Страница:
На третий день пребывания в «пустыне» Семен забрел довольно далеко от шалаша – километра на четыре, наверное. Ему удалось откопать в своих мозгах относительно свежую мысль, и он ее обдумывал, бредя зачем-то вверх по распадку, все дальше удаляясь от места жительства.
Теперь, когда раны заросли, а страсти почти улеглись, можно попытаться понять, что же с ним случилось там – под пытками в поселке хьюггов. Провал в памяти постепенно заполнился, и, к собственному ужасу, Семен во всех подробностях вспомнил, что и как творил после того, как дорвался до своего посоха. То, что это все произошло в действительности, сомнений не вызывало – тому имелась масса свидетелей, причем незаинтересованных. Скажем, те же бартоши откровенно завидовали, что такой замечательный монстр завелся среди лоуринов, а не среди них. Да-а… Так что же это было? Припадок? Кратковременный психоз? Может, он действительно давно болен и его надо лечить? Вдруг он однажды накинется на кого-нибудь? Тревожно и страшно иметь зверя в себе – что там всякие тигры, которые бродят где-то в степи… «Но кое-что утешительное за последнее время все-таки выявилось. Местные, конечно, с „измененными состояниями сознания" обращаются запросто – для них все состояния нормальные. А вот в психиатрии, кажется, понимают еще меньше, чем я. Это с одной стороны. А с другой – вот этот Кунди… Ведь он явно психически ненормален – взгляд движения, речь. И окружающие относятся к нему именно как к больному! То есть для них это не секрет, они это вполне понимают и на сей счет не заблуждаются. Вот только ни лечить, ни изолировать не хотят – он вроде как почти шаман и должен со своими бесами справиться сам. Это, впрочем, детали, главное же то, что меня-то они не считают подобным этому Кунди! То есть если у меня и психоз, то, по местным представлениям, не опасный, а скорее полезный. Вроде как у берсерка. Впрочем, эти скандинавские психи-токсикоманы уважением пользовались далеко не всегда и в конце концов были поставлены вне закона».
Свой жизнеутверждающий вывод Семен решил отметить небольшим мочеиспусканием и задрал подол рубахи. Ни «трусов», ни тем более штанов он не надел, поскольку день был почти по-летнему теплым, а таскать все это на себе – вы меня извините!
В общем, задрал он подол и уже было приступил к процессу, как в его многострадальных мозгах возникла отчетливая «мыслефраза», явно посланная прицельно и с малого расстояния. Она содержала удивление с оттенком (не более!) возмущения, вопрос и некое утверждение. Весьма приблизительно это все можно было перевести так: «Что ты творишь?! Это моё (наше) место!»
– Я ничего! Я – просто пописать! – испуганно отреагировал Семен и посмотрел по сторонам. Увиденное вызвало у него в первую очередь досаду на самого себя: «Ну, и дурак же ты, Сема! Самое большое чудо заключается в том, что ты умудрился так долго оставаться в живых в этом мире!»
Дело в том, что на склоне распадка метрах в пятидесяти стояли два здоровенных незнакомых волка и внимательно его рассматривали. Семен готов был увидеть поблизости еще десяток своих «братьев» – всю стаю, но, слава Богу, смог разглядеть лишь еще одного – довольно далеко, возле какого-то темного пятна или норы на склоне. Мысли заработали со скоростью свиста: «Скорее всего, я набрел прямо на волчье логово. Там, наверное, волчица, а это два самца. Где-то читал, что они иногда живут такими семейными группами. Значит, хотел помочиться, а они решили, что я собираюсь метить (то есть присваивать) территорию возле их жилья. А самая большая глупость, что я проявил испуг при первом контакте. Они же наверняка почувствовали! Бли-ин, надо срочно исправляться!»
– «Мне не нужно твое место. Я здесь иду (в том смысле, что просто двигаюсь, а оставаться не собираюсь)».
– «Ты знаешь, что это место – наше. Почему ты здесь?»
В мысленном посыле появился привкус презрения, и Семен понял – отчетливо и ясно, – что жизнь его висит на тонюсеньком волоске: и с одним-то таким волчарой не справиться (чудеса бывают редко и не повторяются), а их двое. Он это понял и перестал бояться:
– «Я – сверхволк (более чем волк). Иду (перемещаюсь) где хочу. И как хочу. А тебя в упор не вижу».
Удивительно, но это сработало!
– «Да, это так. Я знаю тебя. Думал, ты большой».
– «Я – сверхволк! – грозно надавил на собеседника Семен. – Никого не боюсь, не нюхаю (не замечаю) ничьих границ!»
И с ним вновь согласились! Почему-то Семену показалось, что из двоих волков контактирует с ним тот, который справа, – чуть более крупный, светло-серой, почти серебристой масти, с порванным ухом и шрамами на морде. «Господи, ну какие же они тут большие, в каменном веке! Этот почти с теленка! Сколько же он может весить?! Клыки – с мой указательный палец! Впрочем, ладно… Такое впечатление, что они умеют передавать друг другу информацию. Меня вроде как знают…»
– «Почему (зачем, для чего) ты здесь?»
«Ну, вот, – сообразил Семен, – взаимное представление кончилось, и разговор перешел в деловое русло. Хозяин не демонстрирует более сильному пришельцу свою агрессивность, но он желает и, похоже, имеет право знать, что тот делает на его территории. Что ответить? Сказать, что гуляю?! Не поймут… Ну, конечно, не охочусь! Тогда что? Что?? А, была – не была!»
– «Иду к тигру».
– «Ты взял старый след».
«Господи, твоя воля! Я, оказывается, иду не по тому следу!! То есть эта зверюга действительно имеется в наличии? Да еще и где-то поблизости?! Свят, свят!.. Спокойно, Сема, спокойно: только не бояться!»
– «Где он сейчас?»
– «Близко».
«Нет, на самом деле это не смертельно. Кажется, у волков „близко" может означать и один километр, и десять. Вот если бы он сказал „здесь", это означало бы… Ну, в общем, расстояние, на котором добычу уже не преследуют, а атакуют».
– «Покажи свежий след!»
– «Зачем тебе кошка?»
«Что ж, почти все понятно. На самом деле ему наплевать, зачем мне нужен саблезуб, он хочет, чтобы я поддержал его авторитет, удостоив ответом. Отказать в моем наглом требовании он почему-то не может, но должен сохранить лицо перед более молодым сородичем. Пожалуйста – мне не жалко! Свежий след мне, безусловно, нужен – нужен, чтобы держаться от него подальше. А тигра он обозначил забавно: смесь глубокого уважения с легким презрением. Ну, и что ему сказать? М-м-м… О, придумал! „Мой" волчонок совершенно не понимал будущего времени. Оно для него как бы не существовало. Вряд ли у этих дело обстоит иначе. Значит, можно с важным видом грузить любую чушь – они все равно не врубятся».
– «Тигра убьет (победит, одолеет) моя стая. Но раньше он убьет (победит) многих „моих". Не хочу. Пусть принесет нашего детеныша обратно в стаю. Тогда останется непобежденным».
Волк думал, наверное, секунд двадцать, и Семен довольно хмыкнул: «Эк, я загнул! Почти по Киплингу! Думай теперь, серая голова!»
– «Следуй за мной. След там».
«Мысле-образ» этого самого «там» Семен, конечно, расшифровать не смог, поскольку содержал он не столько визуальную информацию, сколько… Черт его знает – запахи, наверное. Так или иначе, но деваться было некуда, и пришлось бежать довольно быстрой трусцой за серебристо-серым проводником добрых километра два, причем вовсе не в сторону дома. В конце концов волк остановился и «сказал»:
– «Вот».
– «Сам вижу (в смысле – чую). Можешь уходить».
– «Ухожу».
Семен опустился на корточки и терпеливо ждал, когда зверь скроется в ближайшем распадке. После этого он облегченно вздохнул, громко выругался, избавляясь от стресса, и взял курс к шалашу. Мысль о том, что волки могут знать, что их двуногий (точнее – трехногий) сородич напрочь лишен обоняния, почему-то даже не пришла ему в голову.
Между тем день начинал клониться к вечеру, а погода… Ну, не то чтобы налетел ветер и небо заволокло тучами, но как-то неприятно сделалось в степи, и Семен старался перебирать ногами как можно быстрее. По его прикидкам, до шалаша оставалось километра два-три, когда погода действительно начала активно портиться – и тучи, и ветер. Но вокруг были уже хорошо знакомые холмы и распадки – если все-таки пойдет дождь или снег, то можно сделать рывок и пробежаться галопом. Другое дело, что напрягаться ему не хотелось и погода казалась все еще недостаточно плохой для этого. Поднявшись на склон очередного распадка, он увидел вдали серую пирамидку их крохотного вигвама и вздохнул облегченно: «Дошел! Не страшны теперь нам снег и ветер!» Как бы обидевшись за это, природа вскоре хлестнула его довольно плотным зарядом мокрого снега, но Семен уже пыл на финишной прямой – оставалось пройти метров пятьсот-шестьсот. Правда, слева по курсу быстро формировалось нечто вроде белого занавеса, состоящего из плотного снегопада. Приближается эта неровная стена или удаляется, понять было трудно, но Семен на всякий случай накинул на голову капюшон и погрозил ей кулаком:
Это оказалось неожиданно трудным делом – чуть присыпанная мокрым снегом трава проскальзывала под гладкими подошвами мокасин и не давала приличной опоры. Дело кончилось тем, что одной ногой Семен поскользнулся, а другой запутался в траве – в результате чуть не сделал «шпагат» и плюхнулся на землю. При этом он еще и умудрился врезать самому себе посохом по черепу (хорошо, что капюшон надел!). Он тут же вскочил, начал отряхиваться и чесать ушибленное место. Вряд ли это заняло много времени, но когда он привел себя в порядок и собрался двигаться дальше, то обнаружил, что вокруг ничего нет.
Только снег.
Первая мысль была совсем не о том: зря он отряхивался – сейчас его все равно облепит с ног до головы. И вообще, надо было вывернуть рубаху мехом внутрь, иначе. „Да и вообще, смешно: снег идет, зима вроде бы, а он с голыми ногами! Правда, сейчас, наверное, или ноль градусов, или даже чуть выше – снег тяжелый и мокрый, а на земле так просто каша, в которой разъезжаются давно промокшие мокасины. «Это сколько же придется сушиться без костра-то?! Впрочем, там есть запасная зимняя рубаха – тяжелая, теплая, еще, можно сказать, не надеванная! Правда, ее так удобно использовать в качестве подстилки… Ну, ничего, уж как-нибудь!»
Скользя и спотыкаясь, он прошел еще метров сто, прежде чем убедился, что безнадежно потерял направление. То есть он понимал, что при видимости 5–7 метров на ровном месте это вполне может случиться, даже обязательно случится, но верить не хотел. Представление о том, где что находится, было совершенно четким, не вызывало никаких сомнений, и он шел. Это же совсем рядом – ну, сколько ему осталось? Пара сотен метров? Скорее меньше, чем больше! Да нет же, глупости все это – вот же тут где-то и должен быть шалаш! Вот, вот еще десяток шагов – и сквозь белую муть проступит залепленный снегом конус! Ну, еще чуть-чуть! Да где же он?!
В своей предыдущей жизни Семен Николаевич Васильев был геологом-полевиком. Специалистом по работе в труднодоступных и неосвоенных районах Севера и Северо-Востока. Правда, зимой он обычно воевал в городе за своим письменным столом, но что такое дождь, туман и снег, знал прекрасно. А еще он знал, что такое потеря ориентации при ограниченной видимости. И чем это может грозить. А уж что в такой ситуации следует делать, расскажет любой школьник.
Ничего.
Ну, подавать звуковые сигналы…
«А что? Это – мысль. Я же все-таки не один здесь – где-то рядом сидит Головастик и лепит из глины какую-нибудь фигню. Услышит, откликнется – и все деда! Вместе посмеемся…»
Семен начал кричать. Громко. Во все стороны.
Ничего.
Как под ватным одеялом…
Он развязал ремешок и развернул подол рубахи, удлинив ее до середины голеней. Опустился на корточки. Стал думать.
«Скоро начну мерзнуть – сейчас я разогрет от ходьбы и бега. Влип по полной программе. Причем совершенно по-детски, глупо, позорно, можно сказать. Ведь не буран и не пурга – просто плотный снегопад. Как оно там?
И он начал.
Под мокасинами чавкала растоптанная каша из земли и воды. Снег на обочине становился все глубже. Он налип на рубаху и капюшон толстым тяжелым слоем, но Семен его не стряхивал – так теплее. Песни почему-то не пелись – куража, что ли, не было, и Семен решил себя не насиловать: концерт устроим, когда начнется агония. Он опирался на посох, медленно переставлял ноги и на каждом шаге сжимал и разжимал пальцы, давая дополнительную нагрузку ступням. Мех в мокасинах давно напитался водой, но эта влага пока еще была теплой. Ни рукавиц, ни перчаток у него, конечно, не было, зато была возможность удлинить рукава, отвернув обшлага. Ветка подшила к ним, как и к подолу, дополнительные полосы меха. Таскать все это в теплую погоду было очень неудобно, и он не раз жалел, что взялся за усовершенствование традиционной одежды. Впрочем, столько же раз во время холодных ночевок он радовался и длинным рукавам, и подолу. Для уменьшения теплоотдачи нужно было бы подпоясаться, но Семен решил с этим повременить в надежде, что от тепла тела рубаха изнутри хоть немного просохнет.
«В общем, Сема, все не так уж и плохо: твоя агония будет долгой. Как там ответил Абдулле товарищ Сухов? „Лучше б, конечно, помучиться…" Вот у Стивена Кинга есть такой роман – „Большая прогулка" называется. Полторы сотни юношей отправляются в путь по дорогам страны. Они должны идти, не останавливаясь и не сбавляя скорости до конца. Сошедших с дистанции добивают. Остальные идут – несколько суток подряд, и впереди у них нет никакого финиша. „Прогулка" закончится, когда все погибнут и останется только один участник. Он станет победителем и получит все, что пожелает. Сколько же суток они шли в том романе? Не могу вспомнить – вероятно, когда читал, не зафиксировал на этом внимание. А жаль. Я-то сколько смогу так кружить? Сутки? Двое? Бр-р! И ведь как обидно, черт побери! Ведь это же банальнейшая для наших северных поселков зимняя история: пошел человек к соседу, чтобы добавить, – подумаешь, пурга, это же рядом! Вышел из дома, споткнулся или еще что, да и замерз под соседским забором – в нескольких метрах от крыльца…»
Снег все падал и падал. Тропа становилась все глубже – почти по колено. Время от времени Семен поворачивался и шел по кругу в другую сторону – для разнообразия. Он давно уже превратился в ходячий сугроб, и снег ощутимо давил на плечи, но он его не стряхивал, а гадал – свалится сам или нет? Пальцы руки, держащей посох, мерзли, и Семен решил не таскать палку с собой. Он воткнул ее в снег на обочине, а руки втянул внутрь рубахи, оставив болтаться пустые рукава. Некоторое время он развлекался тем, что, подходя к посоху, каждый раз с ним здоровался, но это ему быстро надоело. Очень раздражало отсутствие представления о времени – с часами, наверное, было бы веселее. По его прикидкам, когда он подходил к шалашу, должно было оставаться еще несколько часов до темноты. Скорее всего, не так уж и много. Это хоть какой-то репер: стемнеет, и можно будет начать ждать рассвета. Будет вполне конкретная и ясная цель – дожить до утра. Утром, конечно, может ничего не измениться, но ждать его все-таки приятней, чем ночи, которая все никак не наступит. Вечер как бы дразнил Семена: то вдруг резко темнело, и снегопад усиливался, то внезапно светлело, и снег становился таким редким, что можно было видеть все вокруг метров на двадцать. Смотреть, правда, было не на что.
Думать, собственно говоря, было тоже не о чем. Событий в последнее время произошло мало, а вот возможностей для размышлений много. Все, что можно придумать про хьюггов, ультханов и камень Аммы, давно придумано, и возвращаться к этой теме, не имея новой информации, смысла нет. «Вот сегодня получилась прикольная встреча с волками. Чуть ведь не опозорился… Впрочем, при чем тут позор? Загрызли бы, да и все! А серебристый сказал: „Я тебя знаю". Как же они передают информацию друг другу? Телепатически, что ли?! Интересная тема, но мозги напрягать бесполезно – все равно ни до чего не додуматься. Да и базы знаний нет – никогда особо не интересовался звериным житьем-бытьем. А хорошо это я с тигром придумал, круто! Вроде как у сверхволка в жизни могут быть только сверхинтересы – саблезуб вот понадобился! Надеюсь, они потом не станут проверять, в какую сторону я пошел по тигриному следу? И смех и грех! Да-а… А что еще интересного было? Вот с Головастиком наконец как следует познакомился. Интеллект у него очень даже неслабый, только чистый, как лист бумаги. Ему бы в школу – отличником, наверное, стал бы. А вот окружающий мир он видит и переживает как-то иначе. Он для него как бы весь состоит из каких-то объемов и форм, которые плавно перетекают друг в друга: контур холма, изгиб ветки, языки пламени, облака на небе. Светящаяся щель в крыше – это маленький уж, а камень в обкладке очага – черепаха, убравшая лапы. Забавный парнишка…»
Просветы в снегопаде становились все более блеклыми, и Семен понял, что темнеет: чему быть, того, как говорится, не миновать. Была слабая надежда, что хуже не станет, – все равно ни черта не видно. Только она, как водится, не оправдалась.
По мере того как темнело, снегопад становился все более редким. Видимость от этого, увы, не улучшалась – скорее, наоборот. Семен уже давно слышал тихое похрустывание под ногами, но замечать его не желал, решительно не хотел придавать этому значения. Он начал мерзнуть уже во многих местах сразу, но до последнего убеждал себя, что это от усталости и голода. Только все эти уловки оказались бесполезными: от фактов, как говорится, никуда не денешься. А они таковы: наступает ночь, снегопад кончается, температура падает, а он весь мокрый и скоро превратится в ледышку. И что же предпринять в этой ситуации? А почти ничего: отряхнуть снег с рубахи и… утоптать площадку возле тропы. Теперь Семен делал три круга по часовой стрелке, десять раз отжимался от земли (не высовывая рук из рукавов, конечно) и шел в другую сторону. Задача дожить до рассвета казалось ему все менее выполнимой, а неотапливаемый шалаш, сухой мех запасной рубахи и мокасин – совершенно недостижимым блаженством.
Снегопад наконец прекратился. Наступила тьма. И в этой тьме поднялся ветер. Несильный – пять-десять метров в секунду. Или даже еще меньше.
Апатия и сонливость накатывали волнами. В голову упорно лезли мысли о том, что умирать совсем не страшно – он уже пробовал. Какой смысл тянуть? Ну, еще полчаса… Ну, час… Нет, час, пожалуй, уже не продержаться. Да и зачем, в конце концов?! Он же честно боролся и сопротивлялся – сколько мог. Бывают же непреодолимые обстоятельства! Что еще от себя можно потребовать? Костра не разжечь, а двигаться сил уже нет. Ещё круг? Или три? Ветер выдувает тепло из-под рубахи. Эффективнее, наверно, сесть на корточки и сжаться в комок, чтобы сократить теплоотдачу. Да, именно так люди и замерзают. А что делать?
На корточках он просидел недолго – было неудобно и холодно. Лучше, пожалуй, лечь на бок – прямо в снег. Или еще походить?
Сделать последний выбор он не успел. Не успел, потому что…
Потому что появился свет.
Нет, не тот свет, что в конце посмертного тоннеля.
Обычный – лунный.
Сплошная облачность сдвинулась, съехала в сторону, и Луна оказалась на свободе. Полная.
Все вокруг было гладким, белым и ровным. Кроме сугроба – вон там, в полусотне метров. Из макушки сугроба торчали палки.
Это концы связанных слег, на которых держатся шкуры.
Семен лез и рвался вперед. Ломал наст и обдирал об него кожу голеней. Снегу было по колено, он падал, вставал и лез дальше. Потом утаптывал, разгребал руками снег возле шалаша. Оказалось, что вход с другой стороны…
Приходить в себя и хоть что-то соображать он начал, лишь лежа в своей запасной парке. Он не стал её надевать, а залез в нее голым, свернулся, сжался в комок, засунул кисти рук под мышки и принялся стучать зубами и дрожать.
Потом в голову пришла мысль, от которой дрожь прекратилась мгновенно. Нет, его не бросило в жар, просто перестало быть холодно.
В шалаше он был один.
ГОЛОВАСТИК ИСЧЕЗ!!!
Следующие несколько часов были для Семена… В общем, в жизни многих людей бывают события, которые память начинает стирать, как только они заканчиваются. Эти воспоминания лишние, ненужные, от них надо избавиться, вырвать как больной зуб. Но сначала это надо пережить…
Что бы с парнем ни случилось – виноват Семен. Никаких оправданий, никакой защиты – все очень просто, все однозначно: он виновен. И этого уже не исправить. Назад не отыграть, не искупить, не вымолить прощения. И как с этим жить дальше?! И можно ли с этим жить?..
Кто-то когда-то сказал, что ад, как и рай, находится у человека в душе. Это действительно так. По крайней мере, в отношении ада. Совесть – палач, перед которым бесполезно демонстрировать мужество.
Он смог уснуть только под утро. Наверное – под утро, потому что луна спряталась и было просто темно.
Просыпаться он не хотел. Но пришлось – было слишком больно. И внутри, и снаружи. Снаружи – это болели обмороженные пальцы ног. А еще было жарко. Солнце поднялось высоко и вовсю лупило в темную крышу вигвама. Снаружи что-то журчало, чирикали птички.
Семен кое-как разогнулся, выбрался из мехов и, как был голым, на четвереньках выполз из шалаша. Постоял, подышал, глядя на истоптанную мокрую землю у входа: «Снег тает со страшной силой. Если парень замерз где-то в степи, то его можно будет найти. Это называется „подснежник"».
Ему очень хотелось заплакать – даже не от горя и боли, а от лютой досады на самого себя – не уберег…
Он сглотнул спазмы в горле, начал подниматься на ноги и замер, не закончив движения.
Солнце слепило глаза, и он несколько секунд моргал, пытаясь разглядеть и понять то, что видит.
Перед шалашом на вытаявшей мокрой траве стояли и сидели воины-лоурины. Много. Человек двадцать или тридцать. С копьями и длинными луками. В меховых рубахах до колен. С повязками на головах. Солнце светило им в спины, и перед каждым была его тень.
Те, кто сидел на корточках, начали подниматься. Их тени удлинялись и тянулись к Семену.
«Хоть бы убили сразу, – думал он, пытаясь рассмотреть лица. – Без вопросов, без оправданий – раз и все! Господи, сделай так, чтобы не пришлось ничего говорить!»
Одна из фигур, стоящих впереди, двинула рукой, втыкая древко копья в землю. Шагнула к нему.
«Вождь, – понял Семен. – Сам пришел. Хоть бы сразу… »
Тень воина коснулась босых ног, а потом поднялась и как бы одела Семена, прикрыв его наготу до пояса. Вождь был суров и сосредоточен. Он явно волновался:
– Прости, Семхон, но шаман не смог прийти – он слишком стар, а степь полна воды.
– Да-да, я понимаю…
– Прими из моих рук. Это не будет нарушением правил.
Обычная налобная повязка мужчины из рода Тигра. Только новая и чистая. С длинным желтовато-серым мехом.
– Но как же?! – Он коснулся рукой лба: его собственный кожаный обруч – метка людей из рода Волка – был на месте. То ли забыл его снять перед сном, то ли, проснувшись, машинально надел – теперь уже и не вспомнить.
– Это не важно, Семхон. Главное, чтобы ты принял.
– Но… Как же… Разве так бывает?!
– Волк и Тигр? Оказывается, бывает! – ответил Вождь. – Прими, Семхон! Мы будем звать тебя «Белая Голова».
Теперь, когда раны заросли, а страсти почти улеглись, можно попытаться понять, что же с ним случилось там – под пытками в поселке хьюггов. Провал в памяти постепенно заполнился, и, к собственному ужасу, Семен во всех подробностях вспомнил, что и как творил после того, как дорвался до своего посоха. То, что это все произошло в действительности, сомнений не вызывало – тому имелась масса свидетелей, причем незаинтересованных. Скажем, те же бартоши откровенно завидовали, что такой замечательный монстр завелся среди лоуринов, а не среди них. Да-а… Так что же это было? Припадок? Кратковременный психоз? Может, он действительно давно болен и его надо лечить? Вдруг он однажды накинется на кого-нибудь? Тревожно и страшно иметь зверя в себе – что там всякие тигры, которые бродят где-то в степи… «Но кое-что утешительное за последнее время все-таки выявилось. Местные, конечно, с „измененными состояниями сознания" обращаются запросто – для них все состояния нормальные. А вот в психиатрии, кажется, понимают еще меньше, чем я. Это с одной стороны. А с другой – вот этот Кунди… Ведь он явно психически ненормален – взгляд движения, речь. И окружающие относятся к нему именно как к больному! То есть для них это не секрет, они это вполне понимают и на сей счет не заблуждаются. Вот только ни лечить, ни изолировать не хотят – он вроде как почти шаман и должен со своими бесами справиться сам. Это, впрочем, детали, главное же то, что меня-то они не считают подобным этому Кунди! То есть если у меня и психоз, то, по местным представлениям, не опасный, а скорее полезный. Вроде как у берсерка. Впрочем, эти скандинавские психи-токсикоманы уважением пользовались далеко не всегда и в конце концов были поставлены вне закона».
Свой жизнеутверждающий вывод Семен решил отметить небольшим мочеиспусканием и задрал подол рубахи. Ни «трусов», ни тем более штанов он не надел, поскольку день был почти по-летнему теплым, а таскать все это на себе – вы меня извините!
В общем, задрал он подол и уже было приступил к процессу, как в его многострадальных мозгах возникла отчетливая «мыслефраза», явно посланная прицельно и с малого расстояния. Она содержала удивление с оттенком (не более!) возмущения, вопрос и некое утверждение. Весьма приблизительно это все можно было перевести так: «Что ты творишь?! Это моё (наше) место!»
– Я ничего! Я – просто пописать! – испуганно отреагировал Семен и посмотрел по сторонам. Увиденное вызвало у него в первую очередь досаду на самого себя: «Ну, и дурак же ты, Сема! Самое большое чудо заключается в том, что ты умудрился так долго оставаться в живых в этом мире!»
Дело в том, что на склоне распадка метрах в пятидесяти стояли два здоровенных незнакомых волка и внимательно его рассматривали. Семен готов был увидеть поблизости еще десяток своих «братьев» – всю стаю, но, слава Богу, смог разглядеть лишь еще одного – довольно далеко, возле какого-то темного пятна или норы на склоне. Мысли заработали со скоростью свиста: «Скорее всего, я набрел прямо на волчье логово. Там, наверное, волчица, а это два самца. Где-то читал, что они иногда живут такими семейными группами. Значит, хотел помочиться, а они решили, что я собираюсь метить (то есть присваивать) территорию возле их жилья. А самая большая глупость, что я проявил испуг при первом контакте. Они же наверняка почувствовали! Бли-ин, надо срочно исправляться!»
– «Мне не нужно твое место. Я здесь иду (в том смысле, что просто двигаюсь, а оставаться не собираюсь)».
– «Ты знаешь, что это место – наше. Почему ты здесь?»
В мысленном посыле появился привкус презрения, и Семен понял – отчетливо и ясно, – что жизнь его висит на тонюсеньком волоске: и с одним-то таким волчарой не справиться (чудеса бывают редко и не повторяются), а их двое. Он это понял и перестал бояться:
– «Я – сверхволк (более чем волк). Иду (перемещаюсь) где хочу. И как хочу. А тебя в упор не вижу».
Удивительно, но это сработало!
– «Да, это так. Я знаю тебя. Думал, ты большой».
– «Я – сверхволк! – грозно надавил на собеседника Семен. – Никого не боюсь, не нюхаю (не замечаю) ничьих границ!»
И с ним вновь согласились! Почему-то Семену показалось, что из двоих волков контактирует с ним тот, который справа, – чуть более крупный, светло-серой, почти серебристой масти, с порванным ухом и шрамами на морде. «Господи, ну какие же они тут большие, в каменном веке! Этот почти с теленка! Сколько же он может весить?! Клыки – с мой указательный палец! Впрочем, ладно… Такое впечатление, что они умеют передавать друг другу информацию. Меня вроде как знают…»
– «Почему (зачем, для чего) ты здесь?»
«Ну, вот, – сообразил Семен, – взаимное представление кончилось, и разговор перешел в деловое русло. Хозяин не демонстрирует более сильному пришельцу свою агрессивность, но он желает и, похоже, имеет право знать, что тот делает на его территории. Что ответить? Сказать, что гуляю?! Не поймут… Ну, конечно, не охочусь! Тогда что? Что?? А, была – не была!»
– «Иду к тигру».
– «Ты взял старый след».
«Господи, твоя воля! Я, оказывается, иду не по тому следу!! То есть эта зверюга действительно имеется в наличии? Да еще и где-то поблизости?! Свят, свят!.. Спокойно, Сема, спокойно: только не бояться!»
– «Где он сейчас?»
– «Близко».
«Нет, на самом деле это не смертельно. Кажется, у волков „близко" может означать и один километр, и десять. Вот если бы он сказал „здесь", это означало бы… Ну, в общем, расстояние, на котором добычу уже не преследуют, а атакуют».
– «Покажи свежий след!»
– «Зачем тебе кошка?»
«Что ж, почти все понятно. На самом деле ему наплевать, зачем мне нужен саблезуб, он хочет, чтобы я поддержал его авторитет, удостоив ответом. Отказать в моем наглом требовании он почему-то не может, но должен сохранить лицо перед более молодым сородичем. Пожалуйста – мне не жалко! Свежий след мне, безусловно, нужен – нужен, чтобы держаться от него подальше. А тигра он обозначил забавно: смесь глубокого уважения с легким презрением. Ну, и что ему сказать? М-м-м… О, придумал! „Мой" волчонок совершенно не понимал будущего времени. Оно для него как бы не существовало. Вряд ли у этих дело обстоит иначе. Значит, можно с важным видом грузить любую чушь – они все равно не врубятся».
– «Тигра убьет (победит, одолеет) моя стая. Но раньше он убьет (победит) многих „моих". Не хочу. Пусть принесет нашего детеныша обратно в стаю. Тогда останется непобежденным».
Волк думал, наверное, секунд двадцать, и Семен довольно хмыкнул: «Эк, я загнул! Почти по Киплингу! Думай теперь, серая голова!»
– «Следуй за мной. След там».
«Мысле-образ» этого самого «там» Семен, конечно, расшифровать не смог, поскольку содержал он не столько визуальную информацию, сколько… Черт его знает – запахи, наверное. Так или иначе, но деваться было некуда, и пришлось бежать довольно быстрой трусцой за серебристо-серым проводником добрых километра два, причем вовсе не в сторону дома. В конце концов волк остановился и «сказал»:
– «Вот».
– «Сам вижу (в смысле – чую). Можешь уходить».
– «Ухожу».
Семен опустился на корточки и терпеливо ждал, когда зверь скроется в ближайшем распадке. После этого он облегченно вздохнул, громко выругался, избавляясь от стресса, и взял курс к шалашу. Мысль о том, что волки могут знать, что их двуногий (точнее – трехногий) сородич напрочь лишен обоняния, почему-то даже не пришла ему в голову.
Между тем день начинал клониться к вечеру, а погода… Ну, не то чтобы налетел ветер и небо заволокло тучами, но как-то неприятно сделалось в степи, и Семен старался перебирать ногами как можно быстрее. По его прикидкам, до шалаша оставалось километра два-три, когда погода действительно начала активно портиться – и тучи, и ветер. Но вокруг были уже хорошо знакомые холмы и распадки – если все-таки пойдет дождь или снег, то можно сделать рывок и пробежаться галопом. Другое дело, что напрягаться ему не хотелось и погода казалась все еще недостаточно плохой для этого. Поднявшись на склон очередного распадка, он увидел вдали серую пирамидку их крохотного вигвама и вздохнул облегченно: «Дошел! Не страшны теперь нам снег и ветер!» Как бы обидевшись за это, природа вскоре хлестнула его довольно плотным зарядом мокрого снега, но Семен уже пыл на финишной прямой – оставалось пройти метров пятьсот-шестьсот. Правда, слева по курсу быстро формировалось нечто вроде белого занавеса, состоящего из плотного снегопада. Приближается эта неровная стена или удаляется, понять было трудно, но Семен на всякий случай накинул на голову капюшон и погрозил ей кулаком:
Вспоминать, что там дальше высказал Макаревич по этому вопросу, Семен не стал, а припустил бегом.
… Напрасно нас бурей пугали,
Вам скажет любой моряк:
Бури бояться стоит едва ли,
Ведь в сущности буря – пустяк!..
Это оказалось неожиданно трудным делом – чуть присыпанная мокрым снегом трава проскальзывала под гладкими подошвами мокасин и не давала приличной опоры. Дело кончилось тем, что одной ногой Семен поскользнулся, а другой запутался в траве – в результате чуть не сделал «шпагат» и плюхнулся на землю. При этом он еще и умудрился врезать самому себе посохом по черепу (хорошо, что капюшон надел!). Он тут же вскочил, начал отряхиваться и чесать ушибленное место. Вряд ли это заняло много времени, но когда он привел себя в порядок и собрался двигаться дальше, то обнаружил, что вокруг ничего нет.
Только снег.
Первая мысль была совсем не о том: зря он отряхивался – сейчас его все равно облепит с ног до головы. И вообще, надо было вывернуть рубаху мехом внутрь, иначе. „Да и вообще, смешно: снег идет, зима вроде бы, а он с голыми ногами! Правда, сейчас, наверное, или ноль градусов, или даже чуть выше – снег тяжелый и мокрый, а на земле так просто каша, в которой разъезжаются давно промокшие мокасины. «Это сколько же придется сушиться без костра-то?! Впрочем, там есть запасная зимняя рубаха – тяжелая, теплая, еще, можно сказать, не надеванная! Правда, ее так удобно использовать в качестве подстилки… Ну, ничего, уж как-нибудь!»
Скользя и спотыкаясь, он прошел еще метров сто, прежде чем убедился, что безнадежно потерял направление. То есть он понимал, что при видимости 5–7 метров на ровном месте это вполне может случиться, даже обязательно случится, но верить не хотел. Представление о том, где что находится, было совершенно четким, не вызывало никаких сомнений, и он шел. Это же совсем рядом – ну, сколько ему осталось? Пара сотен метров? Скорее меньше, чем больше! Да нет же, глупости все это – вот же тут где-то и должен быть шалаш! Вот, вот еще десяток шагов – и сквозь белую муть проступит залепленный снегом конус! Ну, еще чуть-чуть! Да где же он?!
В своей предыдущей жизни Семен Николаевич Васильев был геологом-полевиком. Специалистом по работе в труднодоступных и неосвоенных районах Севера и Северо-Востока. Правда, зимой он обычно воевал в городе за своим письменным столом, но что такое дождь, туман и снег, знал прекрасно. А еще он знал, что такое потеря ориентации при ограниченной видимости. И чем это может грозить. А уж что в такой ситуации следует делать, расскажет любой школьник.
Ничего.
Ну, подавать звуковые сигналы…
«А что? Это – мысль. Я же все-таки не один здесь – где-то рядом сидит Головастик и лепит из глины какую-нибудь фигню. Услышит, откликнется – и все деда! Вместе посмеемся…»
Семен начал кричать. Громко. Во все стороны.
Ничего.
Как под ватным одеялом…
Он развязал ремешок и развернул подол рубахи, удлинив ее до середины голеней. Опустился на корточки. Стал думать.
«Скоро начну мерзнуть – сейчас я разогрет от ходьбы и бега. Влип по полной программе. Причем совершенно по-детски, глупо, позорно, можно сказать. Ведь не буран и не пурга – просто плотный снегопад. Как оно там?
Хорошая песня, только автора не знаю. Или вот у Городницкого:
… Снегопад на белом свете, снегопад.
Просыпаются столетия в снегу.
Где дорога, а где мелкая тропа,
Разобрать я в снегопаде не могу…
Уж коснется или не коснется, а дела мои дрянь. Да и не кружится он, а просто падает. В общем, будем опять загибаться. Вот так это и бывает… Если человек спрыгнул с самолета без парашюта прямо в Ниагарский водопад и остался жив, это совсем не значит, что он не может попасть под трамвай или захлебнуться в ванной. Ладно, Сема, давай рассуждать, анализировать, разрабатывать план и принимать решение. Что мы имеем? Ничего. Что нам нужно? Только одно – чтобы кончился снег. Он МОЖЕТ кончиться? Да, безусловно: через час, или через сутки, или через трое, или… Впрочем, дальше уже можно не считать. Давай сначала отрежем лишние сущности. Очень хочется найти шалаш – он где-то рядом. Это риск – причем смертельный и глупый. Надо от него отказаться. Полностью. Запросто пройдешь мимо в десяти метрах и уйдешь куда-нибудь в степь. А через пару часов снега будет выше колен, и ты просто не сможешь двигаться. Нет, нужно оставаться на месте. От меня почти ничего не зависит. Если температура не понизится, если не поднимется ветер, то можно продержаться несколько часов. Для этого нужно двигаться. Как? Ходить по кругу. И петь песни, рассказывать анекдоты, читать лекции, сочинять стихи – все, что угодно. Протоптать короткую круговую тропинку и медленно ходить по ней. Можно зарыться в снег. Нет, этот – слишком мокрый, да и сам я не сухой. В этой слякоти согреться не удастся, будет только хуже. Значит, надо идти: „…Не страшны дурные вести – начинаем бег на месте!.." Эх, Владимир Семенович! Вот с тебя-то мы и начнем…»
…Снег, снег, снег над тайгою кружится,
Он не коснется твоих сомкнутых век…
И он начал.
Под мокасинами чавкала растоптанная каша из земли и воды. Снег на обочине становился все глубже. Он налип на рубаху и капюшон толстым тяжелым слоем, но Семен его не стряхивал – так теплее. Песни почему-то не пелись – куража, что ли, не было, и Семен решил себя не насиловать: концерт устроим, когда начнется агония. Он опирался на посох, медленно переставлял ноги и на каждом шаге сжимал и разжимал пальцы, давая дополнительную нагрузку ступням. Мех в мокасинах давно напитался водой, но эта влага пока еще была теплой. Ни рукавиц, ни перчаток у него, конечно, не было, зато была возможность удлинить рукава, отвернув обшлага. Ветка подшила к ним, как и к подолу, дополнительные полосы меха. Таскать все это в теплую погоду было очень неудобно, и он не раз жалел, что взялся за усовершенствование традиционной одежды. Впрочем, столько же раз во время холодных ночевок он радовался и длинным рукавам, и подолу. Для уменьшения теплоотдачи нужно было бы подпоясаться, но Семен решил с этим повременить в надежде, что от тепла тела рубаха изнутри хоть немного просохнет.
«В общем, Сема, все не так уж и плохо: твоя агония будет долгой. Как там ответил Абдулле товарищ Сухов? „Лучше б, конечно, помучиться…" Вот у Стивена Кинга есть такой роман – „Большая прогулка" называется. Полторы сотни юношей отправляются в путь по дорогам страны. Они должны идти, не останавливаясь и не сбавляя скорости до конца. Сошедших с дистанции добивают. Остальные идут – несколько суток подряд, и впереди у них нет никакого финиша. „Прогулка" закончится, когда все погибнут и останется только один участник. Он станет победителем и получит все, что пожелает. Сколько же суток они шли в том романе? Не могу вспомнить – вероятно, когда читал, не зафиксировал на этом внимание. А жаль. Я-то сколько смогу так кружить? Сутки? Двое? Бр-р! И ведь как обидно, черт побери! Ведь это же банальнейшая для наших северных поселков зимняя история: пошел человек к соседу, чтобы добавить, – подумаешь, пурга, это же рядом! Вышел из дома, споткнулся или еще что, да и замерз под соседским забором – в нескольких метрах от крыльца…»
Снег все падал и падал. Тропа становилась все глубже – почти по колено. Время от времени Семен поворачивался и шел по кругу в другую сторону – для разнообразия. Он давно уже превратился в ходячий сугроб, и снег ощутимо давил на плечи, но он его не стряхивал, а гадал – свалится сам или нет? Пальцы руки, держащей посох, мерзли, и Семен решил не таскать палку с собой. Он воткнул ее в снег на обочине, а руки втянул внутрь рубахи, оставив болтаться пустые рукава. Некоторое время он развлекался тем, что, подходя к посоху, каждый раз с ним здоровался, но это ему быстро надоело. Очень раздражало отсутствие представления о времени – с часами, наверное, было бы веселее. По его прикидкам, когда он подходил к шалашу, должно было оставаться еще несколько часов до темноты. Скорее всего, не так уж и много. Это хоть какой-то репер: стемнеет, и можно будет начать ждать рассвета. Будет вполне конкретная и ясная цель – дожить до утра. Утром, конечно, может ничего не измениться, но ждать его все-таки приятней, чем ночи, которая все никак не наступит. Вечер как бы дразнил Семена: то вдруг резко темнело, и снегопад усиливался, то внезапно светлело, и снег становился таким редким, что можно было видеть все вокруг метров на двадцать. Смотреть, правда, было не на что.
Думать, собственно говоря, было тоже не о чем. Событий в последнее время произошло мало, а вот возможностей для размышлений много. Все, что можно придумать про хьюггов, ультханов и камень Аммы, давно придумано, и возвращаться к этой теме, не имея новой информации, смысла нет. «Вот сегодня получилась прикольная встреча с волками. Чуть ведь не опозорился… Впрочем, при чем тут позор? Загрызли бы, да и все! А серебристый сказал: „Я тебя знаю". Как же они передают информацию друг другу? Телепатически, что ли?! Интересная тема, но мозги напрягать бесполезно – все равно ни до чего не додуматься. Да и базы знаний нет – никогда особо не интересовался звериным житьем-бытьем. А хорошо это я с тигром придумал, круто! Вроде как у сверхволка в жизни могут быть только сверхинтересы – саблезуб вот понадобился! Надеюсь, они потом не станут проверять, в какую сторону я пошел по тигриному следу? И смех и грех! Да-а… А что еще интересного было? Вот с Головастиком наконец как следует познакомился. Интеллект у него очень даже неслабый, только чистый, как лист бумаги. Ему бы в школу – отличником, наверное, стал бы. А вот окружающий мир он видит и переживает как-то иначе. Он для него как бы весь состоит из каких-то объемов и форм, которые плавно перетекают друг в друга: контур холма, изгиб ветки, языки пламени, облака на небе. Светящаяся щель в крыше – это маленький уж, а камень в обкладке очага – черепаха, убравшая лапы. Забавный парнишка…»
Просветы в снегопаде становились все более блеклыми, и Семен понял, что темнеет: чему быть, того, как говорится, не миновать. Была слабая надежда, что хуже не станет, – все равно ни черта не видно. Только она, как водится, не оправдалась.
По мере того как темнело, снегопад становился все более редким. Видимость от этого, увы, не улучшалась – скорее, наоборот. Семен уже давно слышал тихое похрустывание под ногами, но замечать его не желал, решительно не хотел придавать этому значения. Он начал мерзнуть уже во многих местах сразу, но до последнего убеждал себя, что это от усталости и голода. Только все эти уловки оказались бесполезными: от фактов, как говорится, никуда не денешься. А они таковы: наступает ночь, снегопад кончается, температура падает, а он весь мокрый и скоро превратится в ледышку. И что же предпринять в этой ситуации? А почти ничего: отряхнуть снег с рубахи и… утоптать площадку возле тропы. Теперь Семен делал три круга по часовой стрелке, десять раз отжимался от земли (не высовывая рук из рукавов, конечно) и шел в другую сторону. Задача дожить до рассвета казалось ему все менее выполнимой, а неотапливаемый шалаш, сухой мех запасной рубахи и мокасин – совершенно недостижимым блаженством.
Снегопад наконец прекратился. Наступила тьма. И в этой тьме поднялся ветер. Несильный – пять-десять метров в секунду. Или даже еще меньше.
Апатия и сонливость накатывали волнами. В голову упорно лезли мысли о том, что умирать совсем не страшно – он уже пробовал. Какой смысл тянуть? Ну, еще полчаса… Ну, час… Нет, час, пожалуй, уже не продержаться. Да и зачем, в конце концов?! Он же честно боролся и сопротивлялся – сколько мог. Бывают же непреодолимые обстоятельства! Что еще от себя можно потребовать? Костра не разжечь, а двигаться сил уже нет. Ещё круг? Или три? Ветер выдувает тепло из-под рубахи. Эффективнее, наверно, сесть на корточки и сжаться в комок, чтобы сократить теплоотдачу. Да, именно так люди и замерзают. А что делать?
На корточках он просидел недолго – было неудобно и холодно. Лучше, пожалуй, лечь на бок – прямо в снег. Или еще походить?
Сделать последний выбор он не успел. Не успел, потому что…
Потому что появился свет.
Нет, не тот свет, что в конце посмертного тоннеля.
Обычный – лунный.
Сплошная облачность сдвинулась, съехала в сторону, и Луна оказалась на свободе. Полная.
Все вокруг было гладким, белым и ровным. Кроме сугроба – вон там, в полусотне метров. Из макушки сугроба торчали палки.
Это концы связанных слег, на которых держатся шкуры.
Семен лез и рвался вперед. Ломал наст и обдирал об него кожу голеней. Снегу было по колено, он падал, вставал и лез дальше. Потом утаптывал, разгребал руками снег возле шалаша. Оказалось, что вход с другой стороны…
Приходить в себя и хоть что-то соображать он начал, лишь лежа в своей запасной парке. Он не стал её надевать, а залез в нее голым, свернулся, сжался в комок, засунул кисти рук под мышки и принялся стучать зубами и дрожать.
Потом в голову пришла мысль, от которой дрожь прекратилась мгновенно. Нет, его не бросило в жар, просто перестало быть холодно.
В шалаше он был один.
ГОЛОВАСТИК ИСЧЕЗ!!!
Следующие несколько часов были для Семена… В общем, в жизни многих людей бывают события, которые память начинает стирать, как только они заканчиваются. Эти воспоминания лишние, ненужные, от них надо избавиться, вырвать как больной зуб. Но сначала это надо пережить…
Что бы с парнем ни случилось – виноват Семен. Никаких оправданий, никакой защиты – все очень просто, все однозначно: он виновен. И этого уже не исправить. Назад не отыграть, не искупить, не вымолить прощения. И как с этим жить дальше?! И можно ли с этим жить?..
Кто-то когда-то сказал, что ад, как и рай, находится у человека в душе. Это действительно так. По крайней мере, в отношении ада. Совесть – палач, перед которым бесполезно демонстрировать мужество.
Он смог уснуть только под утро. Наверное – под утро, потому что луна спряталась и было просто темно.
Просыпаться он не хотел. Но пришлось – было слишком больно. И внутри, и снаружи. Снаружи – это болели обмороженные пальцы ног. А еще было жарко. Солнце поднялось высоко и вовсю лупило в темную крышу вигвама. Снаружи что-то журчало, чирикали птички.
Семен кое-как разогнулся, выбрался из мехов и, как был голым, на четвереньках выполз из шалаша. Постоял, подышал, глядя на истоптанную мокрую землю у входа: «Снег тает со страшной силой. Если парень замерз где-то в степи, то его можно будет найти. Это называется „подснежник"».
Ему очень хотелось заплакать – даже не от горя и боли, а от лютой досады на самого себя – не уберег…
Он сглотнул спазмы в горле, начал подниматься на ноги и замер, не закончив движения.
Солнце слепило глаза, и он несколько секунд моргал, пытаясь разглядеть и понять то, что видит.
Перед шалашом на вытаявшей мокрой траве стояли и сидели воины-лоурины. Много. Человек двадцать или тридцать. С копьями и длинными луками. В меховых рубахах до колен. С повязками на головах. Солнце светило им в спины, и перед каждым была его тень.
Те, кто сидел на корточках, начали подниматься. Их тени удлинялись и тянулись к Семену.
«Хоть бы убили сразу, – думал он, пытаясь рассмотреть лица. – Без вопросов, без оправданий – раз и все! Господи, сделай так, чтобы не пришлось ничего говорить!»
Одна из фигур, стоящих впереди, двинула рукой, втыкая древко копья в землю. Шагнула к нему.
«Вождь, – понял Семен. – Сам пришел. Хоть бы сразу… »
Тень воина коснулась босых ног, а потом поднялась и как бы одела Семена, прикрыв его наготу до пояса. Вождь был суров и сосредоточен. Он явно волновался:
– Прости, Семхон, но шаман не смог прийти – он слишком стар, а степь полна воды.
– Да-да, я понимаю…
– Прими из моих рук. Это не будет нарушением правил.
Обычная налобная повязка мужчины из рода Тигра. Только новая и чистая. С длинным желтовато-серым мехом.
– Но как же?! – Он коснулся рукой лба: его собственный кожаный обруч – метка людей из рода Волка – был на месте. То ли забыл его снять перед сном, то ли, проснувшись, машинально надел – теперь уже и не вспомнить.
– Это не важно, Семхон. Главное, чтобы ты принял.
– Но… Как же… Разве так бывает?!
– Волк и Тигр? Оказывается, бывает! – ответил Вождь. – Прими, Семхон! Мы будем звать тебя «Белая Голова».