капитан Жмуда бежал последним.
Случилось так, что в эту минуту на лестничной площадке,
прямо перед входными дверьми курили гашиш только что плотно
позавтракавшие в "Норде" уже знакомые читателю негр и еврей.
При виде представителей власти лицо еврея исказила гримаса
ненависти, и, с криком: "Легавые!", он сгреб в охапку двух
бежавших впереди жандармов и сбросил их с лестницы, словно
младенцев. Третий жандарм уже почти достиг верхней ступеньки,
но страшным ударом ногой прямо в лицо еврей опрокинул его вниз
на снег.
-- А, жидовская морда! -- закричал капитан Жмуда,
вытаскивая пистолет и прицеливаясь, но внезапный удар ногой в
живот заставил его изогнуться наподобие раздавленного червя, и,
разметав таким образом всех соперников, еврей и арап пустились
наутек.
В этот момент привлеченный шумом драки Ульянов, прервал
свой завтрак, выглянул в окно и, увидев корчащихся на снегу
жандармов, поспешно покинул кафе через служебный выход.
C праздником Рождества Христова, дорогие читатели!
Все прошло, как полагается.
На люстрах покачались, на бровях постояли, лбами об пол
постучались.
Поговаривали, что император будто бы выпил три бутылки
портвейна, почти не закусывая! Рассказывали, что при этом он
ругал императрицу, обзывал ее матерными словами и угрожал, что
тридцатого он наконец-то возьмет ее за жопу, и тогда ей мало не
покажется! Впрочем, чего только не болтает народ в
рождественские праздники!
А как же наши друзья?
Двадцать четвертого вечером Ульянов зашел за Бени,
который по-прежнему легально проживал в "Сан-Ремо", и оба
отвергнутых Ромео, накупив цветов и пирожных, отправились на
Николаевскую поздравлять прекрасную Анжелику.
Красавица была по-прежнему сильно обеспокоена
положением Льва Абрамовича, о котором ей толком ничего не
удавалось узнать. Тем не менее она явно обрадовалась своим
незадачливым поклонникам.
Они очень мило посидели -- шампанское, чай, пирожные.
Ульянов подумал, что наверное неплохо иногда для разнообразия
вот так спокойно отмечать праздники. Когда Анжелике требовалось
зачем-либо выйти на кухню, Бени неизменно вызывался ей
помогать, и Ульянов корректно позволял молодым людям побыть
наедине, а сам тем временем предавался не слишком приятным
мыслям о разнице в возрасте между ним и этими юными созданиями.
Впрочем, несмотря на подходящий возраст, любовные дела
итальянца также не клеились, и вскоре после полуночи Ульянов и
Бени откланялись и вышли побродить по украшенному праздничными
огнями ночному Невскому проспекту.
Бени пребывал в том счастливом возрасте, когда любовные
помыслы прекрасно сочетаются с любыми другими. Он не забывал об
Анжелике, даже готовясь к запланированному на 30 декабря
цареубийству.
Ульянов теперь нелегально снимал квартиру на
Надеждинской улице, неподалеку от "Корнера". Он больше не
представлялся ни полковником Бздилевичем, ни Николаем Ильиным.
Приходилось выдумывать новые, неизвестные властям имена.
Режим зверел, и было уже не до шуток.
-- Зря стараетесь, Адольф Арнольдович, -- убежденно
произнес Сергей Николаевич Путятин, подливая вина себе и
генералу. -- Вам все равно никогда не взять этого парня.
-- Мы чуть не взяли его на днях, -- пожал плечами
Барсукевич.
Старинные знакомые ужинали в тот вечер в уютном
полумраке ресторана "Вена". Черный Князь считал, что здесь
подают самых лучших цыплят в Санкт-Петербурге, а следовательно
и во всей Европе. Очевидно это было действительно так,
поскольку даже такой изощренный гурман, как г-н Ульянов,
неоднократно назначал здесь конспиративные встречи с партийными
работниками и работницами.
-- Это "чуть" не так случайно, как вам должно быть
кажется, -- сказал Астролог. -- Кстати, не случай ли в кафе
"Норд" вы имеете ввиду?
-- А вы откуда знаете? -- удивился Барсукевич.
-- Я там завтракал, и все произошло на моих глазах.
-- Вот как?! Нам помешал какой-то еврей. Судя по
описанию, это был видный большевик Лейб Бронштейн. Вы с ним
случайно не знакомы?
-- Шапочно, -- ответил Путятин. -- В тот день я его там
не видел.
-- Вот как?! -- снова произнес Барсукевич. -- Ну а
возвращаясь к Ульянову, почему вы считаете, что мне его никогда
не взять?
-- Так утверждают звезды.
Адольф Арнольдович недоверчиво хмыкнул, выпил рюмочку и
принялся тщательно намазывать французский пикантный соус на
золотистую куриную ножку.
Помолчали.
-- Послушать вас, князь, -- сказал наконец Барсукевич,
-- все очень просто. Посмотрел на небо, и все наперед известно.
Вы, наверное, и обо мне все знаете?
-- Извините, Адольф Арнольдович, но ваша судьба весьма
заурядна, и небесные светила не дают относительно вас
сколько-нибудь внятной информации.
-- Так я и думал, -- усмехнулся Барсукевич. -- Вся эта
астрология происходит от трудностей бытия. Человек устает от
превратностей судьбы, от неуверенности в завтрашнем дне. Ему
хочется ясности и спокойствия, и он изобретает фатализм,
астрологию...
-- И коммунизм, -- досказал Путятин.
-- О коммунизме я, признаться, сейчас не думал, --
сказал генерал. -- Хотя, может быть... Видите ли, князь, я тоже
не сомневаюсь, что большевики рано или поздно победят. По
крайней мере -- в России.
-- Что значит "тоже"?
-- Я знаю, что вы так думаете. Правда, я надеюсь не
дожить до этого дня. К сожалению, князь, времена меняются. В
годы моей молодости в России и речи не могло быть о Думе или о
чем-либо подобном, а сегодня уже даже г-н Ульянов скорее
политик, нежели заговорщик. По долгу моей службы, меня больше
заботят террористы, чем люди типа г-на Ульянова.
-- И все же вы пытаетесь его изловить?
-- Тому есть другие причины.
-- Не будете же вы утверждать, что охранному отделению
совсем нет дела до большевиков? -- спросил Путятин с несколько
даже презрительной иронией в голосе.
-- Разумеется мы занимаемся большевиками, но если из-за
какого-нибудь глупейшего террористического акта я могу лишиться
должности, то борьба с большевиками для меня не более, чем
рутина.
-- Хотите сигару? -- предложил Путятин.
-- Вы же знаете, я не люблю сигар, -- ответил
Барсукевич. -- Предпочитаю папиросы.
-- Угощайтесь, угощайтесь! После такого обеда нельзя
отказываться от сигары. А что касается вашего пренебрежения к
науке...
Возникла короткая пауза, в ходе которой собеседники
прикуривали.
-- Могу лишь предсказать, -- продолжал Астролог, -- что
еще до наступления нового года у вас могут возникнуть
неприятности по службе, или, по меньшей мере, вам предстоит
основательная служебная суета.
-- Гм! -- Адольф Арнольдович впервые в жизни посмотрел
на Путятина с некоторым подозрением. -- Вам что-нибудь известно
о готовящихся террористических актах, князь?
-- Мне ничего не известно, -- со свойственным ему
ледяным спокойствием ответил Путятин. -- Я опираюсь
исключительно на науку. Кроме того, я сказал только то, что я
сказал.
-- В этом вероятно и заключается разница между светским
человеком и служивым псом, -- заметил генерал. -- Не исключено,
что вы говорите банальным гороскопным языком, а мне уже
мерещатся заговорщики и террористы.
Путятин внимательно наблюдал за генералом. Он пытался
установить, не известно ли охранному отделению о готовящемся
покушении на императора.
Теперь старинные приятели сидели друг против друга,
откинувшись на спинки кресел, и непринужденно покуривали. В
полумраке почти пустого зала мимо них лишь изредка сновали
официанты, за стойкой дремал бармен, а в дальнем углу старый
китаец ненавязчиво играл на рояле.
В тот вечер Барсукевич не проболтался, но если бы за
этой идиллией мог наблюдать великий князь Михаил Александрович,
он вероятно бы понял, почему Сергей Николаевич Путятин так
часто бывает в курсе всех новостей.
В десять часов вечера г-ну Ульянову внезапно так
захотелось жареных грибов и водки, что он отправился ужинать в
"Корнер", даже невзирая на то, что листы белой бумаги
беспорядочно лежали на его рабочем столе, и статья "Уроки
московского восстания" настоятельно требовала своего
завершения.
При подходе к "Корнеру" Ульянова не охватывали никакие
предчувствия. Напротив: погода выдалась самая заурядная, и все
вокруг, не считая праздничных декораций, выглядело совершенно
обыкновенно. Собственно говоря, именно эту обыденность Ульянов
и собирался скрасить грибной селянкой да доброй пшеничной.
Случилось однако иначе, и события этого вечера по праву
нашли свое отражение в анналах истории, а точнее в секретных
государственных архивах, в которых нам и пришлось покопаться,
прежде чем написать эту повесть.
Неожиданности начались, едва Ульянов отдал гардеробщику
пальто. Это был плохой признак. Ульянов всегда считал, что ужин
в ресторане должен развиваться традиционно. В этом деле он
терпеть не мог сюрпризов, особенно если они начинались прямо в
вестибюле. В кругу питерских социал-демократов это считалось
нехорошей приметой. "В предбаннике свежие новости о том, что в
бане несвежее пиво", -- любил говорить Лев Бронштейн.
"Ресторан, как и театр, начинается с вешалки", -- вторил ему
Владимир Ульянов.
В тот вечер, едва отойдя от "вешалки", Ульянов нос к
носу столкнулся с Бени. Правильнее будет сказать: они увидели
друг друга, когда Бени выходил из уборной, а Ульянов стоял
перед зеркалом и приглаживал волосы на затылке.
-- Г-н Ульянов... блин... блин... г-н Ульянов, --
возбужденно забормотал итальянец.
У него был вид человека, с которым происходит нечто
экстраординарное.
-- Что стряслось, любезный друг? -- полюбопытствовал
Ульянов. -- Анжелика дала? Вы убили императора?
-- Еще нет, г-н Ульянов, -- торжественно изрек Бени, --
но он сидит за нашим столиком!
Самые противоречивые чувства охватили Ульянова при этом
известии.
-- Гм, ну, пошли посмотрим! -- деловито произнес он и
направился в зал.
Обстановка в зале была довольно странная. За двумя или
тремя столиками расположилась весьма нетипичная для невского
ресторана публика. Одеты эти люди были как рабочие, но манерами
походили скорее на мелких чиновников или производственных
мастеров. Ульянов машинально обратил внимание на этих людей и
даже подсознательно почувствовал в них легавых, но больше всего
в зале "Корнера" его поразило другое.
В центре зала за столиком, к которому направился Бени,
сидели три крайне мудацкого вида человека и ели сухое печенье,
предварительно макая его в портвейн. Одним из этих сладкоежек
был Коба. В другом Ульянов сразу узнал того самого грязного и
лохматого типа, которого Лева Бронштейн напугал до полусмерти в
лавке Каскада. Третьим членом сей странной компании был никто
иной, как недавний похититель ульяновского чемодана.
Император то ли не заметил вошедшего в зал Ульянова, то
ли не узнал его. Последнее было не так уж удивительно: сидевшие
в "Корнере" жандармы также не узнали Ульянова -- на имевшихся у
охранки фотографиях он был запечатлен с бородкой и усами.
-- Ну-с, и который здесь император? -- иронически
осведомился Ульянов.
-- Вон тот, прямо против нас, -- прошептал Бени.
-- Это вовсе не император! -- довольно громко сказал
Ульянов. -- Это полковник Бздилевич.
-- Как!? -- вырвалось у Бени.
-- Вы в этом уверены? -- неожиданно воскликнул один из
сидевших вокруг "рабочих".
-- Совершенно уверен, -- ответил Ульянов. -- Я уже
десять лет знаком с этим прохвостом.
Ульянов спокойно вытащил из кармана свой толстый
бумажник и, вручая мнимому рабочему (это был переодетый капитан
Жмуда) десятку, распорядился:
-- Друзья, набейте-ка ему морду, как следует!
Жандармов, услышавших имя разыскиваемого полковника,
два раза просить не пришлось. Двое из них уже через мгновенье
волокли упиравшегося императора к выходу.
-- И этому тоже! -- продолжал командовать Ульянов, и
капитан Жмуда с готовностью ударил Распутина по шее.
-- Да и этому заодно! -- добавил Ульянов, махнув рукой
в сторону Кобы.
Хотя жандармам было известно, что Коба их агент и в
некотором смысле даже участник данной операции, сейчас ему это
не помогло. Он уже, что называется, попал под горячую руку.
После того как всю почтенную троицу выволокли из зала,
Ульянов осмотрелся кругом и сказал:
-- Мне здесь сегодня не понравилось, Бени. Давай лучше
переберемся в "Метрополь" и спокойно поужинаем.
За час до полуночи арестованных доставили в
Петербургское охранное отделение, а ровно в полночь в этот
залитый лунным светом красивый особняк у Биржевого моста прибыл
сам генерал.
Хотя Адольфа Арнольдовича уже известили по телефону об
успехе операции, особого кайфа он не испытывал. Во-первых, кому
охота в полночь являться на службу? Во-вторых, Барсукевич давно
уже клал на всю эту службу! Наконец, в-третьих, он был не
слишком высокого мнения о своих подчиненных, а потому
предпочитал увидеть все своими глазами, прежде чем радоваться.
Не без скептической мины генерал выслушал доклад
счастливого капитана Жмуды, а затем отправился самолично
взглянуть на арестованных. Приближаясь к отдельной камере, в
которой содержалась вся троица, Барсукевич уже был несколько
встревожен. В рассказе капитана ему показалось подозрительным,
что задержанный полковник Бздилевич даже будучи избитым величал
себя императором и угрожал жестоко расправиться со всеми
"оскорбляющими его величество евреями".
Адольф Арнольдович нашел наконец нужную камеру,
заглянул в глазок, и его худшие опасения сразу же
подтвердились: Коба с Распутиным, восседая на нарах,
ожесточенно резались в какую-то карточную игру, а на параше
сидел в жопу пьяный и избитый российский император.
Адольф Арнольдович тяжело вздохнул. Не то, чтобы он
боялся разноса. Разноса конечно в этой ситуации не миновать, но
за долгие годы он привык относиться к служебным неприятностям,
как к явлению приходящему и уходящему.
Генерал тупо смотрел в глазок камеры и думал о том,
какая противная суета ему теперь предстоит. А предстоит ему
давать объяснения императору по поводу случившегося и убеждать
его величество хранить в секрете события этой ночи, тайно
доставлять Николая II и Распутина в Зимний дворец и отправлять
наконец в Сибирь бестолкового и противного Кобу, преподносить в
каком-то виде суть происшедшего своим подчиненным и усиливать
охоту на Владимира Ульянова, и т. д., и т. д., и т. д.
Продолжая смотреть в глазок, Адольф Арнольдович
прошептал:
-- Жаль, что нельзя оставить все, как есть. Весьма
символичная коллекция болванов!..
Вернувшись в свой дворец, император получил нагоняй от
жены и признал ее правоту по всем пунктам. Помирившиеся супруги
заперлись в Царском Селе; при этом царственный полковник
пьянствовал жестоко, но гулять больше не выходил. И правильно
делал -- на улице ему могли и в лицо плюнуть!
Никто никогда больше не видел Льва Абрамовича Каскада.
Когда в середине января Анжелика в очередной раз наведалась на
Шпалерную, прыщавый писарь высоким голосом сообщил ей, что
гражданин Каскад переправлен в ведение МВД некой губернии N, и
дальнейшими сведениями о нем администрация не располагает.
После неудавшегося покушения на императора Бени совсем
приуныл. Прекрасная Анжелика была к нему по-прежнему холодна, и
юный итальянец окончательно разочаровался в прелестях северной
столицы. В первых числах февраля он собрался в Неаполь.
Его провожала Анжелика. По дороге на вокзал красавица
впервые задумалась, а не зря ли она так легко отвергла столь
пылкого и экзотического поклонника. Но менять что-либо было уже
поздно. Они обменялись двумя-тремя пустыми фразами, Бени
печально посмотрел ей в глаза, она растерянно улыбнулась, и
молодые люди расстались, чтобы встретиться вновь лишь двадцать
лет спустя.
После поражения Декабрьского вооруженного восстания
начался период постепенного спада революции. Да и не одной
революцией жил в те годы русский народ. Это было начало века
научно-технического прогресса. Даже в отсталой России новые
веяния ощущались на каждом шагу: развивались электричество и
телефонная связь, возросло число автомобилей. Да и в политике
грянули неслыханные для России перемены: в конце апреля 1906
года была созвана I Государственная дума! Все менялось, но
оставались прежними тюрьма на Шпалерной и знаменитые питерские
"Кресты". Их даже пришлось несколько расширить!
По всей стране свирепствовали карательные отряды,
беспощадно расправлявшиеся с рабочими и крестьянами. Были
арестованы и сосланы на каторгу многие большевики. Ульянов
оставался в России на нелегальном положении. Он жил по чужим
паспортам, выдавая себя то за В. Ильина, то за Иванова, а порой
и за Карпова. Ему часто приходилось менять квартиры, с тем
чтобы избежать ареста. Полиция несколько раз возбуждала дело о
его аресте и буквально охотилась за ним.
Однажды после совещания партийных работников в
ресторане "Вена", на котором Ульянов выступал с докладом, он,
выйдя на улицу, обнаружил за собой слежку. С трудом ему удалось
оторваться от преследователей. Не заходя домой, он уехал в
Финляндию.
Летом 1906 года Ульянова часто можно было видеть в
окружении бородатых чухонских крестьян на берегах живописных
карельских озер. Вместе с этими суровыми, но добрыми людьми на
лоне восхитительной северной природы Ульянов охотился, рыбачил,
пил ядреную финскую водку и варил крепкую тройную уху.
Вечерами, полулежа на травке, возле традиционного костра он
слушал бесконечные северные баллады, которые исполняли для него
эти бородачи, а сам делился с ними своими сомнениями о
настоящем и о будущем. Эти люди плохо понимали его, да он, по
правде сказать, и не нуждался в их понимании.
Он ни о чем не жалел в то лето, но ближе к зиме уехал в
Швейцарию.
Началась его вторая эмиграция.
Январь-август,
1996 год
Случилось так, что в эту минуту на лестничной площадке,
прямо перед входными дверьми курили гашиш только что плотно
позавтракавшие в "Норде" уже знакомые читателю негр и еврей.
При виде представителей власти лицо еврея исказила гримаса
ненависти, и, с криком: "Легавые!", он сгреб в охапку двух
бежавших впереди жандармов и сбросил их с лестницы, словно
младенцев. Третий жандарм уже почти достиг верхней ступеньки,
но страшным ударом ногой прямо в лицо еврей опрокинул его вниз
на снег.
-- А, жидовская морда! -- закричал капитан Жмуда,
вытаскивая пистолет и прицеливаясь, но внезапный удар ногой в
живот заставил его изогнуться наподобие раздавленного червя, и,
разметав таким образом всех соперников, еврей и арап пустились
наутек.
В этот момент привлеченный шумом драки Ульянов, прервал
свой завтрак, выглянул в окно и, увидев корчащихся на снегу
жандармов, поспешно покинул кафе через служебный выход.
C праздником Рождества Христова, дорогие читатели!
Все прошло, как полагается.
На люстрах покачались, на бровях постояли, лбами об пол
постучались.
Поговаривали, что император будто бы выпил три бутылки
портвейна, почти не закусывая! Рассказывали, что при этом он
ругал императрицу, обзывал ее матерными словами и угрожал, что
тридцатого он наконец-то возьмет ее за жопу, и тогда ей мало не
покажется! Впрочем, чего только не болтает народ в
рождественские праздники!
А как же наши друзья?
Двадцать четвертого вечером Ульянов зашел за Бени,
который по-прежнему легально проживал в "Сан-Ремо", и оба
отвергнутых Ромео, накупив цветов и пирожных, отправились на
Николаевскую поздравлять прекрасную Анжелику.
Красавица была по-прежнему сильно обеспокоена
положением Льва Абрамовича, о котором ей толком ничего не
удавалось узнать. Тем не менее она явно обрадовалась своим
незадачливым поклонникам.
Они очень мило посидели -- шампанское, чай, пирожные.
Ульянов подумал, что наверное неплохо иногда для разнообразия
вот так спокойно отмечать праздники. Когда Анжелике требовалось
зачем-либо выйти на кухню, Бени неизменно вызывался ей
помогать, и Ульянов корректно позволял молодым людям побыть
наедине, а сам тем временем предавался не слишком приятным
мыслям о разнице в возрасте между ним и этими юными созданиями.
Впрочем, несмотря на подходящий возраст, любовные дела
итальянца также не клеились, и вскоре после полуночи Ульянов и
Бени откланялись и вышли побродить по украшенному праздничными
огнями ночному Невскому проспекту.
Бени пребывал в том счастливом возрасте, когда любовные
помыслы прекрасно сочетаются с любыми другими. Он не забывал об
Анжелике, даже готовясь к запланированному на 30 декабря
цареубийству.
Ульянов теперь нелегально снимал квартиру на
Надеждинской улице, неподалеку от "Корнера". Он больше не
представлялся ни полковником Бздилевичем, ни Николаем Ильиным.
Приходилось выдумывать новые, неизвестные властям имена.
Режим зверел, и было уже не до шуток.
-- Зря стараетесь, Адольф Арнольдович, -- убежденно
произнес Сергей Николаевич Путятин, подливая вина себе и
генералу. -- Вам все равно никогда не взять этого парня.
-- Мы чуть не взяли его на днях, -- пожал плечами
Барсукевич.
Старинные знакомые ужинали в тот вечер в уютном
полумраке ресторана "Вена". Черный Князь считал, что здесь
подают самых лучших цыплят в Санкт-Петербурге, а следовательно
и во всей Европе. Очевидно это было действительно так,
поскольку даже такой изощренный гурман, как г-н Ульянов,
неоднократно назначал здесь конспиративные встречи с партийными
работниками и работницами.
-- Это "чуть" не так случайно, как вам должно быть
кажется, -- сказал Астролог. -- Кстати, не случай ли в кафе
"Норд" вы имеете ввиду?
-- А вы откуда знаете? -- удивился Барсукевич.
-- Я там завтракал, и все произошло на моих глазах.
-- Вот как?! Нам помешал какой-то еврей. Судя по
описанию, это был видный большевик Лейб Бронштейн. Вы с ним
случайно не знакомы?
-- Шапочно, -- ответил Путятин. -- В тот день я его там
не видел.
-- Вот как?! -- снова произнес Барсукевич. -- Ну а
возвращаясь к Ульянову, почему вы считаете, что мне его никогда
не взять?
-- Так утверждают звезды.
Адольф Арнольдович недоверчиво хмыкнул, выпил рюмочку и
принялся тщательно намазывать французский пикантный соус на
золотистую куриную ножку.
Помолчали.
-- Послушать вас, князь, -- сказал наконец Барсукевич,
-- все очень просто. Посмотрел на небо, и все наперед известно.
Вы, наверное, и обо мне все знаете?
-- Извините, Адольф Арнольдович, но ваша судьба весьма
заурядна, и небесные светила не дают относительно вас
сколько-нибудь внятной информации.
-- Так я и думал, -- усмехнулся Барсукевич. -- Вся эта
астрология происходит от трудностей бытия. Человек устает от
превратностей судьбы, от неуверенности в завтрашнем дне. Ему
хочется ясности и спокойствия, и он изобретает фатализм,
астрологию...
-- И коммунизм, -- досказал Путятин.
-- О коммунизме я, признаться, сейчас не думал, --
сказал генерал. -- Хотя, может быть... Видите ли, князь, я тоже
не сомневаюсь, что большевики рано или поздно победят. По
крайней мере -- в России.
-- Что значит "тоже"?
-- Я знаю, что вы так думаете. Правда, я надеюсь не
дожить до этого дня. К сожалению, князь, времена меняются. В
годы моей молодости в России и речи не могло быть о Думе или о
чем-либо подобном, а сегодня уже даже г-н Ульянов скорее
политик, нежели заговорщик. По долгу моей службы, меня больше
заботят террористы, чем люди типа г-на Ульянова.
-- И все же вы пытаетесь его изловить?
-- Тому есть другие причины.
-- Не будете же вы утверждать, что охранному отделению
совсем нет дела до большевиков? -- спросил Путятин с несколько
даже презрительной иронией в голосе.
-- Разумеется мы занимаемся большевиками, но если из-за
какого-нибудь глупейшего террористического акта я могу лишиться
должности, то борьба с большевиками для меня не более, чем
рутина.
-- Хотите сигару? -- предложил Путятин.
-- Вы же знаете, я не люблю сигар, -- ответил
Барсукевич. -- Предпочитаю папиросы.
-- Угощайтесь, угощайтесь! После такого обеда нельзя
отказываться от сигары. А что касается вашего пренебрежения к
науке...
Возникла короткая пауза, в ходе которой собеседники
прикуривали.
-- Могу лишь предсказать, -- продолжал Астролог, -- что
еще до наступления нового года у вас могут возникнуть
неприятности по службе, или, по меньшей мере, вам предстоит
основательная служебная суета.
-- Гм! -- Адольф Арнольдович впервые в жизни посмотрел
на Путятина с некоторым подозрением. -- Вам что-нибудь известно
о готовящихся террористических актах, князь?
-- Мне ничего не известно, -- со свойственным ему
ледяным спокойствием ответил Путятин. -- Я опираюсь
исключительно на науку. Кроме того, я сказал только то, что я
сказал.
-- В этом вероятно и заключается разница между светским
человеком и служивым псом, -- заметил генерал. -- Не исключено,
что вы говорите банальным гороскопным языком, а мне уже
мерещатся заговорщики и террористы.
Путятин внимательно наблюдал за генералом. Он пытался
установить, не известно ли охранному отделению о готовящемся
покушении на императора.
Теперь старинные приятели сидели друг против друга,
откинувшись на спинки кресел, и непринужденно покуривали. В
полумраке почти пустого зала мимо них лишь изредка сновали
официанты, за стойкой дремал бармен, а в дальнем углу старый
китаец ненавязчиво играл на рояле.
В тот вечер Барсукевич не проболтался, но если бы за
этой идиллией мог наблюдать великий князь Михаил Александрович,
он вероятно бы понял, почему Сергей Николаевич Путятин так
часто бывает в курсе всех новостей.
В десять часов вечера г-ну Ульянову внезапно так
захотелось жареных грибов и водки, что он отправился ужинать в
"Корнер", даже невзирая на то, что листы белой бумаги
беспорядочно лежали на его рабочем столе, и статья "Уроки
московского восстания" настоятельно требовала своего
завершения.
При подходе к "Корнеру" Ульянова не охватывали никакие
предчувствия. Напротив: погода выдалась самая заурядная, и все
вокруг, не считая праздничных декораций, выглядело совершенно
обыкновенно. Собственно говоря, именно эту обыденность Ульянов
и собирался скрасить грибной селянкой да доброй пшеничной.
Случилось однако иначе, и события этого вечера по праву
нашли свое отражение в анналах истории, а точнее в секретных
государственных архивах, в которых нам и пришлось покопаться,
прежде чем написать эту повесть.
Неожиданности начались, едва Ульянов отдал гардеробщику
пальто. Это был плохой признак. Ульянов всегда считал, что ужин
в ресторане должен развиваться традиционно. В этом деле он
терпеть не мог сюрпризов, особенно если они начинались прямо в
вестибюле. В кругу питерских социал-демократов это считалось
нехорошей приметой. "В предбаннике свежие новости о том, что в
бане несвежее пиво", -- любил говорить Лев Бронштейн.
"Ресторан, как и театр, начинается с вешалки", -- вторил ему
Владимир Ульянов.
В тот вечер, едва отойдя от "вешалки", Ульянов нос к
носу столкнулся с Бени. Правильнее будет сказать: они увидели
друг друга, когда Бени выходил из уборной, а Ульянов стоял
перед зеркалом и приглаживал волосы на затылке.
-- Г-н Ульянов... блин... блин... г-н Ульянов, --
возбужденно забормотал итальянец.
У него был вид человека, с которым происходит нечто
экстраординарное.
-- Что стряслось, любезный друг? -- полюбопытствовал
Ульянов. -- Анжелика дала? Вы убили императора?
-- Еще нет, г-н Ульянов, -- торжественно изрек Бени, --
но он сидит за нашим столиком!
Самые противоречивые чувства охватили Ульянова при этом
известии.
-- Гм, ну, пошли посмотрим! -- деловито произнес он и
направился в зал.
Обстановка в зале была довольно странная. За двумя или
тремя столиками расположилась весьма нетипичная для невского
ресторана публика. Одеты эти люди были как рабочие, но манерами
походили скорее на мелких чиновников или производственных
мастеров. Ульянов машинально обратил внимание на этих людей и
даже подсознательно почувствовал в них легавых, но больше всего
в зале "Корнера" его поразило другое.
В центре зала за столиком, к которому направился Бени,
сидели три крайне мудацкого вида человека и ели сухое печенье,
предварительно макая его в портвейн. Одним из этих сладкоежек
был Коба. В другом Ульянов сразу узнал того самого грязного и
лохматого типа, которого Лева Бронштейн напугал до полусмерти в
лавке Каскада. Третьим членом сей странной компании был никто
иной, как недавний похититель ульяновского чемодана.
Император то ли не заметил вошедшего в зал Ульянова, то
ли не узнал его. Последнее было не так уж удивительно: сидевшие
в "Корнере" жандармы также не узнали Ульянова -- на имевшихся у
охранки фотографиях он был запечатлен с бородкой и усами.
-- Ну-с, и который здесь император? -- иронически
осведомился Ульянов.
-- Вон тот, прямо против нас, -- прошептал Бени.
-- Это вовсе не император! -- довольно громко сказал
Ульянов. -- Это полковник Бздилевич.
-- Как!? -- вырвалось у Бени.
-- Вы в этом уверены? -- неожиданно воскликнул один из
сидевших вокруг "рабочих".
-- Совершенно уверен, -- ответил Ульянов. -- Я уже
десять лет знаком с этим прохвостом.
Ульянов спокойно вытащил из кармана свой толстый
бумажник и, вручая мнимому рабочему (это был переодетый капитан
Жмуда) десятку, распорядился:
-- Друзья, набейте-ка ему морду, как следует!
Жандармов, услышавших имя разыскиваемого полковника,
два раза просить не пришлось. Двое из них уже через мгновенье
волокли упиравшегося императора к выходу.
-- И этому тоже! -- продолжал командовать Ульянов, и
капитан Жмуда с готовностью ударил Распутина по шее.
-- Да и этому заодно! -- добавил Ульянов, махнув рукой
в сторону Кобы.
Хотя жандармам было известно, что Коба их агент и в
некотором смысле даже участник данной операции, сейчас ему это
не помогло. Он уже, что называется, попал под горячую руку.
После того как всю почтенную троицу выволокли из зала,
Ульянов осмотрелся кругом и сказал:
-- Мне здесь сегодня не понравилось, Бени. Давай лучше
переберемся в "Метрополь" и спокойно поужинаем.
За час до полуночи арестованных доставили в
Петербургское охранное отделение, а ровно в полночь в этот
залитый лунным светом красивый особняк у Биржевого моста прибыл
сам генерал.
Хотя Адольфа Арнольдовича уже известили по телефону об
успехе операции, особого кайфа он не испытывал. Во-первых, кому
охота в полночь являться на службу? Во-вторых, Барсукевич давно
уже клал на всю эту службу! Наконец, в-третьих, он был не
слишком высокого мнения о своих подчиненных, а потому
предпочитал увидеть все своими глазами, прежде чем радоваться.
Не без скептической мины генерал выслушал доклад
счастливого капитана Жмуды, а затем отправился самолично
взглянуть на арестованных. Приближаясь к отдельной камере, в
которой содержалась вся троица, Барсукевич уже был несколько
встревожен. В рассказе капитана ему показалось подозрительным,
что задержанный полковник Бздилевич даже будучи избитым величал
себя императором и угрожал жестоко расправиться со всеми
"оскорбляющими его величество евреями".
Адольф Арнольдович нашел наконец нужную камеру,
заглянул в глазок, и его худшие опасения сразу же
подтвердились: Коба с Распутиным, восседая на нарах,
ожесточенно резались в какую-то карточную игру, а на параше
сидел в жопу пьяный и избитый российский император.
Адольф Арнольдович тяжело вздохнул. Не то, чтобы он
боялся разноса. Разноса конечно в этой ситуации не миновать, но
за долгие годы он привык относиться к служебным неприятностям,
как к явлению приходящему и уходящему.
Генерал тупо смотрел в глазок камеры и думал о том,
какая противная суета ему теперь предстоит. А предстоит ему
давать объяснения императору по поводу случившегося и убеждать
его величество хранить в секрете события этой ночи, тайно
доставлять Николая II и Распутина в Зимний дворец и отправлять
наконец в Сибирь бестолкового и противного Кобу, преподносить в
каком-то виде суть происшедшего своим подчиненным и усиливать
охоту на Владимира Ульянова, и т. д., и т. д., и т. д.
Продолжая смотреть в глазок, Адольф Арнольдович
прошептал:
-- Жаль, что нельзя оставить все, как есть. Весьма
символичная коллекция болванов!..
Вернувшись в свой дворец, император получил нагоняй от
жены и признал ее правоту по всем пунктам. Помирившиеся супруги
заперлись в Царском Селе; при этом царственный полковник
пьянствовал жестоко, но гулять больше не выходил. И правильно
делал -- на улице ему могли и в лицо плюнуть!
Никто никогда больше не видел Льва Абрамовича Каскада.
Когда в середине января Анжелика в очередной раз наведалась на
Шпалерную, прыщавый писарь высоким голосом сообщил ей, что
гражданин Каскад переправлен в ведение МВД некой губернии N, и
дальнейшими сведениями о нем администрация не располагает.
После неудавшегося покушения на императора Бени совсем
приуныл. Прекрасная Анжелика была к нему по-прежнему холодна, и
юный итальянец окончательно разочаровался в прелестях северной
столицы. В первых числах февраля он собрался в Неаполь.
Его провожала Анжелика. По дороге на вокзал красавица
впервые задумалась, а не зря ли она так легко отвергла столь
пылкого и экзотического поклонника. Но менять что-либо было уже
поздно. Они обменялись двумя-тремя пустыми фразами, Бени
печально посмотрел ей в глаза, она растерянно улыбнулась, и
молодые люди расстались, чтобы встретиться вновь лишь двадцать
лет спустя.
После поражения Декабрьского вооруженного восстания
начался период постепенного спада революции. Да и не одной
революцией жил в те годы русский народ. Это было начало века
научно-технического прогресса. Даже в отсталой России новые
веяния ощущались на каждом шагу: развивались электричество и
телефонная связь, возросло число автомобилей. Да и в политике
грянули неслыханные для России перемены: в конце апреля 1906
года была созвана I Государственная дума! Все менялось, но
оставались прежними тюрьма на Шпалерной и знаменитые питерские
"Кресты". Их даже пришлось несколько расширить!
По всей стране свирепствовали карательные отряды,
беспощадно расправлявшиеся с рабочими и крестьянами. Были
арестованы и сосланы на каторгу многие большевики. Ульянов
оставался в России на нелегальном положении. Он жил по чужим
паспортам, выдавая себя то за В. Ильина, то за Иванова, а порой
и за Карпова. Ему часто приходилось менять квартиры, с тем
чтобы избежать ареста. Полиция несколько раз возбуждала дело о
его аресте и буквально охотилась за ним.
Однажды после совещания партийных работников в
ресторане "Вена", на котором Ульянов выступал с докладом, он,
выйдя на улицу, обнаружил за собой слежку. С трудом ему удалось
оторваться от преследователей. Не заходя домой, он уехал в
Финляндию.
Летом 1906 года Ульянова часто можно было видеть в
окружении бородатых чухонских крестьян на берегах живописных
карельских озер. Вместе с этими суровыми, но добрыми людьми на
лоне восхитительной северной природы Ульянов охотился, рыбачил,
пил ядреную финскую водку и варил крепкую тройную уху.
Вечерами, полулежа на травке, возле традиционного костра он
слушал бесконечные северные баллады, которые исполняли для него
эти бородачи, а сам делился с ними своими сомнениями о
настоящем и о будущем. Эти люди плохо понимали его, да он, по
правде сказать, и не нуждался в их понимании.
Он ни о чем не жалел в то лето, но ближе к зиме уехал в
Швейцарию.
Началась его вторая эмиграция.
Январь-август,
1996 год