Б. К. Седов
Рок
Пролог
Говорят, что не стоит зарекаться от тюрьмы да от сумы.
Совершенно с этим согласен, а лично от себя могу только добавить, что зарекаться не стоит вообще. Недаром народная мудрость говорит о той самой вороне, которая зарекалась говна не клевать.
Вот и я о том тоже…
Год назад, приземлившись в Пулково после всех моих американских и германских приключений, я думал о том, что теперь-то уж ничто не заставит меня покинуть родную до оскомины российскую землю, на которой я родился и которая в должное время примет меня в свои недра.
Однако все оказалось совсем не так.
То есть в свои недра она меня, конечно же, примет, если только мой хладный труп не брякнется оземь где-нибудь в пыльной Оклахоме, чистеньком Цюрихе или революционном Гондурасе. В общем, понял я, что надеяться на тихую и спокойную жизнь не стоит даже с таким богатством, как у меня. А если рассудить здраво и не притворяться перед самим собой, то именно оно, богатство мое, сундучки мои кованые с золотишком да с алмазами, именно весь этот сказочный клад, свалившийся мне на голову, и не даст мне спокойной жизни.
А вот тут я, похоже, и соврал.
Клад этот, чтоб ему сгореть, вовсе не сваливался на мою голову.
Я же сам в погоне за приключениями на собственную задницу нашел оба Корана, сам организовал тот дурацкий конкурс красоты, сам пробрался во дворец к шаху, причемнароду при этом положил - мама не горюй, сам нашел пещеру на Волге, сам… Эх, да что там!
Сам. Все сам.
И нечего изображать из себя игрушку в руках коварной судьбы.
У меня и без этих сокровищ денег еще оставалось столько, что хватило бы на все, что только может прийти в голову. И от ментов поганых скрыться ничего не стоило, и от воров жадных, и от фундаменталистов арабских…
Да за пару лимонов зеленых мою физиономию так могли бы перекроить, что не то что мама родная - апостол Петр не разобрался бы, кто перед ним. За такие деньги из меня хоть китайца, хоть Мэрил Стрип сделать могли бы. И скрылся бы я от тех, кто меня сильно обнять хочет, навсегда и навеки.
Вот только от самого себя мне не скрыться.
Тут уж никакие пластические операции не помогут. Как морду ни меняй, а нутро все равно тем же останется. А таких операций, чтобы нутро изменить, пока что не делают. Ну разве что лоботомия… Но это, честно говоря - не для меня.
Видел я этих прооперированных ребят.
Одно слово - овощи!
Изо рта слюни текут, из штанов - то, что через низ выходит. Счастливая улыбочка… Эх, и обозлились бы все эти Дяди Паши со Стилетами, если бы я попал к ним в руки в таком виде.
Вот он - Знахарь, бери его, делай с ним все, что хочешь!
Только толку с этого - ноль.
Можно, конечно, почикать этого Знахаря, можно ему ручки-ножки к ушам завернуть, можно даже паяльник в жопу засунуть. И что? А ничего. Ну будет этот самый овощ визжать и хрюкать от боли, будет слюни пускать и штаны пачкать, но ведь даже слова не скажет. В голове-то у него - пусто!
А им всем именно моя голова нужна. И ценят они ее повыше, чем голову того же академика Ландау или, скажем, Альберта Эйнштейна.
Вот какой я, оказывается, ценный парень! А самое главное, неугомонный.
Да уж…
Правильно сказала Наташа тогда на греческом острове: «Все, что мы делаем, мы делаем исключительно ради собственного удовольствия». И во все эти заблуды я лезу по своей собственной воле. Похоже, что я, как и Наташа, царство ей небесное, стал адреналиновым наркоманом. Экстремалом этаким. Надо бы, кстати, попробовать с моста на резинках прыгнуть…
Я посмотрел в иллюминатор и увидел далеко внизу аккуратно нарезанные голландские угодья, на которых частыми столбиками торчали ветряные мельницы, медленно шевелившие щепочками крыльев.
Голландия.
Это слово не вызывало у меня никаких ассоциаций, кроме тюльпанов и легализованных наркотиков. Ну еще художники… Ни хрена не помню. Брейгель, что ли, или этот, как его - Ван Тог? Ну совсем ничего в голове нету. Будто мне самому эту самую лоботомию сделали. А, вот! Еще Левенгук, который микроскоп изобрел, он тоже вроде бы голландец.
А еще в Голландии сливочное масло, коровы размером с грузовик и тугие толстопятые девки в национальных передниках, которые за этими коровами смотрят. И девки эти такие же, как коровы. Большие, сисястые и тупые. Похоже, на этом мое представление о Голландии исчерпалось, и, снова посмотрев вниз, я решил, что остальное придется познавать по ходу дела.
Я откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.
Именно глаза, а не глаз, потому что моему новому помощнику Косте удалось-таки убедить меня вставить стеклянную фиксу. И он, конечно же, был прав на все сто процентов. Уж больно приметен человек с черной шелковой повязкой на лице. А глазик этот новый был сделан по высшему классу. Он даже мог поворачиваться вместе с настоящим. После косметической операции я начал носить дымчатые очки, и теперь никто не могдаже заподозрить, что я одноглазый, как пират. Или как циклоп.
За последнее время все мои недруги, которые жаждали встречи со мной, привыкли к тому, что Знахарь ходит с повязкой, не скрывая своего увечья. А теперь, даже если я пройду в двух шагах от кого-нибудь из них, то на меня наверняка просто не обратят внимания. А это было весьма полезно для моего здоровья и для моих дальнейших планов.
Костя сидел через проход от меня и читал какую-то книжку. Он настоял на том, что будет наблюдать за ситуацией со стороны, и в нужный момент появится, как туз из рукава. Пусть те, кого заинтересует моя персона, не догадываются о том, что я не один.
Тогда, на Волге, после посещения пещеры Али-Бабы, мы первым делом выгрузили мертвецки пьяного капитана нашего пароходика на безлюдный берег километрах в десяти от пещеры, а затем на всех парах направились в Казань.
На казанской пристани распоряжаться начал Костя, и уже через минуту водитель старого «Форда», сжимая в зубах пятьдесят долларов, мчал нас в городскую инфекционную больницу. Там Костя раздал еще несколько зеленоватых бумажек, и главврач, который сразу стал чрезвычайно предупредителен, расторопен и понятлив, занялся нами лично.
Я объяснил ему ситуацию, естественно, не касаясь имен и обстоятельств, то есть рассказал о том, что один злодей ввел девушке культуру столбняка. Алена получила несколько уколов в разные части своего молодого тела, главврач поклялся именем профессора Бехтерева, что теперь опасность миновала, и я, наконец, успокоился.
После этого, оставив Алену в гостинице, мы с Костей арендовали за пятьсот долларов моторную лодку, положили в нее две лопаты и отправились обратно к пещере. Сказать по правде, когда мы причалили к тому месту, где несколько часов назад стоял ржавый «Степан Разинь», я начал волноваться.
Нам предстояло похоронить Наташу. Сначала я хотел организовать это по полной программе, на кладбище, с памятником, но потом вспомнил, что однажды уже делал этодля другой женщины. Повторяться не хотелось, и поэтому я решил просто похоронить ее в лесу, подальше от берега Волги. Закончив это невеселое дело, мы зашвырнули лопаты в кусты и, спустившись с обрывистого берега, залезли в моторку.
Старый «Вихрь» завелся не сразу, поэтому пришлось прибегнуть к волшебным российским заклинаниям, касавшихся матерей тех, кто его изготовил, а также родственников хозяина моторки. Заклинания подействовали, и мы, наконец, тронулись в обратный путь. Я оглянулся на медленно удалявшийся берег и подумал о Наташе, которая теперь покоилась в земле. Никто чужой не смог бы найти ее могилу. Уж об этом мы позаботились. То, место, где мы похоронили ее, было тщательно замаскировано дерном. Никто не должен был побеспокоить ее, и поэтому мы сделали все честно и аккуратно.
Да, мы постарались, как могли, и теперь Наташу могли найти разве что археологи из далекого и счастливого будущего.
В динамиках раздался щелчок и негромкий женский голос произнес:
«Через несколько минут наш самолет начнет снижаться для посадки. Экипаж: просит пассажиров пристегнуть ремни и не курить».
Я, отвлекшись от воспоминаний, начал искать завалившуюся куда-то пряжку ремня.
Наконец пряжка нашлась, я пристегнулся, и проходившая мимо усталая стюардесса поправила на мне ремень и привычно улыбнулась. Так, наверное, будут улыбаться на моих похоронах, подумал я, и хмыкнул. Стюардесса вопросительно посмотрела на меня, но я улыбнулся ей в ответ и отрицательно покачал головой.
Самолет медленно опустил нос и начал мягко проваливаться вниз.
Я всегда любил смотреть в иллюминатор, вот и сейчас уперся носом в выгнутое холодное стекло. Правое крыло, недалеко от которого я сидел, указывало вниз, и подо мной аккуратными прямоугольниками разного цвета медленно поворачивались голландские просторы. Самолет плавноскользил к земле и через несколько минут должен был приземлиться в аэропорту Амстердама, столицы тюльпанов и легализованного гашиша.
Допрыгаются когда-нибудь эти либералы, ох, допрыгаются…
Аукнутся им все эти наркобары, свободная продажа легких наркотиков, вся эта псевдосвобода с порнографией вкупе. Вот превратится Голландия в страну обкуренных недоумков, которые, кроме травки и постели, ни о чем не думают, задергаются тогда правители ихние, да только поздно будет. А хачики-то арабские - уже наготове. И тогда будут они всем заправлять, а голландцы безголовые переквалифицируются в гардеробщиков и дворников. И станут бородатым прислуживать. Гадом буду, так и случится, если не очухаются голландцы от своего либерального кайфа.
А вообще-то хрен с ними со всеми. У меня и своих забот хватает.
Внизу совсем уже близко замелькали служебные постройки с непонятными голландскими надписями, колеса со стуком зацепили посадочную полосу, и тут же турбины взвыли на реверсе. Почувствовав твердую землю, пассажиры радостно загомонили и стали аплодировать. Меня потянуло вперед, самолет катился все медленнее и наконец со скоростью обычного рейсового автобуса свернул на боковую полосу, ведущую к зданию аэровокзала.
Давешняя стюардесса вышла из-за занавески и сказала:
«Прошу всех оставаться на местах до полной остановки. К выходу мы вас пригласим».
Она повторила эту фразу на английском и на голландском и исчезла за занавеской. Ну что ж, как скажешь, подумал я и снова уставился в окно. Самолет остановился, и настала тишина, нарушаемая только негромкими разговорами дисциплинированно сидевших на своих местах пассажиров.
В Голландии я еще не был, подумал я, и тут проводница наконец разрешила нам всем выметаться из самолета.
Мы с Костей переглянулись и кивнули друг другу.
Привет, Амстердам!
Совершенно с этим согласен, а лично от себя могу только добавить, что зарекаться не стоит вообще. Недаром народная мудрость говорит о той самой вороне, которая зарекалась говна не клевать.
Вот и я о том тоже…
Год назад, приземлившись в Пулково после всех моих американских и германских приключений, я думал о том, что теперь-то уж ничто не заставит меня покинуть родную до оскомины российскую землю, на которой я родился и которая в должное время примет меня в свои недра.
Однако все оказалось совсем не так.
То есть в свои недра она меня, конечно же, примет, если только мой хладный труп не брякнется оземь где-нибудь в пыльной Оклахоме, чистеньком Цюрихе или революционном Гондурасе. В общем, понял я, что надеяться на тихую и спокойную жизнь не стоит даже с таким богатством, как у меня. А если рассудить здраво и не притворяться перед самим собой, то именно оно, богатство мое, сундучки мои кованые с золотишком да с алмазами, именно весь этот сказочный клад, свалившийся мне на голову, и не даст мне спокойной жизни.
А вот тут я, похоже, и соврал.
Клад этот, чтоб ему сгореть, вовсе не сваливался на мою голову.
Я же сам в погоне за приключениями на собственную задницу нашел оба Корана, сам организовал тот дурацкий конкурс красоты, сам пробрался во дворец к шаху, причемнароду при этом положил - мама не горюй, сам нашел пещеру на Волге, сам… Эх, да что там!
Сам. Все сам.
И нечего изображать из себя игрушку в руках коварной судьбы.
У меня и без этих сокровищ денег еще оставалось столько, что хватило бы на все, что только может прийти в голову. И от ментов поганых скрыться ничего не стоило, и от воров жадных, и от фундаменталистов арабских…
Да за пару лимонов зеленых мою физиономию так могли бы перекроить, что не то что мама родная - апостол Петр не разобрался бы, кто перед ним. За такие деньги из меня хоть китайца, хоть Мэрил Стрип сделать могли бы. И скрылся бы я от тех, кто меня сильно обнять хочет, навсегда и навеки.
Вот только от самого себя мне не скрыться.
Тут уж никакие пластические операции не помогут. Как морду ни меняй, а нутро все равно тем же останется. А таких операций, чтобы нутро изменить, пока что не делают. Ну разве что лоботомия… Но это, честно говоря - не для меня.
Видел я этих прооперированных ребят.
Одно слово - овощи!
Изо рта слюни текут, из штанов - то, что через низ выходит. Счастливая улыбочка… Эх, и обозлились бы все эти Дяди Паши со Стилетами, если бы я попал к ним в руки в таком виде.
Вот он - Знахарь, бери его, делай с ним все, что хочешь!
Только толку с этого - ноль.
Можно, конечно, почикать этого Знахаря, можно ему ручки-ножки к ушам завернуть, можно даже паяльник в жопу засунуть. И что? А ничего. Ну будет этот самый овощ визжать и хрюкать от боли, будет слюни пускать и штаны пачкать, но ведь даже слова не скажет. В голове-то у него - пусто!
А им всем именно моя голова нужна. И ценят они ее повыше, чем голову того же академика Ландау или, скажем, Альберта Эйнштейна.
Вот какой я, оказывается, ценный парень! А самое главное, неугомонный.
Да уж…
Правильно сказала Наташа тогда на греческом острове: «Все, что мы делаем, мы делаем исключительно ради собственного удовольствия». И во все эти заблуды я лезу по своей собственной воле. Похоже, что я, как и Наташа, царство ей небесное, стал адреналиновым наркоманом. Экстремалом этаким. Надо бы, кстати, попробовать с моста на резинках прыгнуть…
Я посмотрел в иллюминатор и увидел далеко внизу аккуратно нарезанные голландские угодья, на которых частыми столбиками торчали ветряные мельницы, медленно шевелившие щепочками крыльев.
Голландия.
Это слово не вызывало у меня никаких ассоциаций, кроме тюльпанов и легализованных наркотиков. Ну еще художники… Ни хрена не помню. Брейгель, что ли, или этот, как его - Ван Тог? Ну совсем ничего в голове нету. Будто мне самому эту самую лоботомию сделали. А, вот! Еще Левенгук, который микроскоп изобрел, он тоже вроде бы голландец.
А еще в Голландии сливочное масло, коровы размером с грузовик и тугие толстопятые девки в национальных передниках, которые за этими коровами смотрят. И девки эти такие же, как коровы. Большие, сисястые и тупые. Похоже, на этом мое представление о Голландии исчерпалось, и, снова посмотрев вниз, я решил, что остальное придется познавать по ходу дела.
Я откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.
Именно глаза, а не глаз, потому что моему новому помощнику Косте удалось-таки убедить меня вставить стеклянную фиксу. И он, конечно же, был прав на все сто процентов. Уж больно приметен человек с черной шелковой повязкой на лице. А глазик этот новый был сделан по высшему классу. Он даже мог поворачиваться вместе с настоящим. После косметической операции я начал носить дымчатые очки, и теперь никто не могдаже заподозрить, что я одноглазый, как пират. Или как циклоп.
За последнее время все мои недруги, которые жаждали встречи со мной, привыкли к тому, что Знахарь ходит с повязкой, не скрывая своего увечья. А теперь, даже если я пройду в двух шагах от кого-нибудь из них, то на меня наверняка просто не обратят внимания. А это было весьма полезно для моего здоровья и для моих дальнейших планов.
Костя сидел через проход от меня и читал какую-то книжку. Он настоял на том, что будет наблюдать за ситуацией со стороны, и в нужный момент появится, как туз из рукава. Пусть те, кого заинтересует моя персона, не догадываются о том, что я не один.
Тогда, на Волге, после посещения пещеры Али-Бабы, мы первым делом выгрузили мертвецки пьяного капитана нашего пароходика на безлюдный берег километрах в десяти от пещеры, а затем на всех парах направились в Казань.
На казанской пристани распоряжаться начал Костя, и уже через минуту водитель старого «Форда», сжимая в зубах пятьдесят долларов, мчал нас в городскую инфекционную больницу. Там Костя раздал еще несколько зеленоватых бумажек, и главврач, который сразу стал чрезвычайно предупредителен, расторопен и понятлив, занялся нами лично.
Я объяснил ему ситуацию, естественно, не касаясь имен и обстоятельств, то есть рассказал о том, что один злодей ввел девушке культуру столбняка. Алена получила несколько уколов в разные части своего молодого тела, главврач поклялся именем профессора Бехтерева, что теперь опасность миновала, и я, наконец, успокоился.
После этого, оставив Алену в гостинице, мы с Костей арендовали за пятьсот долларов моторную лодку, положили в нее две лопаты и отправились обратно к пещере. Сказать по правде, когда мы причалили к тому месту, где несколько часов назад стоял ржавый «Степан Разинь», я начал волноваться.
Нам предстояло похоронить Наташу. Сначала я хотел организовать это по полной программе, на кладбище, с памятником, но потом вспомнил, что однажды уже делал этодля другой женщины. Повторяться не хотелось, и поэтому я решил просто похоронить ее в лесу, подальше от берега Волги. Закончив это невеселое дело, мы зашвырнули лопаты в кусты и, спустившись с обрывистого берега, залезли в моторку.
Старый «Вихрь» завелся не сразу, поэтому пришлось прибегнуть к волшебным российским заклинаниям, касавшихся матерей тех, кто его изготовил, а также родственников хозяина моторки. Заклинания подействовали, и мы, наконец, тронулись в обратный путь. Я оглянулся на медленно удалявшийся берег и подумал о Наташе, которая теперь покоилась в земле. Никто чужой не смог бы найти ее могилу. Уж об этом мы позаботились. То, место, где мы похоронили ее, было тщательно замаскировано дерном. Никто не должен был побеспокоить ее, и поэтому мы сделали все честно и аккуратно.
Да, мы постарались, как могли, и теперь Наташу могли найти разве что археологи из далекого и счастливого будущего.
В динамиках раздался щелчок и негромкий женский голос произнес:
«Через несколько минут наш самолет начнет снижаться для посадки. Экипаж: просит пассажиров пристегнуть ремни и не курить».
Я, отвлекшись от воспоминаний, начал искать завалившуюся куда-то пряжку ремня.
Наконец пряжка нашлась, я пристегнулся, и проходившая мимо усталая стюардесса поправила на мне ремень и привычно улыбнулась. Так, наверное, будут улыбаться на моих похоронах, подумал я, и хмыкнул. Стюардесса вопросительно посмотрела на меня, но я улыбнулся ей в ответ и отрицательно покачал головой.
Самолет медленно опустил нос и начал мягко проваливаться вниз.
Я всегда любил смотреть в иллюминатор, вот и сейчас уперся носом в выгнутое холодное стекло. Правое крыло, недалеко от которого я сидел, указывало вниз, и подо мной аккуратными прямоугольниками разного цвета медленно поворачивались голландские просторы. Самолет плавноскользил к земле и через несколько минут должен был приземлиться в аэропорту Амстердама, столицы тюльпанов и легализованного гашиша.
Допрыгаются когда-нибудь эти либералы, ох, допрыгаются…
Аукнутся им все эти наркобары, свободная продажа легких наркотиков, вся эта псевдосвобода с порнографией вкупе. Вот превратится Голландия в страну обкуренных недоумков, которые, кроме травки и постели, ни о чем не думают, задергаются тогда правители ихние, да только поздно будет. А хачики-то арабские - уже наготове. И тогда будут они всем заправлять, а голландцы безголовые переквалифицируются в гардеробщиков и дворников. И станут бородатым прислуживать. Гадом буду, так и случится, если не очухаются голландцы от своего либерального кайфа.
А вообще-то хрен с ними со всеми. У меня и своих забот хватает.
Внизу совсем уже близко замелькали служебные постройки с непонятными голландскими надписями, колеса со стуком зацепили посадочную полосу, и тут же турбины взвыли на реверсе. Почувствовав твердую землю, пассажиры радостно загомонили и стали аплодировать. Меня потянуло вперед, самолет катился все медленнее и наконец со скоростью обычного рейсового автобуса свернул на боковую полосу, ведущую к зданию аэровокзала.
Давешняя стюардесса вышла из-за занавески и сказала:
«Прошу всех оставаться на местах до полной остановки. К выходу мы вас пригласим».
Она повторила эту фразу на английском и на голландском и исчезла за занавеской. Ну что ж, как скажешь, подумал я и снова уставился в окно. Самолет остановился, и настала тишина, нарушаемая только негромкими разговорами дисциплинированно сидевших на своих местах пассажиров.
В Голландии я еще не был, подумал я, и тут проводница наконец разрешила нам всем выметаться из самолета.
Мы с Костей переглянулись и кивнули друг другу.
Привет, Амстердам!
Часть первая
Глава 1. Золото, бриллианты
Отель, в котором мы поселились, имел приятное для русского уха название «Ханс эн Мойше», которое, однако, говорило вовсе не о дружбе немца с евреем.
На самом деле эти два слова значили «Гусь и мышонок».
Если ты побывал в одной гостинице - считай, что видел их все.
Что отель «Хилтон» в Лондоне, что дом приезжих «Герасим» в Хацапетовке - по большому счету никакой разницы нет. Место, которое никогда не станет твоим. Временное пристанище. Казенный уют. Дежурные улыбки и фальшивое радушие. И то, что в «Хилтоне» ты платишь тысячи долларов, а в заштатном постоялом дворе - сотни рублей, вовсе не говорит в пользу дорогого отеля. Разницы нет.
Но можно посмотреть на это и с другой стороны.
Старинные дорогие картины на чистых стенах номера в дорогом европейском отеле, выглядят гораздо привлекательнее шустрых тараканов, которые иногда падают в закусь, расставленную на тумбочке из-под давно сгоревшего черно-белого телевизора. Вежливые слуги почему-то располагают к себе больше, чем не очень трезвая горничная, вечно недовольная постояльцами. А уж обед на белой, как альпийский снег, скатерти не идет ни в какое сравнение с позавчерашними щами в плохо вымытой тарелке, особенно если в этих щах только что погибла крупная муха, отливающая металлической синевой. Так что, хоть все постоялые дворы и одинаковы по сути, я все-таки предпочитаю те, где за мои собственные деньги мне доставят наименьшее количество неприятных ощущений.
Окна нашего номера выходили на уютную круглую площадь, выложенную древней брусчаткой, и вокруг этой площади были аккуратно расставлены чистенькие домики, один из которых был не иначе как ратушей, а в остальных располагались разнообразные магазинчики, которые хотелось называть старинным уютным словом «лавка».
Полюбовавшись из окна на площадь с ратушей, мы с Костей решили немного отдохнуть с дороги и заказали в номер пива и крабов. На крабах настоял Костя, и у меня появилось сильнейшее подозрение, что они в свое время произвели на него такое же неизгладимое впечатление, как огненная вода на индейца, и теперь он будет трескать их при любой возможности и в неприличных количествах. Ну да и ладно, пусть трескает. Моих денег хватит, чтобы обеспечить крабами все его потомство в шести поколениях.
Развалившись в креслах, обтянутых расшитым шелком, мы тянули пиво и лениво перебрасывались незначительными фразами.
- А что, Костя, - обратился ко мне тезка, поставив на инкрустированный столик пустой стакан, по стенкам которого стекала пивная пена, - мне тут нравится. Совсем не то, что в Казани.
- Еще бы тебе не нравилось, - усмехнулся я, наливая себе еще пива, - за полторы штуки баксов в сутки всякому понравится. А если не понравится, то можно высказать претензию, и, будь уверен, они тут засуетятся, как наскипидаренные. У тебя есть претензия?
- У меня? - изумился Костя. - Не-ет, у меня претензий не имеется. Тут тебе не Казань, где я обнаружил под раковиной чьи-то засохшие носки.
- Вот и хорошо, - одобрил я его ответ. - А теперь давай-ка лучше порассуждаем о том, что нам предстоит сделать.
В моем номере Костя был как бы гостем. Мы тщательно скрывали, что путешествуем вместе, и, прежде чем постучать ко мне, Костя бдительно осмотрел коридор и убедился в том, что его никто не видит. Его номер был напротив, так что в случае чего он мог сразу же вмешаться в ход событий, если они станут неприятными для меня.
- Кстати, - сказал я по-английски, - мне до сих пор так и неизвестно, знаешь ли ты иностранные языки. Как насчет этого?
- Насчет этого, - без малейшей задержки ответил Костя на английском, - у меня все в порядке. Может быть, в моем английском и нет такого наглого американского прононса, как у тебя, зато я окончил английскую школу, да и в университете с иностранным у меня было все нормально. Между прочим, я еще и немецкий знаю.
И он бойко затарахтел на языке поэта Гейне и доктора Геббельса.
Я ничего не понял, но то, что с немецким у него было тоже все в порядке, до меня дошло сразу же. Поэтому я замахал обеими руками, и Костя с довольной улыбкой заткнулся.
- Так… Экзамен сдал. Давай зачетку.
- Вот она, - ответил Костя и подвинул ко мне пустой стакан.
Делать было нечего, и я выставил ему зачет, открыв новую бутылку и наполнив его стакан до краев. Пена поднялась кексом, но не потекла вниз. Хорошее пиво, подумал я и налил себе.
Мы приложились к пиву, и беседа на некоторое время прервалась.
Пиво действительно было весьма приличным. Делая заказ, я по привычке назвал свое любимое пиво «Грольш», но официант в белых перчатках пренебрежительно ухмыльнулся и сказал, что это водичка для учителей воскресных школ. А если господа желают попробовать настоящий голландский бир, то он может предложить дюжину прославленного темного «Риддер Донкера». Кругозор следует расширять, поэтому мы согласились.
Через несколько минут в номер вкатили сверкающую тележку с пивом, крабами и хрустальными стаканами. Поклонившись, слуга исчез. Темный «Риддер Донкер» и в самом деле оказался весьма приличным варевом, ничем не уступающим «Грольшу», и мое почтение к голландским пивоварам слегка подросло.
Пиво было ощутимо крепким, и, с удовольствием почувствовав, как алкоголь наносит моему организму непоправимый вред, я закурил сигарету и глубоко затянулся. Костя сделал то же самое.
Все это было весьма приятно, но не могло продолжаться долго. Мы прилетели в Амстердам вовсе не для того, чтобы накачиваться голландским пивом. Сегодня - ладно. День приезда и все такое. Но с завтрашнего утра начинаются дела, и дела серьезные, так что особенно расслабляться не стоило.
Я посмотрел на стол и увидел, что из двенадцати небольших бутылочек осталось всего четыре. Перехватив мой взгляд, Костя тоже пересчитал их и сказал голосом радиодиктора, ведущего производственную гимнастику:
- И достаточно.
- Правильно, - поддержал я его, - завтра утром ставим ноги на ширину плеч - и вперед.
- Главное - не забыть прижать локти к бокам, а уши - к голове.
- Точно.
Шутки - шутками, а действия нам предстояли грандиозные, и, помня о том, что говорила Наташа, я был склонен считать их в большей степени игрой, чем делами. Да оно так и интереснее. А кроме того - с чего начинается «Пиковая дама»?
Правильно!
Что наша жизнь? Игра!
Вот и поиграем.
И на этот раз - с бо-ольшими козырями. Я посмотрел на Костю и спросил:
- Ты уверен, что сможешь достать приглашения?
- Считай, что они у нас в кармане.
- Точно? Не забывай, что от этого зависит очень многое. Если мы не попадем на аукцион, то столкнемся с большими трудностями. Мы, конечно, все сделаем, но это будет геморрой и ненужная суета.
- Да точно, точно, - отмахнулся Костя, - не беспокойся, тезка, все будет как надо. Если ты забыл, что работа федерального спеца - грязное дело, так я тебе напомню об этом. У нас, то есть правильнее будет сказать - у них, я-то ведь уже пять лет, как не с ними, очень многое основано на шантаже. Человек, находящийся на крюке, из страха может сделать очень многое, а главное - будет держать язык за зубами. Здесь, в Амстердаме, у меня как раз есть такой человечек. Когда-то он был простым советским гражданином, потом соблазнился красивой западной жизнью и попытался стать шпионом за заграничные шмотки и тонкую пачку долларов. В общем, история как в классическом советском фельетоне. А мы, чекисты, тут как тут. Хвать его - и к ногтю. Сажать в тюрьму - резона нет. А вот сделать из него своего агента - милое дело. И пусть он не имеет никакого влияния в этой самой Голландии, куда мы его таки выпустили, но зато теперь нам с тобой нужно два приглашения на аукцион, и, уверяю тебя, он ушами землю рыть будет, а приглашения достанет.
- Это хорошо, - согласился я, - но для гарантии скажи ему, что он получит столько денег, сколько потребуется не ему лично, а для того, чтобы достать приглашения.
- Обойдется, - пренебрежительно бросил Костя.
- Нет, не обойдется, - решительно возразил я, - один только кнут, один только страх не являются гарантией. А вот ты ему и кнут покажи, и пряник дай понюхать, и тогда мы будем застрахованы от того, что он с отчаяния начнет прятаться от нас. Ведь тогда мы окажемся в дурацком положении. Понимаешь?
- Понимаю, - вздохнул Костя. - Как скажешь, так и будет.
- Мне нравится твоя понятливость. За это можно и еще по одной.
Мы разлили пиво, и я спросил:
- А чем он тут занимается?
- Он владелец похоронной конторы. Обслуживает исключительно православных русских. А поскольку их тут, как тараканов на столе у алкаша, то работы у него хватает. В общем, не бедствует.
- Ишь ты, - я покрутил головой. - Его фамилия случайно не Безенчук? А контора не «Милости просим» называется?
- Не-ет, - засмеялся Костя, - он простой советский Семен Борисович Лившиц, а если точнее, то - Соломон Борухович. А здесь он - хер ван Леевен. И считается русским.
- Ну, это нам знакомо. Я, когда в Штатах ошивался, тоже сначала не мог понять, почему это америкосы называют русскими всех, кто приехал из бывшего Союза. И армян, и евреев, и казахов. А потом привык и перестал обращать внимание.
- И это правильно, - сказал Костя и открыл две последние бутылочки.
- Так значит, будут приглашения? - строго спросил я.
- А как же! Да ты сейчас сам все услышишь.
Костя потянулся к телефону, но добротное голландское пиво сделало его движение неточным, и он опрокинул пустую бутылку.
- А пивко-то ничего себе! - удовлетворенно заметил он, нагибаясь за укатившейся под кресло посудиной. - Хорошо цепляет.
- Ага, - подтвердил я и окинул взглядом стол. Все бутылки были пусты, от крабов не осталось и следа, так что я со спокойной совестью взял со стола миниатюрный селектор и нажал кнопку.
- Администратор слушает, - раздался из селектора приятный женский голос.
- Нужно убрать в номере.
- Сию минуту, - ответила невидимая голландская красотка и отключилась.
Прошло меньше минуты, и в дверь постучали.
- Войдите, - сказал я, и на пороге показались две крупные румяные девушки в униформе отеля. На передниках были изображены гусь и мышь, которые держали в руках, а точнее - в лапе и в крыле по кружке пива с высокой шапкой пены.
Девушки быстро осмотрели фронт работ, видимо, нацеливаясь перевернуть и пропылесосить весь номер, но я охладил их трудовой порыв, сказав:
- Нет-нет, просто уберите со стола.
На их лицах отразилось разочарование, и одна из них спросила:
- И все?
- И все, - кивнул я.
Девушки мигом убрали со стола и ушли.
Костя сидел в кресле с сигаретой в одной руке и радиотелефоном в другой. Уставившись в потолок, он шевелил губами.
- Номер забыл? - поинтересовался я.
- Вот еще, - ответил Костя, - просто я его вспоминаю.
- А если не вспомнишь?
- Исключено. Вас, простых урок, этому не учат, а мы, профессиональные шпионы, владеем приемами запоминания. Без этого - никуда. Так что сейчас… сейчас… Есть!
- Вспомнил?
- Вообще-то вспоминают то, что забыли. А я с помощью особых приемов извлекал информацию из долговременной памяти.
- Хорошо. Извлек?
- А как же!
- Ну-ну…
Костина манера разговора иногда до боли напоминала мне Наташу. Вот и сейчас, когда он проехался насчет тупых урок и ловких шпионов, я словно наяву увидел перед собой свою сумасшедшую компаньонку по смертельным прыжкам и ужимкам.
Почувствовав легкую грусть, я вздохнул и спросил:
- А скажи мне, Костя, почему это ты разговариваешь, как Наташа? Может, вы с ней, как бы это сказать, некоторое время провели вместе?
Он невесело улыбнулся и, помолчав, ответил:
- Нет, не провели, хотя когда-то я очень этого хотел. - Он помолчал и добавил: - Нас было пятеро друзей. Мы и в универе были вместе, и в училище… Ну и, понятное дело, у нас выработался свой язык, своя манера выражаться. А потом мы с Наташей ушли из ФСБ, а из тех троих, кто там остался, двое погибли, а Мишка застрелился. Так что теперь из нашей когда-то веселой и дружной компании остался только я один.
- Извини, - сказал я.
- Да ладно, о чем ты говоришь, - ответил Костя. - Ну что, звонить?
- Давай, - согласился я и тайком посмотрел на опустевший стол.
Хотелось еще пива, но нужно было хотя бы выдержать пристойную паузу.
Что я - алкаш какой-нибудь, что ли?
Костя набрал номер и приложил трубку к уху.
Потом он нажал на кнопку громкой связи, и в номере стали слышны гудки, потом раздался тихий щелчок, и мужской голос поинтересовался с еврейским акцентом:
- Вам кого?
- А мне тебя, Сеня.
- И что? Кто это?
- С тобой говорит Вениамин Апполинариевич Ментиков, - четко и раздельно произнес Костя.
Настала тишина, которую нарушало только дыхание Лившица, звучавшее в динамике телефонного аппарата.
- О Господи, - наконец сказал он уже без всякого местечкового акцента, - жили, не тужили… Что тебе нужно?
- Да ты не беспокойся, ничего особенного.
- Знаю я ваше «ничего особенного». А потом - контейнеры, микропленки и прочая херня.
- Не беспокойся. Действительно - ничего особенного. Но очень важно и очень нужно. И если ты не сделаешь этого, вот тогда начнется та самая херня, о которой ты только что сказал. И даже больше.
- Ладно. Давай, говори.
Костя посмотрел на меня и сказал:
- Через четыре дня, восьмого числа, в королевском павильоне состоится международный аукцион драгоценностей. Мне нужны два приглашения.
- И все?
- И все.
- Та-ак… Точно все?
- Точно.
- Я знаю об этом аукционе. А тебе известно, что все приглашения именные?
- Известно, - соврал Костя.
- И что я теперь должен делать? Брать наши с Софочкой приглашения и подделывать в них имена, как оценки в дневнике?
- Ого! - удивился Костя. - Видать, похоронный бизнес не так уж и плох, раз ты ходишь по таким мероприятиям?
- Ну, плох, не плох - мое дело. А вот как сделать приглашения для вас… Разве что Давид Рувимович…
- Да хоть Давид Рувимович, хоть Цодик Соломонович, хоть сам пророк Моисей, но чтобы приглашения были. Иначе - сам знаешь. У нас длинные руки.
Костя подмигнул мне, и я зажал рот, чтобы не рассмеяться и не нарушить такой щекотливый разговор.
- У них длинные руки! А у нас длинные ноги, - не растерялся питерский Лившиц. - Может, померяемся?
- Не советую, - угрожающе сказал Костя и тут же смягчил тон: - Между прочим, если для этого нужны деньги, скажи. Деньги есть.
Отель, в котором мы поселились, имел приятное для русского уха название «Ханс эн Мойше», которое, однако, говорило вовсе не о дружбе немца с евреем.
На самом деле эти два слова значили «Гусь и мышонок».
Если ты побывал в одной гостинице - считай, что видел их все.
Что отель «Хилтон» в Лондоне, что дом приезжих «Герасим» в Хацапетовке - по большому счету никакой разницы нет. Место, которое никогда не станет твоим. Временное пристанище. Казенный уют. Дежурные улыбки и фальшивое радушие. И то, что в «Хилтоне» ты платишь тысячи долларов, а в заштатном постоялом дворе - сотни рублей, вовсе не говорит в пользу дорогого отеля. Разницы нет.
Но можно посмотреть на это и с другой стороны.
Старинные дорогие картины на чистых стенах номера в дорогом европейском отеле, выглядят гораздо привлекательнее шустрых тараканов, которые иногда падают в закусь, расставленную на тумбочке из-под давно сгоревшего черно-белого телевизора. Вежливые слуги почему-то располагают к себе больше, чем не очень трезвая горничная, вечно недовольная постояльцами. А уж обед на белой, как альпийский снег, скатерти не идет ни в какое сравнение с позавчерашними щами в плохо вымытой тарелке, особенно если в этих щах только что погибла крупная муха, отливающая металлической синевой. Так что, хоть все постоялые дворы и одинаковы по сути, я все-таки предпочитаю те, где за мои собственные деньги мне доставят наименьшее количество неприятных ощущений.
Окна нашего номера выходили на уютную круглую площадь, выложенную древней брусчаткой, и вокруг этой площади были аккуратно расставлены чистенькие домики, один из которых был не иначе как ратушей, а в остальных располагались разнообразные магазинчики, которые хотелось называть старинным уютным словом «лавка».
Полюбовавшись из окна на площадь с ратушей, мы с Костей решили немного отдохнуть с дороги и заказали в номер пива и крабов. На крабах настоял Костя, и у меня появилось сильнейшее подозрение, что они в свое время произвели на него такое же неизгладимое впечатление, как огненная вода на индейца, и теперь он будет трескать их при любой возможности и в неприличных количествах. Ну да и ладно, пусть трескает. Моих денег хватит, чтобы обеспечить крабами все его потомство в шести поколениях.
Развалившись в креслах, обтянутых расшитым шелком, мы тянули пиво и лениво перебрасывались незначительными фразами.
- А что, Костя, - обратился ко мне тезка, поставив на инкрустированный столик пустой стакан, по стенкам которого стекала пивная пена, - мне тут нравится. Совсем не то, что в Казани.
- Еще бы тебе не нравилось, - усмехнулся я, наливая себе еще пива, - за полторы штуки баксов в сутки всякому понравится. А если не понравится, то можно высказать претензию, и, будь уверен, они тут засуетятся, как наскипидаренные. У тебя есть претензия?
- У меня? - изумился Костя. - Не-ет, у меня претензий не имеется. Тут тебе не Казань, где я обнаружил под раковиной чьи-то засохшие носки.
- Вот и хорошо, - одобрил я его ответ. - А теперь давай-ка лучше порассуждаем о том, что нам предстоит сделать.
В моем номере Костя был как бы гостем. Мы тщательно скрывали, что путешествуем вместе, и, прежде чем постучать ко мне, Костя бдительно осмотрел коридор и убедился в том, что его никто не видит. Его номер был напротив, так что в случае чего он мог сразу же вмешаться в ход событий, если они станут неприятными для меня.
- Кстати, - сказал я по-английски, - мне до сих пор так и неизвестно, знаешь ли ты иностранные языки. Как насчет этого?
- Насчет этого, - без малейшей задержки ответил Костя на английском, - у меня все в порядке. Может быть, в моем английском и нет такого наглого американского прононса, как у тебя, зато я окончил английскую школу, да и в университете с иностранным у меня было все нормально. Между прочим, я еще и немецкий знаю.
И он бойко затарахтел на языке поэта Гейне и доктора Геббельса.
Я ничего не понял, но то, что с немецким у него было тоже все в порядке, до меня дошло сразу же. Поэтому я замахал обеими руками, и Костя с довольной улыбкой заткнулся.
- Так… Экзамен сдал. Давай зачетку.
- Вот она, - ответил Костя и подвинул ко мне пустой стакан.
Делать было нечего, и я выставил ему зачет, открыв новую бутылку и наполнив его стакан до краев. Пена поднялась кексом, но не потекла вниз. Хорошее пиво, подумал я и налил себе.
Мы приложились к пиву, и беседа на некоторое время прервалась.
Пиво действительно было весьма приличным. Делая заказ, я по привычке назвал свое любимое пиво «Грольш», но официант в белых перчатках пренебрежительно ухмыльнулся и сказал, что это водичка для учителей воскресных школ. А если господа желают попробовать настоящий голландский бир, то он может предложить дюжину прославленного темного «Риддер Донкера». Кругозор следует расширять, поэтому мы согласились.
Через несколько минут в номер вкатили сверкающую тележку с пивом, крабами и хрустальными стаканами. Поклонившись, слуга исчез. Темный «Риддер Донкер» и в самом деле оказался весьма приличным варевом, ничем не уступающим «Грольшу», и мое почтение к голландским пивоварам слегка подросло.
Пиво было ощутимо крепким, и, с удовольствием почувствовав, как алкоголь наносит моему организму непоправимый вред, я закурил сигарету и глубоко затянулся. Костя сделал то же самое.
Все это было весьма приятно, но не могло продолжаться долго. Мы прилетели в Амстердам вовсе не для того, чтобы накачиваться голландским пивом. Сегодня - ладно. День приезда и все такое. Но с завтрашнего утра начинаются дела, и дела серьезные, так что особенно расслабляться не стоило.
Я посмотрел на стол и увидел, что из двенадцати небольших бутылочек осталось всего четыре. Перехватив мой взгляд, Костя тоже пересчитал их и сказал голосом радиодиктора, ведущего производственную гимнастику:
- И достаточно.
- Правильно, - поддержал я его, - завтра утром ставим ноги на ширину плеч - и вперед.
- Главное - не забыть прижать локти к бокам, а уши - к голове.
- Точно.
Шутки - шутками, а действия нам предстояли грандиозные, и, помня о том, что говорила Наташа, я был склонен считать их в большей степени игрой, чем делами. Да оно так и интереснее. А кроме того - с чего начинается «Пиковая дама»?
Правильно!
Что наша жизнь? Игра!
Вот и поиграем.
И на этот раз - с бо-ольшими козырями. Я посмотрел на Костю и спросил:
- Ты уверен, что сможешь достать приглашения?
- Считай, что они у нас в кармане.
- Точно? Не забывай, что от этого зависит очень многое. Если мы не попадем на аукцион, то столкнемся с большими трудностями. Мы, конечно, все сделаем, но это будет геморрой и ненужная суета.
- Да точно, точно, - отмахнулся Костя, - не беспокойся, тезка, все будет как надо. Если ты забыл, что работа федерального спеца - грязное дело, так я тебе напомню об этом. У нас, то есть правильнее будет сказать - у них, я-то ведь уже пять лет, как не с ними, очень многое основано на шантаже. Человек, находящийся на крюке, из страха может сделать очень многое, а главное - будет держать язык за зубами. Здесь, в Амстердаме, у меня как раз есть такой человечек. Когда-то он был простым советским гражданином, потом соблазнился красивой западной жизнью и попытался стать шпионом за заграничные шмотки и тонкую пачку долларов. В общем, история как в классическом советском фельетоне. А мы, чекисты, тут как тут. Хвать его - и к ногтю. Сажать в тюрьму - резона нет. А вот сделать из него своего агента - милое дело. И пусть он не имеет никакого влияния в этой самой Голландии, куда мы его таки выпустили, но зато теперь нам с тобой нужно два приглашения на аукцион, и, уверяю тебя, он ушами землю рыть будет, а приглашения достанет.
- Это хорошо, - согласился я, - но для гарантии скажи ему, что он получит столько денег, сколько потребуется не ему лично, а для того, чтобы достать приглашения.
- Обойдется, - пренебрежительно бросил Костя.
- Нет, не обойдется, - решительно возразил я, - один только кнут, один только страх не являются гарантией. А вот ты ему и кнут покажи, и пряник дай понюхать, и тогда мы будем застрахованы от того, что он с отчаяния начнет прятаться от нас. Ведь тогда мы окажемся в дурацком положении. Понимаешь?
- Понимаю, - вздохнул Костя. - Как скажешь, так и будет.
- Мне нравится твоя понятливость. За это можно и еще по одной.
Мы разлили пиво, и я спросил:
- А чем он тут занимается?
- Он владелец похоронной конторы. Обслуживает исключительно православных русских. А поскольку их тут, как тараканов на столе у алкаша, то работы у него хватает. В общем, не бедствует.
- Ишь ты, - я покрутил головой. - Его фамилия случайно не Безенчук? А контора не «Милости просим» называется?
- Не-ет, - засмеялся Костя, - он простой советский Семен Борисович Лившиц, а если точнее, то - Соломон Борухович. А здесь он - хер ван Леевен. И считается русским.
- Ну, это нам знакомо. Я, когда в Штатах ошивался, тоже сначала не мог понять, почему это америкосы называют русскими всех, кто приехал из бывшего Союза. И армян, и евреев, и казахов. А потом привык и перестал обращать внимание.
- И это правильно, - сказал Костя и открыл две последние бутылочки.
- Так значит, будут приглашения? - строго спросил я.
- А как же! Да ты сейчас сам все услышишь.
Костя потянулся к телефону, но добротное голландское пиво сделало его движение неточным, и он опрокинул пустую бутылку.
- А пивко-то ничего себе! - удовлетворенно заметил он, нагибаясь за укатившейся под кресло посудиной. - Хорошо цепляет.
- Ага, - подтвердил я и окинул взглядом стол. Все бутылки были пусты, от крабов не осталось и следа, так что я со спокойной совестью взял со стола миниатюрный селектор и нажал кнопку.
- Администратор слушает, - раздался из селектора приятный женский голос.
- Нужно убрать в номере.
- Сию минуту, - ответила невидимая голландская красотка и отключилась.
Прошло меньше минуты, и в дверь постучали.
- Войдите, - сказал я, и на пороге показались две крупные румяные девушки в униформе отеля. На передниках были изображены гусь и мышь, которые держали в руках, а точнее - в лапе и в крыле по кружке пива с высокой шапкой пены.
Девушки быстро осмотрели фронт работ, видимо, нацеливаясь перевернуть и пропылесосить весь номер, но я охладил их трудовой порыв, сказав:
- Нет-нет, просто уберите со стола.
На их лицах отразилось разочарование, и одна из них спросила:
- И все?
- И все, - кивнул я.
Девушки мигом убрали со стола и ушли.
Костя сидел в кресле с сигаретой в одной руке и радиотелефоном в другой. Уставившись в потолок, он шевелил губами.
- Номер забыл? - поинтересовался я.
- Вот еще, - ответил Костя, - просто я его вспоминаю.
- А если не вспомнишь?
- Исключено. Вас, простых урок, этому не учат, а мы, профессиональные шпионы, владеем приемами запоминания. Без этого - никуда. Так что сейчас… сейчас… Есть!
- Вспомнил?
- Вообще-то вспоминают то, что забыли. А я с помощью особых приемов извлекал информацию из долговременной памяти.
- Хорошо. Извлек?
- А как же!
- Ну-ну…
Костина манера разговора иногда до боли напоминала мне Наташу. Вот и сейчас, когда он проехался насчет тупых урок и ловких шпионов, я словно наяву увидел перед собой свою сумасшедшую компаньонку по смертельным прыжкам и ужимкам.
Почувствовав легкую грусть, я вздохнул и спросил:
- А скажи мне, Костя, почему это ты разговариваешь, как Наташа? Может, вы с ней, как бы это сказать, некоторое время провели вместе?
Он невесело улыбнулся и, помолчав, ответил:
- Нет, не провели, хотя когда-то я очень этого хотел. - Он помолчал и добавил: - Нас было пятеро друзей. Мы и в универе были вместе, и в училище… Ну и, понятное дело, у нас выработался свой язык, своя манера выражаться. А потом мы с Наташей ушли из ФСБ, а из тех троих, кто там остался, двое погибли, а Мишка застрелился. Так что теперь из нашей когда-то веселой и дружной компании остался только я один.
- Извини, - сказал я.
- Да ладно, о чем ты говоришь, - ответил Костя. - Ну что, звонить?
- Давай, - согласился я и тайком посмотрел на опустевший стол.
Хотелось еще пива, но нужно было хотя бы выдержать пристойную паузу.
Что я - алкаш какой-нибудь, что ли?
Костя набрал номер и приложил трубку к уху.
Потом он нажал на кнопку громкой связи, и в номере стали слышны гудки, потом раздался тихий щелчок, и мужской голос поинтересовался с еврейским акцентом:
- Вам кого?
- А мне тебя, Сеня.
- И что? Кто это?
- С тобой говорит Вениамин Апполинариевич Ментиков, - четко и раздельно произнес Костя.
Настала тишина, которую нарушало только дыхание Лившица, звучавшее в динамике телефонного аппарата.
- О Господи, - наконец сказал он уже без всякого местечкового акцента, - жили, не тужили… Что тебе нужно?
- Да ты не беспокойся, ничего особенного.
- Знаю я ваше «ничего особенного». А потом - контейнеры, микропленки и прочая херня.
- Не беспокойся. Действительно - ничего особенного. Но очень важно и очень нужно. И если ты не сделаешь этого, вот тогда начнется та самая херня, о которой ты только что сказал. И даже больше.
- Ладно. Давай, говори.
Костя посмотрел на меня и сказал:
- Через четыре дня, восьмого числа, в королевском павильоне состоится международный аукцион драгоценностей. Мне нужны два приглашения.
- И все?
- И все.
- Та-ак… Точно все?
- Точно.
- Я знаю об этом аукционе. А тебе известно, что все приглашения именные?
- Известно, - соврал Костя.
- И что я теперь должен делать? Брать наши с Софочкой приглашения и подделывать в них имена, как оценки в дневнике?
- Ого! - удивился Костя. - Видать, похоронный бизнес не так уж и плох, раз ты ходишь по таким мероприятиям?
- Ну, плох, не плох - мое дело. А вот как сделать приглашения для вас… Разве что Давид Рувимович…
- Да хоть Давид Рувимович, хоть Цодик Соломонович, хоть сам пророк Моисей, но чтобы приглашения были. Иначе - сам знаешь. У нас длинные руки.
Костя подмигнул мне, и я зажал рот, чтобы не рассмеяться и не нарушить такой щекотливый разговор.
- У них длинные руки! А у нас длинные ноги, - не растерялся питерский Лившиц. - Может, померяемся?
- Не советую, - угрожающе сказал Костя и тут же смягчил тон: - Между прочим, если для этого нужны деньги, скажи. Деньги есть.