Это снимало с него все подозрения, которые могли возникнуть в Баку, если бы кто-то всерьез занялся материалами охранки; не занялись; это дело профессуры, ученых, а их тогда отринули; впрочем, те и сами отнюдь не стремились сотрудничать с Лениным, Троцким, Каменевым, Зиновьевым и Луначарским.
За его освобождение боролись - "юноша рискует жизнью"; был депортирован из Грузии, в Баку встретили как героя.
Именно в то время к нему примкнули новые друзья - Гоглидзе, братья Кобуловы, Деканозов. С ними он прошел жизнь, с ними его вели на расстрел, который наблюдал Конев: маршал получил эту привилегию потому, что именно в кабинете Берия был убит его учитель - Блюхер.
Когда в Баку вступили англичане, Меркулова, Багирова и Гоглидзе посадили были достаточно активны в своей революционной позиции; перестукивались в камерах Баиловской тюрьмы, искали, где "лидер", Лаврентий.
А Лаврентий спокойно пришел в "Техникум" и приступил к сдаче экзаменов на звание "архитектора" - оккупанты его не тронули, потому что списки на аресты составляли бывшие офицеры охраны...
Перед тем как в Баку вошла Красная Армия во главе с Кировым и Орджоникидзе, архивы спалили; в тот же день Берия сформировал первое Бюро комсомола Азербайджана: Багиров, Думбадзе, старший Кобулов и Деканозов.
(Именно Деканозов был послом Сталина в Берлине; имел встречи с фюрером, Розенбергом, Герингом, Риббентропом и Гессом; всячески крепил "дружество" между "двумя великими народами и идеологиями"; был первым, кто сообщил Гессу, что на партконференции ВКП(б) из состава ЦК выведены Жемчужина и Литвинов "мы сближаемся и в национальном вопросе; дайте время, у нас не будет принципиальных разногласий".
Когда его вели на расстрел, плакал и терял сознание, молил о пощаде.
Генерал Павел Мешик, которого казнили вместе с ним, плюнул себе под ноги:
- Говно, не позорься!
И - запел "Интернационал". Не все враги - тряпки, умереть достойно нелегкая штука.)
...Как только Советская власть пришла в Грузию, туда срочно прибыл Сталин; отправился в депо, к рабочим, которые, он был убежден, поддержат его; обратился по-русски; рабочие закричали:
- Говори на нашем языке, ты ж грузин!
- Я говорю на языке русской революции! - отрезал Сталин.
Дружеского собеседования не получилось; Сталин был раздосадован; ночью шестого июля двадцать первого года в ЦК был организован банкет; Буду Мдивани, как герой борьбы против меньшевиков, предложил, чтобы Сталин стал тамадой. Первым зааплодировал Берия, сопровождавший его повсюду.
Сталин словно бы не заметил этого, однако вскоре прислал шифровку из Москвы, предлагая назначить Лаврентия Берия председателем ЧК Грузии.
Серго ответил:
- Рано еще... Пусть поработает в Азербайджане.
Поначалу его назначили шефом отдела безопасности; Берия бросился к Алеше Сванидзе, родственнику Сталина, брату его первой жены...
(Перед расстрелом люди Берия предложили Сванидзе: "Признайся во вредительстве, в этом случае товарищ Сталин обещал помиловать тебя". Сванидзе молча покачал головой. Его расстреляли; выслушав эту историю, Сталин усмехнулся: "Какой гордый, а?")
Сванидзе позвонил Буду Мдивани и Махарадзе; после их нажима Берия прибыл в Баку не только заместителем председателя ЧК, но и начальником отдела "секретных операций" - все архивы теперь были в его руках...
Сделав то, что следовало, собрав наиболее уникальные документы - не только о себе самом, понятно, - он был командирован в Грузию; расстрелял благодетеля Еркомишвили - "не мог буржуй помогать революционеру"; провел массовые расстрелы грузинских социал-демократов, стоявших когда-то на меньшевистских позициях, доложил об этом лично Сталину, был назначен начальником Грузинской ЧК и - по представлению Иосифа Виссарионовича - награжден орденом Красного Знамени,
А совершенно необходимым Сталину он сделался в тот день, когда в Сухуми приехал больной Троцкий - зимой двадцать четвертого. Каждый шаг Предреввоенсовета и члена Политбюро немедленно сообщался Сталину; от него и была получена санкция на "прощупывание" (читай - провокационные разговоры) "человека номер два".
Именно Лаврентию Берия и поручил Сталин в двадцать девятом негласно наблюдать за выдворением Троцкого в Турцию.
Именно ему Сталин поручил уничтожить старого большевика Алексея Гегечкори - тот отзывался о диктаторе без должного пиетета, в воспоминаниях ничего не написал о "выдающейся роли Кобы", - сфабриковали дело о растрате; Берия приехал к "старшему другу", предложил дилемму: суд или самоубийство - с последующими торжественными похоронами.
Гегечкори был первой жертвой Берия - из числа большевиков-ленинцев.
Тридцать первый год, массовая коллективизация, Гегечкори - народный комиссар земледелия Грузии; "виновник перегибов" назван; наглядный урок Хозяину, как надо страховать возможные поражения в тактике.
Следующим был уничтожен Котэ Цицнадзе - последний из оставшихся в живых друзей Камо, работавший с ним до революции; Берия отправил в Кремль рукопись воспоминаний Котэ о Камо - и в них про Сталина не говорилось ни слова.
Сталин отправил Котэ телеграмму: "Жду в Кремле, подготовил для тебя новую работу. Сердечный привет. Коба".
Котэ выехал в Москву, оттуда был отправлен в ссылку, где и умер.
Это было в 1932 году.
В благодарность за верную службу Сталин назначил своего молодого друга первым секретарем ЦК Компартии Грузии.
Получив от Сталина приказ установить тотальную слежку за народным комиссаром внешней торговли Розенгольцем, которого исподволь готовили на процесс - вместе с Бухариным и Рыковым, - Берия делает это по-своему, он насилует, при помощи двух своих охранников, восемнадцатилетнюю дочь наркома, Лену. Девушка кончила жизнь самоубийством; ее тело выбросили на шоссе, и по ней прокатил "линкольн" - несчастный случай.
У Розенгольца остался сын, маленький еще мальчик, - на нем потом и играли, сломить было нетрудно, трагедия с дочерью постоянно рвала сердце...
В дни, когда решалась судьба Серго, Берия приехал за его старшим братом Папули Орджоникидзе. Старого большевика пытали в кабинете Берия, здесь же и застрелили; перед смертью Папули выхаркнул кровь на роскошный том "К истории большевистских организаций Закавказья" - шедевр Берия как литератора и историографа.
...И тем не менее тучи над его головой сгущались; после того, как Сталин вписал в показания героя гражданской войны Серебрякова: "шпионы готовили террористический акт против выдающегося ленинца товарища Берия", народный комиссар внутренних дел, "совесть партии" Николай Иванович Ежов понял: вот он, конкурент!
И - отдал приказ на арест Берия.
Будучи от природы человеком узкого кругозора, истинный выдвиженец Сталина, в партию вступил после Октября, опыта борьбы не имел, - пытки ленинцев в подвалах не в счет, садистские развлечения, а не опыт, - Ежов отправил ордер на арест наркому внутренних дел Грузии Гоглидзе.
В тот же час Берия, меняя маршруты своего поезда, составленного из четырех "пульманов", выехал в Баку, оттуда - потаенными ветками - рванул к Москве: зеленый свет дал Каганович: не мог простить Ежову убийства братьев, боялся за себя, понимая, что на очереди все те, кто знал Сталина до Революции.
(Об одном из героев моего романа "Бриллианты для диктатуры пролетариата" Савельеве-Шелехесе Лазарь Моисеевич заметил, странно усмехнувшись: "Чистый был человек, тоже попал в нашу мясорубку, мог бы работать и работать, настоящий большевик".
Сказав про "мясорубку", Каганович показал своими большими руками, как вертелись эти жернова, в которых хрустко перерезались шейные позвонки братьев, жен, ближайших друзей, героев страны, подвижников революции; сказав так, он, вздохнув, усмехнулся, хотел что-то добавить, но - внезапно замкнулся.)
В Москву Берия приехал в час ночи, подгадал, что Сталин еще в Кремле текущую работу закончил, готовится к завтрашнему дню; Берия запомнил, как в Тбилиси, в двадцатых, в день их первой встречи, проводив его в особняк, поинтересовался, когда делать завтрак и что приготовить для работы, Сталин усмехнулся: "Бог даст день, Бог даст пищу... Тут не работать надо, а пахать... Всю Грузию надо - после меньшевиков с их паршивой независимостью перепахивать: с потом и кровью... Ишь, почему я не говорю с ними по-грузински?! - вдруг обратился он к какому-то невидимому собеседнику. Пусть сами учат русский! Не захотят - заставим; откажутся - перестреляем; насилие в определенных ситуациях - тоже путь к счастью..."
Из Москвы Берия практически не уезжал - был назначен заместителем Ежова, постепенно перевел сюда свою гвардию - Меркулова, Деканозова, Гоглидзе, братьев Кобуловых, - с ними как за каменной стеной; расстрел Ежова провел спокойно: малыш метался по камере, молил о встрече с "дорогим Иосифом Виссарионовичем", был быстр, как зверь, пули, казалось, его не брали, хотя "сталинка" сделалась бурой и ощутимо теплой от крови...
Провел несколько показательных процессов против ежовцев, расстрелял "врагов народа, нарушавших социалистическую законность, поднимавших руку на лучших ленинцев", выпустил из тюрем около семи тысяч человек; в стране пошли разговоры: "что значит пришел человек Сталина! С ужасом тридцать седьмого покончено раз и навсегда, правда восторжествовала!"
Никто, правда, не знал, что накануне его назначения наркомом расстрельщики работали днем и ночью, подчищали камеры, уничтожая тех, кто не станет молчать, когда выпустят...
Затем Берия перенес свою деятельность за рубеж: организовал убийство Троцкого, вызвал из Германии всех советских разведчиков и расстрелял их в подвале - даже не допросив: надо было крепить дружество с Гитлером не словом, но делом; запретил Шандору Родо все контакты с его друзьями-антифашистами в Европе.
(Шандор Радо, руководитель советской разведывательной группы в Швейцарии, передававший в Москву, Берия, сообщения о том, что говорил Гитлер на совещаниях в Ставке через час после того, как Кейтель объявлял заседание закрытым, был арестован на московском аэродроме.
- Я ведь в "шарашке" сидел, - рассказывал мне Радо, - Солженицын человек весьма талантливый, но его же среди нас не было, в "шарашке" держали только членов партии, ученых с мировыми именами. Берия к нам приезжал довольно часто, кое с кем из зеков здоровался за руку, интересовался работой, особенно слушающей техникой, так что наивные включения ваших свободолюбцев, пускавших на всю мощь радио, чтоб их не записали, уже тогда были фикцией: мы научились отделять шепот говоривших крамолу от музыки или голосов дикторов... Берия высоко оценил нашу работу - прибавил питание, приказал продавать не только маргарин, но и сливочное масло.)
Отправил послом к Риббентропу своего старого и верного друга Деканозова; немедленно сажал тех, кто осмеливался говорить о возможном нападении нацистов: "Я не разрешу травмировать Хозяина паникерскими разговорами маловеров!"
Именно он в ночь на двадцать третье июня арестовал военных, которые должны быть объявлены виновниками нашего отступления, - ими оказались как раз те, кто бил тревогу по поводу неминуемости агрессии: Рычагов, Смушкевич, Штерн, Мерецков.
Именно он - в конце сороковых, - чувствуя, что Сталин отодвигает его от органов, наладил свою личную слежку за каждым шагом Хозяина: Саша Накашидзе, работавшая в доме генералиссимуса, сообщала ему о том, когда, кто и сколько раз звонил Хозяину, о чем с ним говорил, кого он приглашал, сколько времени проводил за столом с гостями, как на кого глядел, кого чем угощал.
Поняв, что с ним может произойти то же, что случилось с Вознесенским и Кузнецовым, что готовилось против Молотова, Ворошилова (английский шпион) и Микояна, внес в "дело врачей" свой поворот: его агенты в Кремлевской больнице отменили все те лекарства, к которым привык организм генералиссимуса за тридцать лет. Маленького, одинокого рябого старика, полного новых замыслов процессы в России, продолжение чисток в Праге, Варшаве, Софии, Будапеште, Берлине, Бухаресте, Тиране, начало нового курса в Пекине, устранение Тито, начали продуманно и методично убивать лучшей фармакологией, привезенной из-за рубежа "для укрепления здоровья самого великого человека нашей эры".
(В свободное от работы время Берия отправлял своего порученца полковника Саркисова на "вольный поиск": тот привозил ему девушек с улиц или же сановных матрон; Берия был галантен, обаятелен, бесконечно тактичен и добр; с актрисами "расплачивался" Сталинскими премиями.
Главный хирург Советской Армии Александр Александрович Вишневский рассказывал мне, что в камере, на шестой день после ареста, Берия начал онанировать; на замечание охраны ответил:
- Это потребность организма, я ничего не могу с собой поделать... Насколько, я помню, правилами внутреннего распорядка в наших тюрьмах это не запрещается...)
Когда Берия сообщили с Ближней дачи, что Сталин не откликается на звонки, он приехал туда, сострадающе посмотрел на растерянных Молотова, Кагановича, Хрущева и Булганина, обернулся к охранникам:
- Ломайте дверь!
И в первых же его словах, когда он увидел старика, лежавшего на ковре, было ликование:
- Тиран пал!
...После ареста Берия был, конечно же, объявлен английским и югославским шпионом, диверсантом, агентом Тито.
Смешно, понятно, со сталинизмом бороться сталинскими методами: через два года Хрущев, Булганин и Микоян отправились в Белград, к товарищу Тито, извиняться за произвол генералиссимуса; о "шпионе" Берия не вспоминали, полагая, что люди уже все забыли.
Народ все помнит, только говорит редко, отучили его говорить, зато предметно объяснили, как следует таиться...
О чем же говорит судьба Берия?
Во-первых, о том, что принцип подбора кадров "под себя" неминуемо кончается трагедией. Гарантия тому - капризная секретность выбора, да и самодержавность самого посыла.
Во-вторых. Если по-прежнему в наших учреждениях останутся отделы кадров, возможен приход новых берия и абакумовых, ибо в задачу нынешних кадровиков не вменено искать по стране Личностей, но лишь проверять надежность анкет тех, кто им спущен сверху: естественный отбор талантов подменяется искусственным созданием покорной номенклатуры.
Традиция показушной "личной преданности", столь характерная для нашей многовековой истории, обходится в дискуссиях о будущем стыдливым молчанием: видимо, по сию пору не хотят задевать традиции, а они ведь разные, традиции-то...
В-третьих. Если мы не научимся участвовать в открытой конкуренции политиков, выраженной платформой, встречами с избирателями - не для бурных оваций, а для деловых дискуссий, следствием которых будет не арест, но корректировка общей линии, - традиция посмертных реабилитаций станет нашей самой устойчивой внутриполитической традицией.
В-четвертых. Если новые общественные организации - а они неминуемо родятся! - не обретут конституционных форм и гарантий, права на выдвижение собственных кандидатов в депутаты, права на издание своих бюллетеней, дискуссионных листков, а еще лучше газет, программ на ТВ и радио, боюсь, что новые процессы, типа "каменевского" или "бухаринского", неминуемы.
В-пятых. До тех пор, пока живет культивировавшаяся Сталиным зависть к Личности, ставка на мнение безликой, неперсонифицированной массы, заранее спланированное и проработанное наверху право на подсматривание в замочную скважину, отработанный институт доносов, трудно надеяться на стабильность.
В-шестых. Ленин однажды обмолвился, что нэп есть одна из форм борьбы с советской бюрократией. Вне кооперации нэп немыслим; много лет "нэп" считался ругательством; вот она - подмена понятий! Новая экономическая политика - какой же это позор?!
Диктатуре личности страшны сытые люди с чувством собственного достоинства - их не так просто обратить в рабство.
Нынешние попытки душить кооперативное движение (т. е. раскрепощение Человека) угодны той бюрократии, которая не умеет жить без Берия, "верного ученика и соратника" Сталина, - без управителя с хлыстом в руке.
Требуя "железного порядка", сталинисты - в силу своей ограниченности - не понимают, что по логике их же кумира именно их первыми бросят в подвал, а после процесса, где они признаются в участии в любом заговоре, расстреляют.
Шахматы тренируют ум; перестановка офицеров сулит выигрыш позиции, правильная дислокация туры обеспечивает безопасность короля на поле.
Тем не менее проекция шахмат на политику трагична и рискованна: не только каждый солдат, но и любой офицер сам мечтает стать королем.
Побеждает тот лидер, который имеет право свободного выбора среди "звезд" компетентности, достоинства, мужества.
Его друг тот, кто возражает; его враг тот, кто молчит. Значит, он ждет.
Чего же?!
За его освобождение боролись - "юноша рискует жизнью"; был депортирован из Грузии, в Баку встретили как героя.
Именно в то время к нему примкнули новые друзья - Гоглидзе, братья Кобуловы, Деканозов. С ними он прошел жизнь, с ними его вели на расстрел, который наблюдал Конев: маршал получил эту привилегию потому, что именно в кабинете Берия был убит его учитель - Блюхер.
Когда в Баку вступили англичане, Меркулова, Багирова и Гоглидзе посадили были достаточно активны в своей революционной позиции; перестукивались в камерах Баиловской тюрьмы, искали, где "лидер", Лаврентий.
А Лаврентий спокойно пришел в "Техникум" и приступил к сдаче экзаменов на звание "архитектора" - оккупанты его не тронули, потому что списки на аресты составляли бывшие офицеры охраны...
Перед тем как в Баку вошла Красная Армия во главе с Кировым и Орджоникидзе, архивы спалили; в тот же день Берия сформировал первое Бюро комсомола Азербайджана: Багиров, Думбадзе, старший Кобулов и Деканозов.
(Именно Деканозов был послом Сталина в Берлине; имел встречи с фюрером, Розенбергом, Герингом, Риббентропом и Гессом; всячески крепил "дружество" между "двумя великими народами и идеологиями"; был первым, кто сообщил Гессу, что на партконференции ВКП(б) из состава ЦК выведены Жемчужина и Литвинов "мы сближаемся и в национальном вопросе; дайте время, у нас не будет принципиальных разногласий".
Когда его вели на расстрел, плакал и терял сознание, молил о пощаде.
Генерал Павел Мешик, которого казнили вместе с ним, плюнул себе под ноги:
- Говно, не позорься!
И - запел "Интернационал". Не все враги - тряпки, умереть достойно нелегкая штука.)
...Как только Советская власть пришла в Грузию, туда срочно прибыл Сталин; отправился в депо, к рабочим, которые, он был убежден, поддержат его; обратился по-русски; рабочие закричали:
- Говори на нашем языке, ты ж грузин!
- Я говорю на языке русской революции! - отрезал Сталин.
Дружеского собеседования не получилось; Сталин был раздосадован; ночью шестого июля двадцать первого года в ЦК был организован банкет; Буду Мдивани, как герой борьбы против меньшевиков, предложил, чтобы Сталин стал тамадой. Первым зааплодировал Берия, сопровождавший его повсюду.
Сталин словно бы не заметил этого, однако вскоре прислал шифровку из Москвы, предлагая назначить Лаврентия Берия председателем ЧК Грузии.
Серго ответил:
- Рано еще... Пусть поработает в Азербайджане.
Поначалу его назначили шефом отдела безопасности; Берия бросился к Алеше Сванидзе, родственнику Сталина, брату его первой жены...
(Перед расстрелом люди Берия предложили Сванидзе: "Признайся во вредительстве, в этом случае товарищ Сталин обещал помиловать тебя". Сванидзе молча покачал головой. Его расстреляли; выслушав эту историю, Сталин усмехнулся: "Какой гордый, а?")
Сванидзе позвонил Буду Мдивани и Махарадзе; после их нажима Берия прибыл в Баку не только заместителем председателя ЧК, но и начальником отдела "секретных операций" - все архивы теперь были в его руках...
Сделав то, что следовало, собрав наиболее уникальные документы - не только о себе самом, понятно, - он был командирован в Грузию; расстрелял благодетеля Еркомишвили - "не мог буржуй помогать революционеру"; провел массовые расстрелы грузинских социал-демократов, стоявших когда-то на меньшевистских позициях, доложил об этом лично Сталину, был назначен начальником Грузинской ЧК и - по представлению Иосифа Виссарионовича - награжден орденом Красного Знамени,
А совершенно необходимым Сталину он сделался в тот день, когда в Сухуми приехал больной Троцкий - зимой двадцать четвертого. Каждый шаг Предреввоенсовета и члена Политбюро немедленно сообщался Сталину; от него и была получена санкция на "прощупывание" (читай - провокационные разговоры) "человека номер два".
Именно Лаврентию Берия и поручил Сталин в двадцать девятом негласно наблюдать за выдворением Троцкого в Турцию.
Именно ему Сталин поручил уничтожить старого большевика Алексея Гегечкори - тот отзывался о диктаторе без должного пиетета, в воспоминаниях ничего не написал о "выдающейся роли Кобы", - сфабриковали дело о растрате; Берия приехал к "старшему другу", предложил дилемму: суд или самоубийство - с последующими торжественными похоронами.
Гегечкори был первой жертвой Берия - из числа большевиков-ленинцев.
Тридцать первый год, массовая коллективизация, Гегечкори - народный комиссар земледелия Грузии; "виновник перегибов" назван; наглядный урок Хозяину, как надо страховать возможные поражения в тактике.
Следующим был уничтожен Котэ Цицнадзе - последний из оставшихся в живых друзей Камо, работавший с ним до революции; Берия отправил в Кремль рукопись воспоминаний Котэ о Камо - и в них про Сталина не говорилось ни слова.
Сталин отправил Котэ телеграмму: "Жду в Кремле, подготовил для тебя новую работу. Сердечный привет. Коба".
Котэ выехал в Москву, оттуда был отправлен в ссылку, где и умер.
Это было в 1932 году.
В благодарность за верную службу Сталин назначил своего молодого друга первым секретарем ЦК Компартии Грузии.
Получив от Сталина приказ установить тотальную слежку за народным комиссаром внешней торговли Розенгольцем, которого исподволь готовили на процесс - вместе с Бухариным и Рыковым, - Берия делает это по-своему, он насилует, при помощи двух своих охранников, восемнадцатилетнюю дочь наркома, Лену. Девушка кончила жизнь самоубийством; ее тело выбросили на шоссе, и по ней прокатил "линкольн" - несчастный случай.
У Розенгольца остался сын, маленький еще мальчик, - на нем потом и играли, сломить было нетрудно, трагедия с дочерью постоянно рвала сердце...
В дни, когда решалась судьба Серго, Берия приехал за его старшим братом Папули Орджоникидзе. Старого большевика пытали в кабинете Берия, здесь же и застрелили; перед смертью Папули выхаркнул кровь на роскошный том "К истории большевистских организаций Закавказья" - шедевр Берия как литератора и историографа.
...И тем не менее тучи над его головой сгущались; после того, как Сталин вписал в показания героя гражданской войны Серебрякова: "шпионы готовили террористический акт против выдающегося ленинца товарища Берия", народный комиссар внутренних дел, "совесть партии" Николай Иванович Ежов понял: вот он, конкурент!
И - отдал приказ на арест Берия.
Будучи от природы человеком узкого кругозора, истинный выдвиженец Сталина, в партию вступил после Октября, опыта борьбы не имел, - пытки ленинцев в подвалах не в счет, садистские развлечения, а не опыт, - Ежов отправил ордер на арест наркому внутренних дел Грузии Гоглидзе.
В тот же час Берия, меняя маршруты своего поезда, составленного из четырех "пульманов", выехал в Баку, оттуда - потаенными ветками - рванул к Москве: зеленый свет дал Каганович: не мог простить Ежову убийства братьев, боялся за себя, понимая, что на очереди все те, кто знал Сталина до Революции.
(Об одном из героев моего романа "Бриллианты для диктатуры пролетариата" Савельеве-Шелехесе Лазарь Моисеевич заметил, странно усмехнувшись: "Чистый был человек, тоже попал в нашу мясорубку, мог бы работать и работать, настоящий большевик".
Сказав про "мясорубку", Каганович показал своими большими руками, как вертелись эти жернова, в которых хрустко перерезались шейные позвонки братьев, жен, ближайших друзей, героев страны, подвижников революции; сказав так, он, вздохнув, усмехнулся, хотел что-то добавить, но - внезапно замкнулся.)
В Москву Берия приехал в час ночи, подгадал, что Сталин еще в Кремле текущую работу закончил, готовится к завтрашнему дню; Берия запомнил, как в Тбилиси, в двадцатых, в день их первой встречи, проводив его в особняк, поинтересовался, когда делать завтрак и что приготовить для работы, Сталин усмехнулся: "Бог даст день, Бог даст пищу... Тут не работать надо, а пахать... Всю Грузию надо - после меньшевиков с их паршивой независимостью перепахивать: с потом и кровью... Ишь, почему я не говорю с ними по-грузински?! - вдруг обратился он к какому-то невидимому собеседнику. Пусть сами учат русский! Не захотят - заставим; откажутся - перестреляем; насилие в определенных ситуациях - тоже путь к счастью..."
Из Москвы Берия практически не уезжал - был назначен заместителем Ежова, постепенно перевел сюда свою гвардию - Меркулова, Деканозова, Гоглидзе, братьев Кобуловых, - с ними как за каменной стеной; расстрел Ежова провел спокойно: малыш метался по камере, молил о встрече с "дорогим Иосифом Виссарионовичем", был быстр, как зверь, пули, казалось, его не брали, хотя "сталинка" сделалась бурой и ощутимо теплой от крови...
Провел несколько показательных процессов против ежовцев, расстрелял "врагов народа, нарушавших социалистическую законность, поднимавших руку на лучших ленинцев", выпустил из тюрем около семи тысяч человек; в стране пошли разговоры: "что значит пришел человек Сталина! С ужасом тридцать седьмого покончено раз и навсегда, правда восторжествовала!"
Никто, правда, не знал, что накануне его назначения наркомом расстрельщики работали днем и ночью, подчищали камеры, уничтожая тех, кто не станет молчать, когда выпустят...
Затем Берия перенес свою деятельность за рубеж: организовал убийство Троцкого, вызвал из Германии всех советских разведчиков и расстрелял их в подвале - даже не допросив: надо было крепить дружество с Гитлером не словом, но делом; запретил Шандору Родо все контакты с его друзьями-антифашистами в Европе.
(Шандор Радо, руководитель советской разведывательной группы в Швейцарии, передававший в Москву, Берия, сообщения о том, что говорил Гитлер на совещаниях в Ставке через час после того, как Кейтель объявлял заседание закрытым, был арестован на московском аэродроме.
- Я ведь в "шарашке" сидел, - рассказывал мне Радо, - Солженицын человек весьма талантливый, но его же среди нас не было, в "шарашке" держали только членов партии, ученых с мировыми именами. Берия к нам приезжал довольно часто, кое с кем из зеков здоровался за руку, интересовался работой, особенно слушающей техникой, так что наивные включения ваших свободолюбцев, пускавших на всю мощь радио, чтоб их не записали, уже тогда были фикцией: мы научились отделять шепот говоривших крамолу от музыки или голосов дикторов... Берия высоко оценил нашу работу - прибавил питание, приказал продавать не только маргарин, но и сливочное масло.)
Отправил послом к Риббентропу своего старого и верного друга Деканозова; немедленно сажал тех, кто осмеливался говорить о возможном нападении нацистов: "Я не разрешу травмировать Хозяина паникерскими разговорами маловеров!"
Именно он в ночь на двадцать третье июня арестовал военных, которые должны быть объявлены виновниками нашего отступления, - ими оказались как раз те, кто бил тревогу по поводу неминуемости агрессии: Рычагов, Смушкевич, Штерн, Мерецков.
Именно он - в конце сороковых, - чувствуя, что Сталин отодвигает его от органов, наладил свою личную слежку за каждым шагом Хозяина: Саша Накашидзе, работавшая в доме генералиссимуса, сообщала ему о том, когда, кто и сколько раз звонил Хозяину, о чем с ним говорил, кого он приглашал, сколько времени проводил за столом с гостями, как на кого глядел, кого чем угощал.
Поняв, что с ним может произойти то же, что случилось с Вознесенским и Кузнецовым, что готовилось против Молотова, Ворошилова (английский шпион) и Микояна, внес в "дело врачей" свой поворот: его агенты в Кремлевской больнице отменили все те лекарства, к которым привык организм генералиссимуса за тридцать лет. Маленького, одинокого рябого старика, полного новых замыслов процессы в России, продолжение чисток в Праге, Варшаве, Софии, Будапеште, Берлине, Бухаресте, Тиране, начало нового курса в Пекине, устранение Тито, начали продуманно и методично убивать лучшей фармакологией, привезенной из-за рубежа "для укрепления здоровья самого великого человека нашей эры".
(В свободное от работы время Берия отправлял своего порученца полковника Саркисова на "вольный поиск": тот привозил ему девушек с улиц или же сановных матрон; Берия был галантен, обаятелен, бесконечно тактичен и добр; с актрисами "расплачивался" Сталинскими премиями.
Главный хирург Советской Армии Александр Александрович Вишневский рассказывал мне, что в камере, на шестой день после ареста, Берия начал онанировать; на замечание охраны ответил:
- Это потребность организма, я ничего не могу с собой поделать... Насколько, я помню, правилами внутреннего распорядка в наших тюрьмах это не запрещается...)
Когда Берия сообщили с Ближней дачи, что Сталин не откликается на звонки, он приехал туда, сострадающе посмотрел на растерянных Молотова, Кагановича, Хрущева и Булганина, обернулся к охранникам:
- Ломайте дверь!
И в первых же его словах, когда он увидел старика, лежавшего на ковре, было ликование:
- Тиран пал!
...После ареста Берия был, конечно же, объявлен английским и югославским шпионом, диверсантом, агентом Тито.
Смешно, понятно, со сталинизмом бороться сталинскими методами: через два года Хрущев, Булганин и Микоян отправились в Белград, к товарищу Тито, извиняться за произвол генералиссимуса; о "шпионе" Берия не вспоминали, полагая, что люди уже все забыли.
Народ все помнит, только говорит редко, отучили его говорить, зато предметно объяснили, как следует таиться...
О чем же говорит судьба Берия?
Во-первых, о том, что принцип подбора кадров "под себя" неминуемо кончается трагедией. Гарантия тому - капризная секретность выбора, да и самодержавность самого посыла.
Во-вторых. Если по-прежнему в наших учреждениях останутся отделы кадров, возможен приход новых берия и абакумовых, ибо в задачу нынешних кадровиков не вменено искать по стране Личностей, но лишь проверять надежность анкет тех, кто им спущен сверху: естественный отбор талантов подменяется искусственным созданием покорной номенклатуры.
Традиция показушной "личной преданности", столь характерная для нашей многовековой истории, обходится в дискуссиях о будущем стыдливым молчанием: видимо, по сию пору не хотят задевать традиции, а они ведь разные, традиции-то...
В-третьих. Если мы не научимся участвовать в открытой конкуренции политиков, выраженной платформой, встречами с избирателями - не для бурных оваций, а для деловых дискуссий, следствием которых будет не арест, но корректировка общей линии, - традиция посмертных реабилитаций станет нашей самой устойчивой внутриполитической традицией.
В-четвертых. Если новые общественные организации - а они неминуемо родятся! - не обретут конституционных форм и гарантий, права на выдвижение собственных кандидатов в депутаты, права на издание своих бюллетеней, дискуссионных листков, а еще лучше газет, программ на ТВ и радио, боюсь, что новые процессы, типа "каменевского" или "бухаринского", неминуемы.
В-пятых. До тех пор, пока живет культивировавшаяся Сталиным зависть к Личности, ставка на мнение безликой, неперсонифицированной массы, заранее спланированное и проработанное наверху право на подсматривание в замочную скважину, отработанный институт доносов, трудно надеяться на стабильность.
В-шестых. Ленин однажды обмолвился, что нэп есть одна из форм борьбы с советской бюрократией. Вне кооперации нэп немыслим; много лет "нэп" считался ругательством; вот она - подмена понятий! Новая экономическая политика - какой же это позор?!
Диктатуре личности страшны сытые люди с чувством собственного достоинства - их не так просто обратить в рабство.
Нынешние попытки душить кооперативное движение (т. е. раскрепощение Человека) угодны той бюрократии, которая не умеет жить без Берия, "верного ученика и соратника" Сталина, - без управителя с хлыстом в руке.
Требуя "железного порядка", сталинисты - в силу своей ограниченности - не понимают, что по логике их же кумира именно их первыми бросят в подвал, а после процесса, где они признаются в участии в любом заговоре, расстреляют.
Шахматы тренируют ум; перестановка офицеров сулит выигрыш позиции, правильная дислокация туры обеспечивает безопасность короля на поле.
Тем не менее проекция шахмат на политику трагична и рискованна: не только каждый солдат, но и любой офицер сам мечтает стать королем.
Побеждает тот лидер, который имеет право свободного выбора среди "звезд" компетентности, достоинства, мужества.
Его друг тот, кто возражает; его враг тот, кто молчит. Значит, он ждет.
Чего же?!