Страница:
Лукавил ли Никиша? Думаю, нет. Охотники в своих рассказах никогда не лгут и ничего не выдумывают. Все, о чем они говорят — отражает их искренние убеждения и веру в то, что все произносимое — правда. А тот, кто верит каждому своему слову сам, разве он может считаться обманщиком?
ВОЛЧЬЯ ИСТОРИЯ
«ТИТАНИК» УТИНОГО ОЗЕРА
ПУСТЯКИ, СОХРАНИВШИЕСЯ В БЛОКНОТАХ
АРМЕЙСКИЕ АНТИКИ
* * *
Офицер возвращается с охоты и говорит жене: «Все, милая, в этом месяце мяса покупать не будем». «Что, убил лося?» — спрашивает жена. «Нет, просто все деньги пропили», — отвечает муж.
ВОЛЧЬЯ ИСТОРИЯ
Даурия — небольшой поселок в забайкальской степи и название известного романа Константина Седых, хорошего, но мало читаемого сейчас писателя. Я, говоря о Даурии, имею в виду поселок и окружающую ее степь.
Полки 7-й Отдельной Хинганской кавалерийской дивизии, расквартированные в Даурии, размещались в казармах, построенных в годы русско-японской войны. От домов офицерского состава до расположения нашего дивизиона минут пять — семь ходьбы. Чтобы попасть в часть к утреннему разводу много времени не требовалось. Майор Зенков по меньшей мере раз в неделю тратил на дорогу от трех до четырех часов.
Стылыми ночами (ожигающий свирепый ветер, трескучий мороз) майор вставал в три утра, брал ружье и шел в степь. Он знал волчьи тропы, по которым к гарнизону подходили звери. Их привлекал теплый дух армейских конюшен и надежда на поживу.
Сделав по степи крюк километров десять — пятнадцать к разводу майор Зенков появлялся в дивизионе и принимал рапорт дежурного по батарее.
Не реже двух раз в месяц Зенков возвращался с поля с добычей: на себе он тащил тушу волка. Звери, как правило, были огромные, размерами с телят. Матерые хищники ближе и нахальнее других подходили к поселку и встреча с охотником их особенно не пугала. Не знали они Зенкова.
За шкуру убитого волка в те времена охотникам выплачивали помимо ее стоимости премию — пятьсот рублей. Так что в зимнее время года Зенков имел неплохой приварок к офицерскому жалованию.
Изучив волчьи тропы, Зенков приобрел капкан и решил разнообразить охоту. С этой попыткой связано одно забавное происшествие. Как всегда оно было в духе Зенкова — смешным и неожиданным.
Офицерские дома в гарнизоне имели печное отопление. В каждой квартире стояла своя печь. На ней готовили еду и согревали жилье. Топили печи углем. Хорошо, когда удавалось достать черемховский — жаркий, промышленный с антрацитовым блеском. Чаще приходилось жечь харанорский — бурый, который сильно дымил и плохо грел. Дымоходы быстро забивала сажа — черная, липкая, плотная. За зиму, чтобы не вызвать пожара трубы приходилось чистить два, а то и три раза.
В один из зимних дней три солдата из артиллерийской мастерской нашего дивизиона пришли почистить трубу печки своего начальника — майора Доронина. Поднялись они на чердак, достали инструмент и вдруг увидели, что на крюке, вбитом в балку стропила, висит замороженная баранья туша. Холодильников в те времена никто не имел и мясцо зимой хранили на морозе. Чердак для такой цели кому-то из офицеров показался местом удобным и надежным.
Почистив трубу, артмастера ушли в дивизион, а ночью они снова вернулись к офицерскому дому. Тот, кто хранил барана на чердаке и не принял мер к его охране, не заслуживал снисхождения и мясо было обречено на отчуждение.
Всю ночь в артиллерийской мастерской горела печь, там рубили и резали на порции мясо, потом варили его в котле, жарили на вертелах и на сковороде.
Утром груду вареного мяса перенесли из артмастерской в солдатскую кухню. Сжевать за одну ночь такое количество мяса узкому кругу артиллерийских мастеров было трудно, а растягивать пиршество на несколько дней казалось опасным. Поэтому было решено выделить ДБ — добавку всему дивизиону.
Повар отнесся к благотворительной акции благосклонно. Только предварительно спросил:
— Случаем не свинья?
— Баранина, — успокоили его спонсоры.
Отношение к свинине в нашей дивизии после одного случая было строгим, почти мусульманским. А причиной тому стало удивительное происшествие.
На краю даурского гарнизона по дороге на стрельбище сразу за военным госпиталем располагалась воинская часть, отгороженная от мира трехметровым глухим забором. По слухам, за ним размещались склады медицинского оборудования и медикаментов. Через строгий КПП за забор проходили и оттуда выходили офицеры с узкими серебристыми погонами медицинского состава, украшенными змеями, которые пристрастились к выпивке. Это подтверждало слухи и гасило всякие сомнения.
Однажды на стрельбище строем шли солдаты разведвзвода одного из кавалерийских эскадронов. Разведчики — глаза и уши армии. Именно потому они и обратили внимание на мелочь, которая ускользала от солдат других специальностей: за высоким забором хрюкала свинья.
Ночью разведчики появились у примеченного заранее места. Подкопали под забором лаз, отыскали свинью, закололи ее, вытащили за забор, унесли в гарнизон, мясо сварили. Потом силами разведвзвода добычу съели, косточки обсосали, завернули в газету и выбросили подальше. Сытые и довольные легли спать.
А утром по дивизии уже шел шорох. Полки по очереди один за другим без оружия в полном составе выстраивали на плацу. Перед строем появлялись командир дивизии, начальник политотдела и неизвестный никому полковник в медицинских погонах. Именно он обращался к личному составу с проникновенным словом:
— Товарищи солдаты, сержанты и офицеры! В связи с чрезвычайными обстоятельствами должен объяснить вам опасность сложившейся в гарнизоне ситуации. Я возглавляю противочумный отряд центрального подчинения. Мы работаем с вирусами и бактериями, которые вызывают смертельные заболевания и могут использоваться в военных целях. В одной из наших лабораторий была свинья, которой привита культура опасной болезни. Сегодня ночью свинья пропала. Нет сомнения, что те, кто ее увели, свинью уже съели. Таким образом гарнизон оказался на пороге эпидемии. Последствия ее трудно представить. Я прошу тех, кто позаимствовал у нас животное и по незнанию употребил его в пищу, а также всех, кто имел дело со свинкой, выйти из строя и объявить об этом. Даю офицерское слово, что никто из участников этой истории не будет наказан. Единственное — мы отправим всех в карантин и сделаем все, чтобы они не заболели.
От разведчиков требуется смелость и умение рисковать. Оба эти качества у участников ночного пиршества обнаружились в полной мере. Целый взвод сделал шаг вперед.
Почти месяц разведчиков держали в карантине. Их увезли в степь и разместили в специальных боксах. Как рассказывали потом любитель свининки (я допускаю, что для драматизации истории они немного привирали), они были полностью отделены от мира и даже медики общались с ними через специальную амбразуру. Каждый солдат в назначенное время подходил к ней, спускал штаны и принимал позу рычащего льва. Стекло открывалось, и руки в перчатках делали необходимые процедуры — ставили градусники, закатывали инъекции. Чтобы не было обмана, на ягодицах у каждого солдата был тушью написан личный номер.
Хотя никто из отведавших свининки не заболел, все начали сторониться высокого серого забора, а слово «свинина» стало вызывать у любителей мяса легкую дрожь…
Баранина, которую принесли в столовую артмастера, опасности не представляла и вся пошла в дело. Жирный навар, который остался после варки мяса, вылили в котел с супом.
После завтрака прошло обычное построение дивизиона для развода на занятия. Обычно веселый и шумный Зенков явился на развод злой и расстроенный. Офицеры заметили это сразу.
— Что с тобой? — спросили майора.
Зенков выругался.
— Сволочи, других слов у меня нет. Охоту мне сорвали.
— Как?
— Волка украли.
— Какого волка?
— Позавчера убил. Шкуру ободрал, тушу приготовил для привады. Повесил на чердаке. Сегодня утром собрался унести в степь и поставить капкан. Поднялся на чердак — хрен вам! Уперли! Ну, народ!
Разобраться в чем дело было нетрудно. Никиша Кузнецов, обладавший умом аналитическим, отправился в артмастерскую и прижал солдат к стенке:
— Вы вчера ходили чистить трубу?
Куда денешься? Пришлось отвечать правду. Единственное, о чем слезно просили артмастера — не говорить никому, что они накормили волчатиной весь дивизион. Делалось это ведь не по злому умыслу, а из лучших побуждений. Разве не так? Однако скрыть правду не удалось. В тот же день в дивизионе о ней знали все. И отнеслись солдаты к известию спокойно, по-философски: «Корейцы „барашка гав-гав!“ — собачатину хряпают за милую душу, несмотря на то, что собака — друг человека. Почему же тогда не съесть волка, который человеку враг?
Вечером к Зенкову подошел начальник службы артвооружения майор Доронин. Смущенно помялся с ноги на ногу. Извиняющимся тоном сказал:
— Ты уж прости, но я тоже… Попробовал… Пришел на службу, а мне артмастера угощение… Свеженький шашлык на ребрышках… Отказаться, сам понимаешь, неудобно…
— Ага, — сказал Зенков, — понимаю. С волками жить и волчатины не попробовать! Да ну вас всех!
Полки 7-й Отдельной Хинганской кавалерийской дивизии, расквартированные в Даурии, размещались в казармах, построенных в годы русско-японской войны. От домов офицерского состава до расположения нашего дивизиона минут пять — семь ходьбы. Чтобы попасть в часть к утреннему разводу много времени не требовалось. Майор Зенков по меньшей мере раз в неделю тратил на дорогу от трех до четырех часов.
Стылыми ночами (ожигающий свирепый ветер, трескучий мороз) майор вставал в три утра, брал ружье и шел в степь. Он знал волчьи тропы, по которым к гарнизону подходили звери. Их привлекал теплый дух армейских конюшен и надежда на поживу.
Сделав по степи крюк километров десять — пятнадцать к разводу майор Зенков появлялся в дивизионе и принимал рапорт дежурного по батарее.
Не реже двух раз в месяц Зенков возвращался с поля с добычей: на себе он тащил тушу волка. Звери, как правило, были огромные, размерами с телят. Матерые хищники ближе и нахальнее других подходили к поселку и встреча с охотником их особенно не пугала. Не знали они Зенкова.
За шкуру убитого волка в те времена охотникам выплачивали помимо ее стоимости премию — пятьсот рублей. Так что в зимнее время года Зенков имел неплохой приварок к офицерскому жалованию.
Изучив волчьи тропы, Зенков приобрел капкан и решил разнообразить охоту. С этой попыткой связано одно забавное происшествие. Как всегда оно было в духе Зенкова — смешным и неожиданным.
Офицерские дома в гарнизоне имели печное отопление. В каждой квартире стояла своя печь. На ней готовили еду и согревали жилье. Топили печи углем. Хорошо, когда удавалось достать черемховский — жаркий, промышленный с антрацитовым блеском. Чаще приходилось жечь харанорский — бурый, который сильно дымил и плохо грел. Дымоходы быстро забивала сажа — черная, липкая, плотная. За зиму, чтобы не вызвать пожара трубы приходилось чистить два, а то и три раза.
В один из зимних дней три солдата из артиллерийской мастерской нашего дивизиона пришли почистить трубу печки своего начальника — майора Доронина. Поднялись они на чердак, достали инструмент и вдруг увидели, что на крюке, вбитом в балку стропила, висит замороженная баранья туша. Холодильников в те времена никто не имел и мясцо зимой хранили на морозе. Чердак для такой цели кому-то из офицеров показался местом удобным и надежным.
Почистив трубу, артмастера ушли в дивизион, а ночью они снова вернулись к офицерскому дому. Тот, кто хранил барана на чердаке и не принял мер к его охране, не заслуживал снисхождения и мясо было обречено на отчуждение.
Всю ночь в артиллерийской мастерской горела печь, там рубили и резали на порции мясо, потом варили его в котле, жарили на вертелах и на сковороде.
Утром груду вареного мяса перенесли из артмастерской в солдатскую кухню. Сжевать за одну ночь такое количество мяса узкому кругу артиллерийских мастеров было трудно, а растягивать пиршество на несколько дней казалось опасным. Поэтому было решено выделить ДБ — добавку всему дивизиону.
Повар отнесся к благотворительной акции благосклонно. Только предварительно спросил:
— Случаем не свинья?
— Баранина, — успокоили его спонсоры.
Отношение к свинине в нашей дивизии после одного случая было строгим, почти мусульманским. А причиной тому стало удивительное происшествие.
На краю даурского гарнизона по дороге на стрельбище сразу за военным госпиталем располагалась воинская часть, отгороженная от мира трехметровым глухим забором. По слухам, за ним размещались склады медицинского оборудования и медикаментов. Через строгий КПП за забор проходили и оттуда выходили офицеры с узкими серебристыми погонами медицинского состава, украшенными змеями, которые пристрастились к выпивке. Это подтверждало слухи и гасило всякие сомнения.
Однажды на стрельбище строем шли солдаты разведвзвода одного из кавалерийских эскадронов. Разведчики — глаза и уши армии. Именно потому они и обратили внимание на мелочь, которая ускользала от солдат других специальностей: за высоким забором хрюкала свинья.
Ночью разведчики появились у примеченного заранее места. Подкопали под забором лаз, отыскали свинью, закололи ее, вытащили за забор, унесли в гарнизон, мясо сварили. Потом силами разведвзвода добычу съели, косточки обсосали, завернули в газету и выбросили подальше. Сытые и довольные легли спать.
А утром по дивизии уже шел шорох. Полки по очереди один за другим без оружия в полном составе выстраивали на плацу. Перед строем появлялись командир дивизии, начальник политотдела и неизвестный никому полковник в медицинских погонах. Именно он обращался к личному составу с проникновенным словом:
— Товарищи солдаты, сержанты и офицеры! В связи с чрезвычайными обстоятельствами должен объяснить вам опасность сложившейся в гарнизоне ситуации. Я возглавляю противочумный отряд центрального подчинения. Мы работаем с вирусами и бактериями, которые вызывают смертельные заболевания и могут использоваться в военных целях. В одной из наших лабораторий была свинья, которой привита культура опасной болезни. Сегодня ночью свинья пропала. Нет сомнения, что те, кто ее увели, свинью уже съели. Таким образом гарнизон оказался на пороге эпидемии. Последствия ее трудно представить. Я прошу тех, кто позаимствовал у нас животное и по незнанию употребил его в пищу, а также всех, кто имел дело со свинкой, выйти из строя и объявить об этом. Даю офицерское слово, что никто из участников этой истории не будет наказан. Единственное — мы отправим всех в карантин и сделаем все, чтобы они не заболели.
От разведчиков требуется смелость и умение рисковать. Оба эти качества у участников ночного пиршества обнаружились в полной мере. Целый взвод сделал шаг вперед.
Почти месяц разведчиков держали в карантине. Их увезли в степь и разместили в специальных боксах. Как рассказывали потом любитель свининки (я допускаю, что для драматизации истории они немного привирали), они были полностью отделены от мира и даже медики общались с ними через специальную амбразуру. Каждый солдат в назначенное время подходил к ней, спускал штаны и принимал позу рычащего льва. Стекло открывалось, и руки в перчатках делали необходимые процедуры — ставили градусники, закатывали инъекции. Чтобы не было обмана, на ягодицах у каждого солдата был тушью написан личный номер.
Хотя никто из отведавших свининки не заболел, все начали сторониться высокого серого забора, а слово «свинина» стало вызывать у любителей мяса легкую дрожь…
Баранина, которую принесли в столовую артмастера, опасности не представляла и вся пошла в дело. Жирный навар, который остался после варки мяса, вылили в котел с супом.
После завтрака прошло обычное построение дивизиона для развода на занятия. Обычно веселый и шумный Зенков явился на развод злой и расстроенный. Офицеры заметили это сразу.
— Что с тобой? — спросили майора.
Зенков выругался.
— Сволочи, других слов у меня нет. Охоту мне сорвали.
— Как?
— Волка украли.
— Какого волка?
— Позавчера убил. Шкуру ободрал, тушу приготовил для привады. Повесил на чердаке. Сегодня утром собрался унести в степь и поставить капкан. Поднялся на чердак — хрен вам! Уперли! Ну, народ!
Разобраться в чем дело было нетрудно. Никиша Кузнецов, обладавший умом аналитическим, отправился в артмастерскую и прижал солдат к стенке:
— Вы вчера ходили чистить трубу?
Куда денешься? Пришлось отвечать правду. Единственное, о чем слезно просили артмастера — не говорить никому, что они накормили волчатиной весь дивизион. Делалось это ведь не по злому умыслу, а из лучших побуждений. Разве не так? Однако скрыть правду не удалось. В тот же день в дивизионе о ней знали все. И отнеслись солдаты к известию спокойно, по-философски: «Корейцы „барашка гав-гав!“ — собачатину хряпают за милую душу, несмотря на то, что собака — друг человека. Почему же тогда не съесть волка, который человеку враг?
Вечером к Зенкову подошел начальник службы артвооружения майор Доронин. Смущенно помялся с ноги на ногу. Извиняющимся тоном сказал:
— Ты уж прости, но я тоже… Попробовал… Пришел на службу, а мне артмастера угощение… Свеженький шашлык на ребрышках… Отказаться, сам понимаешь, неудобно…
— Ага, — сказал Зенков, — понимаю. С волками жить и волчатины не попробовать! Да ну вас всех!
«ТИТАНИК» УТИНОГО ОЗЕРА
Это озеро в даурской степи не имело названия. В широкой пади между плоских сопок скопилась вода, берега заросли камышом и место для перелетных птичьих стай стало утиным раем.
Ширина водного зеркала была куда больше двухсот метров. Короче, с берегов середину озера, где опускались утки, из ружья достать было трудно. И пернатые, словно понимая это, кучковались именно там. Как говорили охотники: близок локоть, да зуб неймет.
Признанный тактик охоты Зенков нашел выход. На очередную зорьку, когда мы выбрались на озеро, в кузове «газона» лежали доски для плотика и пустая железная бочка из под керосина.
Сколотить на берегу плот — дело несложное. На плот Зенков поставил бочку, сел сам и на помощь взял капитана Никишу Кузнецова, охотника номер два нашего сотого коллектива.
Вдвоем они выгнали плот на середину водоема. Глубина чистой воды там была по колено, еще столько же до твердого дна занимала черная вонючая тина.
Выбрав местечко поудобнее, они сгрузили бочку и общими усилиями в четыре руки утопили ее в ил. Потом Зенков надел валенки, полушубок и втиснулся в тесную посудину. Одеться полегче и просидеть часа два-три в железной бочке, которая погружена в холодную воду, было бы делом гиблым.
Замаскировав бочку и стрелка снопом заранее нарезанного камыша, Никиша Кузнецов вернулся к берегу. Охотники разбрелись по номерам и стали ждать вечернего прилета уток на ночевку.
Первыми над нашими головами с пулевым посвистом пронеслись и опустились на середину озера утки-чирки. И тут же бабахнули один за другим два выстрела. Зенков открыл зорьку.
Не знаю, успела ли колыхнуться под звуки его дуплета зависть в охотничьих душах тех, кто оставался на берегу, как окрестности озера огласил истошный крик:
— О-о-с! О-о-уу!
Кричал Зенков. В чем дело никто не понял. А случилось вот что.
Когда Никиша Кузнецов уплыл на плотике к берегу, а Зенков остался в скрадке один, он почти сразу ощутил, что бочку раскачивают волны и вода выталкивает ее из ила, заставляя подвсплыть. Стоило бы сразу позвать помощь и что-то предпринять, но азарт и гордость не позволили Зенкову этого сделать. Он просто выбрал положение, которое, как ему казалось, обеспечивало бочке устойчивость, и замер в ожидании.
Вдруг появились утки. Стая шла прямо под выстрел, да так удобно, что Зенков лупанул по ней из двух стволов.
Два чирка, срезанные метким выстрелом, рухнули в воду. Бочку силой отдачи качнуло и вместе со стрелком положило на бок. Зенков оказался в воде. Ружье отлетело в сторону. Охотник стал тонуть.
Воды в озере, как уже говорилось — по колено. Зенков оперся руками о дно и поднял голову, чтобы не захлебнуться. Но руки начали погружаться в жижу, а вода подходила к лицу. Выбраться из бочки в тулупе, который был плотно втиснут внутрь обечайки, Зенкову не удавалось. Бочка крутилась, и он все больше хлебал грязной жижи, которую сам же и взбивал руками.
Черт знает почему, но майору показалось, что даже в таком отчаянном положении кричать «Помогите!» не позволяет офицерская честь. И он завопил, призывая на помощь в лучших военно-морских традициях:
— Сос! Иду ко дну!
Никиша Кузнецов первым оценил обстановку и понял, что спасти Зенкова и остаться в одежде сухим невозможно. Он стал раздеваться. Минуты две спустя, отталкиваясь шестом, он плыл на плоту к месту катастрофы зенковского «Титаника».
Зрелище было не для смешливых, поскольку существовала опасность порвать животы от хохота.
Никиша стоял на плоту в шапке-ушанке, в зеленой армейской телогрейке, подпоясанной патронташем. Ниже белыми пятнами светились голые ягодицы. Как говорят, он плыл спасать друга без штанов, но в шляпе.
У места, где опираясь о дно руками барахтался Зенков, Никиша соскочил с плота воду. Попытки выкатить майора на плот вместе с бочкой не удавались. Плот одним краем погружался в воду, бочка скатывалась с него. И всякий раз Зенков нырял, хлебал грязную жижу, зло отплевывался и смачно ругался.
Тогда Никиша изменил тактику. Он встал вытягивать приятеля из бочки. Тянул за руки, упирался босой ногой в край борта. Прежде чем попытка удалась, Никиша дважды ухнулся в воду и вымок до нитки. Наконец он извлек Зенкова из ловушки. Потом еще несколько минут вдвоем они бродили по грязи, ощупывали дно, отыскивая ружье.
Нашли. Вернулись к берегу, толкая перед сбой плот, на котором лежало ружье.
Бочка так и осталась в воде. Мы еще несколько раз приезжали на озеро и видели на его середине ржавые остатки даурского «Титаника».
Ширина водного зеркала была куда больше двухсот метров. Короче, с берегов середину озера, где опускались утки, из ружья достать было трудно. И пернатые, словно понимая это, кучковались именно там. Как говорили охотники: близок локоть, да зуб неймет.
Признанный тактик охоты Зенков нашел выход. На очередную зорьку, когда мы выбрались на озеро, в кузове «газона» лежали доски для плотика и пустая железная бочка из под керосина.
Сколотить на берегу плот — дело несложное. На плот Зенков поставил бочку, сел сам и на помощь взял капитана Никишу Кузнецова, охотника номер два нашего сотого коллектива.
Вдвоем они выгнали плот на середину водоема. Глубина чистой воды там была по колено, еще столько же до твердого дна занимала черная вонючая тина.
Выбрав местечко поудобнее, они сгрузили бочку и общими усилиями в четыре руки утопили ее в ил. Потом Зенков надел валенки, полушубок и втиснулся в тесную посудину. Одеться полегче и просидеть часа два-три в железной бочке, которая погружена в холодную воду, было бы делом гиблым.
Замаскировав бочку и стрелка снопом заранее нарезанного камыша, Никиша Кузнецов вернулся к берегу. Охотники разбрелись по номерам и стали ждать вечернего прилета уток на ночевку.
Первыми над нашими головами с пулевым посвистом пронеслись и опустились на середину озера утки-чирки. И тут же бабахнули один за другим два выстрела. Зенков открыл зорьку.
Не знаю, успела ли колыхнуться под звуки его дуплета зависть в охотничьих душах тех, кто оставался на берегу, как окрестности озера огласил истошный крик:
— О-о-с! О-о-уу!
Кричал Зенков. В чем дело никто не понял. А случилось вот что.
Когда Никиша Кузнецов уплыл на плотике к берегу, а Зенков остался в скрадке один, он почти сразу ощутил, что бочку раскачивают волны и вода выталкивает ее из ила, заставляя подвсплыть. Стоило бы сразу позвать помощь и что-то предпринять, но азарт и гордость не позволили Зенкову этого сделать. Он просто выбрал положение, которое, как ему казалось, обеспечивало бочке устойчивость, и замер в ожидании.
Вдруг появились утки. Стая шла прямо под выстрел, да так удобно, что Зенков лупанул по ней из двух стволов.
Два чирка, срезанные метким выстрелом, рухнули в воду. Бочку силой отдачи качнуло и вместе со стрелком положило на бок. Зенков оказался в воде. Ружье отлетело в сторону. Охотник стал тонуть.
Воды в озере, как уже говорилось — по колено. Зенков оперся руками о дно и поднял голову, чтобы не захлебнуться. Но руки начали погружаться в жижу, а вода подходила к лицу. Выбраться из бочки в тулупе, который был плотно втиснут внутрь обечайки, Зенкову не удавалось. Бочка крутилась, и он все больше хлебал грязной жижи, которую сам же и взбивал руками.
Черт знает почему, но майору показалось, что даже в таком отчаянном положении кричать «Помогите!» не позволяет офицерская честь. И он завопил, призывая на помощь в лучших военно-морских традициях:
— Сос! Иду ко дну!
Никиша Кузнецов первым оценил обстановку и понял, что спасти Зенкова и остаться в одежде сухим невозможно. Он стал раздеваться. Минуты две спустя, отталкиваясь шестом, он плыл на плоту к месту катастрофы зенковского «Титаника».
Зрелище было не для смешливых, поскольку существовала опасность порвать животы от хохота.
Никиша стоял на плоту в шапке-ушанке, в зеленой армейской телогрейке, подпоясанной патронташем. Ниже белыми пятнами светились голые ягодицы. Как говорят, он плыл спасать друга без штанов, но в шляпе.
У места, где опираясь о дно руками барахтался Зенков, Никиша соскочил с плота воду. Попытки выкатить майора на плот вместе с бочкой не удавались. Плот одним краем погружался в воду, бочка скатывалась с него. И всякий раз Зенков нырял, хлебал грязную жижу, зло отплевывался и смачно ругался.
Тогда Никиша изменил тактику. Он встал вытягивать приятеля из бочки. Тянул за руки, упирался босой ногой в край борта. Прежде чем попытка удалась, Никиша дважды ухнулся в воду и вымок до нитки. Наконец он извлек Зенкова из ловушки. Потом еще несколько минут вдвоем они бродили по грязи, ощупывали дно, отыскивая ружье.
Нашли. Вернулись к берегу, толкая перед сбой плот, на котором лежало ружье.
Бочка так и осталась в воде. Мы еще несколько раз приезжали на озеро и видели на его середине ржавые остатки даурского «Титаника».
ПУСТЯКИ, СОХРАНИВШИЕСЯ В БЛОКНОТАХ
АРМЕЙСКИЕ АНТИКИ
В военно-политической академии имени В. И. Ленина многие годы подготовкой к парадам руководил генерал-майор Архангельский. Был он человеком добрым, хитроватым и весьма остроумным.
Однажды в начале лагерного сбора, который приходил в подмосковной Кубинке, построив слушателей академии, Архангельский сказал:
— Трудно понять, товарищи офицеры, как вы сдали конкурсные экзамены и попали в высшее учебное заведение. Соображения у многих из вас — во! — он показал мизинец. — Утрами я прихожу в лагерный сортир и знаю, сколько вами выпито бутылок. По закону Архимеда они плавают. Неужто ума недостает отбить донышко? Эх, грамотеи!
— Рота! Спиной друг к другу в шахматном порядке по диагонали, становись!
— Эх, молодежь! Неужто не ясно, что ровно два месяца идут на то, чтобы хоть немного приглушить на ваших умных лицах печать интеллекта. На параде она ни к чему.
Санинструктор объясняет солдатам:
— Тот, кто бросают курить, оттягивают свой конец. А кто продолжает курить, кончает раком.
По традициям сталинских времен каждое служебное помещение в учреждениях властных структур обязательно должен был украшать портрет великого вождя — Сталина. В кабинете Аношина все выглядело иначе. На стене над столом, за которым сидел секретарь обкома, висел его собственный портрет, писанный маслом.
Портрет Сталина располагался в неположенном ему месте — на стене над дверью кабинета и его можно было увидеть, только оставляя помещение.
Нетрудно представить, в какой форме и с какой оперативностью с каким злорадством и ехидством товарищу Сталину доложили о чудачествах башкирского секретаря.
Под благовидным предлогом в Уфу выехал один из сотрудников центральной контрольной комиссии, чтобы лично разобраться в деле и в случае чего принять меры прямо на месте.
На вопрос почему кабинет секретаря украшен его собственным изображением, Аношин ответил с высоким достоинством и глубоким пониманием своего положения в структуре власти.
— Сюда, в Башкирию, я направлен товарищем Сталиным и облечен его высоким доверием. Я здесь представитель ЦК и значит его личный представитель. Входя в мой кабинет, люди должны видеть меня, даже если я здесь отсутствую. Зато я сам должен видеть перед собой товарища Сталина, смотреть ему прямо в глаза со всей большевистской честностью…
О разговоре было доложено Сталину. Тот выслушал, понял, с кем имеет дело, хотя и раньше представлял, что собой являет его посланец в Башкирии и сказал:
— В действиях товарища Аношина просматривается определенная логика и принципиальность. Больше к этому вопросу возвращаться не будем.
В годы войны Аношину присвоили воинское звание и назначили членом военного совета армии. По фронтам он прошел до победы, представляя в войсках партийное влияние.
В середине шестидесятых годов мне потребовалось встретиться с Аношиным, чтобы уточнить кое-какие детали в готовившейся публикации. Спросил генерала Лисицина, старого армейского политработника, не знает ли он, где живет Аношин.
— Рядом со мной, — сказал Лисицин. — На Кутузовском проспекте. Мы вечерами гуляем и встречаемся. Но он старается держаться от нас в стороне. Наши часто его спрашивают: «А портрет сохранился? Покажи». Это его всегда злит…
Генералы тоже шутят…
На учениях генерал выговаривает командиру полка:
— Бардак! К штабу может проехать каждый, кому ни лень. Немедленно поставьте на дороге шлагбаум или толкового офицера.
Начальником кафедры физической подготовки в мое время в академии был полковник Баранов. Слушателям доставляло немало удовольствия набирать номер его служебного телефона и в ответ слышать:
— Кафедра баранов. Слушаю.
Перед государственными выпускными экзаменами Дмитриев получил анонимное письмо:
«Будешь ставить тройки, спалим дачу».
С этим письмом Дмитриев пришел на прием к начальнику академии генералу Козлову.
— Безобразие товарищ генерал.
Козлов прочитал письмо, кивнул, соглашаясь:
— Безобразие, согласен.
— Что же теперь делать?
— Наверное не надо ставить троек. Что еще?
— Учтите, до сих пор я спускал вам мелкие грехи сквозь пальцы, но теперь, если кого-то за что-то поймаю, то это будет его конец!
— Все совещаетесь?
Наглость для капитана в присутствии старшего по званию офицера была проявлена невероятная, но по тем временам от представителя государственной безопасности ее бы стерпели многие. А вот Лютов вспыхнул.
— Если вы, товарищ капитан, не уважаете мое звание, то отнеслись бы с уважением к возрасту. На вас еще только дрочили, а на меня уже мундир строчили…
И произошло невероятное.
— Виноват, товарищ подполковник, — сказал Набатчиков. — Разрешите присутствовать?
Капитан отечески выговаривает солдатам:
— Вот сейчас вы ругаетесь матом, а пойдем в столовую и тем же ртом вы будете хлеб есть!
Дежурные по отделам «Красной Звезды» сопровождали материалы до выхода их в свет и должны были давать объяснения, если у главного редактора возникали вопросы и вносить правку, коли в таковой возникала необходимость. И вот однажды, когда я дежурил, меня вызвал главный — генерал-майор Макеев.
— Что это? — спросил он и показал на подпись под небольшой заметкой с Балтийского флота, которую к публикации готовил я. — Капитан-лейтенант Евг. Балюк. Почему «Евг»? Он что, великий писатель?
— Нет.
— Почему тогда «Евг»? Рядом статья и подпись «Полковник А. Иванов». Есть ли необходимость оставлять это «Евг», когда у нас даже полковник просто «А»?
Главный мог и сам переправить «Евг» на Е, но решил выяснить — нет ли за этим какого-то хитрого подвоха. Вдруг «Евг» зять или сын какого-нибудь крупного чина.
— Необходимость есть. Прочитайте подпись с одной буквой «Е».
— Капитан-лейтенант Ебалюк, — прочитал Макеев и тяжело вздохнул. — Да, звучит порнографически…
Однажды в редакцию газеты Приволжского военного округа позвонил член Военного совета округа генерал-лейтенант Н.В. Егоров. Трубку взял ответственный редактор газеты полковник Садоф Яковлевич Данилов.
— Слушаю, товарищ генерал.
— Ты что, полковник, решил военную газету превратить в ассенизационный листок?
Такой заход ничего хорошего не предвещал, и чтобы обороняться, надо было выяснить что вызвало гнев начальства.
— Я не понял, товарищ генерал, в чем моя вина.
— Ты свою газету до выхода в свет читаешь?
Данилов чувствовал, что генералу игра с ним в кошки-мышки доставляла удовольствие.
— Так точно, читаю. От первой до последней строчки.
— Тогда раскрой газету. И прочитай фамилии авторов на второй странице.
Данилов раскрыл и прочитал. Три самые крупные статьи номера были подписаны их авторами. А фамилии у авторов были одна другой лучше: Говендяяев, Попа и Пердунов.
Данилов умылся холодным потом. Все три автора и раньше выступали в газете, но стоило их статьям оказаться рядом на одной странице, дело принимало крутой оборот.
Однако Егоров был человеком умным. Он заранее затребовал от кадровиков справку и выяснил, что фамилии не надуманные и, значит, злого умысла в их появлении в газете нет. Однако выговор Данилову объявили. Для лучшего понимания им собственной ответственности.
Капитан Чигирик, командир батареи Тбилисского горно-артиллерийского училища, требовал от курсантов однообразных действий. Иногда порядок их совершения прописан в уставах. Например, движение по команде «Шагом марш!» военные начинают с левой ноги. Но устав расписывает не все, а разных движений военнослужащим приходится делать много. Поэтому многие кадровые офицеры, в том числе и капитан Чигирик, старался, чтобы его подчиненные в любых обстоятельствах работали синхронно, как парные гимнасты на батутах.
На занятии по конному делу Чигирик учил определять пол строевого коня так:
— Подходите к коню со стороны крупа, берете левой рукой хвост поближе к репице и приподнимаете. Смотрите под хвост. Если промежность по форме напоминает подметку сапога, обращенного каблуком вверх, перед вами кобыла. Если промежность выглядит горлышком бутылки — это конь.
— Товарищ капитан, — а по другому, не поднимая хвоста, можно узнать пол коня?
— Лично я могу, но для этого нужен определенный опыт.
Чигирик подошел к очередному коню, ощупал морду и изрек:
— Кобыла, можете проверить.
Кто— то из курсантов подошел к крупу, левой рукой поднял хвост и громко доложил:
— С казенной части тут кобылы не сапог, а бутылка.
— Не может быть! — Чигирик обошел коня, бросил взгляд на первичный половой признак и признал ошибку, тут же объяснив причину ее возникновения. — Вот видите, отсутствие постоянной тренировки ведет нас к ошибкам и промахам. Так что приступим к практическому определению пола. Подойти к коням. Взять за репицу хвоста рукой, раз! Поднять хвост — два!
Капитан 2 ранга Бандура, старший помощник командира крейсера Балтийского флота, пугал подчиненных внезапными набегами на их заведования. Появлялся он неожиданно, налетал коршуном и когтил, считая главной своей задачей держать подчиненных в постоянном состоянии перепуга.
Чтобы предупреждать сослуживцев о том, что старпом вышел «на охоту», радист запускал по трансляции знаменитую украинскую песню: «Взял бы я бандуру, взял бы, да взыграл». Сигнал понимали все и внезапный налет срывался.
По чьей-то наводке или по собственному озарению Бандура разобрался в тонкостях сигнализации. Он явился в рубку радиста, взял злополучную пластинку и, хрястнув ее о колено, переломил пополам. Потом сказал радисту:
— Сообщи по трансляции, что старпом твою бандуру сломал.
Капитан 1 ранга Бандура, командуя крейсером, привел корабль с дружеским визитом в Хельсинки. В честь прибытия на борт почетного гостя — президента Финляндии на палубе был выстроен почетный караул. Каперанг Бандура — мужик видный, впечатляющий, подкатил к гостю с рапортом и начал его словами:
— Товарищ президент Финляндской республики…
«Товарища президента» бравому каперангу не простили и от командирской должности по тихому освободили…
Однажды в начале лагерного сбора, который приходил в подмосковной Кубинке, построив слушателей академии, Архангельский сказал:
— Трудно понять, товарищи офицеры, как вы сдали конкурсные экзамены и попали в высшее учебное заведение. Соображения у многих из вас — во! — он показал мизинец. — Утрами я прихожу в лагерный сортир и знаю, сколько вами выпито бутылок. По закону Архимеда они плавают. Неужто ума недостает отбить донышко? Эх, грамотеи!
* * *
Прапорщик командует:— Рота! Спиной друг к другу в шахматном порядке по диагонали, становись!
* * *
— Товарищ генерал, — пожаловались однажды слушатели Архангельскому, — четыре года учебы, восемь парадов на Красной площади. И к каждому — два месяца тренировок. Зачем? Любой из нас с закрытыми глазами пройдет, как надо.— Эх, молодежь! Неужто не ясно, что ровно два месяца идут на то, чтобы хоть немного приглушить на ваших умных лицах печать интеллекта. На параде она ни к чему.
Санинструктор объясняет солдатам:
— Тот, кто бросают курить, оттягивают свой конец. А кто продолжает курить, кончает раком.
* * *
В кругах армейских политработников военного времени генерал Аношин был фигурой известной. До войны он работал секретарем башкирского обкома ВКП (б) и, едва заняв высокое руководящее кресло, постарался сразу подчеркнуть свое особое положение в иерархии местных властей.По традициям сталинских времен каждое служебное помещение в учреждениях властных структур обязательно должен был украшать портрет великого вождя — Сталина. В кабинете Аношина все выглядело иначе. На стене над столом, за которым сидел секретарь обкома, висел его собственный портрет, писанный маслом.
Портрет Сталина располагался в неположенном ему месте — на стене над дверью кабинета и его можно было увидеть, только оставляя помещение.
Нетрудно представить, в какой форме и с какой оперативностью с каким злорадством и ехидством товарищу Сталину доложили о чудачествах башкирского секретаря.
Под благовидным предлогом в Уфу выехал один из сотрудников центральной контрольной комиссии, чтобы лично разобраться в деле и в случае чего принять меры прямо на месте.
На вопрос почему кабинет секретаря украшен его собственным изображением, Аношин ответил с высоким достоинством и глубоким пониманием своего положения в структуре власти.
— Сюда, в Башкирию, я направлен товарищем Сталиным и облечен его высоким доверием. Я здесь представитель ЦК и значит его личный представитель. Входя в мой кабинет, люди должны видеть меня, даже если я здесь отсутствую. Зато я сам должен видеть перед собой товарища Сталина, смотреть ему прямо в глаза со всей большевистской честностью…
О разговоре было доложено Сталину. Тот выслушал, понял, с кем имеет дело, хотя и раньше представлял, что собой являет его посланец в Башкирии и сказал:
— В действиях товарища Аношина просматривается определенная логика и принципиальность. Больше к этому вопросу возвращаться не будем.
В годы войны Аношину присвоили воинское звание и назначили членом военного совета армии. По фронтам он прошел до победы, представляя в войсках партийное влияние.
В середине шестидесятых годов мне потребовалось встретиться с Аношиным, чтобы уточнить кое-какие детали в готовившейся публикации. Спросил генерала Лисицина, старого армейского политработника, не знает ли он, где живет Аношин.
— Рядом со мной, — сказал Лисицин. — На Кутузовском проспекте. Мы вечерами гуляем и встречаемся. Но он старается держаться от нас в стороне. Наши часто его спрашивают: «А портрет сохранился? Покажи». Это его всегда злит…
Генералы тоже шутят…
На учениях генерал выговаривает командиру полка:
— Бардак! К штабу может проехать каждый, кому ни лень. Немедленно поставьте на дороге шлагбаум или толкового офицера.
Начальником кафедры физической подготовки в мое время в академии был полковник Баранов. Слушателям доставляло немало удовольствия набирать номер его служебного телефона и в ответ слышать:
— Кафедра баранов. Слушаю.
* * *
Полковник Дмитриев преподавал топографию. Это был въедливый мужичок, считавший свой предмет одним из главных столпов военного искусства. Он безжалостно «резал» слушателей за малейшую оговорку, любил вляпывать в зачетные книжки посредственные и плохие оценки.Перед государственными выпускными экзаменами Дмитриев получил анонимное письмо:
«Будешь ставить тройки, спалим дачу».
С этим письмом Дмитриев пришел на прием к начальнику академии генералу Козлову.
— Безобразие товарищ генерал.
Козлов прочитал письмо, кивнул, соглашаясь:
— Безобразие, согласен.
— Что же теперь делать?
— Наверное не надо ставить троек. Что еще?
* * *
Прапорщик предупреждает солдат:— Учтите, до сих пор я спускал вам мелкие грехи сквозь пальцы, но теперь, если кого-то за что-то поймаю, то это будет его конец!
* * *
Командир 13-го артиллерийского дивизиона, в котором мне довелось служить, подполковник Владимир Васильевич Лютов был человеком чести. Однажды еще в крутые бериевские времена он не побоялся публично с необычной крутостью осадить уполномоченного контрразведки капитана Набатчикова, который в силу своего особого положения держал себя в кругу офицеров развязно и хамовато. В момент, когда Лютов проводил совещание командиров, Набачиков без стука вошел его в кабинет, оглядел собравшихся и сказал:— Все совещаетесь?
Наглость для капитана в присутствии старшего по званию офицера была проявлена невероятная, но по тем временам от представителя государственной безопасности ее бы стерпели многие. А вот Лютов вспыхнул.
— Если вы, товарищ капитан, не уважаете мое звание, то отнеслись бы с уважением к возрасту. На вас еще только дрочили, а на меня уже мундир строчили…
И произошло невероятное.
— Виноват, товарищ подполковник, — сказал Набатчиков. — Разрешите присутствовать?
Капитан отечески выговаривает солдатам:
— Вот сейчас вы ругаетесь матом, а пойдем в столовую и тем же ртом вы будете хлеб есть!
Дежурные по отделам «Красной Звезды» сопровождали материалы до выхода их в свет и должны были давать объяснения, если у главного редактора возникали вопросы и вносить правку, коли в таковой возникала необходимость. И вот однажды, когда я дежурил, меня вызвал главный — генерал-майор Макеев.
— Что это? — спросил он и показал на подпись под небольшой заметкой с Балтийского флота, которую к публикации готовил я. — Капитан-лейтенант Евг. Балюк. Почему «Евг»? Он что, великий писатель?
— Нет.
— Почему тогда «Евг»? Рядом статья и подпись «Полковник А. Иванов». Есть ли необходимость оставлять это «Евг», когда у нас даже полковник просто «А»?
Главный мог и сам переправить «Евг» на Е, но решил выяснить — нет ли за этим какого-то хитрого подвоха. Вдруг «Евг» зять или сын какого-нибудь крупного чина.
— Необходимость есть. Прочитайте подпись с одной буквой «Е».
— Капитан-лейтенант Ебалюк, — прочитал Макеев и тяжело вздохнул. — Да, звучит порнографически…
Однажды в редакцию газеты Приволжского военного округа позвонил член Военного совета округа генерал-лейтенант Н.В. Егоров. Трубку взял ответственный редактор газеты полковник Садоф Яковлевич Данилов.
— Слушаю, товарищ генерал.
— Ты что, полковник, решил военную газету превратить в ассенизационный листок?
Такой заход ничего хорошего не предвещал, и чтобы обороняться, надо было выяснить что вызвало гнев начальства.
— Я не понял, товарищ генерал, в чем моя вина.
— Ты свою газету до выхода в свет читаешь?
Данилов чувствовал, что генералу игра с ним в кошки-мышки доставляла удовольствие.
— Так точно, читаю. От первой до последней строчки.
— Тогда раскрой газету. И прочитай фамилии авторов на второй странице.
Данилов раскрыл и прочитал. Три самые крупные статьи номера были подписаны их авторами. А фамилии у авторов были одна другой лучше: Говендяяев, Попа и Пердунов.
Данилов умылся холодным потом. Все три автора и раньше выступали в газете, но стоило их статьям оказаться рядом на одной странице, дело принимало крутой оборот.
Однако Егоров был человеком умным. Он заранее затребовал от кадровиков справку и выяснил, что фамилии не надуманные и, значит, злого умысла в их появлении в газете нет. Однако выговор Данилову объявили. Для лучшего понимания им собственной ответственности.
Капитан Чигирик, командир батареи Тбилисского горно-артиллерийского училища, требовал от курсантов однообразных действий. Иногда порядок их совершения прописан в уставах. Например, движение по команде «Шагом марш!» военные начинают с левой ноги. Но устав расписывает не все, а разных движений военнослужащим приходится делать много. Поэтому многие кадровые офицеры, в том числе и капитан Чигирик, старался, чтобы его подчиненные в любых обстоятельствах работали синхронно, как парные гимнасты на батутах.
На занятии по конному делу Чигирик учил определять пол строевого коня так:
— Подходите к коню со стороны крупа, берете левой рукой хвост поближе к репице и приподнимаете. Смотрите под хвост. Если промежность по форме напоминает подметку сапога, обращенного каблуком вверх, перед вами кобыла. Если промежность выглядит горлышком бутылки — это конь.
— Товарищ капитан, — а по другому, не поднимая хвоста, можно узнать пол коня?
— Лично я могу, но для этого нужен определенный опыт.
Чигирик подошел к очередному коню, ощупал морду и изрек:
— Кобыла, можете проверить.
Кто— то из курсантов подошел к крупу, левой рукой поднял хвост и громко доложил:
— С казенной части тут кобылы не сапог, а бутылка.
— Не может быть! — Чигирик обошел коня, бросил взгляд на первичный половой признак и признал ошибку, тут же объяснив причину ее возникновения. — Вот видите, отсутствие постоянной тренировки ведет нас к ошибкам и промахам. Так что приступим к практическому определению пола. Подойти к коням. Взять за репицу хвоста рукой, раз! Поднять хвост — два!
Капитан 2 ранга Бандура, старший помощник командира крейсера Балтийского флота, пугал подчиненных внезапными набегами на их заведования. Появлялся он неожиданно, налетал коршуном и когтил, считая главной своей задачей держать подчиненных в постоянном состоянии перепуга.
Чтобы предупреждать сослуживцев о том, что старпом вышел «на охоту», радист запускал по трансляции знаменитую украинскую песню: «Взял бы я бандуру, взял бы, да взыграл». Сигнал понимали все и внезапный налет срывался.
По чьей-то наводке или по собственному озарению Бандура разобрался в тонкостях сигнализации. Он явился в рубку радиста, взял злополучную пластинку и, хрястнув ее о колено, переломил пополам. Потом сказал радисту:
— Сообщи по трансляции, что старпом твою бандуру сломал.
Капитан 1 ранга Бандура, командуя крейсером, привел корабль с дружеским визитом в Хельсинки. В честь прибытия на борт почетного гостя — президента Финляндии на палубе был выстроен почетный караул. Каперанг Бандура — мужик видный, впечатляющий, подкатил к гостю с рапортом и начал его словами:
— Товарищ президент Финляндской республики…
«Товарища президента» бравому каперангу не простили и от командирской должности по тихому освободили…