Страница:
уже зовет автора, а с ним и любезного читателя, вернуться в
Санкт-Петербург, дабы посмотреть, как Александра Коллонтай
готовится принять у себя чрезвычайное заседание ЦК РСДРП.
В то утро Аликс не слишком беспокоилась об охотниках.
Она верила в Ульянова, и ей казалось, что охота, возглавляемая
таким человеком, не может не быть успешной.
С самого утра ее охватили воспоминания, что нередко
случается с женщинами, перешагнувшими тридцатилетний рубеж.
Аликс не могла бы с уверенностью сказать, было ли счастливым ее
детство, но все же она не без грусти подумала о том, что годы,
проведенные в Киеве и в Варшаве, уже никогда не вернутся назад.
Затем она перебирала в памяти свои любовные приключения за
границей: нестареющие венские вальсы, фрукты в шампанском в
ночном кафе на Елисейских полях, упоительный запах дорогих
сигар в фешенебельных женевских ресторанах. Потом она вдруг
вспомнила, как Ульянов выпил бутылку водки без помощи рук, и
поняла, как убоги и скучны были все ее прежние поклонники. В
конце концов Аликс остановилась на том, что Санкт-Петербург
куда прекраснее Вены, Женевы и Парижа, вместе взятых, и что
тридцать два года -- это еще далеко не старость. Согласимся с
этой женщиной, старость которой в ту пору была еще
действительно за горами.
Утешившись таким образом, Александра подумала о
предстоящем заседании ЦК РСДРП и отправила Анжелику за водкой.
Девушка поинтересовалась, не прикажет ли хозяйка прикупить
легонького винца для этого глупого итальяшки, который водку и
пить-то не умеет, повеселилась и ушла, вполне довольная
возложенным на нее поручением.
Александра посмотрела на часы и, решив, что время еще
есть, прилегла на кушетку с томиком морских рассказов сэра
Артура Конан Дойля. В пятнадцатый раз перечитав о том, как
капитан Шарки и Стивен Крэддок перехитрили друг друга, она
вновь взглянула на часы и забеспокоилась: Анжелике давно пора
было вернуться.
Александра выпила стаканчик лимонада со спиртиком и
нервно закружила по комнате. Анжелика должна была обернуться
минут за тридцать, самое большее -- сорок, а отсутствовала уже
целый час. Она правда всегда любила посидеть у Льва Абрамовича,
но сегодня Александра попросила ее не задерживаться.
Наконец, Анжелика вернулась. Вид у нее был
обеспокоенный, и известия она принесла довольно странные.
-- Что-то случилось с Львом Абрамовичем! -- сказала она
прямо с порога. -- Магазин закрыт, на двери замок... Ни
записки, ни объявления... Не знаю, что и думать.
-- Да, странно, -- согласилась Александра. -- Может он
заболел?
-- Надо узнать... Но вообще странно, никогда такого не
было. Мне пришлось сходить в лавку на Литейном. Через полчаса
обещали все доставить.
-- Что именно?
-- Водку, коньяк и "Ерофеича".
-- А аперитив?
-- Ой, забыла! Я так волновалась...
-- Ну ладно, -- сказала Александра. -- Давай займемся
салатами и холодными закусками.
В эту минуту раздался звонок: пришел Лядов с
товарищами.
Лядов был серьезный мужчина -- большой, в каракулевой
шапке, с усами и в калошах. Александра видела его впервые и
рассматривала не без женского интереса. Всех остальных, за
исключением маленького кривоногого грузинчика в идиотской
вязаной шапке красного цвета, она знала ранее.
-- Это что? -- тихо спросила Александра, обращаясь к
Кржижановскому и указывая пальцем на грузинчика.
-- Да так, -- неопределенно махнул рукой Глеб.
-- Слышишь, ты! -- грубовато обратилась Александра к
грузинчику. -- Сбегай-ка пока за аперитивом! -- и дала ему три
рубля. -- Иди на угол Литейного. Купишь три бутылки
итальянского вермута.
Грузинчик поклонился и ушел с покорным, но недобрым
видом.
-- Чтобы он тут поменьше отсвечивал! -- пояснила
Александра.
-- Это товарищ Коба, -- сказал Зиновьев. -- Грузинский
интернационалист.
-- Знаем мы, Гриша, таких интернационалистов! --
возразила Александра. -- Только окажитесь у него в руках с
вашим семитским носом!
-- Зря вы так с ним, Александра Михайловна, --
поддержал Зиновьева Каменев.
-- В конце концов, -- примирительно сказала Александра,
-- ничего страшного не произойдет, если грузинский
интернационалист принесет дамам пару бутылочек аперитива!
Верно, Анжелика?
Вопреки обыкновению, Анжелика не подыграла шутке: она
была серьезно обеспокоена непонятным исчезновением Льва
Абрамовича Каскада.
Пять минут спустя раздался новый звонок, и явились
охотники (кроме Шаляпина). Ульянов торжественно преподнес
восхищенной Александре медвежью шкуру, а Бени, Леха и Пятница
пронесли на кухню разрубленную на несколько частей и
упакованную в холщевый мешок тушу.
Анжелика решила незамедлительно поделиться с Ульяновым
своими неприятностями. Выслушав ее, наследник престола с минуту
ходил по комнате с крайне озабоченным видом. Затем сказал:
-- Пойдем-ка, Бени, посмотрим...
И вот они опять шли по Невскому проспекту. Маршрут был
родной и знакомый, но по мере приближения к магазину Каскада
Ульянов все больше мрачнел. Даже Бени, мало знавший Льва
Абрамовича, молчал, насупившись. Дорога показалась обоим
непривычно длинной.
Наконец, они были у цели. Ульянов быстро осмотрел
дверь. Ему нередко доводилось приходить сюда раньше открытия, и
он прекрасно помнил, что тогда все здесь выглядело иначе.
-- Пойдем, Бени, -- тихо сказал Ульянов. -- Нам здесь
больше нечего делать. От этого чугунного замка веет подвалами
инквизиции.
Они двинулись в обратный путь. Минут пять шли молча.
Затем Ульянов трагически севшим голосом произнес:
-- Вероятно, Бени, мы никогда больше не увидим Льва
Абрамовича Каскада.
-- Неужели вы допускаете..? -- вскричал Бени.
-- Я допускаю все, -- тихо ответил Ульянов.
-- И вас арестовывали!
-- Бывало.
-- И что же?
-- Это было до революции.
-- Но ведь г-н Каскад не революционер!
-- Г-н Каскад не революционер, -- согласился Ульянов.
-- Он -- лакмусовая бумажка.
-- Что-что? -- не понял Бени.
-- Лакмусовая бумажка. Если забирают таких людей,
значит в стране революция.
-- Я не понимаю.
-- Видишь ли, Бени, это трудно объяснить. Это надо
почувствовать.
-- Это нелегко, г-н Ульянов. Тем более, что мой учитель
русского языка употреблял глагол "забирать" иначе, чем это
делаете вы или Анжелика.
-- Вот видишь, Бени, -- очень серьезно сказал Ульянов,
-- русский язык ты уже почувствовал, а революцию еще нет...
Ладно, завтра утром я съезжу на Лиговку и попытаюсь что-нибудь
разузнать. Довольно о грустном, Бени. Расскажи мне лучше, как у
тебя с Анжеликой.
-- Никак, -- вздохнул Бени.
-- Лопух ты! -- сказал Ульянов. -- Такая девушка! Может
быть мне попробовать?
Наследник престола даже потер руки от приятных
предвкушений. Бени впервые недобро посмотрел на Ульянова.
-- Ну-ну, шучу, -- попытался успокоить приятеля
наследник престола, но Бени показалось, что Ульянов вовсе не
шутил.
-- Ничего хорошего, милая Анжелика, мы вам не сообщим,
-- сказал Ульянов. -- Я вполне разделяю ваши опасения.
-- Что же делать? -- спросила Анжелика.
В тревоге она была даже прекраснее, чем обычно. Хотя
куда уж дальше: изумрудные глаза, черные распущенные волосы,
голливудская (как сказали бы теперь) грудь... "Да, хороша!" --
подумал Ульянов.
-- Завтра утром попробую что-либо разузнать, -- сказал
он вслух.
-- А сейчас, Анжелика, займись медвежатиной, -- приказала
Александра. -- Сегодня у нас заседание ЦК, а завтра утром г-н
Ульянов обязательно все выяснит.
Анжелика отправилась на кухню. Влюбленный Бени и
хозяйственный Пятница вызвались ей помогать.
Остальные деятели, включая саму Александру,
разместились в гостиной, наполнили бокалы аперитивом и начали
дебаты.
-- Ну-с, товарищ Лядов, что новенького в Москве?
-- Товарищи! -- начал Лядов. -- Как вам должно быть
известно, еще в первые дни декабря Московский Совет,
возглавляемый большевиками, учитывая настроения рабочих, вынес
решение начать всеобщую политическую забастовку. В среду, 7
декабря, в двенадцать часов дня свыше ста тысяч человек
прекратили работу. Власти применили силу, и мы вынуждены были
взяться за оружие. К 10 декабря забастовка переросла в
вооруженное восстание. Мы применяли новую тактику уличной
борьбы, сочетая баррикадные бои с партизанскими действиями.
Основной силой восставших были небольшие боевые группы,
вооруженные револьверами, охотничьими ружьями и даже
винтовками. Борьба носила исключительно упорный и ожесточенный
характер. Нам удалось захватить целый ряд важных стратегических
объектов в разных частях города, в том числе Пушкинскую
харчевню, что неподалеку от Арбата.
-- И чем же вы занимались в Пушкинской харчевне? --
оживился Ульянов.
-- Там был организован склад оружия, Владимир Ильич.
-- Это очень прискорбно, -- задумчиво произнес Ульянов.
-- Я вас не понимаю, Владимир Ильич, -- сказал Лядов.
-- Организация склада оружия в самом сердце Москвы...
-- Явилась очень прискорбным фактом, -- заключил
Ульянов.
Лядов промолчал. Все в недоумении уставились на
Ульянова.
-- Я вспоминаю прекрасные пушкинские чтения в той
харчевне в дни моего нелегального пребывания в Москве летом
1900 года, -- с печальной улыбкой произнес наследник престола.
-- А теперь там выдавали обрезы. Действуя таким образом, вы
отпугиваете от своего движения интеллектуалов.
-- Интеллигенция и так не с нами, Владимир Ильич.
-- Интеллигенция -- это говно! -- сказал Ульянов. -- Ей
и пушкинские чтения ни к чему. Я говорю об интеллектуалах.
Многие из них с нами, так не отталкивайте их от нашего
движения.
-- То же самое сказал и Плеханов, -- признался Лядов.
-- Разумеется!
-- Но еще он сказал, что раз мы оказались не готовы
победить, то не следовало и выступать.
-- Много он понимает! -- вставил свое мнение Коба.
-- Не с вашими куриными мозгами критиковать Георгия
Валентиновича Плеханова, -- строго сказал Ульянов, впервые
обратив внимание на этого типчика. -- Лучше снимите свою
кардинальскую шапку и пойдите помогите на кухне!
-- Вопрос, между тем, отнюдь не праздный, -- заметил
Лядов после ухода Кобы. -- Пролилась кровь, а конечной цели мы
не достигли. Так стоило ли выступать?
-- Когда-нибудь мы бы все равно выступили впервые, --
высказал свое мнение Зиновьев. -- Но победить с первой попытки
едва ли возможно.
-- Верно, -- сказал Ульянов. -- Теперь нам предстоит
изучить уроки московского восстания. На мой взгляд оно наглядно
показало, что только в решительной вооруженной борьбе
пролетариат может одержать победу. Думаю, что выступить было
необходимо, но мое несогласие с Плехановым еще не означает, что
мы можем позволять себе пренебрежительно отзываться о нем.
-- А по-моему мы должны быть предельно принципиальны в
подобных вопросах, -- вступил в разговор Каменев.
Ульянов с сомнением покачал головой. Вопрос был
непростой. С точки зрения революционной теории вопрос был
действительно очень принципиальный, но практические
взаимоотношения с конкретными людьми порой требовали иного
подхода.
-- Главным критерием при оценке нами любого человека
должно быть его отношение к режиму, -- сказал Ульянов. --
Георгий Валентинович является сторонником иных методов борьбы,
но за его отношение к режиму я всегда спокоен. Здесь уместно
вспомнить и всеми нами уважаемого Льва Абрамовича Каскада. Лев
Абрамович и вовсе скептически относится к революционным идеям,
однако его отношение к режиму делает честь всем нам, близко его
знавшим! Давайте, друзья, принесем водки и выпьем за нашего
дорогого Льва Абрамовича; я сильно опасаюсь, что он попал в
переплет...
В гостиную вошла Анжелика.
-- Александра Михайловна, нужно сбегать за мясником. Мы
не можем разделать медвежатину сами.
-- Ну так и сбегай! -- ответила Александра.
-- Это еще зачем!? -- воскликнул Ульянов, поднимаясь со
стула и направляясь в кухню.
Все последовали за ним.
-- А этот здесь на что? -- добродушно осведомился
Ульянов, снимая пиджак и одновременно отвешивая Кобе легкую
затрещину. -- Сейчас я вам покажу класс, ребята!
Ульянов засучил рукава рубашки, и обнажил до локтей
свои толстые, поросшие рыжеватой шерстью руки. Анжелика
смотрела на него не отрываясь; Бени мучительно ревновал.
Ульянов схватил длинный нож и принялся ловко разделывать
сочащиеся кровью куски медвежатины.
-- Вот это настоящая работа! -- приговаривал он. --
Тащите водку в гостиную, ребята. Медвежатина, считайте, уже
готова...
Короче говоря, к десяти часам все уже были в говно, а
Бени вообще спал...
Аликс мерно посапывала во сне; рядом с ней тревожно
ворочался Ульянов.
"... 2-5 сентября 1792 года народ стихийно расправился
с заключенными в парижские тюрьмы роялистами. Это были дни
опасности иностранного вторжения. Предатели,
контрреволюционеры, заговорщики изнутри подвергали опасности
Революцию, которой и без того угрожали извне.
Париж был совсем не таким, каким мы его знаем. В те дни
это был тревожный и униженный город, и ему еще долго предстояло
оставаться таким. Станет даже хуже: коалиция внешних врагов еще
пополнится Англией, Голландией и Испанией, впереди еще казнь 21
января 1793 года...
В те тревожные ночи на пустынных улицах Парижа можно
было видеть одинокого человека в грязных лохмотьях. Был он
бородатый и загорелый, со смиренным лицом и продырявленными
ладонями. Порой он выглядел растерянным, иногда -- смущенным,
но пожалуй чаще всего -- расстроенным. Ни к кому не обращаясь,
он риторически вопрошал:
-- А хуй ли толку?"
Ульянов неистовствовал во сне.
"... Черные вороны расселись на вершинах гор в северной
части Вест-Честера, словно зловещие часовые расположившейся
здесь армии Вашингтона.
Сильные отряды охраняли Гарлемские холмы, пушки стояли
вдоль берегов Гудзона, а северные границы острова Манхаттен
ощетинились штыками английских часовых.
В те дни в этих краях часто можно было встретить
одинокого полубезумного путника -- бородатого, загорелого, со
смиренным лицом и продырявленными ладонями. Порой его видели
неподалеку от нагорья, порой -- вблизи реки Гарлем шагающим
легкой походкой, обратив лицо к заходящему солнцу. Время от
времени, ни к кому не обращаясь, он риторически вопрошал:
-- А хуй ли толку?"
Ульянов сел на кровати и потер ладонью затылок.
-- Что с тобой? -- спросила проснувшаяся Аликс.
-- Чертовщина какая-то, -- пробормотал наследник
престола. -- Контрреволюционные сны...
В северных широтах декабрьское утро приходит поздно.
Было девять часов, пасмурно, сумрачно и тоскливо; петербургские
старушки пророчили обильные снегопады.
В сей ранний час Лев Абрамович Каскад еще мирно спал в
своей камере на Шпалерной; Распутин маялся с императрицей в
провонявшей потом постели; фабрикант Отто Кирхнер ("Это еще что
за хрен?" -- "Сегодня познакомимся!") натягивал панталоны на
свою жирную задницу, собираясь на переговоры с бастующими
рабочими; полковник Бздилевич принимал последний перед службой
стакан портвейна; Ульянов, только что отправивший супругу в
Саблино, теперь жадно пил пиво в ресторане Витебского вокзала.
В этот же самый час мы видим генерала Барсукевича, уже
заступившим на трудовую вахту. По неизвестным нам причинам в
тот день Адольф Арнольдович явился на службу чуть раньше
обычного, не спеша выкурил папироску, хотел было пропустить
стаканчик, но устоял перед соблазном, и вот теперь пил кофе и
барабанил пальцами по столу в нетерпеливом ожидании одного из
своих многочисленных агентов.
Как только часы пробили девять, дверь отворилась.
-- Агент Кавказец, -- доложил дежурный по отделению.
Вошел агент Кавказец. Это был уже знакомый читателю
Коба. Едва войдя, он сразу же низко поклонился, предварительно
стянув с головы свою идиотскую вязаную шапку красного цвета.
Затем прошел дальше.
В почтительной, даже подобострастной позе он
остановился перед генеральским столом, с вожделением поглядывая
на лежавшую там коробку папирос "Герцеговина Флор". Коба всегда
мечтал стать богатым и курить такие папиросы.
Генерал устремил на него полный глубокого презрения
взгляд, рассмотрел его внимательно и после нескольких секунд
молчания спросил:
-- Ну-с, что новенького, г-н Кавказец?
-- Есть важные новости, ваше превосходительство, --
почтительно сказал Коба.
-- Ну так выкладывай.
-- Вчера в Питер приехал член ЦК партии большевиков
Лядов.
-- Так это его вы вчера встречали на вокзале?
-- Значит вы знаете? -- удивился Коба.
-- А вы полагаете, император зря платит мне жалованье?
-- усмехнулся генерал. -- Впрочем, я не знал кого именно вы там
встречали... Ну и что?
-- Вчера на квартире Александры Коллонтай состоялось
заседание ЦК большевистской партии под председательством
Владимира Ильича Ульянова.
-- Вы там были? -- спросил Барсукевич.
Он заметно оживился: разговор принимал нужный ему
оборот.
-- Да, ваше превосходительство.
-- О чем же там говорили?
-- Лядов рассказывал о восстании в Москве.
-- А кто еще там был?
-- Кржижановский, Буренин, Воровский, Красин,
Пятницкий, писатель Максим Горький и еще два еврея.
-- Меня не интересует их национальность, -- сказал
генерал. -- Мне нужны фамилии.
-- Мне они знакомы как Зиновьев и Каменев, но я думаю,
что это не настоящие фамилии.
-- А не можете ли вы ответить на такой вопрос,
Кавказец, -- спросил генерал. -- Владимир Ильич Ульянов и
Николай Ленин -- это одно и тоже лицо?
-- Я не знаю, ваше превосходительство, -- развел руками
Коба.
-- Я вижу, Кавказец, что большевики не слишком поверяют
вас в свои тайны.
-- Я многого не знаю, ваше превосходительство. Я ведь
не член ЦК.
-- А почему тогда вас пригласили участвовать в
заседании?
При этих словах генерал не удержался от насмешливой
улыбки: он прекрасно знал, что Коба присутствовал на заседании
в качестве шестерки.
-- Максим Горький тоже не член ЦК, -- уклончиво ответил
Коба.
-- А этот Ульянов, по вашему мнению, очень опасный
человек? -- Барсукевич вновь направил разговор в нужное ему
русло.
-- О, да, конечно! -- убежденно произнес Коба. -- Этот
человек вчера на охоте голыми руками завалил медведя.
-- Да ну! -- изумился генерал. -- И вы это видели?
-- Нет, я на охоте той не был.
-- А вечером на заседании ЦК вас, значит, медвежатиной
потчевали?
-- Так точно, ваше превосходительство.
-- А запивали чем? -- осведомился Адольф Арнольдович с
неподдельным интересом.
-- Да кто чем, -- ответил Коба. -- Там всего было
вдоволь.
-- Да-а! -- сказал генерал. -- Я вижу господа
большевики неплохо посиживают. Я бы тоже поучаствовал в этих
заседаниях ЦК. Да, этот Ульянов -- парень не промах! Медведей
убивает, с Коллонтай спит, бухает...
-- Очень опасный человек, ваше превосходительство, --
подобострастно произнес Коба.
-- Вы тоже так считаете, товарищ Коба?
Агент вздрогнул: еще никогда генерал не называл его
этим именем. Барсукевич очень много знал и по каким-то причинам
сегодня не скрывал этого.
Генерал пристально посмотрел на своего собеседника и
решил, что пора переходить к делу.
-- Охранное отделение не может привлечь г-на Ульянова к
уголовной ответственности за убийство медведя, но отомстить за
зверя необходимо, и это сделаете вы, Кавказец.
-- Не понимаю...
-- Вам надлежит убрать г-на Ульянова.
-- Как убрать!?
-- Как можно незаметнее! То есть, в случае
необходимости мы, конечно, замнем дело, но вам, разумеется,
важно не засветить себя перед большевиками.
-- Но я не могу! -- взмолился Коба.
-- Можете, можете, Кавказец, -- строго сказал
Барсукевич. -- Вы просто боитесь. Вы самая грязная мандавошка,
какую я когда-либо видел. Вы способны на любое преступление, но
в данном случае вы боитесь. И все же вам придется это сделать.
Другого выхода у вас нет. Я вам приказываю: убрать г-на
Ульянова и об исполнении доложить!
-- Не могу! -- Коба упал на колени и заплакал.
-- Подумайте, товарищ Коба, чего стоит ваша презренная
жизнь! Нам даже не придется пачкать руки. Мы просто передадим
большевикам информацию о вашем сотрудничестве с нашим
отделением.
Коба теперь сидел на полу и плакал.
Адольф Арнольдович тяжело вздохнул и вытер пот со лба
тыльной стороной ладони. Порой он ненавидел свою службу.
-- Встаньте, голубчик, -- сказал он устало и почти
ласково. -- Вот, покурите, -- генерал открыл коробку
"Герцеговины Флор" и протянул Кобе. -- Я понимаю, что порой
бывает нелегко, но ведь мы все служим государю императору.
Генерал достал из кармана носовой платок и протянул его
Кобе. Коба высморкался, затем закурил и жалобно произнес:
-- Но как это сделать?.. Это очень сильный человек...
Непобедимый!..
-- А вы постарайтесь. Вам все объяснит капитан Жмуда.
Вы ведь знакомы с Тадеушем Каллистратовичем?.. Вот он вам все и
объяснит... А теперь, голубчик, откройте вон тот шкафчик... Вон
тот, левее окна... Да, да... Достаньте оттуда бутылочку
"Тифлиса" и два стакана... Устал я с вами... Наливайте, не
стесняйтесь... Себе тоже...
Они выпили. Затем Адольф Арнольдович позвонил и
приказал дежурному позвать капитана Жмуду.
Похмелившись пивом на Витебском вокзале (как мы помним,
он провожал там Крупскую в Саблино), Ульянов отправился на
Лиговку, где уже добрую четверть века квартировался Лев
Абрамович Каскад.
Как и следовало ожидать, Ульянов никого там не застал,
а швейцар в подъезде, воровато озираясь, по секрету сообщил
ему, что Льва Абрамовича вроде как забрали, о чем домовладелец
Полозов уведомлен соответствующими органами в законном порядке.
Ульянов дал швейцару полтинник и вышел на улицу, думая
о грустном.
Он представил себе, как в эту минуту какой-нибудь
пьяный ротмистр обрабатывает Льва Абрамовича, и подумал о том,
как легко порой читать в газетах про массовые аресты незнакомых
тебе людей в далекой Австро-Венгрии, и как бывает тяжело, когда
внезапно забирают близкого тебе человека.
Ульянов завернул в маленький немецкий ресторанчик, где
заказал сардельки с кислой капустой и пиво. От щедрот заведения
ему дополнительно поднесли рюмочку шнапса.
Ресторанчик был хороший -- уютный и гостеприимный, с
отменной кухней, но Ульянов в тот день ел и пил машинально --
мысли его были далеко.
Он думал о бренности земного существования, о том, что
жил вот неподалеку отсюда Лев Абрамович Каскад и, возможно,
нередко приходил в этот ресторан, а теперь приходить не будет,
и, вероятно, никто этого даже не заметит. Такова жизнь. А разве
если мир был бы устроен по-ульяновски, то не забирали бы?
Наверное, тоже забирали бы. Может еще и побольше! Разве он
никогда не бывает резок и категоричен? Бывает и, пожалуй, даже
слишком часто. Что же делать? Меняться? Становиться мягче,
терпимее? Но ведь его гнев всегда справедлив! Тогда где же
выход? Или его нет? Видимо человеку от природы свойственно жить
ненавистью, быть врагом своему ближнему, а если держать людей в
узде, то врагами рода человеческого неизбежно становятся сами
держатели этой узды.
Внезапно, новая тяжелая мысль поразила Ульянова. В
последний раз у Каскада он встретил Леву Бронштейна, который
тогда заявил, что Ульянов напрасно упомянул его имя в
присутствии какого-то лохматого оборванца. Лева, помнится,
уверял, что этот оборванец далеко не так прост... Так
неужели?..
Ульянов допил пиво, расплатился и отправился к
Александре.
Дверь ему открыла Анжелика. В ответ на ее немой вопрос
Ульянов мрачно кивнул головой.
-- Узнали какие-либо подробности? -- спросила девушка.
-- Швейцар в подъезде поведал мне только о самом факте
ареста. За подробностями следует обращаться в полицию.
-- Вы поедете туда?
Ульянов отрицательно покачал головой.
-- Вы разве нелегально в Петербурге, г-н Ульянов? --
спросила Анжелика.
-- Нынче утром я выехал из "Сан-Ремо" и перешел на
нелегальное положение, -- ответил наследник престола. -- К тому
же, я слишком хорошо известен охранному отделению.
-- Конечно! -- язвительно сказала Анжелика. -- Убить
безоружного медведя -- это вы можете, а показаться в полиции,
чтобы помочь ни в чем не повинному человеку -- это вам не по
силам!
-- Поверьте, Анжелика, мое появление в полиции лишь
ухудшит положение Льва Абрамовича.
-- Тогда в полицию поеду я! -- решительно сказала
Анжелика.
-- Это будет поистине благородный поступок! -- с
чувством сказал Ульянов. -- Разумеется, сам я не имел права
предлагать вам этого.
Ему все больше и больше нравилась эта девушка. "У Бени
неожиданно недурной вкус!" -- подумал Ульянов.
-- Кстати, госпожа сегодня не одна, -- тихо промолвила
Анжелика. -- Один жирный боров завалился к ней чуть не с самого
утра.
-- Кто такой будет? -- осведомился Ульянов.
-- Знакомый. Давно уже к ней клеится, а сегодня пришел
свататься.
-- Вот как! -- удивился Ульянов. -- Ну что ж,
посмотрим.
Он прошел в гостиную. Александра радостно поднялась ему
навстречу.
За столом действительно сидел большой и толстый мужик
со свиным рылом. Прямо перед ним на столе стояла миска тушеного
картофеля с медвежьей грудинкой, чуть поодаль -- початая
бутылка шнапса.
Санкт-Петербург, дабы посмотреть, как Александра Коллонтай
готовится принять у себя чрезвычайное заседание ЦК РСДРП.
В то утро Аликс не слишком беспокоилась об охотниках.
Она верила в Ульянова, и ей казалось, что охота, возглавляемая
таким человеком, не может не быть успешной.
С самого утра ее охватили воспоминания, что нередко
случается с женщинами, перешагнувшими тридцатилетний рубеж.
Аликс не могла бы с уверенностью сказать, было ли счастливым ее
детство, но все же она не без грусти подумала о том, что годы,
проведенные в Киеве и в Варшаве, уже никогда не вернутся назад.
Затем она перебирала в памяти свои любовные приключения за
границей: нестареющие венские вальсы, фрукты в шампанском в
ночном кафе на Елисейских полях, упоительный запах дорогих
сигар в фешенебельных женевских ресторанах. Потом она вдруг
вспомнила, как Ульянов выпил бутылку водки без помощи рук, и
поняла, как убоги и скучны были все ее прежние поклонники. В
конце концов Аликс остановилась на том, что Санкт-Петербург
куда прекраснее Вены, Женевы и Парижа, вместе взятых, и что
тридцать два года -- это еще далеко не старость. Согласимся с
этой женщиной, старость которой в ту пору была еще
действительно за горами.
Утешившись таким образом, Александра подумала о
предстоящем заседании ЦК РСДРП и отправила Анжелику за водкой.
Девушка поинтересовалась, не прикажет ли хозяйка прикупить
легонького винца для этого глупого итальяшки, который водку и
пить-то не умеет, повеселилась и ушла, вполне довольная
возложенным на нее поручением.
Александра посмотрела на часы и, решив, что время еще
есть, прилегла на кушетку с томиком морских рассказов сэра
Артура Конан Дойля. В пятнадцатый раз перечитав о том, как
капитан Шарки и Стивен Крэддок перехитрили друг друга, она
вновь взглянула на часы и забеспокоилась: Анжелике давно пора
было вернуться.
Александра выпила стаканчик лимонада со спиртиком и
нервно закружила по комнате. Анжелика должна была обернуться
минут за тридцать, самое большее -- сорок, а отсутствовала уже
целый час. Она правда всегда любила посидеть у Льва Абрамовича,
но сегодня Александра попросила ее не задерживаться.
Наконец, Анжелика вернулась. Вид у нее был
обеспокоенный, и известия она принесла довольно странные.
-- Что-то случилось с Львом Абрамовичем! -- сказала она
прямо с порога. -- Магазин закрыт, на двери замок... Ни
записки, ни объявления... Не знаю, что и думать.
-- Да, странно, -- согласилась Александра. -- Может он
заболел?
-- Надо узнать... Но вообще странно, никогда такого не
было. Мне пришлось сходить в лавку на Литейном. Через полчаса
обещали все доставить.
-- Что именно?
-- Водку, коньяк и "Ерофеича".
-- А аперитив?
-- Ой, забыла! Я так волновалась...
-- Ну ладно, -- сказала Александра. -- Давай займемся
салатами и холодными закусками.
В эту минуту раздался звонок: пришел Лядов с
товарищами.
Лядов был серьезный мужчина -- большой, в каракулевой
шапке, с усами и в калошах. Александра видела его впервые и
рассматривала не без женского интереса. Всех остальных, за
исключением маленького кривоногого грузинчика в идиотской
вязаной шапке красного цвета, она знала ранее.
-- Это что? -- тихо спросила Александра, обращаясь к
Кржижановскому и указывая пальцем на грузинчика.
-- Да так, -- неопределенно махнул рукой Глеб.
-- Слышишь, ты! -- грубовато обратилась Александра к
грузинчику. -- Сбегай-ка пока за аперитивом! -- и дала ему три
рубля. -- Иди на угол Литейного. Купишь три бутылки
итальянского вермута.
Грузинчик поклонился и ушел с покорным, но недобрым
видом.
-- Чтобы он тут поменьше отсвечивал! -- пояснила
Александра.
-- Это товарищ Коба, -- сказал Зиновьев. -- Грузинский
интернационалист.
-- Знаем мы, Гриша, таких интернационалистов! --
возразила Александра. -- Только окажитесь у него в руках с
вашим семитским носом!
-- Зря вы так с ним, Александра Михайловна, --
поддержал Зиновьева Каменев.
-- В конце концов, -- примирительно сказала Александра,
-- ничего страшного не произойдет, если грузинский
интернационалист принесет дамам пару бутылочек аперитива!
Верно, Анжелика?
Вопреки обыкновению, Анжелика не подыграла шутке: она
была серьезно обеспокоена непонятным исчезновением Льва
Абрамовича Каскада.
Пять минут спустя раздался новый звонок, и явились
охотники (кроме Шаляпина). Ульянов торжественно преподнес
восхищенной Александре медвежью шкуру, а Бени, Леха и Пятница
пронесли на кухню разрубленную на несколько частей и
упакованную в холщевый мешок тушу.
Анжелика решила незамедлительно поделиться с Ульяновым
своими неприятностями. Выслушав ее, наследник престола с минуту
ходил по комнате с крайне озабоченным видом. Затем сказал:
-- Пойдем-ка, Бени, посмотрим...
И вот они опять шли по Невскому проспекту. Маршрут был
родной и знакомый, но по мере приближения к магазину Каскада
Ульянов все больше мрачнел. Даже Бени, мало знавший Льва
Абрамовича, молчал, насупившись. Дорога показалась обоим
непривычно длинной.
Наконец, они были у цели. Ульянов быстро осмотрел
дверь. Ему нередко доводилось приходить сюда раньше открытия, и
он прекрасно помнил, что тогда все здесь выглядело иначе.
-- Пойдем, Бени, -- тихо сказал Ульянов. -- Нам здесь
больше нечего делать. От этого чугунного замка веет подвалами
инквизиции.
Они двинулись в обратный путь. Минут пять шли молча.
Затем Ульянов трагически севшим голосом произнес:
-- Вероятно, Бени, мы никогда больше не увидим Льва
Абрамовича Каскада.
-- Неужели вы допускаете..? -- вскричал Бени.
-- Я допускаю все, -- тихо ответил Ульянов.
-- И вас арестовывали!
-- Бывало.
-- И что же?
-- Это было до революции.
-- Но ведь г-н Каскад не революционер!
-- Г-н Каскад не революционер, -- согласился Ульянов.
-- Он -- лакмусовая бумажка.
-- Что-что? -- не понял Бени.
-- Лакмусовая бумажка. Если забирают таких людей,
значит в стране революция.
-- Я не понимаю.
-- Видишь ли, Бени, это трудно объяснить. Это надо
почувствовать.
-- Это нелегко, г-н Ульянов. Тем более, что мой учитель
русского языка употреблял глагол "забирать" иначе, чем это
делаете вы или Анжелика.
-- Вот видишь, Бени, -- очень серьезно сказал Ульянов,
-- русский язык ты уже почувствовал, а революцию еще нет...
Ладно, завтра утром я съезжу на Лиговку и попытаюсь что-нибудь
разузнать. Довольно о грустном, Бени. Расскажи мне лучше, как у
тебя с Анжеликой.
-- Никак, -- вздохнул Бени.
-- Лопух ты! -- сказал Ульянов. -- Такая девушка! Может
быть мне попробовать?
Наследник престола даже потер руки от приятных
предвкушений. Бени впервые недобро посмотрел на Ульянова.
-- Ну-ну, шучу, -- попытался успокоить приятеля
наследник престола, но Бени показалось, что Ульянов вовсе не
шутил.
-- Ничего хорошего, милая Анжелика, мы вам не сообщим,
-- сказал Ульянов. -- Я вполне разделяю ваши опасения.
-- Что же делать? -- спросила Анжелика.
В тревоге она была даже прекраснее, чем обычно. Хотя
куда уж дальше: изумрудные глаза, черные распущенные волосы,
голливудская (как сказали бы теперь) грудь... "Да, хороша!" --
подумал Ульянов.
-- Завтра утром попробую что-либо разузнать, -- сказал
он вслух.
-- А сейчас, Анжелика, займись медвежатиной, -- приказала
Александра. -- Сегодня у нас заседание ЦК, а завтра утром г-н
Ульянов обязательно все выяснит.
Анжелика отправилась на кухню. Влюбленный Бени и
хозяйственный Пятница вызвались ей помогать.
Остальные деятели, включая саму Александру,
разместились в гостиной, наполнили бокалы аперитивом и начали
дебаты.
-- Ну-с, товарищ Лядов, что новенького в Москве?
-- Товарищи! -- начал Лядов. -- Как вам должно быть
известно, еще в первые дни декабря Московский Совет,
возглавляемый большевиками, учитывая настроения рабочих, вынес
решение начать всеобщую политическую забастовку. В среду, 7
декабря, в двенадцать часов дня свыше ста тысяч человек
прекратили работу. Власти применили силу, и мы вынуждены были
взяться за оружие. К 10 декабря забастовка переросла в
вооруженное восстание. Мы применяли новую тактику уличной
борьбы, сочетая баррикадные бои с партизанскими действиями.
Основной силой восставших были небольшие боевые группы,
вооруженные револьверами, охотничьими ружьями и даже
винтовками. Борьба носила исключительно упорный и ожесточенный
характер. Нам удалось захватить целый ряд важных стратегических
объектов в разных частях города, в том числе Пушкинскую
харчевню, что неподалеку от Арбата.
-- И чем же вы занимались в Пушкинской харчевне? --
оживился Ульянов.
-- Там был организован склад оружия, Владимир Ильич.
-- Это очень прискорбно, -- задумчиво произнес Ульянов.
-- Я вас не понимаю, Владимир Ильич, -- сказал Лядов.
-- Организация склада оружия в самом сердце Москвы...
-- Явилась очень прискорбным фактом, -- заключил
Ульянов.
Лядов промолчал. Все в недоумении уставились на
Ульянова.
-- Я вспоминаю прекрасные пушкинские чтения в той
харчевне в дни моего нелегального пребывания в Москве летом
1900 года, -- с печальной улыбкой произнес наследник престола.
-- А теперь там выдавали обрезы. Действуя таким образом, вы
отпугиваете от своего движения интеллектуалов.
-- Интеллигенция и так не с нами, Владимир Ильич.
-- Интеллигенция -- это говно! -- сказал Ульянов. -- Ей
и пушкинские чтения ни к чему. Я говорю об интеллектуалах.
Многие из них с нами, так не отталкивайте их от нашего
движения.
-- То же самое сказал и Плеханов, -- признался Лядов.
-- Разумеется!
-- Но еще он сказал, что раз мы оказались не готовы
победить, то не следовало и выступать.
-- Много он понимает! -- вставил свое мнение Коба.
-- Не с вашими куриными мозгами критиковать Георгия
Валентиновича Плеханова, -- строго сказал Ульянов, впервые
обратив внимание на этого типчика. -- Лучше снимите свою
кардинальскую шапку и пойдите помогите на кухне!
-- Вопрос, между тем, отнюдь не праздный, -- заметил
Лядов после ухода Кобы. -- Пролилась кровь, а конечной цели мы
не достигли. Так стоило ли выступать?
-- Когда-нибудь мы бы все равно выступили впервые, --
высказал свое мнение Зиновьев. -- Но победить с первой попытки
едва ли возможно.
-- Верно, -- сказал Ульянов. -- Теперь нам предстоит
изучить уроки московского восстания. На мой взгляд оно наглядно
показало, что только в решительной вооруженной борьбе
пролетариат может одержать победу. Думаю, что выступить было
необходимо, но мое несогласие с Плехановым еще не означает, что
мы можем позволять себе пренебрежительно отзываться о нем.
-- А по-моему мы должны быть предельно принципиальны в
подобных вопросах, -- вступил в разговор Каменев.
Ульянов с сомнением покачал головой. Вопрос был
непростой. С точки зрения революционной теории вопрос был
действительно очень принципиальный, но практические
взаимоотношения с конкретными людьми порой требовали иного
подхода.
-- Главным критерием при оценке нами любого человека
должно быть его отношение к режиму, -- сказал Ульянов. --
Георгий Валентинович является сторонником иных методов борьбы,
но за его отношение к режиму я всегда спокоен. Здесь уместно
вспомнить и всеми нами уважаемого Льва Абрамовича Каскада. Лев
Абрамович и вовсе скептически относится к революционным идеям,
однако его отношение к режиму делает честь всем нам, близко его
знавшим! Давайте, друзья, принесем водки и выпьем за нашего
дорогого Льва Абрамовича; я сильно опасаюсь, что он попал в
переплет...
В гостиную вошла Анжелика.
-- Александра Михайловна, нужно сбегать за мясником. Мы
не можем разделать медвежатину сами.
-- Ну так и сбегай! -- ответила Александра.
-- Это еще зачем!? -- воскликнул Ульянов, поднимаясь со
стула и направляясь в кухню.
Все последовали за ним.
-- А этот здесь на что? -- добродушно осведомился
Ульянов, снимая пиджак и одновременно отвешивая Кобе легкую
затрещину. -- Сейчас я вам покажу класс, ребята!
Ульянов засучил рукава рубашки, и обнажил до локтей
свои толстые, поросшие рыжеватой шерстью руки. Анжелика
смотрела на него не отрываясь; Бени мучительно ревновал.
Ульянов схватил длинный нож и принялся ловко разделывать
сочащиеся кровью куски медвежатины.
-- Вот это настоящая работа! -- приговаривал он. --
Тащите водку в гостиную, ребята. Медвежатина, считайте, уже
готова...
Короче говоря, к десяти часам все уже были в говно, а
Бени вообще спал...
Аликс мерно посапывала во сне; рядом с ней тревожно
ворочался Ульянов.
"... 2-5 сентября 1792 года народ стихийно расправился
с заключенными в парижские тюрьмы роялистами. Это были дни
опасности иностранного вторжения. Предатели,
контрреволюционеры, заговорщики изнутри подвергали опасности
Революцию, которой и без того угрожали извне.
Париж был совсем не таким, каким мы его знаем. В те дни
это был тревожный и униженный город, и ему еще долго предстояло
оставаться таким. Станет даже хуже: коалиция внешних врагов еще
пополнится Англией, Голландией и Испанией, впереди еще казнь 21
января 1793 года...
В те тревожные ночи на пустынных улицах Парижа можно
было видеть одинокого человека в грязных лохмотьях. Был он
бородатый и загорелый, со смиренным лицом и продырявленными
ладонями. Порой он выглядел растерянным, иногда -- смущенным,
но пожалуй чаще всего -- расстроенным. Ни к кому не обращаясь,
он риторически вопрошал:
-- А хуй ли толку?"
Ульянов неистовствовал во сне.
"... Черные вороны расселись на вершинах гор в северной
части Вест-Честера, словно зловещие часовые расположившейся
здесь армии Вашингтона.
Сильные отряды охраняли Гарлемские холмы, пушки стояли
вдоль берегов Гудзона, а северные границы острова Манхаттен
ощетинились штыками английских часовых.
В те дни в этих краях часто можно было встретить
одинокого полубезумного путника -- бородатого, загорелого, со
смиренным лицом и продырявленными ладонями. Порой его видели
неподалеку от нагорья, порой -- вблизи реки Гарлем шагающим
легкой походкой, обратив лицо к заходящему солнцу. Время от
времени, ни к кому не обращаясь, он риторически вопрошал:
-- А хуй ли толку?"
Ульянов сел на кровати и потер ладонью затылок.
-- Что с тобой? -- спросила проснувшаяся Аликс.
-- Чертовщина какая-то, -- пробормотал наследник
престола. -- Контрреволюционные сны...
В северных широтах декабрьское утро приходит поздно.
Было девять часов, пасмурно, сумрачно и тоскливо; петербургские
старушки пророчили обильные снегопады.
В сей ранний час Лев Абрамович Каскад еще мирно спал в
своей камере на Шпалерной; Распутин маялся с императрицей в
провонявшей потом постели; фабрикант Отто Кирхнер ("Это еще что
за хрен?" -- "Сегодня познакомимся!") натягивал панталоны на
свою жирную задницу, собираясь на переговоры с бастующими
рабочими; полковник Бздилевич принимал последний перед службой
стакан портвейна; Ульянов, только что отправивший супругу в
Саблино, теперь жадно пил пиво в ресторане Витебского вокзала.
В этот же самый час мы видим генерала Барсукевича, уже
заступившим на трудовую вахту. По неизвестным нам причинам в
тот день Адольф Арнольдович явился на службу чуть раньше
обычного, не спеша выкурил папироску, хотел было пропустить
стаканчик, но устоял перед соблазном, и вот теперь пил кофе и
барабанил пальцами по столу в нетерпеливом ожидании одного из
своих многочисленных агентов.
Как только часы пробили девять, дверь отворилась.
-- Агент Кавказец, -- доложил дежурный по отделению.
Вошел агент Кавказец. Это был уже знакомый читателю
Коба. Едва войдя, он сразу же низко поклонился, предварительно
стянув с головы свою идиотскую вязаную шапку красного цвета.
Затем прошел дальше.
В почтительной, даже подобострастной позе он
остановился перед генеральским столом, с вожделением поглядывая
на лежавшую там коробку папирос "Герцеговина Флор". Коба всегда
мечтал стать богатым и курить такие папиросы.
Генерал устремил на него полный глубокого презрения
взгляд, рассмотрел его внимательно и после нескольких секунд
молчания спросил:
-- Ну-с, что новенького, г-н Кавказец?
-- Есть важные новости, ваше превосходительство, --
почтительно сказал Коба.
-- Ну так выкладывай.
-- Вчера в Питер приехал член ЦК партии большевиков
Лядов.
-- Так это его вы вчера встречали на вокзале?
-- Значит вы знаете? -- удивился Коба.
-- А вы полагаете, император зря платит мне жалованье?
-- усмехнулся генерал. -- Впрочем, я не знал кого именно вы там
встречали... Ну и что?
-- Вчера на квартире Александры Коллонтай состоялось
заседание ЦК большевистской партии под председательством
Владимира Ильича Ульянова.
-- Вы там были? -- спросил Барсукевич.
Он заметно оживился: разговор принимал нужный ему
оборот.
-- Да, ваше превосходительство.
-- О чем же там говорили?
-- Лядов рассказывал о восстании в Москве.
-- А кто еще там был?
-- Кржижановский, Буренин, Воровский, Красин,
Пятницкий, писатель Максим Горький и еще два еврея.
-- Меня не интересует их национальность, -- сказал
генерал. -- Мне нужны фамилии.
-- Мне они знакомы как Зиновьев и Каменев, но я думаю,
что это не настоящие фамилии.
-- А не можете ли вы ответить на такой вопрос,
Кавказец, -- спросил генерал. -- Владимир Ильич Ульянов и
Николай Ленин -- это одно и тоже лицо?
-- Я не знаю, ваше превосходительство, -- развел руками
Коба.
-- Я вижу, Кавказец, что большевики не слишком поверяют
вас в свои тайны.
-- Я многого не знаю, ваше превосходительство. Я ведь
не член ЦК.
-- А почему тогда вас пригласили участвовать в
заседании?
При этих словах генерал не удержался от насмешливой
улыбки: он прекрасно знал, что Коба присутствовал на заседании
в качестве шестерки.
-- Максим Горький тоже не член ЦК, -- уклончиво ответил
Коба.
-- А этот Ульянов, по вашему мнению, очень опасный
человек? -- Барсукевич вновь направил разговор в нужное ему
русло.
-- О, да, конечно! -- убежденно произнес Коба. -- Этот
человек вчера на охоте голыми руками завалил медведя.
-- Да ну! -- изумился генерал. -- И вы это видели?
-- Нет, я на охоте той не был.
-- А вечером на заседании ЦК вас, значит, медвежатиной
потчевали?
-- Так точно, ваше превосходительство.
-- А запивали чем? -- осведомился Адольф Арнольдович с
неподдельным интересом.
-- Да кто чем, -- ответил Коба. -- Там всего было
вдоволь.
-- Да-а! -- сказал генерал. -- Я вижу господа
большевики неплохо посиживают. Я бы тоже поучаствовал в этих
заседаниях ЦК. Да, этот Ульянов -- парень не промах! Медведей
убивает, с Коллонтай спит, бухает...
-- Очень опасный человек, ваше превосходительство, --
подобострастно произнес Коба.
-- Вы тоже так считаете, товарищ Коба?
Агент вздрогнул: еще никогда генерал не называл его
этим именем. Барсукевич очень много знал и по каким-то причинам
сегодня не скрывал этого.
Генерал пристально посмотрел на своего собеседника и
решил, что пора переходить к делу.
-- Охранное отделение не может привлечь г-на Ульянова к
уголовной ответственности за убийство медведя, но отомстить за
зверя необходимо, и это сделаете вы, Кавказец.
-- Не понимаю...
-- Вам надлежит убрать г-на Ульянова.
-- Как убрать!?
-- Как можно незаметнее! То есть, в случае
необходимости мы, конечно, замнем дело, но вам, разумеется,
важно не засветить себя перед большевиками.
-- Но я не могу! -- взмолился Коба.
-- Можете, можете, Кавказец, -- строго сказал
Барсукевич. -- Вы просто боитесь. Вы самая грязная мандавошка,
какую я когда-либо видел. Вы способны на любое преступление, но
в данном случае вы боитесь. И все же вам придется это сделать.
Другого выхода у вас нет. Я вам приказываю: убрать г-на
Ульянова и об исполнении доложить!
-- Не могу! -- Коба упал на колени и заплакал.
-- Подумайте, товарищ Коба, чего стоит ваша презренная
жизнь! Нам даже не придется пачкать руки. Мы просто передадим
большевикам информацию о вашем сотрудничестве с нашим
отделением.
Коба теперь сидел на полу и плакал.
Адольф Арнольдович тяжело вздохнул и вытер пот со лба
тыльной стороной ладони. Порой он ненавидел свою службу.
-- Встаньте, голубчик, -- сказал он устало и почти
ласково. -- Вот, покурите, -- генерал открыл коробку
"Герцеговины Флор" и протянул Кобе. -- Я понимаю, что порой
бывает нелегко, но ведь мы все служим государю императору.
Генерал достал из кармана носовой платок и протянул его
Кобе. Коба высморкался, затем закурил и жалобно произнес:
-- Но как это сделать?.. Это очень сильный человек...
Непобедимый!..
-- А вы постарайтесь. Вам все объяснит капитан Жмуда.
Вы ведь знакомы с Тадеушем Каллистратовичем?.. Вот он вам все и
объяснит... А теперь, голубчик, откройте вон тот шкафчик... Вон
тот, левее окна... Да, да... Достаньте оттуда бутылочку
"Тифлиса" и два стакана... Устал я с вами... Наливайте, не
стесняйтесь... Себе тоже...
Они выпили. Затем Адольф Арнольдович позвонил и
приказал дежурному позвать капитана Жмуду.
Похмелившись пивом на Витебском вокзале (как мы помним,
он провожал там Крупскую в Саблино), Ульянов отправился на
Лиговку, где уже добрую четверть века квартировался Лев
Абрамович Каскад.
Как и следовало ожидать, Ульянов никого там не застал,
а швейцар в подъезде, воровато озираясь, по секрету сообщил
ему, что Льва Абрамовича вроде как забрали, о чем домовладелец
Полозов уведомлен соответствующими органами в законном порядке.
Ульянов дал швейцару полтинник и вышел на улицу, думая
о грустном.
Он представил себе, как в эту минуту какой-нибудь
пьяный ротмистр обрабатывает Льва Абрамовича, и подумал о том,
как легко порой читать в газетах про массовые аресты незнакомых
тебе людей в далекой Австро-Венгрии, и как бывает тяжело, когда
внезапно забирают близкого тебе человека.
Ульянов завернул в маленький немецкий ресторанчик, где
заказал сардельки с кислой капустой и пиво. От щедрот заведения
ему дополнительно поднесли рюмочку шнапса.
Ресторанчик был хороший -- уютный и гостеприимный, с
отменной кухней, но Ульянов в тот день ел и пил машинально --
мысли его были далеко.
Он думал о бренности земного существования, о том, что
жил вот неподалеку отсюда Лев Абрамович Каскад и, возможно,
нередко приходил в этот ресторан, а теперь приходить не будет,
и, вероятно, никто этого даже не заметит. Такова жизнь. А разве
если мир был бы устроен по-ульяновски, то не забирали бы?
Наверное, тоже забирали бы. Может еще и побольше! Разве он
никогда не бывает резок и категоричен? Бывает и, пожалуй, даже
слишком часто. Что же делать? Меняться? Становиться мягче,
терпимее? Но ведь его гнев всегда справедлив! Тогда где же
выход? Или его нет? Видимо человеку от природы свойственно жить
ненавистью, быть врагом своему ближнему, а если держать людей в
узде, то врагами рода человеческого неизбежно становятся сами
держатели этой узды.
Внезапно, новая тяжелая мысль поразила Ульянова. В
последний раз у Каскада он встретил Леву Бронштейна, который
тогда заявил, что Ульянов напрасно упомянул его имя в
присутствии какого-то лохматого оборванца. Лева, помнится,
уверял, что этот оборванец далеко не так прост... Так
неужели?..
Ульянов допил пиво, расплатился и отправился к
Александре.
Дверь ему открыла Анжелика. В ответ на ее немой вопрос
Ульянов мрачно кивнул головой.
-- Узнали какие-либо подробности? -- спросила девушка.
-- Швейцар в подъезде поведал мне только о самом факте
ареста. За подробностями следует обращаться в полицию.
-- Вы поедете туда?
Ульянов отрицательно покачал головой.
-- Вы разве нелегально в Петербурге, г-н Ульянов? --
спросила Анжелика.
-- Нынче утром я выехал из "Сан-Ремо" и перешел на
нелегальное положение, -- ответил наследник престола. -- К тому
же, я слишком хорошо известен охранному отделению.
-- Конечно! -- язвительно сказала Анжелика. -- Убить
безоружного медведя -- это вы можете, а показаться в полиции,
чтобы помочь ни в чем не повинному человеку -- это вам не по
силам!
-- Поверьте, Анжелика, мое появление в полиции лишь
ухудшит положение Льва Абрамовича.
-- Тогда в полицию поеду я! -- решительно сказала
Анжелика.
-- Это будет поистине благородный поступок! -- с
чувством сказал Ульянов. -- Разумеется, сам я не имел права
предлагать вам этого.
Ему все больше и больше нравилась эта девушка. "У Бени
неожиданно недурной вкус!" -- подумал Ульянов.
-- Кстати, госпожа сегодня не одна, -- тихо промолвила
Анжелика. -- Один жирный боров завалился к ней чуть не с самого
утра.
-- Кто такой будет? -- осведомился Ульянов.
-- Знакомый. Давно уже к ней клеится, а сегодня пришел
свататься.
-- Вот как! -- удивился Ульянов. -- Ну что ж,
посмотрим.
Он прошел в гостиную. Александра радостно поднялась ему
навстречу.
За столом действительно сидел большой и толстый мужик
со свиным рылом. Прямо перед ним на столе стояла миска тушеного
картофеля с медвежьей грудинкой, чуть поодаль -- початая
бутылка шнапса.