Страница:
баранам.
В тот момент, когда Крупская погасила свет в спальне,
когда Ульянов откупоривал себе пятую бутылку пива, а Бени
размышлял о поездке в Неаполь; в тот самый момент раздался
звонок, и в гостиную вошли два незваных и подвыпивших гостя.
Одним из них был уже знакомый читателю Леха Горький. Он
был в наглухо застегнутой темносиней куртке со стоячим
воротником и солдафонских брюках, заправленных в голенища
высоких сапог. Леха, вообще, почему-то любил на пьянки
одеваться по военному. Может быть, поэтому Ульянову всегда
казалось, что именно поддатому Лехе свойственна военная
выправка. За спиной у писателя висел добротный охотничий
рюкзак, судя по виду плотно упакованный.
Второй гость был высокий, статный и очень красивый
человек. Дорогой костюм ловко сидел на его ладной фигуре. У
него было открытое, веселое лицо и какая-то особенная, щедрая
улыбка. А когда он заговорил... Говорил он вроде бы негромко,
но его красивый богатый голос будто бы заполнял всю гостиную.
-- Володя, сто лет тебя не видел! -- обрадовался он и
крепко пожал Ульянову руку. -- Как только Леша рассказал мне,
что ты вернулся, я первым делом подумал, что по этому поводу
совершенно необходимо осушить пару бутылочек пшеничной!..
-- Здравствуй, Федор! -- сердечно сказал Ульянов. --
Очень рад тебя видеть. -- Познакомься с моим юным другом. В
силу твоей профессии, тебе должно быть всегда приятно встретить
итальянца.
-- Бенито Мусолини, -- представился юный социалист.
-- Шаляпин.
Бени невольно вытянул руки по швам. При всем желании он
не мог скрыть, как лестно для него знакомство с великим русским
басом. От изумления он даже раскрыл рот и высунул язык, цвет
которого явно свидетельствовал о том, что в последнее время его
обладатель злоупотреблял спиртными напитками.
Тем временем Леха снял с плеч рюкзак и извлек из него
четыре бутылки водки, кое-какую деликатесную закусь, и огромную
пластмассовую колбу со своим излюбленным салатом. Шаляпин, как
истый гурман, терпеть не мог этот Лехин салат (зеленые
маринованные томаты, соленые огурцы, репчатый лук, подсолнечное
масло) и называл его "хмыреватым". Леха же был сам не свой без
этого салата и всегда уплетал его с таким аппетитом, что, как
правило, заражал своим настроением сотрапезников, и когда под
занавес маститый литератор черпал ложкой заправку из опустевшей
миски, его собутыльники обычно не без грусти взирали на это и
думали про себя, что "хмыреватый" салат и впрямь совсем
неплохая закуска. Впрочем, за столом на Леху вообще всегда было
приятно смотреть: он и ел с аппетитом (и отнюдь не только свой
салат), и пил смачно, и курил как-то по-особому, жадно и
длительно затягиваясь.
Шаляпина отличало другое, столь же ценное для застолья,
качество. В случае надобности он мог собственноручно быстро и
профессионально сервировать стол. Именно это его свойство
сейчас пришлось как нельзя более кстати. Слегка поморщившись,
Федор отставил пока в сторону колбу с "хмыреватым" салатом,
попросил Ульянова достать хороший посудный сервиз и
приличествующую случаю скатерть, вымыл руки и принялся за дело.
Пока Федор занимался серьезным делом, Леха морочил
голову Бени со своим романом "Мать", а Ульянов вновь углубился
в газету. Он уже три дня не имел никаких известий от московских
товарищей и сейчас тщетно силился понять что-нибудь по газете.
Разумеется, в столь острой ситуации освещение событий "Новым
временем" оставляло желать много лучшего. Любая эпоха порождает
своих познеров и боровиков...
Федору Шаляпину потребовалось немногим более получаса
чтобы в очередной раз доказать, что не будь он великий русский
бас, из него на худой конец получился бы отменный повар. В
центре стола, покрытого теперь белоснежной скатертью, стояла
богатая фарфоровая ваза, наполненная пресловутым хмыреватым
салатом, а вокруг -- разнообразнейшие закуски: икра, паштет,
сыр, колбасы, копченый окорок, рыба и вышеупомянутая пшеничная
водка в двух превосходных хрустальных графинах. На другом
столике, в стороне, накрытом зеленой скатертью кипел
хорошенький медный самоварчик, чайный прибор блистал серебром и
фарфором, а в трех изящных хрустальных вазочках лежали конфеты,
мармелад и пастила -- все от Елисеева, очень дорогое и хорошее.
-- Господа, прошу садиться! -- пригласил всех за стол
Шаляпин.
Леха тут же налил всем водки, наложил себе на тарелку
салата, намазал горчицей горбушку ржаного хлеба, положил сверху
кусок киевской колбасы и приподнял свою рюмку, явно намереваясь
произнести один из своих знаменитых тостов, от которых у
Крупской вяли уши.
-- Расскажи нам, Володя, -- опередил Леху Шаляпин, --
как ты дошел до такой жизни. Да, пожалуйста, поторопись начать,
а то, я вижу, Леша уже собирается сказать какую-то пошлость.
-- Выпьем за Россию, друзья мои! -- предложил Ульянов.
-- Выпить, конечно, можно, -- сказал Федор и сразу
выпил. -- Только вот можно ли назвать тебя, Володя, другом
России? Вам не кажется, господа-социалисты, что вы несколько
передергиваете? Ведь исторические примеры наглядно
демонстрируют нам, что революция представляет собой, если можно
так выразится, кровавую рулетку.
-- Я с тобой полностью согласен, -- несколько
неожиданно сказал Ульянов.
-- Тогда я тебя не понимаю, -- удивился Шаляпин.
-- Видишь ли, Федор, -- начал свои объяснения Ульянов.
-- Ты считаешь, что мы, большевики, агитируем за революцию.
Отчасти ты прав, но только отчасти. На самом деле мы не столько
агитируем за революцию, сколько создаем теорию революции.
Агитировать за революцию практически бессмысленно, потому что
революция неизбежно свершится тогда и только тогда, когда в
стране создастся революционная ситуация. Если, например, в
какой-нибудь Дании революционной ситуацией и не пахнет, то там
любой обыватель с иронией воспримет и какую-то ни было
революционную агитацию. Но теорию революции создать абсолютно
необходимо! Вот ты только что сказал, что революция
представляет собой кровавую рулетку, и я с тобой согласился.
Однако такое положение вещей можно и нужно изменить! Любая
революция всегда будет кровавой, но "рулеткой" она может и не
быть. Для этого и необходима серьезная и основательная
революционная теория. Таким образом можно утверждать, что
революция свершится независимо от нас, большевиков, но от нас
зависит, чтобы революция, свершившись, победила, и от нас
зависит, чтобы революция, победив, себя впоследствии оправдала.
-- Может ты и прав, -- произнес Шаляпин с видом умного
человека, который во всем этом неплохо разбирается, но для
которого все это не столь уж важно. -- Хотя если согласиться с
тобой по части твоих рассуждений о революционной обстановке, то
приходишь к выводу, что главным революционером на сегодняшний
день является наш государь-император.
-- Во всяком случае можно утверждать, что его политика
способствует нарастанию революционного движения, -- сказал
Ульянов.
-- А следовательно созданию в стране революционной
обстановки! -- заключил Шаляпин. -- Впрочем, я конечно понимаю,
что революция в России все равно неизбежна.
-- Из тебя, Федор, вышел бы отличный марксист.
-- Спасибо, бог миловал. А как, кстати, поживает другой
"видный" марксист -- твой друг Лева?
-- Бронштейн?
-- Я не помню его фамилию. Помню, что еврей.
-- Бронштейн... Лева очень способный революционер, но к
сожалению он слишком много бухает. Он постоянно пропадает в
одном жутком притоне на Забалканском.
-- Знаю я это место! -- воскликнул Федор и добавил
шутливым тоном: -- в тяжелых условиях, под гнетом самодержавия
порой необходимо расслабиться, выпить чего-нибудь крепенького,
покурить опиума. Знаю я эти большевистские привычки!
-- Ну ты хоть не откажешься выпить за свержение режима?
-- предложил Ульянов свой любимый тост.
-- Я отказываюсь пить за свержение чего бы то ни было,
-- сказал Федор несколько даже высокопарно. -- Предпочитаю
мирные тосты. Давайте, ребята, лучше выпьем за молодость! -- он
повернулся к Бени. -- Наша молодость уже позади, мой юный друг,
а вы только входите в лучшую пору своей жизни. Я пью за вашу
молодость, Бенито! Не тратьте время на политику и прочую
ерунду. Пейте пиво, танцуйте, охотьтесь и помните, что самое
вкусное пиво -- это водка, а самая приятная охота -- это охота
за женщинами!
-- Только эту охоту не следует чрезмерно затягивать, --
вставил свое мнение опытный Ульянов. -- Стакан и в рот!
-- Кстати, Вовчик! -- оживился Леха. -- Я давно слышу
от тебя это выражение, а все не могу понять: как правильно --
"стакан и в рот" или "в стакан и в рот"?
-- Можно и так, и так! -- ответил Ульянов.
-- Пошляки! -- махнул рукой Федор и, подняв свою рюмку,
повернулся к Бени. -- За вас, мой юный друг!
Бени поблагодарил, все выпили, а затем Леха сказал:
-- Раз уж коснулись охоты: Вовчик, ты, помнится,
грозился пойти с нами на лося.
-- Пошли, -- пьяно кивнул головой Ульянов. -- Только
мне не следовало бы показываться сейчас в Саблино. Я собираюсь
отписать сестре и сплавить туда на праздники мою бабулю. В
связи с этим, мне не хотелось бы сейчас видеться с сестрой.
Начнутся вопросы: почему я не приезжаю сам и так далее. Нет ли
у вас с Пятницей другого местечка на примете?
-- Есть! -- сказал Леха. -- Поедем в Бернгардовку. Это
по Финляндской дороге.
-- Да хоть по Турецкой! -- воскликнул Ульянов и,
потирая руки от приятных предвкушений, обратился к Федору: --
Ты тоже поедешь?
-- Да я бы пожалуй съездил, но...
-- Никаких "но"! -- категорически заявил Ульянов. --
Затаримся как следует, дернем, а после такого жару зададим
бернгардовским лосям, что нас там вовек не забудут!.. Я кстати
знаю это место; там неподалеку старая усадьба Оленина.
-- Совершенно верно, -- подтвердил Горький.
-- Да-да, теперь и я припоминаю, -- сказал Федор. -- Я
бы с удовольствием, ребята, но я в ближайшие дни сильно
загружен. Вот если бы недельки через две-три!
-- Идет! -- согласился Ульянов. -- Будет настоящая
зимняя охота! Значит решено! Разгружайся со своими делами,
Федор, и махнем в Бернгардовку на лося... Нам предстоит такой
кайф, Бени, а ты собираешься удрать в свой сраный Неаполь.
-- Если вы хотите уехать из этой страны, молодой
человек, -- очень серьезно сказал Шаляпин, -- я вполне одобряю
ваше решение. Володька очень хорош в своих теориях, но, между
нами говоря, я не хотел бы принимать личное участие в
практическом осуществлении этих теорий.
-- Но мы стоим за справедливость! -- пламенно
воскликнул Бени.
-- За справедливость! -- усмехнулся Шаляпин. -- Вы ведь
каждый божий день видите эту публику, -- этих бездельников в
соболях и бриллиантах, разъезжающих по Невскому в дорогих
каретах; вы видите грязных невежественных попов, нанятых этими
бездельниками, чтобы дурманить народ. Неужто вы думаете, что
эти кровопийцы уступят вам хотя бы кусочек своего пирога из
чувства справедливости?! Неужели вы еще не поняли, что самое
большое наслаждение для человека -- наблюдать страдания своего
ближнего, особенно если этот ближний принадлежит к другому
классу общества! Все эти люди удавятся из-за мельчайшей
крупинки своего богатства и своих незаслуженных привилегий.
Володька мог бы быть среди них, но он встал по другую сторону
баррикады. У меня на это никогда не хватит мужества. Максимум
на что я способен -- это соблюдать известный нейтралитет. Я
понимаю, что Россия в один прекрасный день неизбежно пройдет
через кровь, но лично я надеюсь провести этот день в Париже.
-- Вы рассуждаете малодушно, -- возмутился Бени. --
Такие люди, как вы, губят страну!
-- Зато они не гибнут вместе со страной! --
хладнокровно возразил Шаляпин. -- Подумайте, Бенито! Настанет
день, когда все вы пойдете против них. Вы будете голодные и
оборванные, в слезах и соплях, с детьми на плечах, с обрезами
за пазухой и кухонными ножами в зубах; они же -- холеные и
жирные, воняющие французским одеколоном и до зубов вооруженные,
а все же бессильные против вас. В тот день они ответят за все!
Не на шутку распалившийся Федор налил себе полный
стакан водки, никого не приглашая, выпил и налил опять. В эту
минуту он пил водку, как пьет воду человек, которого мучит
жажда.
Все молчали, причем Ульянов выглядел слегка удивленным.
Выпив, Федор заговорил вновь.
-- Они стращают вас Страшным судом, хотя сами,
разумеется, в него не верят. Но Страшный суд -- это не сказки!
В тот день они сами в этом убедятся! Собственной шкурой
почувствуют!
Осветилась узкая щель между полом и дверью спальни:
Федор стучал могучими кулаками по столу и орал так, что
разбудил трезвую, мирно спавшую Надю. Ульянов решил, что пришла
пора вмешаться.
-- Ты хорошо излагаешь, Федя, -- сказал он, -- но какое
это имеет отношение к зимней охоте и рождественским
празднествам?
-- Никакого, -- ответил Шаляпин. Он имел сейчас вид
человека, который очень быстро куда-то бежал, а затем внезапно
сменил направление на прямо противоположное и, естественно,
потерял при этом скорость. После некоторой паузы он растерянно
спросил: -- но причем тут рождественские праздники?
-- А при том, -- ответил Ульянов, -- что в свое время
Бени вернется в Италию, но зачем это делать перед Рождеством?!
-- Потому что мне здесь скучно, -- вставил свое слово
Бени.
-- Осенью в Петербурге всегда скучновато, -- заметил
Федор. -- Особенно поздней осенью. Зима в этом году
задерживается, но она уже не за горами. Поначалу я неправильно
понял Володю. Я думал, что он уговаривает вас остаться в России
на постоянное место жительства. Против этого я возражал. Но
провести в Питере рождественские каникулы -- это совсем другое
дело. Конечно же не стоит покидать Санкт-Петербург сейчас!
Рождество и Новый год -- главные зимние праздники, которые
лучше всего встречать на севере, а вы как раз и находитесь в
самой северной столице мира, -- севернее не бывает! Вы
замечательно встретите здесь Новый год, Бенито! Вдарят
крещенские морозцы; бабы оденутся в шубки и начнут страстно
выдыхать пар изо рта, требуя, чтобы их согрели; а мы будем
целыми днями пить водку, играть в снежки и съезжать на санках с
самых высоких в Европе ледяных гор. Верьте мне и особенно
верьте Володьке, молодой человек. Володька порой слегка
надоедлив со своими теориями, но по части отмечания праздников
он незаменимый человек. Новый год в Санкт-Петербурге! Что может
быть прекраснее?! "Мороз и солнце; день чудесный!.." Как там
дальше, Володька?
Ульянов с пьяным чувством продекламировал:
Мороз и солнце; день чудесный!
Еще ты дремлешь, друг прелестный --
Пора, красавица, проснись:
Открой сомкнуты негой взоры
Навстречу северной Авроры,
Звездою севера явись!
-- Володька у нас мастак по части всяческой
словесности! -- добродушно прогремел Федор и дружески хлопнул
Ульянова по спине с такой силой, что у менее крепкого, чем наш
герой, человека, вероятно уже сломался бы позвоночник. --
Друзья мои, давайте выпьем за Володьку по целому стаканчику
водки!
... А потом пел Шаляпин. Пел щедро, много, выбирая то,
что особенно любил Ульянов. Тут были и величавая, по-военному
строгая баллада "В двенадцать часов по ночам...", и зловещий
"Трепак" Мусоргского, и многое, многое другое. Если бы Крупская
разбиралась в пении и узнала этот голос, разносившийся по всему
дому, она непременно напустила бы на себя восторженный вид и
выскочила бы в гостиную, а потом еще долго бы всем
рассказывала, что принимала у себя "самого" Федора Шаляпина.
Увы, добрая и глуповатая Надя ни о чем не догадывалась и только
мысленно чертыхалась, негодуя, что какой-то очередной алкоголик
из числа ульяновских друзей мешает ей спать.
В семь часов вечера великий князь Михаил Александрович
Романов сидел за столом в уже знакомой нам гостиной князя
Путятина и читал один из последних выпусков нелегальной газеты
"Рабочее дело".
Вероятно, его царственный брат был бы весьма удивлен,
если бы узнал, что Михаил, вместо того чтобы торчать в казарме
вверенного ему кирасирского эскадрона, уютно сидит в теплой
гостиной и читает большевистскую пропаганду. Справедливости
ради отметим, что газету эту Михаил видел впервые и листал ее
от нечего делать, коротая время в ожидании своего друга Сергея
Николаевича Путятина.
Михаил уже подумывал, не выпить ли ему в одиночестве,
но как только огромные стенные часы отбили семь ударов, на
пороге гостиной появился Черный Князь. Вместо приветствия
Сергей Николаевич совершенно бесстрастно произнес:
-- Если наследник престола читает "Рабочее дело",
значит дни Российской империи действительно сочтены.
-- Ну, во-первых, я больше не наследник престола, --
без особой грусти заметил Михаил.
-- Потенциально вы все-таки наследник. А что во-вторых?
-- А во-вторых, это ваша газета; я ее просматривал из
чистого любопытства. Весьма опасная, кстати сказать, газетка!
Интересно, куда смотрит мой брат?
-- Она уже закрыта; третьего или четвертого дня.
-- Я думаю, это Витте его надоумил, -- предположил
Михаил.
-- Большевики сами закрыли газету, опасаясь
преследований, -- объяснил Путятин.
-- Я всегда поражался вашей осведомленности, князь.
Откуда вы все это знаете?
-- Имею полезные связи, ваше высочество, или вернее
сказать: располагаю ценными собутыльниками.
-- Странно, -- задумчиво произнес Михаил. -- Мне всегда
казалось, что ваш круг общения крайне узок.
-- Узок, зато подобран со вкусом, -- цинично ответил
Путятин.
-- Интересно, -- печально спросил принц, -- я, как брат
императора, также являюсь полезным знакомым?
-- Да нет, -- усмехнулся Астролог. -- Говоря
откровенно, ваше высочество, пользы от вас немного. Просто я
питаю к вам слабость.
-- Благодарю вас, князь, и за любовь, и за
откровенность.
Путятин поклонился.
-- А кто же, позвольте полюбопытствовать, ваш самый
ценный собутыльник? -- спросил Михаил.
-- Несомненно, начальник Петербургского охранного
отделения.
-- Как!? -- удивился Михаил. -- Вы близки с
Барсукевичем?
-- Благодаря ему, я и в курсе всех новостей.
-- Неужели Барсукевич по пьянке выбалтывает вам свои
секреты?
-- Ну, это слишком сильно сказано. Просто есть немало
вещей, которые генерал -- неглупый, но не слишком усердный
служака -- не считает нужным от меня скрывать. Другими словами,
он прекрасно понимает, что через меня до императора ничего не
дойдет, а на пользу дела ему попросту наплевать... Или почти
наплевать.
-- Так это его общество вы вчера вечером предпочли
моему? -- беззлобно спросил Михаил.
-- Что поделаешь, ваше высочество, -- дела.
-- Узнали много ценного?
-- Да, пожалуй. Впрочем, для вас ничего особо
интересного.
-- Ну, а все-таки?
-- Нет, право, ничего особенного... Расскажите лучше,
что именно вы читали в этой газете?
-- Да вот эту статейку... Какой-то Н. Ленин.
-- Этот "какой-то" Н. Ленин -- в высшей степени
примечательная личность, -- сказал Путятин.
-- Вы и его знаете? -- удивился Михаил.
-- Я знаю этого парня уже лет двенадцать.
-- Ах да, вы же старый социалист.
-- Я настолько старый социалист, что перестал быть
таковым, еще когда Н. Ленин пешком ходил под стол. Кстати,
почему вы не пьете? Распорядиться, чтобы подали портвейн?
-- Да нет. Сегодня как-то промозгло и хочется водки, но
водку я один не пью; вот и ждал вас.
Путятин позвонил, отдал необходимые распоряжения и
отправился переодеваться.
Четверть часа спустя, эти странные друзья уже сидели
друг против друга, причем перед каждым из них на огромной
чугунной сковороде шипела и пузырилась яичница с салом, а между
этими сковородами отлично разместились пузатая бутылка водки и
миска с солеными огурцами.
-- Вы кажется начали мне рассказывать про г-на Ленина,
князь, -- возобновил беседу Михаил. -- Статью, с которой я
ознакомился, мог написать разве что неудачник, человек
неудовлетворенный своим положением в обществе.
-- Вы ошибаетесь, ваше высочество, -- холодно сказал
Путятин. -- Ленин -- подлинный русский интеллектуал, блестящий
адвокат, человек всесторонне развитый и образованный. Кроме
того, он вполне обеспечен материально, и его ни в коем случае
нельзя назвать неудачником.
-- Откуда же такое недовольство?
-- Просто существует определенная категория людей,
понятия которых о престиже и о своей роли в обществе отличаются
от представлений об этом большинства обывателей.
-- Выходит так, князь, что меня вы считаете обывателем,
а некоего г-на Ленина... Кстати, это настоящее имя?
-- Его настоящее имя -- Владимир Ильич Ульянов, -- все
также бесстрастно ответил Черный Князь, не обращая внимания на
упрек, прозвучавший в словах принца крови.
-- Вы определенно сочувствуете социал-демократам,
князь, -- печально сказал Михаил.
-- Я скорее интересуюсь их идеологией, -- уточнил
Путятин. -- А что до сочувствия, то у г-на Ульянова столь
блестящий гороскоп, что мне просто боязно вставать ему поперек
дороги.
-- Впервые слышу, что вы чего-то боитесь, князь.
-- Я ничего не боюсь, кроме гороскопа г-на Ульянова.
-- А что в этом гороскопе особенного?
-- Распространяться на сей счет не позволяет мне мой
собственный гороскоп, -- ответил Путятин, и трудно было понять,
-- говорит он всерьез или просто уклоняется от ответа.
-- А что ваш гороскоп?..
-- Он советует мне быть скромным, ваше высочество.
-- Ну, а все-таки?
-- А все-таки, давайте выпьем, мой принц! -- и Сергей
Николаевич Путятин наполнил рюмки.
Дело было незадолго до Рождества, а точнее в
понедельник, 19 декабря 1905 года, ровно в девять часов
тридцать минут утра, в одном из просторных кабинетов Зимнего
дворца.
В это время полковник Бздилевич всегда приходил на
службу. Он, вообще, императорствовал как какой-то канцелярский
работник. Ежедневно приходил, как на службу, в половине
десятого, заканчивал -- в два часа пополудни. В течение этого
времени он иногда вызывал министров или председательствовал на
собраниях, но чаще всего просто давал аудиенции лицам,
записавшимся к нему на прием. Этому распорядку полковник
изменял крайне редко, а зимой -- практически никогда.
Заметим попутно, что зима, наконец, наступила. В тот
год она пришла в Петербург гораздо позже обычного, лишь в
начале второй декады декабря, и сразу, как по волшебству, земля
и крыши домов укрылись белым, пока еще чистым покрывалом, Нева
встала, каналы и небольшие речки также замерзли, синие от инея
деревья стояли голые и некрасивые, и, вероятно, город имел бы
совсем унылый вид, если бы не рождественские декорации и не
предпраздничная веселость добрых горожан.
Однако всенародное радостное оживление по поводу
приближения двух самых любимых празников -- Рождества и Нового
года -- никак не задело вечно угрюмого полковника Бздилевича.
Последнему русскому императору постоянно сопутствовали какие-то
мелкие неприятности, да и сам он любил создавать себе
препятствия, чтобы затем их преодолевать.
В то утро, явившись на "службу", император просмотрел
список записавшихся на прием, удовлетворенно хмыкнул, увидев
там нужное имя, и приказал немедленно просить генерала
Барсукевича.
Генерал вошел с самодовольным, даже слегка напыщенным
видом, что однако не мешало ему усердно и униженно кланяться по
мере приближения к императорскому столу. Противоречие это
объяснялось тем, что с одной стороны Адольф Арнольдович успешно
выполнил возложенное на него императором поручение, но с другой
-- стал в результате этого обладателем некой страшной тайны,
само владение которой грозило разрушить его холуйское
благополучие.
-- Входите, входите, генерал, -- нетерпеливо произнес
полковник Бздилевич. -- Портвейна? -- император жестом указал
на инкрустированный столик, на котором стояли две бутылки
"Рубина" и несколько стаканов.
Генерал послушно откупорил бутылку, наполнил стаканы, и
вдруг, словно повинуясь некой колдовской силе, рубиновое вино,
бывшее таким темным и безликим в запыленной зеленой бутылке,
ожило, заиграло и заискрилось, смешавшись с дорогим богемским
хрусталем. "Рубин" оживает в хорошем хрустале, как старый
рубиновый камень -- в новой дорогой оправе", -- подумал
полковник Бздилевич. Он наблюдал это таинство почти ежедневно,
и почти ежедневно, наблюдая его, становился поэтом. Вот и
сейчас полковник зажмурил глаза и с наслаждением выпил стакан
этой излюбленной им красненькой и вонюченькой жидкости.
Не без сожаления вернувшись к прозаической
действительности, типичным голосом человека, только что
принявшего стакан, император произнес:
-- Ну-с, что новенького, генерал? Узнали что-либо про
нового полковника Бздилевича?
-- Ничего конкретного установить не удалось, и я
по-прежнему придерживаюсь того мнения, что личность эта
мифическая, и ваше величество напрасно беспокоится по сему
ничтожному поводу.
Настоящий полковник Бздилевич с сомнением покачал
головой и задал новый вопрос:
-- Ну а как у вас с генеалогией, Адольф Арнольдович? Да
вы присаживайтесь! Что это вы сегодня такой робкий?
Барсукевич и впрямь был в этот день явно не в своей
тарелке, видимо от того, что знал то, что было для него весьма
В тот момент, когда Крупская погасила свет в спальне,
когда Ульянов откупоривал себе пятую бутылку пива, а Бени
размышлял о поездке в Неаполь; в тот самый момент раздался
звонок, и в гостиную вошли два незваных и подвыпивших гостя.
Одним из них был уже знакомый читателю Леха Горький. Он
был в наглухо застегнутой темносиней куртке со стоячим
воротником и солдафонских брюках, заправленных в голенища
высоких сапог. Леха, вообще, почему-то любил на пьянки
одеваться по военному. Может быть, поэтому Ульянову всегда
казалось, что именно поддатому Лехе свойственна военная
выправка. За спиной у писателя висел добротный охотничий
рюкзак, судя по виду плотно упакованный.
Второй гость был высокий, статный и очень красивый
человек. Дорогой костюм ловко сидел на его ладной фигуре. У
него было открытое, веселое лицо и какая-то особенная, щедрая
улыбка. А когда он заговорил... Говорил он вроде бы негромко,
но его красивый богатый голос будто бы заполнял всю гостиную.
-- Володя, сто лет тебя не видел! -- обрадовался он и
крепко пожал Ульянову руку. -- Как только Леша рассказал мне,
что ты вернулся, я первым делом подумал, что по этому поводу
совершенно необходимо осушить пару бутылочек пшеничной!..
-- Здравствуй, Федор! -- сердечно сказал Ульянов. --
Очень рад тебя видеть. -- Познакомься с моим юным другом. В
силу твоей профессии, тебе должно быть всегда приятно встретить
итальянца.
-- Бенито Мусолини, -- представился юный социалист.
-- Шаляпин.
Бени невольно вытянул руки по швам. При всем желании он
не мог скрыть, как лестно для него знакомство с великим русским
басом. От изумления он даже раскрыл рот и высунул язык, цвет
которого явно свидетельствовал о том, что в последнее время его
обладатель злоупотреблял спиртными напитками.
Тем временем Леха снял с плеч рюкзак и извлек из него
четыре бутылки водки, кое-какую деликатесную закусь, и огромную
пластмассовую колбу со своим излюбленным салатом. Шаляпин, как
истый гурман, терпеть не мог этот Лехин салат (зеленые
маринованные томаты, соленые огурцы, репчатый лук, подсолнечное
масло) и называл его "хмыреватым". Леха же был сам не свой без
этого салата и всегда уплетал его с таким аппетитом, что, как
правило, заражал своим настроением сотрапезников, и когда под
занавес маститый литератор черпал ложкой заправку из опустевшей
миски, его собутыльники обычно не без грусти взирали на это и
думали про себя, что "хмыреватый" салат и впрямь совсем
неплохая закуска. Впрочем, за столом на Леху вообще всегда было
приятно смотреть: он и ел с аппетитом (и отнюдь не только свой
салат), и пил смачно, и курил как-то по-особому, жадно и
длительно затягиваясь.
Шаляпина отличало другое, столь же ценное для застолья,
качество. В случае надобности он мог собственноручно быстро и
профессионально сервировать стол. Именно это его свойство
сейчас пришлось как нельзя более кстати. Слегка поморщившись,
Федор отставил пока в сторону колбу с "хмыреватым" салатом,
попросил Ульянова достать хороший посудный сервиз и
приличествующую случаю скатерть, вымыл руки и принялся за дело.
Пока Федор занимался серьезным делом, Леха морочил
голову Бени со своим романом "Мать", а Ульянов вновь углубился
в газету. Он уже три дня не имел никаких известий от московских
товарищей и сейчас тщетно силился понять что-нибудь по газете.
Разумеется, в столь острой ситуации освещение событий "Новым
временем" оставляло желать много лучшего. Любая эпоха порождает
своих познеров и боровиков...
Федору Шаляпину потребовалось немногим более получаса
чтобы в очередной раз доказать, что не будь он великий русский
бас, из него на худой конец получился бы отменный повар. В
центре стола, покрытого теперь белоснежной скатертью, стояла
богатая фарфоровая ваза, наполненная пресловутым хмыреватым
салатом, а вокруг -- разнообразнейшие закуски: икра, паштет,
сыр, колбасы, копченый окорок, рыба и вышеупомянутая пшеничная
водка в двух превосходных хрустальных графинах. На другом
столике, в стороне, накрытом зеленой скатертью кипел
хорошенький медный самоварчик, чайный прибор блистал серебром и
фарфором, а в трех изящных хрустальных вазочках лежали конфеты,
мармелад и пастила -- все от Елисеева, очень дорогое и хорошее.
-- Господа, прошу садиться! -- пригласил всех за стол
Шаляпин.
Леха тут же налил всем водки, наложил себе на тарелку
салата, намазал горчицей горбушку ржаного хлеба, положил сверху
кусок киевской колбасы и приподнял свою рюмку, явно намереваясь
произнести один из своих знаменитых тостов, от которых у
Крупской вяли уши.
-- Расскажи нам, Володя, -- опередил Леху Шаляпин, --
как ты дошел до такой жизни. Да, пожалуйста, поторопись начать,
а то, я вижу, Леша уже собирается сказать какую-то пошлость.
-- Выпьем за Россию, друзья мои! -- предложил Ульянов.
-- Выпить, конечно, можно, -- сказал Федор и сразу
выпил. -- Только вот можно ли назвать тебя, Володя, другом
России? Вам не кажется, господа-социалисты, что вы несколько
передергиваете? Ведь исторические примеры наглядно
демонстрируют нам, что революция представляет собой, если можно
так выразится, кровавую рулетку.
-- Я с тобой полностью согласен, -- несколько
неожиданно сказал Ульянов.
-- Тогда я тебя не понимаю, -- удивился Шаляпин.
-- Видишь ли, Федор, -- начал свои объяснения Ульянов.
-- Ты считаешь, что мы, большевики, агитируем за революцию.
Отчасти ты прав, но только отчасти. На самом деле мы не столько
агитируем за революцию, сколько создаем теорию революции.
Агитировать за революцию практически бессмысленно, потому что
революция неизбежно свершится тогда и только тогда, когда в
стране создастся революционная ситуация. Если, например, в
какой-нибудь Дании революционной ситуацией и не пахнет, то там
любой обыватель с иронией воспримет и какую-то ни было
революционную агитацию. Но теорию революции создать абсолютно
необходимо! Вот ты только что сказал, что революция
представляет собой кровавую рулетку, и я с тобой согласился.
Однако такое положение вещей можно и нужно изменить! Любая
революция всегда будет кровавой, но "рулеткой" она может и не
быть. Для этого и необходима серьезная и основательная
революционная теория. Таким образом можно утверждать, что
революция свершится независимо от нас, большевиков, но от нас
зависит, чтобы революция, свершившись, победила, и от нас
зависит, чтобы революция, победив, себя впоследствии оправдала.
-- Может ты и прав, -- произнес Шаляпин с видом умного
человека, который во всем этом неплохо разбирается, но для
которого все это не столь уж важно. -- Хотя если согласиться с
тобой по части твоих рассуждений о революционной обстановке, то
приходишь к выводу, что главным революционером на сегодняшний
день является наш государь-император.
-- Во всяком случае можно утверждать, что его политика
способствует нарастанию революционного движения, -- сказал
Ульянов.
-- А следовательно созданию в стране революционной
обстановки! -- заключил Шаляпин. -- Впрочем, я конечно понимаю,
что революция в России все равно неизбежна.
-- Из тебя, Федор, вышел бы отличный марксист.
-- Спасибо, бог миловал. А как, кстати, поживает другой
"видный" марксист -- твой друг Лева?
-- Бронштейн?
-- Я не помню его фамилию. Помню, что еврей.
-- Бронштейн... Лева очень способный революционер, но к
сожалению он слишком много бухает. Он постоянно пропадает в
одном жутком притоне на Забалканском.
-- Знаю я это место! -- воскликнул Федор и добавил
шутливым тоном: -- в тяжелых условиях, под гнетом самодержавия
порой необходимо расслабиться, выпить чего-нибудь крепенького,
покурить опиума. Знаю я эти большевистские привычки!
-- Ну ты хоть не откажешься выпить за свержение режима?
-- предложил Ульянов свой любимый тост.
-- Я отказываюсь пить за свержение чего бы то ни было,
-- сказал Федор несколько даже высокопарно. -- Предпочитаю
мирные тосты. Давайте, ребята, лучше выпьем за молодость! -- он
повернулся к Бени. -- Наша молодость уже позади, мой юный друг,
а вы только входите в лучшую пору своей жизни. Я пью за вашу
молодость, Бенито! Не тратьте время на политику и прочую
ерунду. Пейте пиво, танцуйте, охотьтесь и помните, что самое
вкусное пиво -- это водка, а самая приятная охота -- это охота
за женщинами!
-- Только эту охоту не следует чрезмерно затягивать, --
вставил свое мнение опытный Ульянов. -- Стакан и в рот!
-- Кстати, Вовчик! -- оживился Леха. -- Я давно слышу
от тебя это выражение, а все не могу понять: как правильно --
"стакан и в рот" или "в стакан и в рот"?
-- Можно и так, и так! -- ответил Ульянов.
-- Пошляки! -- махнул рукой Федор и, подняв свою рюмку,
повернулся к Бени. -- За вас, мой юный друг!
Бени поблагодарил, все выпили, а затем Леха сказал:
-- Раз уж коснулись охоты: Вовчик, ты, помнится,
грозился пойти с нами на лося.
-- Пошли, -- пьяно кивнул головой Ульянов. -- Только
мне не следовало бы показываться сейчас в Саблино. Я собираюсь
отписать сестре и сплавить туда на праздники мою бабулю. В
связи с этим, мне не хотелось бы сейчас видеться с сестрой.
Начнутся вопросы: почему я не приезжаю сам и так далее. Нет ли
у вас с Пятницей другого местечка на примете?
-- Есть! -- сказал Леха. -- Поедем в Бернгардовку. Это
по Финляндской дороге.
-- Да хоть по Турецкой! -- воскликнул Ульянов и,
потирая руки от приятных предвкушений, обратился к Федору: --
Ты тоже поедешь?
-- Да я бы пожалуй съездил, но...
-- Никаких "но"! -- категорически заявил Ульянов. --
Затаримся как следует, дернем, а после такого жару зададим
бернгардовским лосям, что нас там вовек не забудут!.. Я кстати
знаю это место; там неподалеку старая усадьба Оленина.
-- Совершенно верно, -- подтвердил Горький.
-- Да-да, теперь и я припоминаю, -- сказал Федор. -- Я
бы с удовольствием, ребята, но я в ближайшие дни сильно
загружен. Вот если бы недельки через две-три!
-- Идет! -- согласился Ульянов. -- Будет настоящая
зимняя охота! Значит решено! Разгружайся со своими делами,
Федор, и махнем в Бернгардовку на лося... Нам предстоит такой
кайф, Бени, а ты собираешься удрать в свой сраный Неаполь.
-- Если вы хотите уехать из этой страны, молодой
человек, -- очень серьезно сказал Шаляпин, -- я вполне одобряю
ваше решение. Володька очень хорош в своих теориях, но, между
нами говоря, я не хотел бы принимать личное участие в
практическом осуществлении этих теорий.
-- Но мы стоим за справедливость! -- пламенно
воскликнул Бени.
-- За справедливость! -- усмехнулся Шаляпин. -- Вы ведь
каждый божий день видите эту публику, -- этих бездельников в
соболях и бриллиантах, разъезжающих по Невскому в дорогих
каретах; вы видите грязных невежественных попов, нанятых этими
бездельниками, чтобы дурманить народ. Неужто вы думаете, что
эти кровопийцы уступят вам хотя бы кусочек своего пирога из
чувства справедливости?! Неужели вы еще не поняли, что самое
большое наслаждение для человека -- наблюдать страдания своего
ближнего, особенно если этот ближний принадлежит к другому
классу общества! Все эти люди удавятся из-за мельчайшей
крупинки своего богатства и своих незаслуженных привилегий.
Володька мог бы быть среди них, но он встал по другую сторону
баррикады. У меня на это никогда не хватит мужества. Максимум
на что я способен -- это соблюдать известный нейтралитет. Я
понимаю, что Россия в один прекрасный день неизбежно пройдет
через кровь, но лично я надеюсь провести этот день в Париже.
-- Вы рассуждаете малодушно, -- возмутился Бени. --
Такие люди, как вы, губят страну!
-- Зато они не гибнут вместе со страной! --
хладнокровно возразил Шаляпин. -- Подумайте, Бенито! Настанет
день, когда все вы пойдете против них. Вы будете голодные и
оборванные, в слезах и соплях, с детьми на плечах, с обрезами
за пазухой и кухонными ножами в зубах; они же -- холеные и
жирные, воняющие французским одеколоном и до зубов вооруженные,
а все же бессильные против вас. В тот день они ответят за все!
Не на шутку распалившийся Федор налил себе полный
стакан водки, никого не приглашая, выпил и налил опять. В эту
минуту он пил водку, как пьет воду человек, которого мучит
жажда.
Все молчали, причем Ульянов выглядел слегка удивленным.
Выпив, Федор заговорил вновь.
-- Они стращают вас Страшным судом, хотя сами,
разумеется, в него не верят. Но Страшный суд -- это не сказки!
В тот день они сами в этом убедятся! Собственной шкурой
почувствуют!
Осветилась узкая щель между полом и дверью спальни:
Федор стучал могучими кулаками по столу и орал так, что
разбудил трезвую, мирно спавшую Надю. Ульянов решил, что пришла
пора вмешаться.
-- Ты хорошо излагаешь, Федя, -- сказал он, -- но какое
это имеет отношение к зимней охоте и рождественским
празднествам?
-- Никакого, -- ответил Шаляпин. Он имел сейчас вид
человека, который очень быстро куда-то бежал, а затем внезапно
сменил направление на прямо противоположное и, естественно,
потерял при этом скорость. После некоторой паузы он растерянно
спросил: -- но причем тут рождественские праздники?
-- А при том, -- ответил Ульянов, -- что в свое время
Бени вернется в Италию, но зачем это делать перед Рождеством?!
-- Потому что мне здесь скучно, -- вставил свое слово
Бени.
-- Осенью в Петербурге всегда скучновато, -- заметил
Федор. -- Особенно поздней осенью. Зима в этом году
задерживается, но она уже не за горами. Поначалу я неправильно
понял Володю. Я думал, что он уговаривает вас остаться в России
на постоянное место жительства. Против этого я возражал. Но
провести в Питере рождественские каникулы -- это совсем другое
дело. Конечно же не стоит покидать Санкт-Петербург сейчас!
Рождество и Новый год -- главные зимние праздники, которые
лучше всего встречать на севере, а вы как раз и находитесь в
самой северной столице мира, -- севернее не бывает! Вы
замечательно встретите здесь Новый год, Бенито! Вдарят
крещенские морозцы; бабы оденутся в шубки и начнут страстно
выдыхать пар изо рта, требуя, чтобы их согрели; а мы будем
целыми днями пить водку, играть в снежки и съезжать на санках с
самых высоких в Европе ледяных гор. Верьте мне и особенно
верьте Володьке, молодой человек. Володька порой слегка
надоедлив со своими теориями, но по части отмечания праздников
он незаменимый человек. Новый год в Санкт-Петербурге! Что может
быть прекраснее?! "Мороз и солнце; день чудесный!.." Как там
дальше, Володька?
Ульянов с пьяным чувством продекламировал:
Мороз и солнце; день чудесный!
Еще ты дремлешь, друг прелестный --
Пора, красавица, проснись:
Открой сомкнуты негой взоры
Навстречу северной Авроры,
Звездою севера явись!
-- Володька у нас мастак по части всяческой
словесности! -- добродушно прогремел Федор и дружески хлопнул
Ульянова по спине с такой силой, что у менее крепкого, чем наш
герой, человека, вероятно уже сломался бы позвоночник. --
Друзья мои, давайте выпьем за Володьку по целому стаканчику
водки!
... А потом пел Шаляпин. Пел щедро, много, выбирая то,
что особенно любил Ульянов. Тут были и величавая, по-военному
строгая баллада "В двенадцать часов по ночам...", и зловещий
"Трепак" Мусоргского, и многое, многое другое. Если бы Крупская
разбиралась в пении и узнала этот голос, разносившийся по всему
дому, она непременно напустила бы на себя восторженный вид и
выскочила бы в гостиную, а потом еще долго бы всем
рассказывала, что принимала у себя "самого" Федора Шаляпина.
Увы, добрая и глуповатая Надя ни о чем не догадывалась и только
мысленно чертыхалась, негодуя, что какой-то очередной алкоголик
из числа ульяновских друзей мешает ей спать.
В семь часов вечера великий князь Михаил Александрович
Романов сидел за столом в уже знакомой нам гостиной князя
Путятина и читал один из последних выпусков нелегальной газеты
"Рабочее дело".
Вероятно, его царственный брат был бы весьма удивлен,
если бы узнал, что Михаил, вместо того чтобы торчать в казарме
вверенного ему кирасирского эскадрона, уютно сидит в теплой
гостиной и читает большевистскую пропаганду. Справедливости
ради отметим, что газету эту Михаил видел впервые и листал ее
от нечего делать, коротая время в ожидании своего друга Сергея
Николаевича Путятина.
Михаил уже подумывал, не выпить ли ему в одиночестве,
но как только огромные стенные часы отбили семь ударов, на
пороге гостиной появился Черный Князь. Вместо приветствия
Сергей Николаевич совершенно бесстрастно произнес:
-- Если наследник престола читает "Рабочее дело",
значит дни Российской империи действительно сочтены.
-- Ну, во-первых, я больше не наследник престола, --
без особой грусти заметил Михаил.
-- Потенциально вы все-таки наследник. А что во-вторых?
-- А во-вторых, это ваша газета; я ее просматривал из
чистого любопытства. Весьма опасная, кстати сказать, газетка!
Интересно, куда смотрит мой брат?
-- Она уже закрыта; третьего или четвертого дня.
-- Я думаю, это Витте его надоумил, -- предположил
Михаил.
-- Большевики сами закрыли газету, опасаясь
преследований, -- объяснил Путятин.
-- Я всегда поражался вашей осведомленности, князь.
Откуда вы все это знаете?
-- Имею полезные связи, ваше высочество, или вернее
сказать: располагаю ценными собутыльниками.
-- Странно, -- задумчиво произнес Михаил. -- Мне всегда
казалось, что ваш круг общения крайне узок.
-- Узок, зато подобран со вкусом, -- цинично ответил
Путятин.
-- Интересно, -- печально спросил принц, -- я, как брат
императора, также являюсь полезным знакомым?
-- Да нет, -- усмехнулся Астролог. -- Говоря
откровенно, ваше высочество, пользы от вас немного. Просто я
питаю к вам слабость.
-- Благодарю вас, князь, и за любовь, и за
откровенность.
Путятин поклонился.
-- А кто же, позвольте полюбопытствовать, ваш самый
ценный собутыльник? -- спросил Михаил.
-- Несомненно, начальник Петербургского охранного
отделения.
-- Как!? -- удивился Михаил. -- Вы близки с
Барсукевичем?
-- Благодаря ему, я и в курсе всех новостей.
-- Неужели Барсукевич по пьянке выбалтывает вам свои
секреты?
-- Ну, это слишком сильно сказано. Просто есть немало
вещей, которые генерал -- неглупый, но не слишком усердный
служака -- не считает нужным от меня скрывать. Другими словами,
он прекрасно понимает, что через меня до императора ничего не
дойдет, а на пользу дела ему попросту наплевать... Или почти
наплевать.
-- Так это его общество вы вчера вечером предпочли
моему? -- беззлобно спросил Михаил.
-- Что поделаешь, ваше высочество, -- дела.
-- Узнали много ценного?
-- Да, пожалуй. Впрочем, для вас ничего особо
интересного.
-- Ну, а все-таки?
-- Нет, право, ничего особенного... Расскажите лучше,
что именно вы читали в этой газете?
-- Да вот эту статейку... Какой-то Н. Ленин.
-- Этот "какой-то" Н. Ленин -- в высшей степени
примечательная личность, -- сказал Путятин.
-- Вы и его знаете? -- удивился Михаил.
-- Я знаю этого парня уже лет двенадцать.
-- Ах да, вы же старый социалист.
-- Я настолько старый социалист, что перестал быть
таковым, еще когда Н. Ленин пешком ходил под стол. Кстати,
почему вы не пьете? Распорядиться, чтобы подали портвейн?
-- Да нет. Сегодня как-то промозгло и хочется водки, но
водку я один не пью; вот и ждал вас.
Путятин позвонил, отдал необходимые распоряжения и
отправился переодеваться.
Четверть часа спустя, эти странные друзья уже сидели
друг против друга, причем перед каждым из них на огромной
чугунной сковороде шипела и пузырилась яичница с салом, а между
этими сковородами отлично разместились пузатая бутылка водки и
миска с солеными огурцами.
-- Вы кажется начали мне рассказывать про г-на Ленина,
князь, -- возобновил беседу Михаил. -- Статью, с которой я
ознакомился, мог написать разве что неудачник, человек
неудовлетворенный своим положением в обществе.
-- Вы ошибаетесь, ваше высочество, -- холодно сказал
Путятин. -- Ленин -- подлинный русский интеллектуал, блестящий
адвокат, человек всесторонне развитый и образованный. Кроме
того, он вполне обеспечен материально, и его ни в коем случае
нельзя назвать неудачником.
-- Откуда же такое недовольство?
-- Просто существует определенная категория людей,
понятия которых о престиже и о своей роли в обществе отличаются
от представлений об этом большинства обывателей.
-- Выходит так, князь, что меня вы считаете обывателем,
а некоего г-на Ленина... Кстати, это настоящее имя?
-- Его настоящее имя -- Владимир Ильич Ульянов, -- все
также бесстрастно ответил Черный Князь, не обращая внимания на
упрек, прозвучавший в словах принца крови.
-- Вы определенно сочувствуете социал-демократам,
князь, -- печально сказал Михаил.
-- Я скорее интересуюсь их идеологией, -- уточнил
Путятин. -- А что до сочувствия, то у г-на Ульянова столь
блестящий гороскоп, что мне просто боязно вставать ему поперек
дороги.
-- Впервые слышу, что вы чего-то боитесь, князь.
-- Я ничего не боюсь, кроме гороскопа г-на Ульянова.
-- А что в этом гороскопе особенного?
-- Распространяться на сей счет не позволяет мне мой
собственный гороскоп, -- ответил Путятин, и трудно было понять,
-- говорит он всерьез или просто уклоняется от ответа.
-- А что ваш гороскоп?..
-- Он советует мне быть скромным, ваше высочество.
-- Ну, а все-таки?
-- А все-таки, давайте выпьем, мой принц! -- и Сергей
Николаевич Путятин наполнил рюмки.
Дело было незадолго до Рождества, а точнее в
понедельник, 19 декабря 1905 года, ровно в девять часов
тридцать минут утра, в одном из просторных кабинетов Зимнего
дворца.
В это время полковник Бздилевич всегда приходил на
службу. Он, вообще, императорствовал как какой-то канцелярский
работник. Ежедневно приходил, как на службу, в половине
десятого, заканчивал -- в два часа пополудни. В течение этого
времени он иногда вызывал министров или председательствовал на
собраниях, но чаще всего просто давал аудиенции лицам,
записавшимся к нему на прием. Этому распорядку полковник
изменял крайне редко, а зимой -- практически никогда.
Заметим попутно, что зима, наконец, наступила. В тот
год она пришла в Петербург гораздо позже обычного, лишь в
начале второй декады декабря, и сразу, как по волшебству, земля
и крыши домов укрылись белым, пока еще чистым покрывалом, Нева
встала, каналы и небольшие речки также замерзли, синие от инея
деревья стояли голые и некрасивые, и, вероятно, город имел бы
совсем унылый вид, если бы не рождественские декорации и не
предпраздничная веселость добрых горожан.
Однако всенародное радостное оживление по поводу
приближения двух самых любимых празников -- Рождества и Нового
года -- никак не задело вечно угрюмого полковника Бздилевича.
Последнему русскому императору постоянно сопутствовали какие-то
мелкие неприятности, да и сам он любил создавать себе
препятствия, чтобы затем их преодолевать.
В то утро, явившись на "службу", император просмотрел
список записавшихся на прием, удовлетворенно хмыкнул, увидев
там нужное имя, и приказал немедленно просить генерала
Барсукевича.
Генерал вошел с самодовольным, даже слегка напыщенным
видом, что однако не мешало ему усердно и униженно кланяться по
мере приближения к императорскому столу. Противоречие это
объяснялось тем, что с одной стороны Адольф Арнольдович успешно
выполнил возложенное на него императором поручение, но с другой
-- стал в результате этого обладателем некой страшной тайны,
само владение которой грозило разрушить его холуйское
благополучие.
-- Входите, входите, генерал, -- нетерпеливо произнес
полковник Бздилевич. -- Портвейна? -- император жестом указал
на инкрустированный столик, на котором стояли две бутылки
"Рубина" и несколько стаканов.
Генерал послушно откупорил бутылку, наполнил стаканы, и
вдруг, словно повинуясь некой колдовской силе, рубиновое вино,
бывшее таким темным и безликим в запыленной зеленой бутылке,
ожило, заиграло и заискрилось, смешавшись с дорогим богемским
хрусталем. "Рубин" оживает в хорошем хрустале, как старый
рубиновый камень -- в новой дорогой оправе", -- подумал
полковник Бздилевич. Он наблюдал это таинство почти ежедневно,
и почти ежедневно, наблюдая его, становился поэтом. Вот и
сейчас полковник зажмурил глаза и с наслаждением выпил стакан
этой излюбленной им красненькой и вонюченькой жидкости.
Не без сожаления вернувшись к прозаической
действительности, типичным голосом человека, только что
принявшего стакан, император произнес:
-- Ну-с, что новенького, генерал? Узнали что-либо про
нового полковника Бздилевича?
-- Ничего конкретного установить не удалось, и я
по-прежнему придерживаюсь того мнения, что личность эта
мифическая, и ваше величество напрасно беспокоится по сему
ничтожному поводу.
Настоящий полковник Бздилевич с сомнением покачал
головой и задал новый вопрос:
-- Ну а как у вас с генеалогией, Адольф Арнольдович? Да
вы присаживайтесь! Что это вы сегодня такой робкий?
Барсукевич и впрямь был в этот день явно не в своей
тарелке, видимо от того, что знал то, что было для него весьма