Страница:
...Отложив наконец красные и синие папки, Берия снял пенсне, потер веки, улыбнулся визитерам своей неожиданной чарующей улыбкой и спросил:
– Что стряслось?
Деканозов и Комуров переглянулись: видимо, так и не решили, кто будет докладывать.
– Разрешите, начну я, Лаврентий Павлович, – несколько растерянно сказал Деканозов. – Богдан дополнит и поправит, если я в чем не прав.
– Давайте, слушаю...
– Вы, конечно, помните «девятого»? Он же Юстас? Работал в Берлине, у Шелленберга...
Берия ответил не сразу, ибо допускал мысль, что Абакумов мог всадить и к нему в кабинет прослушку – по просьбе Старика, конечно же, ведь он, Берия, ставил «жучки» у Молотова, Кагановича, Жданова, Ворошилова – деспот хотел знать, о чем его гвардия говорит дома, в кабинете, на даче, почему бы сейчас не послушать и его, Берия?
– Нет, – ответил маршал, хотя вроде бы ему что-то рассказывал Меркулов, особенно нажимая на то, что отец полковника ЧК был членом меньшевистского центрального комитета. Берия тогда поинтересовался его судьбою: когда посажен? Меркулов ответил, что старший Владимиров погиб в двадцать первом от белобандитов, активную работу в партии прекратил еще в феврале восемнадцатого, был вполне лоялен, судя по сохранившимся документам.
– А кто эти документы готовил? – задумчиво спросил тогда Берия. – Какие-нибудь Александровичи, Уншлихты или Кедровы с Бокиями? Вы его вызовите сюда, этого Юстаса, пусть на него поглядят, дома человек лучше виден, чем за кордоном...
Именно тогда Исаеву и была отправлена шифровка с просьбой вернуться, но связь с ним оборвалась, восстановилась только во время югославского кризиса, в апреле сорок первого. Вызывать его не стали, ибо Берия уже тогда точно знал, что Гитлер начнет войну именно двадцать второго июня, информация была абсолютной, но повторить это Хозяину было безумием, тот впадал в ярость, мог бросить в камеру, уничтожить...
– Вы помните, Лаврентий Павлович, – тихо сказал Комуров. – Мы по вашему указанию готовили на него вхождение на звание Героя за срыв переговоров в Швейцарии между Даллесом и немцами...
– А почему вы, собственно, явились ко мне, а не пошли с этим вопросом к Абакумову? – Берия сыграл удивление. – Я сейчас позвоню к нему, проведите совещание, а потом, если решите посоветоваться, приезжайте втроем, зачем игнорировать наркома?
Деканозов, видимо, понял те мотивы, которые вынуждали Берия вести себя именно так.
– Поскольку Абакумов, – сказал он, – в ту пору, когда работал Штирлиц, занимался «СМЕРШем», мы не хотим ставить наркома в неловкое положение...
Комуров, однако, гнул свое:
– Виктор не ориентируется в этой ситуации, Лаврентий Павлович... А если поймет, то может повернуть дело не туда, куда следует.
Берия резко поднялся из-за стола:
– Ты свои интриги брось! Что это за батумские штучки?! Одно дело делаете!
Спрятав папки в сейф, вызвал Саркисова:
– Позвони на дачу, пусть накроют стол на троих, голова разваливается, хоть часок воздухом подышу, – и пошел к двери, бросив Деканозову и Комурову: – Едем, я вам там мозги прочищу, интриганы...
Только в машине, отделившись от шофера и охранника толстым стеклом, Берия сказал:
– Ну, выкладывайте...
– Инициатором ареста этого самого Исаева был я, Лаврентий Павлович, – сказал Деканозов. – Богдан лишь подписал ордер... Дело в том, что он может оказаться ключевой фигурой в деле Валленберга, а вы знаете, как Иосиф Виссарионович относится к этому дурацкому инциденту...
– Это не дурацкий инцидент, – возразил Комуров. – Мы были готовы отдать Валленберга шведам, но Абакумов лично вывез его из Будапешта в Москву и начал мять, выбивая признание, что тот работал на гестапо... Ну и домял – мы его с трудом отходили...
– Что у вас есть на Исаева? – спросил Берия.
– Обращение к Кузнецову и Лозовскому, – ответил Деканозов. – То есть связь с врагами... С будущими врагами народа... Это первое. Признание, что он является сторонником Тито, – два... Остальное довольно топорно сработал Влодимирский, он теперь, – Деканозов усмехнулся, – «Аркадий Аркадьевич»... Есть признание, что встречался с Троцким, называл его «вождем РККА»... Курит фимиам Тито... Есть обязательство «работать на англичан», подобраны апрельские шифровки из Берлина, чтобы мы переводили деньги на его имя в Парагвай...
Берия досадливо перебил Деканозова:
– Если мне не изменяет память, Меркулов считал это игрой...
Комуров вздохнул:
– Кстати, он еще там, в Южной Америке, в нашем посольстве стал просить, чтобы мы немедленно забрали Мюллера, давал координаты... Но ведь сидят-то на местах анкетные дуболомы, что для них Мюллер?
– Кто назначил этих людей? – спросил Берия заинтересованно.
– Мы, Наркоминдел, – ответил Деканозов. – Но виза Абакумова есть.
– Подготовьте мне записку, – сказал Берия.
...На даче и в своем особняке на улице Качалова Берия не опасался подслушки (вернее, не в такой мере, чтобы непереступаемо избегать рискованных разговоров); поскольку приглашал к себе Курчатова, реабилитированного Ландау, Микулина, других ученых, он ввел в личную охрану своего инженера, который контролировал возможность проникновения «вражеских технических спецслужб»; абакумовские «жучки» обнаружили бы неминуемо; в Кремле такого рода профилактика была недопустима – хотя Сталин давно уже не жил здесь, перебравшись на Ближнюю дачу, но работать приезжал сюда – немедленно б настучали...
Сев за стол, Берия, тем не менее, машинально включил приемник и разговор продолжил, потому что в голове его что-то зрело, тяжело, сумрачно ворочаясь, словно жернова гигантской мельницы прилаживались друг к другу...
Валленберг интересовал его в такой же мере, как и Сталина; Швеция до сих пор поднимала вопрос о своем выкраденном дипломате; зимой сорок пятого посол в Стокгольме Александра Коллонтай да и сам Деканозов заверили шведские власти, что Валленберг находится в Будапеште под охраной советских войск; как только кончатся уличные бои, его отправят домой, нет никаких оснований для беспокойства.
Однако Абакумов вывез Валленберга в Москву; швед действительно ничего не знал, кроме того, что переговоры с нацистами о спасении обреченных узников концлагерей ведут и американцы в Швейцарии.
Абакумов навалился на Валленберга со всей яростью, на какую был способен, несчастный оказался в госпитале, шведы продолжали требовать ответа от Москвы, к Сталину обратился министр иностранных дел Трюгве Ли, который должен был стать генеральным секретарем Объединенных Наций.
– Что со шведом? – раздраженно спросил Сталин, вызвав Берия. – Почему Коллонтай признала, что он у нас? Он действительно здесь? Если был гестаповским агентом – выведите на процесс, пригласите прессу, найдите свидетелей, не мне вас учить...
Но вскоре разразился очередной кризис в Берлине, не до шведа; потом Берия аккуратно отошел от Лубянки, а сейчас – в связи с делом этого банкира – Исаев обещает опубликовать книгу о беседах Деканозова с Герингом и Риббентропом... Деканозов его человек, сидел у Молотова в конечном-то счете как связник; значит, если книга действительно выйдет, будет нанесен удар по нему, Берия, потому что он – прямо или опосредованно – руководил работой аппарата, когда этот чертов Штирлиц был в рейхе, единственный внедренный в РСХА...
– Ну хорошо, – выслушав гостей, задумчиво произнес Берия, – а что, собственно, он мог знать о нас, кроме девок Деканозова и его бесед с Герингом? Что нам Геринг? Отвергнем, и все тут! Фальсификация истории, провокация господ империалистов! На девок и вовсе отвечать не будем, грязные сплетни. Что он мог знать еще?
– Он мог знать все об операции по устранению Лейбы, – сказал Комуров.
Берия нахмурился, не сразу его поняв, потом усмехнулся:
– Троцкого, что ль? Лейба... Во сколько миллионов стал нам этот Лейба... Ну написал Лейба книгу о Хозяине – гнусную, клеветническую, напечатали ее, а каков результат? Пшик! Ноль! Умные люди даже обернули ее в нашу пользу: «Смертельный враг диктатора пишет о нем с уважением...»
– Он может знать и наверняка знает о наших деловых подходах к Гитлеру начиная с тридцать пятого, – сказал Деканозов.
– Вы имеете в виду Дадиани?
– Да...
– Что еще?
– Секретные протоколы, подписанные Молотовым и Риббентропом, уничтожение нашей агентурной цепи в Германии, приказ о прекращении работы по национал-социализму... – Деканозов вздохнул. – Он знает много, Лаврентий Павлович... Он пересекался с Орловым, который исчез из Испании и которого мы не можем найти... Орлов знал такое, от чего волосы встанут дыбом, открой он это...
– Так заставьте этого Исаева рассказать, что он написал! – Берия не мог скрыть раздражения. – Что, разучились работать?!
– Он не развалится, – убежденно сказал Комуров. – Вариант Постышева.
– А фармакология зачем?! – Берия принялся за жареного поросенка. – Возьмите показания, выкупите его рукопись, неужели трудно составить план и решить его? Денег не пожалеем, деньги решают все.
– Лаврентий Павлович, тут особый случай, – снова возразил Деканозов. – По словам Исаева, рукопись в сейфе, в Лос-Анджелесе... Его друзья и адвокаты имеют право отдать папку только ему и лишь в Америке...
– А если он блефует? – спросил Берия. – Вы такое допускаете?
– А если его книгу все же напечатают?
Берия усмехнулся:
– Боитесь, расскажет о ваших берлинских девках? За такое Хозяин действительно спустит шкуру...
– Но ведь представление на меня, как на посла в рейхе, писал не Молотов, а вы...
Берия неторопливо доел поросенка, отставил тарелку и, тщательно вытерев руки туго накрахмаленной салфеткой, негромко заметил:
– Товарищ заместитель министра иностранных дел, а ведь у порядочных людей это называется шантажом. – И, перейдя на крик, рубанул: – А ну, вон из-за стола, мамацгали! Прочь отсюда!
Деканозов медленно поднялся, вышел из-за стола и, согбенный, приниженный, покинул комнату.
– Что ты предлагаешь? – Берия обернулся к Комурову.
– У нас его жена и сын. Вернее, не то чтобы жена – мать его сына, так точней... Но она старуха, с ней перестарались... И с сыном тоже, парень свернул с ума... А этот Владимиров отказывается работать с Валленбергом, если мы не дадим ему свидания с сыном...
– Он русский?
– Да.
– А если отпустить его бабу и придурка?
– Во-первых, он не поверит... Во-вторых, судя по его словам, он должен периодически приглашать американцев, чтобы они не опубликовали его вещь...
– Да ну и пусть! – взъярился Берия. – Плевать мы хотели!
Комуров покачал головой:
– Первые недели он сидел у нас на даче и диктовал о своей работе, Лаврентий Павлович... У него такие выходы, которых нет и не было ни у кого из наших... То, как он описал убийство Рэма и Штрассера, – всего в паре абзацев, – целиком проецируется на дело Кирова... И это он писал не в камере, а на даче, ожидая, когда мы «подготовим» семью к встрече... Я взял с собою расшифровку, – Комуров вышел в холл, достал из папки рукопись, отдал Берия. – Он был знаком с Каменевым, Бухариным, Крестинским; Дзержинский действительно подписывал на него приказы, и – самое неприятное – мы нашли представление Дзержинского на Красное Знамя этому Владимирову-Исаеву... И Указ ВЦИКа... Мы нашли это только вчера...
– Поезжай на хозяйство, – сказал Берия. – Рукопись я погляжу... Деканози скажи, что приму через неделю, но чтобы он не входил ко мне, а вползал на пузе... Исаева посади к Валленбергу...
– Стоит ли?
– А что? Плох швед?
– Да.
– Но голова варит?
– Даже слишком.
– Замечательно. Пиши не то что каждое их слово, а даже вздох. В воскресенье буду готов к разговору, – и Берия показал глазами на папку Максима Максимовича.
...В Кремль Берия не вернулся: не мог оторваться от работы Исаева; закончил в пять утра, долго ходил по своему сосновому бору, досадливо махнув Саркисову и двум охранникам, чтобы шли прочь, – постоянно маячили за ними затаенными тенями.
«А ведь только один человек, дай ему пистолет в Руки, пустит пулю в лоб Старца, – очень медленно, пугаясь самого себя, Берия произнес эти страшные слова и снова оглянулся, не сорвалось ли с языка. – Вот оно, избавление от безумного деспота! Вот какую комбинацию бы разыграть! Вот бы что сунуть Абакумову!»
Ах, Егор, Егор! Как же не хватает тебя, Маленков! Один я, один...
Тогда-то он и сказал себе: «Исаева к такому делу надо готовить впрок, а вот если я не верну в Москву Маленкова, – в самое ближайшее время, – моя карьера кончена, Старец сделался полным психом, настроение меняется пять раз на день, ужас...»
– Что стряслось?
Деканозов и Комуров переглянулись: видимо, так и не решили, кто будет докладывать.
– Разрешите, начну я, Лаврентий Павлович, – несколько растерянно сказал Деканозов. – Богдан дополнит и поправит, если я в чем не прав.
– Давайте, слушаю...
– Вы, конечно, помните «девятого»? Он же Юстас? Работал в Берлине, у Шелленберга...
Берия ответил не сразу, ибо допускал мысль, что Абакумов мог всадить и к нему в кабинет прослушку – по просьбе Старика, конечно же, ведь он, Берия, ставил «жучки» у Молотова, Кагановича, Жданова, Ворошилова – деспот хотел знать, о чем его гвардия говорит дома, в кабинете, на даче, почему бы сейчас не послушать и его, Берия?
– Нет, – ответил маршал, хотя вроде бы ему что-то рассказывал Меркулов, особенно нажимая на то, что отец полковника ЧК был членом меньшевистского центрального комитета. Берия тогда поинтересовался его судьбою: когда посажен? Меркулов ответил, что старший Владимиров погиб в двадцать первом от белобандитов, активную работу в партии прекратил еще в феврале восемнадцатого, был вполне лоялен, судя по сохранившимся документам.
– А кто эти документы готовил? – задумчиво спросил тогда Берия. – Какие-нибудь Александровичи, Уншлихты или Кедровы с Бокиями? Вы его вызовите сюда, этого Юстаса, пусть на него поглядят, дома человек лучше виден, чем за кордоном...
Именно тогда Исаеву и была отправлена шифровка с просьбой вернуться, но связь с ним оборвалась, восстановилась только во время югославского кризиса, в апреле сорок первого. Вызывать его не стали, ибо Берия уже тогда точно знал, что Гитлер начнет войну именно двадцать второго июня, информация была абсолютной, но повторить это Хозяину было безумием, тот впадал в ярость, мог бросить в камеру, уничтожить...
– Вы помните, Лаврентий Павлович, – тихо сказал Комуров. – Мы по вашему указанию готовили на него вхождение на звание Героя за срыв переговоров в Швейцарии между Даллесом и немцами...
– А почему вы, собственно, явились ко мне, а не пошли с этим вопросом к Абакумову? – Берия сыграл удивление. – Я сейчас позвоню к нему, проведите совещание, а потом, если решите посоветоваться, приезжайте втроем, зачем игнорировать наркома?
Деканозов, видимо, понял те мотивы, которые вынуждали Берия вести себя именно так.
– Поскольку Абакумов, – сказал он, – в ту пору, когда работал Штирлиц, занимался «СМЕРШем», мы не хотим ставить наркома в неловкое положение...
Комуров, однако, гнул свое:
– Виктор не ориентируется в этой ситуации, Лаврентий Павлович... А если поймет, то может повернуть дело не туда, куда следует.
Берия резко поднялся из-за стола:
– Ты свои интриги брось! Что это за батумские штучки?! Одно дело делаете!
Спрятав папки в сейф, вызвал Саркисова:
– Позвони на дачу, пусть накроют стол на троих, голова разваливается, хоть часок воздухом подышу, – и пошел к двери, бросив Деканозову и Комурову: – Едем, я вам там мозги прочищу, интриганы...
Только в машине, отделившись от шофера и охранника толстым стеклом, Берия сказал:
– Ну, выкладывайте...
– Инициатором ареста этого самого Исаева был я, Лаврентий Павлович, – сказал Деканозов. – Богдан лишь подписал ордер... Дело в том, что он может оказаться ключевой фигурой в деле Валленберга, а вы знаете, как Иосиф Виссарионович относится к этому дурацкому инциденту...
– Это не дурацкий инцидент, – возразил Комуров. – Мы были готовы отдать Валленберга шведам, но Абакумов лично вывез его из Будапешта в Москву и начал мять, выбивая признание, что тот работал на гестапо... Ну и домял – мы его с трудом отходили...
– Что у вас есть на Исаева? – спросил Берия.
– Обращение к Кузнецову и Лозовскому, – ответил Деканозов. – То есть связь с врагами... С будущими врагами народа... Это первое. Признание, что он является сторонником Тито, – два... Остальное довольно топорно сработал Влодимирский, он теперь, – Деканозов усмехнулся, – «Аркадий Аркадьевич»... Есть признание, что встречался с Троцким, называл его «вождем РККА»... Курит фимиам Тито... Есть обязательство «работать на англичан», подобраны апрельские шифровки из Берлина, чтобы мы переводили деньги на его имя в Парагвай...
Берия досадливо перебил Деканозова:
– Если мне не изменяет память, Меркулов считал это игрой...
Комуров вздохнул:
– Кстати, он еще там, в Южной Америке, в нашем посольстве стал просить, чтобы мы немедленно забрали Мюллера, давал координаты... Но ведь сидят-то на местах анкетные дуболомы, что для них Мюллер?
– Кто назначил этих людей? – спросил Берия заинтересованно.
– Мы, Наркоминдел, – ответил Деканозов. – Но виза Абакумова есть.
– Подготовьте мне записку, – сказал Берия.
...На даче и в своем особняке на улице Качалова Берия не опасался подслушки (вернее, не в такой мере, чтобы непереступаемо избегать рискованных разговоров); поскольку приглашал к себе Курчатова, реабилитированного Ландау, Микулина, других ученых, он ввел в личную охрану своего инженера, который контролировал возможность проникновения «вражеских технических спецслужб»; абакумовские «жучки» обнаружили бы неминуемо; в Кремле такого рода профилактика была недопустима – хотя Сталин давно уже не жил здесь, перебравшись на Ближнюю дачу, но работать приезжал сюда – немедленно б настучали...
Сев за стол, Берия, тем не менее, машинально включил приемник и разговор продолжил, потому что в голове его что-то зрело, тяжело, сумрачно ворочаясь, словно жернова гигантской мельницы прилаживались друг к другу...
Валленберг интересовал его в такой же мере, как и Сталина; Швеция до сих пор поднимала вопрос о своем выкраденном дипломате; зимой сорок пятого посол в Стокгольме Александра Коллонтай да и сам Деканозов заверили шведские власти, что Валленберг находится в Будапеште под охраной советских войск; как только кончатся уличные бои, его отправят домой, нет никаких оснований для беспокойства.
Однако Абакумов вывез Валленберга в Москву; швед действительно ничего не знал, кроме того, что переговоры с нацистами о спасении обреченных узников концлагерей ведут и американцы в Швейцарии.
Абакумов навалился на Валленберга со всей яростью, на какую был способен, несчастный оказался в госпитале, шведы продолжали требовать ответа от Москвы, к Сталину обратился министр иностранных дел Трюгве Ли, который должен был стать генеральным секретарем Объединенных Наций.
– Что со шведом? – раздраженно спросил Сталин, вызвав Берия. – Почему Коллонтай признала, что он у нас? Он действительно здесь? Если был гестаповским агентом – выведите на процесс, пригласите прессу, найдите свидетелей, не мне вас учить...
Но вскоре разразился очередной кризис в Берлине, не до шведа; потом Берия аккуратно отошел от Лубянки, а сейчас – в связи с делом этого банкира – Исаев обещает опубликовать книгу о беседах Деканозова с Герингом и Риббентропом... Деканозов его человек, сидел у Молотова в конечном-то счете как связник; значит, если книга действительно выйдет, будет нанесен удар по нему, Берия, потому что он – прямо или опосредованно – руководил работой аппарата, когда этот чертов Штирлиц был в рейхе, единственный внедренный в РСХА...
– Ну хорошо, – выслушав гостей, задумчиво произнес Берия, – а что, собственно, он мог знать о нас, кроме девок Деканозова и его бесед с Герингом? Что нам Геринг? Отвергнем, и все тут! Фальсификация истории, провокация господ империалистов! На девок и вовсе отвечать не будем, грязные сплетни. Что он мог знать еще?
– Он мог знать все об операции по устранению Лейбы, – сказал Комуров.
Берия нахмурился, не сразу его поняв, потом усмехнулся:
– Троцкого, что ль? Лейба... Во сколько миллионов стал нам этот Лейба... Ну написал Лейба книгу о Хозяине – гнусную, клеветническую, напечатали ее, а каков результат? Пшик! Ноль! Умные люди даже обернули ее в нашу пользу: «Смертельный враг диктатора пишет о нем с уважением...»
– Он может знать и наверняка знает о наших деловых подходах к Гитлеру начиная с тридцать пятого, – сказал Деканозов.
– Вы имеете в виду Дадиани?
– Да...
– Что еще?
– Секретные протоколы, подписанные Молотовым и Риббентропом, уничтожение нашей агентурной цепи в Германии, приказ о прекращении работы по национал-социализму... – Деканозов вздохнул. – Он знает много, Лаврентий Павлович... Он пересекался с Орловым, который исчез из Испании и которого мы не можем найти... Орлов знал такое, от чего волосы встанут дыбом, открой он это...
– Так заставьте этого Исаева рассказать, что он написал! – Берия не мог скрыть раздражения. – Что, разучились работать?!
– Он не развалится, – убежденно сказал Комуров. – Вариант Постышева.
– А фармакология зачем?! – Берия принялся за жареного поросенка. – Возьмите показания, выкупите его рукопись, неужели трудно составить план и решить его? Денег не пожалеем, деньги решают все.
– Лаврентий Павлович, тут особый случай, – снова возразил Деканозов. – По словам Исаева, рукопись в сейфе, в Лос-Анджелесе... Его друзья и адвокаты имеют право отдать папку только ему и лишь в Америке...
– А если он блефует? – спросил Берия. – Вы такое допускаете?
– А если его книгу все же напечатают?
Берия усмехнулся:
– Боитесь, расскажет о ваших берлинских девках? За такое Хозяин действительно спустит шкуру...
– Но ведь представление на меня, как на посла в рейхе, писал не Молотов, а вы...
Берия неторопливо доел поросенка, отставил тарелку и, тщательно вытерев руки туго накрахмаленной салфеткой, негромко заметил:
– Товарищ заместитель министра иностранных дел, а ведь у порядочных людей это называется шантажом. – И, перейдя на крик, рубанул: – А ну, вон из-за стола, мамацгали! Прочь отсюда!
Деканозов медленно поднялся, вышел из-за стола и, согбенный, приниженный, покинул комнату.
– Что ты предлагаешь? – Берия обернулся к Комурову.
– У нас его жена и сын. Вернее, не то чтобы жена – мать его сына, так точней... Но она старуха, с ней перестарались... И с сыном тоже, парень свернул с ума... А этот Владимиров отказывается работать с Валленбергом, если мы не дадим ему свидания с сыном...
– Он русский?
– Да.
– А если отпустить его бабу и придурка?
– Во-первых, он не поверит... Во-вторых, судя по его словам, он должен периодически приглашать американцев, чтобы они не опубликовали его вещь...
– Да ну и пусть! – взъярился Берия. – Плевать мы хотели!
Комуров покачал головой:
– Первые недели он сидел у нас на даче и диктовал о своей работе, Лаврентий Павлович... У него такие выходы, которых нет и не было ни у кого из наших... То, как он описал убийство Рэма и Штрассера, – всего в паре абзацев, – целиком проецируется на дело Кирова... И это он писал не в камере, а на даче, ожидая, когда мы «подготовим» семью к встрече... Я взял с собою расшифровку, – Комуров вышел в холл, достал из папки рукопись, отдал Берия. – Он был знаком с Каменевым, Бухариным, Крестинским; Дзержинский действительно подписывал на него приказы, и – самое неприятное – мы нашли представление Дзержинского на Красное Знамя этому Владимирову-Исаеву... И Указ ВЦИКа... Мы нашли это только вчера...
– Поезжай на хозяйство, – сказал Берия. – Рукопись я погляжу... Деканози скажи, что приму через неделю, но чтобы он не входил ко мне, а вползал на пузе... Исаева посади к Валленбергу...
– Стоит ли?
– А что? Плох швед?
– Да.
– Но голова варит?
– Даже слишком.
– Замечательно. Пиши не то что каждое их слово, а даже вздох. В воскресенье буду готов к разговору, – и Берия показал глазами на папку Максима Максимовича.
...В Кремль Берия не вернулся: не мог оторваться от работы Исаева; закончил в пять утра, долго ходил по своему сосновому бору, досадливо махнув Саркисову и двум охранникам, чтобы шли прочь, – постоянно маячили за ними затаенными тенями.
«А ведь только один человек, дай ему пистолет в Руки, пустит пулю в лоб Старца, – очень медленно, пугаясь самого себя, Берия произнес эти страшные слова и снова оглянулся, не сорвалось ли с языка. – Вот оно, избавление от безумного деспота! Вот какую комбинацию бы разыграть! Вот бы что сунуть Абакумову!»
Ах, Егор, Егор! Как же не хватает тебя, Маленков! Один я, один...
Тогда-то он и сказал себе: «Исаева к такому делу надо готовить впрок, а вот если я не верну в Москву Маленкова, – в самое ближайшее время, – моя карьера кончена, Старец сделался полным психом, настроение меняется пять раз на день, ужас...»
11
Назавтра Исаева перевели в другую камеру; не успели надзиратели закрыть дверь (что-то сразу удивило в том, какой была эта камера), как стремительная, словно выстрел, догадка отторгла удивление: перед ним был изможденный, поседевший, лимоннолицый Рауль Валленберг.
Он стоял под оконцем, едва пропускавшим свет, прислонившись к стене так, словно хотел вжаться в нее, исчезнуть, и неотрывно смотрел на двух надзирателей: в глазах у него был ужас, сменившийся тяжелой ненавистью.
Только оторвавшись от лица Валленберга, Максим Максимович понял, что его удивило: стены и даже дверь были обиты войлоком; койки – деревянные, шаткие; видимо, узник пытался разбить голову о стену, понял Исаев, несчастный парень...
– Здравствуйте, – сказал он по-русски.
Валленберг молча кивнул.
– Русский еще не выучили?
Валленберг непонимающе пожал плечами, внимательно вглядываясь в лицо Исаева; потом спросил по-немецки:
– Мы не могли с вами где-то встречаться?
Исаев ответил по-английски:
– Мы встречались... То ли в вашем берлинском посольстве, то ли на Вильгельмштрассе, в министерстве иностранных дел, у Вайцзеккера... И, пожалуйста, не говорите со мной о вашем деле, я не отвечу ни на один ваш вопрос и не дам ни единого совета: каждое наше слово записывается...
Валленберг усмехнулся:
– Я знаю... Мне подсаживали многих... Только они... Сначала я вообще ничего не понимал, теперь – знаю что к чему... Вы отказываетесь говорить со мною вообще? Или найдем какую-то нейтральную тему?
– Нейтральную тему найдем... По вашему усмотрению...
– Последние семь месяцев я сижу один... Начал беседовать с самим собою... Первый шаг в шизофрению...
– Отнюдь... Каждый человек постоянно говорит сам с собою... Неважно – про себя или вслух...
– Думаете, я еще не стал пациентом дома умалишенных?
– Я не психиатр, господин Валленберг...
– Вы не представились... Как мне к вам обращаться?
– Называйте меня сокамерник. Так будет лучше – в первую очередь для вас... «Мистер сокамерник» – прекрасное словосочетание...
Заметив книгу, лежавшую на койке Валленберга, удивился:
– А мне отказали в праве пользования библиотекой... Вы – счастливчик...
– Это Библия... Прекрасное издание, странный дар главного следователя, это ведь здесь запрещенная литература.
– Позвольте взглянуть?
– Конечно... Вы шотландец или англичанин?
Исаев сухо ответил:
– Я сокамерник... Мы же уговорились... Ладно? Вам днем лежать разрешают?
– В последнее время – да... Раньше я стоял... Вы давно здесь?
Исаев взял Библию, лег на свою койку, начал листать страницы; сразу же обратил внимание на то, как кто-то отчеркивал на полях ногтем целые фрагменты.
В дверь забарабанили:
– Заключенный номер сорок, вам днем лежать запрещено!
Исаев, словно бы не поняв надзирателя, вопросительно посмотрел на Валленберга, по-прежнему стоявшего у «намордникового» окна; тот пожал плечами:
– Мне такое кричали первые полтора года... По-моему, требуют, чтобы вы поднялись...
– Вы же не знаете русского...
– Это не обязательно... Вам объяснят иначе...
– Лежать запрещено! – повторил надзиратель. – Ясно?! За нарушение режима отправим в карцер!
– Вас в карцер сажали? – поинтересовался Исаев. Валленберг ответил с усмешкой:
– Здесь в карцеры ставят, сокамерник... Это шкаф, повторяющий человеческое тело; на вторые сутки вы теряете сознание... Стакан воды и ломоть хлеба в день... Мой дядя так мечтал похудеть... Ограничивал себя в еде, два часа в день скакал на моем Пауле, невероятно сноровистый жеребец, плавал, двухчасовой массаж – ничего не помогало бедняге... Ему бы три дня карцера, прекрасная метода для похудания...
«Дурачок, – сострадающе подумал Исаев, – зачем ты даешь столько подробностей тем, кто тебя слушает? Жеребец Пауль – сладкая подробность, ее могут использовать через пару-тройку месяцев, когда ты забудешь о том, что сам назвал своего жеребца, тебя эти подробности могут ошеломить, – как узнали?! – тут-то тебя и начнут колоть вопросами...»
Исаев притулился к стене; как прекрасно, что обито войлоком, в спину не вползает могильный холод. Нежданный подарок, подумал он, странно, отчего мне не разрешено лежать? В моей камере это не возбранялось; видимо, игра уже началась – из меня делают жертву, подчеркивая блага, разрешенные Валленбергу. Ну-ну, пусть себе... Они играют, и мы поиграем...
Исаев снова начал листать страницы, обращая внимание на следы ногтя; я так гадал, вспомнил он, нет ничего надежнее, чем гадание на Библии, великая книга, каждая строка таит в себе многосмыслие...
– Ваши пометки? – спросил Исаев, кивнув на открытую наугад страницу.
– Мои легкие... Я отчеркивал мизинцем, другие, резкие, – генерала Власова, он неплохо понимал немецкий...
– Встречались?
– День в камере и три раза на очной ставке.
Исаев заметил глубокий, резкий ноготь в «Книге Пророка Иезекииля»: «Сын человеческий! Когда дом Израилев жил на земле своей, он осквернял ее поведением своим и делами своими... Я излил на них гнев Мой за кровь, которую они проливали на этой земле, и за то, что они оскверняли ее идолами своими... И Я рассеял их по народам, и они развеяны по землям; Я судил их по путям их и по делам их... И пришли они к народам, куда пошли, и обесславили святое имя Мое, потому что о них говорят: „они – народ Господа и вышли из земли Его...“ И пожалел Я святое имя Мое, которое обесславил дом Израилев у народов, куда пришел...»
Резкое отчеркивание Власова обрывалось именно здесь; следом шел аккуратный, едва заметный мизинец; Исаев невольно посмотрел на руки, бессильно висевшие вдоль тела Валленберга: длинные, тонкие пальцы, синеватые ногти, как у всех страдающих малокровием, достаточно ровно подстриженные (неужели ему дают ножницы? Нет, наверное, обкусывает, как и я, только у него это получается лучше; впрочем, понятно: он сидит уж не первый год, опыт – дело наживное, научусь и я, если не шлепнут в ближайшие недели).
Валленберг подчеркнул те абзацы, которые шли всего через несколько строк после того, что яростно вмял Власов: «Когда явлю на вас святость Мою... возьму вас из народов, и соберу вас из всех стран, и приведу вас в землю вашу... и окроплю вас чистою водою – и вы очиститесь от всех скверн ваших, и ото всех идолов ваших очищу вас... И будете жить на земле, котору Я дал отцам вашим, и будете Моим народом, и Я буду вашим Богом».
Исаев начал листать дальше, ощущая неведомую ему ранее радость от чтения этой рваной, но при этом литой, единой прозы.
И снова резкое отчеркивание Власова из «Левита»: «Не делайте себе кумиров и изваяний, и столбов не ставьте у себя, и камней с изображениями не кладите в земле вашей, чтобы кланяться перед ними; ибо Я Господь, Бог ваш... Если вы будете поступать по уставам Моим... Я дам вам дожди в свое время, и земля даст произрастания свои... Если же не послушаете Меня... вас рассею между народами, и обнажу вслед вас меч, и будет земля ваша пуста и города разрушены... Оставшимся из вас пошлю в сердца робость в земле врагов их, и шум колеблющегося листа погонит их... и падут, когда никто не преследует... И не будет у вас силы противостоять врагам вашим... И погибнете между народами и пожрет вас земля врагов ваших».
Как бы в пику ногтю Власова – мизинец Валленберга: «И тогда как они будут в земле врагов их, – Я не презрю их и не возгнушаюсь ими до того, чтоб истребить их, чтоб разрушить завет Мой с ними; ибо Я Господь, Бог их... Вспомню для них завет с предками, которых вывел Я из земли Египетской пред глазами народов, чтобы быть их Богом».
Исаев поднял глаза на Валленберга:
– Молчаливые диалоги.
Тот кивнул.
– Поглядите Псалтырь... Пятьдесят девятый псалом...
Исаев закрыл на мгновение глаза, потер веки, прочитал на память:
– «Даруй боящимся Тебя знамя, чтобы они подняли его ради истины...» Вы это имели в виду?
Валленберг не мог скрыть восхищенного изумления:
– Знаете, все, кого ко мне подсаживали, сразу же начинали рассказывать о себе и спрашивать совета, как поступить... Потом начинали интересоваться мною... Изощренная постепенность. Вы – совершенно новое качество, интересно... Кстати, в этом же псалме заложено все «Откровение» Иоанна: «Ты потряс землю, разбил ее... Исцели повреждения ее, ибо она колеблется...» Но, прежде чем заглянете в «Откровение», вернитесь в «Иезе-кииль», по-моему, тридцать шестая глава...
– Смотрел...
– Вас заинтересовали подчеркивания посередине, я следил за вашими глазами... А вы посмотрите начало... Не ищите, я прочитаю вслух, вы меня ошеломили своей догадливой памятью, извольте изумиться моей, – Валленберг кашлянул, и Максим Максимович увидел в его глазах открытость; раньше ее не было – напряженная сосредоточенность.
– «...За то, именно за то, что опустошают вас и поглощают вас со всех сторон, – начал Валленберг, – чтобы вы сделались достоянием прочих народов и подверглись злоречию и пересудам людей, – за это, горы Израилевы, выслушайте слово Господа Бога... Я поднял руку Мою с клятвою, что народы, которые вокруг вас, сами понесут срам свой». Разве подобное не случилось с Германией? Я ведь именно поэтому и начал свою работу в...
Исаев резко прервал его:
– Мы же уговорились! Никаких бесед о наших с вами работах...
Валленберг пожал плечами:
– А мы, кстати, только и делаем, что говорим о моей работе... Следование заветам Библии – вот моя работа...
– Вы более всего оперируете Ветхим Заветом, – заметил Исаев. – Как быть с Новым?
– Его исказили переписчики начала тысячелетия, – уверенно ответил Валленберг. – Тогда уже зрела неоформившаяся, зыбкая идея Святой Инквизиции... Но и в Новом Завете я готов оперировать словами Апостола Павла: «Спрашиваю: неужели Бог отверг народ свой? Никак! Ибо и я, израильтянин, от семени Авраамова из колена Вениаминова. Не отверг Бог народа своего, который Он наперед знал...»
Исаев нашел это место в Послании Апостола Павла Римлянам, прочитал стремительно, вбирающе, разом; только особо нужные ему места он перечитывал неделями, чтобы остались навсегда в памяти.
С Валленбергом можно спорить, подумал он; именно с ним, не с Павлом; Апостол – это уже политика, а не великая проза; поэтому зачитал:
– «Всякая душа да будет покорна высшим властям; ибо нет власти не от Бога; существующие же от Бога власти установлены. Посему противящиеся власти противятся Божию установлению, а противящиеся сами навлекут на себя осуждение...» Не кажется ли вам, что это не ошибка переписчиков, но включение экономических рычагов власти, начало борьбы за первенство?
– В какой-то мере вы правы, – кивнул Валленберг, – но следующая фраза возвращает нас к истине Божьей: «Начальствующие страшны не для добрых дел, но для злых...» Разве это оправдание зла? Политика таит в себе оправдание любого злодеяния, примат силы постоянен, особенно, – он вздохнул, – при наличии хорошего пропагандистского аппарата...
– И да и нет, – ответил Исаев, медленно перелистывая Библию. – Смотрите, вот вам Пророк Малахия, последние строки Ветхого Завета: «Можно ли человеку обкрадывать Бога? А вы обкрадываете Меня. Скажете: „чем обкрадываем мы Тебя?“ Десятиною и приношениями. Проклятием вы прокляты, потому что вы – весь народ – обкрадываете Меня. Принесите все десятины в дом хранилища, чтобы в доме Моем, была пища, и хотя в этом испытайте Меня, говорит Господь Саваоф...» Заметьте себе, это Ветхий Завет. И речь идет не о духе, но о пище...
– Тогда цитируйте дальше, – возразил Валленберг. – «Дерзостны предо Мною слова ваши, говорит Господь. Вы скажете: „что мы говорим против Тебя?“ Вы говорите: „тщетно служение Богу, и что пользы, что мы соблюдали постановления Его и ходили в печальной одежде перед лицом Господа Саваофа? И ныне мы считаем надменных счастливыми: лучше устраивают себя делающие беззакония, и хотя искушают Бога, но остаются Целы“». Разве это политика?
– Это бунт, – сказал Исаев. – Заключительный аккорд той политики, которая завела общество в тупик... Безвыходность, убитые надежды – дрожжи бунта... Или революции, если проецировать Святое писание на последние столетия, начиная с Конституции Северо-Американских Штатов, кончая русской революцией. Точнее говоря, революциями...
– То есть? – Валленберг не понял. – Почему множественное число?
– Потому что их было за четверть века четыре: девятьсот пятый год, февраль, октябрь... Это революции естественные, некие термодинамические взрывы общества... Была и революция сверху, двадцать девятый год, – геноцид против самых талантливых и работящих подданных, проведенный самим правительством. Ужасающий феномен, меньшинство уничтожает большинство, превращая страну в пустыню. Что же касается политики, то все Святые Благовествования – политические манифесты... Блистательная проза – верно; прозрение – да; проповедь нравственности – бесспорно, но политика присутствует в них, ибо видна тенденция... Матфей еще пытался примирить Ветхий Завет с новыми временами, он еще мог начинать с фразы: «Родословная Иисуса Христа, Сына Давидова, Сына Авраамова. Авраам родил Исаака, Исаак родил Иакова; Иаков родил Иуду и братьев его...» И ведь не кто-нибудь, по Матфею, а именно Ангел Господень сказал: «Иосиф, сын Давидов! Не бойся принять Марию, жену твою; ибо родившееся в Ней есть от Духа Святого; родит же Сына, и наречешь Ему имя: Иисус; ибо Он спасет людей Своих от грехов их». И только после этого появляется Иоанн, который крестит Иисуса..
Он стоял под оконцем, едва пропускавшим свет, прислонившись к стене так, словно хотел вжаться в нее, исчезнуть, и неотрывно смотрел на двух надзирателей: в глазах у него был ужас, сменившийся тяжелой ненавистью.
Только оторвавшись от лица Валленберга, Максим Максимович понял, что его удивило: стены и даже дверь были обиты войлоком; койки – деревянные, шаткие; видимо, узник пытался разбить голову о стену, понял Исаев, несчастный парень...
– Здравствуйте, – сказал он по-русски.
Валленберг молча кивнул.
– Русский еще не выучили?
Валленберг непонимающе пожал плечами, внимательно вглядываясь в лицо Исаева; потом спросил по-немецки:
– Мы не могли с вами где-то встречаться?
Исаев ответил по-английски:
– Мы встречались... То ли в вашем берлинском посольстве, то ли на Вильгельмштрассе, в министерстве иностранных дел, у Вайцзеккера... И, пожалуйста, не говорите со мной о вашем деле, я не отвечу ни на один ваш вопрос и не дам ни единого совета: каждое наше слово записывается...
Валленберг усмехнулся:
– Я знаю... Мне подсаживали многих... Только они... Сначала я вообще ничего не понимал, теперь – знаю что к чему... Вы отказываетесь говорить со мною вообще? Или найдем какую-то нейтральную тему?
– Нейтральную тему найдем... По вашему усмотрению...
– Последние семь месяцев я сижу один... Начал беседовать с самим собою... Первый шаг в шизофрению...
– Отнюдь... Каждый человек постоянно говорит сам с собою... Неважно – про себя или вслух...
– Думаете, я еще не стал пациентом дома умалишенных?
– Я не психиатр, господин Валленберг...
– Вы не представились... Как мне к вам обращаться?
– Называйте меня сокамерник. Так будет лучше – в первую очередь для вас... «Мистер сокамерник» – прекрасное словосочетание...
Заметив книгу, лежавшую на койке Валленберга, удивился:
– А мне отказали в праве пользования библиотекой... Вы – счастливчик...
– Это Библия... Прекрасное издание, странный дар главного следователя, это ведь здесь запрещенная литература.
– Позвольте взглянуть?
– Конечно... Вы шотландец или англичанин?
Исаев сухо ответил:
– Я сокамерник... Мы же уговорились... Ладно? Вам днем лежать разрешают?
– В последнее время – да... Раньше я стоял... Вы давно здесь?
Исаев взял Библию, лег на свою койку, начал листать страницы; сразу же обратил внимание на то, как кто-то отчеркивал на полях ногтем целые фрагменты.
В дверь забарабанили:
– Заключенный номер сорок, вам днем лежать запрещено!
Исаев, словно бы не поняв надзирателя, вопросительно посмотрел на Валленберга, по-прежнему стоявшего у «намордникового» окна; тот пожал плечами:
– Мне такое кричали первые полтора года... По-моему, требуют, чтобы вы поднялись...
– Вы же не знаете русского...
– Это не обязательно... Вам объяснят иначе...
– Лежать запрещено! – повторил надзиратель. – Ясно?! За нарушение режима отправим в карцер!
– Вас в карцер сажали? – поинтересовался Исаев. Валленберг ответил с усмешкой:
– Здесь в карцеры ставят, сокамерник... Это шкаф, повторяющий человеческое тело; на вторые сутки вы теряете сознание... Стакан воды и ломоть хлеба в день... Мой дядя так мечтал похудеть... Ограничивал себя в еде, два часа в день скакал на моем Пауле, невероятно сноровистый жеребец, плавал, двухчасовой массаж – ничего не помогало бедняге... Ему бы три дня карцера, прекрасная метода для похудания...
«Дурачок, – сострадающе подумал Исаев, – зачем ты даешь столько подробностей тем, кто тебя слушает? Жеребец Пауль – сладкая подробность, ее могут использовать через пару-тройку месяцев, когда ты забудешь о том, что сам назвал своего жеребца, тебя эти подробности могут ошеломить, – как узнали?! – тут-то тебя и начнут колоть вопросами...»
Исаев притулился к стене; как прекрасно, что обито войлоком, в спину не вползает могильный холод. Нежданный подарок, подумал он, странно, отчего мне не разрешено лежать? В моей камере это не возбранялось; видимо, игра уже началась – из меня делают жертву, подчеркивая блага, разрешенные Валленбергу. Ну-ну, пусть себе... Они играют, и мы поиграем...
Исаев снова начал листать страницы, обращая внимание на следы ногтя; я так гадал, вспомнил он, нет ничего надежнее, чем гадание на Библии, великая книга, каждая строка таит в себе многосмыслие...
– Ваши пометки? – спросил Исаев, кивнув на открытую наугад страницу.
– Мои легкие... Я отчеркивал мизинцем, другие, резкие, – генерала Власова, он неплохо понимал немецкий...
– Встречались?
– День в камере и три раза на очной ставке.
Исаев заметил глубокий, резкий ноготь в «Книге Пророка Иезекииля»: «Сын человеческий! Когда дом Израилев жил на земле своей, он осквернял ее поведением своим и делами своими... Я излил на них гнев Мой за кровь, которую они проливали на этой земле, и за то, что они оскверняли ее идолами своими... И Я рассеял их по народам, и они развеяны по землям; Я судил их по путям их и по делам их... И пришли они к народам, куда пошли, и обесславили святое имя Мое, потому что о них говорят: „они – народ Господа и вышли из земли Его...“ И пожалел Я святое имя Мое, которое обесславил дом Израилев у народов, куда пришел...»
Резкое отчеркивание Власова обрывалось именно здесь; следом шел аккуратный, едва заметный мизинец; Исаев невольно посмотрел на руки, бессильно висевшие вдоль тела Валленберга: длинные, тонкие пальцы, синеватые ногти, как у всех страдающих малокровием, достаточно ровно подстриженные (неужели ему дают ножницы? Нет, наверное, обкусывает, как и я, только у него это получается лучше; впрочем, понятно: он сидит уж не первый год, опыт – дело наживное, научусь и я, если не шлепнут в ближайшие недели).
Валленберг подчеркнул те абзацы, которые шли всего через несколько строк после того, что яростно вмял Власов: «Когда явлю на вас святость Мою... возьму вас из народов, и соберу вас из всех стран, и приведу вас в землю вашу... и окроплю вас чистою водою – и вы очиститесь от всех скверн ваших, и ото всех идолов ваших очищу вас... И будете жить на земле, котору Я дал отцам вашим, и будете Моим народом, и Я буду вашим Богом».
Исаев начал листать дальше, ощущая неведомую ему ранее радость от чтения этой рваной, но при этом литой, единой прозы.
И снова резкое отчеркивание Власова из «Левита»: «Не делайте себе кумиров и изваяний, и столбов не ставьте у себя, и камней с изображениями не кладите в земле вашей, чтобы кланяться перед ними; ибо Я Господь, Бог ваш... Если вы будете поступать по уставам Моим... Я дам вам дожди в свое время, и земля даст произрастания свои... Если же не послушаете Меня... вас рассею между народами, и обнажу вслед вас меч, и будет земля ваша пуста и города разрушены... Оставшимся из вас пошлю в сердца робость в земле врагов их, и шум колеблющегося листа погонит их... и падут, когда никто не преследует... И не будет у вас силы противостоять врагам вашим... И погибнете между народами и пожрет вас земля врагов ваших».
Как бы в пику ногтю Власова – мизинец Валленберга: «И тогда как они будут в земле врагов их, – Я не презрю их и не возгнушаюсь ими до того, чтоб истребить их, чтоб разрушить завет Мой с ними; ибо Я Господь, Бог их... Вспомню для них завет с предками, которых вывел Я из земли Египетской пред глазами народов, чтобы быть их Богом».
Исаев поднял глаза на Валленберга:
– Молчаливые диалоги.
Тот кивнул.
– Поглядите Псалтырь... Пятьдесят девятый псалом...
Исаев закрыл на мгновение глаза, потер веки, прочитал на память:
– «Даруй боящимся Тебя знамя, чтобы они подняли его ради истины...» Вы это имели в виду?
Валленберг не мог скрыть восхищенного изумления:
– Знаете, все, кого ко мне подсаживали, сразу же начинали рассказывать о себе и спрашивать совета, как поступить... Потом начинали интересоваться мною... Изощренная постепенность. Вы – совершенно новое качество, интересно... Кстати, в этом же псалме заложено все «Откровение» Иоанна: «Ты потряс землю, разбил ее... Исцели повреждения ее, ибо она колеблется...» Но, прежде чем заглянете в «Откровение», вернитесь в «Иезе-кииль», по-моему, тридцать шестая глава...
– Смотрел...
– Вас заинтересовали подчеркивания посередине, я следил за вашими глазами... А вы посмотрите начало... Не ищите, я прочитаю вслух, вы меня ошеломили своей догадливой памятью, извольте изумиться моей, – Валленберг кашлянул, и Максим Максимович увидел в его глазах открытость; раньше ее не было – напряженная сосредоточенность.
– «...За то, именно за то, что опустошают вас и поглощают вас со всех сторон, – начал Валленберг, – чтобы вы сделались достоянием прочих народов и подверглись злоречию и пересудам людей, – за это, горы Израилевы, выслушайте слово Господа Бога... Я поднял руку Мою с клятвою, что народы, которые вокруг вас, сами понесут срам свой». Разве подобное не случилось с Германией? Я ведь именно поэтому и начал свою работу в...
Исаев резко прервал его:
– Мы же уговорились! Никаких бесед о наших с вами работах...
Валленберг пожал плечами:
– А мы, кстати, только и делаем, что говорим о моей работе... Следование заветам Библии – вот моя работа...
– Вы более всего оперируете Ветхим Заветом, – заметил Исаев. – Как быть с Новым?
– Его исказили переписчики начала тысячелетия, – уверенно ответил Валленберг. – Тогда уже зрела неоформившаяся, зыбкая идея Святой Инквизиции... Но и в Новом Завете я готов оперировать словами Апостола Павла: «Спрашиваю: неужели Бог отверг народ свой? Никак! Ибо и я, израильтянин, от семени Авраамова из колена Вениаминова. Не отверг Бог народа своего, который Он наперед знал...»
Исаев нашел это место в Послании Апостола Павла Римлянам, прочитал стремительно, вбирающе, разом; только особо нужные ему места он перечитывал неделями, чтобы остались навсегда в памяти.
С Валленбергом можно спорить, подумал он; именно с ним, не с Павлом; Апостол – это уже политика, а не великая проза; поэтому зачитал:
– «Всякая душа да будет покорна высшим властям; ибо нет власти не от Бога; существующие же от Бога власти установлены. Посему противящиеся власти противятся Божию установлению, а противящиеся сами навлекут на себя осуждение...» Не кажется ли вам, что это не ошибка переписчиков, но включение экономических рычагов власти, начало борьбы за первенство?
– В какой-то мере вы правы, – кивнул Валленберг, – но следующая фраза возвращает нас к истине Божьей: «Начальствующие страшны не для добрых дел, но для злых...» Разве это оправдание зла? Политика таит в себе оправдание любого злодеяния, примат силы постоянен, особенно, – он вздохнул, – при наличии хорошего пропагандистского аппарата...
– И да и нет, – ответил Исаев, медленно перелистывая Библию. – Смотрите, вот вам Пророк Малахия, последние строки Ветхого Завета: «Можно ли человеку обкрадывать Бога? А вы обкрадываете Меня. Скажете: „чем обкрадываем мы Тебя?“ Десятиною и приношениями. Проклятием вы прокляты, потому что вы – весь народ – обкрадываете Меня. Принесите все десятины в дом хранилища, чтобы в доме Моем, была пища, и хотя в этом испытайте Меня, говорит Господь Саваоф...» Заметьте себе, это Ветхий Завет. И речь идет не о духе, но о пище...
– Тогда цитируйте дальше, – возразил Валленберг. – «Дерзостны предо Мною слова ваши, говорит Господь. Вы скажете: „что мы говорим против Тебя?“ Вы говорите: „тщетно служение Богу, и что пользы, что мы соблюдали постановления Его и ходили в печальной одежде перед лицом Господа Саваофа? И ныне мы считаем надменных счастливыми: лучше устраивают себя делающие беззакония, и хотя искушают Бога, но остаются Целы“». Разве это политика?
– Это бунт, – сказал Исаев. – Заключительный аккорд той политики, которая завела общество в тупик... Безвыходность, убитые надежды – дрожжи бунта... Или революции, если проецировать Святое писание на последние столетия, начиная с Конституции Северо-Американских Штатов, кончая русской революцией. Точнее говоря, революциями...
– То есть? – Валленберг не понял. – Почему множественное число?
– Потому что их было за четверть века четыре: девятьсот пятый год, февраль, октябрь... Это революции естественные, некие термодинамические взрывы общества... Была и революция сверху, двадцать девятый год, – геноцид против самых талантливых и работящих подданных, проведенный самим правительством. Ужасающий феномен, меньшинство уничтожает большинство, превращая страну в пустыню. Что же касается политики, то все Святые Благовествования – политические манифесты... Блистательная проза – верно; прозрение – да; проповедь нравственности – бесспорно, но политика присутствует в них, ибо видна тенденция... Матфей еще пытался примирить Ветхий Завет с новыми временами, он еще мог начинать с фразы: «Родословная Иисуса Христа, Сына Давидова, Сына Авраамова. Авраам родил Исаака, Исаак родил Иакова; Иаков родил Иуду и братьев его...» И ведь не кто-нибудь, по Матфею, а именно Ангел Господень сказал: «Иосиф, сын Давидов! Не бойся принять Марию, жену твою; ибо родившееся в Ней есть от Духа Святого; родит же Сына, и наречешь Ему имя: Иисус; ибо Он спасет людей Своих от грехов их». И только после этого появляется Иоанн, который крестит Иисуса..