шептуны и наушники. Коллектив, некогда добивавшийся успехов потому, что в нем работали люди самостоятельные, не любившие подсказок, умевшие брать на себя ответственность и не боявшиеся окриков сверху, все больше затягивался тиной угодничества и приспособленчества. Наиболее смелые, хорошо понимавшие суть происходивших перемен сотрудники уже ушли сами. Стойких и самостоятельных начальство выживало медленно и сурово.
Бросить все к чертовой матери и отказаться от дела прямо сейчас, после того, как получил приказ, Рыжов позволить себе не смел. Это выглядело бы трусостью. За свою репутацию и честь надо сражаться.
— Что я должен делать? — спросил Рыжов.
— Поезжайте в «Коммерческий банк» к Тарасову. Он председатель Ассоциации банков. Идея независимого расследования принадлежит ему. С ним и решайте, что делать. Я ничего диктовать не могу.
Два часа Рыжов ожидал, когда его примет президент банка Сергей Леонидович Тарасов, один из самых влиятельных финансистов Придонска. В приемной навалом лежали зарубежные иллюстрированные журналы, и Рыжов занялся разглядыванием иностранных красоток — одетых, полуодетых и совсем раздетых.
Тарасов принял следователя, сидя за огромным дорогим столом. Встать при входе посетителя он не соизволил. Перед каждым не навстаешься, не так ли?
— Слушаю вас, господин Рыжов.
Тарасов холодно поблескивал очками в дорогой золотой оправе. Холеные руки лежали на столе в бесстрастном спокойствии. На левом запястье блестели часы. Такие Рыжов мог купить, только истратив по крайней мере трехмесячный оклад. Было время, когда он не понимал, для чего человеку нужны часы стоимостью в несколько миллионов рублей. Не понимал, потому что сработанные на московских часовых заводах «Полет» и «Слава» показывали время надежно и точно.
Жизнь многому научила Рыжова, и он теперь прекрасно знал, что дорогие вещи предназначены для того, чтобы разделять людей, создавать дистанцию между теми, кто стоит н ад, и теми, кто находится под, столь же определенно, как то в недалеком прошлом делала номенклатурная шкала партийных и государственных должностей. Тех людей Рыжов знал хорошо. Номенклатурных работников в минувшие годы партийное руководство любило «бросать» на милицию и в сельское хозяйство. Считалось, что любой партийный босс — от райкомовского работника до функционера ЦК — был способен лично руководить выращиванием скота и хлеба, а также определять, как лучше всего вылавливать бандитов и преступников.
Оказавшись в руководящих креслах, эти люди в беседах с подчиненными не разговаривали, аизрекали. Они собирали совещания не для того, чтобы принять чьи-то советы, а лишь с тем, чтобы утвердить свои руководящие, а потому неоспоримые указания. Они все знали, обо всем рассуждали уверенно.
Дистанцию, которую полагалось соблюдать входившим в кабинет Тарасова, подчеркивала роскошь обстановки, его окружавшей. Это был не деловой офис, а нечто похожее на маленький музей, экспонаты которого собирал опытный искусствовед.
Мраморный фонтанчик умиротворенно журчал для успокоения нервов босса. Шикарная мебель. Дорогой японский телевизор в углу пугал огромным бельмом экрана. Дорогие часы, выставленные напоказ, словно подсказывали: если ты не можешь себе позволить нечто подобное, что имеет хозяин кабинета,. принявший тебя для беседы, то держись с ним подобающим твоему положению образом, не преступай незримой черты, разделяющей вас.
Рыжов прекрасно знал, что чиновная дистанция между людьми всегда была и будет существовать. Больше того, поддерживать ее в большей степени должны те, что по заслугам и общественному положению занимают в обществе более низкое положение. Субординация — закон стаи горилл, и пересматривать его в человеческом обществе не позволит никакой общественный строй. Инстинкты сидят в нас неистребимо. Младший по возрасту должен прислушиваться к мнению старшего. Ученики к учителю. Солдаты — к офицерам. Перед президентом все должны падать ниц, даже если он алкоголик и набитый дурак. Но когда требуется деловой разговор и согласие на сотрудничество, а тебе навязывают принцип «чего изволите», ваша, как говорят, не пляшет. Хорошо, что все определилось сразу, едва Тарасов назвал его «господином». Товарищами они не были, это точно, и вряд ли могли ими стать.
Рыжов вспомнил, как по требованию «сверху» он при советской власти принял к производству дело о квартирной краже. Обокрали бывшего министра, человека ученого, доктора медицины, члена Академии медицинских наук. Они познакомились и позже, можно сказать, подружились. Однажды в откровенной беседе академик признался: «Я ведь наше партийное лицемерие понял только тогда, когда ушел из министерства. Помню, на партсобраниях мы всегда выбирали в президиум лифтера, старого коммуниста, фронтовика. Неудобно было, когда собрание вели одни доктора наук. Садились мы за красный стол рядом. Он ко мне обращался „товарищ Мигирев“. Я это воспринимал вполне нормально. А вот когда ушел на пенсию, пожил немного, то задумался: ну какой я был товарищ лифтеру? Я получал восемь тысяч рублей, он — восемьдесят. Ему бы звать меня „господином“.
Назвать Тарасова «товарищем» у Рьнсова не было причин. Ломать перед ним шапку — и того меньше. И об этом стоило сказать банкиру прямо. Обидится, не обидится — это уж его дело.
— Простите за нахальное вторжение, господин Тарасов. Надеюсь, вам уже доложили: я следователь прокуратуры. Должен вести дело об убийстве Дорохова. Хотел отвлечь ваше внимание на деловой разговор, но понял свою оплошность. Вы человек занятой, а я маленький, служивый. Стоим мы на разных этажах, так сказать. Мне снизу до вас и не докричаться. Не было бы этого поганого выстрела, вы меня и на порог не пустили бы. А он был. Поэтому разрешите высказать восхищение обращением Ассоциации придонских банков в ЦК КПСС, к советскому народу и лично к первому секретарю Свердловского обкома партии.
Тарасов нервно крутил в пальцах «паркер» с золотым пером, авторучку дорогую, престижную, как и все остальное в этом кабинете. Лицо банкира медленно наливалось румянцем гнева, но он все еще сдерживался, чтобы не сорваться.
— Такие проникновенные строки, ваше высокопревосходительство. Российские банкиры потрясены злодеянием. Я это так понимаю. Ассоциация требует от властей создать банкам особые условия… Это так умно, патриотично…
Раздражение, вскипевшее мгновение назад, уступило место холодной ярости.
— Чего вы хотите? — спросил Тарасов и швырнул «паркер» на стол.
— Я?! Ровным счетом ничего. Просто ставлю вас в известность, что следствие будет проведено на высоком уровне. Убийцы не будут найдены. А когда убьют очередного банкира, то дело об убийстве Порохова забудется и его положат на дальнюю полку.
Теперь в Тарасове угасла и ярость. Он понял: человек, только что бросивший ему в лицо обидные и злые слова, доведен до отчаяния. Но чем? Должно быть, он пришел сюда в надежде, что его выслушают, поймут, посодействуют.
Тарасов встал из-за стола, подошел к Рыжову, протянул ладонь:
— Здравствуйте, Иван Васильевич. Садитесь. — Он широким движением руки обвел кабинет, давая гостю право самому выбрать место, где он мог бы устроиться. Рыжов сел рядом с мирно журчавшим фонтанчиком. Тарасов вернулся к столу, нажал клавишу интеркома — внутреннего переговорника.
— Елизавета Максимовна, меня ни с кем не соединяйте. Отошел от стола, приблизился ко второму креслу, сел напротив Рыжова.
— Начнем сначала, Иван Васильевич.
«А он и отчество помнит, — с долей злорадства подумал Рыжов. — Чего ж тогда банкир хотел поначалу? Показать следователю, что он, как и было во все времена, обычный винтик, которому следует крутиться туда, куда велит нарезка?»
Но сказал Рыжов не то, что думал.
— С начала буду рассказывать, когда узнаю конец. Сейчас просто хочу предупредить. Вы, Сергей Леонидович, тоже находитесь под прицелом. И не обольщайтесь тем, что в вашей приемной сидит горилла. Он не закроет вас и не спасет, когда на кон лягут очень большие деньги. При этом я не имею в виду, что в очереди на выстрел вы первый. Просто стараюсь объяснить: смута, которую создали в стране новые экономические отношения, такова, что банкир, как и все, будет хлебать свой кофе с кровью пополам. С чужой и своей.
— При чем тут банкиры?
— При том, господин Тарасов. Вопль отчаяния вашей ассоциации обращен вовне. Туда, где якобы царит беззаконие и бардак. А скажите мне честно, мошенник Сергей Мавроди разве не банкир? Разве Ольга Тимофеева, бывший председатель московского ОСТ-банка — не шпана? Все эти директора селенг, горных алтаев, чар не мошенники? Почему же вы в своем обращении уповаете на то, что кто-то со стороны изживет в народе негативное отношение, предвзятость и подозрительность к банкирам и предпринимателям? Почему в обращении публично не осуждены ваши коллеги, которые своим бизнесом сделали кражу чужих денег?
Тарасов скривился как от зубной боли.
— Может, не будем о Мавроди?
— Почему не будем? Есть такое выражение «шайка-лейка». Так вот оно сегодня целиком относится и к вашей Ассоциации банков, и к Государственной Думе, и к правительству.
— Простите, Иван Васильевич, все это интересно, но какое отношение имеет к делу, которое вам поручено?
— Я вам уже сказал: следствие будет проведено, но результат его известен заранее: преступники не будут обнаружены. Даже если я их найду.
— И это мне говорит работник прокуратуры? Как у вас поворачивается язык?
— Так же, господин Тарасов, как он поворачивается у тех, кто создает банк, обещает людям солидные проценты, хотя заранее знает результат: никто ничего не получит и виновные наказаны не будут.
— Ради этого сообщения вы пришли ко мне? Почему не к кому-то другому?
— Как принято сейчас говорить: хороший вопрос. Во-первых, вы президент ассоциации. Во-вторых, насколько мне известно, один из немногих честных людей в этой компании. Поэтому я и решил узнать: вы искренне заинтересованы в том, чтобы нашли убийц? Или это дань инерции?
— Да, я действительно заинтересован в раскрытии убийства, в наказании исполнителей и заказчиков.
— Это вдохновляет. Вы такой же идеалист, как и я. Да будет вам известно, даже Московская Генеральная прокуратура под руководством господина Ильюшенко не поставила бы передо мной задачу так круто. Даже им не всегда выгодно вытаскивать правду на свет. Потому они заняты делами глобальными, никого не задевающими.
— Что вы имеете в виду?
— Генеральная прокуратура сегодня ведет дело об убийстве семьи граждан Романовых. Изучают останки, поднимают старые документы. На это брошены лучшие силы…
— Насчет Романовых вы всерьез?
— Конечно. Это важнейшее дело наших дней. Дела об убийствах, совершенных в нынешнем году, поднимут лет через восемьдесят.
— Потрясающе, — все еще не придя в себя, проговорил 1арасов, — ну, анекдот!
— Да еще какой! Первое следствие в годы революции по горячим следам вел некий Соколов. Но для нашей прокуратуры он оказался птицей ненадежной. Она поручила вести дело Соловьеву. Николай Романов со чады и домочадцы — нынче главное дело в борьбе с российским беспределом. Гонцы прокуратур ры летают по заграницам — Швейцария, Англия. Не за свой счет, естественно. А я приехал к вам на троллейбусе, потому что машины нашей конторы стоят на приколе. Нет средств на ремонт. Далее. На расследование убийства банкира брошен следователь не первой свежести. Как говорится, кадр старого закала. Коммунист с пятнадцатилетним стажем, который не отказался от своего прошлого. Вам это ничто не подсказывает?
— Нет.
— А мне, господин Тарасов, это говорит о многом, когда вам официально сообщат, что раскрыть преступление не удалось, вы возмутитесь. Следователя Рыжова мгновенно пнут коленкой под зад. И все будут удовлетворены.
— Меня удовлетворит, если вы найдете убийцу.
— Это совпадает и с моим желанием. Скажу без скромности: я хороший следователь, господин Тарасов. И честолюбивый. Но поставлен в условия, которые меня заранее обрекают на неудачу.
— Чем могу вам помочь?
— Понимаю: прозвучит гнусно, но мне нужны деньги.
Чтобы взять в помощь двух бойцов. Это асы сыска, но оказались в нем ненужными, потому что им не по душе слияние прокуратуры и милиции с криминальным миром.
— Сколько?
— По пятьсот тысяч двум работникам на два месяца. Мне ничего не надо. Я на окладе.
— Договорились. Вам миллион. По шестьсот тысяч тем двум, которых вы назовете. Что касается вашей карьеры, в случае успеха или неудачи…
Рыжов поднял ладонь, словно собирался удержать банкира.
— Вот этого не надо.
— Вы задира, — сказал Тарасов обиженно, — и действительно испортите себе карьеру. Рыжов громко усмехнулся.
— Идти пятками назад поздно. Я давно себе все испортил.
Рыжов не рисовался. Его репутация была основательно подмочена в самом начале карьеры. В кадрах Министерства внутренних дел об этом прекрасно помнили и постоянно учитывали. Две попытки выдвинуть Рыжова по линии милиции в областное управление деликатно утопили в резиновом клее аппаратной рутины.
А начиналось у Рыжова все так хорошо: милицейская школа, три года практики, академия. До поступления в нее Рыжов успел отличиться. Однажды он возвращался из служебной командировки самолетом. Погода стояла знойная. Сильно парило. Перед отъездом на аэродром Рыжов снял жаркую милицейскую форму и переоделся в полотняные брюки и рубашку-безрукавку навыпуск. Пистолет заправил за пояс. В те времена на небольших аэродромах контроль оружия был налажен слабо.
По воле случая место Рыжова оказалось позади здоровенного чуть лысоватого мужика с красными большими ушами и лиловым жирным загривком. Поначалу сосед внимания Рыжова не привлек: вел себя покладисто, по-домашнему. Едва уселся, раскрыл портфель, вытащил из него два яйца, огурец и добротный шмат колбасы. Все это умял быстро и аппетитно. Рыжов видел, как движутся его челюсти.
Подкрепившись, мужик смял газетку со скорлупой и бросил ее на пол прямо на середину прохода. Это уже не понравилось Рыжову. Он не терпел неряшества, оно его раздражало. Однако вести себя как милиционер и делать кому-то замечания он не собирался: не хотелось заводиться. Если он начинал психовать, потом долго не мог прийти в себя, успокоиться.
Хамство пассажира заметили многие. И возроптали. Грязныи газетный комок на ковровой дорожке выглядел хулиганством.
Пришла стюардесса — молоденькая девчонка с рыжими косичками под форменной пилоткой. Пыталась что-то выговорить пассажиру, но тот остановил ее:
— Заткнись, сука! Слушай, что буду говорить я! Рыжов видел, как лиловый загривок начал наливаться свежей краснотой и взмок от волнения. Голос пассажира, удивительно тонкий для такого крупного тела, звучал визгливо:
— Это нападение! Угон! У меня на коленях бомба! Давай сюда пилота!
— Я-я… — губы стюардессы тряслись» кровь отхлынула от лица. Она явно забыла все, чему ее учили на случай чрезвычайных ситуаций, и не могла сдвинуться с места.
Тогда пассажир левой рукой толкнул ее в грудь, подгоняя. Правая его рука лежала на спинке переднего кресла. Увесистая коробка из-под ботинок «Скороход», которую он пристроил на коленях, на миг оказалась без догляда.
Рыжов со всего маху ударил рукояткой пистолета в багровый затылок. Голова мужика дернулась вперед, и тогда Рыжов упер ему в голову ствол, щелкнул курком. Не повышая голоса, сказал прямо в ухо:
— Руки! На переднюю спинку! Ну! Дернешься — стреляю!
Он встал, перегнулся и взял коробку.
Позже в ней обнаружили самодельную бомбу, изготовленную руками дилетанта и оттого особо опасную. Она могла рвануть от любого неосторожного движения.
Рыжову в тот раз повезло.
Зато ему совсем не везло в других ситуациях.
Слушатель академии, отличник учебы, он старался как можно глубже не только влезть в тонкости криминалистики и виктимологии, но понять, разобраться в социальных корнях преступности. Между тем в жизни есть вещи, которые можно принимать только на веру, не пытаясь проникнуть трезвым взором в догматику. Это христианство, ислам, социализм, коммунизм. Тому, кто решит выяснять отношения догм и реальности, слишком трезвая голова не приносит ни счастья, ни радости.
Обремененный здравым смыслом и совестью человек оказывается в тупике, из которого нет выхода. Он ясно видит разрыв между тем, что ему обещают попы и политики, и тем, что жизнь дает ему реально.
В социалистической правоохранительной практике Рыжов разочаровался, едва познакомился с тем, как ее рассматривала теория. Нет, он разочаровался не в теории социализма, а именно в его практике. Он видел, как реальные житейские недостатки маскировались пропагандистской шумихой, истинная статистика искажалась в угоду догмам, а любая попытка добиться правды заглушалась громогласно, объявлялась ересью. Рыжов увидел это и не захотел играть в игру, правила которой требовали говорить не то, что видишь, а то, что желает видеть начальство.
На семинаре, который в академии вел профессор, генерал Огородников, Рыжов высказал свою точку зрения на проблемы преступности. Тезис профессора, утверждавшего, что преступления при социализме возникают под влиянием капиталистического окружения и пережитков прошлого в сознании людей, Рыжов попытался опровергнуть.
Жук боялся: а вдруг кто-то снова решит, что для усиления борьбы с терроризмом надо ударить по прокурору?
С утра, раздраженный и уже готовый к тому, что придется все бросить к чертовой матери, он вызвал пред очи свои следователя по особо важным делам Ивана Васильевича Рыжова. Тот явился в кабинет шефа спокойный, твердо уверенный в том, что визит этот не сулит ни наград, ни премий.
— Читай!
Увидев Рыжова, даже не здороваясь, Жук со злостью швырнул на стол лист лощеной бумаги. Она скользнула по полированной поверхности и, раскачиваясь в воздухе, упала на пол. Рыжов кряхтя нагнулся, поднял лист. Вынул из кармана очеш-ницу, достал очки, приладил их на кончик носа.
«Заявление Ассоциации придонских банков.
Придонское банковское сообщество потрясено сообщением о зверском убийстве нашего коллеги. В очередной раз выступая с резким протестом против произвола бандитов, Ассоциация придонских банков с сожалением констатирует: несмотря на широкий общественный резонанс, многочисленные обращения предпринимательских объединений в адрес президента Российской Федерации и высших государственных инстанций, развязанный преступным миром террор…»
Рыжов поднял глаза на шефа, глядя поверх очков.
— Ну и что?
Ко всякого рода демагогии Рыжов привык давно. Стало обычным делом читать и слышать всякие обращения, заявления, протесты, угрозы правительства, направленные против разгула преступности, и требования с ним покончить. Сперва это его нервировало, задевало, портило настроение, мешало работать. Однако, сидя по горло в дерьме, постепенно привыкаешь и перестаешь обращать внимание на запахи.
— Ты читай, читай! — Жук вспыхнул и с неожиданной резкостью прикрикнул: — Читай до конца!
Рыжов опустил глаза.
«Неспадающая волна безнаказанных покушений, убийств и запугивания банкиров свидетельствует не только о бессилии правоохранительных органов, но также и о недооценке пагубного влияния этого процесса на развитие социально-экономических процессов в стране в целом. В общественном сознании еще не изжито негативное отношение, предвзятость и подозрительность к банкирам, предпринимателям, представителям делового мира; наблюдается недооценка их важной роли, неуважение их прав и законных интересов. В обществе не сформирована убежденность в том, что именно цивилизованная рыночная экономика, главным действующим лицом которой является инициативный предприниматель, способна вывести экономику из кризиса».
На этот раз, прежде чем посмотреть на Жука, Рыжов снял очки.
— Кто-то из бывшего обкома партии писал? «Не изжито негативное отношение». «Не сформирована убежденность». А кто все это должен формировать? Разве не инициативные предприниматели, прихватившие чужие деньги и быстренько смывшиеся, сформировали негативное отношение ко всему, что связано с банками? Что ж это они о себе помалкивают?
— Ты меня выведешь из себя, Иван! — срываясь на крик, взорвался Жук.
— Не вижу причин молчать. И гнать волну не собираюсь. Одной писулей больше, одной меньше, что в мире изменится?
— Ты на работе или мы рассуждаем за рюмкой? Многое может измениться. Нас с тобой попрут, этого мало?! Я с к а з а л: читай до конца!
— Читаю. «Именно поэтому Ассоциация придонских банков вновь обращается к нашим соотечественникам с просьбой оценить проблему преступности и четко сформулировать важный социальный приоритет: проблема безопасности в банковско-финансовой сфере есть проблема общенациональная». Ни хрена себе закидончики! Власть изводит народ под корень. Чечня. Беженцы в каждой подворотне. Бандиты делят города на районы. А тут, оказывается, приоритет: безопасность банков. А частные квартиры что, не надо охранять? Я говорю: не надо гнать волну. Банкиры апеллируют к соотечественникам. Пусть те и решают, что делать. При чем здесь мы?
— А при том, что эту бумагу запулили нам из Москвы. Из аппарата президента. Там считают, что именно мы и есть соотечественники. Ты можешь думать что хочешь, но писулька на контроле. Придет срок, и с нас спросят: что сделано? Тогда будь уверен, президент не пощадит наших голов. Свою он подставил, когда сказал, что лично будет руководить борьбой с преступностью. Значит, станет рубить наши головы. До бандитских ему не дотянуться. Ты читай последний абзац. Читай.
— «Ассоциация требует от Государственной Думы, правительства и президента Российской Федерации создать банкам необходимые правовые условия и обеспечить им правовую защиту в интересах развития национальной экономики».
— Все понял, Рыжов?
— Не понял.
— Чего не понял? — Жук уже не выходил из себя: он устал терпеть подчиненного, который не бросался сломя голову выполнять задание, а докапывался до чего-то ему неудобного.
— Ничего ровным счетом. Первым делом то, как Рыжов обеспечит банкам правовую защищенность и будет способствовать развитию национальной экономики. Ну, найдем убийцу. И что? Завтра появится другой…
Жук устало и безразлично всплеснул руками.
— Ты все паясничаешь? Все тебе смешно? Ну, написали дураки, разве это что-то меняет? Погоди, еще вспомнишь этот разговор. Губернатору звонили из Генеральной прокуратуры. Они разрешили Ассоциации банков проводить собственное расследование, параллельное с нашим. Вот тебе и поручается этим делом заняться. Устанавливай контакты с банкирами. И действуй. Считай, и твоя и моя головы уже на плахе.
— Сколько у меня будет людей?
— Один. Ты сам. Разве мало?
Рыжов остолбенел. То, что предлагал ему Жук, при любом раскладе не обещало успеха. Заказные убийства, как правило, не раскрываются. Значит, его, Рыжова, бросали на заклание, назначив жертвой, которая позволит прокуратуре откупиться от гнева богов. Обычно эта роль отводилась самым худосочным быкам хозяйства. Теперь к их разряду отнесли и Рыжова. Что ж, в каждой игре свои правила.
Еле заметные колебания почвы под ногами Рыжов начал ощущать около полугода назад, сразу же после прихода в прокуратуру Жука. Человеку, искушенному в аппаратных играх, нетрудно уловить признаки неблагополучия в окружающей его обстановке. Отчужденными, холодными становятся интонации голоса непосредственного начальника. Едва уловимо меняется отношение секретарши шефа. Всегда милая, позволявшая мимоходом коснуться ее рукой, она вдруг стала поджимать губы при появлении Рыжова в приемной, напускала на себя суровость и неприступность.
Что— то затевалось в узком кругу вершителей судеб данного учреждения, что-то готовилось, но здесь все умели делать без промашек, и решение, зревшее в голове шефа, редко становилось известным до последнего момента. Гадать, что именно готовилось, когда прорвется нарыв, не имело смысла. Делиться с кем-либо догадками и подозрениями было опасно. С появлением Жука в прокуратуре стали процветать шептуны и наушники. Коллектив, некогда добивавшийся успехов потому, что в нем работали люди самостоятельные, не любившие подсказок, умевшие брать на себя ответственность и не боявшиеся окриков сверху, все больше затягивался тиной угодничества и приспособленчества. Наиболее смелые, хорошо понимавшие суть происходивших перемен сотрудники уже ушли сами. Стойких и самостоятельных начальство выживало медленно и сурово.
Бросить все к чертовой матери и отказаться от дела прямо сейчас, после того, как получил приказ, Рыжов позволить себе не смел. Это выглядело бы трусостью. За свою репутацию и честь надо сражаться.
— Что я должен делать? — спросил Рыжов.
— Поезжайте в «Коммерческий банк» к Тарасову. Он председатель Ассоциации банков. Идея независимого расследования принадлежит ему. С ним и решайте, что делать. Я ничего диктовать не могу.
Два часа Рыжов ожидал, когда его примет президент банка Сергей Леонидович Тарасов, один из самых влиятельных финансистов Придонска. В приемной навалом лежали зарубежные иллюстрированные журналы, и Рыжов занялся разглядыванием иностранных красоток — одетых, полуодетых и совсем раздетых.
Тарасов принял следователя, сидя за огромным дорогим столом. Встать при входе посетителя он не соизволил. Перед каждым не навстаешься, не так ли?
— Слушаю вас, господин Рыжов.
Тарасов холодно поблескивал очками в дорогой золотой оправе. Холеные руки лежали на столе в бесстрастном спокойствии. На левом запястье блестели часы. Такие Рыжов мог купить, только истратив по крайней мере трехмесячный оклад. Было время, когда он не понимал, для чего человеку нужны часы стоимостью в несколько миллионов рублей. Не понимал, потому что сработанные на московских часовых заводах «Полет» и «Слава» показывали время надежно и точно.
Жизнь многому научила Рыжова, и он теперь прекрасно знал, что дорогие вещи предназначены для того, чтобы разделять людей, создавать дистанцию между теми, кто стоит н ад, и теми, кто находится под, столь же определенно, как то в недалеком прошлом делала номенклатурная шкала партийных и государственных должностей. Тех людей Рыжов знал хорошо. Номенклатурных работников в минувшие годы партийное руководство любило «бросать» на милицию и в сельское хозяйство. Считалось, что любой партийный босс — от райкомовского работника до функционера ЦК — был способен лично руководить выращиванием скота и хлеба, а также определять, как лучше всего вылавливать бандитов и преступников.
Оказавшись в руководящих креслах, эти люди в беседах с подчиненными не разговаривали, аизрекали. Они собирали совещания не для того, чтобы принять чьи-то советы, а лишь с тем, чтобы утвердить свои руководящие, а потому неоспоримые указания. Они все знали, обо всем рассуждали уверенно.
Дистанцию, которую полагалось соблюдать входившим в кабинет Тарасова, подчеркивала роскошь обстановки, его окружавшей. Это был не деловой офис, а нечто похожее на маленький музей, экспонаты которого собирал опытный искусствовед.
Мраморный фонтанчик умиротворенно журчал для успокоения нервов босса. Шикарная мебель. Дорогой японский телевизор в углу пугал огромным бельмом экрана. Дорогие часы, выставленные напоказ, словно подсказывали: если ты не можешь себе позволить нечто подобное, что имеет хозяин кабинета,. принявший тебя для беседы, то держись с ним подобающим твоему положению образом, не преступай незримой черты, разделяющей вас.
Рыжов прекрасно знал, что чиновная дистанция между людьми всегда была и будет существовать. Больше того, поддерживать ее в большей степени должны те, что по заслугам и общественному положению занимают в обществе более низкое положение. Субординация — закон стаи горилл, и пересматривать его в человеческом обществе не позволит никакой общественный строй. Инстинкты сидят в нас неистребимо. Младший по возрасту должен прислушиваться к мнению старшего. Ученики к учителю. Солдаты — к офицерам. Перед президентом все должны падать ниц, даже если он алкоголик и набитый дурак. Но когда требуется деловой разговор и согласие на сотрудничество, а тебе навязывают принцип «чего изволите», ваша, как говорят, не пляшет. Хорошо, что все определилось сразу, едва Тарасов назвал его «господином». Товарищами они не были, это точно, и вряд ли могли ими стать.
Рыжов вспомнил, как по требованию «сверху» он при советской власти принял к производству дело о квартирной краже. Обокрали бывшего министра, человека ученого, доктора медицины, члена Академии медицинских наук. Они познакомились и позже, можно сказать, подружились. Однажды в откровенной беседе академик признался: «Я ведь наше партийное лицемерие понял только тогда, когда ушел из министерства. Помню, на партсобраниях мы всегда выбирали в президиум лифтера, старого коммуниста, фронтовика. Неудобно было, когда собрание вели одни доктора наук. Садились мы за красный стол рядом. Он ко мне обращался „товарищ Мигирев“. Я это воспринимал вполне нормально. А вот когда ушел на пенсию, пожил немного, то задумался: ну какой я был товарищ лифтеру? Я получал восемь тысяч рублей, он — восемьдесят. Ему бы звать меня „господином“.
Назвать Тарасова «товарищем» у Рьнсова не было причин. Ломать перед ним шапку — и того меньше. И об этом стоило сказать банкиру прямо. Обидится, не обидится — это уж его дело.
— Простите за нахальное вторжение, господин Тарасов. Надеюсь, вам уже доложили: я следователь прокуратуры. Должен вести дело об убийстве Дорохова. Хотел отвлечь ваше внимание на деловой разговор, но понял свою оплошность. Вы человек занятой, а я маленький, служивый. Стоим мы на разных этажах, так сказать. Мне снизу до вас и не докричаться. Не было бы этого поганого выстрела, вы меня и на порог не пустили бы. А он был. Поэтому разрешите высказать восхищение обращением Ассоциации придонских банков в ЦК КПСС, к советскому народу и лично к первому секретарю Свердловского обкома партии.
Тарасов нервно крутил в пальцах «паркер» с золотым пером, авторучку дорогую, престижную, как и все остальное в этом кабинете. Лицо банкира медленно наливалось румянцем гнева, но он все еще сдерживался, чтобы не сорваться.
— Такие проникновенные строки, ваше высокопревосходительство. Российские банкиры потрясены злодеянием. Я это так понимаю. Ассоциация требует от властей создать банкам особые условия… Это так умно, патриотично…
Раздражение, вскипевшее мгновение назад, уступило место холодной ярости.
— Чего вы хотите? — спросил Тарасов и швырнул «паркер» на стол.
— Я?! Ровным счетом ничего. Просто ставлю вас в известность, что следствие будет проведено на высоком уровне. Убийцы не будут найдены. А когда убьют очередного банкира, то дело об убийстве Порохова забудется и его положат на дальнюю полку.
Теперь в Тарасове угасла и ярость. Он понял: человек, только что бросивший ему в лицо обидные и злые слова, доведен до отчаяния. Но чем? Должно быть, он пришел сюда в надежде, что его выслушают, поймут, посодействуют.
Тарасов встал из-за стола, подошел к Рыжову, протянул ладонь:
— Здравствуйте, Иван Васильевич. Садитесь. — Он широким движением руки обвел кабинет, давая гостю право самому выбрать место, где он мог бы устроиться. Рыжов сел рядом с мирно журчавшим фонтанчиком. Тарасов вернулся к столу, нажал клавишу интеркома — внутреннего переговорника.
— Елизавета Максимовна, меня ни с кем не соединяйте. Отошел от стола, приблизился ко второму креслу, сел напротив Рыжова.
— Начнем сначала, Иван Васильевич.
«А он и отчество помнит, — с долей злорадства подумал Рыжов. — Чего ж тогда банкир хотел поначалу? Показать следователю, что он, как и было во все времена, обычный винтик, которому следует крутиться туда, куда велит нарезка?»
Но сказал Рыжов не то, что думал.
— С начала буду рассказывать, когда узнаю конец. Сейчас просто хочу предупредить. Вы, Сергей Леонидович, тоже находитесь под прицелом. И не обольщайтесь тем, что в вашей приемной сидит горилла. Он не закроет вас и не спасет, когда на кон лягут очень большие деньги. При этом я не имею в виду, что в очереди на выстрел вы первый. Просто стараюсь объяснить: смута, которую создали в стране новые экономические отношения, такова, что банкир, как и все, будет хлебать свой кофе с кровью пополам. С чужой и своей.
— При чем тут банкиры?
— При том, господин Тарасов. Вопль отчаяния вашей ассоциации обращен вовне. Туда, где якобы царит беззаконие и бардак. А скажите мне честно, мошенник Сергей Мавроди разве не банкир? Разве Ольга Тимофеева, бывший председатель московского ОСТ-банка — не шпана? Все эти директора селенг, горных алтаев, чар не мошенники? Почему же вы в своем обращении уповаете на то, что кто-то со стороны изживет в народе негативное отношение, предвзятость и подозрительность к банкирам и предпринимателям? Почему в обращении публично не осуждены ваши коллеги, которые своим бизнесом сделали кражу чужих денег?
Тарасов скривился как от зубной боли.
— Может, не будем о Мавроди?
— Почему не будем? Есть такое выражение «шайка-лейка». Так вот оно сегодня целиком относится и к вашей Ассоциации банков, и к Государственной Думе, и к правительству.
— Простите, Иван Васильевич, все это интересно, но какое отношение имеет к делу, которое вам поручено?
— Я вам уже сказал: следствие будет проведено, но результат его известен заранее: преступники не будут обнаружены. Даже если я их найду.
— И это мне говорит работник прокуратуры? Как у вас поворачивается язык?
— Так же, господин Тарасов, как он поворачивается у тех, кто создает банк, обещает людям солидные проценты, хотя заранее знает результат: никто ничего не получит и виновные наказаны не будут.
— Ради этого сообщения вы пришли ко мне? Почему не к кому-то другому?
— Как принято сейчас говорить: хороший вопрос. Во-первых, вы президент ассоциации. Во-вторых, насколько мне известно, один из немногих честных людей в этой компании. Поэтому я и решил узнать: вы искренне заинтересованы в том, чтобы нашли убийц? Или это дань инерции?
— Да, я действительно заинтересован в раскрытии убийства, в наказании исполнителей и заказчиков.
— Это вдохновляет. Вы такой же идеалист, как и я. Да будет вам известно, даже Московская Генеральная прокуратура под руководством господина Ильюшенко не поставила бы передо мной задачу так круто. Даже им не всегда выгодно вытаскивать правду на свет. Потому они заняты делами глобальными, никого не задевающими.
— Что вы имеете в виду?
— Генеральная прокуратура сегодня ведет дело об убийстве семьи граждан Романовых. Изучают останки, поднимают старые документы. На это брошены лучшие силы…
— Насчет Романовых вы всерьез?
— Конечно. Это важнейшее дело наших дней. Дела об убийствах, совершенных в нынешнем году, поднимут лет через восемьдесят.
— Потрясающе, — все еще не придя в себя, проговорил 1арасов, — ну, анекдот!
— Да еще какой! Первое следствие в годы революции по горячим следам вел некий Соколов. Но для нашей прокуратуры он оказался птицей ненадежной. Она поручила вести дело Соловьеву. Николай Романов со чады и домочадцы — нынче главное дело в борьбе с российским беспределом. Гонцы прокуратур ры летают по заграницам — Швейцария, Англия. Не за свой счет, естественно. А я приехал к вам на троллейбусе, потому что машины нашей конторы стоят на приколе. Нет средств на ремонт. Далее. На расследование убийства банкира брошен следователь не первой свежести. Как говорится, кадр старого закала. Коммунист с пятнадцатилетним стажем, который не отказался от своего прошлого. Вам это ничто не подсказывает?
— Нет.
— А мне, господин Тарасов, это говорит о многом, когда вам официально сообщат, что раскрыть преступление не удалось, вы возмутитесь. Следователя Рыжова мгновенно пнут коленкой под зад. И все будут удовлетворены.
— Меня удовлетворит, если вы найдете убийцу.
— Это совпадает и с моим желанием. Скажу без скромности: я хороший следователь, господин Тарасов. И честолюбивый. Но поставлен в условия, которые меня заранее обрекают на неудачу.
— Чем могу вам помочь?
— Понимаю: прозвучит гнусно, но мне нужны деньги.
Чтобы взять в помощь двух бойцов. Это асы сыска, но оказались в нем ненужными, потому что им не по душе слияние прокуратуры и милиции с криминальным миром.
— Сколько?
— По пятьсот тысяч двум работникам на два месяца. Мне ничего не надо. Я на окладе.
— Договорились. Вам миллион. По шестьсот тысяч тем двум, которых вы назовете. Что касается вашей карьеры, в случае успеха или неудачи…
Рыжов поднял ладонь, словно собирался удержать банкира.
— Вот этого не надо.
— Вы задира, — сказал Тарасов обиженно, — и действительно испортите себе карьеру. Рыжов громко усмехнулся.
— Идти пятками назад поздно. Я давно себе все испортил.
Рыжов не рисовался. Его репутация была основательно подмочена в самом начале карьеры. В кадрах Министерства внутренних дел об этом прекрасно помнили и постоянно учитывали. Две попытки выдвинуть Рыжова по линии милиции в областное управление деликатно утопили в резиновом клее аппаратной рутины.
А начиналось у Рыжова все так хорошо: милицейская школа, три года практики, академия. До поступления в нее Рыжов успел отличиться. Однажды он возвращался из служебной командировки самолетом. Погода стояла знойная. Сильно парило. Перед отъездом на аэродром Рыжов снял жаркую милицейскую форму и переоделся в полотняные брюки и рубашку-безрукавку навыпуск. Пистолет заправил за пояс. В те времена на небольших аэродромах контроль оружия был налажен слабо.
По воле случая место Рыжова оказалось позади здоровенного чуть лысоватого мужика с красными большими ушами и лиловым жирным загривком. Поначалу сосед внимания Рыжова не привлек: вел себя покладисто, по-домашнему. Едва уселся, раскрыл портфель, вытащил из него два яйца, огурец и добротный шмат колбасы. Все это умял быстро и аппетитно. Рыжов видел, как движутся его челюсти.
Подкрепившись, мужик смял газетку со скорлупой и бросил ее на пол прямо на середину прохода. Это уже не понравилось Рыжову. Он не терпел неряшества, оно его раздражало. Однако вести себя как милиционер и делать кому-то замечания он не собирался: не хотелось заводиться. Если он начинал психовать, потом долго не мог прийти в себя, успокоиться.
Хамство пассажира заметили многие. И возроптали. Грязныи газетный комок на ковровой дорожке выглядел хулиганством.
Пришла стюардесса — молоденькая девчонка с рыжими косичками под форменной пилоткой. Пыталась что-то выговорить пассажиру, но тот остановил ее:
— Заткнись, сука! Слушай, что буду говорить я! Рыжов видел, как лиловый загривок начал наливаться свежей краснотой и взмок от волнения. Голос пассажира, удивительно тонкий для такого крупного тела, звучал визгливо:
— Это нападение! Угон! У меня на коленях бомба! Давай сюда пилота!
— Я-я… — губы стюардессы тряслись» кровь отхлынула от лица. Она явно забыла все, чему ее учили на случай чрезвычайных ситуаций, и не могла сдвинуться с места.
Тогда пассажир левой рукой толкнул ее в грудь, подгоняя. Правая его рука лежала на спинке переднего кресла. Увесистая коробка из-под ботинок «Скороход», которую он пристроил на коленях, на миг оказалась без догляда.
Рыжов со всего маху ударил рукояткой пистолета в багровый затылок. Голова мужика дернулась вперед, и тогда Рыжов упер ему в голову ствол, щелкнул курком. Не повышая голоса, сказал прямо в ухо:
— Руки! На переднюю спинку! Ну! Дернешься — стреляю!
Он встал, перегнулся и взял коробку.
Позже в ней обнаружили самодельную бомбу, изготовленную руками дилетанта и оттого особо опасную. Она могла рвануть от любого неосторожного движения.
Рыжову в тот раз повезло.
Зато ему совсем не везло в других ситуациях.
Слушатель академии, отличник учебы, он старался как можно глубже не только влезть в тонкости криминалистики и виктимологии, но понять, разобраться в социальных корнях преступности. Между тем в жизни есть вещи, которые можно принимать только на веру, не пытаясь проникнуть трезвым взором в догматику. Это христианство, ислам, социализм, коммунизм. Тому, кто решит выяснять отношения догм и реальности, слишком трезвая голова не приносит ни счастья, ни радости.
Обремененный здравым смыслом и совестью человек оказывается в тупике, из которого нет выхода. Он ясно видит разрыв между тем, что ему обещают попы и политики, и тем, что жизнь дает ему реально.
В социалистической правоохранительной практике Рыжов разочаровался, едва познакомился с тем, как ее рассматривала теория. Нет, он разочаровался не в теории социализма, а именно в его практике. Он видел, как реальные житейские недостатки маскировались пропагандистской шумихой, истинная статистика искажалась в угоду догмам, а любая попытка добиться правды заглушалась громогласно, объявлялась ересью. Рыжов увидел это и не захотел играть в игру, правила которой требовали говорить не то, что видишь, а то, что желает видеть начальство.
На семинаре, который в академии вел профессор, генерал Огородников, Рыжов высказал свою точку зрения на проблемы преступности. Тезис профессора, утверждавшего, что преступления при социализме возникают под влиянием капиталистического окружения и пережитков прошлого в сознании людей, Рыжов попытался опровергнуть.