Семенов Юлиан Семенович. Межконтинентальный узел

   Профессор между тем продолжал:
   - Конечно, это отнюдь не просто - начать новое дело: открыть лабораторию, подобрать штат единомышленников; все надо заранее утрясти, согласовать, осметить... Георгий Яковлевич помотался по коридорам главка, попыхтел на заседаниях да и махнул рукой: "Я уже потерял месяц, а конца-краю согласованиям не видно, пропади все пропадом, буду лучше заниматься своим делом!"
   - А кто заинтересован в этой лаборатории?
   - Наука, естественно. Да и промышленность спит и видит такого рода центр новых идей.
   - Так отчего же Иванову никто не помог?
   - Мои советы он отвергает с ходу. - Яхминцев вздохнул. - Хотя, поверьте, кроме добра, я ему ничего не желаю... А министерский чиновник мало в чем заинтересован. Категория конечного результата труда отрасли никак на него не проецируется - зачем ему лишние хлопоты. День прошел, и ладно! Я уж и на хитрость пошел, - усмехнулся Яхминцев, - через тех, кто дружен с Ивановым, посоветовал: "Заинтересуй тех, от кого зависит решение вопроса в главке, пригласи в будущую лабораторию хоть на полставки, предложи защититься... Кто не хочет получить научное звание? Лучшая гарантия от возможных неурядиц или реорганизаций в аппарате..." Так он сразу же медведем поднялся: я вам не торгаш, и все такое прочее...
   - Вообще-то он верно поднялся, не находите?
   Яхминцев покачал головой:
   - Нет, Виталий Всеволодович, не верно. Я, знаете ли, поклонник системы Станиславского: жить следует в предлагаемых обстоятельствах. Всякие там штучки Мейерхольда - буффонада, авангардизм, сиюминутность, беспочвенность - не по мне. Если ты по-настоящему предан идее отечественной науки, иди на все! Ползи ужом, смеши, как скоморох, плачь скупою слезой, это особенно ценится, можешь приболеть - убогих любят, они не страшны. Главное - получить базу, потом пойдет дело!
   - Ой ли? А не может ли во время такой скоморошьей игры произойти некий слом личности? Я не очень-то знаю людей, которые бы тайно к р а л и с ь к открытию... К новому идут с открытым забралом...
   - Ну да, конечно, - Яхминцев посмотрел на Славина своими холодными, несмеющимися глазами, - все верно, только, изволите ли видеть, я прагматик, из комсомольского возраста, к сожалению, вырос, живу и работаю в предлагаемых обстоятельствах и, повторяя слова Пастернака, которые тот написал в одной из своих телеграмм, "положа руку на сердце", тоже кое-что сделал для отечественной науки. Я был готов взять на себя организационные хлопоты, потерять и полгода в походах по заседаниям и комиссиям, но разве Иванов согласится работать вместе со мной?! При том, что он весьма и весьма талантлив, гордыня в нем воистину феноменальная, не зря он Вагнера более всех других композиторов любит, особенно "Полет валькирий".
   - Это всегда в нем было?
   - Знаете, я не люблю говорить о ком бы то ни было за глаза. Конечно, ему не просто смириться с тем, что он - в некотором роде уникум, человек с мировым именем - работает под моим началом...
   - Простите, профессор, мой вопрос: если вы считаете его истинным талантом, то отчего бы вам не уступить ему свое место? Вы, как я понял, радеете не о своей роли, но прежде всего о судьбе отечественной науки...
   - Именно потому, что я радею о судьбе русской науки, мне и приходится несмотря ни на что - сидеть в этом кресле. Приди Иванов, он бы разогнал отдел, привел бы ватагу молодых авантюристов без роду и племени, для которых нет ничего святого, и начал бы, что называется, с чистого листа. Я против кардинальных ломок, Виталий Всеволодович, стою за эволюционный путь развития опять-таки в предложенных обстоятельствах... Я, кстати, не очень понимаю: какого рода статью вы готовите?
   - Статью-раздумье, - ответил Славин.
   - Это как?
   - Очень просто: берется факт, жизненная коллизия, и журналист высказывает свое отношение к происходящему...
   - Очень важное дело, - согласился Яхминцев. - В "Литературной газете" самые читаемые материалы именно такого рода... Вы посоветовались с Иннокентием Владимировичем?
   - А кто это?
   - Валерьянов, наш куратор в министерстве...
   - Нет.
   - Но вы намерены встретиться с ним?
   - Считаете, что нужно?
   - Полагаю, необходимо.
   - Почему?
   - Вы по образованию не математик?
   - Увы, нет.
   - Вы хорошо ответили... "Увы, нет"... Обратили внимание: сейчас тяга к технике уступила место гуманитарному направлению? Снова лирики начали одолевать...
   - Не в лириках дело, - возразил Славин. - Просто инженер зарабатывал у нас меньше рабочего средней квалификации... Сейчас, думаю, положение изменится.
   - Вашими бы устами да мед пить, - вздохнул Яхминцев. - А по поводу визита к товарищу Валерьянову я не случайно сказал... Поймите, я в довольно трудном положении: Иванов говорит обо мне все, что ему вздумается, у него какой-то маниакальный пункт ваш покорный слуга... Я не смею уравниваться с ним: во-первых, потому, что считаю это недостойной склокой, а во-вторых, я руководитель. То, что позволено быку, не позволено Юпитеру. Я отвечаю за коллектив, а это достаточно большая честь, чтобы поддаваться эмоциям.
   - У вас с ним давно такие отношения?
   - Честно говоря, не помню...
   "Помнишь, - подумал Славин. - С пятьдесят второго года, когда ты нес по кочкам "лженауку", именуемую кибернетикой, "зловредный бред псевдоученого Винера", а Иванов стоял за нее горой и был с твоей помощью отчислен из аспирантуры за "проповедь чуждых советскому ученому влияний буржуазного Запада".
   - Я ничего не стану писать, не показав заготовку статьи вам, - пообещал Славин. - И товарищу Валерьянову, как вы посоветовали. Поэтому ответьте, пожалуйста, на ряд вопросов личного, что ли, плана. Можно?
   - Извольте... Если это не будет входить в противоречие с моим понятием мужского благородства...
   - Что делал Иванов после того, как его отчислили из аспирантуры?
   Яхминцев долго, не мигая, смотрел в глаза Славина. Взгляд его словно бы старался оттолкнуть собеседника; лицо было неподвижным, замершим.
   - Если мне не изменяет память, из аспирантуры его отчисляли дважды...
   - Мне известен один эпизод такого рода... С чем он был связан?
   - С кибернетикой, - после некоторой паузы ответил Яхминцев. - А про историю с Милой Ковальчук не слыхали?
   - Нет. - Славин покачал головой. - Не слыхал.
   - Вполне романтическая история... Была у нас такая студентка... Дивная красавица... С длинной косой, знаете ли, статная, приветливая... Словом, Иванов жил с ней больше года, а когда Мила забеременела, отказался оформить их отношения, бросил девушку на произвол судьбы...
   - Плохо.
   - Да уж, хорошего мало...
   - Это случилось еще до передряги с "низкопоклонством" перед кибернетикой?
   - Да, примерно за год. Или полтора, разве упомнишь...
   - Было общественное разбирательство?
   - Да, поначалу исключили из комсомола, но горком оставил его в рядах... Со строгим выговором... А из аспирантуры отчислили... И если бы не постоянное покровительство академика Крыловского, не было бы сегодня профессора Иванова...
   - А кто поднял вопрос о его вторичном отчислении?
   - Ах, Виталий Всеволодович, кто старое помянет, тому глаз вон... Стоит ли сейчас касаться этой темы? Время было сложное, крутое, мало ли кто мог подбросить идею? Мир науки - сложный мир. У нас тоже есть свои Моцарты и Сальери... Мне сдается, что инициатором дела был профессор Ткачук, покойный ныне...
   - Инициатором был Леонид Романович, - сразу же ответила Людмила Павловна Ковальчук - та самая Милочка...
   - Яхминцев? - уточнил Славин.
   Женщина кивнула; несмотря на то что ей было уже под пятьдесят, черты лица сохранили красоту, седина еще больше подчеркивала молодость, сокрытую в ее огромных, зеленоватых, с коричневыми крапинками глазах; морщин почти нет; фигура ладная, спортивная, только косы, о которой говорил Яхминцев, не было вполне современная, короткая стрижка.
   - А первый раз? Вы извините мне этот вопрос, Людмила Павловна... Я имею в виду первое отчисление из аспирантуры...
   - Мне бы не хотелось об этом говорить...
   - Я понимаю. Но мне очень нужно, чтобы вы ответили...
   - Жора... Георгий Яковлевич особый человек... Вроде танка, - грустно улыбнулась Ковальчук. - Когда он идет к чему-то, ничего вокруг не видит, только цель... Мне до сих пор стыдно за то заявление, что я написала... Ведь его исключили из-за моего письма... Персональное дело о моральном разложении со всеми вытекающими отсюда последствиями... Жо... Иванов говорил: "Погоди, дай мне защититься, я не могу делить себя между детищем и дитем, такое уж я дерево..." Бабы дуры, если б нас матери пороли за истеризм, а то ведь, наоборот, поощряют: "Борись за свое счастье". Кстати, текст мне Яхминцев продиктовал, уверял, что после того, как он покажет мое письмо Жоре, тот сразу же пойдет в загс, ему, говорит, толчок нужен, он неподвижный. Есть люди с врожденным ускорением, а есть заторможенные, живущие только своей мечтою, им на все наплевать, только бы получилось задуманное. Нет, не хочу я об этом, я себя чувствую такой дрянью, такой мещанкой... До сих пор не могу понять, когда любовь стала приобретать форму собственности...
   - Вы не виделись с Ивановым после того, как его отчислили?
   - Ну отчего же... Виделись... Он ещё поцеловал меня и сказал: "Какая же ты дура! Слава богу, что все получилось так, пока ты молода и красива..."
   - А ребенок? У вас есть ребенок? Женщина покачала головой:
   - Я только могла об этом мечтать... Не было никакой беременности... Я дважды приходила к нему, пыталась объяснить... Да разве объяснишь?
   - Как он жил, когда его отчислили из аспирантуры?
   - Продолжал работать. Дописал диссертацию... За полгода закончил...
   - А чем он жил? - повторил Славин. - Деньги откуда? Женщина вдруг улыбнулась; в ее улыбке были грусть, любовь, нежность, память.
   - Он в преферанс обыгрывал торговцев из овощного магазина... Математик, поразительно чувствует комбинации в картах...
   "Полковнику Славину.
   За три дня до появления в обращении сторублевой купюры, заложенной в контейнер ЦРУ, на квартире Иванова собрались, как и обычно по пятницам, народный артист РСФСР Василий Аркадьевич Тубин, генерал-лейтенант Алексей Карпович Шумяков и кандидат физических наук, помощник академика Крыловского по связям с промышленностью Геннадий Александрович Кульков.
   Полковник Груздев". Работа-IV
   Василий Аркадьевич Тубин бросил на пол шинель и, поискав глазами костюмера Галю, закричал:
   - Надо же следить за реквизитом, голубушка!
   - Чем и занимаюсь, - спокойно ответила та, продолжая вязать шарфик.
   - Но по роли я батальонный комиссар! - продолжал неистовствовать Тубин. А вы мне приляпали кубари - политрук! Это же совершенно разные характеры!
   Славин, стоявший в павильоне возле камеры, недоуменно посмотрел на режиссера фильма Сазонова:
   - При чем здесь петлицы и характер? Тот пожал плечами:
   - Это необъяснимо. Артист. Совершенно особая психология. А может, роль не выучил. Артистам платят мало, вот и вертится: на радио почитает, на телевидении снимется, в Бюро пропаганды киноискусства подрядится на выступления, - времени-то на искусство и не остается... - вздохнул Сазонов. Пока будут менять кубари на шпалы, поучит.
   - Это удобно, если я с ним поговорю перед съемкой?
   - Да, бога ради... Мы начнем работать не раньше чем через час.
   - Так долго готовитесь?
   - Свет надо ставить, а у нас аппаратура тридцатых годов, рухлядь. Обязательно что-нибудь в декорации отвалится, пойдут искать постановщика, чтоб он гвоздь прибил. Найдут, уговорят, прибьет, а тут перерыв... Осветители его неукоснительно соблюдают. Они никак не заинтересованы в результатах работы съемочной группы, живут на зарплату, наш успех или провал их мало волнует. Попьют осветители чайку, а Тубин скажет, что ему пора на спектакль, - вся съемка сорвана. Так и живем...
   - "Земля у нас обильна, порядка ж нет как нет", - усмехнулся Славин.
   - Графом Алексеем Константиновичем Толстым пробавляетесь? поинтересовался Сазонов. - Рискованно, весьма рискованно.
   - Почему? - задумчиво рассматривая из темноты павильона лицо Тубина, спросил Славин.
   - Сейчас появился целый сонм защитников дореволюционной истории России, стоят на страже величия державы, ее традиций.
   - Правильно делают, по-моему.
   - Ой ли? Гипертрофированная любовь ко всему своему - даже к тому, что кроваво и темно, - к добру не приводит. Я понимаю, Донской, Радищев, Чайковский, но когда иные радетели квасного патриотизма начинают меня убеждать, что Николай Первый был вполне интеллигентным человеком, чугунку в России построил, мне делается стыдно перед Пушкиным и Лермонтовым.
   - Ну, такого рода монархические настроения просто неинтеллигентны, заметил Славин, - и свидетельствуют о малой научной подготовленности собеседника. Не обращайте внимания, нервы сбережете...
   - Нервов вообще не осталось, ошметки...
   - Скажите, а Тубин в экспедиции всех в преферанс обыгрывает?
   - Ах, вам и это известно? Ну и пресса... Да, он играет жестко, красиво играет, школа Иванова, ничего не скажешь.
   - Школа Иванова? А кто это?
   - Его приятель, математик... Поразительный мужик! Мозг как компьютер... Но он не только математик, он великий артист и психолог. И г р а е т каждого участника пульки, рисует себе его психологический портрет, только поэтому и обставляет всех нас.
   - Всегда?
   - По-моему, всегда.
   - Помногу?
   - Да уж не на рубль.
   - А куда деньги девает?
   - Гуляка... Осталась пара-тройка мужских лет, потом старость, вот и торопится...
   - Хорошо его знаете?
   - Он к Тубину прилетал в Ялту, когда мы там работали. Я еще снял его в эпизоде, где гоняют на водных лыжах, он утер нос профессионалам.
   - У нас нет профессионалов, - улыбнулся Славин. - Наш спорт любительский... Днем слесарь на заводе, а вечером едет в "Лужники" играть против сборной ФРГ, разве нет?
   ...Славин пошел на съемочную площадку, под свет юпитеров, к Тубину; тот сразу же сказал, что Митя Степанов его старый ДРУГ.
   - Хочу сняться в его сценарии, но он мне одних злодеев предлагает, а на злодеях звание народного артиста Союза не получишь, нужна галерея положительных образов, да и премию дают только тем актерам, которые играют передовиков; удивляюсь, как Броневому дали орден за Мюллера...
   Славин поинтересовался:
   - А какое значение для роли имеет то, что вместо шпал вам повесили кубари на петлицы, Василий Аркадьевич?
   - Не понятно? - удивился тот искренне.
   - Совершенно не понятно.
   - Никто не понимает трепетную душу артиста, - вздохнул Тубин. - А жаль. Если я батальонный комиссар, то и ощущаю себя по-комиссарски... Политрук низшее звено политработников, надо искать свою краску, манеру поведения, а в режиссерском сценарии было: батальонный комиссар. К этому я и готовился, Симонова перечитал, Гроссмана, Бондарева с Быковым, Бориса Васильева... Нафантазировал характер, в сценарии-то один контур, не слова - жестянки, сплошная функциональность... И - на тебе, политрук!
   - А какая награда на гимнастерке... Это тоже важно для артиста?
   - Невероятно! Однажды я играл в довольно большом эпизоде - роль маршала Мерецкова. Вы себе не представляете, какую летящую радость я испытывал все то время, пока носил маршальскую форму со Звездой Героя...
   - А в преферанс это играть не мешало? - усмехнулся Славин.
   - Что вы! Какой там, к черту, преферанс! Я не мог взять в руки карты! Я был в образе полководца! У меня сон пропал, врачи седуксен прописали!
   - А вы бы Иванова сыграть смогли?
   - Егора?
   - Да.
   - Если б написали, смог. Характер. Камень. Махина. И при этом нежный ребенок. В нем мало кто видит мальчика, решившего доказать миру свое право на мечту. Он же прячется от людей, придумал себе имэдж [выдуманный образ], под ним и живет...
   - Но у него ни Звезд нет, ни лауреатств... Лацканы пустые, один характер, - поддел Славин.
   - Звезды будут, - убежденно ответил Тубин. - И лауреатство тоже. Обидно, конечно, если посмертно...
   - Кто у вас в пятницу проиграл? - лениво поинтересовался Славин. Говорят, рубка была любопытнейшая...
   - Гена пролетел как голубь.
   - Кульков?
   - Да. - Актер расхохотался. - Слыхали историю про то, как хоронили преферансиста, который умер от разрыва сердца, взяв две взятки на мизере?
   - Не слыхал.
   - Но в преф играете?
   - Если только в поезде.
   - Тогда поймете... Хоронят покойника коллеги по зеленому столу, скорбно идут за гробом, а один участник пульки шепчет другому: "Если бы я зашел к нему восьмеркой треф, - и кивает на гроб, - он бы потащил не две, а шесть взяток..."
   - Странно, я встречался сегодня с Ивановым, - посмеявшись над анекдотом, заметил Славин, - и он не произвел на меня впечатление человека, живущего под имэджем...
   - Это, знаете ли, вопрос талантливости... Если вы сразу же замечаете, что человек играет, - тогда, конечно, неинтересно; провинция н а и г р ы в а е т так, что швы видны. Только личность вживается в образ, который ею задуман и выбран... Помните, у Пастернака: "Пройду, как образ входит в образ и как предмет сечет предмет".
   - А как бы вы играли Иванова?
   - Не понял. Что значит - как бы играл? Так, как его образ написал бы сценарист...
   - Допустим, сценарист его не знает. Но вам предлагают материал, где есть ученый, похожий на Иванова... Вы вправе предложить свое прочтение образа?
   - Зависит от режиссера. Знаете, анекдот есть. Пришел человек в исполком и спрашивает: "Скажите, у меня право на отдых есть?" - "Есть". - "А право на использование свободного времени по своему усмотрению?"- "Есть". - "А я могу..." - "Не можете!" Право есть, а мочь - не моги! Эпохальный анекдот, а? Вот и режиссеры. Один принимает задумку актера: все можно, ищи! А другой снимает тебя, как мартышку, да еще заставляет считать про себя, пока руку ко лбу поднимаешь, и чтоб непременно досчитал до пяти, ни больше ни меньше; таким он видит жест, понимаете?
   - Ну а если режиссер ваш союзник?
   - Черт его знает... Тогда, конечно, я бы предложил ему свое видение... Вы с мамашей Жоры не знакомы?
   - Шапочно...
   - Посмотрели бы вы, как он выводит ее гулять по воскресеньям в парк... Она из дворян, аристократка... Почти ничего не слышит и все отчитывает Жору, отчитывает - и то он делает не так, и это... Надо иметь его выдержку, чтобы улыбаться, шутить, обещать исправиться... Каждый год половину своего отпуска тратит на старуху - вывозит под Зарайск, там у ее отца имение было... А послушайте, как он грохочет на ученых советах?! Никаких авторитетов...
   - Нечто подобное уже было в кино, - заметил Славин. - Нежность к матери, грубость на работе... Не помню только в каком... И мне это показалось несколько искусственным, чересчур прямолинейным...
   - Мир устал от простоты, ищут искусственность, только бы поразить... Жаль... "Нельзя не впасть к концу, как в ересь, в эту удивительную простоту..."
   - Любите Пастернака?
   - Вот кого бы сыграть...
   - Это действительно интересно, - согласился Славин. - Хотя далеко не просто...
   С колосников, окружавших съемочную площадку, оператор крикнул:
   - Мы готовы, мастер!
   - За работу! - Режиссер хлопнул в ладоши. - Начнем снимать!
   Тубин обернулся к костюмерше - на шинели были две шпалы. Он поправил пояс, и Славин поразился той перемене, которая в считайные доли секунды произошла с актером: лицо его сразу же отвердело, лоб стал выпуклым, нависли надбровья, а нижняя челюсть чуть выступила вперед, придав его облику выражение сурово решительности...
   - Спасибо вам, - сказал Славин актеру. - Счастливой съемки.
   - К черту, - ответил Тубин иным, начальственным голосом. - Если с мамашей уже было в кино - добрый сын и так далее, - тогда можно поискать ключ в отношениях Егора с женщинами: хряк ведь, ни фигуры, ни лица, а как они льнут к нему! Будто мотыльки летят на огонь...
   - Почему? Как вы думаете?
   - Потому что добрый. А никто в мире так не нуждается в доброте, как женщина...
   ...Генерал-лейтенант Шумяков посмотрел на Славина с нескрываемым удивлением:
   - ЧК интересуется преферансом?
   - Нет. Этим ЧК не интересуется. Меня занимает только один, вопрос: кто у вас крупно проиграл в прошлую пятницу?
   - Кульков.
   - А чем он расплачивался?
   Шумяков недоуменно пожал плечами:
   - Понятно, деньгами. Он крупно подсел на мизере, ловля была интереснейшей... А в чем дело?
   - Я объясню. Но сначала мне надо выяснить, какими купюрами расплачивался Кульков. Это крайне важно, Алексей Карпович.
   - По-моему, он положил на стол сотенную. Но я как-то не очень обратил на это внимание. Для меня игра, как понимаете, не есть средство заработать четвертной билет, а способ снять стресс; работа, сами понимаете, какая...
   - Понимаю, но мне хочется, чтобы вы всё вспомнили, по возможности, точно...
   - Я могу позвонить Иванову. Он снял весь выигрыш, надо полагать, помнит подробности. Но вы все же объясните существо дела, я не очень-то умею думать, когда не понимаю, о чем идет речь...
   - Алексей Карпович, я вынужден посвятить вас в государственную тайну...
   Генерал заколыхался в кресле:
   - Полковник, я в нее посвящен уже тридцать пять лет...
   - Дело в том, что сторублевая ассигнация, появившаяся на столе профессора Иванова, попала туда прямиком из шпионского контейнера ЦРУ.
   - Да перестаньте вы! - Генерал даже всплеснул руками; они у него были тонкие, выхоленные, как у пианиста, а ведь крестьянский сын, в детстве подпаском был под Вязьмой, пока мальчишкой не ушел в партизаны. - Это бред какой-то! Не мог же Геннадий расплачиваться американскими деньгами! Нет, положительно, это абсурд! Надо спросить у него, как к нему попали эти деньги, вполне мог получить в сберкассе, в магазине...
   - Не мог, - отрезал Славин. - И спрашивать его ни о чем нельзя.
   - Погодите, вы что, подозреваете его?
   - Мы разбираемся, Алексей Карпович... Возбуждено уголовное дело...
   - Против Кулькова?! - Генерал потер виски своими тонкими, Длинными пальцами. - Это полнейшая абракадабра, полковник!
   - Дело возбуждено по фактам передач разведцентра ЦРУ неустановленному агенту и закладки шпионского контейнера, в котором находились зашифрованные инструкции, деньги - именно сторублевые купюры - и золото. Перед тем как ассигнации попали по назначению, они были у нас пронумерованы и п о м е ч е н ы, так что ошибка исключена... Впрочем, если вы сможете доказать, что Кульков получил сотенную купюру в магазине или сберкассе, я буду вам только признателен... Но вот в чем беда: в магазине он ее получить не мог, сдачу такой купюрой не дают, согласитесь. В сберкассах номера интересующих нас сторублевых ассигнаций находятся под контролем... Сигналов оттуда не поступало... Выдвигайте версию, Алексей Карпович, я готов анализировать вместе с вами любой допуск.
   - Хм... Хорошо, а если он одолжил у кого-то эту треклятую сотню? Вообще, у меня голова кругом пошла... Геннадий должен ко мне завтра приехать на дачу...
   - Мы бы просили вас не встречаться с ним... И не разговаривать. Даже по телефону... Желателен ваш срочный отъезд в служебную командировку, командование в курсе дела, Алексей Карпович. Что касается того, мог ли Кульков одолжить у кого-то сто рублей перед тем, как идти на преферанс, то это вполне рабочая версия, я поручу моим товарищам подумать над ней...
   - Он, кстати, одалживал у какого-то своего приятеля большую сумму, когда покупал машину... Запамятовал, как его звали...
   - А профессия?
   - Врач-гомеопат.
   - Играет в преферанс?
   - Нет. Мне кажется, нет. Во всяком случае, с нами не играл... Я, знаете ли, не люблю новых людей, предпочитаю бывать с теми, с кем связан по работе или старым дружеством...
   - С Кульковым вы связаны по работе?
   - Конечно... Хотя последние годы отношения у нас, я бы сказал, переросли в приятельские... Да нет, не может быть того, о чем вы думаете! - Генерал снова всплеснул руками. - Он же имеет выходы на ракетные дела, на оборону, что вы, товарищ дорогой!
   Славин кашлянул и, ощущая какую-то сковывающую неловкость от того, что не мог отвести взгляда от Звезды Героя на кителе генерала, спросил:
   - Кульков... или Иванов... они вели с вами разговоры по тем узлам вопросов, которые относятся к категории особой секретности?
   - Кульков знает не меньше меня, полковник. Если не больше. Он повсюду сопровождает академика Крыловского, помощник по связям с оборонной промышленностью, что вы хотите... Это страшно, если он... Нет, я отказываюсь верить, положительно отказываюсь...
   - Когда вы познакомились с Кульковым?
   - Во время испытания ракет... Лет пятнадцать назад...
   - Помните, при каких обстоятельствах?
   - Мы, сдается, возвращались в Москву в одном купе...
   - А потом?
   - Что-то через год встретились на совещании... Я его подвез к дому, он пригласил выпить чаю. Мы перекурили во время этого совещания, сидели с утра и до позднего вечера...
   - Он тогда жил один?
   - Нет, отчего же? С Лидочкой... С Лидией Афанасьевной... Это его жена, очень гостеприимная женщина...
   - А потом? - повторил Славин.
   - Потом... Погодите, потом он отдыхал со мною в одном санатории, там-то мы и сели за пульку на пляже...
   - Азартный игрок?
   - Ну что вы! Я же говорю: мы снимаем преферансом стресс... Гена... Кульков, между прочим, был каким-то странным во время последней пульки... В ту пятницу он играл крайне нервно, такого с ним никогда не было...
   - До этого он проигрывал спокойно?