– …Мы договорились, Маня? Договорились? – спрашивала Женя. – Я тебе оставлю деньги, а потом пришлю еще…
– Перестань! – сказала Маня. – Сделаю я все. Ты только напиши мне точно, когда она была похоронена.
– Две трубы были – крестом, – быстро говорила Женя. – И бирочка. Квадратная. Маня, найди! Сними с моей души грех! – Женя снова кинулась к Мане, но видно было: ей полегчало. Почему-то это разозлило Лидию: по какому праву наваливает она свои заботы на Маню?
– А я ей за это выбью квартиру, – сказала Женя Лидии, когда Маня ушла в кухню. – Я вытрясу ее из местного начальства, чего бы мне это ни стоило.
– Вот это будет дело! – обрадовался Сергей. – Я, со своей стороны, тоже могу помочь. У меня с этим Митрофанычем возник контакт. В конце концов, не очень хочется транжирить такие возможности, но – ради тетки! – я сделаю ему машину.
– Мальчик! Ты лапочка! – завопила на весь двор Женя и кинулась тискать Сергея.
И они не без удовольствия стали обниматься на глазах у Лидии, будто дружески, по-родственному, но она видела, как рука Сергея со знанием дела пробежала по Жениной крепкой спине, а глаза выразили удовлетворение легкой проверкой. Они, полуобнявшись, ворковали об общих возможных связях, о том, как лучше на кого выйти, и достаточно ли эквивалентны будут в правилах существующего обмена покупка машины в Москве и квартира тут. Может, стоит потребовать к квартире прибавку? Ну, к примеру, пересмотреть Манину пенсию… Или пусть ей город подарит гарнитур…
Они не заметили, что Лидия ушла, а она пошла в обход по крохотному Маниному дворику. Лева такого рода спекулятивный треп называл законом внутреннего перераспределения. Когда Лидия приходила из магазина и возмущалась, что производительность труда современного человека зависит от тупого мясника, который корову не кормил, не поил, в стадо не гонял, даже в магазин ее не привез, а изгаляется над людьми только потому, что получил право разрубить тушу. Лева говорил: неверно. Он, мясник, тоже зависит от общей силы перераспределения. Он зависит от галантерейщика, тот от бакалейщика, тот от обувщика. Он не имеет права быть хорошим и порядочным, иначе его выкинут из цепи. «Пусть, – говорила раньше Лидия. – Пусть! В конце концов, это – только продавцы». Теперь же не поймешь, где цепь начинается и кем кончается.
– Хотите сапоги за девяносто рэ? – спрашивают ее девочки в институте. – Десять за доставку…
– Хотите словарь Даля? – Это ей библиотекарь. – Три номинала. Много? Что вы! У всех пять…
Теперь на Манином дворе в обмене идут три вещи: могила, квартира и машина. Интересно, поймет Маня, если выгорит вся операция, что ордер на квартиру дан ей не за сорок с лишним лет безупречной работы, а за моментальную сделку? «Предупредить их надо, чтоб ей не проговорились! – подумала Лидия. – А то она им швырнет этот ордер». И тут она разозлилась на тетку. За то, что она именно такая. За то, что она как не видит… Как не слышит… За то, что она со своими принципами и идеалами – посмешище городское… За то, что она позволяет себе быть такой, когда уже все давно переменились… Она продолжает делиться копейка-ми и кусками, а у людей давно вещи покрупнее. Ну как можно так ничего не понимать? Разве ей в ее целомудренную башку придет мысль, что любимый брат Ленчик и любимая подруга Зина где-то толкались ночью вместе?
Серая, зашоренная, бедная Маня. Ни в жизни. Ни в людях.
Лидия дошла до сарайчика в Манином дворе. В нем никогда не держалась скотина, не гнездились куры, в него Маня выбрасывала всякий хлам. Несколько лет тому назад они вынесли вместе туда тяжелый панцирный матрац, на котором спали с Маней, когда вернулись после эвакуации. Удивительное дело, но эта топорная вещь, сработанная грубо и абы как, за долгие годы не то что не износилась, а вроде бы стала крепче. Они его едва выволокли. Чистюля Маня, смущаясь и извиняясь, сказала Лидии, что в матраце завелись клопы. Конечно, она их вывела тут же. Но спать на нем ей теперь противно. И вообще он очень громоздкий, широкий, одной ни к чему. Они его и вытащили. «Так и лежит, наверно», – подумала Лидия. Она отодвинула в стене трухлявую дощечку и заглянула в сарай.
Матрац был покрыт белоснежной простыней. На высоких Маниных подушках спали, прижавшись друг к другу, Ленчик и Зинаида. А укрыты они были ярким махровым одеялом, которое подарила Лидия Мане в прошлом году. Лидия не могла опустить назад трухлявую дощечку. Она не могла отвести глаз от спящих. Это было неприлично, стыдно, это было неинтеллигентно и некрасиво, это было противу всяких правил и очень было похоже на «взгляд в замочную скважину», но она не могла от них оторваться. Было что-то бесконечно покойное в том, как лежали эти двое уже очень немолодых людей. Как положил он ей широкую расслабленную руку на неестественно молодое плечо, как уткнулась она ему носом в ключицу, как своим дыханием он притягивал ее тонкие волосы, и они слабо шевелились возле его рта. Она увидела торчащую из-под одеяла узкую Зинаидину ступню, а потом увидела стоящий на фанерке кувшин с молоком и два стакана. Маня приносила им утром молоко! Потом, когда пришел Сергей и стал спрашивать, где, мол, дядька, Маня ничего не сказала. Не сочла нужным. Лидия задвинула дощечку и пошла обратно.
Она поняла, что никогда не спросит Маню о том, что видела, но и Маня ей тоже ничего не расскажет. Между ними будет тайна? Что значит будет? Разве она знает Манину жизнь? Разве она понимает ее? Серая Маня. Наивная Маня. Белье имени Мани. Маня-идеалистка. Маня-сумасшедшая.
Лидия подошла к дому и заметила цепкий, изучающий Манин взгляд.
– Чай скоро? – спросила Лидия.
– Сейчас… Через минутку, – ответила Маня и пошла к калитке, за которой маячила фигура Егорова.
Лидия не знала, что Егоров вчера получил от Ивана Митрофановича четкие инструкции – флаг снять. «Сегодня пусть повисит, а завтра чтобы не было…» Именно это и объяснял Егоров Мане. Лидия не знала, что Маня пообещала Егорову снять флаг сразу после чая. Егоров посмотрел на часы и сказал, что столько времени он ей дать может.
Они пили чай и говорили, что в этом году хорошие виды на урожай, что, слава богу, все хорошо, не было б только войны. Что она, Маня, решила всю оставшуюся жизнь посвятить самообразованию: всегда ей не хватало знаний.
«Ерунда какая, – засмеялся Сергей. – Лучше вяжи». Говорили об аллергии, новой болезни. «Где же наш дядька?» – воскликнул Сергей. Маня долила ему чай и сказала, что в следующий приезд в Москву обязательно привезет им аджику собственного приготовления. «А как же самообразование?» – засмеялся Сергей. По улице туда-сюда фланировал Егоров. Он не шел домой завтракать. Он ждал, когда Маня снимет флаг.
– Перестань! – сказала Маня. – Сделаю я все. Ты только напиши мне точно, когда она была похоронена.
– Две трубы были – крестом, – быстро говорила Женя. – И бирочка. Квадратная. Маня, найди! Сними с моей души грех! – Женя снова кинулась к Мане, но видно было: ей полегчало. Почему-то это разозлило Лидию: по какому праву наваливает она свои заботы на Маню?
– А я ей за это выбью квартиру, – сказала Женя Лидии, когда Маня ушла в кухню. – Я вытрясу ее из местного начальства, чего бы мне это ни стоило.
– Вот это будет дело! – обрадовался Сергей. – Я, со своей стороны, тоже могу помочь. У меня с этим Митрофанычем возник контакт. В конце концов, не очень хочется транжирить такие возможности, но – ради тетки! – я сделаю ему машину.
– Мальчик! Ты лапочка! – завопила на весь двор Женя и кинулась тискать Сергея.
И они не без удовольствия стали обниматься на глазах у Лидии, будто дружески, по-родственному, но она видела, как рука Сергея со знанием дела пробежала по Жениной крепкой спине, а глаза выразили удовлетворение легкой проверкой. Они, полуобнявшись, ворковали об общих возможных связях, о том, как лучше на кого выйти, и достаточно ли эквивалентны будут в правилах существующего обмена покупка машины в Москве и квартира тут. Может, стоит потребовать к квартире прибавку? Ну, к примеру, пересмотреть Манину пенсию… Или пусть ей город подарит гарнитур…
Они не заметили, что Лидия ушла, а она пошла в обход по крохотному Маниному дворику. Лева такого рода спекулятивный треп называл законом внутреннего перераспределения. Когда Лидия приходила из магазина и возмущалась, что производительность труда современного человека зависит от тупого мясника, который корову не кормил, не поил, в стадо не гонял, даже в магазин ее не привез, а изгаляется над людьми только потому, что получил право разрубить тушу. Лева говорил: неверно. Он, мясник, тоже зависит от общей силы перераспределения. Он зависит от галантерейщика, тот от бакалейщика, тот от обувщика. Он не имеет права быть хорошим и порядочным, иначе его выкинут из цепи. «Пусть, – говорила раньше Лидия. – Пусть! В конце концов, это – только продавцы». Теперь же не поймешь, где цепь начинается и кем кончается.
– Хотите сапоги за девяносто рэ? – спрашивают ее девочки в институте. – Десять за доставку…
– Хотите словарь Даля? – Это ей библиотекарь. – Три номинала. Много? Что вы! У всех пять…
Теперь на Манином дворе в обмене идут три вещи: могила, квартира и машина. Интересно, поймет Маня, если выгорит вся операция, что ордер на квартиру дан ей не за сорок с лишним лет безупречной работы, а за моментальную сделку? «Предупредить их надо, чтоб ей не проговорились! – подумала Лидия. – А то она им швырнет этот ордер». И тут она разозлилась на тетку. За то, что она именно такая. За то, что она как не видит… Как не слышит… За то, что она со своими принципами и идеалами – посмешище городское… За то, что она позволяет себе быть такой, когда уже все давно переменились… Она продолжает делиться копейка-ми и кусками, а у людей давно вещи покрупнее. Ну как можно так ничего не понимать? Разве ей в ее целомудренную башку придет мысль, что любимый брат Ленчик и любимая подруга Зина где-то толкались ночью вместе?
Серая, зашоренная, бедная Маня. Ни в жизни. Ни в людях.
Лидия дошла до сарайчика в Манином дворе. В нем никогда не держалась скотина, не гнездились куры, в него Маня выбрасывала всякий хлам. Несколько лет тому назад они вынесли вместе туда тяжелый панцирный матрац, на котором спали с Маней, когда вернулись после эвакуации. Удивительное дело, но эта топорная вещь, сработанная грубо и абы как, за долгие годы не то что не износилась, а вроде бы стала крепче. Они его едва выволокли. Чистюля Маня, смущаясь и извиняясь, сказала Лидии, что в матраце завелись клопы. Конечно, она их вывела тут же. Но спать на нем ей теперь противно. И вообще он очень громоздкий, широкий, одной ни к чему. Они его и вытащили. «Так и лежит, наверно», – подумала Лидия. Она отодвинула в стене трухлявую дощечку и заглянула в сарай.
Матрац был покрыт белоснежной простыней. На высоких Маниных подушках спали, прижавшись друг к другу, Ленчик и Зинаида. А укрыты они были ярким махровым одеялом, которое подарила Лидия Мане в прошлом году. Лидия не могла опустить назад трухлявую дощечку. Она не могла отвести глаз от спящих. Это было неприлично, стыдно, это было неинтеллигентно и некрасиво, это было противу всяких правил и очень было похоже на «взгляд в замочную скважину», но она не могла от них оторваться. Было что-то бесконечно покойное в том, как лежали эти двое уже очень немолодых людей. Как положил он ей широкую расслабленную руку на неестественно молодое плечо, как уткнулась она ему носом в ключицу, как своим дыханием он притягивал ее тонкие волосы, и они слабо шевелились возле его рта. Она увидела торчащую из-под одеяла узкую Зинаидину ступню, а потом увидела стоящий на фанерке кувшин с молоком и два стакана. Маня приносила им утром молоко! Потом, когда пришел Сергей и стал спрашивать, где, мол, дядька, Маня ничего не сказала. Не сочла нужным. Лидия задвинула дощечку и пошла обратно.
Она поняла, что никогда не спросит Маню о том, что видела, но и Маня ей тоже ничего не расскажет. Между ними будет тайна? Что значит будет? Разве она знает Манину жизнь? Разве она понимает ее? Серая Маня. Наивная Маня. Белье имени Мани. Маня-идеалистка. Маня-сумасшедшая.
Лидия подошла к дому и заметила цепкий, изучающий Манин взгляд.
– Чай скоро? – спросила Лидия.
– Сейчас… Через минутку, – ответила Маня и пошла к калитке, за которой маячила фигура Егорова.
Лидия не знала, что Егоров вчера получил от Ивана Митрофановича четкие инструкции – флаг снять. «Сегодня пусть повисит, а завтра чтобы не было…» Именно это и объяснял Егоров Мане. Лидия не знала, что Маня пообещала Егорову снять флаг сразу после чая. Егоров посмотрел на часы и сказал, что столько времени он ей дать может.
Они пили чай и говорили, что в этом году хорошие виды на урожай, что, слава богу, все хорошо, не было б только войны. Что она, Маня, решила всю оставшуюся жизнь посвятить самообразованию: всегда ей не хватало знаний.
«Ерунда какая, – засмеялся Сергей. – Лучше вяжи». Говорили об аллергии, новой болезни. «Где же наш дядька?» – воскликнул Сергей. Маня долила ему чай и сказала, что в следующий приезд в Москву обязательно привезет им аджику собственного приготовления. «А как же самообразование?» – засмеялся Сергей. По улице туда-сюда фланировал Егоров. Он не шел домой завтракать. Он ждал, когда Маня снимет флаг.