Седов Б.. Рок

   Эти три короткие фразы ударили по моей голове как три мешка с песком.
   Нокдаун.
   Первые несколько секунд я ничего не соображал.
   Потом начали появляться мысли, они множились, как снежная лавина, налезали друг на друга, толкались и кричали, и это было невыносимо. Я потряс головой и сказал:
   - Мне нужно подумать. Подожди.
   - Думай, - ответил Марафет и умолк. Машинально закурив, я уставился на телефонную трубку и представил, как Маргарита, связанная по рукам и ногам, лежит в сыром и холодном подвале на вонючем тюфяке, ее прекрасное тело покрыто синяками и ссадинами, а в дверях торчит какая-нибудь татуированная горилла и, довольно скалясь, отпускает гнусные шуточки.
   Чушь.
   Этого не может быть, потому что…
   А почему, собственно, этого не может быть?
   Рита в заложницах, и Марафет собирается о чем-то говорить со мной. Следовательно, он рассчитывает на некое согласие в пока не известных мне вопросах. Если это согласие будет достигнуто, Риту надлежит вернуть в целости и сохранности. Он должен понимать это и, соответственно, не будет обращаться с ней, как какой-нибудь дикий чеченец. Хорошо. Будем надеяться, что я не ошибся.
   Придя к такому зыбкому, но обнадеживающему выводу, я снова приложил трубку к уху и услышал спокойное дыхание Марафета, который терпеливо молчал.
   - В каком она состоянии? - спросил я.
   - В нормальном, не беспокойся, - ответил Марафет. - Зато у меня теперь нога болит. Она мне каблуком чуть ступню не проткнула.
   Значит, действительно в нормальном, подумал я и сказал:
   - Ладно. Я готов говорить.
   - Говорить буду я, а тебе следует слушать.
   - Давай. Я слушаю, - нетерпеливо ответил я.
   Я был готов выслушать все, что угодно, лишь бы Рита поскорее оказалась на свободе, и не просто на свободе, а рядом со мной. И не просто рядом со мной, а в моих объятиях.
   - Несколько дней назад, - начал Марафет, - один из моих людей был в Бостоне по делам и случайно увидел, как Маргарита вышла из дома одного известного нам человека. В это время она должна была находиться совсем в другом месте, и это сильно заинтересовало меня. Ты, случайно, не знаешь этого человека?
   Следовать логике «я не я, и лошадь не моя» было глупо, тем более что мне уже почти все стало ясно, поэтому я ответил:
   - Знаю. Она была у Боярина.
   - Хорошо, - удовлетворенно сказал Марафет, - хорошо, что ты не строишь из себя целку. Это значит, что мы сможем договориться.
   - Пока не знаю, - сказал я, - говори дальше.
   - Не знаешь? - удивился Марафет. - Ладно… На следующий день я серьезно поговорил с ней, и она рассказала мне все. О том, что это именно ты опустил меня на пятьдесят лимонов, о том, что вы с Боярином хотите прибрать к рукам все, в том числе и меня. Это меня не устраивает, и я хочу встретиться с тобой, чтобы обсудить некоторые вещи, касающиеся будущего. Я хочу, чтобы оно было светлым для нас обоих, а главное - для меня. Если мы не договоримся, Маргарите будет очень плохо. Я не буду ее убивать, но то, что с ней произойдет, будет хуже смерти.
   Я сразу же вспомнил, как Надир-шах угрожал нарезать на порции Сестричку Аленушку, и по моему телу пробежала волна адреналина. Придавив ее усилием воли, я ответил:
   - Я готов встретиться. Но теперь слушай мои условия. Разговаривать мы будем один на один. Никакого оружия, никаких братков по бокам. Надо найти уединенное место, и там мы с тобой все решим.
   - Интересно… Нет, в общем - все нормально, но я не пойду на эту встречу один. Я не хочу, чтобы вы меня просто грохнули. Со мной будут мои люди. Это мое условие.
   - Годится. Бери с собой хоть целую роту, но говорить мы будем с глазу на глаз.
   - Хорошо. Я позвоню тебе через полчаса. И он повесил трубку.
   Какая все-таки умница моя Рита!
   Догадалась повесить Марафету на уши лапшу про то, что я в сговоре с Боярином. Один Боярин - куда ни шло. Один Знахарь - тоже как-нибудь. А Знахарь с Боярином вместе - это тебе не просто двое братков, тут и шею свернуть недолго.
   Рита, ты просто молодец!
   Отличный ход.
   И вот теперь я сидел в машине и ехал на встречу с Марафетом.
   Я уже примерно знал, как она будет проходить и о чем будет идти речь, поэтому чувствовал себя уверенно.
   Следом за моим «Лендровером» по залитому солнцем хайвэю, ведущему на запад от Джексонвилля, мчались еще семь машин, в которых сидели готовые на все ребята, знавшие, что ставкой в игре, затеянной Знахарем, то есть - мной, является вся русская Америка. О таких крупных делах они раньше и мечтать не могли, поэтому относились ко всему, касавшемуся этой темы, с полной серьезностью и максимальной ответственностью. Думаю, что ни один, даже самый крупный, мафиози, ни один крестный отец самого высокого полета не замахивались на то, что готовился сделать я, и поэтому мои солдаты, а называть их иначе я теперь просто не мог, были до конца верны мне, тем более что они твердо знали, что все остальные уже не пляшут.
   Марафет - мелочь.
   Единственным фактором, который заставлял меня быть с ним крайне осторожным, была, конечно же, жизнь Риты. Если бы не это, то сразу же после телефонного разговора время жизни Марафета стало бы исчисляться часами и минутами. Но у него в руках была женщина, которую я любил, и я был вынужден до времени считаться с ним.
   А то, что я любил ее, стало мне окончательно ясно после того же разговора, когда я понял, что сделаю для нее все. Я понял, почему монархи развязывали войны, почему герои предавали своих друзей и соратников, почему какой-нибудь великий полководец отправлялся вдруг в кровопролитный поход…
   Женщина.
   Всюду - женщина.
   Не зря сказано - если чего не понимаешь, ищи женщину.
   Вот и я, во главе целой толпы вооруженных до зубов головорезов, отправлялся сейчас спасать свою любимую женщину. На этого говнюка Марафета мне было наплевать, но Маргарита…
   Впереди показался поворот, о котором Марафет сказал по телефону, и Костя сбавил скорость. Грунтовая дорога, уходившая в открытое поле, обнесенное покосившейся кое-где проволочной оградой, упиралась в большой сарай, стоявший в полукилометре от трассы.
   Когда- то один неудачливый бизнесмен попытался организовать здесь ферму по разведению страусов, но его дела пошли через пень-колоду, он потерял все, и теперь никому не нужная ферма, точнее, обнесенное оградой поле и стоявший посередине его сарай, находилась в запустении.
   Здесь- то и должна была произойти встреча великих канцлеров, как сказал вчера Костя, начищая и смазывая свой «магнум».
   В некотором отдалении от сарая мы увидели несколько машин, возле которых толпились люди Марафета, приехавшие раньше нас. Где-то среди них должен быть и он сам, но с такого расстояния разглядеть его было невозможно, да я и не пытался. Ни к чему торопить события.
   Покачиваясь на колдобинах, колонна наших машин медленно приближалась к сараю, и я сказал Косте:
   - Возьми правее. Остановись в ста метрах от них.
   Костя кивнул, и «Лендровер» свернул на кочковатое поле, так и не увидевшее ни одного страуса. Наконец стратегическая точка была достигнута, мы остановились, ребята выбрались из машин, и на поле образовался равносторонний треугольник со сторонами метров по сто, в двух вершинах которого стояли две группы машин и вооруженных людей, а в третьей находился сарай, в котором высокие договаривающиеся стороны должны были обсудить насущные проблемы и решить важные вопросы.
   Я вылез из джипа и, пройдя несколько шагов в сторону армии противника, остановился. От стоявших напротив нас людей отделился человек в длинном черном плаще и направился ко мне навстречу. Это, по всей видимости, был Марафет. Раньше я его не видел, и в моей голове мелькнула мысль о том, что, воспользовавшись моей неосведомленностью, он мог отправить на разговор со мной кого-нибудь другого, но тут я услышал, что один из бойцов, стоявших за моей спиной, сказал:
   - Ишь какой бодренький, прямо как пять лет назад. Мы тогда с его братками на спор со скалы прыгали.
   - Это Марафет? - спросил я, не оборачиваясь.
   - Ну а кто же еще! Он и есть. Я его сразу узнал. Я кивнул и пошел навстречу Марафету.
   Мы сошлись точно на середине. Остановившись в нескольких шагах друг от друга, мы оба заложили руки за спину и молча посмотрели друг другу в глаза. Марафет был совершенно спокоен, и это немного задело меня. Я рисковал жизнью женщины, любимой женщины, но все-таки не своей жизнью, а вот он… Он должен был понимать, что сейчас на карте стоит его собственная шкура, из которой я при неблагоприятном для него стечении обстоятельств сделаю бубен.
   Кивнув, я расстегнул куртку и, подняв ее полы, повернулся вокруг своей оси, чтобы Марафет увидел, что я не вооружен. Он сделал проще. Расстегнув длинный черный плащ, он повел плечами, и плащ, соскользнув, улегся у его ног множеством дорогих складок. Под плащом была черная шелковая рубашка и никаких пистолетов. Молодец, блин, пижон вроде меня, умеет себя показать, отметил я и, кивнув еще раз, повернулся к сараю. Марафет повторил мое движение, и мы слаженно зашагали по кочкам в сторону большого дощатого сооружения, дверь которого была сорвана и висела на одной петле.
   В дверях произошла водевильная заминочка, когда мы стали любезно пропускать друг друга вперед, но я, прервав это глупое топтание, шагнул внутрь и огляделся. Большой сарай был абсолютно пуст, в нем не было ни одной вещи, кроме прислоненной к дальней стене сломанной лопаты.
   Я прошел на середину сарая и, повернувшись к следовавшему за мной Марафету, остановился.
   Он подошел ко мне и, достав из кармана брюк пачку сигарет, сказал:
   - Я оставил зажигалку в плаще. У тебя есть?
   - Есть, - ответил я, тоже достал сигареты, и мы закурили.
   Затянувшись несколько раз и посмотрев на уплывавший вверх дым, нарезанный на полоски узкими солнечными лучами, пробивавшимися сквозь щели между рассохшимися досками, я сказал:
   - Заложник у тебя, так что - тебе и говорить.
   - Ладно.
   Марафет пустил колечко дыма, посмотрел на меня и сказал:
   - Козырь в этой игре один, и он у меня. Он помолчал и продолжил:
   - Я хочу получить обратно деньги и договориться о том, что мой бизнес останется таким же, как и раньше. Я не хочу портить наши отношения. Это все.
   Я засмеялся:
   - Во-первых, у нас нет никаких отношений, а во-вторых, если бы они и были, ты безнадежно испортил их, когда убил мальчишку.
   - Я не хотел его убивать, мне просто нужно было выяснить, откуда ветер дует. А тот, кто его убил, сам подох, так что…
   - Вареный обманул тебя. Это он застрелил Вадика. Вадик в этот момент набрал мой номер, но не успел ничего сказать, зато я слышал по телефону, как Вареный обшаривал его и как он после этого звонил тебе и врал, что Вадика убил Басмач.
   - Ну хочешь, я тебе отдам Вареного? Делай с ним, что хочешь.
   - Нет, - ответил я, - мне не нужен этот тупой подонок. Мне нужен ты.
   Глаза Марафета расширились.
   - Мне нужен ты, - повторил я, - а кроме того, я не люблю, когда кто-то берет в заложники моих любимых женщин.
   Он открыл рот, но не успел ничего сказать, потому что в этот момент мой правый кулак вылетел вперед со скоростью летящего камня и ударил его в горло.
   Марафет вскинул руки и захрипел.
   Мой следующий удар пришелся в его левый висок, и я отчетливо услышал, как треснула височная кость. Он поднял руки к голове, и тут я тыльной стороной ладони вбил кости его носа прямо в его жадный мозг.
   Он уронил руки и мягко, как упавшее с вешалки пальто, повалился на утоптанный земляной пол.
   Я сделал шаг назад и, достав сигареты закурил. При этом я не сводил с него глаз и ждал, что он шевельнется, чтобы добить. Но этого делать не пришлось. Он лежал неподвижно, как вещь, а на его брюках спереди появилось быстро увеличивавшееся мокрое пятно.
   Я его убил.
   Убил совершенно хладнокровно, следуя плану, который составил для себя еще вчера вечером. Я не сказал о своих намерениях никому, даже Косте, и он сейчас ждал того, что мы с Марафетом выйдем из сарая под ручку, беседуя о погоде и прочих приятных вещах, как и следует двум договорившимся уважаемым людям.
   Прости меня, Костя, но - хрен тебе.
   С некоторых пор мое отношение к тем, кто берет людей в заложники, резко изменилось, и ни один террорист, попавший ко мне в руки, не мог рассчитывать на благополучное продолжение своей жизни. Я приговорил их всех еще тогда, на Исаакиевской площади, когда посланник Надир-шаха Ахмад показывал мне фильм, который должен был устрашить меня и сделать сговорчивым и послушным.
   Марафет лежал на боку, и я толкнул его тело ногой. Он перевалился на спину, и я увидел, что к его широко раскрытым неподвижным глазам прилип какой-то мусор с пола. Ну что же, значит - он точно мертвый, подумал я, повернулся и пошел к двери. Предстоял наиболее ответственный момент операции, но я ни секунды не сомневался в том, что все пройдет как надо.
   Выйдя на улицу, я остановился и прищурился.
   Когда глаза привыкли к яркому дневному свету, я, не торопясь и засунув руки в брюки, пошел в сторону сгрудившихся вокруг своих машин марафетовских братков, которые даже не подозревали, что их повелитель уже лежит на земле мертвый.
   Подойдя к ним, я остановился и, оглядев ничего не понимающих бандитов, сказал:
   - Прошу внимания. Во-первых, если кто-то решит стрелять, пусть сперва сосчитает хотя бы до пяти. Ситуация такова, что поспешные импульсивные действия могут повредить всем.
   Они смотрели на меня и молчали.
   - Марафет мертв. Я только что убил его голыми руками. Все честно.
   Они зашевелились и загалдели, глядя то на меня, то друг на друга, но ни один из множества стволов, которые они держали в руках, не направился в мою сторону.
   - Тихо! - Я поднял руку, как на митинге. Братва заткнулась.
   - Теперь тот из вас, кто хочет заниматься делами и дальше, будет со мной. Те, кому это не подходит, могут уйти и даже унести с собой свое оружие. Преследования не будет.
   Я замолчал и, строго оглядев стоящую передо мной небольшую толпу братков, завершил свою речь:
   - Со всеми вопросами к моему помощнику. Обернувшись, я жестом подозвал Костю, и он, держа в руке «магнум», подошел ко мне.
   - Ствол можешь убрать, - сказал я ему так, чтобы мои слова услышали все.
   Он засунул пистолет в кобуру и, улыбнувшись браткам, сказал:
   - Это и к вам относится, между прочим. Оружие постепенно исчезло, и Костя, продолжая дружелюбно улыбаться, спросил:
   - Бригадир-то кто?
   Из толпы выбрался рослый широкий парень со сломанным носом и, хмуро глядя на Костю, сказал:
   - Ну я бригадир…
   - Меня зовут Костей, - сказал Костя. - А тебя?
   - Кувалда.
   - Да я не погонялово спрашиваю, ты мне имя свое скажи.
   - Имя… Альберт, - сказал Кувалда и застеснялся.
   - Очень приятно, - ответил Костя и протянул ему руку.
   Я посмотрел на них и обратился к Альберту:
   - Первое, что тебе нужно сделать, - немедленно освободить женщину, которая у вас там в заложниках. Возьми своих и моих людей и - мухой! И чтобы ни один волос! Жизнью ответишь.
   Альберт кивнул и повернулся к Косте, а я сказал:
   - Что-то я утомился сегодня. Вы тут разбирайтесь, а я поехал в Джексонвилль. Риту привезете туда.
   Костя хотел что-то спросить, но я остановил его жестом:
   - Потом. Все - потом. И пошел к машинам.
   Мне хотелось остаться одному и переварить все то, что произошло за последние несколько дней. А потом меня ждала встреча с Ритой, и я хотел…
   В общем, я много чего хотел.
   Но больше всего я хотел забраться в ванну и до скрипа отмыть руки, которыми только что убил Марафета, посмевшего прикоснуться к моей…
   

Эпилог
    Академик Владилен Михайлович Наринский был в ударе.
    Ослабив галстук и расстегнув верхнюю пуговицу белоснежной шелковой рубашки, он произносил речь о русской мафии в Америке.
    Подчеркивая важные моменты, он делал решительные жесты правой рукой, а левой время от времени прикасался к Рите, то приобнимая ее за плечи, то бережно прикасаясь к ее загорелой руке. Рита отвечала ему игривыми взглядами, ахала в нужных местах, трогательно складывала на груди руки, в общем - реагировала, как он хотел. И, похоже, она не просто умело подыгрывала его разглагольствованиям и распусканию перьев, а участвовала в этом дуэте совершенно искренне.
    Мне это не нравилось.
    Я смотрел на академика и его бывшую ученицу, и мысль о том, что они связаны гораздо теснее, чем можно было предположить, не оставляла меня. Откуда я знаю, может быть, они были любовниками?
    Разум подсказывал мне, что ревность, это чудовище с гнилыми глазами, именно с гнилыми, а не с зелеными, как написала, томно закатив кокаиновые зрачки, какая-то сильно утонченная поэтесса, свойственна только неуверенным в себе людям, у которых не хватает смелости доверять тому, кого они, как им кажется, любят. Я твердо знал, что одним из признаков настоящей высокой любви является отсутствие ревности, кроме того, прочитал однажды, что это чувство недостойно настоящего мужчины, а в другой книге нашел вполне подходящее ко мне самому определение. Там говорилось, что не ревнивы только крайне самоуверенные люди. Уж я-то именно таким и был, и наверняка именно поэтому никогда не испытывал мук ревности.
    Но в этот раз я почувствовал, как этот гнилоглазый зверь стучится в мою душу в надежде на то, что я пущу его в себя, что я позволю ему хозяйничать в моем сердце и управлять мною, что я позволю ему жить во мне и поганить мои мысли и чувства, превращая их в дерьмо. Почувствовав это, я разозлился, а когда сообразил, что пытаюсь ворваться в несуществующее прошлое, да еще и не свое, мне стало стыдно, и ревность пропала, оставив только запах, как в телефонной будке, где за минуту до тебя кто-то испортил воздух.
    Я успокоился и налил себе пива.
    Наринскийвещал.
    - Вы еще молодой человек, - говорил он, - и поэтому, как все недостаточно пожившие люди, принимаете многие вещи такими, какими их видите. То есть - такими, какими они выглядят на первый взгляд.
    И он бросил очередной, далеко не первый, взгляд на Риту.
    - Вот вам элементарный пример. Ни одно социальное преобразование не происходит по воле народа. Народ, как самостоятельная сущность, способен только на кровавые бунты, не приводящие ни к чему, кроме многочисленных убийств тех людей, которых он избрал как идолов зла. Толпа, как известно, тупа, и ее можно направить куда угодно, но решает это не она, а те, у кого хватает умения, хитрости и смелости оседлать ее.
    Он снял несуществующую волосинку с колена Риты, и мне стало смешно.
    Заметив мою улыбку, он поднял бровь и сказал:
    - А вы, между прочим, зря смеетесь. Сейчас вы поймете, о чем я говорю, и убедитесь, что ничего смешного здесь нет.
    - Что вы, что вы, - возмутился я, - это я не по поводу сказанного. Честное слово!
    Наринскийподозрительно посмотрел на меня и, решив, что не стоит принимать близко к сердцу гримасы одноглазого разбойника (и где только Рита его откопала), сказал:
    - Ладно. Тогда нальем еще.
    Мы с Костей пили пиво, а Рита с академиком - шампанское.
    Налив себе и Рите «Советского», Наринский поднял бокал и провозгласил:
    - За прекрасных дам! Мы дружно выпили.
    Поставив фужер в пепельницу и даже не заметив этого, Наринский откашлялся и продолжил выступление.
    - То, что я сказал выше, давно стало общим местом. Не менее очевидным является и то, что пресловутая перестройка - вовсе не воплощенное решение народных масс. Как всем давно известно, партийная верхушка, наворовав столько, что дальше уже некуда, столкнулась с проблемой использования захваченного богатства. Иметь фантастическую кучу денег и не иметь возможности свободно и открыто тратить их - нелепость, граничащая с горем. Осознав это, заинтересованные лица решают устроить себе некую своеобразную демократию. Подчеркиваю - именно себе, а не народу. То, что эту несчастную пародию на демократию автоматически получат еще и ничего не соображающие массы, в расчет не бралось. Могут делать с ней, что заблагорассудится. Все равно ничего не выйдет. Это вроде как дать дикому крестьянину принтер без компьютера. Вещь нужная, полезная, а толку с нее, как от лягушки красной икры.
    Наринскийпрофессиональным лекторским жестом вытер лоб платком и убрал его в жилетный карман.
    - Это я к тому, что даже видя очевидное, люди предпочитают принимать как факт совершенно другое, а именно - то, чего бы им хотелось. А хотелось бы им видеть, как народ, наконец, скинул ненавистное иго подлых коммунистов. Вот и вы, Константин, не желаете повернуться лицом к вопиющим фактам, которые по большомусчету скрыть невозможно, да их и не пытаются скрыть, зная, что народ сам придумает себе дезинформацию, в которую будет верить свято и непогрешимо. Он наставил на меня палец и сказал:
    - Вот уже не в первый раз я слышу от вас, что мафия состоит из бандитов и неудавшихся спецов. А я вам говорю, что это - вполне удавшиеся и процветающие спецы, и что они выполняют приказы своих начальников, которые как были при коммунистах, так есть и сейчас. И уничтожают, показывая это по телевизору, только тех, кто, наивно рассудив, что можно создать преступную группировку на ровном месте, идет в бандиты самостийно. Вот их-то и кладут, простите, рылом на асфальт, они-то и отправляются на скамью подсудимых. Они, да еще те, кто недостаточно добросовестно выполняет приказы начальников. Почему, как вам кажется, крупные предприятия не подвергаются так называемым наездам? И не только крупные, а вообще все, в которых имеется отдел кадров? Объясняю - начальником отдела кадров на каждом таком предприятии является действительный майор Загоруйко или подполковник Пилипчук. И можете ли вы себе представить, что глава какой-нибудь царскосельской группировки, капитан ГРУ Жеманский пошлет на эту, к примеру, фабрику тампонов своих пацанов, чтобы они прижали директора? Да на следующий день этот подполковник втопчет этого капитана в соответствующий ковер! А вы говорите - мафия!
    Наринскийоткинулся на спинку кресла и снова вытер лоб.
    - К сожалению, у меня сегодня опять мало времени, и я не могу рассказать вам многое из того, о чем бы вы хотели знать. Но тем не менее хочу поблагодарить вас за рассказ о, так сказать, внутренней жизни преступных группировок. Я, конечно, специалист, это моя работа, но самой ценной является информация из первых рук.
    Он встал и, слегка покачнувшись, удивленно заметил:
    - А все-таки шампанское на меня подействовало! Боже мой, как я буду читать сегодня!
    Рита посмотрела на него и с улыбкой сказала:
    - Насколько я понимаю, до лекции у вас еще целый час, так что - пока доберетесь, все выветрится.
    - Будем надеяться, - с сомнением ответил Наринский.
    Он повернулся к нам с Костей и, протянув руку, сказал:
    - Буду рад встретиться с вами еще раз. Весьма познавательно.
    Последовали рукопожатия, затем он повернулся к Рите и склонился над ее рукой.
    - Весьма сожалею, что сегодня в Нью-Йорке нет ни одного приличного концерта. Однако хочу заручиться вашим согласием на следующий раз.
    - Я согласна, - милостиво ответила Рита, - только не на классический вокал.
    - Слушаю и повинуюсь, - ответил Наринский и, отпустив наконец ее руку, удалился преувеличенно твердой походкой.
    Посмотрев ему вслед, Рита вздохнула и сказала:
    - Вот настоящий джентльмен! Не то что некоторые. Некоторые посмотрели друг на друга и пожали плечами.
    - Вовремя он отвалил, - сказал я. - Через двадцать минут явится Боярин.
    - А что - мы готовы, - развел руки Костя. - А ты готова?
    И он посмотрел на Риту.
    - Я готова всегда и ко всему, - отчеканила она и презрительно посмотрела на нас. - Даже к тому, что Боярин увидит меня в такой компании.
    Я оглядел нашу компанию и не нашел в ней ничего предосудительного.
    Двое вполне приличных молодых мужчин, один из которых в темных очках по причине стеклянного глаза, и сногсшибательная темная шатенка в белом деловом костюме и простых очках в толстой темной оправе.
    Нормальная компания.
    - Это Боярин пусть считает честью встретиться с нами, - сказал я, наливая себе пива.
    Мы сидели в том самом кафе «Рокси», за тем самым столиком, что и в прошлый раз. Место, которое только что освободил академик Наринский, с минуты на минуту должен был занять Владимир Петрович Бояринов, уважаемый человек, глава преступной группировки, контролирующей русский сектор рынка драгоценных камней и драгметаллов в Америке.
    Он был нужен мне для того, чтобы можно было приступить к основной части моего, вернее, теперь уже нашего с Костей и Ритой плана. Именно его знание темы могло оказаться неоценимым в той комбинации, которая сидела в моей голове, как осиновый кол в груди вампира. Он, конечно, будет всего лишь фигурой в нашей игре, фигурой, но не пешкой. Но, как и любая фигура, он может пойти в размен, о чем ему знать, конечно же, не обязательно.
    - Ага, идет, - подал голос Костя.
    Я обернулся и увидел очень приличного джентльмена в полосатом костюме и дорогих штиблетах, который, удивленно глядя на Риту, приближался к нашему столику.
    Подойдя, он оглядел всех нас, потом с подозрением посмотрел на Риту и сказал:
    - Я случайно не ошибся столиком?
    - Ни в коем случае, - сказал я, вставая и подавая ему руку. - Я - Константин, он же - Знахарь. Это - мои помощники. Мой тезка Константин и известная вам Маргарита.