Щербаков Владимир. Встречи с Богоматерью

   Меньше всего хотелось сидеть в гостинице. Пошел на почту, послал телеграмму Жанне. Это была самая удивительная телеграмма в моей жизни. Вот ее текст. "Прибыл благополучно. Идут дожди. Настроение скверное. Поклон Афродите".
   Девушка в окошке почтамта, безусловно, думала, что Афродита - это имя знакомой или родственницы. И была, конечно же, права. Но если бы ей сказали, что это имя ныне здравствующей богини?.. Что бы с ней стало?
   Читателю же напомню: в первой книге я рассказал, что Богоматерь, Дева Мария, Богородица, Афродита, Исида, Анахита, Багбарту - это разные имена одной и той же великой богини.
   Вспомним: Афродита морская богиня, поклон ей в той ситуации, в которой я оказался на Черном море, вполне уместен. Я не думал, что телеграмма с поклоном богине Афродите будет иметь последствия. Так, пришло на ум - написал. Пошел от нечего делать на местный базар, купил грибов, в гостинице сварил их с помощью кипятильника в металлической, банке из-под королевского чая, который я когда-то приобрел в Венгрии... Грибов было много, они похожи на белые. И вот я пробовал их, пробовал, пока не съел все. Стало плохо. Как раз в тот час передали по радио информацию. Я слушал и прощался с жизнью. Шестьдесят человек в Краснодарском крае попали в клинику за предыдущий день. Девятнадцать уже скончались. Ели грибы. Самые что ни на есть съедобные - белые и подосиновики, а также подберезовики. Что это? Грибы стали вдруг ядовиты. Все подряд. Именно там, в Краснодарском крае, в сентябре девяносто первого года.
   Не буду долго мучить читателя неизвестностью. Ведь он, вероятно, уже догадался, что раз я написал книгу, то все обошлось. Это так. Да, болела голова и болел живот, потому что этих грибов я съел больше, чем другие, попавшие в клинику, а затем на кладбище. Есть слово "дорвался". Это на тот самый случай, мой случай. Полагаю, что даже без помощи богини я выдержал бы. Мой организм, приученный годами к смертельным ядам во время моих экспериментов с амброзией, не мог поддаться обычным грибам, пусть самым ядовитым на всем побережье. Так... через час боль прошла. Я подсчитал: все эти взбесившиеся грибы в принципе не могли отравить меня всерьез, потому что больше, чем я съел (сразу около полукилограмма, варил дважды, не умещались в литровую банку), я просто не в состоянии был осилить.
   ...На следующий день я вспомнил о телеграмме. Светило солнце! Самая прекрасная из богинь Олимпа помнила обо мне.
   * * *
   Три раза я менял номер в гостинице. Сначала я попал на первый этаж. Ничего другого мне не предложили. Там зарешеченное окно, балкона нет, прохожие по утрам будили меня, деревья загораживали солнце. А в три дождливых дня комната наполнялась влагой, лужи подступали к самой решетке низкого окна. Это было началом отдыха и концом его одновременно. После нескольких логических фигур следовал нешуточный вывод: угодил в камеру-одиночку.
   Я зашел к директору гостиницы, моему тезке. Решил не жаловаться - просто поблагодарить. Из Москвы я выслал ему телеграмму с соответствующей просьбой. Он поставил резолюцию - и она попала к администратору. Не хотелось огорчать его.
   - Все в порядке? - спросил тезка, когда я пожал ему руку.
   - Да, еще раз спасибо, Владимир Николаевич.
   - А какой номер вам дали? - проницательно допытывался он. - На каком этаже?
   - На первом.
   - Но это же плохо!
   - Ничего. Можно жить.
   - Нет так не пойдет, - он снял трубку, набрал номер, высказал свое отношение к моей проблеме; на другом конце провода обещали ее решить.
   Дня через два дежурная сообщила о предстоящем моем новоселье на втором этаже. Таскал вещи россыпью: рубашки и курточки вместе с вешалками разную мелочь в пакетах, в чемодан положил арбуз, дыню и еще что-то. Угощал горничную. После новоселья накатила грусть: мой номер был рядом с туалетом. Ситуация знакомая, но на этот раз я ничего не мог поделать с поплавковым механизмом, и вода шумела за стеной, а я не смыкал глаз. Я постеснялся навестить еще раз моего тезку, но пошел к администратору - просить что-нибудь еще. Было обещано. Так я оказался вскоре на третьем этаже. Это новоселье было удачнее прежних. Но я так быстро переселялся с этажа на этаж, что не успевал узнать номер телефона в своем собственном номере, а справочной книжки не было и вообще здесь все недавно поменялось. Поздно вечером - звонок. Звонила Жанна. Говорили о погоде. Я сказал, что здесь после трех дней дождей так здорово, что хочется только плавать и летать. Вдруг спохватился: я же переехал и не знал еще своего телефона. Откуда узнала она?
   Конечно, я тут же догадался.
   - Тебе подсказала гостья, да?
   - А ты как думаешь?
   - Думаю, что она. Дежурная по коридору не знает моего номера. А списка номеров почему-то не оказалось, вернее, он устарел, и его так разрисовали, что администратор только развел руками. Обещал уточнить завтра. Выходит, я прав.
   - Да, это она, Божья Матерь. Она сегодня была.
   - Можешь не называть ее так, я же понимаю все...
   Мне в самом деле показалось странным, что Жанна называет ее полностью. К чему? Наш разговор выходит в эфир. Видно, она хорошо отдохнула, забыла, что я догадлив.
   Так я узнал номер своего телефона от Богоматери. Если бы еще год назад мне - с моей астральной подготовкой - сказали, что Афродита, она же Дева Мария и Исида, сообщит номер гостиничного телефона, я бы не смог поверить. Не смог!
   Как это было?..
   Богиня подняла раскрытую ладонь правой руки над плечом, и на ней возникли цифры!
   * * *
   Уж не сон ли это?..
   Каждый день - солнце, то теплое, ласковое, то красноватое, прохладное, то жгучее. На закате оно опускается в воду, оставляет на камнях прощальные красные огни, я ложусь боком на них, во мне звучит музыка, буквально так любимые мелодии Рахманинова, Глазунова, Дворжака, Грига. Мои душа и тело отдыхают на этих серых и бурых камнях, нагретых за день, а на воде - знакомая дорожка, вот она гаснет, гаснет...
   Я рассказал все, что знал, о солнечных дорожках на воде в романе "Чаша бурь", отчасти в "Семи стихиях" и "Далекой Атлантиде". Я люблю течения разного цвета далеко от берега, оттенки синего, зеленого, желтого. люблю смерчи, которые вытягиваются из туч и облаков, иногда при этом светит солнце.
   Стороной пробегали серые вечера, похожие один на другой, а утром солнце! И все дни до отъезда было так. Никто из старожилов не помнил такой осени. Я был здесь двадцать третий раз. И каждый раз я выбирал то же время года, и тот же месяц, и тот же знак зодиака - Весы. Но никогда не было этого и похожего на это - тоже. Самое типичное - дождик каждые три дня, иногда только до обеда. Безоблачными были целые недели, но не было ни разу безоблачного месяца. Раньше зарядившие вдруг дожди наводили тоску, потом, когда прояснялось, я шел к речке Кудепсте, там все как летом в России: зеленые рощи, трава, огороды, деревенский пруд с утками. Я возвращался в лето после непогоды, отдыхал. Потом возвращался к морю.
   А вот в этот год, после телеграммы Афродите, осень была отменена вообще, до восемнадцатого октября. И не только осень, но и грозы, дожди, дождички, непогода.
   Даже когда поднялся ветер, солнце разгорелось на небе еще ярче, а близ мыса Видный, где я купался, ныряли черные птицы, ловили рыбу. Они грациозно погружались прямо в белопенные волны, проплывали метров тридцать и выныривали, держа в клюве коричневую рыбину. Казалось невероятным, что тонкошеяя птица сможет проглотить ее. Однако, помедлив, словно приготовившись, птица глотала добычу так стремительно, что я не всегда мог поймать сам момент.
   Здесь большие камни, заросшие бурой водяной травой. Я любил отдыхать на них недалеко от берега. Представляю себе, как эти черные водоплавающие шли у самого дна, лавируя между камней, и выхватывали из-под них зазевавшихся окуней или, может быть, зеленух. Я не мог хорошенько рассмотреть их охотничьи трофеи. Птицы, вероятно бакланы, снялись и тяжело пошли над берегом к Сочи.
   * * *
   Рассказывая ранее о моих приключениях на юге, я назвал участников этих культурно-массовых мероприятий условными именами. Поскольку это были женщины, то им вполне подошли имена из оперы. Главная героиня - Кармен. Ее подруги - Мерседес и Фраскита. Я выступал в роли Хозе, мой соперник под моим пером приобрел имя Эскамильо, он и впрямь был похож на молодого тореадора. Что там тогда было? Встречи, танцы, любовь, ревность, южные вечера, объяснения. В конце концов - внимательный читатель первой книги не даст мне соврать - я оказался на грани гибели. Эта драматическая история незабываема.
   Я писал о помощи Богоматери. Тогда, помнится, явились два ее помощника. Один из них сопровождал ее в ипостаси Афродиты. Но и в ипостаси великой богини - Матери скифов. Он похож внешне на зайца (и в этом виде он сопровождал Афродиту, о чем прекрасно были осведомлены древние греки) или на "грифобарана", если, употреблять терминологию археологов, занимавшихся изучением скифских и скифосарматских древностей. Он улыбался, когда я вечером после рокового для меня объяснения бросился ничком на постель в номере гостиницы, совершенно трезвый, к несчастью. Мне приходил конец, каюк.
   Он появился. Тогда я еще не знал о том, что великая богиня жива и здорова, не знал о ней ничего, считал ее мифом, не знал о том, что она выступает в разных лицах-ипостасях. Ничего не знал, ничего... Не часто, но думал все же о боге. Но хотя в тот вечер имя бога не пришло мне, кажется, на ум, она помогла. Она послала этого своего помощника. И другого. Закрыв глаза, я отчетливо видел сначала это удивительное животное, улыбавшееся мне, бесспорно, разумное и божественное. Потом - генерала с лицом таиландца. На нем был синий камзол с серебряной пряжкой. Он спокойно и снисходительно улыбался. Я видел его!
   Так было тогда. Тайский генерал протянул мне свою надежную руку, ласковый зверь - лапу. Но это уже образ. Они ведь просто выслушали меня и выполнили мою просьбу. Мой соперник Эскамильо ушел в тень, не появлялся до прощального вечера танцев. Это меня спасло. Я поддался иллюзии. Точно любовь могла продолжаться. И словно утопающий я уцепился за соломинку - и выплыл. Выплыл!
   Когда я пишу эти строки, я не заглядываю в первую книгу встреч с Богоматерью, пишу по памяти. Надеюсь, я точен.
   Когда я летел в Сочи потом, после всего - и после первой книги тоже, я задумывался: что будет, если я встречу Кармен? Я называл ее еще одним именем (она блондинка) - Ксения. Мысленно разговаривал с ней, но старался и тогда не упоминать ее настоящего имени, даже мысленно. Пусть это останется тайной. Я писал и вспоминал, как она хотела... ну, покончить со мной. И вот в моих мыслях я молча проходил мимо нее там, близ Сочи, в тех местах, которые всегда являлись мне зимой, словно эти аллеи дразнили меня, приглашали пройтись, прогуляться, как раньше, - и не одному, а с ней. Зимняя ностальгия.
   У меня, повторяю, хватало сил и решимости пройти мимо, разве что легким кивком, очень сдержанно поприветствовать ее. Для того, чтобы тут же исчезнуть. Именно так. Теоретически я был готов к встрече. Готов был тут же исчезнуть с глаз ее. Уйти. Никогда не появляться на том пляже, на той площадке, где крутился Эскамильо и где она наблюдала за ним, ловя его горячие взоры - да простит мне взыскательный читатель эти обороты речи, но это-то и передает точнее всего ту атмосферу.
   Я был спокоен, когда стремительно - в свойственной мне манере - проносился мимо нее по аллее и удалялся в сторону моря, как это делают взлетающие на южном аэродроме самолеты.
   Я точно рассчитал все варианты встречи, все возможности были предусмотрены с той тщательностью, которая доступна незаурядному теоретику. Но я, кажется, рассказывал, что любовь не исчезает, она лишь переходит в иные формы. Подумаешь - женская прихоть: убить меня. Да, может быть, я и сам этого тогда желал.
   Мои построения были многоплановы. Я все предусмотрел. До мелочей. Оставалась, правда, вероятность того, что все получится наоборот. Квалифицированные теоретики называют это отрицательным результатом и считают его ничуть не менее ценным, чем результат положительный. Опасный вариант. Стоило поломать голову. А что было бы на самом деле? Ведь я обязан был предусмотреть и такое: появится она, и появится затем Эскамильо.
   Как тогда все образуется?
   * * *
   Представьте, о читатель, выражение моего лица, когда на второй же день вот этого моего отпуска я увидел верную спутницу Кармен Фраскиту! Шел по улице - и вдруг она! Я остолбенел. Вот оно, повторение пройденного. Я поздоровался. В ее руке была сумка. Я машинально принял эту сумку из ее рук и понес к знакомому дому - туда, где их компания останавливалась всегда.
   - Ты одна, Фраскита? - спросил я ее. (Читатель волен подставить здесь другое имя, волен даже угадать настоящее имя.)
   - Да, Хозе, я одна.
   - Совсем-совсем одна?
   - Пока одна, мой дорогой Хозе.
   Она улыбнулась, темные волосы молодой опытной цыганки блеснули как вороново крыло, под последним лучом солнца. Уже начались дожди первых дней. Мы побежали. Я обогнал ее, потом закидывал сумку через три ступени знакомой лестницы на их этаж.
   - Ты зайдешь. Хозе?
   - Помилуй, зачем, Фраскита?
   - На чашечку кофе, мой дорогой Хозе. Ведь нам сейчас нужно вернуться к остановке автобуса, чтобы встретить еще одну женщину.
   - Еще одну, Фраскита?
   - О да.
   - Но... может быть... мне не стоит?
   - Как ты можешь. Хозе? Неужели эта красивая молодая женщина должна сама тащить свои вещи после дальней дороги?
   - Ну... пошли тогда за ней и за ее вещами.
   - А кофе?.. Еще рановато.
   - Нет, нет. Спасибо, милая Фраскита.
   - Ты готов, Хозе, идти сразу за ней, так ли я поняла?
   - Ну да...
   Так разговор продолжался еще некоторое время, и я боялся назвать имя той женщины, вещи которой мне предстояло нести. Выдающийся теоретик, то есть я сам, не предусмотрел вот это: что встречу Фраскиту и придется тут же идти за вещами Кармен. Это ведь Кармен!. Уточнять я боялся. Глупо. Боишься - молчи. Этот афоризм пришел мне в голову на лестнице, когда я подбросил сумку Фраскиты на последнюю лестничную площадку. Впрочем, тут же успел ее поймать.
   И вот мы пошли. Теоретика как не бывало. Вместо него рядом с Фраскитой шел обычный сержант Хозе.
   Подошли. Стояли под ее зонтом. Интимно и немного нервно шумел дождик. Она рассматривала носки своих туфель. Я держал ее под руку. Вот сейчас должна появиться Кармен... Предчувствие после некоторой паузы обмануло меня. Она увидела, сорвалась с места, увлекла меня за собой. Легкий вскрик, приветствия, объятия... Это не Кармен. Другая женщина. Даже не Мерседес.
   Это жизнь. Теоретическая модель снова, на моих глазах, дала трещину.
   Я ласково принял чемодан и сумку этой новой знакомой. Теперь мне предстояло улизнуть после настойчивых приглашений на ту чашку кофе, от которой я уже отказался сегодня. Ушел.
   Потом, через три дня, снова Фраскита. Шла вечером с танцев. Я взял обеих под руки. Подолы их танцевальных юбок, подобно вееру, охлаждали мое разгоряченное лицо.
   - Милый Хозе, - начала она - У тебя такой вид, как будто ты хочешь о чем-то спросить?
   Показалось или она действительно сказала это? Действительно.
   - О чем ты думаешь? Ты не слышал?
   - Слышал, конечно. Скажи, Фраскита, приедет ли Мерседес?
   - Не приедет, к сожалению.
   - А Кармен?
   - И она... не приедет. Я звонила ей.
   - Почему?
   - Они уже были в отпуске.
   - Когда же?
   - Летом.
   - Где?
   - В доме отдыха. Если бы ты по-прежнему был внимателен к Кармен, то... понимаешь, да? Она бы не уехала в отпуск раньше времени.
   - Но мы с ней разошлись, Фраскита!
   - Да, она говорила. Одна подруга затащила их в дом отдыха, там озеро, ягоды и грибы.
   - И кабальеро?
   - Мы не такие, Хозе.
   - И я не такой. Сказал в рифму, извини.
   - Бывает. Твой кофе еще не остыл с тех самых пор. Пойдем? Я отказался, проводил их до дома, Не было Эскамильо, не было других попутчиков и пока не было ухажеров.
   Так я ее больше и не встретил с того вечера. Я не знаю, как все получилось у Кармен. Само собой или... или мне помогла великая богиня, она же Афродита. Богоматерь, королева магов Исида. Я думал об этом. Но я не буду спрашивать у богини. Все получилось так, как надо. И все было далеко от моих теорий.
   * * *
   Были дни, когда мне не следовало уединяться. Я и сам это чувствовал. Тогда я шел в самшитовую рощу, как в парк. Там, затерявшись в толпе экскурсантов, я ощущал себя человеком, которому ничего не надо знать, ничего не надо помнить, - слушай, и все будет ясно. Такой отдых длился у меня два-три часа. В конце концов я не выдерживал, уходил от них, снова оставался наедине с мыслями, со своей памятью, снова решал в уме задачи: иногда даже математические или физические.
   Растворялся в настоящем лесу, сворачивал с асфальтированной тропы, которая замыкалась сама на себе. Это малое кольцо туристского маршрута. Большое кольцо вело сквозь заросли, к первобытным местам. Оно было закрыто для туристов давно, в семидесятых годах. Но когда-то я шагал по нему до той самой крепости, которую я описал в "Чаше бурь". Потом тропа сворачивала, вела вниз, к реке Хосте. Там я любил выходить на галечный берег. Он похож на каменистые берега дальневосточных рек. И там и здесь я видел движение рыб, расходившиеся косые волны. Входил в воду. закатывая брюки до колен. Герой моего романа Владимир Санин пробирается по тропе большого кольца, падает с подпиленного деревянного настила над пропастью в реку, которая его спасает от смерти. Потом пробирается по воде диким ущельем в город. Сейчас ничто уже не напоминает о бурных водах Хосты после летних или осенних ливней. А когда-то, даже еще в шестидесятых и семидесятых, вода бурлила и неслась так что становилось страшно, стоило лишь представить себя в этом потоке.
   Воды стало меньше. Соседняя речка Кудепста почти совсем высохла, а ведь когда-то я купался в ней, нырял с крутого берега, меня несли струи перекатов, и вода там была такой, что не хотелось выныривать. Кажется, кислород проникал через кожу в достаточном количестве, и дышать было не обязательно.
   Во время прогулок по самшитовой роще вспоминалась речка близ Суздаля. Когда-то по ней плавали на ладьях, теперь это ручей, который перепрыгнет ребенок. Отсюда - один шаг до прогнозов и мрачных предсказаний. От них мне не по себе. Когда я писал "Чашу бурь", мне хотелось увековечить любимые реки-пусть они остаются такими, какими я их помню!
   Пусть останется прежней пещера, где раньше гнездились тысячи летучих мышей. И пусть всегда в трещинах и каменистых балках сочится вода. Здешняя гора Ахун когда-то треснула. Я считаю, что дни рождения этих трещин и разломов совпадают по времени с гибелью Атлантиды. Об этом я писал в повести "Меч короля Артура".
   * * *
   Позднее пресветлая Божья Матерь сказала, что я буду писать книгу об Атлантиде и что я не все еще рассказал об этой удивительно древней земле. Я поймал себя на мысли, что разлом горы - это одна из страниц будущей летописи событий. Он протянулся через самшитовую рощу, создав небольшое ущелье. По дну течет ручей. Вода беловатая. Камни тоже белые или серые. Иногда я видел под ногами отпечатки раковин. Намного раньше гибели Атлантиды здесь был океан. Потом стали подниматься горы. И не так давно, так что разломы кажутся совсем свежими, решилась судьба Атлантиды и атлантов, а заодно и ландшафта рощи.
   Здесь удивительное место. Я отдыхал, меня сюда тянуло. Всегда спокойно. Время отступает, его не замечаешь. Вот так было двенадцать тысяч лет назад, при атлантах. Тогда Черное море было озером, в которое впадали реки, а из него вытекала одна река, и она несла свои воды в Средиземное море. Босфор бывшее русло этой реки. Когда возвращаешься из рощи, ощущается запах сероводорода близ лечебных ванн.
   В другие, внутренние, невидимые глазу трещины тогда же проникла морская вода. Жар и влага родили мацестинские источники. Само Черное море - памятник Атлантиде. Вода его насыщена сероводородом с определенной глубины. Все отравлено глубже отметки сто пятьдесят-двести метров (цифру привожу по памяти). В этом бывшем озере погибли морские животные и рыбы, когда после катастрофы в Атлантике сюда ворвалась морская вода. На дне лежат мертвые рыбы, моллюски. Много видов тогда вымерло в Черном море. Это отзвук катастрофы в Атлантике. Никого, однако, это не интересует, никто не пытался, насколько мне известно, проверить мои атлантологические объяснения.
   Только Божья Матерь свободно проводит черту, соединяющую Атлантиду и наши дни, современность. Для нее это было совсем недавно. Она так же юна, как тогда. Но тогда, в Атлантиде, она была еще не богиней, а просто очень красивой женщиной. Она рослая, как многие атланты. Ее душа воплощалась в земных образах, потом возносилась на небо или, точнее, в астральный и ментальный мир. У каждого из этих миров как бы семь этажей, семь небес. Она прошла их все. У нее много имен, я не назвал и половины их. Она единственная свидетельница катастрофы в Атлантике, жизни Атлантиды и атлантов. Она знает, как все тогда произошло. Как снова поднимался человек - одновременно в чем-то и опускаясь ниже. Она знает цену мирам земным и небесным.
   Эти строчки ее биографии для меня связаны и с Черным морем. Все записано особым языком здесь, близ самшитовой рощи. Нужно уметь читать возраст пород и разломов, узнавать дни рождения ручьев и рек. Когда я писал "Чашу бурь", то ни за что не поверил бы во все только что сказанное. У меня не хватило бы фантазии представить себе хотя бы штрихи биографии Божьей Матери. А связанную с ее атлантическим прошлым биографию я не смог бы воспринять и понять. Это сверхфантастика. Только сейчас я осознаю глобальность всех связанных между собой земных и небесных процессов. Один из результатов - души поднимаются в миры, где и до них проложены дороги вверх. Они направляются к вечному разуму, к творцу. Там самая легкая материя нашей системы соединяется, обретает особую форму проявления своей индивидуальности, там царство абсолютной памяти, точности, знания.
   Я пытался найти это и на Земле. В моей книге "Все об Атлантиде" впервые утверждал, что Атлантида в Атлантике существовала.
   В предисловии к книге я те же мысли выражал в сжатом виде:
   "Трудно даже представить себе, сколько раз и с каким энтузиазмом ученые опровергали саму идею Атлантиды, полулегендарного материка или острова в Атлантике, откуда берет начало цивилизация. В шестидесятых годах меня, совсем еще молодого аспиранта, поразило, что грунт, в котором захоронены останки мамонтов на знаменитом Берелехском кладбище, довольно молодой - его возраст около 12 тысяч лет. Я считаю себя дальневосточником... Мне удалось получить первые данные радиоуглеродного анализа, он свидетельствовал, что возраст костей и бивней животных на этом кладбище тот же - около 12 тысяч лет. Однако этим же временем датирована и гибель Атлантиды. И несмотря, казалось бы, на отсутствующую связь между останками мамонтов и гибелью острова, я ее нашел и стал атлантологом. Полученные мной в других районах страны данные говорили о том же - небывалой катастрофе, которую пережила наша планета около 12 тысяч лет назад..."
   Рассказывая о находках в Малой Азии - колыбели европейцев и прежде всего славян, я обращал внимание на тайну неожиданного становления там цивилизации. Я назвал этот регион Восточной Атлантидой, предполагая древнюю колонизацию его атлантами посредством мореплавания. Я писал в "Чаше бурь": "Если найдется человек, который способен поверить, что в одном из уже обнаруженных поселений девять тысяч лет назад знали с десяток культурных растений потому, что жители сумели вырастить и выходить их за время нескольких вдруг прозревших поколений, то он поверит в чудо, гораздо большее, чем Атлантида".
   Далее в упомянутом предисловии я признавался читателю:
   "С удовольствием признаюсь, что я ошибался. В это чудо верят все ученые, их не удивляет внезапный скачок, когда на пустом месте возникли древнейшие города, земледелие, искусство именно в течение жизни нескольких поколений. Однако я по-прежнему считаю совершенно невероятным внезапное становление Восточной Атлантиды в Малой Азии без предыдущей ступени - Атлантиды. Закономерный, по мнению ученых, процесс развития Малой Азии и строительства здесь первых городов я считаю необъяснимым, а саму проблему - открытой, не находящей никакого решения в рамках обычных представлений".
   В этих строках виден пока только атлантолог. Написаны они еще до того, как я вступил в контакт с великой Исидой, вышедшей из Атлантиды. Тогда я ни за что не поверил бы, что такое реально. И все же я настаивал или почти настаивал на существовании удивительной земли среди океана.
   "Несколько лет назад я был поражен, когда обнаружил, что Сириус, восхождение которого предвещало разлив Нила в Древнем Египте, известен примерно в том же качестве и древним иранцам. Эту звезду в Египте называли Сотисом. Один только раз за 1461 год утренний восход Сотиса над городом Мемфисом происходил одновременно с началом разлива Нила, Этот день египтяне сделали началом солнечного года в 365 дней, который почти без изменения дошел до наших дней. Я имею в виду его продолжительность.
   О четырех таких восходах остались записи в Риме (Цензорин): первый из них случился в 4241 году до нашей эры, то есть в глубокой древности, когда еще не было в помине и пирамид. Конечно, восходы были и раньше, но первый, отмеченный в записях, относится именно к этому году.
   И вдруг я нахожу древнеиранское свидетельство (известное иранистам) о поклонении птице, относящей семена различных растений к источнику. Из этого источника пьет дожденосная звезда Тиштрйа, она же Сириус. Потом, с дождями, семена возвращаются на землю. Та же история, что и у египтян, ведь разлив Нила был предвестником урожая. У древних иранцев нет Нила, но есть вода, дождь, растения, Сириус. Это слепок народной памяти и фантазии, в основе которых как будто бы читаются традиции Египта. Как они попали к ним из Африки? Объяснить это войной, которую вели персы против Египта, невозможно - совпадение относится к более раннему периоду, оно очень давнее. Не значит ли все это, что был какой-то общий источник сведений о Сириусе, который и направил мысль египтян в нужном направлении? Удивительно, но никто не задумывался, почему вдруг египтяне обнаружили и даже ввели в систему событие, которое повторяется раз в 1461 год: иными словами, практически не повторяется вовсе. Для меня это служит немаловажным доказательством того, что, несомненно, существовал предыдущий виток цивилизации, оборванный древним катаклизмом, катастрофой. От того первого витка сохранилась память потомков. Атлантида не могла не существовать, она и дала начало цивилизации".