Щепетов Сергей. Племя Тигра

   Семен поднялся и, не обращая внимания на Тираха, побрел к краю обрыва. Внизу ничто не изменилось: мамонтихи стояли и смотрели друг на друга, молодняк пытался пастись.
   Примерно через полчаса духовой концерт повторился. Потом еще раз. И еще… Уши Семен не зажимал.
   У-У-РР-У-У!!
   Раз за разом он все глубже погружался во что-то: не то в ступор, не то в истерику. Наверное, сказывалось многодневное нервное напряжение, недоедание и полное отсутствие пищи за последние сутки. Он почти физически ощущал, как одни извилины в его мозгах распрямляются, а другие, наоборот, скручиваются в тугие спирали.
   – У-У-РР-У-У! – несся сдвоенный рев из долины. «Это даже не субконтроктава, – качал головой Семен. – Это ещё ниже. Может, и мне спеть?…О, дайте, дайте мне…" Нет, не то! Лучше:

 
…Звуки выстрелов нам подпевают,
Мы с тобою один на один.
Так прижмись же к ковбойке, мой милый,
Старый, верный дружок – карабин!
 

   Глупая, романтическая, смешная песенка, автора которой никто не знает. Но! Но какой дурак давал полцарства за коня? Какой?! Конь-то зачем? Карабин! КА-РА-БИН!! Тяжелый, раздолбанный казенный карабин 7,62 мм! Ручку затвора вверх и на себя, потом вперёд и вниз. А если патрон в стволе, то просто: вверх – вниз, и – приклад в плечо, прижаться щекой. Карабин!!! Ха-ха-ха!! Карабин…»
   – У-У-РР-УУ-У!
   «Или арбалет… Арбалет!! Тяжеленная неуклюжая конструкция… Я сделал ее! Она может убивать!! Поддеть большим пальцем рычажок и спихнуть тетиву с зацепи! Она вытолкнет болт – короткую палку с наконечником… Очень сильно… Эта штука может убивать! Может!! А я не могу…»
   – У-У-РР-УУ-У!
   Под потоком чужого отчаяния и боли границы бытия становились зыбкими и неопределенными, лезли на поверхность пещерные «глюки» недавнего посвящения. Чего ему бояться, чего хотеть и к чему стремиться, если он и так присутствует везде и во всем? В этих камнях, в этой траве, в этих мамонтах. Точнее, он – они и есть. Ведь не может же быть, чтобы он был лишь жалким комочком теплой органики – немного костей и мышц – это такая ерунда, такая мелочь…
   – У-У-Р-Р-У-У!
   «…Ха-ха-ха! Сема, Семхон Длинная Лапа – ты играешь в индейцев, дур-рак! Посмотри на себя, на свою „длинную лапу". Посмотри и посмейся над этим ошметком живой протоплазмы! Ведь ты же знаешь, что нельзя быть живым или мертвым, что смерти нет!!! Или ты назовешь смертью ТО бытие?! ТУ белизну?! Что ты вообще делаешь здесь, если такое есть ТАМ?

 
…Красная, красная кровь
Через час уже просто земля.
Через два на ней цветы и трава.
Через три она снова жива
И согрета лучами звезды
По имени Солнце!..
 

   Господи, а Цой-то откуда знал?! Ах да, конечно: поэты имеют доступ к тысячелетним глубинам бессознательного – того, которое коллективное. От этого они часто спиваются, стреляются и сходят с ума… Как я».
   – У-У-Р-Р-У-У!!
   Он ходил по траве и камням, выписывая круги и восьмерки. Спотыкался, падал, обдирая колени, оставался лежать на несколько минут или, наоборот, сразу вскакивал, хохотал, запускал в небо посох, ловил его и пускался бежать, лавируя между каменными глыбами. Иногда в сознание пробивалось что-то разумное: «Надо успокоиться, я действительно схожу с ума. Так нельзя…

 
…Вы на шаг неторопливый
Перейдите, мои кони, —
Хоть немного, но продлите
Путь к последнему приюту!..
 

   Владимир Семенович тоже знал! И все равно торопился!

 
…Раскалю я себя, распалю:
На полоке – у самого краешка
Я сомненья в себе истреблю!..
 

   – У-У-Р-Р-У-У!!
   Застыв, словно каменные истуканы, стояли хьюгги. Они стояли, охватив широким неровным полукольцом место, где беснуется ЭТО. Их удлиненные безбородые лица, как всегда, ничего не выражали, а в глазах под выступающими валиками бровей плескался ужас. Для них не было разделения на духовное и материальное, на объективное и субъективное. Всё в этом мире было именно тем, чем казалось, и не было чудес.
   – «…А ты дороги не выбирал и был всегда не у дел!..» – кричало непонятные слова существо и шло на них, со свистом рассекая палкой воздух перед собой. – «…Мы в такие ходили дали, что не очень-то и дойдешь!..»
   Они расступились, пропуская ЭТО на склон – туда, откуда шел низкий вибрирующий звук:
   – У-У-Р-Р-У-У!!
   Нет, нельзя сказать, что он сделался совсем уж неадекватным: сознание как бы раздвоилось, ликвировало, разделилось на две несмешивающиеся составляющие. Одна из них неплохо координировала действия тела, спокойно и четко осознавала, что и зачем делает ее носитель. А в другой – совсем рядом – бурлил жуткий коктейль из ликования и ужаса, бескрайней радости и бездонного отчаяния.
   Свободная мамонтиха повернулась и стала смотреть маленькими глазками на прыгающего по камням человечка. Он не опирался на свою палку, а просто держал ее в руке, балансируя для сохранения равновесия. Человечек подошел совсем близко – почти вплотную. Он остановился на каменной глыбе у основания склона и опустился на корточки, так что весь – маленький и хрупкий – оказался на уровне глаз у самых концов бивней. Он положил рядом с собой палку, начал шевелить верхними лапами и издавать негромкие звуки: «…ничего сделать… Только заморишь детенышей голодом… Я помогу… совсем не больно… Если только чуть-чуть… но это же лучше! Нельзя же так… Смогу, постараюсь… Совсем не больно… Схема кровообращения у хоботных… Очень толстая шкура… Вена или артерия… задняя нога… Не больно… Если не помешает… если поймет…».
   Она слушала его долго. Потом отвернулась.
   Человечек встал, прошел мимо нее, почти коснувшись плечом длинной спутанной шерсти, свисающей с бока. И полез в болото. В одной лапе он держал свою неразлучную палку, а в другой у него возник совсем крохотный, тускло поблескивающий предмет.
   Потом он стоял по щиколотки в глине перед той, что увязла. Он был совсем близко – она потянулась хоботом и обнюхала его. Человечек говорил, говорил…
 
   Смеркалось, и нужно было до темноты покинуть эту неуютную узкую долину. Основанием хобота она пихнула под зад отстающего детеныша. Может быть, слишком сильно – он чуть не упал. Потом оглянулась. В последний раз.
   – У-У-РР-У-У!!
   Ответа не было. Та, кто была ее матерью или, возможно, сестрой, лежала на боку. Кажется, она уже не дышала. Человечка почти не было видно на фоне ее темной туши. Он сидел по пояс в месиве из жидкой глины, крови, мочи и навоза. И опять что-то говорил:

 
…Через час уже просто земля.
Через два на ней цветы и трава,
Через три она снова жива…
 

   Других человечков, стоящих цепью наверху – на перегибе склона, мамонтиха не видела. Да и не хотела видеть – они были ей неинтересны, не имели для нее значения.
   Хьюгги не удивлялись, не анализировали, не сопоставляли факты. Для них сны и галлюцинации были столь же реальны, как и все остальное. Их переполняли восторг и ужас от причастности к чему-то необъятно-всесильному. Мысль о том, на ЧТО обрекло тебя существо, так похожее на них, в их длинные головы не приходила.
 
   Что я как он проделывал в сумерках, Семен запомнил плохо. Судя по результатам, он умудрился как-то выбраться из болота, сохранив при себе и нож и посох, побрел вверх по руслу ручья в поисках приданного бочага или лужи. Нашел что-то подходящее, разделся и стал отмывать рубаху – шерсть напиталась кровью, и одежда стала неподъемной. Он погружал ее в воду и топтал ногами. Потом вытаскивал, ждал, когда вода стечет, и повторял процедуру. Очень мешали рукава и удлиненный подол, стыли ступни и кисти рук. Совсем стемнело, и было непонятно, что удалось отмыть, а что нет. В конце концов он пристроил рубаху на какой-то ободранный куст с кривыми ветками в надежде, что вода сама вытечет из шерсти. Он и сам был весь грязен, но сначала забыл об этом, а потом стало слишком холодно. Снизу по долине тянуло холодным ветром, а на нём, кроме глины и чужой засохшей крови, ничего не было. Почти ощупью он попытался найти хоть какое-то укрытие между камней, чтобы не так дуло. Прилег в позе эмбриона и стал ждать, когда прекратится дрожь, когда перестанут стучать зубы. Мелькнула мысль вернуться в болото и пристроиться возле мамонтихи – она, наверное, еще теплая. Мысль мелькнула и исчезла без всяких последствий.
 
   Наверное, он долго простоял вот так – в ожидании, когда бхаллас откроет глаза.
   – Ну что, рожа неандертальская, доволен? – зло спросил по-русски Семен.
   – Ариаг-ма, – качнул головой Тирах.

Глава 6
МГАТИЛУШ

   Почти новые тапочки-мокасины безвозвратно сгинули в болоте. Вместо обуви ему выдали метровый кусок шкуры, настолько облезлой и старой, что понять, какому животному она принадлежала, было невозможно. Семен решил все-таки не проверять, что с ним сделают, если идти он откажется: у него явно ощущался перерасход нервной энергии. Поэтому он разрезал шкуру на три полосы, размером чуть больше армейской портянки. Двумя он обмотал ступни именно так, как в армии наматывают портянки, а третью порезал на ремешки, которыми попытался эти обмотки зафиксировать. Получилось неудобно и некрасиво, но в них уже можно было как-то двигаться, по крайней мере – первое время. Правда, он подумал, что если на ноге будет хоть малейшая ссадина или потертость, то инфекция и воспаление ему обеспечены. Покончив с обувью, он вспомнил еще об одной неудовлетворенной потребности – вспомнил сам, поскольку скукожившийся желудок уже перестал напоминать об этом.
   – Хочу есть, – заявил он. – Без этого мне не дойти.
   Хьюгги переглянулись – не то смущенно, не то удивленно:
   – Скоро мы будем вкушать пищу очищения.
   – Ну, и что? Не знаю, куда теперь вы меня поведете, но не жравши я далеко не уйду. Мне нужны силы.
   Совещались хьюгги довольно долго. Потом охотники ушли в долину, а конвой остался наверху. Примерно через час ему принесли большой кусок чего-то темно-бурого, мало похожего на мясо. «Печень, наверное, – подумал Семен, принимая угощение и счищая с него волосы. – А свежую печень вполне можно есть сырой. Правда, в ней бывают паразиты». Тот факт, что продукт до него побывал в десятке отроду не мытых рук, его почему-то не смутил.
   Насколько Семен смог понять, хьюгги, двигаясь в обратном направлении, повторяли пройденный маршрут с ювелирной точностью – со всеми дурацкими загибами, петлями и обходами. Его, впрочем, все это мало интересовало – он как бы дремал на ходу. Правда, через каждые три-четыре километра он останавливал всю процессию и перематывал или закреплял свои обмотки. Он уже подумывал, что дешевле было бы с самого начала потратить час-полтора и сшить себе тапочки, а потом махнул рукой – плевать!
   Его сопровождал обычный конвой во главе с Тираном, охотники же остались возле добычи. Вообще-то, Семену было любопытно, что восемь человек смогут сделать с такой огромной тушей, которая к тому же находится так далеко от жилья. Впрочем, интерес этот был не настолько сильным, чтобы ради его удовлетворения стоило ворочать языком.
   Несмотря на все задержки, в окрестности поселка они прибыли довольно рано – смеркаться еще не начинало. Хьюгги вновь расположились на той самой площадке, где когда-то прождали почти сутки возвращения Тираха.
   «Ну вот, – уныло размышлял Семен. – Опять здесь сидеть будем. До чего же скучная у них жизнь… Ах, да, это же, так сказать, карантин – место отстоя. Чтобы, значит, путники не занесли какую-нибудь скверну из дальних стран. Значит, очищаться будем. Надо полагать – духовно. До гигиенического очищения тела они ещё не додумались».
   Он опять ошибся. Сильно.
   Хьюгги стали купаться. Поскольку в самом ручье было слишком мелко, для омовения была выбрана заводь с илистым дном, с которого поднимались пузыри с сильным запахом сероводорода. Хбюгги залезали туда по очереди, погружались с головой и вылезали на берег обсыхать. Уже после второго-третьего погружения взбаламученная вода превратилась в эмульсию или суспензию, которая вряд ли могла что-то очистить или отмыть. Впрочем, хьюггов это нимало не заботило – важен был, вероятно, сам факт погружения. Семен не стал дожидаться, когда ему предложат присоединиться к коллективу, и попытался вымыться выше по течению, используя в качестве мочалки пучок травы.
   «Мыться» хьюгги лазили прямо в одежде – в своих набедренных повязках-фартуках. Семенова же рубаха только-только просохла, и мочить ее вновь ему никак не хотелось. Тираху это явно не понравилось, но Семен обругал его матом (по-русски, конечно), и вопрос был закрыт.
   Так называемая «пища очищения» представляла собой непонятно что, но была явно не животного происхождения: какие-то стебли, луковицы, листья и, кажется, лепестки цветов. Все это не перемолото, а как бы размято в собственном соку. «Жевали, что ли?» – предположил Семен, но развивать данную тему не стал.
   Хьюгги брали эту субстанцию с плетеного подноса, горстями закидывали в рот, жевали, запивали водой из ручья. Семену дали понять, что ему настоятельно рекомендуется присоединиться к трапезе.
   Ну и что? На вкус ничего особенного – нечто вроде салата, только совершенно безвкусное…
   Процесс очищения начался часа через полтора. И продолжался до глубокой ночи. Он был бурным. Весьма.
   Как это по-научному? Диарея? Может, и так, но по-русски это называется «понос». И рвота. Одновременно. Но по очереди. С интервалом минут десять-пятнадцать. Это очень неприятно, когда желудок и кишечник давно пусты, а хочется еще. Приходится пить воду из ручья. Выше по течению находится немалый поселок, в котором нет даже намека на канализацию. Но об этом лучше не думать. Есть и положительные стороны: не надо каждый раз спускать штаны, и ходить далеко тоже не требуется – пять шагов в сторону и можно присаживаться. Правда, буржуазная роскошь – туалетная бумага – отсутствует полностью, как, впрочем, и газетная. Зато есть травка… Впрочем, и это необязательно, потому что сейчас снова…
   Никаких сил злиться и ругаться у Семена уже не осталось. Количество отрицательных эмоций, похоже, перешло в новое качество, и ему стало все равно. Да и на кого злиться? Вполне мог пораскинуть мозгами и сообразить, что такое вполне возможно. Практики очищения после похода, охоты, путешествия, убийства и так далее существовали и существуют у всех первобытных народов. Даже известное советское «мойте руки перед едой» придумано на много тысяч лет раньше и не имеет к гигиене и микробам никакого отношения. Впрочем, совсем не факт, что первоначально руки мили именно перед едой, а не, скажем, после нее. Знаменитое омовение рук Понтием Пилатом означало снятие с себя ответственности за принятое решение. Он, кстати, на самом деле сделать этого никак не мог, поскольку был родовитым римлянином, а «омовение рук» было обрядом из культовой практики варваров-иудеев. Прием слабительных и рвотных средств для ритуального очищения вещь обычная, привычная и, может быть, еще более древняя, чем «очищение» водой. Просто ученые-европейцы, описывая быт и нравы «диких» племен, стараются на этом внимание не заострять – вроде как неприлично. «А вот если бы заостряли, если бы эта экзотика была „на слуху", – вяло возмущался Семен, – я бы, наверное, сообразил и как-нибудь уклонился. А может, и нет…»
   Действие неандертальского снадобья закончилось так же резко, как и началось, – словно отрезало, но оценить по достоинству этот гуманизм Семен не смог: не дождавшись очередного позыва, он просто уснул.
   Как ни странно, утром он проснулся бодрым, свежим и легким. Причем не только телесно, но и духовно. «Интересное дело, – удивлялся Семен, делая свою обычную утреннюю зарядку с посохом, – прямо как заново родился! Вот и смейся после этого над глупостью и бессмысленностью всевозможных „очищений" организма. Результат очевиден – он, так сказать, дан в ощущениях! Это похоже на действие хорошей парилки – когда основательно пропарился, а водки потом выпил совсем чуть-чуть. Может быть, первоначально традиция русской бани имела ту же природу? То есть ритуального духовного очищения? Не зря же рекомендовалось попариться „с дороги" или перед пиром. Удалить с себя скверну. А веником хлестаться нужно, чтобы эту скверну отбить. Опять же, в русской традиции лечиться баней от всех немочей – болезнь, как известно, это сглаз, дурное влияние или нехороший дух-демон, поселившийся в человеке. А избавиться от него можно, ясное дело, при помощи огня и воды. Удаление же с тела физической, так сказать, грязи – дело второстепенное и необязательное. Во всяком случае, в народном быту, кажется, использование бани, чтобы просто помыться горячей водой в теплом помещении, не практикуется – пустая трата и воды, и дров. Не зря же в настоящих деревенских баньках любовно и тщательно оборудуется парилка, а помещение для мытья или вовсе отсутствует, или имеет вид сеней со щелями в палец.
   Так или иначе, но теперь я очищен. Хьюгги тоже повеселели, насколько можно понять по их рожам. Это у нас следующим номером программы? Будем надеяться, что завтрак. Будем надеяться, что не мной».
   Есть его не стали, но и самому еды не дали. Зато в сопровождении конвоя и еще нескольких хьюггов повели через поселок по направлению к пещере. Решительно ничего интересного в этом селении Семен не увидел: куполообразные жилища, вероятно, были заглублены в землю, иначе в полный рост там перемещаться не смогли бы даже низкорослые хьюгги. Шкуры покрышек придавлены камнями, костями и некрупными бивнями. Очаги расположены внутри, но в поселке имеется одно большое кострище, вероятно, общего пользования. С краю, чуть в стороне от домов, виднеется что-то вроде небольшого загона, огороженного плетнем, только он пуст, а забор наполовину повален. Что еще? Вокруг жилищ полно свежих человеческих экскрементов, роятся мухи. Собак не видно, а вот крысы шныряют прямо при свете дня, и голые чумазые детишки пытаются на них охотиться.
   Чтобы не думать о пище, Семен стал вспоминать, что он знает про быт неандертальцев. «Да, собственно, почти ничего… Там, где были пещеры, они в них вроде бы жили, там, где не было, – строили жилища. Хоронили покойников, выкапывая могилки в полах пещер. Вроде бы там, где хоронили, сами не жили, но возле погребений обнаруживаются кострища со следами многократных трапез. Делаем вывод, что существовал культ мертвых. Спрашивается: а где и когда он не существовал? Что вот это за поселение, да еще возле пещеры? Для тех способов, которыми хьюгги добывают пищу, здесь слишком многолюдно. Или, может быть, это у них база – центральная, так сказать, усадьба племени? А у них есть племена?»
   Как Семен в общем-то и предполагал, привели его именно к пещере. Здесь при входе располагалось довольно большое – человек на пять-восемь – жилище, похожее на то, которое он видел под скальным навесом: та же выгородка из палок и шкур, только с одним входом. Внутрь Семена не пустили, но после довольно длительного ожидания вынесли приличный кусок слегка обжаренного мяса – скорее всего, оленины. Семен принялся орудовать ножом и челюстями на виду у хьюггов, нимало не заботясь о том, что металлический предмет их заинтересует. Гораздо больше его беспокоил запашок, которым тянуло из пещеры. «Мд-а-а, у курильщиков есть одно преимущество перед некурящими – они плохо различают запахи. И вот такие – тоже». Он даже и не надеялся на то, что идти вглубь не придется: если какая-то неприятность может случиться, то ее не избежать. Пока хьюгги что-то выясняли между собой, Семен рассматривал свои уродливые обмотки и думал о том, что следует всерьез озаботиться изготовлением обуви: «По идее, приличная обувка дает человеку как бы дополнительную степень свободы – можно перемещаться в пространстве, не выбирая каждый раз, куда поставить ногу. Но куда и зачем мне перемещаться? Сбежать все равно не удастся – в „Кавказского пленника" тут не поиграешь. Хотя с другой стороны… Если с умом использовать все их дурацкие страхи и предрассудки… Но для этого их нужно знать и понимать, а то получится, что, спасаясь от костра, сам залезешь на сковородку и будешь думать, что в безопасности…»
   Широкий вначале, проход пещеры быстро сузился, превратившись в этакую кривую нору. Семен насчитал два поворота и набил три шишки, прежде чем его остановили. Здесь было какое-то расширение вроде зала, в центре которого слабо мерцала кучка углей. Шедший впереди хьюгг сгрузил возле костра охапку толстых веток, а тот, что был сзади, обошел Семена и положил возле дров довольно объемистый сверток из шкуры. После чего оба хьюгга, бесшумно ступая босыми ногами, удалились в обратном направлении. Никаких инструкций Семен от них не получил, и ему оставалось лишь стоять и осматриваться, пытаясь понять, что расположено за пределами освещенного пространство.
   А там, судя по запаху, могло быть все, что угодно. Впрочем, назвать ЭТО запахом было бы большой натяжкой – вонь, смрад. Нечто густое, застоявшееся, почти липкое. Семен предположил, что основными источниками благоухания являются человеческие экскременты и чей-то труп или трупы. Вентиляция практически отсутствовала, поскольку дым от костра тянулся вертикально вверх и скапливался там большим облаком на высоте трех-четырех метров. Правда, при этом было довольно тепло – градусов пятнадцать-шестнадцать по Цельсию. В общем, уютное местечко…
   «Судя по груде золы, этот костер горит уже давно, если не всегда. Значит, кто-то за ним присматривает. Тут что, кто-то живет? Или это место предназначено для меня?! Вот уж дудки! Посох у меня не отобрали, и кое-кому в этом случае придется отправиться к предкам!» В конце концов он решил-таки попытаться вернуться назад и спросить у хьюггов на входе, за каким чертом его сюда привели. Кажется, по пути никаких ответвлений не было, но кто тут что разберет в темноте. Может, набрать пучок палок и поджечь их на манер факела?
   Справа из темноты вдруг послышались мягкие шаги тихое покряхтывание или сопение. В круге гаснущего света появился человек. Или кто?
   Двигался он медленно, но довольно уверенно, на гостя внимания не обращал. Подошел к кострищу и некоторое время стоял возле него, как бы греясь или рассматривая его.
   Света от углей не хватало, и, хотя глаза Семена давно привыкли к темноте, можно было говорить лишь о том, что ему показалось, а не о том, что он увидел. Так вот, ему показалось, что человечек этот совершенно голый. Росту в нем не наберется и полутора метров, потому что спина его искривлена – он почти горбун, хотя это, наверное, просто очень сильная сутулость. Кроме того, он представляет собой, по сути, скелет, обтянутый кожей, под которой едва угадываются остатки мышц. Хьюгги не отличаются прямизной ног, у этого же они вообще изогнуты колесообразно, а коленные суставы непропорционально увеличены («Стукается коленками друг о друга при ходьбе», – подумал Семен). Правая рука у человечка вроде бы была нормальной, а левая представляла собой короткий тонкий обрубок. С длинного вытянутого черепа свисали пряди жидких седых волос. Они не были ни заплетены, ни расчесаны, ни даже раздвинуты со стороны лица. «Ну и прическа у нее», – мысленно усмехнулся Семен и тут же подумал, что, собственно, определить половую принадлежность данной особи не может, поскольку не видит никаких половых признаков – ни мужских, ни женских.
   Существо обошло кострище, опустилось на землю возле темной невнятной груды и стало что-то с ней делать. Семен с трудом разглядел, что это большая мохнатая шкура и существо в нее закутывается. В конце концов снаружи осталась лишь голова. Потом высунулась рука, стала щупать и перебирать принесенные хьюггом ветки. Выбрала несколько штук и осторожно положила на угли. «Раздуть бы надо», – подумал Семен, но с места не сдвинулся. Ветки оказались сухими и загорелись сами. Существо протянуло к огню руку, погрело ладонь, раздвинуло волосы на лице. Оно не повернуло голову, голос прозвучал хрипловато и тихо:
   – Грейся у огня, бхаллас. Я – Мгатилуш.
   Осторожно ступая, Семен подошел к костру, опустился на корточки и заглянул в лицо хозяина пещеры. Под валиками бровей была пустота – глазные яблоки отсутствовали.
 
   – … Сотворил Амма небо и землю, и свет создал Амма и отделил его от тьмы ночи. Воду сотворил Амма и поместил ее рядом с землею и над нею, дабы пополняли друг друга та и эта. Повелел он воде небесной орошать землю, дабы порождала она деревья и травы. На тверди же небесной установил он светило для обозначения места рождения и места смерти всего сущего. Воду же наполнил рыбами, воздух – птицами. На земле же посадил существ живых – бегающих, ползающих, скачущих. Все они получили место и имя свое. Сам же Амма избрал себе место меж светом и тьмой, меж верхом и низом, став могучим бхалласом…
   К окружающей вони Семен почти притерпелся, насколько к ней вообще можно притерпеться. «Ментальный» контакт со жрецом получился довольно удачным, во всяком случае складывалось впечатление, что они понимают друг друга на бытовом, так сказать, уровне. На вопросы Мгатилуш отвечал пространно, он явно никуда не торопился. Основная проблема была в том, что Семену для уяснения того или иного вопроса необходимо было подобрать какую-то аналогию из своей прошлой современности, а таковые находились далеко не всегда. Так, например, что за общность здесь у хьюггов (темагов, как они себя называют), Семён так и не понял: может быть, это и можно было назвать племенем, но состояло оно из слабо связанных между собой семейных (или как их назвать?) групп, внутри которых царил крутой инцест. В весьма приблизительном переводе ситуация выглядела так: преимущественное, но не исключительное право на оплодотворение самок (пардон – женщин) в группе имеет лишь один мужчина, который и занимается этим со всеми имеющимися в наличии женщинами детородного возраста, начиная от собственной матери и кончая подросшими дочерьми. Остальные особи мужского пола в данной группе удовлетворяются в основном (еще раз пардон!) гомосексуальным способом. Каким образом выделяется сексуальный лидер в группе, Семен уяснить не смог, но подумал, что строжайший запрет кровосмесительства у кроманьонцев и их потомков, возможно, идет отсюда – чтобы не быть «как они». Вообще-то ученые традиционно объясняют этот запрет тем, что, дескать, древние понимали вредность близкородственных половых связей для потомства. Однако эта вредность с трудом улавливается даже современными научными методами, куда уж там первобытным! Скорее уж предки хотели отличаться от тех, кого считали «нелюдями».