Страница:
Но лицо ткнулось в серый олений мех, такие же клещи сомкнулись на запястьях, сверху навалилась неподъемная тяжесть, и наступила тьма…
Вода попала в ноздри, Семен закашлялся и открыл глаза. Он ничего не увидел, потому что кашлять оказалось так больно, что выступили слезы. Семен хотел утереть их, но обнаружил, что шевельнуть руками не может – придавлены. Тогда он покрепче сжал веки, чтобы отдавить слезы, и вновь открыл глаза. Черное размытое пятно над ним обрело резкость.
Бизон. Смотрит на него и улыбается. Не сурово и скупо, как воин Черный Бизон, а как тот наивный и робкий туземец, который считал себя мертвым и которого Семен долго кормил «с ложечки».
– Вернулся, Семхон!
– Мои руки?
– Да отпустите вы его! – сказал кому-то бывший Атту.
Руки тут же обрели свободу, и Семен понял: их прижимали к земле вот эти два незнакомых воина. «Чего это они со мной так? И откуда взялись здесь? Или я благополучно переселился в Верхний или Нижний мир?"
– Мы в каком мире, Бизон? Ты тоже помер? Тебе ещё не надоело этим заниматься?
Воин оскалил в улыбке широкие желтоватые зубы:
– Мы в Среднем мире, Семхон! Я не хочу больше умирать, да и ты тоже, правда?
– Ну, не знаю… А вы откуда взялись?
– За тобой пришли. Вожди пяти племен послали людей.
– Всех пяти?!
– Конечно! Только тарбеи с минтогами остались воевать в степи. Если пойдем быстро, мы встретимся с ними.
– Ох-хо-хо… Знаю я вашу ходьбу!! Вы когда медленно ходите, за вами не очень-то, а уж быстро… Нет Бизон, я тебе сразу скажу: быстро мне за вами не угнаться! Даже и не думай!
– Интересно, а за кем тебе угнаться? – хмыкнул незнакомый воин.
– Да уж, Семхон, – кивнул лохматой головой Бизон. – Ты рассказывал, что в будущем люди научились передвигаться, не шевеля руками и ногами. Мы так тоже умеем…
Семен лежал на утоптанной земле посреди поселка хьюггов. Как только ему отпустили руки, он приподнялся на локтях, чтобы удобнее было общаться. Вообще-то, говорить было трудно, потому что очень болели и шатались в своих гнездах передние зубы, а два из них, кажется, были сколоты и царапали язык. Вокруг ничего уж совсем необычного не было: покатые крыши жилищ, валяются окровавленные трупы, знакомые и незнакомые мужчины в меховых рубахах ходят туда-сюда, вытаскивают из тел стрелы, выясняют, где чья, неторопливо снимают скальпы. Все хорошо, все нормально, только почему так странно смотрит на него Бизон? И вот эти двое? Кажется, один из них пейтар, а другой – бартош. И что это за дрянь вот тут, совсем рядом? Что, убрать не могли?
Семен хотел отодвинуться подальше от этого кровавого месива. Но у него ничего не получилось, наоборот, оно даже зашевелилось – фу, гадость!
Он уже хотел попросить мужиков убрать от него это, но понял, что ничего не выйдет.
От ЭТОГО не отодвинуться, ЭТО не убрать в сторону.
Потому что ЭТО – его тело.
Боль вернулась. И осталась навсегда.
Был ДЕНЬ ТРЕТИЙ
Его окончания Семен не запомнил.
День, ночь. Солнце, ветер. Хмурое небо и моросящий дождь. Опять солнце. Длинная вереница людей в степи. Бесконечный медленный бег. Или быстрый шаг, за которым не угнаться обычному человеку. Час за часом, километр за километром, с утра до вечера.
Из слег, когда-то подпиравших кровлю жилища хьюггов, ремнями скручена грубая рама. На нее натянута шкура. На ней лежит воин Семхон Длинная Лапа. И его боль.
Никто не устанавливал очередности, никто не считал шаги и не засекал время. Просто иногда один из воинов покидал свое место, догонял носилки и подставлял плечи под грубо оструганные палки. Вначале их было человек сорок, и за день они успевали смениться два раза. Потом часть отстала и приняла бой. Никто из них не вернулся. Потом еще человек десять покинули строй. Оставшиеся продолжили свой бег, и крики схватки затихли вдали за их спинами.
На третий или четвертый день была большая остановка – дрались вокруг и рядом с носилками. А Семён тихо радовался, что его больше не трясет и не раскачивает, что можно просто лежать. Но под спиной оказался какой-то бугор, лежать было неудобно, он приподнялся на локтях и стал смотреть на схватку.
Он смотрел, слушал крики и отстраненно думал, что теперь, кажется, лоурины дерутся вполне грамотно, не пытаются, бросив все, снимать скальпы: «Давно бы так – хьюггов больше, но они проиграют…»
Он устал лежать, подпирая себя локтями, и опустился на землю. Кочка уперлась в спину, грудь выгнулась вверх, и корочки на подсохших ранах начали трескаться и зудеть. Семен терпел, сколько мог, а потом вновь приподнялся.
Бой уже кончился. Почти. Среди голых и одетых тел, лежащих на земле, топтались трое. Один из хьюггов все время падал, но упорно вставал и снова пытался лезть в драку. Лоурин и второй хьюгг тоже с трудом держались на ногах. Они, похоже, оба были ранены и смертельно устали. Медленно поднимались палицы, сталкивались с глухим стуком. Воины расходились и подолгу стояли, собирая силы для новой атаки…
Семен закашлялся, тело дернулось, и ему показалось, что он слышит треск собственной кожи. Несколько пузырей вокруг ран лопнули, из них потекла мутная жидкость, быстро стынущая на ветру.
Когда он вновь обрел зрение, на ногах уже не было никого. Но бой продолжался – среди трупов катались, сцепившись, два тела…
Ему было холодно. Правда, он почти не страдал от этого – казалось, температура тела потихоньку приходит в равновесие с окружающей средой: «Что ж, не так уж и плохо – постепенно и совсем не больно».
Семен слегка поерзал и выдавил из-под бока длинную палку – свой посох. Он погладил прохладную поверхность, отполированную до блеска его ладонями: «Помнишь, ты был деревом? Тонким и длинным? Ты вырос в подлеске, где тебе не было места. Вокруг был взрослый зрелый лес, кроны которого давно сомкнулись и поделили между собой весь свет. Есть кусты и деревья, которые могут и любят расти в тени. Их удел – нижний ярус леса, а ты оказался другой породы и все тянулся и тянулся вверх. Пока не умер. Жить внизу ты не захотел или не смог. А потом ты стал моим Посохом. Мы с тобой убивали людей – живых, теплых делали мертвыми. Неужели у нас с тобой одна судьба? Чего же мне-то не сиделось внизу, в тени? Построил бы себе избу где-нибудь в укромном месте, ловил бы рыбу, потихоньку охотился, а по вечерам сидел бы на пороге, смотрел куда-нибудь в красивую даль и размышлял бы о возвышенном – чем плохо? Да хоть бы и в племени лоуринов – сидел бы себе тихо… Освоил бы какое-нибудь ремесло… Нет, не получилось. Не смог, как и ты, жить в подлеске. Теперь вот придется умирать… В который раз…»
Семён открыл глаза и долго смотрел на стебли травы, качающиеся прямо перед лицом: «Какой-то злак – и ничего в этом не понимаю – просто трава. Ее едят, а она опять растет. Пастбище. Сначала из одного корня вырастают несколько стеблей – толстых и длинных, а там, внизу, десяток маленьких ждут своей очереди. Когда взрослых съедят или скосят, они кинутся в рост, и вместо трех стеблей будет десять. Принцип газона – скашивать взрослые особи, чтобы заставить расти многочисленную молодь. Тогда травяной покров становится плотным, стойким к вытаптыванию. Правда, вместо десятка сильных особей на том же месте поместится сотня слабых, но покров будет плотнее и гуще, общий объем биомассы станет больше. Люди живут также? Воинов заменят солдаты, расфуфыренных рыцарей – серая масса пехоты, которая будет воевать гораздо эффективней. И там – у нас… Была огромная полуграмотная страна, в которой жили и работали несколько десятков звезд мировой науки и культуры. Их выгнали и истребили, а потом раз за разом скашивали тех, кто вырос вслед за ними. И через пару десятков лет произошло чудо – газон стал густым и плотным: сотни тысяч молодых ученых и инженеров – прорыв и взлет… Прорыв, правда неглубокий, а взлет невысокий… Потому что звезд почти не стало… Если звезды гасят, значит, это кому-то нужно… Вот и я погасну – мне нечего тут делать – только мешать светить другим. Жернова истории, как говорится, мелят медленно, но неуклонно, и нечего рыпаться со своей индивидуальной вселенной – это же такая мелочь. От сотен поколений для будущего останется несколько случайно уцелевших могил, да культурные слои с редким бытовым мусором. „…А месяц будет плыть и плыть, роняя весла по озерам…" – так, кажется, у Есенина? Все-таки какую я сделал глупость, а?! Ну что стоило все кончить еще тогда сразу после переброски? Столько мучений, столько трупов… Правда, и радость была… Жалко, что я не верю в Бога. Точнее, не верю в его доброту и любовь… Я бы сейчас молился, говорил с Ним… Как первохристианский мученик… Да какой из меня мученик – в последний момент сорвался с крючка, начал беситься – у меня же сплошные ожоги, голые мышцы без кожи – болевой шок и все такое. Лежал бы тихо, может быть, выжил бы – и еще помучился. А так – разбередил себе все, порвал, инфекцию занес – гноится уже здесь и там. Никаких антисептиков в этом мире нет – ну, может, травки какие-нибудь, только я их не знаю… Впрочем, о чем это я?!»
Семен представил лица хьюггов, вспомнил их запах и передернулся от ненависти: «У-у, твари!! Сволочи!!! Нет, не зря! Бить, давить, рвать зубами – ради этого жизни не жалко – хоть одну лишнюю тварь удавить, загрызть!.. Гады…»
Он задышал, задвигался, почувствовал, как ему неудобно лежать, открыл глаза.
«Сумерки. Закат догорает. Трава колышется – ветер не сильный и совсем не холодный – или это я уже настолько остыл? Чего они не прикрыли меня рубахой? Вот же лежит чья-то. Хотя как тут прикроешь – голое мясо, пузыри – все бы прилипло. Эта жижа – сукровица и гной – стекает по бокам и засыхает. Я, наверно, уже прилип к подстилке – не отодрать. А собственно, зачем?..»
До Семена вдруг дошло, что вот этот бугор рядом с ним, прикрытый рваной, заляпанной кровью рубахой, – ото не просто так, это человек. Труп, наверное. Это от него так разит потом и еще чем-то. Откуда он тут взялся?
Семен потянулся и дотронулся до мускулистого плеча, рассеченного глубокой рваной раной. Человек застонал и перевалился на спину. Черный Бизон.
– Ты еще здесь, Семхон? – тихо прошептал воин. – Все-таки придется опять умирать. Только теперь ты не сможешь меня оживить, да?
– Тебе все мало? – выдавил из себя Семен. – Кто бы меня самого оживил, а?
– Возьми меня с собой в будущее, Семхон.
– Возьмешь тебя, как же… Ты же неистребим – держишься за этот мир всеми лапами. В прошлый раз…
– Нет, Семхон, нет… Теперь – нет… За нами пришли наши предки. Сейчас ты соединишься, станешь единосущным со своим Именем…
«Опять высокие материи, – мысленно усмехнулся Семен. – Про мое тайное имя вспомнил. Я его и сам-то плохо понимаю – что-то связанное с родовым зверем, с посредничеством между миром живых и мёртвых. Кто там мог за мной прийти? Волки, что ли? Ага, сейчас стемнеет, и они сбегутся – тут же куча свеженьких трупов».
– «Волки не едят падаль».
«Во, блин, – слабо удивился Семен. – Предсмертные глюки. Вспомнился друг – волчонок, и как мы с ним ментально общались. Впрочем, другом он мне не был, но услугу оказал немалую – благодаря ему я стал членом рода Волка. И какой из всего этого получился толк? Только лишние мучения… Хотя был Художник, была Сухая Ветка…»
– «Я не волчонок. Но был им».
«Нет, – сообразил Семен, – слишком отчетливое „эхо". Может, и правда контакт? Давненько он не появлялся».
– «Ты не звал меня».
Семен приподнялся на локте: там, где лежали трупы, передвигались серые четвероногие тени – действительно, волки… Долго поддерживать тело в таком положении было трудно, он вновь откинулся на спину и подумал, что по большому счету ему грех жаловаться – он умирает не в одиночестве: и Бизон приполз, и волчонок здесь. Все вернулось на круги своя…
– «Да, я не звал. Тебя приняла стая?»
– «Приняла. Я сильный».
– «Меня тоже приняли. „Мои" решили, что я сильный».
– «Твои мертвы?»
– «Нет. У нас большая стая. Она жива».
– «Тебя убили?»
Семен мысленно усмехнулся: «Хороший вопрос! Волк не понимает слова „смерть". Для него это лишь поражение, проигрыш более сильному противнику. Когда-то я сражался с его матерью. И победил – почти случайно. А для волка нет и случайностей – противник мертв, значит, ты сильнее. Что ж, я готов считать себя убитым, сраженным, так сказать, насмерть, но уж никак не побежденным! С какой стати?! Но для зверя одного не бывает без другого. Значит, придется ответить…»
– «Нет. Я победил».
– «А почему не живешь?»
– «Мои рядом – мертвы. Мне нужны живые. Нужна стая».
– «Да, стая нужна».
Что-то холодное и мокрое ткнулось в щеку. Семён не стал открывать глаза – хватит, слишком устал. По лбу мазнуло шершавым и влажным, потом по щеке.
На груди, на животе вспыхнула боль. Он стиснул зубы и зажмурился изо всех сил, потому что понял: сейчас будет еще больнее. Но стонать нельзя, нельзя ни в коем случае: кто-то вылизывает его раны.
Там ожоги и голое мясо. У волков очень шершавые языки.
Стонать нельзя. И терять сознание тоже нельзя.
– У-а-а-у-у! У-у-у-а-а-у!
Путаясь в шкурах, наступая в темноте на тела спящих женщин, Кижуч выбрался наружу и задрал голову. На смотровой площадке над лагерем виднелся подсвеченный луной черный силуэт волка.
– У-а-а-у-у!
Шевелились шкуры, прикрывающие входы в жилища. Обнаженные мужчины с оружием в руках вставали на ноги и молча смотрели на воющего волка.
Утром собаки не хотели идти по следу, но Перо Ястреба смог заставить самых послушных – тех, кого вырастил сам. Воины пошли за ними. Волчий след был прямым, как полет стрелы.
Они успели.
Глава 8
Вода попала в ноздри, Семен закашлялся и открыл глаза. Он ничего не увидел, потому что кашлять оказалось так больно, что выступили слезы. Семен хотел утереть их, но обнаружил, что шевельнуть руками не может – придавлены. Тогда он покрепче сжал веки, чтобы отдавить слезы, и вновь открыл глаза. Черное размытое пятно над ним обрело резкость.
Бизон. Смотрит на него и улыбается. Не сурово и скупо, как воин Черный Бизон, а как тот наивный и робкий туземец, который считал себя мертвым и которого Семен долго кормил «с ложечки».
– Вернулся, Семхон!
– Мои руки?
– Да отпустите вы его! – сказал кому-то бывший Атту.
Руки тут же обрели свободу, и Семен понял: их прижимали к земле вот эти два незнакомых воина. «Чего это они со мной так? И откуда взялись здесь? Или я благополучно переселился в Верхний или Нижний мир?"
– Мы в каком мире, Бизон? Ты тоже помер? Тебе ещё не надоело этим заниматься?
Воин оскалил в улыбке широкие желтоватые зубы:
– Мы в Среднем мире, Семхон! Я не хочу больше умирать, да и ты тоже, правда?
– Ну, не знаю… А вы откуда взялись?
– За тобой пришли. Вожди пяти племен послали людей.
– Всех пяти?!
– Конечно! Только тарбеи с минтогами остались воевать в степи. Если пойдем быстро, мы встретимся с ними.
– Ох-хо-хо… Знаю я вашу ходьбу!! Вы когда медленно ходите, за вами не очень-то, а уж быстро… Нет Бизон, я тебе сразу скажу: быстро мне за вами не угнаться! Даже и не думай!
– Интересно, а за кем тебе угнаться? – хмыкнул незнакомый воин.
– Да уж, Семхон, – кивнул лохматой головой Бизон. – Ты рассказывал, что в будущем люди научились передвигаться, не шевеля руками и ногами. Мы так тоже умеем…
Семен лежал на утоптанной земле посреди поселка хьюггов. Как только ему отпустили руки, он приподнялся на локтях, чтобы удобнее было общаться. Вообще-то, говорить было трудно, потому что очень болели и шатались в своих гнездах передние зубы, а два из них, кажется, были сколоты и царапали язык. Вокруг ничего уж совсем необычного не было: покатые крыши жилищ, валяются окровавленные трупы, знакомые и незнакомые мужчины в меховых рубахах ходят туда-сюда, вытаскивают из тел стрелы, выясняют, где чья, неторопливо снимают скальпы. Все хорошо, все нормально, только почему так странно смотрит на него Бизон? И вот эти двое? Кажется, один из них пейтар, а другой – бартош. И что это за дрянь вот тут, совсем рядом? Что, убрать не могли?
Семен хотел отодвинуться подальше от этого кровавого месива. Но у него ничего не получилось, наоборот, оно даже зашевелилось – фу, гадость!
Он уже хотел попросить мужиков убрать от него это, но понял, что ничего не выйдет.
От ЭТОГО не отодвинуться, ЭТО не убрать в сторону.
Потому что ЭТО – его тело.
Боль вернулась. И осталась навсегда.
Был ДЕНЬ ТРЕТИЙ
Его окончания Семен не запомнил.
День, ночь. Солнце, ветер. Хмурое небо и моросящий дождь. Опять солнце. Длинная вереница людей в степи. Бесконечный медленный бег. Или быстрый шаг, за которым не угнаться обычному человеку. Час за часом, километр за километром, с утра до вечера.
Из слег, когда-то подпиравших кровлю жилища хьюггов, ремнями скручена грубая рама. На нее натянута шкура. На ней лежит воин Семхон Длинная Лапа. И его боль.
Никто не устанавливал очередности, никто не считал шаги и не засекал время. Просто иногда один из воинов покидал свое место, догонял носилки и подставлял плечи под грубо оструганные палки. Вначале их было человек сорок, и за день они успевали смениться два раза. Потом часть отстала и приняла бой. Никто из них не вернулся. Потом еще человек десять покинули строй. Оставшиеся продолжили свой бег, и крики схватки затихли вдали за их спинами.
На третий или четвертый день была большая остановка – дрались вокруг и рядом с носилками. А Семён тихо радовался, что его больше не трясет и не раскачивает, что можно просто лежать. Но под спиной оказался какой-то бугор, лежать было неудобно, он приподнялся на локтях и стал смотреть на схватку.
Он смотрел, слушал крики и отстраненно думал, что теперь, кажется, лоурины дерутся вполне грамотно, не пытаются, бросив все, снимать скальпы: «Давно бы так – хьюггов больше, но они проиграют…»
Он устал лежать, подпирая себя локтями, и опустился на землю. Кочка уперлась в спину, грудь выгнулась вверх, и корочки на подсохших ранах начали трескаться и зудеть. Семен терпел, сколько мог, а потом вновь приподнялся.
Бой уже кончился. Почти. Среди голых и одетых тел, лежащих на земле, топтались трое. Один из хьюггов все время падал, но упорно вставал и снова пытался лезть в драку. Лоурин и второй хьюгг тоже с трудом держались на ногах. Они, похоже, оба были ранены и смертельно устали. Медленно поднимались палицы, сталкивались с глухим стуком. Воины расходились и подолгу стояли, собирая силы для новой атаки…
Семен закашлялся, тело дернулось, и ему показалось, что он слышит треск собственной кожи. Несколько пузырей вокруг ран лопнули, из них потекла мутная жидкость, быстро стынущая на ветру.
Когда он вновь обрел зрение, на ногах уже не было никого. Но бой продолжался – среди трупов катались, сцепившись, два тела…
Ему было холодно. Правда, он почти не страдал от этого – казалось, температура тела потихоньку приходит в равновесие с окружающей средой: «Что ж, не так уж и плохо – постепенно и совсем не больно».
Семен слегка поерзал и выдавил из-под бока длинную палку – свой посох. Он погладил прохладную поверхность, отполированную до блеска его ладонями: «Помнишь, ты был деревом? Тонким и длинным? Ты вырос в подлеске, где тебе не было места. Вокруг был взрослый зрелый лес, кроны которого давно сомкнулись и поделили между собой весь свет. Есть кусты и деревья, которые могут и любят расти в тени. Их удел – нижний ярус леса, а ты оказался другой породы и все тянулся и тянулся вверх. Пока не умер. Жить внизу ты не захотел или не смог. А потом ты стал моим Посохом. Мы с тобой убивали людей – живых, теплых делали мертвыми. Неужели у нас с тобой одна судьба? Чего же мне-то не сиделось внизу, в тени? Построил бы себе избу где-нибудь в укромном месте, ловил бы рыбу, потихоньку охотился, а по вечерам сидел бы на пороге, смотрел куда-нибудь в красивую даль и размышлял бы о возвышенном – чем плохо? Да хоть бы и в племени лоуринов – сидел бы себе тихо… Освоил бы какое-нибудь ремесло… Нет, не получилось. Не смог, как и ты, жить в подлеске. Теперь вот придется умирать… В который раз…»
Семён открыл глаза и долго смотрел на стебли травы, качающиеся прямо перед лицом: «Какой-то злак – и ничего в этом не понимаю – просто трава. Ее едят, а она опять растет. Пастбище. Сначала из одного корня вырастают несколько стеблей – толстых и длинных, а там, внизу, десяток маленьких ждут своей очереди. Когда взрослых съедят или скосят, они кинутся в рост, и вместо трех стеблей будет десять. Принцип газона – скашивать взрослые особи, чтобы заставить расти многочисленную молодь. Тогда травяной покров становится плотным, стойким к вытаптыванию. Правда, вместо десятка сильных особей на том же месте поместится сотня слабых, но покров будет плотнее и гуще, общий объем биомассы станет больше. Люди живут также? Воинов заменят солдаты, расфуфыренных рыцарей – серая масса пехоты, которая будет воевать гораздо эффективней. И там – у нас… Была огромная полуграмотная страна, в которой жили и работали несколько десятков звезд мировой науки и культуры. Их выгнали и истребили, а потом раз за разом скашивали тех, кто вырос вслед за ними. И через пару десятков лет произошло чудо – газон стал густым и плотным: сотни тысяч молодых ученых и инженеров – прорыв и взлет… Прорыв, правда неглубокий, а взлет невысокий… Потому что звезд почти не стало… Если звезды гасят, значит, это кому-то нужно… Вот и я погасну – мне нечего тут делать – только мешать светить другим. Жернова истории, как говорится, мелят медленно, но неуклонно, и нечего рыпаться со своей индивидуальной вселенной – это же такая мелочь. От сотен поколений для будущего останется несколько случайно уцелевших могил, да культурные слои с редким бытовым мусором. „…А месяц будет плыть и плыть, роняя весла по озерам…" – так, кажется, у Есенина? Все-таки какую я сделал глупость, а?! Ну что стоило все кончить еще тогда сразу после переброски? Столько мучений, столько трупов… Правда, и радость была… Жалко, что я не верю в Бога. Точнее, не верю в его доброту и любовь… Я бы сейчас молился, говорил с Ним… Как первохристианский мученик… Да какой из меня мученик – в последний момент сорвался с крючка, начал беситься – у меня же сплошные ожоги, голые мышцы без кожи – болевой шок и все такое. Лежал бы тихо, может быть, выжил бы – и еще помучился. А так – разбередил себе все, порвал, инфекцию занес – гноится уже здесь и там. Никаких антисептиков в этом мире нет – ну, может, травки какие-нибудь, только я их не знаю… Впрочем, о чем это я?!»
Семен представил лица хьюггов, вспомнил их запах и передернулся от ненависти: «У-у, твари!! Сволочи!!! Нет, не зря! Бить, давить, рвать зубами – ради этого жизни не жалко – хоть одну лишнюю тварь удавить, загрызть!.. Гады…»
Он задышал, задвигался, почувствовал, как ему неудобно лежать, открыл глаза.
«Сумерки. Закат догорает. Трава колышется – ветер не сильный и совсем не холодный – или это я уже настолько остыл? Чего они не прикрыли меня рубахой? Вот же лежит чья-то. Хотя как тут прикроешь – голое мясо, пузыри – все бы прилипло. Эта жижа – сукровица и гной – стекает по бокам и засыхает. Я, наверно, уже прилип к подстилке – не отодрать. А собственно, зачем?..»
До Семена вдруг дошло, что вот этот бугор рядом с ним, прикрытый рваной, заляпанной кровью рубахой, – ото не просто так, это человек. Труп, наверное. Это от него так разит потом и еще чем-то. Откуда он тут взялся?
Семен потянулся и дотронулся до мускулистого плеча, рассеченного глубокой рваной раной. Человек застонал и перевалился на спину. Черный Бизон.
– Ты еще здесь, Семхон? – тихо прошептал воин. – Все-таки придется опять умирать. Только теперь ты не сможешь меня оживить, да?
– Тебе все мало? – выдавил из себя Семен. – Кто бы меня самого оживил, а?
– Возьми меня с собой в будущее, Семхон.
– Возьмешь тебя, как же… Ты же неистребим – держишься за этот мир всеми лапами. В прошлый раз…
– Нет, Семхон, нет… Теперь – нет… За нами пришли наши предки. Сейчас ты соединишься, станешь единосущным со своим Именем…
«Опять высокие материи, – мысленно усмехнулся Семен. – Про мое тайное имя вспомнил. Я его и сам-то плохо понимаю – что-то связанное с родовым зверем, с посредничеством между миром живых и мёртвых. Кто там мог за мной прийти? Волки, что ли? Ага, сейчас стемнеет, и они сбегутся – тут же куча свеженьких трупов».
– «Волки не едят падаль».
«Во, блин, – слабо удивился Семен. – Предсмертные глюки. Вспомнился друг – волчонок, и как мы с ним ментально общались. Впрочем, другом он мне не был, но услугу оказал немалую – благодаря ему я стал членом рода Волка. И какой из всего этого получился толк? Только лишние мучения… Хотя был Художник, была Сухая Ветка…»
– «Я не волчонок. Но был им».
«Нет, – сообразил Семен, – слишком отчетливое „эхо". Может, и правда контакт? Давненько он не появлялся».
– «Ты не звал меня».
Семен приподнялся на локте: там, где лежали трупы, передвигались серые четвероногие тени – действительно, волки… Долго поддерживать тело в таком положении было трудно, он вновь откинулся на спину и подумал, что по большому счету ему грех жаловаться – он умирает не в одиночестве: и Бизон приполз, и волчонок здесь. Все вернулось на круги своя…
– «Да, я не звал. Тебя приняла стая?»
– «Приняла. Я сильный».
– «Меня тоже приняли. „Мои" решили, что я сильный».
– «Твои мертвы?»
– «Нет. У нас большая стая. Она жива».
– «Тебя убили?»
Семен мысленно усмехнулся: «Хороший вопрос! Волк не понимает слова „смерть". Для него это лишь поражение, проигрыш более сильному противнику. Когда-то я сражался с его матерью. И победил – почти случайно. А для волка нет и случайностей – противник мертв, значит, ты сильнее. Что ж, я готов считать себя убитым, сраженным, так сказать, насмерть, но уж никак не побежденным! С какой стати?! Но для зверя одного не бывает без другого. Значит, придется ответить…»
– «Нет. Я победил».
– «А почему не живешь?»
– «Мои рядом – мертвы. Мне нужны живые. Нужна стая».
– «Да, стая нужна».
Что-то холодное и мокрое ткнулось в щеку. Семён не стал открывать глаза – хватит, слишком устал. По лбу мазнуло шершавым и влажным, потом по щеке.
На груди, на животе вспыхнула боль. Он стиснул зубы и зажмурился изо всех сил, потому что понял: сейчас будет еще больнее. Но стонать нельзя, нельзя ни в коем случае: кто-то вылизывает его раны.
Там ожоги и голое мясо. У волков очень шершавые языки.
Стонать нельзя. И терять сознание тоже нельзя.
– У-а-а-у-у! У-у-у-а-а-у!
Путаясь в шкурах, наступая в темноте на тела спящих женщин, Кижуч выбрался наружу и задрал голову. На смотровой площадке над лагерем виднелся подсвеченный луной черный силуэт волка.
– У-а-а-у-у!
Шевелились шкуры, прикрывающие входы в жилища. Обнаженные мужчины с оружием в руках вставали на ноги и молча смотрели на воющего волка.
Утром собаки не хотели идти по следу, но Перо Ястреба смог заставить самых послушных – тех, кого вырастил сам. Воины пошли за ними. Волчий след был прямым, как полет стрелы.
Они успели.
Глава 8
ДВА УРОВНЯ
Шкура бизона, обычно закрывавшая вход, сейчас была откинута в сторону. Шаман племени лоуринов сидел скрестив ноги на толстой подушке из свернутых шкур. Костер в обложенном камнями очаге сейчас не горел, лишь дышала теплом кучка подернутых пеплом углей. Шаман смотрел наружу сквозь поднимающиеся вверх струи теплого воздуха. Там, в треугольнике входа, медленно опускались большие пушистые снежинки. Коснувшись земли, они таяли – сразу или чуть помедлив. Они исчезали почти все, но шаман знал, что время Белой Воды началось. Время праздников, время посвящения воинов, время загонной охоты. На нее охотники пяти племен выйдут совместно, чтобы освятить кровью общей добычи свое высшее – межплеменное – родство людей, знающих Творца всего сущего.
Он, Нхамби-то, очень стар, а у него будет много дел. Ученик молод и полон сил, но он – Ученик. Впрочем, у шаманов не бывает учеников – ЭТОМУ не учатся, ЭТО приходит само, просто нужно научиться с ним жить, научиться использовать для блага людей. Кунди еще не может. Поэтому у старого шамана будет много, очень много дел.
А сейчас он отдыхает. Точнее, занимается тем, чем всегда занимался в день первого снега. Это совсем простое гадание, и результат его всегда один и тот же: после времени Белой Воды наступит время Зеленой Земли. Так всегда говорят горячие «снежинки», не падающие вниз, а поднимающиеся вверх. Он кладет на угли сухие листья ольхи, они истлевают или сгорают, обращаясь в невесомые хлопья, которые летят вместе с дымом к дыре дымохода.
Шаман задумался, глядя на падающий снег, и все подкладывал и подкладывал листья. Когда он вернулся из страны своей молодости и посмотрел в очаг, угли покрывал слой пепла от сгоревших листьев. «И что это значит? – усмехнулся старик. – Что время Зеленой Земли не наступит?» Он жил слишком долго, чтобы понимать приметы буквально – конечно, наступит, но что означает пепел, оставшийся на месте? На жердях, концы которых торчат из дыры дымохода, накопилось слишком много копоти, и она мешает уходить дыму? Мешает, конечно, но дело, разумеется, не в этом. В Среднем мире все пронизано закономерностями и связями, которые иногда трудно нащупать, но это не значит, что их нет. Есть сотни способов гаданий, и каждый из них может дать разные результаты. Надо только уметь их истолковать. В день первого снега пепел не поднимается вверх? Что ж, это может означать, что время Белой Воды не кончится вообще, а может означать, что оно не кончится для него – Нхамби-то. Что ж, он готов к этому, здесь и так уже дивно живет лишь треть его естества, а остальное пребывает в Верхнем и Нижнем мирах.
Но почему, почему так неспокойно, тревожно старому шаману? Что-то меняется в Среднем мире? Или в нем самом? Эти вести, эти события… Род Волка вернул двух своих людей. Могучий воин Черный Бизон пришел из Нижнего мира. Так бывает – не часто, но бывает. Человек со странной кличкой Семхон пришел из Верхнего мира – из мира еще не рожденных. В этом, конечно, нет ничего особенного, кроме того, что на памяти Нхамби-то такого еще не случилось. Собственно говоря, прийти можно откуда угодно и стать в Среднем мире кем угодно, но… Но его принял род Волка! А ведь они – люди Пещеры, люди Художника… Чтобы стать своим, среди них нужно родиться или… Или обладать способностями, несравнимыми со способностями обычного человека. А уж что нужно сделать, чтобы жрец признал его человеком Высшего посвящения?! Да-а, что-то происходит в Среднем мире…
Большая охота хьюггов… Последний раз это было давно, очень давно – с тех пор дети дважды успели стать взрослыми. И он, и тот, кого зовут теперь Художником, были мальчишками – почти детьми. И пришли хьюгги. Из далекой страны Низких гор они накатывались волна за волной на поселки лоуринов. Накатывались и оставались здесь – оскальпированные, с пробитыми черепами. Они гибли сотнями от стрел и палиц лоуринов, но им на смену приходили новые. Не имеющие луков, не умеющие сражаться по-настоящему, они отдавали по три и по пять жизней за каждого лоурина, но приходили вновь и вновь. А потом все кончилось – они исчезли. Почему? Люди Высшего посвящения понимают что весь мир пронизан связями, что у каждого события есть причина. Объяснять все произволом духов и демонов слишком просто. Почему тогда ушли хьюгги? Потому что некому стало кормить их детей и женщин? Нет, конечно… Может быть, потому, что в одном из захваченных поселков они нашли тощего нескладного мальчишку, который любил рисовать и совсем не умел драться? Тогда, как и теперь, война закончилась походом воинов пяти племен в страну Низких гор, тогда, как и теперь, жилища вернувшихся были увешаны скальпами врагов. А тот мальчишка, превращенный в шевелящийся кусок мяса, сумел остаться в Среднем мире. И стал Художником.
Все повторилось. Что ж, круги возвращения одних и тех же событий – один из законов Среднего мира, как смена Времен. Только теперь иначе, как, впрочем, обычно и бывает. Они отпустили мальчишку и увели воина. Хотя рассказывают странное. Он заставил их отпустить Головастика и ушел с ними сам. Лоурин, имеющий власть над хьюггами?! Или они приходили за ним, за Семхоном Длинная Лапа?
Нет, жизнь не идет кругами. Точнее, каждый следующий крут похож на предыдущий, но не совпадает с ним полностью. Животные и люди были, конечно, едины, но Творец разделил их, и с каждым новым крутом они разделяются все больше и больше. Когда-то люди понимали голоса зверей и птиц как свои собственные. Это было давно. Семхон пришел из будущего, где разделение это должно стать полным. Но говорят… те, кто был с Черным Бизоном, говорят, что это человек-волк, двуединая сущность, какие бывали лишь в старину. Они окружили поселок хьюггов, но не успели подойти на расстояние верного выстрела, – тот, кого называют Семхоном, поднялся с ложа пыток и перестал быть человеком. Когда не осталось живых врагов, не знающие страха воины не сразу решились приблизиться к нему.
Что толку слушать чужие рассказы? Ведь каждый из них – это не само событие, а слова о том, как кто-то увидел и понял его. Упущенная маленькая рыбка в рассказе рыбака превращается в огромную рыбину, а унести стрелу после неудачного выстрела может, конечно, лишь самый крупный олень в стаде. Скоро этот человек, если, конечно, он человек, будет здесь, и вот тогда…
Белый свет входа на мгновение померк, а потом возник снова. Кунди вошел и опустился на корточки сбоку от очага, чтобы не мешать учителю смотреть на снег. Входить, не спросив разрешения, – его право. Но обязанность его вскоре уйти, если учитель сам не заговорит с ним. Шаман заговорил:
– Ты пришел…
– Да, учитель. Охотники нашли его следы. Они знают его место. Совсем недалеко.
Кунди замолчал. Это сообщение не стоило того, чтобы беспокоить старика. Тигр – родовой зверь – не мышь, которая прячется в норку при первой же опасности. Всех саблезубов, которые живут в округе на три дня ходьбы, охотники помнят в лицо, знают их имена, точнее, клички, чтобы не путать друг с другом. Тропы людей и тигров не пересекаются – степь велика и не оскудела добычей. Не пересекаются, пока не приходит нужда вспомнить о давнем родстве.
– Гадание на листьях показало странное… – еле слышно прошептал старик. – Наверное, я не увижу Зеленой Земли.
– Не говори так, учитель, – попросил Кунди. – Я знаю, что ты устал, но я не могу… Не чувствую себя готовым… Почему-то… не знаю… Все эти слухи, разговоры…
– Да, новости летят над степью быстрее птиц, Семхон?
– Все только и говорят о нем. О нем и его женщине.
– О женщине?!
– Да, ты, может быть, помнишь ее – уродка по имени Сухая Ветка. Ребенок, так и не превратившийся в настоящую женщину.
– Я помню ее… Думаю, что она все-таки женщина, только другая. О ней тоже говорят?
Старик поднял на него глаза, и Кунди понял это как проявление интереса.
– Говорят, Семхон передал ей новую магию. Ту, которую принес из будущего.
– Магию? Женщине?!
– Да, так говорят. Она называется странным и непонятным словом «секс».
– Все новое сначала кажется непонятным. Зачем это?
– Чтобы доставлять радость. Мужчинам и женщинам, когда они вместе.
– Интересно…
– Говорят, они готовы передать ее всем желающим. Многие женщины Волка уже научились… Наши тоже хотят. Вождь просит… Вождь хочет узнать, как ты…
– Радость – это хорошо. Ее не так уж и много в Среднем мире. Почему я должен быть против новой магии? Если в ней нет зла, конечно… Пусть Ветка придет вместе с Семхоном. Об этом хотел спросить Вождь?
– Да, учитель. Но ты же сам говорил, что добра не бывает без зла и наоборот. Если новая магия добавит людям радости, значит, прибавит и горя.
– Это так, но Средний мир станет полнее. Чуть-чуть приблизится к полноте Верхнего мира. Разве ради этого не стоит жить? Даже если тебе страдать придётся чаще, чем радоваться?
– Стоит, конечно… Только…
Наверное, Кунди ждал вопроса или поощрения говорить дальше, поделиться тем, что его мучает. Но старик молчал: слово должно созреть в человеке, налиться соком и силой, чтобы быть произнесенным. И ученик заговорил – начал обращать в звуки то, что множество раз повторял в уме.
– Учитель, не уходи, не оставляй меня одного! Я не смогу заменить тебя. Да, мне открыты границы миров, да, со мной говорят духи живых и неживых сущностей… Но выше я подняться не могу! Не могу познать и принять спокойную уверенность бесконечной любви Творца! Не могу… Я несовершенен…
– Жалеешь о том, что свернул с пути воина?
– Нет! Да… Не знаю…
– Говори, говори…
Старик слушал, мало вдаваясь в подробности. Суть ему была ясна, он, собственно, давно подозревал это, только не хотел признаваться самому себе. Ему действительно нельзя уходить из Среднего мира. Парень не справится. Вот он говорит, торопливо и сбивчиво выдавливает из себя скверну, которую должен был одолеть сам. Что может учитель? Лишь показать, с чем надо бороться, лишь рассказать о способах. Или, может быть, именно поддержка старшего делает его слабым? Нет, это женщину делает слабой присутствие мужчины. Нельзя уходить… Тогда что означает пепел листьев, так и не взлетевший вверх?
– …вернулись. Их жилища увешаны скальпами врагов! Да, я знаю, что это лишь куски кожи с волосами. Знаю! А ведь я был лучшим воином Тигров! Ведь, правда, был? А из Волков только Бизон… Я так и не сразился с ним… Другой войны не будет много лет… Да, я знаю, что война – это зло, с которым приходится мириться, потому что оно неизбежно. От неё нельзя отказаться точно так же, как нельзя отказаться извергать из себя непереваренные остатки пищи. Я знаю и понимаю все это, но… Но мне обидно! Ничего не могу поделать – обидно и все! Смешно, конечно… И все равно обидно! А эти… Этот… Семхон, Семхон… Я никогда не видел его, он не сделал мне ничего плохого, но… Почему-то мне хочется… хочется, чтобы его не было! Меня злит это дурацкое имя… Кажется, убил бы его! А ведь мы должны стать друзьями! Я хочу, чтобы мы стали друзьями, но я не могу, не могу…
«Я, я, я, мне, мне, мне… – мысленно передразнил старик. – Давно с ним такого не было. Конечно, его путь был слишком легок. Меня-то много лет терзали демоны, прежде чем я согласился иметь с ними дело, согласился ступить на Тропу сквозь миры, ведущую к обиталищу Творца. А он получил в бою удар по голове и долго обитал на границе миров. Потом вернулся, и мы поняли, что он тоже на Тропе. Он и сам так считает, и это правильно, только он ступил на нее неподготовленным и теперь балансирует над бездной. И никто не сможет ему помочь, только сам. Кажется, он понимает это…»
– Я пытался, боролся… Уходил в степь… пытался говорить с Ним… Он не слышит меня… В хранилище… перебирал реликвии… Нет, не помогает, не могу сосредоточиться, не могу думать… Опять болит голова…
Он, Нхамби-то, очень стар, а у него будет много дел. Ученик молод и полон сил, но он – Ученик. Впрочем, у шаманов не бывает учеников – ЭТОМУ не учатся, ЭТО приходит само, просто нужно научиться с ним жить, научиться использовать для блага людей. Кунди еще не может. Поэтому у старого шамана будет много, очень много дел.
А сейчас он отдыхает. Точнее, занимается тем, чем всегда занимался в день первого снега. Это совсем простое гадание, и результат его всегда один и тот же: после времени Белой Воды наступит время Зеленой Земли. Так всегда говорят горячие «снежинки», не падающие вниз, а поднимающиеся вверх. Он кладет на угли сухие листья ольхи, они истлевают или сгорают, обращаясь в невесомые хлопья, которые летят вместе с дымом к дыре дымохода.
Шаман задумался, глядя на падающий снег, и все подкладывал и подкладывал листья. Когда он вернулся из страны своей молодости и посмотрел в очаг, угли покрывал слой пепла от сгоревших листьев. «И что это значит? – усмехнулся старик. – Что время Зеленой Земли не наступит?» Он жил слишком долго, чтобы понимать приметы буквально – конечно, наступит, но что означает пепел, оставшийся на месте? На жердях, концы которых торчат из дыры дымохода, накопилось слишком много копоти, и она мешает уходить дыму? Мешает, конечно, но дело, разумеется, не в этом. В Среднем мире все пронизано закономерностями и связями, которые иногда трудно нащупать, но это не значит, что их нет. Есть сотни способов гаданий, и каждый из них может дать разные результаты. Надо только уметь их истолковать. В день первого снега пепел не поднимается вверх? Что ж, это может означать, что время Белой Воды не кончится вообще, а может означать, что оно не кончится для него – Нхамби-то. Что ж, он готов к этому, здесь и так уже дивно живет лишь треть его естества, а остальное пребывает в Верхнем и Нижнем мирах.
Но почему, почему так неспокойно, тревожно старому шаману? Что-то меняется в Среднем мире? Или в нем самом? Эти вести, эти события… Род Волка вернул двух своих людей. Могучий воин Черный Бизон пришел из Нижнего мира. Так бывает – не часто, но бывает. Человек со странной кличкой Семхон пришел из Верхнего мира – из мира еще не рожденных. В этом, конечно, нет ничего особенного, кроме того, что на памяти Нхамби-то такого еще не случилось. Собственно говоря, прийти можно откуда угодно и стать в Среднем мире кем угодно, но… Но его принял род Волка! А ведь они – люди Пещеры, люди Художника… Чтобы стать своим, среди них нужно родиться или… Или обладать способностями, несравнимыми со способностями обычного человека. А уж что нужно сделать, чтобы жрец признал его человеком Высшего посвящения?! Да-а, что-то происходит в Среднем мире…
Большая охота хьюггов… Последний раз это было давно, очень давно – с тех пор дети дважды успели стать взрослыми. И он, и тот, кого зовут теперь Художником, были мальчишками – почти детьми. И пришли хьюгги. Из далекой страны Низких гор они накатывались волна за волной на поселки лоуринов. Накатывались и оставались здесь – оскальпированные, с пробитыми черепами. Они гибли сотнями от стрел и палиц лоуринов, но им на смену приходили новые. Не имеющие луков, не умеющие сражаться по-настоящему, они отдавали по три и по пять жизней за каждого лоурина, но приходили вновь и вновь. А потом все кончилось – они исчезли. Почему? Люди Высшего посвящения понимают что весь мир пронизан связями, что у каждого события есть причина. Объяснять все произволом духов и демонов слишком просто. Почему тогда ушли хьюгги? Потому что некому стало кормить их детей и женщин? Нет, конечно… Может быть, потому, что в одном из захваченных поселков они нашли тощего нескладного мальчишку, который любил рисовать и совсем не умел драться? Тогда, как и теперь, война закончилась походом воинов пяти племен в страну Низких гор, тогда, как и теперь, жилища вернувшихся были увешаны скальпами врагов. А тот мальчишка, превращенный в шевелящийся кусок мяса, сумел остаться в Среднем мире. И стал Художником.
Все повторилось. Что ж, круги возвращения одних и тех же событий – один из законов Среднего мира, как смена Времен. Только теперь иначе, как, впрочем, обычно и бывает. Они отпустили мальчишку и увели воина. Хотя рассказывают странное. Он заставил их отпустить Головастика и ушел с ними сам. Лоурин, имеющий власть над хьюггами?! Или они приходили за ним, за Семхоном Длинная Лапа?
Нет, жизнь не идет кругами. Точнее, каждый следующий крут похож на предыдущий, но не совпадает с ним полностью. Животные и люди были, конечно, едины, но Творец разделил их, и с каждым новым крутом они разделяются все больше и больше. Когда-то люди понимали голоса зверей и птиц как свои собственные. Это было давно. Семхон пришел из будущего, где разделение это должно стать полным. Но говорят… те, кто был с Черным Бизоном, говорят, что это человек-волк, двуединая сущность, какие бывали лишь в старину. Они окружили поселок хьюггов, но не успели подойти на расстояние верного выстрела, – тот, кого называют Семхоном, поднялся с ложа пыток и перестал быть человеком. Когда не осталось живых врагов, не знающие страха воины не сразу решились приблизиться к нему.
Что толку слушать чужие рассказы? Ведь каждый из них – это не само событие, а слова о том, как кто-то увидел и понял его. Упущенная маленькая рыбка в рассказе рыбака превращается в огромную рыбину, а унести стрелу после неудачного выстрела может, конечно, лишь самый крупный олень в стаде. Скоро этот человек, если, конечно, он человек, будет здесь, и вот тогда…
Белый свет входа на мгновение померк, а потом возник снова. Кунди вошел и опустился на корточки сбоку от очага, чтобы не мешать учителю смотреть на снег. Входить, не спросив разрешения, – его право. Но обязанность его вскоре уйти, если учитель сам не заговорит с ним. Шаман заговорил:
– Ты пришел…
– Да, учитель. Охотники нашли его следы. Они знают его место. Совсем недалеко.
Кунди замолчал. Это сообщение не стоило того, чтобы беспокоить старика. Тигр – родовой зверь – не мышь, которая прячется в норку при первой же опасности. Всех саблезубов, которые живут в округе на три дня ходьбы, охотники помнят в лицо, знают их имена, точнее, клички, чтобы не путать друг с другом. Тропы людей и тигров не пересекаются – степь велика и не оскудела добычей. Не пересекаются, пока не приходит нужда вспомнить о давнем родстве.
– Гадание на листьях показало странное… – еле слышно прошептал старик. – Наверное, я не увижу Зеленой Земли.
– Не говори так, учитель, – попросил Кунди. – Я знаю, что ты устал, но я не могу… Не чувствую себя готовым… Почему-то… не знаю… Все эти слухи, разговоры…
– Да, новости летят над степью быстрее птиц, Семхон?
– Все только и говорят о нем. О нем и его женщине.
– О женщине?!
– Да, ты, может быть, помнишь ее – уродка по имени Сухая Ветка. Ребенок, так и не превратившийся в настоящую женщину.
– Я помню ее… Думаю, что она все-таки женщина, только другая. О ней тоже говорят?
Старик поднял на него глаза, и Кунди понял это как проявление интереса.
– Говорят, Семхон передал ей новую магию. Ту, которую принес из будущего.
– Магию? Женщине?!
– Да, так говорят. Она называется странным и непонятным словом «секс».
– Все новое сначала кажется непонятным. Зачем это?
– Чтобы доставлять радость. Мужчинам и женщинам, когда они вместе.
– Интересно…
– Говорят, они готовы передать ее всем желающим. Многие женщины Волка уже научились… Наши тоже хотят. Вождь просит… Вождь хочет узнать, как ты…
– Радость – это хорошо. Ее не так уж и много в Среднем мире. Почему я должен быть против новой магии? Если в ней нет зла, конечно… Пусть Ветка придет вместе с Семхоном. Об этом хотел спросить Вождь?
– Да, учитель. Но ты же сам говорил, что добра не бывает без зла и наоборот. Если новая магия добавит людям радости, значит, прибавит и горя.
– Это так, но Средний мир станет полнее. Чуть-чуть приблизится к полноте Верхнего мира. Разве ради этого не стоит жить? Даже если тебе страдать придётся чаще, чем радоваться?
– Стоит, конечно… Только…
Наверное, Кунди ждал вопроса или поощрения говорить дальше, поделиться тем, что его мучает. Но старик молчал: слово должно созреть в человеке, налиться соком и силой, чтобы быть произнесенным. И ученик заговорил – начал обращать в звуки то, что множество раз повторял в уме.
– Учитель, не уходи, не оставляй меня одного! Я не смогу заменить тебя. Да, мне открыты границы миров, да, со мной говорят духи живых и неживых сущностей… Но выше я подняться не могу! Не могу познать и принять спокойную уверенность бесконечной любви Творца! Не могу… Я несовершенен…
– Жалеешь о том, что свернул с пути воина?
– Нет! Да… Не знаю…
– Говори, говори…
Старик слушал, мало вдаваясь в подробности. Суть ему была ясна, он, собственно, давно подозревал это, только не хотел признаваться самому себе. Ему действительно нельзя уходить из Среднего мира. Парень не справится. Вот он говорит, торопливо и сбивчиво выдавливает из себя скверну, которую должен был одолеть сам. Что может учитель? Лишь показать, с чем надо бороться, лишь рассказать о способах. Или, может быть, именно поддержка старшего делает его слабым? Нет, это женщину делает слабой присутствие мужчины. Нельзя уходить… Тогда что означает пепел листьев, так и не взлетевший вверх?
– …вернулись. Их жилища увешаны скальпами врагов! Да, я знаю, что это лишь куски кожи с волосами. Знаю! А ведь я был лучшим воином Тигров! Ведь, правда, был? А из Волков только Бизон… Я так и не сразился с ним… Другой войны не будет много лет… Да, я знаю, что война – это зло, с которым приходится мириться, потому что оно неизбежно. От неё нельзя отказаться точно так же, как нельзя отказаться извергать из себя непереваренные остатки пищи. Я знаю и понимаю все это, но… Но мне обидно! Ничего не могу поделать – обидно и все! Смешно, конечно… И все равно обидно! А эти… Этот… Семхон, Семхон… Я никогда не видел его, он не сделал мне ничего плохого, но… Почему-то мне хочется… хочется, чтобы его не было! Меня злит это дурацкое имя… Кажется, убил бы его! А ведь мы должны стать друзьями! Я хочу, чтобы мы стали друзьями, но я не могу, не могу…
«Я, я, я, мне, мне, мне… – мысленно передразнил старик. – Давно с ним такого не было. Конечно, его путь был слишком легок. Меня-то много лет терзали демоны, прежде чем я согласился иметь с ними дело, согласился ступить на Тропу сквозь миры, ведущую к обиталищу Творца. А он получил в бою удар по голове и долго обитал на границе миров. Потом вернулся, и мы поняли, что он тоже на Тропе. Он и сам так считает, и это правильно, только он ступил на нее неподготовленным и теперь балансирует над бездной. И никто не сможет ему помочь, только сам. Кажется, он понимает это…»
– Я пытался, боролся… Уходил в степь… пытался говорить с Ним… Он не слышит меня… В хранилище… перебирал реликвии… Нет, не помогает, не могу сосредоточиться, не могу думать… Опять болит голова…