Семенов Юлиан Семенович. Межконтинентальный узел

   "Война и мир", "Гамлет", "Старик и море", "Клим Самгин" - яркие и глубокие ее иллюстрации. А как поразительно рассказывал свою будущую книгу академик Александр Александрович Микулин! Бритоголовый, похожий на римского патриция, он тогда еще жил в Коктебеле, сидел на громадной веранде своего маленького дома, восторженно развивал концепцию вечного здоровья человеческого тела.
   "Сколько же мне еще надо написать, - думал Степанов, наблюдая за тем, как Кузанни аккуратно раскладывал страницы на кровати. - Надо бросать все, запереться в деревне и идти по встречам; нельзя уносить с собою информацию, даже короткие записки сгодятся потомкам, потому что жизнь сводила - спасибо ей за это - с такими людьми, которые вошли в мировую историю... Маленький, быстрый как ртуть Жак Дюкло... Куньял в первые дни после апрельской революции в Лиссабоне. Команданте сандинистов Томас Борхе... Хо Ши Мин в годы американской агрессии... А Ульрика Майнхоф, руководитель "красной армии действия"? Идейный враг по своей сути, а человек нежнейшей души. Болезненно ненавидела обывателей уставшего и одряхлевшего мира... А Руди Дучке? Маленький, порывистый, растерянный - последний раз Степанов встретился с ним в Бонне, за несколько дней до его странной смерти. В конце шестидесятых его имя было известно всей молодежи Запада; бунтарь, выступающий против мещанства и холодного буржуазного истеблишмента... А Эдвард Кеннеди? Жаклин? А сосед по деревне Коля Дацун: "Послушай, Дима, помоги, ради бога, установить переписку с моим родственником в Японии". - "Да кто ж у тебя там, Николай? В плен кто попал?" - "А бог его знает, только там наша родня: не зря ж японцы свой автомобиль "дацун" назвали; в честь нашей фамилии, чьей же еще?" А принц Суфанувонг в сырой пещере под Самнеа в дни американских бомбардировок? Как великолепно он говорил о поэзии Жана Ришара Блока на своем изысканном, чуть грустном французском?! А Марк Шагал?! Смотрел на Степанова треугольными грустными глазами и тихо спрашивал: "Мальчик мой, ну-ка расскажи, как там у нас дома?! Я так хочу съездить к себе в Витебск! Только вот надо закончить работу". "Ты никогда не съездишь в Витебск, - с ужасом подумал тогда Степанов, - потому что никогда не сможешь закончить работу в этом своем небольшом доме возле Канн, ты прикован к самому себе, добрый Марк, как ты можешь разодрать себя, никому этого не дано, художнику тем более..."
   - Ну, я готов, - сказал Кузанни. - Можешь слушать или у тебя свое в голове?
   - Слушаю, - ответил Степанов.
   ...Начало сценария Кузанни прочитал ему еще позавчера; в новых эпизодах рассказывалось, как Питер Джонс обсуждает со своими друзьями из Пентагона отношение Уайнбергера к доктрине "благожелательного отношения русских к американскому десанту" в случае регионального конфликта, если космические ударные силы будут ограничены, а то и вовсе заморожены: "В университетах над этой темой работают три группы профессоров, концепция может получиться убедительной, меня знакомили с прикидками, я заказал это исследование и крайне правым советологам, и центристам, которые следуют объективным данностям, и тем, кто симпатизирует русским. Из анализа трех позиций можно будет свести вполне пристойный документ. Надо реанимировать наши отношения с Москвой и постепенно п р и у ч и т ь русских к тому, что мы такие же люди, как они, и не желаем им ничего, кроме добра и свободы; воюют не народы, а правительства". В стык Кузанни поставил эпизод, как эту позицию Джонса исследует Дейвид Ли, штаб его ракетной корпорации и друзья из Центрального разведывательного управления: "Идея старика отнюдь неплоха, и у нее будут свои сторонники; что ж, не только гордиев узел, но и вообще любой запутанный надо рубить; дешевле купить новый канат, чем тратить время на развязывание старых узлов. Данные об устрашающем ракетном потенциале русских - вот что нам срочно нужно; это гарантия победы над Джонсом; он тогда утрется со своими бомбардировщиками".
   - А дальше, - сказал Кузанни, - мне потребуется сюжет о людях ЦРУ, работающих с агентурой в России. Так или иначе, - словно бы извиняясь, заметил он, - я обязан думать о массовом зрителе. Необходим головоломный, чисто шпионский сюжет, только тогда зрители проглотят мою о с н о в о п о л а г а ю щ у ю идею: безысходная трагичность схватки гигантов бизнеса; умные, талантливые люди постепенно теряют чувство перспективы... Борьба затягивает, Дим, она лишает человека кругозора, рождается зашоренность, слепая устремленность к поставленной перед собою цели...
   - Только не пиши новую версию романа "Парк Горького", - усмехнулся Степанов. - Если хочешь, я пришлю тебе наши официальные материалы, фантазируй по ним. Пожалуйста, взрывай их изнутри, не соглашайся - твое право, но следуй фактам, не выдумывай по поводу того, чего не знаешь, получится лабуда...
   - Что?!
   - Это непереводимо. - Степанов пожал плечами: - Одним словом... Ложка дегтя в бочке с медом...
   - Но, в принципе, тебе было интересно, когда я читал?
   - Очень.
   - Почему?
   - Потому что новая информация... И ты относишься с симпатией как к своему Питеру Джонсу, так и к Дейвиду Ли, хотя не любишь их...
   - К этим да, - согласился Кузанни. - Но я терпеть не могу Сэма Пима. Этот человек шел по трупам. Он одержим. Иногда мне кажется, что в нем сокрыта паранойя: так он ненавидит вас и боится...
   - Наверное, все-таки сначала "боится", а потом "ненавидит"?
   - Нет, все обстоит именно так, как я сказал... Когда-то он возненавидел вас, а после уже пришел страх, который родил невероятную активность.
   Степанов рассказал Юджину несколько сюжетов, из тех, что были на памяти: дело Филатова, военный, завербованный ЦРУ в Африке; Пеньковский.
   - Ты все же навязываешь мне ваши версии, - усмехнулся Кузанни, поднимаясь с кровати. - Ты р а б о т а е ш ь со мной...
   Степанов сразу же вспомнил Клауса Менарта: Кузанни повторил его слова...
   - Сегодня будешь писать? - спросил он.
   - Конечно. Все равно на конференции ощущается какая-то вялость. Надо ждать главного, результата, а это самое противное; спасение в работе; запрусь и начну диктовать...
   - Тебе машина завтра не нужна? - спросил Степанов.
   - Нет.
   - Она у тебя оплачена?
   - Да. На неделю.
   - Можешь одолжить?
   Кузанни вытащил из кармана ключи, бросил Степанову:
   - Документы в ящике, все застраховано, только бензина мало... Если у тебя совсем плохо с деньгами, могу списать бензин на счет продюсера.
   - Бензин достану, спасибо, - ответил Степанов.
   - Но тебе действительно все это нравится? - настойчиво, как-то ищуще, повторил Кузанни. - Ты мне честно говори, мы, американцы, не боимся, когда нам говорят правду... Только чтоб в глаза, открыто.
   - Я бы не стал тебе врать, Юджин. Мне действительно нравится твой сценарий, - повторил Степанов. "Господи, как же мы все похожи; любим, когда хвалят, необходимый детонатор продолжения работы". - Он замечательный, честно... Только у тебя все еще нет движения к финалу... Ты был прав, когда говорил, что не знаешь конца своего фильма... Мне почему-то кажется, что финал должен быть очень личностным...
   - Это как?
   - Ну, не знаю... Допустим, Дейвид Ли победил... Возвращается домой, в свой замок на озере Токсидо, счастливый, сильный, неуемный - одним словом, динамическая махина... А детей его в замке нет... Тихо... Как в морге... Понимаешь? Малышей похитила мафия, перекупив секретаршу Дейвида Ли... А мафии уплатил Питер Джонс... Лежит себе старец в кардиологической клинике и неотрывно глядит на телефон - знает, что сейчас позвонит Дейвид, "любимый, молодой дружочек", предстоит торг... Ты только этого торга не пиши, ты просто покажи убитого горем отца и умирающего Джонса, который и на пороге смерти не намерен сдаваться... По монтажу может быть интересно, а там черт его знает... Помоги людям понять, что из многих побед, которые они одержали в жизни, большинство на самом-то деле были пирровыми. Предательство самих себя... 2
   Требовать от писателя, чтобы он воспроизводил жизнь точно такой, какая она есть (а того пуще, какой должна быть), - значит расписываться в собственном невежестве. Ценность литературы определяется мерой приближения к т е н д е н ц и и, с одной стороны, и созданием образа, вызывающего доверие читателя, с другой.
   Предмет литературы не есть копирование потока жизни, но вычленение из него таких коллизий, которые вызывают у читателя симпатию или ненависть, побуждают к деянию или, наоборот, воздерживают от необдуманного поступка.
   С о ч и н и т ь жизнь невозможно. "Из ничего не будет ничего". Однако именно литератор, обладающий даром наблюдения и анализа, может создать такую книгу, которая порой оказывается концентратом правды, в чем-то даже более жизненной, чем сама жизнь, ибо категория случайностей, столь типическая для людской каждодневности, уступает место эмоциям, соединенным с логической структурой писателя, живущего существом сегодняшнего дня...
   ...Кузанни не знал и не мог знать, что в отделе "45-в", ведавщем в Пентагоне вопросами психологической войны, действительно прорабатывались возможности создания цикла радиопередач о том, что в Советском Союзе существует значительное количество людей, которые примут американских десантников, сброшенных с самолетов "Авиа корпорейшн", цветами, хлебом и солью; при этом заново исследовался вопрос о Пауэрсе; конструировались новые объяснения отчего американец тогда не был укрыт местными жителями; просматривались списки людей, уехавших на Запад, но служивших до того в рядах Советской Армии; подбирались т и п а ж и, угодные стереотипу общественного мнения Штатов; создавались макеты фотороботов - улыбка, обаяние, раскованность, - которые затем должны быть изучены асами рекламы, прежде чем появиться на экранах телевизоров для сенсационных интервью о состоянии русского тыла.
   Он, Кузанни, ч у в с т в о в а л нечто, и это его чувствование оказалось удивительным приближением к правде.
   Однако же, когда он сочинял эпизоды о ситуации в ЦРУ, связанные с ракетным концерном вымышленного Дейвида Ли, его непрофессионализм сыграл с ним скверную шутку: его киноверсия о том, что Лэнгли готовит к забросу в Россию группу асов разведки, не являлась даже далеким отражением правды жизни.
   На самом деле ситуация в ЦРУ сложилась совершенно иная, весьма и весьма непростая.
   ...Когда в Лэнгли пришло первое - после длительной "консервации" сообщение от Н-52 о количестве ракетных установок в западных районах Советского Союза, ЗДРО позвонил Макгони, члену совета директоров ракетной корпорации Сэма Пима (по сценарию Кузанни - Дейвида Ли), и пригласил его на ужин; посидели, съели по бифштексу, поговорили; в двенадцать часов ночи Макгони срочно соединился с Пимом, извинился за поздний звонок: "Я бы хотел видеть вас немедленно". Встретились ночью.
   - Ситуация осложнилась, Пим; из Москвы пришло сообщение суперагента, имеющего доступ к самой секретной информации; планировавшегося нами удара по нервам американцев не получится; русские действительно не имеют такого превосходства, которое бы позволило нам начать бум в прессе, вооружить сенсационными фактами делегацию в Женеве, остановить переговоры и, таким образом, получить в конгрессе ассигнования на наш проект.
   Пим помял лицо ладонью, пожал плечами, закурил:
   - Жаль... В конечном счете речь идет о судьбе всего предприятия... Надо идти ва-банк... От кого поступила информация?
   Чуть помедлив, Макгони ответил:
   - Вы же догадываетесь... От ЗДРО... Непосредственный босс моего брата Чарльза, которого мы с м о г л и отправить в Женеву... Вы знакомы, не так ли?
   Пим, словно бы не слышав вопроса, отчеканил:
   - Пусть этот самый ЗДРО что-то придумает, пусть, наконец, пустит в ход данные своей агентуры не только о том, что русские имеют в настоящий момент, но о том, что они намерены сделать... Что им под силу... Мы не можем отступать... Мы обязаны з а п у г а т ь мир, от этого зависит будущее... Наше с вами будущее.
   - Но ведь ЗДРО не может подтасовать факты, Сэм.
   - Я не знаю, что он может, а что нет, не я хозяин его предприятия, но я убежден, что безвыходных положений не существует...
   - Толкаете наших друзей на должностное преступление? Пим вдруг рассердился; не скрывая раздражения, спросил:
   - Значит, вы убеждены, что русские только и думают, как дать мир человецем и спустить благоволенье на землю?
   - Нет, я так не думаю. Но жизнь приучила меня поступать в рамках правды.
   - Послушайте, мой друг... Кажется, Карл Маркс говорил: есть маленькая ложь, есть большая ложь, а уже потом идет статистика. Пусть ЗДРО запрашивает своего человека не столько о существующем числе ракет, сколько о том, чего можно ждать от Советов. Русские же знают о нашем проекте, в конце концов! Они не сидят сложа руки! Наверняка прикидывают что-то на случай, если в Женеве не удастся договориться... А дальше словесная техника: количество построенных ракет, запланированных к постройке, соображения о том, сколько надо построить, если... Неужели не понятно? Это же рамки правды! С м е л о й правды, добавил бы я... Меня устроят непроверенные данные, Макгони. И вашего брата в Женеве это обязано устроить. Да, именно так, обязано. Меня удовлетворит любая информация, которая придет с т о й стороны, организованная таким образом, чтобы победил я, а не их авиация. - Пим усмехнулся: - К сожалению, на пост ЗДРО ни один из членов нашего совета директоров не хочет идти - оклад в семь раз меньше, чем у нас, по-человечески можно понять... Я не знаю, как вы, ваш брат, ЗДРО сделаете то, ч т о нужно сделать, но не сделать этого вы просто не имеете права.
   - Если я верно понял, в нынешней ситуации вас не интересует правда, Сэм? Вам нужна ложь, угодная предприятию?
   - В общем-то, да. - Пим усмехнулся: - Когда ставки сделаны, поздно думать о заповедях Библии. 3
   "Москва, Посольство США, резиденту ЦРУ.
   Срочно запросите Н-52 не только о фактически существующем ракетном арсенале, но и о тенденции выпуска новой продукции, а также о том, сколько новых видов межконтинентальных ракет могло бы быть запущено в производство, имея в виду возможную ситуацию на женевских переговорах.
   ЗДРО". 4
   Резидент подвинул Питеру Юрсу шифротелеграмму из Лэнгли-тот прочитал ее и зло выругался:
   - Идиотизм какой-то, я не могу ста'вить...
   - Тшшш, Питер...
   Юрс взял ручку, написал на листке бумаги: "Центральное разведывательное управление. Прошу составить конкретный вопросник по каждой интересующей позиции. Агент обязан передавать данные, а не делиться соображениями по ловоду того, что "должно быть сделано если"..."
   Резидент дважды прочитал текст, внес правку, смягчавшую тон телеграммы (вместо слов "агент обязан передавать данные" написал: "Значительно целесообразнее, если мы будем продолжать получать информацию, которая представляет серьезнейший стратегический интерес, нежели чем..."), и отправил документ шифровальщикам, заключив его фразой о том, что Н-52 является ценнейшим источником секретной информации, которого необходимо всячески оберегать, з а п у с к а я в работу лишь в экстремальной ситуации; использовать его в целях выяснения одних лишь т е н д е н ц и й нерационально; русские - особенно такого уровня, как Н-52, - привыкли к конкретике вопроса и ответа... 5
   Получив эту телеграмму из московской резидентуры, ЗДРО довольно долго сидел над ней, потом выехал в город, встретился, соблюдая все меры конспирации, с главой ракетной корпорации Сэмом Пимом, а после этого вызвал Кемплера, шефа секции "особого назначения".
   - Послушайте, Алек, а где этот самый Пол? Раньше он, мне кажется, жил под именем Анхел?..
   - Пол на базе, - ответил Кемплер, - где же ему еще быть?
   - Как его состояние?
   - Вполне приличное... Мы несколько ограничили его в алкоголе, сейчас он пришел в себя.
   - Полагаете, его можно включить в комбинацию?
   Кемплер - маленький колобок с сияющими, словно у восторженного ребенка, глазами - поинтересовался:
   - Дело связано с выездом?
   - Нет. С консультацией.
   - Естественно, по русской проблематике?
   - Конечно.
   - Можно.
   - Вы ему абсолютно верите?
   - Перебежчикам никто не верит а б с о л ю т н о. В чем будет его задача?..
   - Сегодня, желательно до обеда, он должен составить вопросник... Скажем, по танковому потенциалу русских в Восточной Германии... Меня интересует м е т о д его мышления, ясно? Надо, чтобы русского спрашивал русский, вот в чем штука. И более всего меня интересует, чтобы этот самый Анхел составил часть вопросов в сослагательном наклонении. Не понятно? Поясняю: нас занимает вопрос, что предпримут русские, если мы договоримся с ними о каком-то соглашении, связанном с "мерами доверия" в Центральной Европе... Будут они выводить войска или же начнут свои обычные хитрости? Какие? Меня интересуют в первую очередь д о п у с к и, основанные на мнениях компетентных руководителей, доверительные разговоры с теми, кто обладает в ы х о д а м и, все, что угодно, но только не личное мнение агента. Американец никогда не поймет психологию мышления русского агента так, как именно русский... Меня интересует: что должны делать русские, если, скажем, переговоры о мерах доверия для них лишь способ выиграть время и запустить в серию новые виды... танков... Пусть ваш Анхел составит развернутый и подробный вопросник. Потянет? 6
   ...Анхелом был Алексей Босенко, бежавший на Запад в 1964 году; на первом же собеседовании с американскими разведчиками в Берне заявил: "Именно я встречался с Ли Харви Освальдом, когда он запросил в Союзе политическое убежище, а Москва ему в этом отказала; именно я был тем, кто пришел к нему в номер, когда он, будучи ошеломлен отказом властей, имитировал самоубийство в ванне, перерезав не ту вену..."
   Работники европейской резидентуры ЦРУ слушали его с затаенным интересом, отправили в Вашингтон, привезли в Лэнгли, неделю допрашивали, а потом посадили в камеру, где он и провел тринадцать месяцев; выпустив наконец из одиночки, ему сделали пластическую операцию лица, вручили новые документы и посадили на б а з у - ни выехать свободно, ни знакомых пригласить, тотальная изоляция; так продолжалось еще полтора года; потом п о д в е л и "приятеля", журналиста Джозефа, и женщину, которая затем стала женой. По прошествии многих лет разрешили передвижения по городу; в маленьком баре ночью, когда решил добавить "стопаря", подошел рыжий парень, шепнул: "Я от главного". Босенко неторопливо обернулся и сразу же врезал в веснушчатое лицо бутылкой. "Тоже мне, проверку устраивают, у меня бы спросили, как это надо делать". С тоской вспомнил Николину Гору, освещенные подмосковным солн-Цем кроны высоких сосен, их гладкие, янтарные стволы; чем дальше, тем явственнее ощущал вкус шашлыка, который жарили на костре, собравшись компанией в воскресенье на берегу Москвы-Реки. Уж если гуляли, то гуляли от души, не как здесь - один выдал, три в уме. Эх, жизнь, жизнь, вот уж воистину не ведаем, что творим...
   Босенко прекраснейшим образом понимал, что ж е н а пишет о нем еженедельные рапорты, передавая их к о н т а к т у по пятницам, когда выезжала в город за покупками. Джозеф был никаким не журналистом, а невропатологом из спецгруппы ЦРУ, р а з м и н а л, пытаясь составить точный психологический портрет перебежчика. "Пиши, пиши, рожа, хрен ты меня поймешь!" Пил теперь каждый день; поправляться утром ж е н а не позволяла с тех пор, как началась бессонница. Постепенно пришло страшное ощущение назойливого и одинокого присутствия на чужом празднике: люди вокруг путешествовали, веселились, раскованные, крепкие, уверенные в себе, а он чувствовал себя маленьким просителем в огромной приемной, где даже секретарши нет - автомат-робот, говорящий бесстрастным, нечеловеческим, скрежещущим голосом: "Вуд ю плиз сит даун энд вэйт э литтл бит..." ["Будьте любезны, присядьте и подождите немного..." (англ.)] А чего ждать-то? Поезд ушел, промахнул на слепой скорости все станции с любезными сердцу названиями, назад не воротишься...
   Имена и фамилии меняли ему довольно часто, перебрасывали с базы на базу; безымянный странник, в котором каждый видит иностранца, боже мой, как же горек хлеб на чужбине...
   Когда стало совсем плохо, ж у р н а л и с т, не покидавший его ни на день, завел разговор о князе Курбском: "Только палачи Грозного называли его поступок изменой, на самом деле истинное подвижничество, борьба за Русь, за то, чтобы дать ей, многострадальной, справедливость и закон".
   "Курбский у поляков был пожалован командующим, - заметил тогда Босенко. А я?"
   Стали давать работу, связанную с консультациями; сразу же понял, что это о г р ы з к и, продолжающаяся проверка; чужак, он и есть чужак; потом пригласили прочесть лекции десяти охламонам; контакта не получилось, хотя люди здесь воспитанные, такту учены с детства, впрямую обидного не говорят, просто перестают общаться, если не пришелся по душе.
   Пожаловался, что не знает страну: "Хочу посмотреть Америку". Вопрос довольно долго обсуждался у руководства управления, потом выделили двух сопровождающих; в Сан-Франциско испытал ужас, даже дыхание перехватило: два молодых негра трижды обогнали его автомобиль; машинально спрятал голову под щиток, отчетливо при этом понимая, что, если полоснут из "шмайссера", щиток не спасет, снесет череп за милую душу. Стал пить еще больше. Дважды предложили просмотреть запись беседы с перебежчиками. Боролся с искушением: "Пусть эти молодчики посидят, как я, в подвале, при слепящем свете прожектора, пусть поводят их на допросы", однако, опасаясь засветиться, ответил уклончиво; американцы посмеялись, потрепали по плечу: "Вы теперь живете в свободной стране, не бойтесь высказывать свое мнение открыто, это вам не Россия, где надо контролировать каждое слово".
   ...Кемплеру обрадовался; тот круче всех нес по кочкам Лэнгли, костил шефов безмозглыми бюрократами; однажды пошутил: "Скажите, к кому обратиться, убегу в Москву, там-то уж меня должны оценить, а?!"
   Над вопросником Босенко работал увлеченно; полюбопытствовал, надежен ли уровень человека, который должен ответить на все то, о чем спрашивают: танки, самоходки и прочее...
   - Немецкий полковник, - ответил Кемплер, - весьма компетентен, учился в Москве, жена русская. Босенко усмехнулся:
   - Ну, тогда я стану так составлять вопросы, чтоб немец отвечал, а не русский. Сколько можно со мной темнить?!
   - Не был бы таким умным, не темнили б, - неожиданно жестко ответил Кемплер. - Человек с вашей сноровкой многого бы мог добиться дома, какого черта сунулись в наше болото?!
   Говорил так не случайно; за многие годы с Босенко скопилась достаточная информация; просчитали, что особенно хорошо он работает, когда обижен, - некая форма самоутверждения. 7
   ...После того как вопросник был готов, ЗДРО пригласил к себе Лайджеста тот в свое время изучал связи Пеньковского.
   - Послушайте, Джо, называя Н-52 самым перспективным человеком из окружения полковника, вы базировались на беседах с ним самим? Или на его информации?
   - Нет, прежде всего на устной информации Пеньковского... Он назвал мне Н-52 в Лондоне после ужина...
   - Не хотите вспомнить подробности?
   - Существует запись нашей беседы. Я фиксировал все разговоры с Олегом Пеньковским, чтобы потом легче налаживать перепроверку его информации...
   - Вы ему не до конца верили? - с какой-то затаенной тоской спросил З Д Р О; его круглые карие глаза были печальны, лицо бледное, в сетке мелких морщин, - такие персонажи, как правило, играют образы добрых и справедливых сыщиков из криминальной полиции: один против всех, пистолет не носит, логик, постигает преступника и л о м а е т его во время финальной беседы. - Вы не верили Пеньковскому, - повторил он, теперь уже не вопрошающе, а жестко, утверждая свою правоту.
   - Признаться, да, - медленно, словно бы сопротивляясь самому себе, ответил Лайджест. - Я и сейчас не до конца убежден, что его расстреляли... Вполне мог быть поставлен хороший спектакль для подтверждения переданной нам через него дезинформации...
   - Тогда и Н-52 может оказаться каналом дезинформации?
   - Может. Я не верю русским. Они совершенно не просчитываются...
   - Но ведь данные Н-52 сходятся с теми данными, которые получает НСА [Национальное агентство безопасности США], Джо. Это не агентурная разведка, а техника, тут не придумаешь... И эти данные не в нашу пользу.
   Лайджест снова пожал плечами:
   - Я высказываю свою точку зрения, быть может, я не прав, мне трудно переступить себя... Что же касается подробностей, не зафиксированных в записи... Это трудно пересказать... Иногда одна гримаса говорит больше, чем развернутая шифротелеграмма... Когда Пеньковский сказал, что мистер Кульков подвержен испепеляющей страсти скакать по лестнице вверх, хватаясь не за перила, но за и м е н а, он так усмехнулся, такая гамма чувств была в этой усмешке. Русские невероятно многозначительны в мимике... Это только наши кремленологи называют их скованными... Ерунда... Надо понять их уметь всматриваться в их глаза, просчитывать с м ы с л молчания или улыбки... Лучшие мимы мира, поверьте слову...
   - Испепеляющая страсть скакать по лестнице, хватаясь за имена, - задумчиво повторил ЗДРО. - Знаете, а ведь в этом действительно характер человека... Видимо, Н-52 обидится, если его п о д т о л к н у т ь к модели ответа?
   - Почему? Наоборот. Он с радостью выскажет свое мнение, если поймет, ч е г о мы от него ждем.
   - Что вы имеете в виду? - насторожился ЗДРО. - Мы ждем от него того же, что и раньше: объективной информации...
   Лайджест вздохнул:
   - Босс, порою я чувствую смертельную усталость от того, что мы все хитрим, отдавая себе отчет в том, что при этом каждый прекрасно понимает эту затаенную хитрость - каждый против каждого... Словом, не бойтесь подсказать Н-52 то, что хотите услышать. Он правильно поймет вас. Только успокойте его патетикой. Русские крайне высоко чтут затаенный смысл слова... "Правильно ли мы поняли вас, дорогой друг, что Кремль не остановится ни перед какими мерами, чтобы - в случае резкого охлаждения в американо-советских отношениях, которые связаны со "стратегической оборонной инициативой", - добиться немедленного и устрашающего превосходства, бросив на это все свои резервы?" Такую формулировку он примет, поверьте... Я ведь старый, я понимаю, босс, что вам нужно... Хитрите с молодыми и с начальниками, а меня держите в союзниках. Я по ночам думаю, как жить, когда выйду на пенсию... Мне стало скучно приезжать на работу каждое утро, босс... Остеохондроз, пиелонефрит, да и потом, не вижу реальных результатов... А я американец, настоящий американец, я работаю в радость только в том случае, если налицо результаты... Россия - это болото, которое засосет всех нас... Ничего у нас с ними не выйдет, верьте слову, босс...